(повесть)
В 1974 году муж, забирая меня из роддома, объявил, что служба в городе Райчихинске закончилась. И мы едем в Германию. Через неделю. Я, неопытная мама, неокрепшая сама и десятидневным ребёнком даже не могла себе представить, как это всё произойдёт. Крупных вещей у нас, кроме стиральной машинки и книжных полок, не было. Значит, проблем с этим не предстояло. Да и меня, кроме моей дочки, ничего не интересовало. На улице зима. Снег, пурга. Хотя еще октябрь. Через пару дней выяснилось, что в Германию поедет "блатной", а мы едем в Чехословакию. Но мне было всё равно. Я в этих делах ничего не понимала.
И вот настал день отъезда. Сначала в Благовещенск. В этот день дочка с утра капризничала, всё время плакала, я переживала: как мы её довезём. Приехала машина. Я укутала малышку в толстое ватное одеяло. Туго обмотала лентами, получился объёмный кокон бабочки. Кое-как обхватив кокон, сама в толстом зимнем пальто, загрузилась в кабину грузовика. Ветер, сбивал с ног. Снег. Вот таким я запомнила последний день в Райчихинске. В городе, где прошёл первый год моей работы в школе. Было грустно.
Пока ехали в аэропорт, вспоминала, как пришла первый раз в первый класс, к своим ученикам, как они приехали в роддом поздравить меня с Днём учителя, а я в это время мучилась от схваток. Моя доченька решила родиться именно в мой праздник, на День учителя.
-Поздравляем! - кричали они, подпрыгивая и размахивая осенними цветами октябринами. И я в ответ пыталась изобразить радость на лице, приседая от схваток. Мне принесли в палату огромный букет осенних цветов. И поставили его рядом с букетом мужа. Цветы пахли морозом, пряностями, осенью. А мне было не до них и не до праздника. Я бурно рожала. Двигала шкафы, кровати, бегала босая по коридору, выла и завывала.
-Ненормальная, иди в палату. Стёкла тут от ампул! Ноги порежешь. Не мешай, уйди в палату! Как с мужем спать не выла, а тут, ишь, как завывает! Словно волчица. Целый концерт нам устроила.
Когда родилась дочка, зазвонил телефон. Он стоял тут же на тумбочке в родовом зале. Акушерка взяла трубку:
-Да, родила. Муж твой звонил.
Снова звонок.
-Да, всё хорошо, девочка. Смешной, сразу не мог спросить, кто родился. Вот мужики, а!
Снова звонок.
-Четыре двести. Мужчина, вы нам мешаете! Чувствует себя хорошо. Ненормальный у вас муж, девушка. Сразу не мог обо всём узнать.
Снова звонок!
-Пожалуйста. Что это было? Он что, вежливый очень? Сказал спасибо и трубку бросил. Девушка, он у вас нормальный? Да, вы оба сапога пара. Эта выла, тот сто раз позвонил. Что за народ!
Но мне было всё равно, какой у меня муж. Я смотрела на своего ребёнка. Дочка лежала на весах, чмокала губами и вертела головой. Чёрный чубчик закрывал глаза. И седая прядь.
-Почему у неё седая прядь?
-Мудрая, значит. Не успела родиться, уже поседела от вас, родителей, - рассмеялась акушерка, - умная, раз столько пережила уже. Готовься, мамаша.
В аэропорту мы загрузились в салон самолёта АН-2. В «кукурузник». Сидения боковые. Неудобные, мелкие, жёсткие. Холодно. Во все щели самолёта задувает ветер. Летает снег. Через щели в полу видна земля, верхушки голых деревьев, зелёных сосен и елей. Земля неслась под ногами, я дрожала от страха, а дочка, почувствовав моё сердцебиение, паниковать не стала. Сделала вид, что спит, и до самого дома бабушки и дедушки, была смирной и послушной.
В Благовещенске мы прожили полгода. Пока наш папа осваивал Чехословакию.
В апреле он приехал за нами. Привёз два чемодана подарков «заморских», невиданных. Мне сапоги-чулки на платформе. Это был сногсшибательный подарок. В Благовещенске и слыхом не слыхивали о такой диковинке. Я ходила по городу и с удовольствием ловила на себе взгляды модниц. За эти сапоги давали большие деньги. За две месячных зарплаты можно было продать их. Но я устояла. Привёз костюмчики для дочки. Это было что-то невообразимое! За полгода я навязала из старых кофт дочке разных вещичек. Но разве ж сравнить блёклые советские цвета с яркими расцветками иностранных вещей. Да ни за что! А соски! А бутылочки! Просто космос!
Незаметно пролетел месяц. Отпуск у мужа заканчивался. И мы начали собираться в путь. Сначала в Москву. А потом – за границу. Ох, как же тяжко давался этот отъезд.
-Доча, зачем тебе эта заграница! Что там хорошего. Променять нас с отцом на эти финтифлюшки! Да зачем они вам. Живи здесь, с нами! Как я без тебя! Отец бушует, я болею…
Эти слова постоянно мне приносили душевную боль. Мама никак не хотела меня отпускать. Никуда. Сколько же я принесла в жертву своих нервов и благополучия, чтобы угодить им. Приходилось постоянно срываться с места, летать через всю страну, из-за границы, чтобы мирить родителей. Они всё никак не могли остепениться. Характеры сложные у обоих. Оставляла им детей, чтобы они были чем-то заняты. Обо мне никто не думал. О моём сердце, которое постоянно ныло и болело! Ну, всё уже позади. Осталась только память.
Вот и Москва. Родная, любимая. Но по Москве гулять некогда, успели только заехать к бабушке Александре на чай и сразу же на вокзал. В Чехословакию мы уезжали с Киевского вокзала. Поезд «Москва – Братислава». На станции Чоп всех пассажиров выпроводили из вагонов, и мы слонялись по перрону почти шесть часов, пока меняли колеса у вагонов. Плановая перестановка с нашей колеи на европейскую. Наша колея на 9 сантиметров шире. Существует версия, что военная предусмотрительность Николая 1 создала превентивные трудности для врагов по перебросу техники через границу государства. Это при возможном вторжении. Меня эти разговоры пугали, настораживали. Мне всё здесь было чуждо и казалось опасным. Западная Украина. Жёсткое отношение к русским. Я это уже испытала, после замужества, когда мы гостили с мужем во Львове. Брат мужа служил в тех краях.
Поразил вокзал Чопа - негде было присесть. Пришлось ходить, пока состав вернули на место. Удивило большое количество женщин в чёрных монашеских одеждах. Разговор на разных языках, абсолютно незнакомых и непонятных. Всё было чужим и опасным, так мне казалось. Куда я еду? Я, пять лет прожившая в Благовещенске, вдруг, оказываюсь на западе Советского Союза! И через несколько часов окажусь в чужой стране! Мне было страшно. Долго проверяли таможенники. Неразговорчивые, хмурые, суровые. Настроение моё подавлено, хотя муж успокаивал и вселял надежду на лучшее. Он же прослужил уже почти полгода в Чехии.
Первого мая мы приехали в Чехословакию. Станция Хоцень. Нас встретила машина, и мы поехали в Клаштерец-над-Орлицей. Если сказать, что я неравнодушна к красоте, то это ещё ни о чём не говорит. Я умею видеть, восхищаться или, наоборот, с первого раза невзлюбить то, что мне не нравится. С первой минуты я влюбилась в эту страну. Непонятную вначале и такую родную – позже. В Хоцене цвели сады. Во всех окнах удивительно сказочных домов и домиков – флажки. Был праздник. Готовились и к девятому мая. Это чувствовалось во всём.
Машина мчалась по прекрасной асфальтированной дороге. А вдоль дороги - ровные, как на подбор, все в цвету - деревья. Они украшали автомагистраль. И кругом поля. Ухоженные, ровные. Я не успевала восхищаться. Молча. Потому что визжать от восторга мне не позволял мой советский менталитет. Приходилось кипеть внутри себя, благодарить судьбу за такую красоту. Что мы видели? Что-то похожее на эту ухоженность и аккуратность? Нет. Ничего подобного.
В Клаштерец приехали уже под вечер. Уставшие. На лавочке у подъезда полно народу, женщины с детьми. Одеты ярко, стильно, дети, словно игрушки, в необыкновенной красоты костюмчиках, платьицах. Моя дочка тоже в красивом комбинезоне. Муж привёз дочке подарки. Такие вещи мы, отродясь, не видели. И я почти все раздарила подружкам.
-Там купишь, не жадничай. Отдай это, и это отдай.
И я отдавала. Потому что понимала, что это будет единственная нарядная вещь у детей подруг.Подружки почти всё у меня выпросили. Поэтому и мы приехали почти налегке. И вот все, кто сидел на лавочках, смотрел в окна, проходил мимо, рассматривали, кого же привёз старший лейтенант. Что за жена у него такая. Ну-ка, ну-ка… Я смущалась и от неловкости была неуклюжей и, кажется, даже спотыкалась, проходя сквозь строй любопытных дам.
Клаштерец-над-Орлицей. Город на северо-западе Чехии. Прекрасный городок. Деревенского типа. Уютный, чистенький, комфортный. Кругом лес и горы. Недалеко Карловы Вары. В семи километрах Жамберк. Это уже город - с магазинами и прочими достопримечательностями. Богемская область Чехословакии. В Клаштерце воинская часть, где служил муж. Этот район считался не очень престижным. Но для нас был рай. Для меня, прожившей год в Райчихинске, в сорокоградусный мороз добиравшейся на работу с огромным животом в переполненном автобусе в Зельвино, до которого ехать больше часа, а там, от остановки пешком минут двадцать. В валенках, в ушанке и в пальто на вате, в тяжеленном, с воротником из серого кролика. Мне, привыкшей к щам из поллитровой банки, к неощипанной курице, тощей и синей, к колбасе, в которой больше крахмала, чем мяса и она зеленеет через полчаса, полежав на столе. Потому что о холодильнике и мечтать не приходилось.
Мы поднялись на пятый этаж крупнопанельного дома, кпд, если сказать иначе, в двухкомнатную квартиру. Одна комната принадлежала нам. Две солдатские кровати, шкаф, стол. И это не всё. Посреди комнаты красовался удивительной красоты холодильник ЗИЛ. Мама дорогая! Настоящий холодильник! О котором только можно было слышать, но ни разу ни видеть. У моих родителей в семьдесят четвёртом году никакого холодильника не было. И телевизор напрокат. А тут такое! Я боялась к нему подойти. И класть в него пока нечего.
- Надо пойти на склад получить продукты. По талонам. Молоко, мясо, овощи, консервы, сметану…
Какие овощи, какая сметана! Когда тут такая красота. Я не помню, что мы ели и пили в первый день. Помню, была одна кастрюля и чайник. Со свистком.
На второй день Алексей мне дал пятьдесят крон и ушёл на работу. В окно показал через дорогу склад, и рядом военторг. И я пошла.
-Жена Алексея Одинцова? Когда приехали?
-Вчера…
-Как вам здесь?
-Не знаю ещё.
-Откуда?
-Из Благовещенска.
-Ой, где это? Это что за город такой. Я о нём и не слышала…
-На границе с Китаем. Закрытый город.
-Какой ужас! Как вы там, бедные, жили! Такая глушь! Неужели там и города есть…
Я стояла перед прилавком, как перед сканером. И не знала, как себя вести. Я снова новенькая в большом коллективе, как в новом классе. Я всегда была «новенькой» почти каждый год. И здесь на меня смотрели как на диковину из другого мира. Никто поверить не мог, что на востоке страны тоже люди живут. Там я, практически, с восточных рубежей Советского Союза была одна.
-Что брать будем? Выбирай, Галина, сколько у тебя денег?
-Пятьдесят крон.
И продавец, шустрая, опытная, жена офицера старшего командного состава, стала озвучивать цены. Я в них совсем не ориентировалась еще. Но поняла, что купить можно много.
Купила два тонких одеяла, ярких, мягких, красивых по пять крон за штуку, заправила ими кровати. И они долго мне служили ещё в будущем. Купила дочке костюмчиков, игрушек, обуви. Глаза мои разбежались от этого изобилия красоты и качества. Себе кофточку из нейлона. И носила её долго. Мне хотелось всё! Но я себя сдерживала. Так сдерживала, что заболели скулы и чесались глаза. Видимо, так горели на весь товар. Кое как с дочкой на руках и большим узлом пришла домой. Села. И заревела. Как же так! Почему так?. Я здесь вон что, а они там – ничего… Такая обида. И никакой радости.
Прошли дни. Я стала привыкать к этому изобилию вещей и еды. Приобрела подруг. И зажили мы привычно, как и положено в военном гарнизоне. Мужья постоянно на учениях, месяцами на полигоне. А мы дома. Воспитываем детей, гуляем и ездим по магазинам. Нам дали однокомнатную квартиру в кпд, а затем, когда муж получил капитана, перевели жить в чешский дом. И я вошла в семью высшего офицерского состава. Так заведено.
Чешский дом. Дом, построенный чехами по чешской планировке. Когда я вошла в квартиру, мне стало плохо. Как будто попала на другую планету. Огромная светлая комната, квадратов тридцать. На стенах обои. Что такое обои для меня, из Благовещенска? Обои были только в Москве у бабушки. Всегда дорогие, с королевскими узорами и позолотой. Бабушка имела замечательный вкус, и всегда у неё в комнатах было дорого и шикарно. А здесь, самое поразительное, на кухне, а она была не меньше комнаты, были обои. Плотные, моющиеся. Куда я попала? Но больше всего меня поразила встроенная кухонная мебель и подсветки. Источники света были везде! Где это видано? Шкафы, шкафчики, бра и плафоны. Вся кухонная стена занята мебелью. Из кухни вход в ванную комнату, из неё в туалет, а из туалета в большую прихожую. И мне предстояло в этом комфорте жить. Полтора года. В подъезде – колясочная, бельевая, игровая. На случай плохой погоды во дворе.
При отъезде мама запихала в багаж швейную машинку. Она и сейчас у меня жива. Реликвия Подольского завода. И я начала шить. Тканей – хоть отбавляй. Начала принимать заказы. Так и шло время. Без дела ни минуты. Да и кроны всегда были нужны.
Жёны офицеров и прапорщиков были разными. Очень разными. Приезжали отовсюду. Советский Союз! Где только не служили их мужья. И были случаи, когда некоторым не суждено было и недели прожить в гарнизоне. Почему?
Рядом с нашим городком находился магазин. И заведовала этим магазином пани Здена. Пани Здену знали все! И ко всем относилась она по-разному. Когда я впервые пришла в этот супермаркет… Тут все слова кончаются. Из страны, где в продуктовых магазинах продают продукты, а в универмагах – вещи, где в начале семидесятых полки магазинов начали пустеть, а одежда была такая, что
Молодой девушке стыдно надеть на себя эти бабские фасоны платьев и костюмов. Сплошной кримплен. На всех!
А тут – пачки - пачечки, коробочки, баночки, пузырьки и прочие удивительные вещи. У пани Здены было всё! От соски, до фарша! Да, именно фарш меня поразил. Можно было выбрать кусок мяса и тут же тебе, на твоих глазах, его пропустят через мясорубку. А-а-а… За что мне это? Это хорошо, что ходила с открытым ртом и боялась ко всему прикоснуться вначале. Это позже мы с пани Зденой подружились, и можно было ей сделать заказ, она его выполнит. Приходи и забери. Иногда можно и в долг. Но в этом магазине была одна особенность. Новенькие дамочки об этом не знали. И попадались. Весь торговый зал был напичкан видеокамерами. Это в Союзе об этом не знали. А там: пани Здена сидит в своей квартире пьёт чай. Смотрит в монитор. И все твои телодвиджения у неё на экране. И сколько же офицеров с позором покинули «заграницу», благодаря своим жёнам. Девушки, видя, что пани в зале нет, прятали мелкие вещички везде, куда можно. А пани Здена на кнопочку - раз! И дверь блокируется. Звонит в часть. Замполит тут как тут. И ту-ту семья воровки. Двадцать четыре часа давали на выезд из части в СССР. С соответственной характеристикой мужу. При мне было несколько таких случаев.
Был и такой случай. Очень грустный, о котором до сих пор жалею, и простить себе не могу. Наши мужья все лето были на полигоне. И вот их по очереди отпускали на побывку. На выходные. Так по очереди мы, подружки, все и забеременели. А тут родители мои в очередной раз собрались разводиться. Письма, слезные письма: приезжай, приезжай, приезжай! Моё сердце рвалось на части. Такая дорога, маленький ребёнок, годик только в октябре. И меня девочки уговорили – аборт. Мало ли что в дороге, а у тебя ребёнок. И я … Ох. Молодая, безответственная. Не могла прекословить родителям. Поехала к врачу. Врач русская женщина. Ей всё равно. Поставила срок и написала напраление на аборт. Ни слова о том, чтобы оставить ребёнка. Все врачи вольнонаёмные. У них своя цель. Понятная всем.
-Не едь к нашим в госпиталь, советуют девочки. Едем к чехам.
Приехала к чехам. Начали отговаривать. Для них дети – самое важное в семье. За каждого ребёнка уже тогда семьи получали хорошие деньги. В декрете могли и мужья находиться. Нам этого было не понять. И вот у меня в руках направление. В понедельник приезжаю в больницу. Три доктора смотрят. На бумажках пишут срок, сравнивают. Берут анализы. Провожают в палату. В палате несколько кроватей. Все под номерами. Женщины разных возрастов. Девочки-школьницы. Я уже понимала чешский язык. Могла общаться. Спросила, начало сентября, почему не школе, а здесь. Смеются. Аборт разрешён с шестнадцати лет. Вечером ещё раз беседа с врачом. Отговаривает делать аборт. Но я уже знаю, что надо лететь домой. Не соглашаюсь. Плачу, но настаиваю на своём.
Во вторник рано утром укол. Смотрят снова три доктора, сверяют срок и… очнулась на своей кровати. Всё произошло. Как, когда? Не помню ничего.
В среду всех подняли и заставили прогуливаться по коридору. Визит к врачам, анализы. Заставляют чаще пить шиповник. Он стоит в баках везде. Вкусный, без сахара.
В четверг ведут в кинозал. Показывают фильм о том, как рождается жизнь внутри женщины. О вреде аборта. Учат предохраняться.
В пятницу вся палата выписывается домой. Всё. Ничего не вернёшь. Только совесть мучает от сделанного. Но никуда уже не деться. Через неделю я выехала в Союз. В Благовещенск. Зачем? Чтобы мои родители смирились, хотя бы на время моего пребывания там. Вернулась в ноябре. За дорогу дочка простыла. Пневмония. Две недели прибегал солдат и приносил в баночке со спиртом иглу от шприца. А в шприце антибиотик. Сердце моё сжимается, по сей день, от этих воспоминаний. В марте у мужа умер отец. И мы снова едем в Союз. У дочки снова пневмония. В Горьковской области пришлось провести почти месяц. И потом ехать в Благовещенск. А оттуда возвращаться в Чехословакию.
Мои родители не давали мне покоя. Письма, письма, письма… И муж решил поступить а академию в Москву. Что за спешка? Можно было бы ещё три года жить в раю. Рожать детей. И ни о чём не думать. Как это делали многие семьи. Но у нас так не получилось. Мы каждый год неслись к моим родителям в Благовещенск. Мои дети никогда не видели моря. Мы ни разу не отдыхали полноценно всей семьёй. И я, наученная этим плачевным опытом, никогда не повторяю то, что делали с нами мои родители…