Одна молоденькая девушка, имела неосторожность написать художественное произведение – кажется, то была повесть. Автор по имени Маша долго никому в содеянном не признавалась и крепилась как могла.
- А не беременна ли ты случайно каким-нибудь произведением искусства, доченька моя? – с подозрением спрашивала её родная мама, а девушка тут же испуганно уводила разговор с опасной темы подальше.
- А не создала ли ты, Маша, невзначай, литературный шедевр – историйку с переодеваниями? Мы ни за что другим не расскажем! – интересовались друзья, но та отнекивалась с упорством, достойным лучших конспираторов всех разведок мира.
- Может быть, ты балуешься прозой? Романами увлечена? Сознайся! – приставал к девушке её любимый человек, а она отводила от него свои прекрасные глаза и не признавалась ни в какую.
Никому не открылась тогда Маша, ни одному физическому лицу не поведала она правды. Впрочем, нет, одному всё-таки поведала – своему деду Ефиму. Узнав, что его собственная внучка написала повесть, дедушка сначала расстроился, а потом обрадовался:
- Ну и чёрт с ней! – сказал он в сердцах, имея в виду ту самую внучкину повесть. – Но следующим твоим произведением обязательно должна стать трилогия или, в крайнем случае, роман с продолжением.
Почему это должно было быть именно так, а никак иначе и чем роман казался ему предпочтительней повести, а трилогия – того и другого вместе взятых, загадочный Ефим тогда не пояснил, а наоборот принялся уговаривать Машу сей же час отправиться к какому-нибудь издателю:
- Здесь недалеко – всего два квартала, - заторопился старик и быстро обулся в протёртые до дыр кирзовые сапоги. – Я иду с тобой.
Однако, к огромному его удивлению, внучка от похода наотрез отказалась. Не помогало ничего: ни просьбы, ни угрозы, ни обещания дедушки покончить собой путём самосожжения, ни даже новый смартфон, который родственник соглашался подарить Маше на день её рождения.
Кто знает, сколько бы ещё продолжался тот идиотизм с повестью, если бы не сверхнастойчивые усилия дедушки. В определённый момент он даже решился, пусть на пинках и силой, но заставить-таки внучку опубликовать своё произведение в твёрдом или, на худой конец, в мягком переплёте. Уже занесена была дрожащая нижняя конечность старика, уже появились первые слёзы в глазах Маши, уже… впрочем, тут Ефима хватил «кондратий».
Внезапно осознав, что может ускорить и без того недалёкий финал любимого дедушки, и несмотря на то, что через несколько дней врачи почти поставили его на ноги, Маша решилась и отправилась в издательство.
Причина же, по которой девушка не сделала этого много раньше, была на удивление банальна: она боялась! Стоило ей только представить, что со своей повестью она оторвёт занятую должностную личность издательства от настоящих дел, ей становилось страшно, идти никуда не хотелось, а слёзы сами собой начинали литься из глаз. И всё-таки беспокойство за здоровье деда Ефима заставило Машу, преодолев приобретённый с некоторой поры испуг, поспешить в тот самый близлежащий Издательский дом с просьбой о публикации.
Конечно, подобные переживания девушки признать нормальными можно было лишь с откровенной натяжкой, но, с другой стороны, стопроцентной шизофренией назвать их тоже язык не поворачивался. Во-первых, как и большинство писателей, в своих поступках и мыслях Маша по определению не являлась до конца адекватной, а во-вторых, была неопытной и начинающей.
Так или иначе, но только после того, как её произведение под официально входящим номером зарегистрировали в вожделенном учреждении, девушка вздохнула с облегчением и стала ждать ответа…
Между тем лёгкая, почти «воздушная» повесть Ефимовой внучки очень понравилась одному известному писателю, который должен был дать на неё свою рецензию и тем самым решить вопрос о её публикации.
- Великолепно! Просто и гениально! – в высшей степени благосклонно высказался он о Машином творчестве. В порыве нахлынувших чувств мэтр даже прослезился и высказался ещё: - Перед глазами так и стоят эти «сине-пурпурные восходы», этот «кумачовый закат» и этот «багрянец»! Да-да, «багрянец» особенно удался автору. Создаётся полное впечатление, что он дышит, живёт и говорит нам что-то о вечном, забытом нами всуе.
Признанный литератор ещё долго вдохновлялся произведением «начинающей девушки» и всячески выражал своё им восхищение:
- Да, отличная работа, - сделал он наконец окончательный вывод и ласково посмотрел на главного редактора издательства.
- Так что – можно печатать? – почти понял тот, истолковав вышеупомянутые восторги и восхищения как хороший и даже положительный отзыв.
- Можно, можно, любезнейший, - радостно подтвердил писатель, но тут совершенно неожиданно добавил: - Только что-то меня смущает. А что именно – и сам не пойму. И если это «что-то» изменить, тогда всё будет ещё лучше? А? Чёрт его знает, что за наваждение? – высказавшись он глупо посмотрел на редактора.
- Так, может, не надо печатать? – опять поинтересовался тот мнением корифея отечественной прозы.
- А может – и не надо, - согласился писатель задумчиво. – Кто его знает – как лучше? Или «багрянец» убрать к чёртовой матери, а вместо него что-нибудь другое приставить? Как вы думаете?
В конце концов было принято решение: сомнительную повесть в виде книги пока не издавать, а издать - насквозь апробированное и проверенное временем. Маше же рекомендовать ещё немного поработать, изменив для начала цвет «закатов» и «восходов». Что же касается «багрянца», то его предлагалось вырвать из рукописи «с корнем» и сосредоточиться на чём-нибудь менее сложном и доступном для нормального восприятия.
- Да, теперь я абсолютно уверен: именно он, «багрянец», вносит в неплохое в общем-то произведение сумбур и разброд. Да и кому это надо, чтобы он дышал и говорил человеческим голосом? - подытожил известный писатель в самом конце беседы с главным редактором…
Получив на своё имя письмо из издательства, сначала Маша ничего не поняла и испугалась. Однако, перечитав его неоднократно, поняла и испугалась ещё сильнее. А потом…
Впрочем, тут необходимо дать уточняющую справку: ни разу в жизни и ни при каких обстоятельствах девушка Маша не произнесла бранного или ругательного слова! Подобное казалось тем более удивительным, если вспомнить, что и мать её, и дедушка Ефим, и любимый человек - все как один крыли «трёхэтажным» почём зря и в любой час дня и ночи. Порой в их общей (за исключением любимого человека) двухкомнатной малогабаритной квартире стоял такой мат-перемат, что Маше приходилось затыкать свои уши ватой при «погружении» в мир своих же «закатов» и «восходов». Но особенно странным было другое - несмотря на множество ловких ухищрений и личный пример, родственники всё же не сумели вырвать из начинающего автора ни малейшего намёка на грубую брань, площадную ругань или, за неимением лучшего, на нескромное крепкое словцо.
Так вот, полученное из издательства письмо в секунду свершило то, чего безуспешно и в течение долгого времени пытались добиться от Маши и контуженный в войну дедушка Ефим, и постоянно пьяный до безумия любимый человек, и измученная не сложившейся личной жизнью мать девушки. Короче, неожиданно для всех и для самой себя Маша «завернула» такое.… В страстных словах и выражениях опечаленной писательницы проглядывало многое: тут встречались и нецензурная брань, и долгожданная ругань, и море разных неприличностей на любой вкус и цвет. Причём надо отметить, что подавляющее большинство из них было обращено непосредственно к редактору, изрядная доля - к литературе вообще, а некоторое их количество, в частности, - к современной прозе.
Высказав всё, что наболело, Маша вдруг поняла главное: отныне она никого не боится! Наконец-то произошло то, о чём она так долго мечтала: безвозвратно ушли страхи, а мучительные сомнения с тревожными раздумьями навеки оставили её голову в покое. И именно теперь девушке открылось спрятанное прежде: в литературе, а также в издательствах разного уровня и калибра поселились какие-то уроды, дегенераты и тупорылые ослы, а жизнь – вещь бессмысленная, мерзкая и нерадостная.
Немного поразмыслив над создавшимся положением дел, Маша села за стол и стала писать письмо:
«Уважаемый! Даже если бы я согласилась с тем утверждением, что закат не может быть кумачовым, а восходы – сине-пурпурными, это не изменило бы ровным счётом ничего – они всё равно остались бы именно такими и ни какими другими. Впрочем, я, конечно же, могла бы изобразить их «серо-буро-малиновыми» или «квадратными», лишь бы только Вам от этого хоть немного полегчало, но, к сожалению, проделать сие не в моих силах! - девушка крепко выругалась и продолжала: - Что же касается Вашего следующего пожелания, то оно, к сожалению, невыполнимо абсолютно. Главного героя Охрима Багрянца нельзя удалить из повести ни при каких обстоятельствах, в отличие от Вас, в случае удаления которого с должности главного редактора выиграли бы все – и писатели, и герои с читателями, да и само издательство. С уважением. Подпись».
Письмо было отослано, а Маша перестала писать не только повести, но и даже самые маленькие рассказы. В дальнейшем судьба её ни разу не соприкасалась с литературой, однако девушка об этом факте никогда не сожалела: работала проституткой не покладая рук и быстро вышла в люди.