Фотографии из архива В. Подоляна и В. Бердышева
Отрывок из главы 3 романа Игоря Кравченко «Не зову, не забуду».
Санкт-Петербург, издательство писателей «Дума», 2013
Мы стояли с Виктором Подоляном на причале Минной гавани Таллинна, у трапа тральщика, на который нас расписали для прохождения морской практики. Вместе с нами оказались Юра Марков, Саня Фролов и ещё кто-то из однокашников. Сейчас и не вспомнить. Второй курс, вместе со сданными экзаменами, лежал за плечами, словно рюкзак с нехитрым курсантским скарбом. Низкие серые облака, сквозь которые пробивалось короткими вспышками августовское солнце, казалось, вот-вот заденут антенны на невысоких мачтах тральщиков. Порывы ветра теребили флаги и гюйсы, играли ленточками бескозырок и звали за собой за пределы горизонта. Появившийся дежурный офицер, пригласил нас взойти на борт корабля и пройти в каюту командира. Немолодой, как нам тогда показалось, капитан-лейтенант встретил каждого рукопожатием и знакомыми словами о море, службе и воинском долге. Дежурный, проводивший нас от трапа до каюты командира, стоял в дверях, улыбаясь, ожидая распоряжений.
— Юра, — запросто обратился к нему командир, — отведи ребят в кают-компанию, пусть их напоят чаем, а затем разместят в кормовом кубрике. Там есть свободные койки.
Лейтенант коротко козырнул и кивком пригласил нас следовать за ним. В уютной кают-компании вестовой поставил на стол, накрытый зелёным сукном, стаканы в серебряных подстаканниках с крепким янтарным чаем и тарелку, на которой лежали бутерброды с маслом и сыром. Вся снедь была нами немедленно уничтожена, поскольку, прибыв утренним поездом, мы не успели позавтракать сухим пайком. Мы смогли бы съесть ещё столько же, но не предлагали.
— Через час обед, — сказал вестовой, — вас поставят на довольствие, питаться станете с личным составом в кубрике. Этот чай считайте жестом гостеприимства со стороны командира.
Через двадцать минут мы сидели в кубрике на своих рундуках и пришивали к робам, выданные боцманом личные номера. Нас расписали дублёрами к артиллеристам, и старшина группы, положив на стол инструкцию с нашими функциональными обязанностями, сказал, что к вечеру мы должны их не только усвоить, но и освоить.
— Это что значит? — недоумённо спросил Подолян.
— Это значит, что ты должен не только знать, но и уметь, — назидательно произнёс Юра Марков и погрузился в чтение документа. Мы все задумчиво замолчали. Инструкции не показались нам обременительными, но что значит уметь? Стрелять из крупнокалиберных пулемётов никому не приходилось, а из сто миллиметровых орудий тем более.
— Давай вслух, – предложил я, — если что-то окажется непонятным, друг у друга спросить можно…
Спрашивать оказалось нечего, надо было идти на верхнюю палубу, смотреть и щупать материальную часть.
— Да ну, её, — сказал Саня Фролов, — впереди целый месяц, ещё успеем! Давайте лучше «козла забьём»!
Саня, имея феноменальную память, был, естественно, круглым отличником, что не мешало ему участвовать в различных забавах и соревнованиях, нередко связанных с прямым нарушением воинской дисциплины. Но поскольку успехи его в учении вызывали восхищение преподавателей, ему всё сходило с рук. Лично я помню, как он на первом курсе, показал нам, каким образом употребляют водку в его родной деревне.
Саня купил ржаного хлеба, бутылку «Московской» и, накрошив в миску половину буханки, вылил туда содержимое бутылки. Затем, не спеша, выхлебал эту тюрю алюминиевой ложкой и лег спать. А утром, как ни в чём не бывало, пошел сдавать зачет по анатомии. И сдал его блистательно.
Поскольку против «забивания козла» никто не возражал, Саня достал из своего рюкзака пластмассовую коробку с набором домино, и мы, составив пары, разобрали кости. Тут как раз и появился командир боевой части артиллеристов.
— Так, — произнёс старший лейтенант тоном, напомнившим нам Колю Ермилина, — вы, вероятно, не поняли, что прибыли не на баржу, а на корабль, который несёт боевую службу. Объясняю ещё раз и больше повторять не стану. Бригада тральщиков, и наш, в том числе, производит боевое траление водного района Таллиннской военно-морской базы. Боевое, понимаете? Это значит, что завтра утром, выйдя в море, мы можем решать задачу по уничтожению вытраленных мин.
— Так мы только дублёры, — попытался оправдаться Саня Фролов, глядя на старшего лейтенанта невинными голубыми глазами, которые вместе с его природной одаренностью, неотразимо действовали на женщин преподавателей.
— Вот именно, дублёры, — подтвердил старлей, — и, значит, должны в любой момент заменить, если понадобится, первый номер вашего боевого расчета. А вы чем заняты? Идите на палубу и осваивайте материальную часть, вместе с матросами.
Саня собрал домино в коробку, мы встали и пошли к пулемётам, на правый и левый борт тральщика. А через день корабль вышел в море и до вечера прочёсывал тралом и параваном глубины Балтики, в поисках немецких и наших мин, поставленных во время войны. Ни в первый, ни во второй день и даже через неделю мы ничего не нашли. Только скупое балтийское солнце, иногда моросящий дождь и бесконечная стальная рябь волн, на которой изредка прорисовывались силуэты грузовых судов, сопровождали нас с раннего утра и до вечера. А к заходу солнца мы возвращались к своему пирсу, швартовались, проворачивали механизмы, занимались уборкой, ужинали. Потом команде давалось часа полтора свободного времени перед отбоем.
В субботу и воскресенье нас отпускали в увольнение. У Виктора Подоляна оказался таллиннский адрес давнего товарища отца, с которым Владимир Яковлевич некогда вместе проходил службу.
После прогулки по старому городу и осмотра узких улиц, старинных башен и домов, Виктор предложил мне нанести визит по имеющемуся у него адресу. Дверь открыла наша ровесница, что оказалось приятной неожиданностью. А когда мы вошли в гостиную и увидели двух её подруг, настроение у нас стало ещё лучше. Родители девушки отсутствовали, но она знала о том, что Виктор с друзьями может зайти к ним, и встретила нас, как старых знакомых. После чая с пирожными и танцев под аккомпанемент хозяйки дома, которую Виктор иногда подменял у рояля, нас пошли провожать. Расставание закончилось обменом адресами, обещанием встретиться через неделю и воздушными поцелуями, посланными нашими спутницами на прощание.
А утром наш тральщик, как обычно, вышел в море. День стоял солнечный, видимость была отменная и, выйдя в заданный квадрат, мы сделали несколько галсов. Во время одного из разворотов, вперёдсмотрящий внезапно закричал:
— Вижу мину по левому борту!
И, действительно, среди мелких волн, тускло поблескивая боками, покачивалась рогатая полусфера. Скорее всего, мы подрезали ей минреп при предыдущем галсе, и, пока она всплывала, ушли вперёд. А на обратном курсе она уже караулила нас. Сыграли боевую тревогу. Мы бросились к своим постам и заняли места у спаренных пулемётов. Тральщик, отвалив вправо, начал описывать полукругу всплывшей мины, и когда она оказалась на траверзе пулемётов левого борта, последовала команда на её уничтожение. Пулемётная очередь резко застучала в ушах, а вслед за ней раскатисто прогремел гулкий взрыв, и фонтан воды, высотой в четырёхэтажный дом, взлетел над поверхностью моря. Минуты через две, пришедшая волна сильно качнула тральщик, а на месте взрыва стали медленно расходиться светлые круги воды. Первый номер расчёта, у которого дублёром стоял Виктор Подолян, снял бескозырку и отёр взопревший лоб.
— Здорово! — крикнул, появившийся на палубе командир БЧ-2 и пожал матросу руку. Подам командиру рапорт о десяти сутках отпуска после окончания траления!
Остаток дня и весь вечер мы пребывали под впечатлением происшедшего события. На вечерней поверке командир объявил благодарность всему личному составу, а виновнику торжества десять суток отпуска с выездом на родину.
На другой день наш тральщик остался у пирса. Команда водолазов осматривала днище, а мы фотографировались на палубе. По возвращении в Ленинград Виктор подарил мне фотокарточку, которая до сих пор лежит в моём альбоме. На ней странная, для непосвященного в это событие, надпись: «Помни меня и реквием». Виктор признался, что, когда увидел мину, в голове у него зазвучала мелодия Моцарта. А я сказал, что вспомнил девчонок, посылавших нам воздушные поцелуи у проходной бригады. А что думали в те минуты Саня Фролов и Юра Марков мы никогда не узнаем. Фролова нет на свете уже более тридцати лет, а Маркова – почти двадцать.