Глава 20. Снова о материальном и духовном.
Агент, о котором упоминала Галка Никитина, оказался вовсе никаким не агентом, а всего-навсего менеджером – немногим больше, чем коммивояжёром по части реализации некоторых видов продукции. Из уважения к собеседнику, а также возможному партнёру в деле, Артур не стал с самого начала знакомства интересоваться другими его делами подобного рода; он сразу дал понять Анатолию (так его звали), что принадлежит к типу людей, не расширяющих собственный кругозор до излишних размеров за счёт абсолютно ненужных сведений и понятий, в основном не приносящих никакой практической пользы. А подобных горе-эрудитов хватало всегда и во все времена, и, как правило, деятельность их не простиралась дальше собственных домыслов и теоретических выкладок, до которых никому нет дела, и которые, если всё-таки разобраться, по сути есть просто трёп.
Примерно в таких выражениях Анатолий послал в лёгкий нокдаун Рубинштейна, когда тот в своём фирменном амплуа «с ходу да в карьер» попытался убедить всех собравшихся в мастерской Галки, что якобы нынешнее поколение изомастеров вырабатывает концепцию «портретно-пейзажного модернизма, которая, если её с толком и без лишней канители усовершенствовать, даст новый идейный толчок в искусстве».
— И на что это будет толкать? – снисходительно поинтересовался Анатолий, поставив свой кейс на рабочий Галкин стол и присев на его край. Галка с Артуром быстро переглянулись, пряча усмешку, в предвкушении возвышенной лясо-дискуссии.
— Что… толкать? – захлопал глазами в очковых стёклах Рубинштейн. И, кажется, слегка растерялся, привыкший к соответственным словесным выпадам разве что от Галки.
— Ну как что… Концепция эта, блин. Выработанная…
Артур и Галка на сдержались и прыснули, затем постепенно накатили таким хохотом, что затряслась вода в графине на подоконнике. Рубинштейн налился помидорным соком и выпрямился подобно дворянскому мужу средневековой эпохи, бросающему вызов на дуэль. Даже слегка выставил вперёд одну ногу.
— Проще простого заниматься казуистикой, особенно когда нет желания вникать в суть высказанного. Тем более, что вопрос поставлен в таких рамках, где…
— А я совсем и не пытаюсь цепляться к словам, мон шер, просто хочу понять, так сказать, причинно-следственные аспекты выдвинутой сейчас теории, — не дал Сёмчику разораторствоваться Анатолий. – Ведь если у неё нет практической подоплёки, она легко и быстро сгинет в пространство. Растворится, как аэрозоль в свинарнике
— Что-то не пойму… Вы хотите сказать, что свинарник в данном случае – это…
— Это просто аллегорическое отступление, которое не имеет ничего общего с теми, кто действительно будет в этом плане что-то предпринимать. А пока давайте не будем портить воздух себе и окружающим, мы не для того собрались, чтобы воздавать оды чему-нибудь возвышенному. Я, например, пока не увижу результата и не пощупаю его, судить о чём-то никогда не намереваюсь. Пусть те, кому надо и кто желает, разрабатывают и внедряют, я же буду заниматься, чем жизнь меня сподобила – оценивать, продавать, находить и договариваться. Надеюсь, не уязвил?
Анатолий с улыбкой умудрённого опытом либерала похлопал Рубинштейна по плечу.
— Так, самую малость… — Тот поправил очки на носу и сменил позицию дуэлянта на смиренного прихожанина. Анатолий повернулся к Артуру:
— У вас есть с полчаса времени? Нам надо тут кое-какие вопросы решить, подождёте немного?
Артур покивал головой.
— Мы ненадолго, — заверила Галка. – Если созвонимся с нужными людьми, будем ещё раньше.
Когда за ними закрылась дверь мастерской, Сёмчик глубоко вздохнул и хлопнул рукой по столу.
— Вот ведь развелось таких дельцов на белом свете, а? Сами и гвоздя в стену не умеют заколотить, а гляньте-ка – учат вовсю других, как практику от теории различать. Будто все трудовые университеты прошли, и нет такого, где не были бы теперь всемогущим докой… Х-хе! А ведь приходится считаться с ними: связи, подходы и всё такое…
Артур потянулся и с лёгким зевком пробормотал в ответ:
— А ты разве без тех связей, Рубик-джан? По-моему, в своей сфере у тебя их более чем.
— Не обобщай сваренное с приправленным, Арт! – скривился Сёмчик. – Если ко всему вот так относиться, не вникая в суть и детали, быстро сделаешься не просто дилетантом, а профанирующим дикарём, не способным отличить белое от серого.
— Может быть, – нехотя согласился с ним Артур. – Только знаешь, навязывать свои догматы кому бы то ни было – ещё хуже, чем приправлять это сваренное, когда оно уже остыло. То становится приторно, то начинает горчить, а то и блевануть тянет. А вообще-то откровенно говоря, я тоже ни хрена не понял из твоей концепции нью-модернизма, кроме того, что в принципе любая творческая концепция требует не только усовершенствования и разработки, но ещё и определённого идейного, так сказать, фундамента, без которого трудно будет что-либо и кому-либо разъяснить, как и зачем всё это придумано, на какие источники опиралось и что само по себе будет символизировать…
— Ох и любишь ты побарахтаться в абстрактной пене! – оборвал его Сёмчик. – А поройся в истории: сколько интересных замыслов и проектов возникло спонтанно, из ничего, казалось бы.
— Ну, во-первых, от тебя первого слышу об этой любви, а во-вторых, если и сам пороешься, только повнимательнее, – то убедишься, что все или почти все такие спонтанные проекты и замыслы по большому счёту таковыми и остались – только замышляемыми и спроектированными. Дальнейшие их судьбы покрыты холодным туманом… Однако хватит нам калитками впустую хлопать, ещё поссоримся ненароком. Ты лучше скажи, для чего этот Анатолий сюда приехал? Я-то толком ничего не знаю.
— Ха! – Рубинштейн привычным для себя аристократичным жестом вновь поддел на носу очки. – Да уж понятно, не дискуссировать впустую, как некоторые. Этот народец просто так никуда не влезет, если не учует для себя материальной выгоды.
— Да кто он вообще такой? В чём заключается его род деятельности, если выражаться официально?
— Кто он такой? Да простой выскочка, пятидесятипроцентный жулик, если тебе так уж интересно. Скупает на перифериях исторические и художественные ценности, чтобы сбагрить их с тройной выгодой в стольных градах, а то и за кордон. Будет тебе предлагать свои условия – не соглашайся.
— Что так?
— А ты хотя бы приблизительно знаешь подлинную цену своим работам? Имел когда-нибудь дело с такими вот Чичиковыми, у которых в голове только одна мысль – как бы подешевле тебя, трудягу, надуть, чтобы затем подороже лоху-покупателю спихнуть сделанное тобой.
— Дело обычное. – Артур пожал плечами. – Я на их месте поступал бы так же, закон любого рынка. А ты можешь предложить что-то получше?
— Я и не собираюсь. Просто хотел тебя предупредить, чтобы не особенно близко снюхивался с подобными делягами. Обкорнают тебя как репу, а стоит только небольшую проблему заиметь – неважно, с их стороны или твоей, — испаряются, как утренняя роса в разгар лета.
— Образно, — усмехнулся Артур. – Чтобы такого не случилось, надо поливать обильно и затенять луга, на которых будут произрастать те самые художественные ценности, про которые ты упомянул. Надеюсь, мои каракули всё же претендуют на то, чтоб быть причисленными к данной категории. Иначе Галка меня сюда бы не позвала.
— Не обольщайся, — убеждённо протянул Рубинштейн. – Скорее всего, их свезут на какую-нибудь коллегию, чтобы продемонстрировать как объём выполненной работы. Его же кто-то заслал в командировку по регионам, чтобы не только сведения собрал, но и предоставил реальные им подтверждения. Как считаешь?
Артур пожал плечами. Слушать всякий бред о каких-то сведениях ему не хотелось, да и вообще лень было полемизировать с насобачившимся в этом деле за многие годы Емелей-экстремистом по поводу различий и вариантов чего бы то ни было. Уж Галка-то не стала бы ему подсовывать журавлей и синиц при той ипостаси, что теперь имела. Анатолий ему в чём-то понравился: крепкий, уверенный в себе до известных ему пределов, за которыми уже гримасничает пугало самоуверенности. Такие люди редко в чём-то ошибаются и, как правило, добиваются если не всего, то, во всяком случае, чего-то для себя значимого. А насчёт жулика… В нынешние времена оставаться херувимом прежде всего в отношении собственной персоны – значит, обрекать своё и без того убогое существование на полный упадок. Уж кому-кому, а не Рубинштейнчику корчить из себя рыцаря-паладина – поборника добра и справедливости. У кого душа без чёрных дыр?..
Когда минут через сорок Галка с Анатолием возвратились в мастерскую, Рубинштейна там уже не было: забрав с собой какую-то папку с документами, он исчез, предупредив, что «разминётся только к обеду», словно все, кто здесь находился, остро нуждались в его активной поддержке. Галка сразу же уселась за составление некого сметного проекта, утверждённого, по её словам, прозаседавшимися уполномоченными городской мэрии, Анатолий же, взяв Артура за локоть, отвёл его в сторонку.
— Как вы уже давно поняли, есть к вам серьёзный разговор. Я помираю с голоду, не составите мне компанию в ближайшей забегаловке?
— Это можно, — согласился Артур. – Во-первых, и сам не прочь чего-то перехватить, во-вторых, знаю тут совсем близко подходящую кухмистерию – готовят, правда, без фантазии, зато без потоков жалоб со стороны посетителей. Дёшево и строго, сытым, по крайней мере, ощущаешь себя некоторое время.
Анатолий тихо рассмеялся:
— За словом в карман не лезете, это радует. Пойдёмте.
Метрах в полуторастах от Галкиного офиса, на перекрестке улиц Черняховского и Плещеева, в традиционном полуподвале (и отчего это наши предприниматели так душой прикипели к полуказематным закуточкам, где как будто можно затаиться и иметь шанс быть не замеченным сильными мира сего?) некий татарин по имени Айрат содержал не то шашлычную, не то пельменную, в которой часто собирались не только люди с относительным достатком, но и простые смертные наподобие Артура Балашова. По крайней мере, кофе здесь не отдавало запашком жжёного ячменя и приготовлялось не в общем булькающем котле на кухне. Заведение не пользовалось широким спросом по причине своей консервативности и ненавязчивости, однако постоянную клиентуру имело; во всяком случае, Галка, Сёмчик и еще несколько знакомых Артуру по делам художественным людей были тут завсегдатаями и пользовались от хозяев некоторыми скидками и поблажками. Случалось хаживать сюда и личностям солидным, например, замам директоров и полпредам солидных посреднических торговых фирм, желающих подкрепиться всерьёз и надолго.
Сюда они и завернули, распрощавшись с Галкой и выбравшись на улицу, где было уже по-ноябрьски сыро и промозгло; не особо хотелось что-то обсуждать и предпринимать, а убраться поскорее в тёплый и укромный уголок, дабы за каким-нибудь спокойным занятием уйти в сторону от насущного. Любопытство же, точившее Артура, заслонило подобные мысли, и он охотно вёл за собой Анатолия, по всей видимости, поддавшегося настроению, навеянному погодой, — во всяком случае, он не проронил в течение пути ни слова.
— Не совсем под крышами Монмартра, но вполне петербургский антураж, — пробормотал наконец гость, усевшись за столик рядом с подвальным окошечком, выходившим во двор. – Хочется верить, что не отравят.
— С таким меню, — возразил Артур, протягивая глянцевый листок с оттисканным на принтере списком блюд, — просто грех было бы плохо думать о хозяевах. Чем меньше ингредиентов в пище, тем больше вероятности уцелеть, переварив её.
Анатолий тихо рассмеялся.
— Это справедливо в применении к восточной кухне; у нас можно отдать концы, грызя сухую корку. Особенно если она испечена дилетантом, что вполне характерно для нынешней эпохи: плотники садятся тачать сапоги, сапожники в свою очередь ударяются в медицину. И так далее, список можно продолжить…
— Надеюсь, не в мой адрес сказано, — усмехнулся Артур. – Перед тем, как засесть за холстину, ваш покорный слуга бетонировал фундамент и клал кирпич на стройобъектах.
Его нисколько не смутило, что сказанное несколько кривило действительность, потому что собеседник, похоже, сам относился к категории вышеназванных специалистов; других, по его убеждению, попросту и не могло быть в данном роде деятельности. Однако именно это обстоятельство и давало ему повод к некоторому ёрничеству: люди такого рода обычно склонны самоиронизировать и по-своему ценить подобную иронию в других (особенно если те могут принести им некоторую выгоду). И, как правило, обе стороны быстро находили между собой компромисс.
— Боже упаси, — махнул рукой Анатолий, заказывая себе плов из баранины подошедшей девице в передничке. – Здесь как раз то самое исключение, когда делаешь что-то не для кого-то, а для себя. А в таких случаях уже не имеет значения, дипломированный ты спец или самоучка: продукт твоих усилий будет служить в нужном для тебя аспекте, а не чёрт знает где и кому.
— В отношении живописи звучит не совсем верно, — заметил Артур, заказывая в свою очередь салат из кальмаров, который завсегдатаи здесь называли «эхом преисподней», если не запивать его как следует очень горячим чаем (салатик был дешёвым и одновременно создавал видимость застольной экзотики). – Написав картину, художник не особо рассчитывает на то, чтобы она ему как-то послужила.
— Ты не так понял, — быстро перебил Анатолий. – Ничего, что я на «ты» перешёл?
— Нормально. Мы с тобой не в консульстве на дипприёме.
— Правда что!.. Так на чём я… ах, да: ты рассматриваешь этот вопрос с… концептуальной точки зрения, что ли. Пигмалион и Галатея. Понимаешь? Если завершённая картина не представляет уже для какого-то творческого или академического интереса, ты, естественно, захочешь сбыть её, что вполне естественно: товар произведён, нет смысла ему храниться в мастерской… Благодарю вас… Это сюда, пожалуйста… Сколько с нас? Ага… Не надо сдачи, спасибо… Так вот, послужить тебе твой шедевр может уже только в плане самом что ни на есть материальном. Разве не так?
Артур двинул плечом. Неужто и этот тип будет пытаться убеждать его в том, что он давным-давно постиг и приберёг для глубокофилософских споров за кружкой пива во дворе? Почему все кругом только и делают, что тычут ему постоянно туда, откуда он сам только что выкарабкался в надежде каких-то обновлений не только для самое себя?.. Или они в самом деле видят в нём простофилю-идеалиста, пытающегося изменить мир к лучшему, но не способного на практике вскопать ямку для вишнёвого саженца?..
— Если будешь работать над картиной, руководствуясь только мыслью подороже её загнать, то такая работа с самого начала обречена на провал. Если даже добросовестно выведешь всё до мельчайших деталей. Здесь не может быть параллелей с работой плотника или даже профессора-медика.
— Абсолютно согласен. – Анатолий даже помотал головой, словно лошадь перед кормушкой с овсом. Он принялся есть энергично и с ловкостью изголодавшего воителя-аристократа, и, глядя на него, можно было запросто нагулять такой же аппетит. – Без вдохновительного порыва произведение искусства уже перестаёт быть таковым. Однако движущей силой любого творческого процесса всё-таки остаётся стремление извлечь нечто для себя материально выгодное. Иначе большинство картин, поэм и прочее так и не увидели бы свет. Думаешь, Шекспир, когда сочинял свои пьесы, не руководствовался определённой корыстью? Пускай не денежной, а корыстью славы, что в принципе не меняло его отношения к своим творческим потугам… Это всё, конечно, не значит, что любая бездарь при желании может создать хотя бы подобие шедевра, чтобы срубить бабки. Всё должно быть в наличии и гармонично сочетаться: и талант, и замысел, и здоровый прагматизм. И это не сугубо моя точка зрения, спроси любого, кто мало-мальски с подобными делами связан, и он тебе то же самое скажет… Но мы немного отклонились в сторону…
«Слава богу, прелюдия сыграна, — вздохнул Артур. – Хотя, скорее всего, философия на голодный желудок и должна была нести в себе что-нибудь эдакое – с примесью желчного абсолютизма, желанием секануть да пришпорить. Посмотрим, что за идеи придут на смену дальше».
— По-моему, — бросил он, — настоящие деловые разговоры не могут начинаться без таких вот прологов, где пытаются нащупать сильные и слабые стороны собеседников.
— Верно, — усмехнувшись, согласился Анатолий. – Начинать с места в карьер не только бестактно, но и есть риск завалить само начинание. Особенно если собеседник не шибко настроен к сотрудничеству. Но вы, Артур… Викентьевич? да, производите впечатление благоприятное, и думаю, с вами дела иметь можно. Тем более, что на слова Галины Аркадьевны можно и нужно полагаться. А она вас рекомендовала с самой позитивной стороны.
— Приятно слышать, — с улыбкой покивал Артур. Его позабавило, что к нему вновь обращаются на «вы». Скорее всего, хороший аппетит возобладал над памятью, а горячая закуска пленила своей желанностью и доступностью.
— Так вот, я видел ваши... черт бы забрал эти светские манеры, липнут, как… видел твои работы, и должен сказать, был удивлён, что до сих пор не приходилось о тебе слышать. Ведь я здесь уже не впервые, и потому нахожусь в курсе если не всех, то большинства дел и проблем, знаю многих людей вашего профиля. Галина не особо стала распространяться на твой счёт, сказала только, что ты на некоторое время отошел от дел – и только. Поэтому, согласись, тот интерес, что я заимел к твоей персоне, вполне простителен, тем более, что твой художественный почерк настолько разнится с прочими… хм… живописцами.
Казалось бы, впору зацвести от таких слов, но привыкший не слишком доверяться скоропалительным комплиментам Артур не торопился заглатывать крючок с наживкой. Он не исключал того, что Анатолий действительно готов принять живое участие в его делах, однако некоторый опыт подсказывал, что сразу выкладывать козыри даже в таких ситуациях никогда не следует. В самом деле, что он знает о теперешнем собеседнике?
— Честно говоря, никогда не задумывался о своем художественном почерке, – сказал он, слегка пожимая плечами. – Просто садился и работал, когда идеи возникали. Конечно, про смысл и необходимость думал не раз, сравнивать свои опусы с другими тоже часто приходится, без этого никак.
— Тут ничего противоестественного нет, — ответил Анатолий. – Возьмем, к примеру, музыканта или певца. Исполняя свое произведение перед публикой, он просто старается сделать это получше, не задумываясь о собственном стиле или снова-таки почерке. Они, так сказать, являются следствием его исполнения, и куда лучше ощутимы теми, для кого он пишет и исполняет. Так и у других, в том числе и у художников. Это так называемый эффект побочного визуального восприятия, когда, как говорится, «со стороны виднее». Выразился грубовато, но это верно передает смысл сказанного.
— Да, конечно, всё ясно и доходчиво. Только очень хотелось бы, раз уж затронули, всё-таки услышать со стороны об особенностях моего почерка. Думаю, для меня полезно было бы. Особенно если учесть, что до сих пор ничего серьезного из моих работ нигде не выставлено.
Артур не кривил душой. Его действительно раздирало живейшее любопытство, как воспринимаются его холстины людьми посторонними, без предвзятостей и доверительных комплексов, характерных для друзей и близких, просто знакомых.
— Что ж, с большой охотой поведаю, — согласился Анатолий. – Хотя подчас лестные отзывы не всегда благоприятно сказываются на творчестве начинающих. Но у тебя стаж кое-какой имеется, это хорошо заметно по тем же полотнам. Поэтому и говорить можно откровенно. Так вот, на мой взгляд, твои работы отличаются от других здешних просто разительно. Видел я, примеру, опусы Семичастного и Рубинштейна весной на областной выставке. Да и прожекты Галины изучал не раз. Так вот, не в обиду им сказано: практически ничего из их работ не заслуживает сколько-нибудь серьезного внимания. А некоторые холстины вообще больше пользы принесут, если в макулатуру будут сданы. Я, конечно, надеюсь, что сказанное останется между нами? – Он вопросительно уставился Артуру в глаза.
— Само собой. – Артур понимал, что за такой доверительной откровенностью скрывается просьба об адекватном доверии – в том смысле, что, дескать, запросто можем стать своими людьми как в деловом, так и в житейском аспекте. К тому же и разглашать такие беседы действительно не имеет смысла по разным соображениям.
— В твоих же работах присутствует то, чего нет у вышеупомянутых товарищей. Они все как бы манипулируют искусственными и надуманными деталями в картинах, и потому создают впечатление какого-то однобокого стремления к определенной эталонности, что ли. Не получается у них выйти за рамки шаблонных… нет, скорее стандартных, так будет точнее… стандартных художественных концепций. Может, и хотели бы, да только некоторый комплекс творческой замкнутости не дает хотя бы на время выпрыгнуть из этих рамок, существует боязнь утерять собственное амплуа, которое многими годами отшлифовывали… Непонятно?
— Во всяком случае, суть улавливаю, — покивал головой Артур.
— Мало на свете таких людей, которые решались подобным образом избавиться от этого «рамочного» синдрома. Большинство так и остаются ремесленниками, и это, между прочим, касается не только живописи. Почти в любой сфере деятельности есть как пахари, так и творцы. Я вообще считаю, что настоящий, подлинный талант заключается не столько в умении создавать шедевры, сколько в творческой смелости придавать этим шедеврам иллюзию незавершенности. А здесь как раз и кроется изюминка: незавершенность есть загадка, в которую всегда кому-нибудь захочется проникнуть.
«Тоже мне планету открыл, — подумалось Артуру. – Прелюдия, похоже, переросла в новую стадию – философского обоснования таланта как средства купли-продажи… Хотя, чего это я сам из себя сноба корчу, когда дельце, похоже, меня в особой степени затрагивает. Нет, здесь надобно внимать как никогда…»
— И вот эта самая загадка, вернее – аура некой загадочности, как раз в твоих работах и ощущается, — продолжал Анатолий, потягивая из чашечки кофе. – Нет той навязчивой откровенности, которая многими воспринимается как идейная сущность задуманного. От такой простоты людей искушенных начинает тошнить. И авторы, чтобы как-то сгладить бездарность, начинают подмешивать в свои работы всякие концептуальные заморочки, часто не имеющие отношения к сути выдаваемого. Отсюда и ссылки на авангардизм, модернизм и всё такое. Некоторые манипулируют цветовыми гаммами и эффектами, надеясь пронять опять же малопросвещенных, и добиваются иногда своего. Только вот надолго ли?
— У меня, значит, всё по-другому? – тихо произнёс Артур.
— В том-то и дело. Твои работы с одной стороны не броские, особенно если на фоне других, а с другой – и глаз отдыхает, их рассматривая, и что-то внутри… пробуждается, что ли. Именно так, не усмехайся.
— Да нет, это я скорее от умиления. Не каждый день таких похвал наслушаешься.
— Это верно, — усмехнулся и Анатолий. – Ладно, по-моему, для первого раза достаточно. А то еще в манию величия ударишься, а этого никак нельзя допустить… Итак, предлагаю деловое сотрудничество. Чтобы каждый занимался своим делом, в котором поднаторел, а общие усилия направить к обоюдной, так сказать, выгоде. Надеюсь, ничего зазорного я не предлагаю.
— Абсолютно. Только согласись, что мне, как… возможной партнерской стороне, полагается некоторое время для обдумывания предложения. Тем паче, что мы друг друга совсем не знаем.
— А что, собственно, по большому счету, нужно в этой ситуации друг о друге знать? Личную жизнь, характер, какие-то психологические нюансы? Мы же не полководцы в случайном альянсе перед совместной боевой операцией. Там действительно всё основывается на шатком доверии. И все же я тебя понимаю, старик. Вот так, с ходу в карьер серьезные дела не должны решаться, тем более если есть время, чтобы всё обмозговать. Валяй. Только не дольше месяца.
— Замётано. Только хотя бы в общих чертах можешь пока обрисовать, к чему быть готовым?
— Ничего проще. – Анатолий поставил чашечку на стол и откинулся на стуле. – От тебя, в принципе, чего-то нового не потребуется – пиши свои картины, как писал. Я же буду периодически информировать, что, где и когда будет происходить полезного для нас: выставки, аукционы, презентации и тому подобное. Если что – придется поездить и даже полетать по стране. Дальнее зарубежье пока не гарантирую, а вот братские союзные державы не исключены… Да, вот еще что. Тебе надо будет обязательно зарегистрироваться в какой-нибудь организации, имеющей отношение к твоему роду деятельности. Не обязательно местной, знаю, сколько это мороки. Тут может подойти и сайт в Интернете.
Артур, для которого всё связанное с компьютерными системами и тем паче Интернетом являлось почти внеземной цивилизацией, шумно вдохнул. Анатолий уловил замешательство.
— Ладно, это я тоже могу сам устроить. Ты только дай мне свои личные данные для правильного ввода, а там уж дело техники. Кстати, на будущее оч-чень рекомендую не просто принять во внимание, а по возможности быстрее внедряться в эти дела. Мы на пороге новой эпохи уже не только по летоисчислению. И пренебречь электронными технологиями скоро будет все равно что ездить на телеге, когда под боком кадиллак стоит.
— Отчего же, если будет возможность… — Артур завозился на стуле. – Месяца, я думаю, хватит мне с прицепом. А как мы друг о друге знать потом дадим?
— Это уже мелочи. Ты, главное, не тормозись и продолжай шлифовать мастерство. Дерзай, проникай, создавай, одним словом – не сиди сложа руки. Тогда будет несомненный толк. Кстати… Уж коль пока у тебя проблемы со средствами… не отпирайся, совсем не трудно прийти к такому глубокому выводу, навидался я вашего брата… то могу авансировать на некоторый срок. Это без дураков. В счет будущих перспектив…
Мысленно возвращаясь к этому разговору впоследствии, Артур не раз ловил себя на мысли, что его концовка с упомянутым авансом оказалась тем самым дуплетом, который, по выражению классиков, сразил наповал все возможные дальнейшие колебания. Что и говорить, Анатолий Верховцев оказался крепким докой в своём роде занятий. Так сказать, знатоком человечьих душ и природы вещей. Хроническое безденежье, изредка прерываемое крохами-подачками судьбы, не могло не перевесить чашу в свою сторону, когда взвешивались аргументы не совсем устойчивого и верного, надо признать, возможного участия в партнерской затее, суть которой в чём-то сильно попахивала достаточно авантюрным драфт-шоу, где всё подчинено банальной цели извлечь материальную выгоду и мало способствует каким бы то ни было концептуальным перспективам. Так, по крайней мере, казалось Артуру вначале. Однако по прошествии некоторого времени червоточинка юношеского самолюбия улеглась, и ничего больше не приходило, кроме понимания, что здесь, возможно, как раз тот случай, когда сомнения могут нанести куда больше вреда, нежели ребяческое безрассудство. В самом-то деле, ведь не оружием незаконно торгуем, чтобы рисовать себе на каждом шагу врагов и предателей! В том, что Анатолий наверняка будет обдирать и облапошивать его по мере своих сил, Артур хорошо понимал: такова уж человечья природа, ничего не попишешь. Но с другой стороны, был выказан жест доверия, и даже без ссуженного кратковременного «пособия» становилось ясно, что Анатолий, как лицо, заинтересованное в Артуровых прожектах уже имеет на его счет определенные планы, и они должны принести осязаемые результаты. Сие вполне могло означать, что на будущее не придется перебиваться от случая к случаю, преданно служа художественным идеалам и следуя примерам мастеров импрессионизма и классицизма, при жизни так и оставшихся запеленатыми в нищенской люльке.
Как бы там ни было, Артур отнюдь не собирался идти вразрез с тем, что ему подсказывали интуиция и здравые раскладки возможных перспектив. Смутно догадываясь, что ощутимые перемены в житии-бытии уже не за горами, он потихоньку обустраивал свой быт так, чтобы при первой возможности с минимальными усилиями и затратами покинуть насиженное место (как в прямом, так и переносном смысле) и, как в неуютные «челночные» времена, катить навстречу выбранному самим. Это вовсе не значило, что снова придётся непременно колесить по белу свету; ему просто не хотелось в каком-нибудь отдельном случае быть причиной для задержек. Уж если и зависеть от кого-то, то в свою очередь не давать повода, чтобы это проявлялось в пустяках. Так, например, документы и предметы первой необходимости, начиная с туалетных принадлежностей и заканчивая путевым блокнотом с карандашами, содержались в специальном несессере, без которого не обходилась ни одна поездка, будь то халтура или турвояж. Так же обстояло дело и с выездной одёжкой: рабочая экипировка, включая обувь, носки, спецовки и прочее, содержалась во внушительных габаритов сумке, куда без особых усилий мог поместиться человек средних размеров (Ирина, в своё время обратив на неё внимание, шутила, что, дескать, с таким «ридикюлем» можно покорить все подиум-арты и враз сделаться топ-моделью «с претензией на оригинальность»). И всё это, аккуратно и прочно запакованное, имело постоянное место в уголке прихожей, не мозолив глаза и в то же время будучи в полной готовности быть ухваченным за лямки и перетянутым в другое место за сотни километров отсюда. Но здесь возникала и небольшая проблема. Если предположить, что раскладки Анатолия будут подтверждены в действительности, и всё пойдёт согласно им, предполагаемая вакансия хранителя детсадовских ценностей в общий контент дальнейшего явно не вписывалась. И уже в который раз приходилось делать шаткий авантюрный выбор, аки вошедший в раж рулеточный завсегдатай с очередным намерением испытать удачу. Посоветоваться было не с кем; Ирина наверняка не одобрила бы предложенный Анатолием вариант, а Вадиму с Галкой было по большому счёту всё равно, будет ли некто Балашов закладывать свою творческую карьеру или же побирушничать на месте, создавая вид удручённого невзгодами и обстоятельствами дарования, клянчившего по сусекам мелочёвку для своих невостребованных написаний.
В общем, неопределённость, будучи в последние месяцы постоянным спутником, продолжала шуровать по пятам и временами ласково похлопывать в спину.
После недолгих раздумий Артур решил поступить так: если в течение ближайших пары-тройки недель Анатолий не даст о себе знать (что было маловероятно, если учесть ссуженное под оговоренный залог), оформление на работу в детсад для перестраховки сделать-таки надо будет. Это был в какой-то степени беспроигрышный вариант на тот случай, если, конечно, уверения на предмет возможных поездок и презентаций окажутся россказнями. А если нет… что ж, в таком случае — трепетный привет сторожевому преемнику, что, надо полагать, не преминет вскорости заявить о себе.
Все эти внутренние измышления набирали ход параллельно основным действиям: две последние работы – малоувальский закат и самойловская церковь – были практически готовы уже через две недели после приезда из тех мест. Полная идентичность, как уже упоминалось, не сохранилась, однако это было теперь не столь важно; благодаря удачно выбранному ракурсу и наложению необходимых цветовых оттенков работы выглядели вполне самодостаточно, хотя и неброско. Снова-таки отсутствие ярких тонов (даже церковные купола при ясной погоде казались не сверкающими, а матово отливающими) создавало впечатление характерной восточнославянской «неброскости», что всегда считалось отличительной особенностью русской школы живописи. И как это ни могло со стороны показаться самонадеянным, только Артур с некоторых пор (про себя, конечно) отождествлял собственные работы с этой самой школой. Ведь надо же было как-то духовно поддерживать себя на плаву, раз кругом в лучшем случае правит бал серое равнодушие…
Что же качалось тех работ, что якобы могли заинтересовать упомянутых Никитиной лиц из облхудсоюза, то, как и следовало ожидать, они тихо и мирно простаивали в углу её рабочего кабинета на Черняховского, 63, что лишний раз подтверждало всенародный афоризм о правах: дескать, у кого их больше, тот и сам себе король… Однако на сей раз данный факт (имеется в виду угол Галкиного кабинета) Артура почти не огорчил: вероятно, появился со временем некий иммунитет к мелким досадным срывам и проколам, как, собственно, и положено быть у человека такого рода занятий. Начинающий просто обязан это понимать и быть к нему готовым, в противном случае его может ожидать не только разочарование, но и полный крах несбывшихся помыслов и начинаний.
И всё же хоть какое-нибудь светлое пятнышко в этой пропитанном безысходностью пелене ханжества и апофегея весьма и весьма было бы кстати. Хотя бы для вдохновительного порыва…