Быть иль не быть — вот в этом весь вопрос.
Что благородней? — принимать рассудком
Поток камней и стрел от злой фортуны,
Иль, взяв клинок, от сонма бед отбиться?
И умереть, уснуть. Уснуть, и только.
И сознавать в том сне, что больше нет
Скорбей больной души и мук телесных —
Их тысячи у нас. Но так уйти —
Мечта, не боле: умереть, уснуть,
И видеть сны… Вот что мешает ей! —
Загадка снов, что будут после смерти,
Когда завеса в мир иной спадёт.
И мы в раздумье ждём… Поэтому
Наш долгий век лишеньями наполнен!
Кто б вынес от судьбы позор и кнут,
Неправый гнёт, тщеславную надменность,
Тоску и боль любви, законов бремя,
Бесстыдство власти и пренебреженье
Толпы ничтожеств к доблестям достойных,
Когда ответить на вопрос способен
Любой кинжал? И кто бы стал влачить
Ропща, в поту, всю тяжесть бытия,
Когда б ни страх, что никому оттуда,
Из смертной стороны возврата нет,
Не сковывал сомненьем нашу волю?
Так терпим мы теперешние беды,
И не спешим к неведомым, иным.
Рассудок малодушием пленён,
И тает изначальная решимость,
И немощна тускнеющая мысль,
И устремленья, в сторону свернув,
Свершеньями не станут. Но потише.
Офелия! О, совершенство! Нимфа!
Мои грехи в своих молитвах вспомни.
------------------------------------------------
To be, or not to be, that is the question:
Whether ’tis nobler in the mind to suffer
The slings and arrows of outrageous fortune,
Or to take arms against a sea of troubles
And by opposing end them. To die — to sleep,
No more; and by a sleep to say we end
The heart-ache and the thousand natural shocks
That flesh is heir to: ’tis a consummation
Devoutly to be wish’d. To die, to sleep;
To sleep, perchance to dream — ay, there’s the rub:
For in that sleep of death what dreams may come,
When we have shuffled off this mortal coil,
Must give us pause — there’s the respect
That makes calamity of so long life.
For who would bear the whips and scorns of time,
Th’oppressor’s wrong, the proud man’s contumely,
The pangs of dispriz’d love, the law’s delay,
The insolence of office, and the spurns
That patient merit of th’unworthy takes,
When he himself might his quietus make
With a bare bodkin? Who would fardels bear,
To grunt and sweat under a weary life,
But that the dread of something after death,
The undiscovere’d country, from whose bourn
No traveller returns, puzzles the will,
And makes us rather bear those ills we have
Than fly to others that we know not of?
Thus conscience does make cowards of us all,
And thus the native hue of resolution
Is sicklied o’er with the pale cast of thought,
And enterprises of great pitch and moment
With this regard their currents turn awry
And lose the name of action. Soft you now!
The fair Ophelia! Nymph, in thy orisons
Be all my sins remember’d.