Горькие мысли по случаю кончины художника Ивана Емельяновича Лопатина
Вечером позвонил скульптор Александр Козинин и сказал, что Лопатин умер. Хоронить его будут в Новой Криуше нашего, Калачеевского района, на следующий день. Так просил сам художник. Для меня это было уже не новость. Александр Егорович постоянно поддерживал связь со снохой Ивана Емельяновича Лопатина, женой младшего его сына, Любой. В последний раз она позвонила и сказала, что у ее свекра был второй инсульт. Приехавший по вызову медик «Скорой помощи» ничего утешительного не пообещал. Произнес только: «Готовьтесь. Надежды никакой».
Для меня эта скорбная новость стала еще одним мощным ударом судьбы. Чем дольше живешь на свете, тем меньше остается близких родственников, людей, с кем крепко дружил многие годы. С кем хотелось постоянно делиться своими даже самыми потаенными мыслями. Чье мнение для меня так много значило. И это мнение друзей очень часто помогало разрешить самые тяжелые и запутанные истории.
А ведь в нашем, как теперь кажется, недалеком прошлом, были и другие времена. Тогда казалось, что круг близких родственников и крепких друзей будет со мной навсегда. До конца дней моих. Но пришел срок, и список близких людей стал стремительно сокращаться. Пришел черед и Ивана Емельяновича Лопатина. И вдруг оказалось, что он в числе замыкающих этого списка. После него у меня почти не осталось тех, к кому всей душой тянусь я, а они тянутся ко мне. Их единицы. Большая часть покоится в могилах. И теперь мне постоянно вспоминается лермонтовское:
И скучно, и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды.
И мне не с кем стало встречаться по случаю праздников. Некому позвонить по телефону. И мне никто уже не звонит. С могилами пока нет никакой телефонной связи.
В последние дни я постоянно думаю, была ли счастливой жизнь Ивана Емельяновича Лопатина? Или в ней было больше неудач, чем счастливых моментов. И никак не могу прийти к определенному выводу. Часто думаю, что жизнь ему удалась. А иногда – она у него изобиловала постоянными проблемами и трудностями.
Часто вспоминается время, когда я работал заместителем редактора районной газеты. Редактором в ней был Петр Антонович Брехов. Иван Емельянович с ним дружил многие годы. Пришел наш журналистский праздник – День печати. В конце апреля и начале мая тогда стояли очень теплые дни. А пришел наш день пятого мая – ударил легкий морозец и выпал снежок.
Кроме этого погодного катаклизма в этот день с газетой что-то не заладилось. То ли в типографии случилась поломка ротационной печатной машины. То ли кто-то из нашей братии не успел подготовить нужный материал. Но к концу рабочего дня срок подписания номера на неопределенное время отодвигался. Петр Антонович Брехов сильно нервничал. Когда к нему пришли сотрудники редакции и спросили, будут ли они в этом году отмечать свой праздник, он мрачно ответил:
— Вольному воля. Кто закончил все дела на нынешний день, могут садиться за праздничный стол. Кто не управился, тому пить не положено, пока не управится. Делегаты от редакционного коллектива недоуменно пожали плечами и покинули редакторский кабинет. С номером закончили часам в девятнадцати. И все это время Иван Емельянович терпеливо ждал. Он пришел в редакцию с бутылкой водки, чтобы отметить-с нами праздник. Распивать пришлось втроем: Брехов, я, и Лопатин. Все остальные сотрудники к тому времени уже покинули стены редакции.
Отметили праздник по-походному, быстро и без речей. Петр Антонович пошел в типографию посмотреть, как там с подготовкой ротационной машины к печати. Мы с Лопатиным отправились на автобусную остановку, чтобы уехать домой. По пути Иван Емельянович вдруг предложил:
–- Знаешь, Кузьмич! У меня дома есть бутылка шампанского. Пойдем ко мне. Там, не спеша, и побеседуем. Как-никак, ваш праздник. А он у вас не удался.
Я сначала отказался. Зачем его жене наша обуза. Она устала после рабочего дня. Ей пора уже отдохнуть от всех забот. Но Лопатин был настойчив. И мы, выйдя из автобуса, пошли к нему. Тогда они жили в квартире на втором этаже. Иван Емельянович не имел своего ключа. Поэтому позвонил в дверь. Жена не особенно спешила нас впускать. Наконец, дверь открылась. И я увидел явно недовольную физиономию супруги Лопатина. Она, молча, повернулась к нам спиной и пошла в спальню.
Мне стало очень неудобно. Да и Иван Емельянович, как я понял, был не в своей тарелке. Он взял меня под руку и провел в комнату. Жестом указал на стул. Садись, мол, я сейчас. И открыл дверь холодильника. Достал оттуда бутылку шампанского, взял бокалы из шкафа для посуды, откупорил пробку и, молча, наполнил шипящим напитком наши посудины.
Мирной душевной беседы у нас не получилось. И снова по-походному, как и в редакции, мы с Иваном Емельяновичем распили бутылку шампанского, и я заспешил к себе домой. По дорогое мозг сверлила навязчивая мысль: супружеские отношения у Лопатиных довольно натянутые. Не повезло Ивану Емельяновичу с женитьбой. Через какое-то время я спросил об этом у самого Лопатина. Но он ответил совсем неожиданно:
—Ну, брат! Тут у тебя ошибочное впечатление. Все у нас вполне нормально. Как у всех нормальных людей.
Это сказал он сам. Но в те времена приходилось слышать, что жена Лопатину попалась по всем статьям ненадежная. И даже, будто бы, она ему изменяет. Шли годы, Лопатины жили своей семьей. Жена родила ему двух сыновей. Дети росли, учились в школе. И когда они уже повзросллели, стали жить самостоятельно, Лопатины разошлись. И тут выяснилось, что Лопатину Ивану Емельяновичу его супруга действительно изменяла. Она тут же вышла замуж за учащегося ПТУ, который был гораздо ее моложе. Правда, второй муж престарелой любительницы любовных похождений вскоре ее покинул. Наскучила, значит.
Тогда у художника Лопатина буквально все не клеилось. Поговаривали, что Иван Емельянович в то время делал ставку на пейзажную живопись. Но дело у него клеилось плохо. И вот тут-то ему дал хороший совет тогдашний заместитель редактора районной газеты, поэт тогда еще не профессионал, а любитель Александр Лисняк. К тому времени они крепко подружились. Лопатин принес показать Лисняку свои работы. Сидели в квартире Александра Алексеевича, пили водку. Внимание Лисняка привлекли карикатуры. Иван Емельянович посылал их в областные и московские издания. И их нередко публиковали. Но сам Лопатин считал эти работы делом второстепенным. Но Лисняк все-таки постарался убедить Ивана Емельяновича уделить этому виду изобразительного искусства гораздо больше внимания.
И художник послушался совета районного газетчика. Но гораздо позднее. Сначала надо был решить свои семейные проблемы. Предстоял развод. Предстояло искать новое место работы и решать проблему с жильем. Оставаться в нашем городе Калаче Ивану Емельяновичу никак не светило. По крайней мере, в момент, когда рушилась семья, он не считал это возможным. И он долго и хлопотно решал вопрос обмена квартиры. Операция эта оказалась довольно сложной. Обмен шел по схеме Москва – Воронеж – Калач. Переезжавшему из Воронежа в Москву досталась однокомнатная квартира, Ивану Емельяновичу в Воронеже – двухкомнатная. Москвичу – трехкомнатная в нашем Калаче.
Лопатин всю свою жизнь душой чувствовал себя художником. Но в профессиональном смысле этого слова он никогда им не был. Хотя долгие годы работал в районном отделе культуры художником-оформителем. Но это было далеко не то, что многим тешит самолюбие. Тем, кто пробивал себе дорогу в Союз художников СССР в годы советской власти, теперь – в Союз художников России. Хотя был такой период в жизни Ивана Емельяновича, когда он всей душой стремился в этот Союз. Но в годы работы в районном отделе культуры художники - оформители в него не попадали. Если кто и прорывался, то это случалось крайне редко. Счастливый человек должен быть поистине талантливым, представивший тем, кто имел право принимать в этот самый Союз, очень гениальные картины.
Гогда Иван Емельянович, может, в душе и мечтал о вступлении в Союз художников страны, но об этом даже и не заикался. Поднял этот вопрос он гораздо позднее, когда не только в нашей стране, но и в странах Европы стали регулярно публиковаться его карикатуры. В то время Лопатин уже в Воронеже обжился и трудоустроился. Но в областном отделении Союза художников России на него посмотрели удивленно и ответили:
— А вы нас удивили, Иван Емельянович. Сколько мы состоим в Союзе, ни разу не приходилось принимать в нашу организацию карикатуристов. Мы даже не знаем, положено ли это делать, или нет. Да и зачем вам эта маета. Сейчас наш Союз утратил очень многие преимущества, которые имелись в советское время. Так что не морочьте себе голову. Работайте. Пишите полотна. А продавать их теперь можно даже с большой выгодой и без нашей организации.
Этот эпизод вспомнился еще и потому, что Иван Емельянович, когда работал в районном отделе культуры, считалось, что он тогда был своего рода идеологиским работником. Ни для кого не секрет, что художники-оформители этой конторы в основном писали лозунги к праздникам и для красных уголков в Домах культуры, красных уголков животноводческих ферм и полевых станов. Вся эта работа была обильно пропитана коммунистическим партийных духом. А оформитель Лопатин к коммунистической идее в те годы относился с некоторой долей прохладцей. И для этого у него имелись более чем веские причины.
В одном из своих очерков мне уже пришлось писать об этом деликатном факте. Не получается обойтись без его упоминания и теперь. Дело в том, что в 1937 году его отец Емельян Лопатин на одном из затянувшихся собраний не удержался и воскликнул:
— Да хватит переливать из пустого в порожнее. От наших пустых разговоров колхозные дела не делаются. А их у нас ой как много. И все стоят, пока мы тут языками чешем.
Нашелся такой бдительный товарищ, который написал в органы донос на Лопатина. Якобы, он сказал непотребные слова в адрес колхозной демократии. Отца Ивана Емельяновича арестовали, и, разумеется, осудили. А в 1941 году расстреляли.
Всю свою жизнь сын считал, что его отец никогда не давал никакого повода считать его «врагом народа». Он был честным порядочным человеком, делавшим в колхозе все для укрепления этой самой советской власти, которая так с ним жестоко поступила.
В душе сына долгие годы тлела обида. В его голове постоянно жила мысль, что клевета на отца рано или поздно будет разоблачена и косые взгляды в сторону их семьи сменятся всеобщим уважением к Емельяну Лопатину. И это, в конце концов, случилось. Сын многие годы надоедал специальным органам с просьбой разобраться в деле 1937 года. И в горбачевские времена этот долгожданный день, наконец, пришел.
Работник КГБ, вместе с Иваном Емельянович прочитал дело его отца и искренне удивился:
— Да тут же никакого намека не преступление нет. Судить твоего отца было совершенно не за что. Хоть бы для вида придумали какие-нибудь зацепки. А тут расстреляли человека. А за что? Это вообще ни в какие рамки не укладывается.
Каково было слушать это сыну. Обида только стала острее. Разбередили сердечную рану эти документы. Но время шло. Времена менялись. И жизнь Ивана Емельяновича – тоже. Обживание его в областном центре шло очень трудно. Он пробовал зарабатывать себе на хлеб изготовлением глиняных игрушек. Не все тут ладилось. В стране к этому времени строился капитализм. И новые чиновники, новые предприниматели занимались этим строительством вовсе не по законам и не по совести.
От такой жизни художник Лопатин стал меняться в своих идеологических взглядах и убеждениях. Ему стало приходить в голову, что при всех перегибах, советская власть не во всем была так уж плоха. Новая, пришедшая ей на смену, очень часто выглядит и отвратительнее, и безобразнее. В стране стал править бал уголовный мир. С постоянными стычками бандитских группировок и частыми их разборками. Нередко они кончались массовыми убийствами. Нагляделся на все это Иван Емельянович и стал свое прошлое, по большей части тяжелое и многие годы полуголодное, смотреть по-другому. Было раньше не ахти как, а теперь и того хуже.
Но крайне редко жизнь человека проходит только в черных красках. У всех бывают светлые просветы. И иногда наступают и счастливые времена. Иван Емельянович не стал исключением. У него было только среднеспециальное образование. Всего лишь. Но художник слишком много читал. О многом напряженно и глубоко думал. И его интеллектуальный уровень оказался гораздо выше, чем у людей, имеющих техникумовские дипломы. На это обратили внимание многие заметные воронежцы, с которыми Ивану Емельяновичу Лопатину приходилось встречаться. С ним стали общаться многие известные представители интеллектуального мира.
Мы встречались с Иваном Емельяновичем Лопатиным, когда он приезжал в свое родное село Новая Криуша навестить родственников. В такие дни он в ожидании автобуса, или попутной машины отсиживался у скульптора Александр Егоровича Козинина. Там мы и встречались. Иван Емельянович был человеком разговорчивым. И слушать его – было большим удовольствием. В то время у него сложились тесные дружеские отношения с поэтом и писателем Виктором Костенко. Этот, несомненно, одаренный человек пользовался большой популярностью у читателей. Его книги широко обсуждались. Иван Емельянович был их страстным читателем и большим спорщиком по самым злободневным, поднимаемым в книгах друга проблемам. И дискутировать было о чем. К моменту его знакомства с писателем у Виктора Костенко были опубликованы книги стихов «Семицветие», «Откровение», трилогии «Барак», «Коммуналка», «Особняк».
Поэту и писателю Костенко был отпущен короткий творческий срок. Первый сборник стихов был опубликован в 2001-м, последний роман – в 2006 году. В начале этого года он ушел из жизни. В могилу его свела онкологическая болезнь.
Близкая дружба была у Лопатина с бывшим редактором Воронежской молодежной областной газеты «Молодой коммунар» Виктором Чекировым. У этого журналиста и писателя осталось тоже солидное творческое наследие. После редакторской работы в областном центре Чекиров был собственным корреспондентом «Комсомольской правды» по Центральному Черноземью», заместителем главного редактора, главным редактором Центрально-Черноземного книжного издательства.
У писателя Виктора Чекирова тоже солидный творческий багаж. Из-под его пера вышли книги «Хлеб нашего детства», «Военные повести и рассказы», «Правдолюбец Миха», подборка очерков в сборнике «Край Воронежский: судьбы людские» (Воронеж. Оба писателя были моложе художника Лопатина. Но жизнь их оказалась короче. Виктор Чекиров ушел из жизни в 2016 году.
Круг друзей калачеевского художника - оформителя расширялся. Это были люди самого разного темперамента и творческих устремлений. Одни очень настойчивые в своих жизненных убеждениях. Такие, как редактор газеты «Берег» Святослав Иванов. На этой почве ему пришлось даже покинуть свою высокую должность. Но от своих убеждений человек не отступился.
Были среди друзей Ивана Емельяновича и люди очень мягкие. С таким интеллигентным и, казалось, нерешительным, мягким отношением к окружающей действительности в очень неспокойной современной жизни, своим восприятием мира, словно он перекочевал к нам из девятнадцатого века представлялся тогдашний редактор толстого литературно-художественного журнала «Подъем» Александр Голубев.
Казалось, эти люди мало подходили друг другу. Ведь Лопатин был всегда страстным, нередко даже яростным спорщиком. Свою точку зрения от отстаивал, как настоящий фронтовик. До последнего патрона. Тем не менее, оба они тянулись друг к другу. Любили беседовать на самые разные темы. Не всегда, возможно, соглашались. И расходились, каждый при своем мнении. Но у них никогда не доходило до яростного всплеска эмоций. Даже расходясь в момент несогласия, симпатии друг к другу никогда не теряли.
Если мне не изменяет память, Иван Емельянович даже приезжал в свою Новую Криушу и в наш, Калачеевский район вместе с Александром Голубевым на читательскую конференцию. Тема была о литературных материалах в журнале Центрального Черноземья, и писателях, публикующихся в этом издании.
И снова приходится только удивляться, какие люди элиты наших достопочтенных мест общались тогда с Иваном Емельяновичем Лопатиным. Александр Голубев автор более 15 сборников стихов, которые выходили в свет, как в Воронеже, так и в нашей столице. Среди них «Мой первый снег», «Песни улетевших птиц», «Прощание с конем», «Луговая рябина», «Ногайский зять», «Судный час».
На стихи Голубева воронежские композиторы создали около 40 песен.
Да и с постоянной достойной работой у Ивана Емельяновича постепенно все уладилось. Его взяли в газету «Берег» художественным оформителем. При наших встречах он с большим уважением говорил о редакторе этого издания Святославе Иванове. По словам художника, это талантливый журналист и очень принципиальный с четкой жизненной позицией человек.
Выходец из райцентра попал в общество, где во главу угла ставились не чисто потребительские, а высокие художественные ценности. Это именно то, к чему Иван Емельянович Лопатин стремился всю свою жизнь. Он влился в среду, где чувствовал себя в высшей степени душевно комфортно.
Пока Иван Емельянович вживался в обстановку и быт областного центра, в мире происходил коренной перелом в, казалось бы, в стабилизировавшемся после второй мировой войны миропорядке. Как-то вдруг распался на самостоятельные страны, бывший таким могучим и несокрушимым Советский Союз. Лагерь стран социализма внезапно перестал верить в коммунистический идеал построения коммунизма и резко повернул в сторону проклинаемого ими ранее капитализма. Менялось все от глобального до самого незначительного. Не осталось в стороне и искусство. Художник Лопатин, ставший по своим пристрастиям и наклонностям карикатуристом, продолжал рассылать свои работы по ранее так хорошо принимавшим его изданиям в нашей стране и странах Восточной Европы. Но теперь его, в общем-то, хорошие работы никто уже печатать не хотел. Острый язык сатирического искусства почему-то оказался никому не нужным. С газетных страниц исчезли начисто фельетоны. Резкая критика перестала звучать по телевидению. Для журналистов былая острая критика стала просто опасной. В развернувшемся по всему миру процессе демократизации резко критикующий мог годами судиться за право высказывать свою резкую точку зрения.
Вскоре художник Лопатин вынужден был перейти к другому жанру изобразительного искусства. Он начал писать портреты. Только героями его работ стали не просто привлекающие мастера люди. А люди, известные в политике и искусстве. Причем у Ивана Емельяновича выработался свой стиль отражения создаваемого им образа. Он не стремился к точному портретному сходству. В создаваемом образе он хотел отразить характер человека, его принадлежность к избранной профессии. Его стала интересовать жизненная позиция образа. Казалось бы, человек взвалил на себя непосильную ношу. Но у Ивана Емельяновича это получилось. Его портреты привлекали внимание и вызывали интерес. Художнику уже перевалило за семьдесят. А он рос в творческом плане, развивался и совершенствовался.
И произошло неожиданное. Ему стало везти. К нему пришла удача. И даже, чего он никак не ожидал, в личном плане. Как уже говорилось выше, Ивану Емельяновичу в молодости не повезло с первой женой. Разошелся он с ней уже в зрелом возрасте. И потому в душе не имел надежды на теплые нежные отношения с предствительницей слабого пола в дальней своей жизни. Считал, что его счастье упущено. Осталось где-то в далеком прошлом.
Но в Воронеже нашлась женщина, которая потянулась к художнику. Оба были уже в возрасте. И не стремились законодательно оформить свои отношения. Но они вскоре не могли обходиться друг без друга. И когда Иван Емельянович приезжал в свою Новую Криушу, при встрече с нами он весь светился. Таким помолодевшим, помягчевшим характером раньше его видеть не приходилось. Как-то он даже произнес:
— Представляете, я только сейчас, в почтенном уже возрасте, до конца прочувствовал, что такое счастливая семейная жизнь. Мне казалось, что такое лишь в книгах описывается, да в кино представляется. Сколько же лет я таким счастьем был обделен.
И мы все от души порадовались за Ивана Емельяновича. Судьба человеческая все-таки не всегда бывает жестокой. Она нередко нас сурово наказывает за наше непотребное поведение. Но приходит время, и она нас радует во всю мощь этого чувства своей широкой щедростью. И щедрость эта не один год была просто безмерной. При каждой встрече мы постоянно спрашивали, как у него семейная жизнь в их гражданском браке. Он не был охотником делиться своими семейными делами. Но тут немногословно, но емко рассказывал. И нам было понятно, что постоянно они вместе не живут. У нее были внуки, за которым глаз да глаз нужен. И бабушка тогда отдавал всю свою ласку своим внукам.
Да и у Лопатина внук жил с ним. Стеснять его посторонней женщиной постоянно Иван Емельянович, вероятнее всего, просто не решался. Но когда супруги по гражданскому браку были вместе, они оказывались на седьмом небе от счастья.
Жаль, что это не продолжалось до самой кончины Ивана Емельяновича. Пришло время и его самая добрая и самая заботливая женщина появилась перед ним смущенной и стала объяснять. Это самое объяснение повергло Лопатина в шок. Но он был уже основательно жизнью закален. И перенес сдавившую его сердце новость внешне спокойно. И даже, как казалось, несколько отстраненно.
Он снова оставался один. Его такая надежная подруга уходила от него. В свое далекое-предалекое время у нее была первая любовь. Она всей душой тянулась к своему избраннику. Но получилось так, что он женился на другой. И ей пришлось начинать свою семейную жизнь с другим человеком. С годами первая любовь, утратившая всю страсть и привязанность настоящего сильного чувства, улеглась, успокоилась. Но в памяти осталась. И вот в областном городе вдруг нежданно-негаданно объявился ее возлюбленный далекой молодости. Он был теперь совершенно один. Ни жены, ни близких. И он позвал свою первую любовь выйти за него замуж. И она не устояла. Так иногда изворотливо и коварно играет, склонная к щедротам, благожелательности и злому коварству переменчивая судьба.
Она оказалась, как две капли воды похожей на судьбу Ивана Емельяновича Лопатина. Когда он еще учился в своем Павловском бухгалтерском техникуме, у них завязалась чистая, романтичная и страстная любовь с молоденькой девушкой Тамарой. Уж не знаю теперь, какой степени накала были чувства Вани Лопатина. Но Тамара всецело им отдалась. У них все было настольно сильно, пламенно и свято, что в ту пору с них можно было писать шекспировскую трагедию «Ромео и Джульетта». Только гениального трагика рядом не оказалось.
А ведь будущий затрапезный клерк по бухгалтерской линии и сельская девочка, мечтающая стать учительницей начальных классов вроде, как и не подходят для трагедии самого высочайшего уровня. Но у Вани Лопатина и Тамары все так и было. У них было то, что случается в реальной жизни крайне и крайне редко. Чисто, благородно, на самом высоком накале чувств.
Когда пришло время Ване Лопатину идти на срочную военную службу, Тамара провожала своего возлюбленного клятвой ждать его, и никого к себе близко не подпускать. Призывник фпокинул Павловск. Тамара вся изводилась в ожидании писем от своего Вани. Перестала доверять своему почтовому ящику. Мало ли что? Спрашивала у почтальона. И слышала в ответ: «Когда придет письмо на почту, обязательно принесу». Но письма все не приходили и не приходили. Сколько ни старалась девушка выяснить, в чем причина молчания ее возлюбленного, никаких разъяснений ей получить не удалось.
А Ваня Лопатин писал ей письма почти каждый день. И тоже недоумевал, в чем дело? Почему такая преданная ему и заботливая невеста не написала ему ни единой строчки. А ведь так обещала. Выходит, ее обещание – лишь пустой звук?
А все оказалось до безобразия просто. Был у возлюбленных «друг». И он испытывал к девушке свои чувства. Когда Лопатина призвали на военную службу, для этого «друга» настало время действовать. Получилось так, что письма от Вани Лопатина оказывались у него, а не у адресата. До Тамары они не доходили. Одновременно «друг» напористо объяснял Тамаре, что ее Ваня не особенно к ней и тянулся. Теперь он там, на службе уже с другой девушкой вовсю любовь крутит. Так что не нужна ему теперь Тамара.
Шли дни. Они складывались в месяцы. И у влюбленных стало развиваться, постепенно разбухать чувство недоверия друг к другу. Тамара нет-нет, да и стала подумывать, а, может, «друг» прав?» Ее Ваня уже и вовсе не тоскует по ней, а вовсю крутит там любовь с другой? У нее были самые поверхностные сведения о военной службе. И потому иногда казалось, что ее жених вольно гуляет по городу с молодыми девчатами, а не проливает обильно пот на очень трудных и частых военных учениях.
Ваня Лопатин думал свое. В Павловске он неоднократно замечал, с каким аппетитом поглядывают на его Тамару молодые ребята. Ему три года служить. Верно ждать – надо иметь большое терпение. Не у всякой девушки его хватает.
И ведь добился «друг» своего. Тамара вышла за этого «друга» замуж. Но жизнь у них оказалась не семейной жизнью, а мукой. Ее нелюбимый претендент проявил себя грубым, ревнивым и злобным мужиком. Как и у Ивана Емельяновича, у Тамары родилось двое детей. Но жестокой муки от семейной жизни она все – таки не выдержала.
Так трагически нелепо закончилась светлая и верная любовь двух красивых душами людей. Тамара по-прежнему жила в Павловске, Иван Емельянович в это же время обретался в Калаче. Никаких попыток разыскать друг друга они не делали. Считали, что любовь их осталась в далекой молодости. Каждый считал, что у другого ее уже давно нет. Вот и не дергались в поисках.
Оказалось, до поры до времени. В Павловске проходила персональная выставка художника Ивана Емельяновича Лопатина. И на нее с большим душевным трепетом пришла Тамара Кирилловна, бывшая учительница начальных классов, многие годы проработавшая воспитательницей в детском саду. На выставке они и встретились. И тут выяснилось, что Тамара Кирилловна очень внимательно следила за творческими успехами художника. У нее оказались собранными копии работ ее возлюбленного. С молодости и до зрелых лет ее чувства к Ване Лопатину оставались неизменными.
Вот когда для художника наступило настоящее семейное счастье. При каждом удобном случае он стремился в Павловск. Время его пребывания там пролетало стремительно. Им было вдвоем настольно хорошо, что они даже не затрагивали тему упущенного ими времени.
Да вот только жизнь не вечна. И время бывает к нам беспощадно. У Ивана Емельяновича случился инсульт. И он по состоянию своего здоровья уже не мог ездить в Павловск. Зато Тамара Кирилловна стала постоянно появляться в Воронеже. Но время, отпущенное художнику, утекало так стремительно…
И даже будучи сильно больным, Иван Емельянович каждую минуту чувствовал ласку и женскую о себе заботу. У него было два сына. Но судьба ему не послала ни одной дочки. Впрочем, тут я совершенно заврался. Дочку ему родить на свет действительно не пришлось. Но дочка у него была. И еще какая! Роднее любой родной. Это жена его младшего сына Люба. Когда Ивана Емельяновича прихватила болезнь, и он не мог уже жить самостоятельно, именно она взвалила заботу о свекре на свои плечи. Младший сын со своей женой перевезли отца к себе в Нижнедевицкий район Воронежской области. Эта миниатюрная, смешливая, очень добрая женщина ухаживала за свекром так заботливо, что он практически ни минуты не оставался без ее внимания. Она вытаскивала Ивана Емельяновича почти из могилы. И он приходил в себя, набирался бодрости. И начинал понимать: еще не все от него отвернулось в этом мире. Жизнь еще продолжается.
Только очень и очень жаль, что так не бывает бесконечно. Очередной инсульт оказался роковым. Он свел одаренного художника и интересного, с яркими духовными запросами и устремлениями человека в могилу. И меня теперь мучает мысль, как прожил свою насыщенную жизнь Иван Емельянович Лопатин? Ощущал ли он себя счастливым? Или его согнули многочисленные жизненные проблемы? О них мало говориться. Но их в его жизни было предостаточно.
Судьба отпустила этому человеку восемьдесят семь лет. Он на четыре года от меня старше. В былые времена я подумал бы: велика ли разница в четыре - то года? Не успеешь оглянуться – они уже и прошли. Тогда они действительно быстро проходили. Только сама жизнь нам казалась большой и бесконечной. Думалось: еще все успеется. И товарищи, которые были старше меня, казались вечными. Всегда будут рядом. Были и будут надежными, готовыми в любую минуту прийти на помощь.
Теперь каждый подаренный судьбой день – бесценный подарок. И каждый живущий друг с каждой прожитой минутой ценнее и дороже. Ведь почти никого не осталось. И новые уже не появятся. Вот потому так горько и невыносимо думать: не стало Ивана Емельянович Лопатина. И вся шелуха с его ушедшего в небытие прошлого начисто осыпалась. И он в нашей памяти гордый, красивый. Словно без единой щербинки памятник античности. В нем все совершенно. Но как хотелось бы посидеть с прежним, со всеми зазубринами и заусенцами живым человеком. И как горько, что его теперь нет. И никогда уже не будет. Осталась только память. Конечно, это надолго. Но очень горько от того, что его уже нет среди нас.
¬