Повесть-быль
… Долго лежал Фёдор на широкой скамье, сон не шёл, всё думу думал… О себе, о семье, всём том, что случилось с ним, какими «сюрпризами» одарила его судьбинушка… Почему? Кому и чему перешёл дорогу? Кто знает?... Разбередил себя разговором с лесником, да и как не разговориться, не вечно же в себе носить ношу тяжкую, давно хотелось излить себя человеку понимающему, умеющему слушать… Так редко встречаются люди, способные услышать, именно услышать… Жене не изольёшь, у неё своё горе. Она у него хорошая, повезло ему с ней…
Где-то далеко ухал филин в тайге, ревели за сопками изюбры. Иногда доносился лай хозяйских собак, повизгивание пса… Лай не предметный злобный, а такой, на луну, протяжный и тоскливый, мол, чтобы все знали о них, так, как положено им в собачьей жизни… А луна полная, яркая просилась светом в избу, частично освещала её квадратным пятном от окна, этот квадрат перемещался по полу, в сторону противоположную бегу светила по небосводу… Храпел, ворочаясь, хозяин на печи, подсвистывала ему в такт хозяюшка, а к Фёдору сон не шёл, что-то тревожило, жило где-то рядом какое-то серое неприятное чувство, он отмахивался от него, загораживал его картиной своих детей, женой, но оно не проходило. По опыту знал, что это вяжущее тревожное чувство является предчувствием чего-то грозно-наступающего, неминуемо грозящего…
Ныло внутри не физической болью, а такой, какой рвало душу после смерти сына, от которой нет лекарств и, которую не прогонишь мыслью, волей и даже молитвой. Он пытался прогнать молитвой, но и она уже жизнью примятая, была лишена той силы, что чувствовалась в молодые, его «доисторические» годы. «Доисторическое» время, как он сам называл, было время детства, молодости в родном поместье, усадьбе, до всей кутерьмы с конфискацией всего, что было нажито и оставлено родителями, до насильственного выбрасывания его и брата в края, где «Макар телят не пас».
От скорого переезда, либо от чего-то, другого надвигающегося, которого не знал Фёдор, сдавливало внутри и сердце замирало… «Главное, чтобы с детьми и женой всё было хорошо, а остальное пережито и пройдено…», — с этой думой он забылся до утра…
Очнулся, когда рассвет властвовал в природе. Сквозь окно пробивался скудный свет и хозяйка, молчаливая, сосредоточенная двигалась по хате, выполняя свои ежедневные обязанности каждого дня… Хозяин похрапывал… Движения её были выверенные, ни одного лишнего взмаха и шага, не поднимающие шум – пусть хозяин «поспит чуток, намается за день», всё соответствовало ею намеченной цели, плану, выработанному годами. Свойства присущие женщинам, имеющим немалое хозяйство, равномерно распределять свои силы, жалеющей ранний подъём своего спутника жизни… «Совсем, как моя Надя…», — подумалось ему.
4
Вышел от лесника, когда рассвело, выпив кружку чаю, да ломоть хлеба, оставшийся в котомке, негоже хозяев объедать, ещё не раз, возможно, придётся останавливаться… Знай меру. Уркан перешёл без приключений, в широкой части, где всегда медленное течение - лёд был прочным монолитным и выдержал бы и сани с конём, да и Парамоныч подсказал, где именно переходить надо. По седловине перевалил через сопки и по распадку вышел к водоразделу между речками Яныр и Игак. Они обе впадали левыми притоками в Уркан. Сам Уркан в этих местах устал от кривунов, петляя своими извилинами по таёжным местам, делая такие загогулины, что если плыть вниз по течению – можно слева или справа видеть эту же реку, текущую как бы в обратном направлении. Вода обладает удивительным свойством поиска, она устремляется к своей цели и движется без остановки. При отсутствии прямого пути, она сворачивает, образуя излучины, огибает камни и горы, двигается непреклонно, пока не достигнет намеченной цели более крупной реки или моря.
Впереди путь пресекла неширокая речка, с течением быстрым в летнюю пору, стремительным, а сейчас была ещё одета льдом… Не хотелось делать крюк к дороге и переправе, хотелось быстрее, заждались дома, авось пронесёт… С собакой на поводке, помня наставление лесника, он подошёл к берегу. До противоположного было рукой подать, сколько раз приходилось в экспедиции переходить и в более тёплое время по льду, правда он был не один… А здесь, в случае чего надо на собаку надеяться. «Какой лёд, сможет ли выдержать вес его?» — крепко задумался Фёдор…
Прежде, чем спуститься на него, он проверил спички, хорошо ли упакованы в непроницаемую клеёнку, крепко завязал голенища сапог, чтобы вода, в случае чего не набралась в них и не утяжелила его, снял с себя верхнюю одежду. Это давняя привычка таёжных людей, предусмотреть всё возможное, а вдруг… Вдруг часто случается в тайге… Конечно, предугадать, что случится, не представляется возможным, однако ничегонеделание подобно тупости... Машинально пожалел о том, что не сплёл из лозы дополнительные ступы-площадки, увеличивающие опору на лёд…
— Но что теперь-то жалеть.
Ружьё снял с плеча и взял в руку, как ходят в чаще леса на случай быстрого его применения. Ступил осторожно на лёд, лёд оказался прочным. Медленно, очень медленно двинулся вперёд, почти крадучись… Пока всё было нормально, можно значит не опасаться, что лёд окажется хрупким. Впереди легко шла собака, поминутно оглядываясь на хозяина, чего медлит-то: «Видишь, как просто это делается…», — говорил её нетерпеливый вид и лёгкое повизгивание… Нетерпелось быстрее выбраться на берег, а там и хозяин с поводка отпустит, вот воля рядом – скорее, скорее… Они не прошли и половины пути, как он почувствовал, что лёд под ним поскрипывает, но держит… Ещё немного и…
Лёд проломился под ним и он течением в мгновение оказался затянут под воду… Инстинктивно схватился за то, что было под рукой, не сознавая, схватил намертво, навечно – это было ружьё… Возникли перед ним серые глазки его детей, пытливые, живые и молящие… Картиной мигом пробежало прошлое и остановилось на том, о чём давно забыл, а здесь в красках, движениях остро выхватилось их памяти, предстало то, что когда-то вызвало удивление, усмешку, а по молодости неверие. Последующие годы скитаний напрочь стёрли даже то время, так он думал… Да и не хотелось многое вспоминать, бередить душу, вытаскивать боль, затихающую в жизненном водовороте… Не до того было…
5
Базар шумел, кричал, звал к себе всякого, кто оказывался недалеко от него, поневоле завернёшь и окунёшься в вихрь жизни этого кучного, шумливого и крикливого сборища. Это не был восточный базар с его экзотическими красками и замашками, но в нём было то, что живёт в каждом торговце – умение завлекать к себе блуждающий люд. Люд завлекался, а вместе с ним увлеклись жизнью торговища и Фёдор с Романом, два брата, что после смерти их отца управляли небольшим, но успешным хозяйством, что под Минском, на зависть соседям и властным структурам… Поговаривали, что ещё прадед их принадлежал к древнему польскому дворянству, потом хозяйство постепенно стало приходить в упадок. Отец старался об этом помалкивать, и в силу захудалости древнего величия, и в силу страстишки, поселившейся в него… Любил приложиться к зелью, оно и докончило высокомерие польского шляхетства. И только благодаря неуёмной деятельности младших сыновей, которые после смерти их родителя взялись за дело и, постепенно, стал возрождаться былой достаток…
Был самый разгар НЭПа, новой экономической политики государства. Рынки тогда ломились от всякого товара, пестрели нарядами разных народностей, оглашали пространство голосами многих наречий и национальностей. Дали волю народу да в придачу лёгкие налоги, он и наполнил полки прилавков разнообразностью… Братья иногда по надобности или по любопытству заезжали на торжище. Сейчас приехали купить кой-какой сельхозинвентарь, да и по базару побродить, было на что посмотреть и себя молодых красивых показать, а что? - удались на славу, и статью, и внешностью, и умом Бог не обидел – хоть завтра под венец.
В народе, что наполнял базар, произошло какое-то волнение, толпа зевак и покупателей раздалась в сторону, расступилась, давая кому-то дорогу… По торговой площади шли цыгане, яркой пёстрой толпой, крича и привлекая к себе любопытствующий народ. Известно, что представители этой национальности «уважали» многолюдные собрания, особенно базары, было где развернуться словоохотливым гадалкам, предприимчивым ворам, профессиональным обманщикам… Старался человек торгующий и покупающий их обходить стороной. Многое на них лишнего говорили, но в народе сложился такой образ… Увидел цыган – опасайся их… Впереди шла цыганка нарядом и внешностью выделявшаяся резко и контрастно на фоне своих сородичей.
Братья стали, как вкопанные, и остолбенело смотрели на лёгкую пружинистую походку молодой цыганки. С ней были и другие, но она затмевала их и видом своим и более ярким бросающимся нарядом. Молодая, красивая, кровь её бурлила и клокотала по жилам, словно лава огненная по недрам земли. Длинные волосы на ветру развевались, на голове с природным изяществом была повязана красная бандана, весело позванивали подвешенные медные монеты, блестело монисто на шее. Многоярусная юбка с яркими воланами, насыщенными и контрастными узорами в красно-чёрной гамме тонов. Весь наряд, что сплошное поле цветов колыхалось при каждом её движении. На плечи была небрежно накинута шаль. Крупные серьги, цепочки, браслеты и перстни довершали её пёстрый наряд. О таких говорят в народе - «кровь с молоком»! Увидев застывших молодых парней, цыганка круто повернулась к ним и, в движении с протянутой рукой, быстро проговорила:
— Ай, красавец! Позолоти ручку…, всё тебе скажу, как на духу, всю правду выверну про тебя… Позолоти ручку…, — она взяла Фёдора руку и посмотрела внимательно, ещё внимательней всмотрелась, нахмурила брови и вымолвила уже серьёзней, — Вижу, всё вижу, касатик, про тебя… Горе вижу и лишения… Но не горюй! Осыпятся враги твои листьями в осеннюю пору, сгниют… А тебе дорога дальняя, лишения и счастья много… Бойся воды и крови своей…, — закончила она.
Фёдор даже не заметил, как положил двугривенник, который тут же, ловко исчез в многочисленных складках одежды… Он было хотел спросить, почему надо бояться воды, при чём здесь она, зачем надо бояться крови, тем более своей, но вопрос повис вслед удаляющейся группе цыган… Уже ушла гадалка, легко и плавно ступая по утоптанной тысячами ног земле… Братья смущённые увиденным, услышанным какое-то время постояли, помяли в руках шапки, пожали плечами и отправились по своим надобностям… Мало ли что наговорят, тем более, что цыгане, однако вопрос, почему не гадала младшему брату, почему только ему – не раз себя спрашивал Фёдор.
Много лет пробежало, не позволял больше цыганам гадать, а встречи с ними случались на разных землях и краях, научился с ними разговаривать, останавливать на полуслове и уже ошеломлённая цыганка слушала его:
— То, что было - я знаю! Что есть - я вижу! То, что будет - ведает единый Бог! — отставали быстро без лишних слов, но он одаривал их, чем мог – «золотил ручку»…
6
Фёдор и не понял, что с ним случилось… Было состояние навроде шока…
Тысячи иголок впились в тело, холодом пронизало всего, сковало… От внезапной смены внешнего окружения и состояния – перехватило дыхание, не хватил воды в лёгкие… Соображение отстукивало, где он, что с ним, ведь всё было хорошо – он домой шёл, к жене детям… Рука почему-то за что-то держится, кто-то пытается дёргать его, да что с ним случилось? Всё это пролетело за доли секунды, а ему показалось вечностью и вопросов, вопросов уж больно много и всё почему, зачем. И откуда так ясно вспомнился давний из молодости базар, с его шумом и красками, с улыбкой красивой цыганки… « Так я же тону…! Нет - нет, только не это, а как дети, жена?...», — молнией промелькнуло в нём… Рука за что-то держится, кто-то дёргает надо подтянуться, ещё…, ещё…, главное, голову высунуть, дыхнуть, а тело подчинить воле - к проёму светлеющему - он рядом… Что есть мочи подтянулся к руке, вернее к тому месту, где она за что-то держалась - показался свет ярче, вот уже рядом он, свет рядом, ещё, ещё немного…, и голова с трудом показалась над водой пролома… Вдохнул не он, а кто-то другой шумно вдохнул воздух, а уже он начинал лихорадочно соображать… Тело было ещё подо льдом, течение увлекало его куда-то вниз по течению, поперёк лунки горизонтально лежало ружьё и рука намертво ухватило его ложе, это и задержало тело от окончательного затягивания под лёд… Его что-то дергало, тащило, Фёдор оглянулся, а на льду, упираясь и царапая поверхность льда, собака старался уползти подальше от него, натягивая поводок, создавая дополнительную тягу к спасению, у пса работал инстинкт самосохранения. Когда вернулось самообладание, Фёдор стал соображать, каким образом надо вызволять себя из этой холодной водяной могилы…
Вспомнил случай, рассказанный одним политкаторжанином, с солидным стажем, прожитых в тюрьмах и скитаниях лет, что надо потихоньку надламывать лёд, налегая телом до того, как появиться твёрдый и устойчивый, потом опираясь на ружьё попытаться вылезти из полыньи, всё тело переставало слушаться от холодной воды. Медленно, стискивая зубы от дрожи стал подтягиваться и ложиться на бок потом на спину. С великим трудом, боком с перекатом выбрался на лёд и плашмя, не рискуя, пополз на берег, на спасительный берег. Собака, натянув повод, всяко помогала ползти Фёдору до заветного места, надо было торопиться, тело переставало чувствовать себя, ещё немного и останется лежать оно, коченея окончательно. Под берегом встал с трудом, еле передвигая ноги, дошёл до земли и стал кататься из стороны в сторону, бить себя, приседать и опять падал и катался. Медленно, но тело начинало подчинятся ему, он стал его чувствовать, где-то в ступнях опять закололи тысячи иголок, руки стали постепенно сгибаться, а пальцы разжиматься, он схватил собаку в объятия, благодарно стискивая, грея руки… Пёс не понимая, не совсем принимал такую порцию благодарностей, недоумённо старался освободиться. Теперь самое главное разжечь костёр, тогда утвердительно можно сказать, что спасён…
Место для костра выбрал в ложбинке, защищённой от ветра и, чтобы тень от деревьев не падала. Благо день сиял, и солнце хорошо прогревало землю. Теперь Фёдор мог быстрее двигаться и скоро насобирал на костёр сухостоя, во множестве бывшего в кустарниках, достал из-за пазухи завёрнутые спички, к счастью сухие, настрогал ножом лучины. Костёр, сложенный шалашом быстро разгорался. На три упирающихся палки развесил мокрую одежду, выжав предварительно… Снял сапоги, порадовался, что предусмотрительно завязал голенища - вода почти не попала внутрь сапог, и присел отогреваться… Тепло приятно стало разливаться по телу, щипать отогревающие ноги, руки, проникать в нутро, щекоча возрождающейся жизнью. Только теперь по мере возвращения его к жизни он мог в полной мере осознать опасность, какой подверг себя, каких – то полчаса назад. Подверг не только себя, но и всю семью, жену, двух детей и не родившегося третьего… Как они без него могли бы выжить, существовать…, как? Ладно бы юнец незнающий, а то прошедший многое и видевший немало смертей в своей жизни так глупо попасться… Сделай крюк в несколько километров до переправы и не было бы всего этого…
Рядом лежала собака, отдыхала. Видимо размышляла, что случилось с хозяином… Зачем в реку-то нырял?, странно это… Чудно…
Чудно устроен человек в своём устремлении к цели, забывая напрочь, и опыт прожитых лет, и предостережения окружающих людей. Вот тебе и вода, о которой цыганка предупреждала… Но не пройди через это, не вспомнилась бы она, пройденными годами отброшенная в забытье. Случилось и вспомнилось… Да как вспомнилось, ярко, красочно, словно вчера и произошло… Чудно устроен человек – всё в нём! и хоронится до времени.
Одежда быстро подсыхала, от неё валил пар, отогревался и Фёдор… По мере высыхания вещей он одевался, костёр не тушил, боясь опять окоченеть. Бессонная ночь, пережитое потрясение клонили ко сну… Пригревшись, он задремал… Виделось во сне широкое поле, ковром раскинулось в ширь и в даль со множеством цветов, а по нему, как по воздуху плыл навстречу его «ушедший» сын и было радостно и светло, по особому волна забытого блаженства прокатилась по всему его естеству, восторгом отозвалась в глубине души, где давно там властвовали тоска и горе, а ещё раньше поселилось там чувство страха, за себя, за жену, за детей… Вот наконец он может сказать своей Наде, что ушедший сын вернулся и он здесь. И нет с ним того страха, который каждый раз он испытывал по ночам, когда слышал работающий рокот мотора автомобиля, время работы бодрствующих «воронков» с блюстителями порядка – всё это позади, они вновь все вместе: «Слышишь?…, Надя?»...
От своего голоса Фёдор проснулся, скорее вскинулся, как это было в тюремной камере, когда ночами вызывали на допросы, часами долгими длившиеся, изнуряющие монотонными вопросами, когда он тупо уже ничего не соображал от бессонницы и побоев… Вскинулся и стал приходить в себя, входить опять в ту реальность, которая отошла в сторону во время сна… Сколь времени проспал – он не знал, но по солнцу определил - близко к полудню… Костёр догорал, от реки тянуло прохладой, одежда вся высохла. Он ещё подкинул дров, пламя, охватив сухие ветки, воспрянуло, костёр затрещал горящими дровами. Ещё полчаса, они теперь уже роли не играли – он встанет и пойдёт… Ещё в один переход и он дома.
Отдохнувший Фёдор быстрым шагом зашагал по пролеску и углубился в сосновый лес. Деревья высокие, уходящие кронами к голубому пространству, где-то в вышине шумели, раскачиваясь… Птицы звонко пели, звуки их, отражаясь от многих стволов сосен, создавали многоголосую полифонию… Она успокаивающе действовала на него. Не останавливаясь, подавшись вперёд, Фёдор зашагал походкой ходоков на далёкое расстояние.