В одной большой и когда-то очень красивой стране со звучным именем, которое, впрочем, теперь забылось, так что назовём её просто "Большая Страна", жили люди.
Людей было не очень много или много, никто из них не мог сказать сколько - ведь они не видели никого, кроме своих соседей с четырёх сторон. Люди были обыкновенные - беленькие, черненькие, изредка рыженькие, кудрявые и не очень, с голубыми, карими и зелеными глазами, высокие и маленькие, худые и полные, мужчины и женщины. И дети...
Нет, пожалуй, детей не было. Джон вообще не очень-то представлял себе детей, но искренне полагал, что детей не было. Ну, то есть были новенькие - такие мужчины чуть пониже ростом, у которых, как у него самого, рос только пушок над верхней губой, и тоже поменьше женщины - угловатые такие, худые и застенчивые. Сам он помнит себя только с того момента, как проснулся однажды утром в своём домике таким, каким знает себя сейчас.
Джон жил, как и все остальные, в маленьком квадратном домике - лёгкое сооружение из пластика с койкой, столом с компьютером, двумя отверстиями трубопроводов и санузлом. Ему было вполне этого достаточно - он чувствовал себя полным хозяином в этом аскетичном, лишенном всякого уюта жилище. В его распоряжении, как, опять же, и у всех остальных, был также участок земли - точнее гладко зашлифованного бетона. Вообще, ячейка человека была стеклянной коробкой - камерой-отсеком - отгороженная от Внешнего мира, полного страшных болезнетворных бактерий и других смертельно опасных вирусов, толстым звуконепроницаемым, бронированным стеклом с пяти сторон, а с шестой - полметровым слоем высококачественого бетона. В этой ячейке и располагалось пластиковое жилище, остальное же пространство обитатели могли использовать по своему усмотрению - в основном, заниматься спортом.
Джон, как уже говорилось, помнил себя с того момента, как однажды проснулся в своей пластиковой койке. Сознание его было ясным, окружающий вид - не удивлял, имя своё он прочёл на блестящем металлическом браслете, плотно облегающем правое запястье. Джон 1120. Эту надпись он принял все с тем же философским спокойствием, если не безразличием. С этого дня у него началась жизнь. Он вставал каждое утро в восемь, завтракал, шёл на утреннюю тренировку - несколько кругов по дорожке по периметру, потом садился за свой компьютер и работал до часу дня, потом обедал, работал ещё до шести, потом снова выходил во двор, ещё несколько часов тратил на спорт, потом ужинал и ложился спать в одиннадцать. Выходные мог провести в Сети, мог просидеть над исследованиями - он ведь ещё и учился - мог протренироваться. Жизнь его была полна ясности, определенного смысла, он жил тем, чем занимался и занимался тем, чем жил. Вопросами себя он никогда не мучил - да и не было этих вопросов, для него все было ясно, как день, а на вопросы по заданиям ответы всегда находились в Сети. Жить, в его понимании, значило существовать, как в великом определении древнего философа Фридриха Энгельса: "Жизнь есть способ существования белковых тел", а потому, если он каждое утро открывает глаза и видит над собой все тот же низкий потолок, значит - живёт.
Полтора года прошло с момента его "рождения", когда в ячейке справа появилась женщина. "Нет, надо полагать, девушка" - подумал Джон, когда впервые увидел её. Она была невысокой, худощавой и темненькой с миндалевидными глазами каштанового цвета.
Поначалу, она как новенькая, привлекла его внимание, потом он погрузился вновь в обычное течение своей жизни, уже не замечая её. Но однажды по утром, выйдя на ежедневную пробежку, он увидел, как девушка сидит на бетоне и водит по ней зеленой палочкой, которая оставляет за собой след. Зрелище это было необычное и он даже приостановился, когда пробегал мимо смежной с ней стены. Девушка рисовала чем-то на бетоне странные вещи - какие-то неправильные предметы, напоминающие овалы на столбах - столбы были коричневого цвета, а зелёным она дорисовывала очередной овал. Это так удивило его, что он задержался возле неё. Девушка его заметила и неожиданно улыбнулась. Потом махнула ему запачканной в зеленом ладошкой. На браслете её он различил "Джейн 3260".
Звуконепроницаемое стекло не давало возможности слышать друг друга, а потому - умный экран переводил речь в текст, который отображался на стекле слушающего. Так именно и познакомились невольные соседи следующим утром, когда Джейн стояла у стекла, ожидая появления Джона.
- Я Джейн, - появилось у него на экране, а девушка широко улыбнулась.
- Я знаю, - ответил он, останавливаясь.
Она почему-то состроила недовольную гримаску и, спрятав руки за спину, скользнула взглядом по его браслету.
- Приятно познакомиться, Джон, - опять показал экран, а на лице соседки играла дружелюбная улыбка. - Как у тебя дела?
От такого вопроса у Джона случился небольшой ступор. Как дела? Что это значит? Чего она хочет?
- Все в норме, - ответил он, недоумевая.
- Ты хорошо выглядишь, - она опять улыбнулась, на этот раз - застенчиво. - Ты каждое утро бегаешь, да?
- Да.
- Можно с тобой?
- Как?
- Я просто буду бегать каждое утро, как и ты, ладно?
Джон откровенно ничего не понимал. Что ей нужно? Неужели нельзя заниматься своими делами?
Он буркнул что-то в ответ, экран отобразил, как согласие. Джейн широко улыбнулась и приготовилась бежать.
- Бежим? - опять написал экран.
Джон, все ещё в рассеянности, двинулся дальше по кругу, соседка побежала тоже. Она бегала на удивление легко и с явным неудовольствием торомозила на каждом повороте.
Так и повелось. Сначала Джон смотрел на это, как на ненужную обязанность - просто женский каприз, но когда одним утром Джейн не вышла к нему, он весь день не мог ни на чем сосредоточиться, все валилось из рук, и он пару раз даже позволил себе нелестно отозваться о своём дорогом жилище, потому что у него не было окон.
Джейн была странной, и он с каждым днём все больше в этом убеждался.
- Что ты делаешь? - однажды спросил он у неё, когда она опять рисовала на бетоне.
- Рисую, - отозвалась она. - Это мел, видишь?
Она показала ему мелок и как с ним обращаться, потом было протянула ему его, но вспомнила, что Джон не сможет его взять и хлопнула себя по лбу с извиняющейся улыбкой.
- Что ты рисуешь? - опять спросил он.
- Я не совсем знаю, как это называется... Деревья, наверно.
- Что это?
- Ну... Видишь, какой они формы... И они зелёные сверху. Я не видела настоящих деревьев, но помнишь - три дня назад была буря?
Этот вопрос обескуражил Джона. Буря? Где? За стеклом? Он вообще мало смотрел по сторонам, когда оказывался вне своей пластиковой коробки. Ничто в окружающем виде не интересовало его. А тут - какая буря?
Он так и спросил.
- Ну смотри, - на лице Джейн отразился интерес и серьезность. - Видишь, чем заканчивается эта бетонная площадка?
Джон посмотрел туда, куда указывала девушка. В самом деле, они были в крайних ячейках, и с одной стороны открывался вид на залитую таким же бетоном площадку, которая упиралась в высокую железобетонную стену. За стеной было видно только небо. Небо... В самом деле... Джон вдруг понял, что никогда раньше не поднимал глаз от земли.
Он запрокинул голову и уставился в небо. Оно было голубым - каким-то даже пронзительно голубым (это слово вдруг возникло в его мозгу и он этому обрадовался, потому что оно было тем именно оттенком слова, какой тут требовался), не было в нем ни пятнышка, ни облачка. Он стоял и просто смотрел вверх. Джейн тоже подняла голову и на ее лице появилась печальная и блаженная улыбка.
За стеной, повторимся, не было видно ничего, кроме неба, что он вскоре и заметил Джейн.
- Это сейчас, - хитро улыбнулась та. - Но три дня назад была буря и знаешь, что я видела?
Она выжидающе смотрела на него. Он пожал плечами.
- Зелёные всполохи. Такие резкие вспышки темно-зеленого, но они потом будто рассыпались на сотни отдельных фрагментов... Я уверена, что это были деревья.
- Они живые?
- Нет. Ветер развевал их... верхние части.
Джон призадумался. За стеной были тишь и покой - как и положено было, если глядеть из изолированной ячейки.
- Как ты узнала о буре? - вдруг осенило его.
Джейн подняла глаза к небу, и экран показал:
- По небу. Оно было в чёрных тучах, которые летели очень быстро.
Они оба замолчали. С этого дня Джон вдруг стал замечать, что порой на небеса набегали облачка, порою его закрывали непроницаемые тучи, а однажды он с удивлением увидел, как с неба льется вода.
- Джейн, ты видишь это? - закричал он.
- Да! Это дождь!
Джейн стояла посреди своего отсека и, почему-то раскинув руки, смотрела во все глаза, как крупные капли падают на стекло и разбиваются на миллионы брызг.
- Я бы так хотела оказаться сейчас на крыше! - сказала она.
- Ты что - с ума сошла?! - ужаснулся Джон. - Представляешь, сколько там опасностей! Вирусы, болезни, да и эта вода - откуда она?
Джон был ярым поклонником изоляции, он благословлял судьбу за то, что родился сейчас, когда у человечества есть возможность оградить себя от вредного воздействия дикого мира. Воодушевляясь сам не зная чем, он долго ещё убеждал соседку, как опасно оказываться по ту сторону стекла. Джейн поначалу внимательно следила за текстом на стекле, потом глаза её потускнели, она уже лишь изредка отводила их от крыши. Но дождь скоро кончился. Джон все ещё рассуждал на любимую тему, а Джейн опустилась на бетон и взяла мел. Вскоре рядом с деревьями - точнее, над ними - появились синие тучи и голубые нити дождя, разбивающиеся вдребезги о землю.
Джейн не показывалась весь следующий день, Джона уж начали мучить сомнения - не сказал ли он лишнего вчера в запале? Не обидел ли Джейн? Он убеждал себя, что кругом прав, повторял на разные лады то, что ему внушили о Внешнем мире, но на душе было тоскливо и грустно. В одиночестве не бежалось, он уныло брел, перебирая в уме события вчерашнего дня.
Сегодня светило солнце, небо было лазурным, он долго, бездумно смотрел в него, потом - на стену и попытался даже проникнуть умом за нее. Не получалось.
Но на следующий день утром Джейн, как ни в чем не бывало, ждала его возле стены, держа руки за спиной. Когда он, едва скрывая бурную радость, подошёл к ней, она достала из-за спины лист допотопной бумаги и показала ему рисунок.
- Опять дождь? - усмехнулся он, кивая в сторону её художеств на бетонном полу.
- Он прекрасен, - отозвалась она. - Тебе нравится?
Джон окинул взглядом эскиз.
- Мило, - сказал он, но не удержался. - Неправильные линии только. Никакой симметрии и геометрической правильности... И можно было рисовать на паинтборде - он бы тебе все исправил... В общем - мне нравится, - неожиданно заключил он, а Джейн от души рассмеялась.
Это была бы обычная дружба, если б не стекло. Они стали много беседовать, Джейн удивлялась всему, что её окружало, Джон только пожимали плечами, а по ночам невольно и сам думал об этом. Джейн была натурой творческой, чувствительной и нежной, она все время рисовала - на бетоне под ногами, на стенах пластикового домика, на бумаге. Она рисовала что-то фантастическое - какие-то "деревья", "реки", "моря", "дожди", "горы", "цветы", "луга", что Джон никак не мог представить до конца, ей как будто было тесно в такой просторной, по мнению Джона, ячейке, она все время говорила о какой-то свободе.
- Джейн, о чем ты? - часто говаривал он. - Смотри, как у нас много места - делай, что в голову взбредет!
Она лишь смеялась над ним, не объясняя причины. Он недоуменно смотрел на свои просторные владения и думал: "Как тут привольно... Чего ещё нужно для счастья?".
Временами Джейн впадала в задумчивость. Она нарезала круги по периметру, и лицо её было серьёзно, а брови - сдвинуты к переносице.
- Я часто думаю, Джон, о том, кто я, - как-то сказала она ему. - Откуда я? Как я появилась на этом свете? Кто меня назвал этим именем?
Джон в растерянности смотрел на свой браслет. Надпись красовавшаяся на нем, всегда казалась ему исчерпывающей, а Джейн вдруг задала столько вопросов.
- И в чем смысл моей жизни? - все спрашивала она. - Какое у меня предназначение здесь? Что оставлю я после себя, когда в эту камеру поместят другого?
Слово "камера" больно задело Джона.
- Ячейка, - поправил он её.
Она с мгновенье посмотрела на него, а потом, с жаром жестикулируя, воскликнула:
- Ах, Джон! Перестань! Неужели ты не видишь, как тут тесно и невыносимо! Это самая настоящая камера... Подумай, какая свобода там, - она с тоской перевела взгляд за стену. - Как там, должно быть, прекрасно... Какие там открываются просторы и виды, там шумит ветер... Ветер, Джон! И птицы - ты знаешь, что такое птицы?.. И, если там есть море, то оно так шепчет... Мне все это снится, Джон, каждую ночь. По утрам я не хочу просыпаться...
Она умолкла, а на лице её вдруг блеснула капля воды - и Джон удивился, как вода попала ей на лицо?
- Но, Джейн, - твёрдо возразил он. - Я тебя не понимаю. Какую необъяснимую прелесть имеют эти твои красоты? Какой там хаос, должно быть, дикость и отсталость. Разве смогла бы ты жить без великих достижений прогресса и цивилизации? Что привлекательного в постоянном шуме и треске? А здесь - ты сам себе хозяин, и никто не посягнет на твои владения.
Но эти слова запали ему в память. Он глубоко в сознании знал, что не смог переубедить Джейн, и это его удивляло.
На следующий день, однако, соседка его опять была спокойной и весёлой, но он начал замечать, что она все чаще смотрит за стену, а рисунки её стали будто красочнее и живее.
Дни сменялись днями, недели неделями - прошло уже два года с их знакомства. Джейн подросла, похорошела - это даже Джон заметил, - только глаза её стали печальные и задумчивые, а под этим там скрывалось что-то такое, что Джон никак не мог понять. Особенно когда она смотрела на него. С некоторых пор Джейн в разговорах с ним стала держаться за стекло и все время мило улыбалась. Джон не понимал её жестов, а потому - не придавал значения. А Джейн вдруг начала писать на листках все той же бумаги странные слова, она пыталась добиться ритма в их чтении и чтобы последние в строках были похожи. Она пыталась читать их ему, но каждый раз бросала - Джон не понимал, как их нужно читать, а слышать её он не мог.
- Зачем ты все это делаешь? - однажды спросил он её.
- Что?
- Сначала рисовала, теперь пишешь что-то непонятное.
Джейн отвела глаза и вздохнула.
- Для души...
Джон молчал.
- Ну, понимаешь, я просто не могу по-другому... Я хочу, чтобы рядом было что-то хорошее... Прекрасное... Я люблю прекрасное, разве ты не заметил?
- Я не понимаю, что это значит, - признался он.
- Ну... Как тебе объяснить?.. Вот разве не прекрасно то, что мы не видим сейчас? Не прекрасен живой мир, где все так разнообразно и необыкновенно? Не прекрасно уже то, что там ты свободен, как птица?.. И потом, в словах есть своё очарование. В нашем языке столько прекрасных слов, а если их соединить, можно получит прекрасный образ...
- Картину в словах? - вдруг подумалось Джону.
Джейн только с грустью посмотрела на него.
- Можно и так сказать... Слова тоже прекрасны. А ещё прекрасны чувства, которые волнуют нашу душу...
Тут она покраснела и посмотрела на него.
- Что такое душа? - спросил он.
Она помолчала.
- Душа - это то, что мы есть... На самом деле. То, как мы воспринимаем себя и других, и то, что нас окружает.
- Джейн, это заблуждение. То, что ты описала, называется сознанием. И нет в нем ничего странного и необъяснимого. Все здесь, - он показал на голову.
- А здесь? - она приложила руку к груди.
- Это сердце, - серьёзно сказал он. - Второй по значимости орган.
- Неужели же ты и вправду думаешь, что все разнообразие помыслов и чувств наших есть всего лишь электрический импульс?
- И не более того.
- А тебе ведом страх, горе, отчаяние, радость, счастье? Что это по-твоему?
- Всего лишь степень возбужденности наших нейронов и характер гормона, их возбудившего.
Джейн разочарованно смотрела на Джона. В глазах её была грусть и обида.
- Для чего ж тогда мы живём?
- Этого мне знать не дано. Видимо, в этом мире нужно существование белка, и поэтому оно возможно.
- Не могу, не верю, что ты и вправду так думаешь, - сказала она.
Джон пожал плечами.
К этому разговору они не возвращались, каждый продолжал думать так, как и прежде. Джейн только чаще подолгу вглядывалась в небо, обдумывая что-то, иногда говорила ему про природу, на что он всегда отзывался одинаково - вежливо, но безразлично. В глазах её он чаще видел смятение и горечь.
- Джон, - однажды сказала она ему. - Мне бы так хотелось услышать твой голос. Какой он?
Джон растерялся. Он никогда не думал об этом - свой голос он просто не воспринимал. Он попробовал сказать что-то, но не смог определить ничего, что помогло бы представить его Джейн.
- Жаль, - вздохнула она. - А то так давно мы соседи, а голоса друг друга никогда не слышали.
Они замолчали.
- Знаешь, Джон... - начала было Джейн, но осеклась.
Она взяла лист бумаги и, быстро написав что-то, показала ему.
"Знаешь, Джон (прочитал он), я хочу уйти отсюда. За стену. Не знаю, как я это сделаю, но я вырвусь отсюда. Я хочу на свободу".
Трудно сказать, какие чувства охватили Джона. Страх? Изумление? Растерянность? Или ещё что-то, в чем он не отдавал себе отчет?
- Ты с ума сошла! - вскрикнул он.
Джейн невесело усмехнулась, но ничего не сказала.
- Нет, ты точно сошла с ума! Затеять такое! Кто на такое способен?! Ты не в себе! Твои странности свели тебя с ума! Ты что, и правда хочешь сбежать?!
- Да, - с решительным видом отозвалась она.
Джон просто кипел от возмущения. Он ходил по кругу, громко негодовал на Джейн, оскорблялся за то, что она так могла выражаться о своём уютном, цивилизованном пристанище со всеми удобствами.
- Как можно?! - кричал он. - Как можно отказываться от удобств и уюта ради дикого, опасного мира? Какой сумасшедший мог предпочесть такое?!.. Нет, Джейн, ты точно сумасшедшая! Никак не меньше!
- Рада, что у тебя наконец-то нашлись какие-то другие эмоции для меня, - с вызовом заметила она. - Кроме безразличия.
Но она не уходила, напротив - следила за каждым его шагом с затаенной надеждой.
Джон успокоился только через четверть часа. Он смог сесть на бетон и посмотреть ей в глаза.
- Ты точно решила? - спросил он холодно.
- Да.
- И когда же?
- Ещё не знаю. Но скоро.
И, боясь, что он ещё что-нибудь скажет обидное или холодное, она прибавила:
- Жаль, что ты не разделяешь моих убеждений... Я к тебе очень привязалась и... мне тяжело с тобой расставаться, потому что... В общем, я хотела сказать, что ты всегда сможешь меня найти, если захочешь.
И она поспешно встала и ушла к себе.
Джон не спал всю ночь, боясь пропустить её, потому что думал, что она уйдёт первой же ночью. Но Джейн не ушла ни в первую ночь, ни в четыре последующих. Только когда он успокоился и решил, что она его разыграла, она исчезла.
Джон не мог сказать, что он чувствовал. Он не находил себе места. Его душила непонятная злоба на Джейн, так хладнокровно обманувшей его представления о ней. Он обижался на нее, злился, проклинал за глупость и сумасбродство, не мог понять, что заставило её покинуть своё жилище. Теперь его владения казались ему ещё милее, пластиковый домик - ещё уютнее, двор - ещё просторнее.
Так прошло два дня. На третий он осмелился подойти ближе к её стене и заглянуть в её двор. Там все осталось по прежнему - весь он был изрисован несчетными пейзажами, никогда не виденной природы. Чем больше он смотрел на них, тем больше ему хотелось там оказаться, осмотреть все рисунки и в дальнем углу тоже, приобщиться к тайной и непонятной стороне жизни его бывшей соседки. Он пытался гнать от себя её образ, но он с новыми красками все вставал и вставал перед ним во всей силе и прелести своего стремления к свободе.
Он сделался одержим. Мысли его, отбросив обычную спокойность и умеренность, словно стаи невиданных птиц носились в его голове. Его сознание будто стремилось что-то найти, что-то упущенное им когда-то, но важное сегодня. Он метался из угла в угол, натыкаясь на стекло, проклиная тесную свою камеру. Он с отвращением смотрел на бездушный, мерзкий пластиковый домик, похожий на коробку, на ненавистное толстое стекло, отделяющее его от того, к чему он стремился. Он задыхался, ему сделалось невыносимо тесно в этой прозрачной клетке, а в голове росло, ширясь день ото дня, странное ощущение.
И вот однажды, ударившись в очередной раз в стекло, он поднял глаза и увидел стену.
- Да! - крикнул он. - Я понял!
Он от переизбытка чувств и от изнеможения опустился на бетон, держась за стекло, как когда-то держалась она. И тут он точно понял. Догадка, а скорее - чувство - так поразила его, что он не смог сдержать слёз. Он рыдал от всего сразу - от неведомого доселе его существу чувства, от стыда за своё поведения, от страстного желания оказаться там же, где и она.
- Джейн, - только и твердил он на разные лады.
И тогда он понял, что это не импульс и не возбуждение гормонов. Нет, это что-то куда более глубокое, достойное храниться только в сердце и душе. Джейн пробудила в нем его душу, Джейн - сама воплощенная душа, вечно рвущаяся на волю из тесной клетки тела.
И он со всей ясностью вдруг осознал, как бесчувственно все вокруг - холодное стекло, этот бетон, не дающий ни одному ростку пробиться к людям, заточенным здесь. Его взгляд устремился за стену...
Первое, что он почувствовал, был пьянящий воздух. Он буквально сбивал его с ног - такого воздуха он ещё не знал, он пронизал его до самых последних нитей, он наполнил и переполнил его лёгкие и, кажется, саму голову. Какой же насыщенный, богатый и вместе с тем свежий воздух здесь, на воле! Он вдыхал его раз за разом, чувствуя, как им наполняются все его клетки и он словно оживает под его упругим наплывом.
Вместе с воздухом его оглушил шум - с непривычки он казался просто оглушительным - шелест листвы под порывами теплого ветра, плеск бурливой реки, треск насекомых из шуршащей травы под ногами, сам ветер, что оставлял странные ощущения на коже и шумел, ударяясь о преграды.
Но лучше всего было то, что он увидел... Он увидел лес - неправильную, запутанную колоннаду могучих деревьев с белой с пятнами, коричневой и зелёной корой, с роскошными кронами от сочно-зеленого до темного оттенка, раскинувшие свои ветви широко вокруг. Он увидел поле со всем его разнообразием трав, с золотистыми, синими, фиолетовыми, розовыми крапинками скромных цветочков, с длинным, тощим и сладко пахнущим белоголовом, с колючей медуницей и огромным подорожником. Он увидел реку, что деловито несла свои светлые воды в дрожащую даль, в колыхавшееся марево над сочной зеленью степи, напевая свою обычную песню, которая показалась ему лучше всех звуков на свете. Он увидел многочисленных, ярких, весёлых бабочек и изящных стрекоз с радужной сеточкой невесомых крыльев, с сухим треском пролетавших мимо его носа. Он увидел птиц: парящих в глубине неба коршунов и степных орлов, снующих в траве долгоносиков, куликов и куропаток, распевающих на ветках деревьев синиц и зарянок.
Это был новый для него мир - яркий, живой, вечно шумящий и постоянно находящийся в движении. Джон, когда миновал первый приступ дикого восторга, рассмеялся сквозь слёзы от какой-то переполнявшей его радости - радости бытия всего сущего, с чем он вдруг ощутил свою прочную связь.
- Я тебя ждала, - вдруг услышал он чей-то голос.
И сразу понял - чей. Он раньше никогда не слышал её голоса, он вообще не слышал ничьего голоса, кроме своего, но тут он не мог ошибиться.
Он обернулся. Перед ним стояла Джейн - в каком-то ярком, как весь этот день, лёгком платье, с цветами в волосах и босиком. Она улыбалась, и улыбка её была почти как прежде, разве что прибавилось в ней счастья.
- Скажи ещё что-нибудь, - тихо попросил её Джон, не отводя от неё глаз.
Джейн рассмеялась. Он стоял и думал, что никогда не предполагал, что она так чудесно смеётся.
- Что мне тебе сказать? - воскликнула она. - Лучше ты мне расскажи, что там у вас изменилось после моего отбытия?
Они посмотрели друг на друга и громко расхохотались.
Они несколько дней без устали бродили по полям, лугам и лесам, и все говорили, говорили, говорили... Так приятно было наконец-то услышать голоса друг друга, из-за этого старые темы приобрели новые краски, а новые были во сто раз ярче старых.
Потом их нашла полиция Большой страны.
- Дай руку, Джейн, - сказал Джон спокойно. - Боюсь, мы больше не можем расстаться.
- Согласна, - ответила она, сжав его ладонь. - Им придётся это учесть.
Белые вспышки, заплясавшие вокруг них на миг затмили вечерние звёзды да обожгли стволы деревьев, затем над Внешним миром вновь сомкнулись тишина и покой.
На живых просторах Большой страны, хранимых вышним промыслом, их больше не видели, но прилетающий время от времени восточный ветер, порой доносил их смех.