Аркадий шёл нетвёрдой походкой по узким улицам умирающего от чумы города и негромко бормотал.Случайный прохожий, ищущий пропитания, увидев Аркадия,думал: человек в ужасе бормочет молитву или же проклинает судьбу, или Бога и власти. Но если бы прохожий прислушался, то услышал бы: «Кто я, спрашивающий о том, кто я?» Повторение этой фразы захватывало Аркадия настолько, что он не замечал чёрных повозок, доверху набитых большими тюками. Их было так много,что, казалось, это мануфактурщики везут рулоны тканей для тысяч карнавальных костюмов; но вместо буйной радости карнавала город был охвачен другой радостью. Эта радость возникает в последние минуты жизни, когда больше нечего терять, и смерть, как долгожданная возлюбленная, распахивает свои ласковые руки.
Но даже эта тихая радость конца не могла заполнить его пытливую душу. «Кто умрёт?»- спрашивал себя Аркадий, перешагивая через лежащий на улице труп. Улицы были узкими, а трупов было много. Люди, обглоданные крысами и собаками, лежали на ступеньках домов или посреди улицы. Смерть и своры одичавших собак, тянущие тела в разные стороны придавали трупам причудливый вид. Аркадию они напоминали алхимические знаки на жёлтых страницах ветхой рукописи. «Высший алхимик» дописывал свой трактат о нигредо, используя город и его жителей.
(Nigredo, буквально «чернота» — алхимический термин, обозначающий полное разложение либо первый этап Великого делания (создания философского камня): образование из компонентов однородной чёрной массы.Считалось, что как тьма содержит в себе возможность света, так и в этой массе кроется возможность получения эликсира.) Учителя Аркадия говорили о первой и второй тьме. Первая тьма - тьма души, а вторая - духа. В первой можно разглядеть хотя бы ушами или кожей если не краски, то звуки и ощущения. А во второй.… При этих словах учитель замолкал, и в его глазах мелькало нечтостранное, что можно было трактовать как ужас, но поверить, что учитель может чего-либо боятся, было невозможно, поэтому Аркадий приписывал это ощущение своему богатому воображению и собственному страху.
Расположение обглоданных костей создавало вектора, указывающие на дальнейший маршрут. На каждом шагу мелькали подсказки, и Аркадий шёл за ними. Часто он замечал, что идёт по кругу. Мысли в его уме приобретали вязкость. Вопрос «Кто я?» становился монотонной, усыпляющей песнью. Требовался импульс извне, чтобы вырваться из этого круга. Импульс возникал как стон или крик. Умирающим людям требовалась помощь, их призыв вырывал Аркадия из вязкой субстанции повторяющихся мыслей и направлял к страдальцам.
В прошлом, казавшимся полузабытым сном, Аркадий был философом и алхимиком, у него была семья, рыжеволосая красавица-жена и два мальчика,одному бы исполнилось три, а другому пять лет. Уже прошла неделя, как чёрная повозка увезла их на последний карнавал. Память может быть жестокой госпожой или милосердной сестрой. К Аркадию память была милосердна. Лица детей и жены не преследовали его ни во снах,ни наяву. В той, дочумной жизни Аркадий честно исполнял свои семейные обязанности, но его душа и ум были заняты другим. Иногда он думал, что напрасно женился, любовная страсть ушла, а обязанности остались. Жена не роптала, понимая, что у мужчины должна быть своя жизнь. Философия Аркадия была ей непонятна, но её сердце чувствовало, что Аркадий занят важным делом и она, как могла, старалась ему помочь. Не обременяла его домашними заботами и утихомиривала детей, которые громко смеялись или плакали, не понимая, что папе для работы нужна тишина.
Аркадий не замечал стараний жены и злился, когда неизбежная суета семейной жизни отвлекала его от алхимической работы. В этот момент большие руки сжимались в кулаки, длинные тонкие пальцы белели, лицо каменело. Будучи стоиком, Аркадий старался не показывать эмоции, и чаще всего ему удавалось, но жена всё чувствовала. Она кротко улыбалась и ласково обнимала его. Злость испарялась, и быстро чмокнув её в белую, хрупкую шею, Аркадий возвращался к прерванной работе.
Её последними словами были «Ну вот, теперь ты свободен». Произнеся их, она кротко улыбнулась высохшими губами, и её сердце остановилось. Облако света окутало на миг её измученное тело и растаяло в сумраке спальни. В душе Аркадия возник проблеск понимания, сейчас он получит ответ на главный для него вопрос, но проблеск исчез, не успев, оформится в ответ.
Аркадий сильно исхудал. Продуктов в городе уже не осталось, а драться за кусок бродячей собаки или тушку полу прожаренной крысы Аркадий, как философ и стоик, считал ниже своего достоинства. Он был крепким черноволосым мужчиной, с резкими, словно вырубленными топором, чертами лица, из которого, как каменный мост, торчал внушительный нос, резким росчерком разделивший две бездны синих глаз. Композицию завершал высокий лоб. На костлявые, немного вздёрнутые плечи был накинут толстый коричневый плащ из грубой шерсти, открывавший при движении фиолетовый, расшитый золотой тесьмой кафтан и чёрные кожаные штаны.
Раньше Аркадий мог считать себя зажиточным человеком, но чума смела эти различия в статусе и богатстве. Она легко заходила как во дворцы, так и в хижины - пред ней, как перед Богом, все были равны. Но Аркадия не занимал вопрос, зачем Бог послал чуму. Само существование карающего или милующего Бога было под сомнением для того, кто отбросил впитанную с детства веру и всю свою жизнь посвятил поиску смыслов существования. Вступив в отроческий возраст, Аркадий отринул шумные забавы сверстников и погрузился в книги. Благо его отец, богатый купец, повидавший много стран и беседовавший с мудрыми людьми в Китае и Индии, не препятствовал увлечению сына. «Зачем всё?»-вопрос, который не давал Аркадию покоя. Простые объяснения: «На всё Божья воля» или «Пути Господа неисповедимы» его не устраивали. Для Аркадия Бог был неизвестностью, пугающей и влекущей. Поиски Аркадия привели его к встрече с учителями, они называли себя алхимиками, но учили не только законам химии, но и тайному знанию, противоположному провозглашаемым целям алхимического действа. На этом пути с безжалостной неумолимостью встал вопрос: есть ли Мир без меня, который его воспринимает, и кто, в таком случае, я, воспринимающий мир и себя? Ответ на этот вопрос и был философским камнем - это знали все истинные алхимики, но профанам рассказывали сказку о превращении свинца в золото.
Превращение действительно происходило, но это было внутренней трансформацией. И свинец, и золото были символами энергий; преображение низменных страстей, символизируемых свинцом, в духовную ясность,обозначенную в трактатах под символом золота, и было целью алхимической работы. Охваченный чумой город был идеальной посудой для этой работы. Страх и безумие разогревали котёл, алхимик же разрывал свою душу на части и бросал её в этот бурлящий раствор. Так лицедей, стремясь выжать слезу для утехи зрителя, вспоминает все обиды, причиненные жизнью. Работа алхимика намного сложней: надо вытащить всё, что ты называл собой, и даже то, что находится в самой глубине, в месте, где нет снов, нет света и тьмы. Вытащить и бросить в этот котёл. Многие часы Аркадий проводил в медитативном созерцании пространства ума. Его первым уроком было обретение умения остановить ум в промежутке, когда одна мысль исчезла, а другая ещё не появилась. Иногда ему казалось, что из центра груди вырываются клубки чёрного дыма и, нахально скалясь, кружат вокруг головы, подмигивая красными глазками. Иногда они принимали вид зверей, иногда - людей. Люди и звери дрались и совокуплялись, разбрызгивая кровь и сперму. Аркадий призывал силу света, и с потолка, закопченного алхимическими опытами, лился сияющий золотой поток. Поток смывал вырвавшиеся сущности, но часть из них успевала спрятаться в Аркадия, их злобный хохот гулко бил в грудь, стремясь разорвать её напополам. Учителя объясняли Аркадию, что это творения его ума, вызванные особыми настойками, необходимыми для раскрытия глубинных страхов и желаний. Основная сложность работы в том, что на половине процесса ты ясно понимаешь, что вытаскивать некому и не из чего, и, тем не менее, процесс должен продолжаться. Никто из учителей Аркадия не мог ему рассказать, как преодолеть эту пропасть, от чего оттолкнуться, повиснув в воздухе. Они рекомендовали спрашивать: «Кто я?» и внимательно смотреть на смотрящего и спрашивающего. Этой работе Аркадий и посвятил последние несколько лет, перед приходом чумы. Чума,как строгий экзаменатор, резко ограничила сроки на подготовку. Сдать экзамен и сотворить философский камень означало получить жизнь вечную; провалить экзамен - стать одним из укутанных саваном тел. В рай и встречу с женой и детьми Аркадий не верил. Жизнь вечная не означала индивидуального бессмертия; этой морковкой алхимики манили профанов, собирая деньги для своих опытов. В одной из медитаций Аркадий услышал голос явственно проговоривший « Смерти нет, и нет рожденья», но что это значит, объяснить не мог. Несмотря на сжатые сроки, Аркадий не паниковал и не метался. Казалось, всеобщий страх не властен над ним. До последних минут он не отходил от постели умирающей жены, дети умерли раньше. Почему он не заболел, он не знал, и хотя учителя говорили ему, что идущий по пути получит поддержку, он старался не надеяться на это. Такая надежда расхолаживала и мешала внутреннему сосредоточению. Окружающий мир казался смутными образами в тумане,и когда взгляд Аркадия падал на своё тело, оно тоже воспринималось как туманный образ.
До чумы Аркадий придумал бы красочный образ, сравнив тело с туманной долиной в которой бродят сказочные звери. Так Аркадий назвал бы мысли и переживания. Изредка лучи солнца прогоняют туман, и звери исчезают вместе с туманом, долина залита чистым светом. В трактатах греческих монахов его называют незримым или фаворским, согласно текстам Нового Завета, это таинственный Божественный свет в момент Преображения Иисуса Христа. Но эти мгновения длятся недолго, и туман мягкой кошачьей поступью входит в долину, порождая не только зверей страха, тоски и гнева, но и птиц восторга и блаженства. Сейчас описания, которыми увлекался Аркадий стали пустой блажью. Факел внимания освещал одну мысль, «Кто я?»
Тело чудом продолжало выживать. Оно внезапно сворачивало за угол и приводило Аркадия к куску заплесневевшего сыра, спрятанного за водосточной трубой, или к погребку в заброшенном доме, где осталась бутылка красного вина. Оно заставляло его остановиться и, вжавшись в углубление стены, пропустить компанию вооруженных дубинками мародёров.
Тело могло намного больше, чем просто искать еду и прятаться. В первые недели чумы Аркадий был вынужден защищать свой дом от шайки грабителей. Всё, что он помнил об этом дне - окровавленный меч и несколько трупов на пороге. Уроки китайского мастера меча, привезенного отцом из Поднебесной Империи, не прошли даром. Сам бой Аркадий не помнил. Тело действовало независимо. Так верный боевой конь разбивает черепа врагов и рвёт зубами шеи их коней без понукания хозяина.
Аркадий почти не обращал внимания на эти чудеса, весь поглощенный вопросом:«Кто я?» Он воспринимал их как само собой разумеющееся. Повинуясь тому же необъяснимому чувству, он подходил к умирающим и сидел с ними, провожая их до черты. Подносил им воду и делился кусочком найденного сыра. Аркадий жадно смотрел в глаза умирающих, надеясь найти там подсказку, и действительно, в последние секунды в их глазах вспыхивал странный свет тайного знания, доступного только им. В этом знании не было сожаления, не было страха, но не было и радости. Как будто само небо смотрело сквозь их глаза с божественным равнодушием. Чума не трогала Аркадия, но усердно собирала свою жатву. Найти еду становилось всё труднее. В городе не осталось не только людей, но даже собак и кошек. По пустым улицам проносился только ветер, неся запах разложения. Последний экзамен приближался. Не желая уходить в смраде, окутавшем улицы, Аркадий из последних сил вскарабкался на крышу дворца правителя, давно покинувшего город. На высоте воздух был чистым и холодным. Аркадий лёг на спину и приготовился ответить на последний вопрос экзаменатора. «Кто я?» - спросило небо в его глазах.