Сувенир

(Литературный перевод рассказа Курта Воннегута "Souvenir")

Джо Бэйн был ростовщиком; толстый, ленивый, лысый мужчина, особенности строения тела которого характеризовались тем, что последнее странным образом казалось перекошенным на левую сторону в результате его пожизненного взгляда на мир через увеличительное  стекло ювелира. Он был одиноким, бесталанным человеком и не имел бы никакого повода продолжать жить, если б не одна игра, в которую он превосходно играл каждый божий день за исключением воскресений — приобретение  драгоценных вещиц задарма и их же сбыт втридорога. Он был буквально одержим данной игрой — единственной, так милостиво предоставленной ему жизнью возможностью, посредством которой он мог бы превзойти ближних своих. Игра была сутью; денежная же от неё компенсация имела второстепенное значение, всего лишь способ вести счёт.
Когда Джо Бэйн открыл двери своего ломбарда в понедельник утром, чёрный потолок дождевых туч сгустился по краю долины, заключая город в котёл мёртвого промозглого воздуха. Осенний гром глухо бурчал между склонов холмов. Едва лишь Бэйн повесил своё пальто и шляпу с зонтиком, разул калоши, включил освещение и усадил своё грузное тело на стул за прилавком, молодой худой на вид человек в рабочем комбинезоне, робкий и смуглый как индеец, явно малоимущий и в шоке от большого города шагнул через порог, чтобы предложить потрясающие карманные часы за пятьсот долларов.
— Нет, сэр, — произнёс молодой фермер вежливо. — Я не намерен их закладывать. Я хочу их продать, если смогу за них достаточно выручить.
Он не особо торопился передавать часы в руки Бэйну и продолжил какое-то время их нежно держать в сложенных натруженных ладонях, прежде чем положить на покрытую черным вельветом столешницу. — Я вообще-то надеялся их хранить, чтобы передать по наследству своему старшему парню, но деньги нам в настоящий момент гораздо нужнее.
— Пятьсот долларов, это огромные деньги, — сказал Бэйн голосом человека, который слишком часто страдал от собственной доброты. Он обследовал усеявшие часы бриллианты, не выдавая своего внутреннего трепета. Он вертел часы и так, и эдак, подмечая блеск от люстры, отражённый в четырёх алмазах, обозначающих на циферблате позиции три, шесть, девять и двенадцать, а также в рубине, увенчивающем колёсико ремонтуара. Одних бриллиантов (отметил про себя Бэйн) тут запросто будет на сумму, по-меньшей мере в четыре раза превышающую ту, которую запросил фермер.
— Боюсь, я не буду иметь достаточного спроса на такого рода часы, — продолжил Бэйн. — Если я сейчас вложу в этот товар пятьсот долларов, я могу просто забыть про них на целые годы вперёд, пока на часы не объявится покупатель.
Он вглядывался в опалённое солнцем лицо фермера и думал, что видит в нём неопровержимое подтверждение своей уверенности в том, что часы могут ему обойтись в гораздо меньшую сумму.
— Других таких часов во всей округе не найти, — робко, в неуклюжей попытке сторговаться произнёс фермер.
— Так вот и я же об этом, — подхватил Бэйн. — Кому нужны такие часы?
Бэйну, вот кому; в душе он уже считал их у себя в кармане. Он нажал кнопку на боку их корпуса и выслушал жужжание крохотного часового механизма, отбивающего текущий час нежным, мелодичным курантом.
— Так вы возьмёте их или нет? — спросил фермер.
— Ну-ну, не спешите, — ласково пропел Бэйн. — Это ведь вам не тот гешефт, в который бросаешься как в омут с головой. Я б сперва хотел узнать об этих часах чуточку больше, прежде чем их покупать.
Он распахнул крышку и на внутренней её стороне обнаружил выгравированную надпись на иностранном языке.
— Что здесь написано, знаете?
— Показывал нашему местному учителю, — отозвался молодой человек, — и всё, что она могла предположить, что это очень похоже на немецкий.
Бэйн расстелил салфетку поверх гравировки и потёр по ней грифелем карандаша, пока текст не отпечатался разборчиво на поверхности бумаги. Он передал салфетку мальчишке чистильщику обуви, слонявшемуся возле входа в ломбард, и отослал того в соседний квартал к владельцу немецкого ресторана за помощью с переводом.
Первые капли дождя начинали прокладывать струйки прозрачности сквозь копоть стекла, когда Бэйн как бы непринуждённо обратился к фермеру:
— Полицейские ищейки довольно внимательно отслеживают то, что поступает в ломбард.
Фермер при этих словах покраснел.
— Часы принадлежат мне, чтоб не было неясности. Я приобрёл их на войне, — констатировал он.
— Так, так. И вы заплатили за них пошлину?
— Пошлину?
— Ну, разумеется. Ввоз в страну драгоценностей, при этом не заплатив на них налоги, является незаконным. Это уже контрабанда.
— Да я просто сунул их в вещмешок и привёз домой; так поступали абсолютно все, — промолвил фермер. Он начинал заметно беспокоиться, на что Бэйн и расчитывал.
— Контрабанда, — продолжал Бэйн, — это всё одно, что ворованные вещи.
Он поспешил утешительно вскинуть руки:
— Я не говорю, что я не могу их у вас купить! Я просто хочу, чтоб вы знали: это дельце будет-таки непросто провернуть. Если б вы были готовы уступить их, ну, скажем, за сотню долларов, я бы, может, рискнул за него взяться только ради того, чтобы выручить вас. Я всегда стараюсь помогать ветеранам, когда и чем могу.
— Сто зелёных, и это всё?
— Поверьте, это всё, чего они стоят, и я, вероятно, шлимазл буду последний, соглашаясь на подобную сделку, — гнул своё Бэйн. — Эх, какого чёрта! Пусть это для вас будут самые легко добытые сто долларов, верно? Интересно, как они оказались в вашей собственности, стянули у какого-нибудь пленного немца или нашли валявшимися посреди руин?
— Нет, сэр, — ответил фермер, — это было малость потруднее.
Бэйн, остро чувствующий такие вещи, заметил, как упрямая уверенность фермера, оставившая его на время путешествия из своей глубинки в этот город, медленно возвращалась к нему по мере его повествования истории приобретения своих часов.
Джо Бэйн сперва испытывал нетерпение от необходимости слушать рассказ. Но то был рассказ об очень захватывающем приключении, повествуемый столь искуссно и с гордостью; и Бэйн — не имея собственных историй, достойных пересказа, и посему всегда являвшийся поклонником историй других — начал с завистью рисовать в своём воображении солдат, пересекающих черту тюремных ворот и бредущих по дороге среди холмов ранним весенним утром 1945-го года, в день, когда в Европе завершилась Вторая Мировая.

— Мой хороший приятель Баззер и я, — начал фермер, — находились в плену где-то в горном районе Германии; Судетенланд, кто-то нам подсказал. Однажды утром Баззер разбудил меня и объявил, что война окончена, и что наша охрана исчезла; лагерные врата были настежь открыты.
Молодой фермер, имя которого было Эдди, и его друг Баззер вышли на свободу, в восстановившийся мир — истощённые, обшарпанные, чумазые и оголодавшие, но ни в коем случае не желающие никому зла. Они вступили в войну с достоинством, не с озлобленностью. Теперь война позади, их работа была сделана, и всё, чего они хотели — это поскорее вернуться домой. Не будучи одного возраста, они тем не менее выглядели одинаково, как два тополя в лесополосе.
В их намерении был короткий осмотр окрестностей по соседству с лагерем, а затем возвращение и ожидание вместе со всеми остальными военнопленными прибытия их официальных освободителей.  Но данный план рассеялся как дым, когда пара канадских узников пригласили своих союзников отпраздновать победу с бутылкой брэнди, которую те нашли в разбитом немецком грузовике.
С усохшими желудками, горящими нестерпимым огнём и скручиваемые от колик, головокружением и переизбытком доверия и любви ко всему человечеству, Эдди и Баззер обнаружили себя подхваченными шествием жалких, толкущихся немецких беженцев, которые наводнили главное шоссе, идущее промеж холмов; беженцев, спасающихся от русских танков, монотонно ревущих, не встречающих никакого сопротивления в долине позади них. Танки направлялись сюда, чтобы оккупировать этот последний незащищённый островок германской земли.
— От кого мы бежим? — удивился Баззер. — Война окончена, разве нет?
— Все бегут, — ответил Эдди, — так я думаю, что, может быть, нам тоже следует.
— Но я даже не знаю, где мы находимся, — произнёс Баззер.
— Канадцы сказали: Судетенланд.
— А где это?
— Это как раз там, где мы, — подтрунил Эдди. — Классные ребята, канадцы.
— Клянусь, приятель, я всему миру готов раскрыть душу! —  воскликнул Баззер — Я сегодня люблю всех и каждого. Ууууух! Мне б сейчас бутылочку того брэнди, нацепить соску на горлышко, и в постель с нею, эдак, на недельку.
Эдди слегка дёрнул за локоть высокого, озабоченно-выглядящего мужчину с коротко-стриженными чёрными волосами, одетого в гражданское платье далеко не по его размеру:
— Куда мы бежим, сэр? Разве война не завершена?
Мужчина зыркнул, проворчал что-то неприветливо и пошёл дальше продираться сквозь толпу.
— Он не понимает по-английски, — заключил Эдди.
— Ну, а что, чёрт возьми, — сказал Баззер, — почему б тебе не пообщаться с этими людьми на их родном языке? Чего ты прячешь свою свечку под спудом: а ну, послушаем, как ты sprechen sie Deutsch («говоришь по-немецки» – прим. автора) с этим мужиком!
Они проходили мимо небольшого низенького чёрного кабриолета, который заглох на обочине дороги. Мускулистый молодой человек с квадратным лицом возился  в моторе автомобиля. В кожаном сиденье с пассажирской стороны находился пожилой мужчина с лицом, покрытым пылью и двух– или трёхнедельной щетиной и спрятанным под тенью шляпы, глубоко натянутой на глаза.
— Ну, хорошо, — сказал Эдди, — слушай сюда...
Эдди и Баззер остановились возле кабриолета.
— Wie geht’s? («Как дела?» – прим. автора) — обратился Эдди к светловолосому парню, используя весь свой словарный запас немецкого языка.
— Gut, gut, — пробормотал тот в ответ; затем, поняв всю абсурдность своей машинальной реакции на приветствие, немец произнёс с подчёркнутой горечью, — Ja! Geht’s gut! («Да! В порядке!» – прим. автора)
— Он говорит: всё просто здорово, — сказал Эдди.
— О, твой немецкий в самом деле хорош, ты просто свободно им владеешь, — усмехнулся Баззер.
— Да, можно и так сказать; попутешествовать мне довелось немало, — не унимался Эдди.
Пожилой мужчина вдруг оживился и начал орать на парня, занятого починкой мотора, визгливым и угрожающим тоном. Блондин был, похоже, напуган. С удвоенным отчаянием он продолжил копаться в моторе.
Глаза старика, только что отражавшие пустоту и ничего больше, теперь были широко раскрыты и сверкали. Несколько беженцев, проходивших мимо, обернулись посмотреть, что происходит. Пожилой мужчина с вызовом переводил свой взгляд с одного лица на другое и наполнил свои лёгкие, чтобы накричать на проходящих мимо людей. Однако, он неожиданно поменял свои намерения и вместо этого глубоко вздохнул; его дух сломался, и он уронил голову в свои руки.
— Что этот сказал? — спросил Баззер.
— Он не говорит на моём диалекте, — попытался отшутиться  Эдди.
— Говорит на языке низшего сословия, а? В общем, так, — заявил Баззер, — я не собираюсь сделать ни шага больше, пока мы не отыщем кого-нибудь, кто расскажет нам, что здесь происходит. Мы – американцы, дружище. Наша взяла, так или нет? Что мы тут с тобой делаем, путаясь со всеми этими фрицами?
— Вы... вы американцы? — произнёс блондин, на удивление обнаруживая неплохое знание английского. — Вам теперь нужно воевать с ними.
— А вот тебе и кто-то, кто говорит по-английски! — воскликнул Баззер.
— При том говорит очень даже недурно, — признал Эдди.
— Неплохо, да, совсем неплохо, — поддержал Баззер. — И с кем же это мы должны воевать?
—  С русскими, с кем же ещё, — ответил молодой немец, явно приветствующий вероятность такой перспективы. — Они вас тоже убьют, если поймают. Они убивают всех, кто встречается на их пути.
— Чёрт тебя подери, малец, — удивился Баззер, — да мы на их стороне!
— Надолго ли? Тикайте, ребята, тикайте. — Блондин выругался и неистово крутанул своей пусковой рукояткой. Повернувшись к старику в пассажирском сиденье, он что-то произнёс, плохо скрывая жуткий страх перед ним.
Пожилой немец разразился длинной чередой брани, но, устав от неё быстро, выскочил из машины и громко хлопнул дверью. Они оба с тревогой глянули в направлении, откуда доносился гул приближающихся танков, и отправились дальше пешком.
— Куда вы хоть, братцы, направляетесь? — бросил им вдогонку Эдди.
— В Прагу. В Праге американцы.
Эдди и Баззер пристроились за ними.
— Определённо у нас сегодня полнейшая каша с географией, не так ли, Эдди? — рассуждал Баззер. Эдди еле успел его подхватить, когда тот споткнулся. — Ого, Эдди, бутылка того зелья меня подкараулила.
— Да уж, — подтвердил Эдди, чей собственный рассудок тоже начинал заволакиваться. — К чертям Прагу, вот моё слово. Если нас не подвезут, пешком мы не идём, и всё!
— Точно. Мы просто найдём себе местечко в тени, сядем и будем ждать, пока русские не прибудут. Покажем им наши армейские жетоны, — продолжил мысль Баззер, — и как только они их увидят, бьюсь об заклад, они устроят нам большой банкет.
Он сунул палец за воротник и выудил оттуда две бирки на верёвочке.
— Да, как бы не так, — произнёс светловолосый немец, который внимательно прислушивался к разговору, — огромный шумный банкет они вам устроят.
Людская колонна двигалась всё медленнее и медленнее по мере того, как становилась более многочисленной. А теперь и вовсе остановилась.
— Кто-то из беженцев, должно быть, пытается прочесть дорожную карту, — предположил Баззер.
Вдоль всей дороги, словно шум далёкого прибоя, прокатилась волна переклички. Спустя несколько длинных тревожных секунд, причина волнения была выяснена: колонна встретилась лоб в лоб с другой, двигавшейся в противоположном направлении. Район оказался окружённым русскими войсками, и теперь две колонны смешались в один бесцельный водоворот людской массы в самом центре маленькой деревушки, расплёскиваясь по её переулкам и склонам холмов по обе стороны.
— Эх, всё равно никого не знаю в Праге, — произнёс Баззер, отошёл в сторону и присел у ворот огороженного забором фермеского хозяйства.
Эдди последовал его примеру.
— Ей богу, — сказал он, — может, нам следует остаться вот прямо здесь и открыть какую-нибудь оружейную лавку, Баззер?
Широким движением руки он сгрёб разбросанные по траве винтовки и пистолеты, от которых поторопились избавиться беглецы-военные.
— Патроны и всё прочее.
— Самое подходящее место, Европа, для открытия оружейного магазина, — пошутил Баззер. — Они здесь просто без ума от оружия.
Несмотря на растущую панику среди мечущихся вокруг него людей, Баззер откинулся и впал в пьяное полузабытьё. Эдди пытался удержать его в бодрствующем состоянии, но всё безрезультатно.
— Ага, — послышался голос со стороны дороги, — Вот где наши американские друзья.
Эдди поднял голову и увидел всё тех же двух немцев, молодого здоровяка и раздражительного пожилого мужчину, улыбающихся при виде них.
— Здрасьте, — вяло поприветствовал их в ответ Эдди. Дурманящее действие брэнди начинало выветриваться, и на его место подступала тошнота.
Молодой немец толкнул ворота ограждения фермерского поместья.
— Не желаете пройти внутрь? — он обратился к Эдди. — У нас очень важный к вам разговор.
— Так говори здесь, —  ответил Эдди.
Блондин подчинился и склонился над ним.
— Мы пришли, чтобы сдаться вам в плен.
— Вы пришли, чтобы... что?
— Мы сдаёмся, — продолжал светловолосый немец. — Мы ваши военнопленные. Пленники армии Соединённых Штатов.
Эдди усмехнулся:
— На полном серьёзе, что ли? Баззер! — Эдди пихнул своего приятеля носком своего ботинка. — Баззер? Ты должен это послушать.
— Хммм?
— Мы только что взяли кое-кого в плен.
Баззер открыл глаза и прищурился, вглядываясь в немецкую парочку.
— Ты ещё пьянее меня, ей богу, Эдди, раз кидаешься брать людей в плен, — в конце-концов выговорил он. — Чёртов балбес! Война окончена.
И он махнул рукой в великодушном жесте:
— Отпусти их на свободу.
— Проведите нас в Прагу через линию русской армии в качестве пленных США, и вы станете героями, — произнёс блондин; затем снизил свой голос, — Вот этот, со мной, известный немецкий генерал. Только представьте: вы вдвоём сдадите его своему командованию!
— Он и вправду генерал? — спросил Баззер. — Heil Hitler, отец.
Пожилой мужчина тут же выбросил руку в приветственном салюте.
— Да ещё, смотри-ка ты, прыткий какой, — весело отметил Баззер.
— Если спросишь меня, — сказал Эдди, — так нас с Баззером и так сочтут героями, когда мы через линию русских проведём самих себя, не говоря уже о генерале.
Рокот танковой колонны Красной армии нарастал всё громче.
— Ну хорошо, хорошо, — снова подал голос блондин нетерпеливо, — тогда продайте нам свою униформу. При вас всё равно останутся ваши личные армейские жетоны, а одежду можете взять взамен у нас.
— Я бы предпочёл остаться оборванцем, чем мертвецом, — ответил Эдди. — Как считаешь, Баззер?
 — Минуточку, Эдди, — промолвил Баззер, — обожди-ка. Что вы, говоришь, собираетесь нам отдать?
— Пройдём во двор. Мы не можем вам показать это здесь, — сказал блондин.
— Даже я слышал, что здесь в округе скрывается какой-то нацистский чин, — продолжил Баззер. — А ну, давай показывай, что там у тебя.
— И кто ж теперь из нас двоих балбес чёртов? — усмехнулся Эдди.
— Просто хочу иметь возможность рассказать своим внукам, от чего пришлось отказаться, — сказал Баззер.
Светловолосый немец начал шарить по своим карманам и вскоре вытащил скрученные в трубочку германские ассигнации.
— Деньги Рейха! — усмехнулся Баззер. — Что ещё у тебя имеется?
В эту самую минуту пожилой немец достал свои карманные часы, те самые – золотые с четырьмя алмазами и рубином. И здесь, посреди всей разношёрстной толпы беженцев, блондин пообещал Баззеру и Эдди, что они смогут получить эти часы, если согласятся пойти во двор фермы и обменять свою изношенную американскую военную униформу на гражданскую одежду германцев. Они думали, что американцы такие тупые!
Всё это было настолько забавно и безрассудно! Эдди и Баззер были очень пьяны. Вот так история, чтобы рассказывать по возвращении домой! Им не нужны были никакие часы; они хотели добраться до дому живыми и здоровыми. И здесь же, посреди этой разношёрстной толпы беженцев, они увидели блондина, державшего в руках небольших размеров пистолет, как бы намекая, что американцы также смогут получить его впридачу к часам.
На данный момент было уже почти невозможно слышать, что и кем говорилось: земля сотрясалась, и воздух разрывался по мере того, как тяжёлая военная техника победоносных войск Советского Союза, рокоча и громыхая, показалась на дороге. Все, кто только мог, кинулись прочь с пути сокрушительной военной машины. Не все оказались настолько счастливыми, и они были смяты, раздавлены.
В суматохе Эдди и Баззер вместе со светловолосым немцем и его пожилым спутником обнаружили себя за забором внутри двора, где блондин снова напомнил американцам, что они могли бы обменять свою военную форму на их гражданскую и получить часы впридачу. Среди всего этого бедлама, когда любой мог проделать что угодно с кем угодно, нисколько не задумываясь о том, что он делает – блондин выстрелил Баззеру в голову. Затем он нацелил пистолет в Эдди, выстрелил, но промахнулся.
Это, судя по всему, и было изначальным планом молодого немца – убить их обоих, Эдди и Баззера. Но какие шансы выдать себя за американца, не зная английского, мог иметь старик немец перед своими захватчиками? Всё, что ему бы оставалось, это покончить с собой.
Эдди мигом перемахнул через забор, получив таким образом преграду между собой и блондином. Впрочем, тот уже потерял всякий интерес к персоне Эдди. Всё, что германскому молодчику было нужно, находилось на теле Баззера. Когда Эдди осторожно выглянул из-за ограждения, чтобы проверить, жив ли его приятель, то увидел, как блондин снимает с мёртвого тела Баззера его униформу. Пистолет теперь находился в руках пожилого немца. Вставив дуло в свой рот, тот без колебаний вышиб себе мозги.
Блондин между тем спешно удалился с одеждой и армейскими жетонами Баззера. Последний лежал в одном нательном белье, мёртвый, безо всяких опознавательных знаков. На земле между телами немецкого генерала и Баззера Эдди обнаружил часы. Они были в рабочем состоянии. Они показывали правильное время. Эдди подобрал их и положил себе в карман.

Ливень за окнами ломбарда Джо Бэйна прекратился.
— Когда я вернулся домой, — завершил свой рассказ Эдди, — я написал предкам Баззера. Я передал им о том, как их сын погиб в схватке с немцем, хотя война на тот момент уже была завершена. Я доложил командованию армии то же самое. Мне не было известно название той деревушки, где он был убит, поэтому никто не стал искать тело Баззера с тем, чтобы достойно его захоронить. Я был вынужден оставить его там. Те, кто предавал его тело земле – если только они не были настолько осведомлёнными, чтобы распознать нательное бельё армии США – так и не знали, что он был американцем. Для них он мог бы запросто быть немцем. Он мог быть кем угодно.
Эдди выхватил часы из-под носа у ростовщика.
— Я вам благодарен за то, что вы напомнили мне, чего они на самом деле стоят, — произнёс он. — Гораздо разумнее будет хранить их в качестве сувенира.
— Пятьсот долларов! — провозгласил Бэйн, когда Эдди был уже на пороге ломбарда.
Десять минут спустя, парнишка чистильщик обуви вернулся с переводом гравировки на часах. Она гласила следующее: «Генералу Гейнцу Гудериану, начальнику генерального штаба, который не сможет обрести покой, пока последний вражеский солдат не будет изгнан со священной земли Третьего Рейха.
Адольф Гитлер.»