Пройдя через тополиный двор и тёмную, с тусклой лампочкой подворотню, в которой стояли круглые баки для сбора мусора, выходили на Новослободскую.
Краснокирпичный дом, номер семнадцать, где жили наши родственники, также, как и наш, стоявший в глубине двора, не сохранился. Был же этот кирпичный, как и многие дома в округе, знаменит своим приданием, и все местные обыватели называли его Майковским. Да, да, якобы он принадлежал клану Майковых, в котором все литераторы. Полагаю, что так оно и было, ибо, по словам их потомков, тот самый перстень с изумрудом, считающийся утерянным, который Пушкин, умирая подарил Майкову, долго находился в их семье. Возможно, и сейчас он у кого-то из праправнуков, если в лихие девяностые не прибрали перстень к своим рукам какие-нибудь лихоимцы, как это случилось в нашей семье, лишившейся в одночасье всех памятных и драгоценных вещей.
В те времена, о которых идёт мой рассказ, ещё ничто не предвещало перемен, и жизнь, хороша она была или плоха, шла накатом. Также, как всегда, в этом доме на третьем этаже, где жила со своими близкими сестра нашей бабушки Надежда, отмечали Веру, Надежду, Любовь. Празднование именин начиналось в самой удалённой от входа комнате. Гости приходили вечером, кто чуть раньше, кто чуть позже. Точного часа не назначалось. Думаю, суть этого Соломонова решения состояла в том, что если бы собрались все в одно время, то не хватило бы мест ни сидячих, ни стоячих. Ещё бы! Только со стороны Надежды, тёти Нади (почему-то всех сестёр нашей бабушки мы называли тётушками), насчитывалось человек тридцать самых близких родственников, если же добавить к этому родственников её мужа и близких друзей тёти Веры ( дочери тёти Нади) и родственников её мужа, то получилась бы почти трёхзначная цифра. Но и это ещё не всё: судьба распорядилась так, что накануне Веры-Надежды, то есть двадцать девятого сентября, родился сын тёти Веры, наш троюродный брат Андрей. Его день, также, как и его приятелей, добавляли к Вере-Надежде, и получался ну, просто всенародный сбор! Потому-то порядок был такой: присаживались за стол, пили чай, конечно же с пирогами, конфетами, вареньем, а потом переходили в соседнюю комнату, тёти Веры.
Тётя Вера садилась за чёрное с золотистыми подсвечниками пианино, стоявшее у входа, и играла что-нибудь незатейливое, потом развлекала детей кукольным спектаклем. Красно-бордовый занавес медленно раздвигался и появлялись декорации, нарядные куклы, медленно катился к колодцу золотой мячик из золотой фольги, и завораживающая тайна театра увлекала детей, рассаженных на стульях, и взрослых, теснящихся в дверях. Потом дети читали стихи, как вспоминается, хорошо и длинно. Позже - кто во что горазд: любили играть в чепуху, колечко-колечко, кто-то возвращался к пирогам, кто-то охлаждался в комнате младшей дочери тёти Нади, тёти Гали.
В комнате тёти Гали праздник не гудел, здесь было тихо и прохладно. Отсюда, сверху, с интересом рассматривали улицу, другой ракурс, непривычный. Казалось странным, что люди, машины, магазины – внизу, а совсем рядом окна противоположного дома, со своей не зашторенной жизнью. Вот дом номер десять. Когда-то в нём был музыкальный техникум, и здесь моя мама училась пению, позже, по странному стечению обстоятельств, здесь находилась школа для глухонемых. В доме номер двенадцать жили музыкальные тётушки моего будущего мужа, в доме шестнадцать - известный магазин Курникова, за ним – узкий выложенный кафелем проход через дворы на Селезнёвскую улицу. Справа, на Новослободской, восемь, когда-то был мой любимый книжный… Этот небольшой уютный магазинчик продавал художественную (прилавок слева), научно-популярную, техническую и политическую литературу (прилавок справа) и собрания сочинений (в центре). Последние не выкладывались для ознакомления, а стояли на стеллаже за продавцом, на них любовались издали, мечтая, наверно, так, как теперь мечтают о дорогущих планшетах тысяч за пятьдесят. Художественную иногда, если около неё не теснился народ, можно было потрогать, полистать и, накопив деньги, сэкономленные на пирожках с капустой или слоёных язычках в школьной столовой, купить в подарок на день рождения одноклассникам. Для себя – библиотека на Сущевской имени Сурикова, ныне Библиотека искусств им. А.П. Боголюбова (недавно ей исполнилось сто лет). Там, в читальном зале (сейчас Голубая гостиная), решали задачи по Сканави (редкая по тем временам книжка), листали “Архитектуру США”, доверчиво полагая, что бетон и стекло – счастье на века, отдавали должное Сальвадору Дали, в глубине души предпочитая Исаака Левитана. Следует, однако, и повиниться: просроченные книги, взятые на абонементе в течении года, в начале лета, перед купально-развлекательным сезоном в подмосковной Швейцарии, за меня сдавал в библиотеку мой дворовый приятель Шура.
Его семья, мама, старшие сестра и брат, младшие, двойняшки, тоже сестра и брат, жила в квартире, встроенной в подворотню в пятидесятые годы. До этого с Новослободской, если войти в первую арку и пересечь наш двор, проходили в задний. Он соседствовал с детскими яслями, окружёнными зеленью и лёгкой металлической изгородью. Удивительно, что и сейчас в конце второго десятилетия новой капиталистической жизни, переломавшей косточки прошлому, это здание жмётся с удивлением и досадой к новомодным жилищным комплексам, куда и мышь не проскочит. Когда-то вытаскивали в этот задний раскладушки и валялись под тенью тополей, посаженных доброй рукой дворника Барыбина.
Пристройка, в которой в послевоенное время жила его жена, дочь и внучка, прижималась к красно кирпичной стене, отделяющей дом 17 от дома 19. В одну из ночей Великой Отечественной войны он погиб под колёсами автомобиля, очищая мостовую от снега. В этот же день пришла похоронка на зятя. В этот же день, много лет спустя, у внучки умер первенец…