Глава тринадцать 5 Наши планы

 
- Я видел этого Лассара в Лондоне, - сказал я, – Вместе с покойным Арчивелла, когда они охраняли клетку профессора Крамоля. Он меня убить пытался.
- Потому что решил, что Крамоль сообщил вам что-то существенное. Если это вообще был Крамоль, - заметил Мэртон.
- Это был Крамоль, - убеждённо кивнул Вернер. - А расклад мне понятен: опыты в Афганистане проводили люди, связанные с Крамолем, но действующие с ним не заодно. Они его схватили, похитили его труды, но к трудам должна голова прилагаться – вот они его и держали, сколько можно было, пытая и что там они ещё с ним делали. А сыщик Холмс – реальная сила, способная этот клубок распутать, поэтому, как только представилась возможность, его тоже похитили. Их даже, может быть, и содержали вместе, только где теперь Крамоль, никто не знает, а Шерлок ничего не помнит. И пока это шаткое равновесие сохраняется, они в относительной безопасности, но равновесие в любой момент нарушится – или Майкрофт что-то нароет, или Шерлок что-нибудь вспомнит.
- Или они завершат свои исследования, - сказал я. – Мне кажется, их конечная цель не торжество науки, как у безумных учёных, а очень даже материальная выгода. Профессор – раз уж мы так договорились его называть – похоже, готовит интересное снадобье для создание армии сохранивших все навыки, но лишённых памяти и страха воинов. Предложит он его нашему военному министерству или любому другому, готовому платить достаточно, этот вопрос пусть волнует Шахматного министра. Я – врач. Ну, то есть, я опустившийся и спившийся, но всё равно врач, и мне сама идея не нравится.
- А кстати, - вдруг вмешался Мэртон. – Мы, конечно, договорились называть этого профессора просто «профессор», но, мне кажется, его подлинное имя уже не секрет для вас, Уотсон? Я просто хочу убедиться…
- Не секрет, - кивнул я. – Это наследник старого графа Сатарины – мистер Салли. Себастьян Эмилио Сатарина-Дойл, которого я видел в Лондоне, и который раньше был ассистентом Крамоля. С ума сойти! В лагере он казался таким цыплёнком…
- Этот цыплёнок, я думаю, как раз там и руководил, - сказал Мэртон. – Вы, Уотсон, пристрелили пару своих однополчан, а на «цыплёнка» никто и не подумал. Это верный признак заправилы – оставаться в тени.
- Да ему двадцати не было! – недоверчиво воскликнул я.
- Зато денег у него было достаточно, и знания, думаю, тоже уже кое-какие имелись.
- Он – граф, - сказал Вернер. – Значит, и влияние тоже.
- Ну… тогда он ещё не был графом – только наследником титула и состояния своего отца… А при каких обстоятельствах умер старый Сатарина?
- Я это знаю доподлинно, - самодовольно заметил Мэртон. – Я его вскрывал. Подозревали криминал, потому что граф был ещё не старый, и смерть наступила скоропостижно. А мы, как вы знаете, Уотсон, как раз та инстанция, которая готова пройти по тонкой грани между анатомическим исследованием и судебным вскрытием.
- И отчего же он умер? – нетерпеливо спросил Вернер.
- От апоплексии. Был очень характерный вид: синюшное одутловатое лицо, закушенный язык, пена на губах. В мозге я нашёл очаг размягчения, что подтвердило диагноз.
- Синюшное одутловатое лицо, закушенный язык, пена на губах… - вполголоса повторил Холмс. – А знаете, это ведь очень похоже на то, как выглядели трупы, найденные в лесу. И я бы выглядел так в церкви, не подоспей вы вовремя.
- Думаете, это – дело рук Рогатого Праведника? – спросил я, понизив голос.
- В средневековой Испании, - задумчиво проговорил Мэртон, - одной из самых страшных пыток считалась пытка щекоткой. Жертве, связав, натирали пятки солью и подпускали к нему козла – лизать. Или же сами палачи, забавляясь, щекотали привязанного жёсткими перьями или пальцами. Жертвы погибали от кровоизлияния в мозг или сердечного приступа, или от удушья. Но прежде они теряли волю и разум, а после смерти труп выглядел умершим от естественных причин – следов насилия не оставалось.
- Он это знает потому, - вставил я, - что в силу особенностей натуры коллекционировал пытки и истязательства, как иной коллекционирует прекрасные картины.
- И что из этого? – невозмутимо приподнял выцветшую бровь Мэртон. – Лучше коллекционировать пытки, чем совершать их, чтобы коллекционировать картины – не так ли, мистер Холмс?
Не знаю, почему он обратился за подтверждением именно к Холмсу, но мой друг кивнул утвердительно:
- Это так, Доктор Мэртон. Тем более, что вы со своим замечанием как нельзя более уместны. Рогатый Праведник или нет, но причиной смерти наследодателя профессора мог быть именно этот метод укрощения непокорных. Насколько я могу понять, ко мне его применяли с ещё каким успехом – я до сих пор не могу вспомнить, кем был до того, как стал Магоном, да и вспомню ли хоть когда-то…
- Ну, вот что, - решительно заявил Вернер. – Как там именно скончался покойный граф, у нас, возможно, ещё будет случай выяснить. А и нет – это не наша главная забота. А сейчас… давайте всё-таки попробуем хоть немного отдохнуть – моё плечо разнылось не на шутку, да и вы все не можете не чувствовать себя разбитыми. Утром я и правда обращусь в полицию. Не сделаю этого – будет подозрительно…. Или нет – я к Клуни обращусь, - вдруг со смешком передумал он. – В конце концов, он сам узурпировал функцию поддержания законопослушия – почему нет? Это усыпит его бдительность и даже, может быть, поставит в неловкое положение. Но утром, утром, господа, а сейчас хоть пару часов поспать.
- Это разумное предложение, - согласился Мэртон.
Мы отправились по своим постелям, и хоть я, честно говоря, полагал, что никак не засну от возбуждения, стоило мне прикрыть глаза, как я провалился в глубокий сон.
Меня разбудил Холмс, который уже успел умыться и привести себя в порядок – поразительно быстро к нему возвращались все эти навыки цивилизации. С высветленными выжженными волосами казались ярче его тёмно-серые глубоко посаженные глаза, и их блеск показался мне тревожным.
- Вставайте, доктор, вы заспались, а наши товарищи уже отправились исполнять свою миссию – девочка и мистер Мэртон в синих очках совершают показательный моцион, заодно жалуясь в каждые свободные уши на ночной поджог, а молодой человек, как и обещал, отправился искать справедливости у Клуни.
- А вы-то как? – спросил я, с трудом продирая глаза. – Как нога? Как ваш бронхит? Вы вчера скакали с крыши – не повредили себе? Дайте-ка я взгляну.
Но он покачал головой:
- Напротив, мне много лучше. Организм мой от дикой жизни закалился, надо полагать, а ночёвка в постели и сытная еда лучше любого лекарства. Прежде ничего этого у меня и близко не было.
- Прежде у вас всё это как раз было, - с горечью сказал я. – В еде вы соблюдали умеренность, отдыхом тоже не злоупотребляли, но возможностей-то у вас было предостаточно.
- Вы говорили, я был джентльменом… - задумчиво проговорил он.
- Вы, я уверен, и сейчас себя им чувствуете. И им же чувствовали всегда, не смотря на все лишения, не смотря на вашу дезориентированность и беспомощность. Это большее, чем внешний лоск. Холмс, и это не вытравить никакими издевательствами, разве что вглубь загнать, но, как распрямившаяся пружина, распрямится и это, едва представится возможность. И в вас распрямляется всё отчётливее: язык, манеры, те маленькие привычки, которые, собственно, и делают нашу натуру. Вы их не помните, но натура ваша осталась нетронутой и берёт своё. Думаю, к вам вернутся и пристрастия, и вкусы, и склонности. Даже если вы не осознаете, что это – именно возвращение.
- Я слышу в ваших словах глубокую печаль, - сказал он.
- Ну, вы же понимаете её природу – вам не нужно объяснять элементарные вещи.
- А прежде я бывал жесток к вам? – вдруг с интересом спросил он.
- Вы не жестоки ко мне. Просто честны.
- Бывает, что это – одно и то же.
- Ну, в этом смысле, - на мгновение задумавшись, признался я, - вы тоже вполне узнаваемы. Всё же покажите ногу.
Я потратил на перевязку несколько минут и с удовлетворением убедился, что Холмс прав: рана быстро заживала, воспаление уже улеглось, отёк спал, и боль сделалась меньше, невзирая на прыжки по крышам. Лёгкие его, правда, ещё не очистились, но моё ухо улавливало отрадные влажные клокочущие хрипы, исчезающие после откашливания – это означало, что бронхи очищаются. Да и температура была нормальной.
- Вы, мой друг, в прекрасной форме, - сказал я, убирая в саквояж свой стетоскоп. – Не то, чтобы вам не надо было поберечься, но всё даже лучше, чем я думал. А теперь скажите мне: вы голодны?
- Нет. Гостеприимные хозяева меня пригласили к завтраку, - ответил он. – А вам оставили, так что завтракайте вы. А потом отправляйтесь-ка сами погулять с доктором Мэртоном, а девочка пусть побудет здесь – люди должны привыкнуть, что с ним могут быть разные спутники.
- Его больные глаза и слабое зрение делают присутствие спутника необходимым, - сказал я, усмехнувшись.
- Вот именно. И доктор Мэртон – не праздношатающийся субъект, он – натуралист, медик, ведущий исследовательскую работу – ну, скажем, по выявлению этнических различий в протекании сердечных болезней. Хорошая тема для диссертации – нет?
- Или по определению естественности скоропостижных смертей лиц, проезжающих через здешний лес, - сказал я.
- Это слишком близко к правде, чтобы стать хорошей легендой.
- Скажите, Холмс, - кусая губы, проговорил я. – О прошлой жизни своей вы ничего не вспомнили, но о знакомстве с Рогатым Праведником и таинственным профессором, может быть, хоть что-то? Вы говорили о пытках, лишающих разума и воли – это соображение ваше или воспоминание?
Он долго не отвечал, погрузившись в глубокую задумчивость, и когда поднял голову, в его глазах была свинцовая тяжесть.
- Больше всего это похоже на кошмарный сон, - проговорил он. – Но то, что священник пытался сделать со мной в церкви, не смотря ни на что, оказало услугу моей памяти. Я понял, что сон отражает действительность. И этот, и другие, что мне снятся. Во сне мне бывает страшно, и больно, и я, может быть, даже плачу, но во сне я не теряю сознания и не бьюсь в судорогах. Постараюсь этим воспользоваться. Буду ловить сны – что мне остаётся? Но, - вдруг лукавая искра сверкнула у него из-под век, - это ночью, доктор, а теперь утро, и ваш завтрак уже заждался вас.

Однако не успел я ещё расправиться с оставленными мне хлебом и молодым овечьим сыром, как во дворе раздался стук копыт, и в дом вошёл разгорячённый быстрой ездой Вернер. На скулах его пылали неровные алые пятна, волосы топорщились в беспорядке, а костюм был в пыли.
- Ездили в Клуни-Ярд в одиночку, - попенял я ему. – А ничего, что в вас только накануне стреляли?
- А я им и это упомянул, - запальчиво сказал Вернер, бросаясь на лавку и наливая себе из графина полный стакан воды. – Я так и повёл разговор: взялись блюсти порядок – блюдите. Это вам не за беспомощным сумасшедшим целыми вооружёнными разъездами по лесу гоняться. Да и того, я сказал, не смогли – где он теперь, ваш Магон? Сгорел в церкви? А хорошо ли это, вместо того, чтобы передать больного в дом скорби запереть его в подвале да и сжечь живьём? Кстати, сказал я, поджигатель ваш не унялся – после церкви он и сарай моего отца поджог. Так что, стреляют в лесу, там же находят ограбленные трупы, жгут церкви, жгут дома мирных фермеров – и это ваш порядок? Признайте уж, что вы со своими егерями – не чета полиции, перестаньте играть в стражей законопорядка, да дайте им, настоящим, делать своё дело. Не то я напишу прямо в Эдинбург, и вас приструнят оттуда.
- Думаете, они вам поверили? – скептически хмыкнул я.
- Поверили или не поверили, но на вранье меня не поймали, - тут он прервался и стал жадно пить воду, запрокинув голову так, что на длинной шее при каждом глотке отчётливо ходил кадык.
- А как ваше плечо? – спросил я.
- Думать забыл. Но теперь, Уотсон, так или иначе они должны реагировать. Потому что напиши я, в самом деле, в Эдинбург – кто знает? Вдруг попадёт жалоба дотошному служаке. Клуни здесь что-то вроде герцога Бэкингемского – Инвернесс на него давно рукой махнул, но вмешательство любых центральных сил грозит его полновластию. А если он, действительно, выполняет поручения профессора, так тому ещё меньше нужен лишний шум. Так что будем ждать ответных действий.
- Даже представить себе не могу, какими они могут быть, - пробормотал я.
- Кстати, - спохватился Вернер. – Наша милая пара тоже только тем и занята, что жалуется на пожар – я их видел сейчас, по дороге. Они присоединились к небольшой группе, толкущейся у церковного пепелища. А там среди прочих и университетский приятель доктора Мэртона – я видел его.
- Мне это не нравится, - покачал я головой. – Мне кажется, он будет представлять для вас, Холмс, большую опасность, когда вы займёте место Мэртона и станете выдавать себя за него.
- А мне кажется, уж кого-кого, но Магона в нём теперь, точно не опознают, - заметил Вернер, оценивающе приглядываясь к сухопарой фигуре и выцветшим, как сухая трава, волосам кузена.
- Опознать, может, и не опознают, а вычислить смогут.
- Мне почему-то не кажется, что этот наш Готье на стороне профессора, - задумчиво проговорил Вернер. – Скорее, наоборот. Если он живёт шантажом, ему прямой интерес союзничать с менее имущими против более имущих.
- Союзничать с ним собираетесь? – удивился я.
- А может, и понадобиться. Мой братец Майкрофт частенько прибегает к таким альянсам. Конечно, политика куда грязнее науки, и там модус вивенди, но, как видите, и в чистом мире естественных наук и медицины есть место и шантажу, и убийствам, и истязательствам. А коли так, эксперт по грязным делишкам может понадобиться и нам.
Холмс в нашем разговоре участия не принимал – его лицо оставалось вместе и погруженным в себя, и болезненно сосредоточенным.
Возвратились со своей утренней прогулки Мэртон и Рона.
- Я, - тут же заявила девочка, - отправляюсь доить овец. Придётся мне освоить эту науку, пока хозяйки нет. Зато, возможно, к столу будет вдоволь молока. Если получится, конечно – прежде мне этим заниматься не доводилось.
- Я научу, - вдруг сказал Холмс, поднимаясь. – Мне приходилось, да ещё тайком от хозяев, так что нужно было быстро и тихо. А от успеха зависела моя жизнь. Так что пойдём.
- Меня беспокоит ваш Готье, - снова повторил я свои опасения, когда они ушли, взяв ведро и подойник.
- Он не приближался.
- Если он вас узнал, он может выдать Холмса, когда вы уедете.
- Гораздо больше, мне кажется, его беспокоит то, что я его узнал и могу выдать. Думаю, он здесь ловит рыбку в мутной воде, чтобы потом продать её втридорога.
- Собирает на кого-то досье на продажу?
- И вряд ли, что на мельника или пасечника. Скорее всего, на Клуни. Отец Оззи исчез – погиб или сбежал, но связи с ним у Готье нет. А нет связи – некому предложить товар. Если бы всё этим и кончилось, он, пожалуй, отсюда бы уехал, а раз не уезжает, значит, нашёл добычу понаваристее. И узнавать меня или быть узнанным в такой ситуации ему одинаково ненужно.
- Всё же полностью полагаться на такие соображения… - вздохнул я.
- Разумно, - перебил Мэртон. – Зачем излишне печься о своих интересах, если чужие с ними совпадают, а на карту у него поставлено больше, чем у меня?
- Всего лишь деньги против жизни Холмса, - возмутился я.
- Его кровные деньги и его шкура против жизни незнакомого и безразличного ему человека, - уточнил Мэртон. – Вот что. Я сейчас немножко передохну, а потом, ближе к вечеру, наведаемся с вами в паб, где он завсегдатай. И вы сами на него посмотрите – на него и на его охоту взаимодействовать со мной хоть словом, хоть взглядом. И, наверное, на этом пора будет заканчивать мою миссию – как вы думаете, Вернер? Мистер Майкрофт Холмс ждёт известий, а мистеру Шерлоку Холмсу нужен простор для действий. Кто-то из вас скрытно проводит меня на станцию и, кстати, когда я получу у оптика свой другой заказ, заберёт его с собой.
- Подождите, - сказал Вернер. – Я лучше придумал. Пусть незадолго до вашего отъезда Шерлок отправится туда сам и спрячется в лесу, в такой же одежде, как поедете вы. Все увидят, что вы просто съездили на станцию и вернулись – это усыпит любые подозрения.
Мы оба согласились с ним. Но меня не оставляло ощущение, что на самом деле мы играем в какие-то игры. Я не чувствовал себя в своей тарелке – впрочем, мне и прежде с трудом удавались все эти интриги, перевоплощения и сценические эффекты, так забавлявшие Холмса.