Мария Федоровна Кулешова после выхода на пенсию как-то немного растерялась от внезапно возникшей собственной ненужности. Всю жизнь, сколь себя помнила, она, эта самая жизнь, выстраивалась вполне по логичной схеме: рассвело – пора на работу, стемнело – ложись спать. А тут вдруг всё абсолютно стало всё равно: что день, что вечер… Работа библиотекаря позволяла бы ей не спешить на заслуженный отдых, но дело в том, что рабочие места здесь, на маленькой железнодорожной станции, всегда были несколько в дефиците, что ли, тем более такие «тёплые». Вот и пришлось уйти, после более чем откровенных намёков руководства. Да оно бы и ладно, живи она в частном доме – можно было бы заняться разведением какой-нито живности. Однако Мария Фёдоровна жила в комнатушке одного из бараков в квартале под смешным теперь названием, но когда-то бывшем очень актуальным и много объясняющем: «Коммуна». Давным-давно от коммуны той и следа не осталось, а вот название да и бараки – длинные одноэтажные здания со множеством (48) квартирок по двенадцать метров – остались и стоят заселёнными поныне. Правда, в основном, их жителями были старики, но что с того?
Думала она, думала, и, наконец, придумала себе новое занятие: стала жарить и продавать на станционном перроне семечки! Доход невелик, но смысл заключался и не в прибыли вовсе, а в том, чтобы целый день быть на людях, а не сидеть одной в четырёх стенах. Поначалу стеснялась, но потом пообвыкла и даже печаловалась, когда непогода вынуждала оставаться дома.
И вот однажды она заметила совсем небольшого, лет шести, мальчишечку. Своих-то местных знала почти всех не только в лицо, но и по именам, а этот явно был чужим здесь. Кто он? Откуда и почему один, без взрослых? В первый раз как-то не удалось поговорить с ним – исчез также быстро, как и появился. И она даже подумала, что ребёнок просто выходил из вагона проезжавшего поезда и с ним же уехал. Ан, нет! Где-то через пару дней мальчишка вновь появился на перроне и снова один. И тогда Мария Фёдоровна решилась всё-таки узнать: кто он такой, что здесь делает и где его родители?
- Мальчик! – негромко, чтобы не испугать позвала она его – Подойди ко мне, пожалуйста!
Тот покрутил головой, с целью понять к нему ли обращается сидевшая неподалёку старушка, и переспросил:
- Вы меня зовёте?
- Да, да, тебя! Подойди, пожалуйста!
- Зачем?
- Ты, что, боишься меня, что ли?
- Вот ещё! – хмыкнул тот и нехотя подошёл – Ну, и чего надо?
- Ты не мог бы мне помочь сумку до дома донести, что-то мне как-то нехорошо…
- Так она же пустая почти! – удивился парнишка – Что там нести-то?
- Это для тебя пустая, а для меня… нет, если тебе трудно, то не надо, я попрошу кого-то ещё…
- Почему это трудно? – вскинулся тот чуть ли не с обидой – Куда нести-то?
- Не очень далеко – в «Коммуну». Слыхал, где это находится?
- Нет, я здесь ничего не знаю… - неожиданно шмыгнул тот носом – Ну, пошли, что ли?
Всю дорогу Мария Фёдоровна размышляла, как бы ей заманить его в комнату, чтобы хотя бы накормить, даже если и не удастся расспросить. Но он (ребёнок есть ребёнок) вовсе не стал отказываться, когда она предложила ему пообедать с нею:
- Это можно… - слишком сдержано, но всё же соглашаясь кивнул бродяжка, в ответ на её приглашение.
- Как тебя зовут?
Но он на вопрос ответил встречным вопросом:
- А вас?
- Меня Марией Фёдоровной, можно просто бабушкой Машей.
- А я Вовка. Я бы отказался, но ужас как хочется кушать…
- Давно голодаешь?
- Голодаю?! Нет, не голодаю… просто сегодня как-то не удалось ничего стырить… тут у вас, вообще, с этим делом туго… Вот в Орле, там попроще – там много таких мест… - неожиданно разоткровенничался паренёк.
- Скажи, а что ты делаешь здесь, у нас? Я тебя сегодня не первый раз уже видела… Где ты ночуешь?
- Где придётся… Маму я ищу…
- Маму?! – не смогла скрыть удивления Мария Фёдоровна – То есть как это – ищешь? Она, что же, потерялась?
- Не знаю… Мы всё время куда-то ехали… А потом она пропала здесь, на этой станции…
- А почему ты так решил? Может, не здесь…
- Здесь, это точно! – покачал головой мальчик – Потому как я проснулся как раз на той лавке, где ты сидишь со своими семечками…
- А ты фамилию свою знаешь? Из какого города вы с ней ехали и куда?
- Ну, ты прямо как та тётка из ментовки… Пойду я, спасибо за еду…
- Погоди ты! Во-первых, я не из ментовки, так что опасаться меня причин у тебя нет, а, во-вторых, может я хочу тебе помочь чем-то!
- Чем? В детский дом не поеду – сразу говорю! Сбегу! Был я уже там, спасибо…
- Нет, про детский дом и в мыслях не было, но… в полицию всё же придётся обратиться с заявлением о пропаже человека, понимаешь? А, может, она тоже с ног сбилась тебя разыскивая – об этом ты не подумал?
- Вряд ли… Хотела бы, давно нашла бы – чай второй год скитаюсь…
- Вов, а сколько тебе лет?
- Десять! Я знаю, что выгляжу на семь, иногда это даже здорово выручает, но на самом деле уже скоро одиннадцать будет…
- Серьёзно?! Взрослый парень… тем более должен соображать, что подворотня не самое лучшее место для жизни, да и воровство до хорошего не доведёт.
- Ну, началось… - а потом вдруг зарыдал, совершенно по-детски всхлипывая и размазывая слёзы по щекам – Ну, не знаю я, что мне делать! Не знаю…
Прижав его к себе, женщина даже не пыталась его утешать, прекрасно понимая силу горя маленького человека, оставшегося один на один с огромным безжалостно-равнодушным миром.
- Что же нам с тобою делать-то? Слушай, оставайся ты у меня, а? Правда, сам видишь, хоромы какие, но в тесноте, не в обиде… Сходим в сельсовет, оформим разрешение…
- Это называется опека… - проявил осведомлённость Вовка – Только – зачем?
- Ну, как это зачем? Лето скоро закончится, тебе нужно учиться, в школу ходить, да и крыша над головой, что ни говори. И потом, всё не детский дом…
- Учиться мне нравится. Только тебе-то это зачем? – настаивал тот на своём вопросе – Вон сколько народу кругом и никому до меня дела не было, а ты… Зачем?
- Понимаешь, устала я жить одна… Знаешь как бывает грустно одной-то?
- Знаю… - кивнул тот, соглашаясь – А позволят?
- Попробуем – чем мы рискуем-то? Не получится – сбежишь…
Вовка сидел на стуле, согнув спину, как древний старик, подперев грязными кулачками щёки: обдумывал неожиданно поступившее предложение, а потом произнёс:
- А давай попробуем… но ведь я чужой тебе – деньги на меня не жалко будет тратить? Кормить… учебники…
- Не забивай себе голову пустяками! Чужой не чужой… Чужие тоже разные бывают! Разносолов не обещаю, но голодными сидеть не будем!
Не сразу и не вдруг сложились у них по-настоящему нормальные отношения. Наивно было бы в это поверить просто со слов рассказчицы. Несколько раз Вовка бесследно исчезал, и она всякий раз считала, что всё, больше он уже не вернётся, но тот возвращался, молча и как бы ни в чём ни бывало, что не могло не обижать Марию Фёдоровну. Однако она почему-то продолжала верить, что всё у них наладится, мальчишка поймёт и бродяжий дух улетучится из его израненной предательством матери души. Он рассказал, что хотя и не помнит названия города, в котором родился, но он находится там, где очень много снега и растут огромные, прямо до неба деревья.
- Помню, - говорил он в редкие минуты откровения - что было очень холодно... снег кругом... А потом мы уехали...
Отца ребёнок не знал совсем. Мужчины в доме случались, но ни один из них не называл его сыном. Самым обычным именем было "Шкет". Шкет, подай; Шкет, принеси; Шкет, не крутись под ногами... Он настолько привык, что уже и сам, когда спрашивали имя. отвечал: Вовка-Шкет. В Ставрополе пошёл в школу и проучился два года, а потом мать опять кинулась в бега. От кого или чего она всё время старалась убежать, сын, понятное дело, не знал. Так сначала оказались в Туле, затем в Орле... Но однажды она просто пропала, сказав: посиди здесь, я мигом! С тех пор он её больше не видал. И всё пытался и пытался найти здесь, где она его оставила, в Туле, в Орле...
Прошло три года. Мать Владимира так и не нашли, хотя она была объявлена в федеральный розыск. После трёх лет опекунства, Мария Фёдоровна усыновила Вовку и ни разу не пожалела о том уже таком далёком дне, когда приметила маленького бродяжку на перроне и позвала в свою жизнь.