Восторженно, с придыханием девушка-экскурсовод рассказывала нашей группе историю возникновения этого восхитительного танца. Как же нам повезло, что через некоторое время мы станем свидетелями волшебного танца, нет, не того искусственного, в котором участвуют профессиональные танцоры, а танца-импровизации, истинного, народного, неистового и каждый вечер нового! Короче, она делала всё, чтобы мы прониклись важностью действа. А мы, то есть группа экскурсантов, упорно не желали проникаться.
Наши юные молодожёны заняты друг другом – шепчутся, поминутно целуются. Да и вообще непонятно, зачем пришли на экскурсию. Ну разве чтобы потом гордо сказать друзьям, да, дескать, фламенко смотрели – подлинное, цыганское.
Гламурная особа, опоздавшая к началу экскурсии на добрых двадцать минут и вынудившая всю группу дожидаться её, слушала экскурсовода рассеянно и невнимательно. Она постоянно перебивала рассказчицу вопросами, а можно ли будет уйти после первого акта, а какое ещё место можно будет посетить сегодня, учитывая позднее время. Она, очевидно, поставила перед собой цель – посетить как можно более интересных мест в Барселоне за один день.
Ещё одна пара средних лет была занята проблемами селфи – то снимались, то бегали в поисках мест, где лучше ловит сеть, чтобы прямо сейчас можно было отправить свои снимки на сайт.
Ну и наконец мы с дочерью. Дочь-то экскурсовода слушала, потому что это она выбирала экскурсию. А я… Ну что сказать? Как бы помягче выразиться? Я не знаток народных танцев, не фанат фламенко. И вообще… Терпеть не могу самодеятельность в любом виде. Больше доверяю профессионалам. Но если дочери захотелось посмотреть настоящее фламенко, ладно, посмотрим вместе.
Экскурсовод сказала, что фламенко мы увидим в маленьком кафе в самом злачном районе Барселоны, до которого добираться предстоит пешком. Поэтому от группы рекомендовала не отставать и за сумочками присматривать.
И вот мы движемся по «трущобам» Барселоны. Конечно, трущобы – это сильно сказано. Обычный жилой квартал, ну разве чуть менее чистенький, чем остальные, более парадные. Те же узенькие улочки, те же каменные дома. Ах, ну да, пахнет неприятно. В воздухе почему-то витает амбре нечистот, и это сразу переносит во времена средневековья, когда жители выливали ночные отправления прямо на улицы, под ноги прохожим. Да ещё побольше граффити красуются на дверях и каменных оградах.
Быстрым шагом мы минуем узкую улочку, на которой издревле селились только воры. Профессию вместе с воровскими уловками и секретами они по наследству передавали своим детям. Обычные граждане в те далёкие времена обходили это место десятой дорогой. Да и сейчас по этой улочке ходят неохотно, с опаской, только в случае крайней необходимости.
Вот и мы стали свидетелями странной сцены. Проходя мимо одного из зданий, мы увидели, как какой-то араб приоткрыл дверь в подвальчик. Наши взгляды невольно устремились вниз. Там, на нижних ступенях и на полу подвала стояло множество велосипедов, старых, обшарпанных, «поживших», одним словом. Некоторые из них были в разобранном виде. Что это? Притон, где ворованная техника разбиралась на запчасти? Увидев наши заинтересованные взгляды, араб что-то сердито закричал и поспешно запер двери, чем и подтвердил наши догадки.
Мы проходим мимо старинного собора, устремившего к небесам свои готические шпили и витражные окна, мимо монастыря при нём, и, открыв чугунные кованные ворота, ныряем под арку, ведущую во двор средневекового госпиталя.
Все вдруг затихли. Я тоже. Стою, как средневековая статуя у фонтана, журчащего посреди этого дворика. Показалось, что тут застыло время. Тишь и умиротворение царят здесь сейчас. Щебечет в ветвях акации какая-то одинокая птаха. Сквозь открытые двери собора доносятся возвышенная «Ave Maria» и запах церковных благовоний. На ступенях собора сидят два монаха в чёрных сутанах и несколько нищих.
В фонтане плещется и чуть слышно журчит вода. Каменные ступени госпитального здания ведут на арочную веранду, увитую плющом. На роскошных магнолиях доцветают огромные, размером с человеческую голову, белоснежные цветы. Невольно поднимаю глаза вверх. Над этим госпитальным раем – небо. Синее-пресинее! Боже ж мой, как красиво! В голову приходит мысль, что последние несколько столетий здесь ничего не менялось, и сейчас не небо смотрит на меня синими глазами, а, возможно, сама вечность!..
- Мама, не наступи на собачку, - спускает меня с небес возмущённый возглас дочери.
Прихожу в себя, опускаю глаза. Ой, и правда, собачка! Уставилась на меня с недоумением и лёгкой укоризной, дескать, что же вы так невнимательны и неосторожны, едва меня не затоптали. И снова не спеша, величаво идёт по двору, ни на чуть-чуть не увеличивая скорость своего движения.
Да, Испания – страна непуганных птиц и полных достоинства собак. Я вспоминаю, что вчера, точно так же засмотревшись на балконы с висячими садами, едва не наступила на голубя, пешком идущего по площади, и, застыдившись, даю себе слово смотреть под ноги.
Так мы и продвигаемся к конечной цели нашей экскурсии, изредка заходя во дворы, по периметру окруженные жилыми зданиями. Наконец, вот оно – кафе нашего назначения. Маленькое, невзрачное. Мимо пройдёшь – и не заметишь. Спускаемся в подвальчик.
Изнутри видно, что заведение совсем крохотное, состоит из двух залов. В первом – бар со стойкой и высокими стульями возле неё, второй, куда мы и проходим, с длинными лавками вдоль трёх стен и несколькими маленькими столиками. Места явно мало. Полутемно. Садимся, делаем заказы. Приносят сангрию.
Наш крошечный зальчик быстро заполняется народом. Много местных. Они по обычаю громко приветствуют друг друга и не менее громко общаются. Замечаю, что длинная лавка в торце зала пуста, как и пусто место перед нею. Только сейчас догадываюсь, что это места для артистов и сцена.
Мысленно хмыкаю, потому что сцена в моём понимании – это никак не этот маленький квадратик то ли пластика, то ли другого деревянного покрытия , размером полтора на полтора метра, лежащий на деревянном полу кафешки.
Экскурсовод говорит, что местные приходят сюда два раза в неделю специально, чтобы посмотреть фламенко. Действительно, бар быстро заполняется людьми, которые уже перекрыли вход в наш зал. Но вот сквозь расступившуюся толпу входят артисты, громко отвечая на приветственные крики посетителей. Они усаживаются на предназначенную им лавку, взмахами рук отвечая всё прибывающим и прибывающим посетителям.
Я разглядываю артистов в упор, благо сижу рядом, так близко, что, кажется, слышу их дыхание. Два мужчины, один из них гитарист, и две женщины. У женщин по-вечернему подведены глаза. Немного ранее я заметила, что испанки днём избегают яркого макияжа. Обе одеты празднично, но не кричаще. Нет ярко-алых платьев, нет обилия оборок, которые привычно ассоциируются с костюмами танцовщиц фламенко.
Мужчины вообще в костюмах чёрно-белой гаммы. Гитарист явно цыган – огнеглазый, белозубый, с роскошной копной вьющихся мелким бесом волос, перехваченных сзади лентой. Второй очень похож на Кларка Гейбла – круглолицый, смуглый, с тонкой ниточкой усов над верхней губой. Свой чёрно-белый костюм он дополнил алым шарфом.
Начал действо гитарист. Свою игру он предварил горячей речью, почему-то обращённой ко мне и к дочери, которую называл синьоритой. Как жаль, что мы не поняли ни словечка! Сидели и дружно кивали головами, как два китайских болванчика.
Потом он обратился к зрителям в зале. Те радостно завопили ему в ответ. А потом он заиграл. О-о-о, что это была за музыка! Она то разливалась широкой привольной рекой, медленной и величавой, то бешено неслась вскачь, как разгорячённая лошадь, то рыдала в голос, как кающаяся грешница, то хохотала, как не в меру расшалившийся малыш! Её ритмический рисунок был настолько сложен и изменчив, что его не только невозможно было запомнить, его даже отследить не всегда удавалось! И это при том, что трое артистов, сидящих рядом с гитаристом, дополняли мелодию ритмическими хлопками и подбадривающими выкриками.
Я была восхищена! Как они чувствовали эту музыку? Они дышали ею, плыли по её бешеным волнам!..
Я не большой знаток музыки, но испанскую гитару люблю. Иногда слушаю её, причём всегда с огромным удовольствием. А если она ещё звучит и в инструментальном сопровождении… Но это было что-то другое, совсем ни на что не похожее. И тем не менее исполнение волновало, будоражило, тревожило и радовало одновременно. Вот поэтому последние гитарные аккорды потонули в оглушительном шуме аплодисментов.
Приняв овацию как должное, гитарист скромно улыбнулся и почти без перерыва снова заиграл. Зал кафе благоговейно затих в предвкушении новых гитарных шедевров. Но… вдруг тишину разорвал трагический вопль. Это начал своё выступление певец, тот, который похож на К. Гейбла.
Его вопль был так неожидан и … нелогичен, что ли. Его ничто не предвещало. Вот же только что сидел артист с цыганками, отхлопывал замысловатый ритм – и вдруг такое! Я от неожиданности вздрогнула даже и посмотрела в зал.
Наши влюблённые забыли, что им положено целоваться. Пара селфиистов не сводила глаз со сцены. Гламурная дама пробурчала себе под нос, что, судя по всему, сегодня вечером она больше никуда не пойдёт. Местные посетители молча внимали певцу.
Я прислушалась. Не скажу, что певец обладал какими-то выдающимися вокальными данными. Скорее, это был тот случай, когда «поют душой», когда есть в пении что-то такое завораживающее, привлекающее внимание, трогающее. В его исполнении было столько страсти и накала, столько чувств, что оно никого не могло оставить равнодушным.
Вот когда я по-настоящему пожалела, что не знаю испанского! О чём можно петь так трагично и воодушевлённо, так восторженно и отчаянно, так самозабвенно и проникновенно?
Да, да, я помню, нам говорили, что подобное пение возникло как национальный протест против условий жизни, но я даже представить не могла, что народная песня может быть настолько эмоциональной. Тем более, что наши народные песни совсем другие по характеру – широкие, привольные и всё-таки сдержанные, не такие откровенно драматичные и отчаянные.
Хотя и не все. Вот, например, песня «Матушка, что во поле пыльно» - тревожная, трагедийная. Не песня – бытовая многоактовая драма. Особенно в исполнении Тамары Синявской. Кстати, А. С. Пушкин за два дня до свадьбы услышал эту песню в доме Нащокина в исполнении цыганки Тани Демьяновой. Песня произвела на поэта настолько сильное впечатление, что он разрыдался прилюдно, потом сказал, что она не к добру, и уехал, ни с кем не простясь.
Может быть, всё дело в цыганском исполнении? Может, именно цыгане могут достучаться до каждого слушателя, проникнуть в тайники их душ, вывернуть их наизнанку и заставить плакать от излишка простых человеческих чувств – любви, обиды, тоски, ненависти, радости, благодарности?..
Закончив одну песню, певец сделал глоток вина из рюмки, которую поставил у своих ног, и начал вторую, потом третью, четвёртую. Чем больше он пел, тем больше его хотелось слушать.
А потом настал черёд танцовщицы. Она вспорхнула со скамьи, встала посреди зала на маленький квадратик на полу, подняла вверх руки, закрыла глаза и … застыла на несколько мгновений. Казалось, она прислушивается к тому, что происходит внутри её – как реагирует её душа на эту странную волнующую музыку, - и старается поймать вибрации и ответные чувства подобно тому, как сёрфингист ловит волну.
Вот поймала. Начала танцевать. Сначала робко как-то, неуверенно, потом всё быстрее и быстрее. Движения из плавных превращались в более резкие и стремительные в такт музыке. Она отбивала ритм хлопками и каблуками.
Наконец-то прояснилось предназначение квадрата на полу – он усиливал стук каблуков, делая его звучнее. Цыганка танцевала жизнь.
Вот она ребёнок, делающий первые нерешительные шаги. Вот подросток, угловатый и резкий, этакий максималист во всём, Вот влюблённая девушка, юная и романтичная, полная радостных предчувствий…
Танцовщица быстрокрылой ласточкой носилась по сцене, только успевай следить за ней глазами. Вслед ей, догоняя и опережая, неслась затейливая музыка, и подхватывала её, придавая движениям ещё большее ускорение. Танец этот длился и длился, так же долго, как сама жизнь. Ну сами подумайте, возможно ли пересказать всю жизнь за одну минуту? Зрители, и бармены, и официантки – все, затаив дыхание, а иногда забывая дышать, следили за ней…
На высокой звенящей ноте закончилась песня. Последний раз взмахнув руками, застыла танцовщица. Танец закончился. По залу пронёсся коллективный выдох. А потом грянули овации. Цыганка словно пришла в себя.
Улыбнулась. Поклонилась. Потом ушла отдыхать. Только сейчас все поняли, что танец её длился не 5 и не 15 минут, а гораздо дольше, и что она действительно нуждается в отдыхе. Хотя внешне следов усталости совершенно не было видно. Вы же не устаёте, когда рассказываете? Вот и она так. Ну разве дыхание слегка участилось.
А рассказать нам за время танца она многое успела – о себе и о жизни вообще, о трепетной тайне любви, об измене с её бесконечно горьким perque вослед , почему-то всегда остающемся без ответа, о буднях и мелких неприятностях, о политике и надеждах народа, о великом и о малом.
Рассказала обо всём без утайки, но и без единого слова, только танцем, движениями, языком тела. Всё это находило во мне живой отклик, потому что было до боли знакомо. Эти же события и эмоции переживала и чувствовала и я. Вот только выразить их в движении не могла.
Во время перерыва цыганка сменила костюм и закуталась в шаль с кистями. Дальше танцевала она не менее страстно, чем в первом отделении, и ещё более напоминала птицу с распростёртыми крылами.
Мы были в полнейшем восторге от её выступления. Я убедилась, что фламенко действительно необыкновенный танец. Огненный, страстный, живой! О нём можно говорить с восхищением, с придыханием, но как бы не говорили, всё равно не хватит никаких слов, чтобы передать чувства, охватывающие зрителя.
К концу выступления я уже не жалела о том, что не знаю языка. Всё было и так предельно ясно. Музыка, песня, танец вызвали во мне горячие ответные чувства. А чувства не имеют национальности. Они понятны и доступны всем и каждому. Наверное, поэтому искусство фламенко понятно и любимо всеми, кому повезло соприкоснуться с ним. Я с уверенностью заявляю, что мне с дочерью - повезло. И, признаюсь честно, что хотя я человек независтливый, но немного завидую местным жителям, имеющим возможность часто посещать это маленькое неприметное кафе.
10.08.2017
Фото из инета.