На маленькой площади у железнодорожных путей дул холодный порывистый ветер. Я уже не первый раз ждал здесь автобус до общежития и мне всегда казалось, что именно там, внизу, где извилистая улочка сворачивает к трамвайному депо, и находится обиталище четырёх осенних ветров, насылающих на припозднившихся путников ненастье и стужу.
- Странный ты какой-то, Лаша, - услышав за своей спиной знакомый голос, я обернулся. - Понятно: остановка, холодно, все ждут не дождутся автобуса, но ведь и вокруг себя смотреть надо. Я всё думала: подойти, не подойти, может тебе хочется побыть в одиночестве, но потом решила, что вдвоём всё-таки веселее.
Маша Плаун, моя однокурсница, смотрела на меня весёлыми карими глазами и улыбалась такой счастливой улыбкой, что я и думать позабыл о своём плохом настроении.
- Извини, Маша, я тебя не заметил, - сказал я, поглядывая в сторону Центрального рынка, откуда должен был показаться автобус.
- Знаю, что не заметил. Ты меня и на курсе не всегда замечаешь, а я тебя сразу приметила и всё хотела спросить: что это у тебя фамилия какая-то странная, вроде и не грузинская. Канделаки, - задумчиво произнесла она, - похоже на что-то греческое и звучит как-то очень певуче.
- Грузинская это фамилия, - усмехнулся я, - самая что ни на есть обычная, а вот твоя фамилия...
- Плаун-то? Ерунда, фамилия как фамилия, не всем же быть на Руси Ивановыми? - Маша встрепенулась: - Ой, посмотри, Лаша, кажется, автобус едет! Нет, не наш.. Слушай, а до меня только сейчас дошло: Маша - Лаша. И рифмы не надо. Вот, женишься ты на мне и будут про нас говорить: смотрите, вон идут Маша и Лаша Канделаки.
Она засмеялась.
- Маша и Лаша Канделаки пока никуда не идут, а всего лишь ждут автобус, - недовольно отозвался я и предложил: - Послушай, а может махнём пешком?
- А что, идея, конечно, интересная, но уж очень далековато, на мой взгляд.
- Всего три сигареты.
- Вот это да! Ты что, измеряешь расстояние в сигаретах?
- Индейцы, как ты наверно помнишь по фильмам, измеряли путь в лунах: я шёл от своего вигвама до твоего, бледнолицый, три луны, то есть три ночи, так почему мне нельзя в качестве единицы длины взять сигарету? Первую сигарету я, обычно, курю у кооперативного магазина на проспекте Стачки, вторую - у кинотеатра «Сокол», а третью уже там, где начинается Советский район. Так и путь получается короче.
- Значит, ты уже пробовал?
- И не раз.
- Э-эх, - сокрушённо протянула Маша, - даже обидно как-то: почти три месяца учусь с человеком и ничего о нём не знаю. Пошли, Лаша, лучше идти, чем ждать.
Я скептически оглядел её:
- По дороге будет холодно, а у тебя на голове какой-то декоративный берет. Возьми мою ушанку.
- Я же с головой в неё пролезу, да и ты замёрзнешь.
- Не замёрзну. Ушанку я ношу, чтобы не обидеть бабушку: я ей обещал, а вообще-то терпеть не могу головных уборов. На, бери.
- А как же бабушка?
- Случай-то исключительный! К тому же мужчина должен быть в первую очередь джентльменом.
Она сняла берет и её светло-каштановые волосы рассыпались по клетчатому пальто.
- Гляди-ка, какие длинные волосы! - удивился я и подумал: «Как же я раньше не замечал, что она такая красивая?»
Мы перешли дорогу, покинув площадь четырёх ветров, и пошли по направлению к мосту над железнодорожными путями.
- В чём ещё можно измерять расстояние? - спросила Маша, отворачиваясь от ветра. На мосту он был особенно пронизывающим.
- В чём угодно: в глотках вина, в песнях, в стихах, в поцелуях, наконец.
- Объясни, я не всё понимаю, кроме последнего, конечно, но на это не рассчитывай. Я скромная русская девушка, воспитанная в строгих традициях домостроя.
- Объясняю. Как-то мы с моим другом Торникэ Кублашвили были в деревне у его дяди, а оттуда, уже следующим утром, нам пришлось возвращаться домой пешком. Дядя Гурам дал нам с собой для домочадцев Торникэ бочонок с вином, окорок и сыр с мчади... Мчади - это кукурузная лепёшка, чтобы тебе было понятно.
- Обожаю кукурузу! Дальше, Лаша, извини, что перебила тебя.
- Путь из одной деревни в другую был неблизкий, мы с Торникэ поболтали немного о том, о сём, вспомнили пару анекдотов, но потом нас замучила жажда, и Торникэ предложил отсчитывать по триста шагов и отпивать из бочонка всё ещё холодную «цицку».
- Смешно звучит. Это что, сорт вина?
- Попробовала бы, а уж потом смеялась!
Маша взяла меня под руку:
- Ой, какой ты тёплый, Лаша. Знала бы - додумалась бы до этого раньше... А почему именно триста?
- Не знаю, но когда буду звонить Торникэ, обязательно спрошу. Вся соль заключалась в том, что шаги мы должны были отсчитывать по очереди, и это был не тот, кто нёс провиант, потому что тот, кто говорил: всё, триста шагов пройдено, то есть отсчитывающий, становился тамадой тоста и постановлял, по сколько глотков из горлышка следует отпить. У нас появился стимул, мы зашагали бодрее, только вот...
- Что?
- Ты очень смешная в моей ушанке.
- Ну вот, уговорил, а теперь смеёшься! Что же случилось потом?
- Потом триста шагов почему-то становились всё короче и короче, пока мы не пришли к выводу, что делать по три-четыре глотка на таком коротком расстоянии вообще не стоит и не устроили привал... Отец Торникэ, когда мы заявились домой, преодолев расстояние в сто с лишним глотков на двоих, что равняется пяти литрам, был очень недоволен нами.
Маша остановилась и взглянула на меня в свете тусклого фонаря:
- Хорошая история, мне понравилось. А что с песнями?
- Можно по дороге по очереди петь: вначале - я, потом - ты. Почему мы стоим?
- Мы стоим у кооперативного магазина на проспекте Cтачки, где ты обычно куришь сигарету. Покури, а заодно и спой мне что-нибудь.
- Ладно, только отойдём в сторонку, как бы прохожих не напугать.
Закурив сигарету, я вполголоса спел один куплет песни из кинофильма «Мимино».
- Я думала, что будет похуже, - призналась Маша. - В общем-то, ты хорошо поёшь.
- Теперь твоя очередь.
Маша затянула «Ой, да не вечер да не вечер...», а я временами ей подпевал.
Мы снова тронулись в путь, и у девятиэтажек Маша предложила:
- Будем читать стихи.
- Начинай.
- Почему именно я?
- Ты предложила, ты и начинай.
- Ладно. Галактион Табидзе. «Дни Каралети».
- Любопытно, откуда ты знаешь это стихотворение? Читать будешь в оригинале?
- Нет, по-русски.
Вспоминаешь или нет
Дни ты Каралети?
Горизонта синий цвет,
Райские приметы?
И живёт в тебе ещё
Глаз смешливых робость
Или время унесло
Огоньков весёлость?
...Были вместе мы везде,
Как в чужом раю,
Ты теперь, не знаю, где
И в каком краю.
- Да... - протянул я. - Нечто подобного от тебя и следовало ожидать, как же это я сразу не догадался?
- Чего... подобного? - в её голосе прозвучала тревога.
- Девушка, которая носит берет с помпоном, и в карих глазах которой порой зажигаются удивительные огоньки, просто не может быть такой, как все.
- Я должна обидеться?
- Чтобы ты не обиделась, я тоже прочитаю тебе стихотворение:
Мы все за близких нам в ответе,
Но мне и это не дано,
И нужно только лишь одно,
Чтоб ты жила на этом свете.
Маша молчала. Тёмная аллея между пятиэтажками и проезжей частью улицы вела к площади «Трёх птиц», как прозвали в народе место, где располагались в непосредственной близости друг от друга кинотеатр «Сокол», кафе «Чайка» и районное отделение милиции с погрузочным транспортом, больше известным, как «Чёрный ворон». При виде кафе я вспомнил, что утром съел только пирожок с капустой, запив его приторно-сладким какао.
- Поесть бы, - вздохнул я.
Маша снова молчала.
- Чахохбили, - мечтательно продолжал я, - это тушёная курица с луком, помидорами, специями и зеленью. Берёшь горячий грузинский хлеб, отламываешь порядочный ломоть, макаешь в подливку...
- Лаша, - сказала Маша.
- На Новый год ко мне должна приехать бабушка. Я обязательно вас познакомлю, ну и чахохбили тоже тебя угощу, так и быть. Ты, я надеюсь, не очень много ешь?
- Лаша, ты куришь вторую сигарету?
- Да, ведь на горизонте показался кинотеатр «Сокол», в котором идёт американский художественный фильм «Наваждение».
Она сделала паузу, внимательно рассмотрела афишу и спросила:
- Можно я тебя поцелую?
Я и не подозревал, что у моей однокурсницы Маши Плаун такие волшебные губы. Словно опьянев, я ласкал её, проклиная свою ушанку, которая съехала вниз и закрывала большую часть её лица. Она сняла шапку, и я снова увидел рассыпавшиеся по её плечам русые волосы.
- У Лиды сегодня дежурство в больнице, она подойдёт только к двенадцати, - шёпотом сказала Маша. - Я накормлю тебя ужином. Чахохбили, конечно, я не обещаю, но чай, колбаса и сыр будут обязательно.
- Откуда у тебя такие сокровища? - обрадовался я. - Считай, что я - твой должник, хотя... какие могут быть долги между теми, про которых будут говорить: смотрите, вон идут Маша и Лаша Канделаки?
- Ты серьёзно?
- Мне понравилось целовать тебя. Ты какие духи употребляешь?
- «Быть может...» Они польские.
- У меня есть предложение поцеловаться вон под той рекламой: «Храните деньги в сберегательной кассе».
- Там слишком светло, Лаша.
- Зайдём в телефонную будку, заодно и позвоним.
- Кому?
- В самом деле: кому? У меня в этом городе почти все знакомые живут в общежитии.
- У меня тоже, а мне так бы хотелось кому-нибудь позвонить: например, тебе.
- Мы не будем звонить друг другу, Маша, потому что будем жить вместе.
- Не шути... по-моему на такие темы не шутят.
- Кто тебе сказал, что я шучу?
- Ах, Лаша, но это ведь невозможно!
- Разве всё зависит не от нас?
Маша не ответила. Как оказалось, она жила в соседнем общежитии и из её окна было видно моё.
- Маша, - сказал я, когда мы сели на её кровать, - я не понимаю, что со мной происходит.
- Я тоже, - ответила она, отвернувшись, - смешно подумать, что ещё несколько часов назад я даже предположить не могла, что способна влюбиться в тебя.
Спустя час, когда Маша, плача от пережитого, укуталась в одеяло, я присел на постели и закурил третью сигарету.