Соседи

   
 Рассказ   о тех,  которые просто прошли рядом, даже не очень повлияв на мою жизнь,  разве что  помогли   лучше  понять их собственные,  чужие для меня судьбы.

Глава1
Коммуналка.

Неожиданно, в первые дни после войны и на долгий отрезок времени.  в мою жизнь вошло  понятие - «соседи».
В основном, это были люди, вновь приехавшие в наш город. Они стремительно занимали опустевшее после войны и блокады жильё.О тех, живших раньше в этих комнатах, я ещё долго говорила:"Мои". У меня были не только мама, папа и брат, а                                ещё и тётя Люся  и тётя Валя с дядей Серёжей. Во всяком случае, мне ребёнку так казалось.  Я просто  не знала, что они не родные. Я  могла ходить по всем комнатам и мне везде были рады. Когда началась новая жизнь, мне было  шесть лет  и на долгие годы  рядом поселились «соседи». Они были  вообще-то хорошие люди и даже,  неожиданно, по-своему интересные.
 
Волей неволей я целыми днями проводила в обществе людей так не похожих на всех, кого я до сих пор знала. Когда  проснувшись, я   выходила из комнаты, в конце коридора упиравшегося в кухню,   видна была  крепкая табуретка с постоянно  сидящей на ней старушкой. Нет, старушкой её назвать было нельзя. Не подходило  это слово,  к этой, просто долго живущей  на земле, крепкой женщине.  И «старуха» тоже не подходило – уж очень грубо.

Все наши, пережившие блокаду выглядели бледными и худосочными. Она - сильной,  гладкой,как ядрёный орешек. Круглый лоб, маленький носик,крепкая челюсть.                                                
 Она была сибирячка, и такой образ врезался в моё понимание далёкой Сибири, края с лютыми морозами и людьми способными его пережить.

Пока  дочь этой женщины,  с мужем полковником, были на службе  она, обстоятельно, готовила удивительные обеды, и по всей квартире разносился аромат здоровой пищи. Запах, будоражил моё воображение, и я упорно не хотела есть оставленную мне  еду.                Мама была в отчаянии и только когда  возвращалась с  работы и сама всё разогревала, мы, наконец, начинали обедать.

Помню как эта, вновь приехавшая женщина  пекла блины, вернее  пышные румяные  оладьи. Пахло вкусным тестом и горячим постным маслом. Меня поражало, что этого  чуда она могла   произвести такое  количество. Блюдо наполнялось и,  вот тогда-то,   неизменно, начиналось угощение.   Это был красивый ритуал. Она угощала всех и, что удивляло,  даже нашу другую соседку, с которой была в бесконечной вражде. Временно затихала  жестокая перебранка, и  преподносилось блюдце с оладьями.  Без улыбки, как что-то обязательное.  Так же принималось,  с коротким -  «спасибо», и война продолжалась дальше. Наверное, угощать блинами или пирогами была старинная  традиция, которую женщины не смели нарушить.

 Со временем я поняла, что вся  эта ругань так же  какой-то  ритуал,  иногда даже  беззлобный.  Это было некое соревнование в умении
«послать подальше»  или «посадить в лужу». Взрослея, я перестала пугаться  и даже привыкла к таким перепалкам.

Соседка, с которой происходили войны, была, как говорили все взрослые, -  «не лыком шита».  Двое малолетних детей позволяли  ей  оставаться дома, когда муж уходил на службу. Он был тоже военный. Только несколько ниже чином, чем зять старушки. Именно это мешало мужчинам вмешиваться, выступая  на защиту своих жён. Защищать было от чего. Страсти часто ужасающе накалялись, так как на кухне им приходилось ежедневно,   по много часов, стоять рядом, бок о бок, каждая -  у своей керосинки. Противное это было приспособление. На кухне всегда пахло керосином.

Однажды, видимо, чтобы не покидать   поле боя, наша Екатерина Романовна,  оставила горячий обед на плите, вынесла из комнаты блестящие вязальные спицы, клубок шерсти,  и начала удивительное, никогда не виденное мной, колдовство. Ниточка тянулась и получалась замечательная   шапочка. Я  была потрясена и стала просить научить меня тому же.  Мне так нравилось всё, что умела делать эта женщина! Я,  наверное, надоедала ей с просьбами научить.

 Посмотрев на меня поверх очков, она сказала: «Совсем не надо                всему самой учиться» Видя моё удивление, добавила: « Без шапки ходить не будешь! Другие сделают. Вон, какая ты пригожая!».
Помолчав, добавила:                                                «Другому» -  надо учиться, - и показала головой на соседку.  Я не понимала смысла её речей. Шутки какие-то.

Она очень  ценила в женщине умение преподнести себя. Молодая женщина  была ей ненавистна. Пожалуй, отчасти, это была скрытая зависть.

Анна,  ко времени возвращения мужчин с работы,  уложив  своих непослушных детей спать - начинала наряжаться. Достанет какие - то удивительные  платья и, сделав соответствующую, по её мнению, причёску, начинала прохаживаться по коридору, держа в отставленной руке папироску и заготовив очаровательную  улыбку для приходящих с работы мужчин. Особенно эффектно было, когда она одевала на свою тонкую фигуру длинное до полу платье.
«Это вечернее, для театра»,  объяснила мне  мама.

Пара эта вернулась из Германии,  и весь её гардероб  был ошарашивающим,  непостижимо невиданным.
«Коза беззадая», -  шипела наша старушка, и одновременно взглянув  на расплывшееся в улыбке лицо полковника, тут же сокрушённо тихо добавляла:
 - А моя-то, моя. Кукла безглазая! Всё проглядит. Ничего не умеет. Вот горе, горе!

Дочь Романовны была полная противоположность Анюте, однако тоже по-своему красива.  Прежде всего, она была, как говориться -   дородная. На голове уложенная  короной русая коса.   Проходя мимо дающей очередной спектакль соседки, старалась изобразить на своём лице, мудрое спокойствие и полное  безразличие. Громко смеялась грудным голосом, торопя, неожиданно сощурившегося, будто от яркого света, мужа уйти в комнату.

 Екатерина Романовна не разделяла спокойной уверенности своей дочки, Она бы кажется, если бы  только могла,  соорудила стену межу зятем и  этим  обворожительным чудовищем.

Высший пилотаж в поведении Анюты было желание продемонстрировать всем жильцам, нашей квартиры, как  она  умеет управляется со своим мужчиной. Помниться такой диалог на кухне.
 Он: «Мне,  кажется,  нам пора обедать»?
 Она: «Рано»!
Он,  просительно: «У тебя же всё, готово, Нюсенька! Тяжёлый был день. Прости - я проголодался.
Она: « Ра-но!!!»
Потом, через какое-то  время,  взглянув на кастрюли:
«Я, кажется, тоже проголодалась. Неси тарелки!»

Наливалась полная до самых  краёв тарелка супа, и следовал приказ:
« Смотри  не разлей! Неси в комнату».
Он, сгорбившись  над тарелкой, мелкими шажками, пытался выполнить приказание. Это было жалкое зрелище. Без военной  формы в домашних тапочках, его бы не узнали сослуживцы.  Она тихим жестом приглашала всех женщин  нашей квартиры посмеяться над его стараниями. Беззвучно, демонстративно  смеялась,  держась за живот.  Никто не смеялся, было  как-то  неловко.

Как-то,  с трудом преодолев длинный коридор, он оказался перед закрытой дверью комнаты.
- Анечк-аааа!
-Что случилось?
-Дверь!!! 
--Сейчас домою посуду и приду.

И всё же,  как-то,  хвастливо рассказывая моей маме, что у неё была  «уйма  женихов», она неожиданно сказала:
«Не думай, Маруся, все были  не какие-нибудь! Очень достойные. Все типа моего Бори. Он был, конечно,  самый лучший! Сама видишь»

 Значит,  всё-таки любит!  А мы – то думали.
 

Иногда, после особенно напряжённых баталий  - женщины  пытались привлечь на свою сторону мою маму.

 Измученная, едва дотащившись с работы,   мама наскоро готовила  на своей керосинке обед на завтра и буквально валилась с ног. Когда было совсем  не в мочь,  приходилось  вызывать врача. Волновалась, что температуры у неё почему-то нет. Я хорошо помню эту удивительную женщину – нашего участкового  врача. ДОКТОР ЧИЖЕВСКАЯ,  Как жаль, что я почему-то не знала её имени. Она говорила маме: «Не надо приходить на третий день, полежите. Я сама приду и продлю Вам бюллетень. Вам надо отдохнуть. Её глаза были такие родные, будто глаза маминой мамы. Это были глаза из той далёкой жизни.
По негласному договору о том далёком времени нельзя было вспоминать в нашей маленькой семье.

Был ещё один случай,  напомнивший нам былое. Я рассказывала, что мы переехали в нашу комнату за месяц до начала войны. Комната была  пустой, только в углу стояли  чемоданы, где были папины книги.  Я, коротая долгие дни одиночества,  много раз пересматривала их, надеясь, может быть,  найти книжку с картинками.

Немного поодаль стоял чемодан, который моя мама категорически не разрешила  трогать, сказав: « Не наш!  Это чемодан папиного товарища, с которым он был многие годы на Севере. Он оставил его нам на хранение».

 Шли  дни и ночи, мы хранили  чемодан,  уже не надеясь увидеть его  хозяина. Он пришёл, может спустя год или два  после окончания войны.
Это был седой  мужчина  с, почти молодым, измученным лицом  удивительно не похожий ни на кого из окружающих.  Выслушав мамину повесть о том, что папа погиб,  сидел,  придавленный грузом воспоминаний. Мама поспешно стала накрывать на стол, ставить чайник.  Он попросил  разрешения открыть свой чемодан.
 Сверху лежал аккуратно сложенный  толстый шерстяной свитер.  Он слегка улыбнулся, видимо что-то вспомнив. Дрожащими  руками приподнял его, - под ним был альбом с семейными фотографиями, он перевернул страницу, и слёзы градом потекли из его глаз: «Они все погибли. Все до одного.  Их никого больше нет».
Мы  сидели  молча, стараясь не мешать его воспоминаниям.
«Моей семьи больше нет. Это всё,  что у меня осталось.
 Спасибо Вам».

Март 2020г. Петербург.
75 лет со дня Победы.