Оторвавшись от лихого батюшки, Самур отдышался было от галопа, но возле флигеля, который снимал, столкнулся с очередной бедой- хозяином этой самой развалюхи по прозвищу Нифниф. Куркулем и бирюком каких свет не видывал! В целях экономии электроэнергии он никогда не нажимал на кнопку электрического звонка, предпочитая барабанить кулаком в калитку. Даже лампочка, которую повесил во флигеле, была какая-то не советская: кривая и морщинистая, как груша, чудом сохранившаяся до весны. Мощностью - ватт на девять, не более. Наверное, сам смастерил ее, ирод.
Нифниф ни с кем дружбу не водил, и домой никого не приводил. Единственное живое существо, с которым он вслух делился своими сокровенными мыслями был Барбос, которого купил на птичьем рынке, когда тот был еще слепым щенком, дабы куркулячье хозяйство стеречь. Как ему объяснил собачник, этот мохнатый несмышленыш был породы «козтерьер». Такой породы Нифниф не знал, но щенка по дешевке приобрел. Пока он соображал, на кой ляд собаке сдались копытца, у той и рожки успели прорезаться. Оказалось, что это обычный козел. Правда, пуховой породы. Вот тебе и «козтерьер»! Но не переименовывать же? Так и остался Барбосом. Под стать собачьей кличке, у козла даже повадки соответствующие выработались: и заднюю ногу поднимал у забора как положено добропорядочному псу, и двор в радиусе одной мили оберегал рьяно. Всем, кто вторгался во вверенную зону, «псина» кидалась наперерез. Но не для того, чтобы забодать нарушителя границы, а, чтобы "стрельнуть" у него папиросу. Курить рогатого «ворошиловского стрелка», от безделья, приучили мужики у пивнушки, когда Нифниф в целях экономии отпускал любимца на вольные хлеба, пока сам пребывал на работе. Причем алкаши приохотили животное не только к куреву, но и к пиву. Поэтому, с осоловевшими от спиртного глазами, сошедшими на переносице, и с дымящейся папиросой в ноздре, он всегда был «в доску свой» в их теплой компании. У квартиранта Барбосу нечем было поживиться, так как тот не курил, да и к пиву особого пристрастия не испытывал. Посему козел недолюбливал постояльца и при каждом удобном случае норовил поддеть рогом.
Увидев встречающих, Самур сжался как пружина, ожидая, что вдобавок ко всем несчастьям, хозяин затребует еще и квартплату. Но на этот раз пронесло. Нифниф попросил отремонтировать телевизор, у которого «все работает, только нет звука и изображения». Диагностика заняла немного времени. Виновником неполадки оказался стабилизатор, купленный Нифнифом на барахолке. В его чреве Самур обнаружил обрывок провода и увесистый кирпич. Больше там ничего не было.
- Вот, - сказал Самур, вытащив кирпич. – Кажись, оскольский, жженный.
Нифниф, уяснив, что его в очередной раз обдурили, выкатил глаза и запричитал в пространство:
-Ну, сявки, погодите, доберусь я до вас! Да как вы посмели меня надуть? Меня, ветерана войны, жертву немецкой оккупации! Ты глянь сюда, - посетовал он и, схватив руку Самура, приложил к шишке на голове за бровями, - нащупал? Вот как фашистский снайпер огрел меня мерзлой буханкой, когда я попросил у этого гада краюху хлеба!
Да врал он все! Соседи рассказывали, что во время войны тот был полицаем. В связи с чем прокурор справедливо решил, что Нифнифу к лицу полосатая роба, и отправил «жертву оккупации» изучать флору и фауну Сибири.
Рисунок Наби Анкаева.