Славгородская повесть

         

I.
Славгород! Скажи, читатель, это слово вслух громко: Славгород!!! Моё воображение выдаёт вид этого «града» среди бескрайних  многоцветных полей Кулундинской равнины в окружении белоствольных берёзовых колков.  Красавицы – берёзы,  трава–мурава, а ещё, непременно - зеркало воды, голубое зеркало, в котором отражается чистое и безоблачное небо юга Сибири.
Далеко до западных границ России: до Черного и Балтийского морей, дошли рассказы ходоков возвратившихся из Сибири о природе, красотах и богатстве Алтайского края.
И потянулись со всей необъятной России люди на восток, к лучшей жизни на сибирские чёрные плодородные земли, к славному поселению под названием Славгород.
 Сто лет назад, обоз, состоящий из пяти подвод, пятнадцати человек, мужского и женского полу вместе с детьми, остановившийся около поселения, услышал, от вышедших навстречу ему людей, долгожданное слово – Славгород, что перед ними, наконец, сибирское поселение Славгород.
Умилились от этого, услышанного ими, слова переселенцы. Кто-то облегчённо вздохнул и выдохнул: Наконец-то!  Кто-то из женщин незаметно вытер уголком платка, появившиеся слёзы радости. Ведь это был конец их длительного и тяжёлого пути на восток.
Детей сняли с телег, и они стайкою побежали по лугу, разминая уставшие от обездвижения ножёнки.
- Кто такие? – спросили их славгородцы, - откуда путь держите?
От детей отделилась главная зачинщица детских игр - всех веселей и бойчей, ещё не девчушка и уже не ребёнок, отроковица - Ульяна и на одном дыхании заученно выпалила:
- Мы - переселенцы на новые земли по призыву Столыпина, мы – «таврычаны» - из Крыма Сыроватченки!
Ульяна, прокричав, повернулась на голых пятках и, юркнув в толпу прибывших переселенцев, спряталась за спины взрослых.
Прибывший к переселенцам, волостной старшина Славгорода объяснил - в каком порядке идёт заселение, и показал место в поле, где можно обосноваться.
Переселенцы дружно распрягли лошадей, стреножив, пустили на луг пастись, а сами развели костёр. Женщины готовили ужин. Над костром повесили большой казан, в котором готовили кулеш из муки со шматом сала. Вскоре посреди поля стоял стол – центр жизни, который мужчины соорудили из разборной брички, служащей в течение всего длительного пути путникам в качестве трапезной, расставив вокруг стола скамейки.
После ужина каждый нашёл себе место, чтобы присесть, притулить к чему-нибудь свою усталую спину, разметав свои обессилившие ноги и руки. Оставалась самая последняя необходимость – необходимость радостного душевного подъёма.
И вот Варвара, собиравшая посуду со стола, потихоньку зачала песню:
Голубь - голубчик! Голубь сизенький!
            
И весь род Сыроватченков, от мала до велика, каждый по - возможности своего голоса, но очень дружно подхватил эту песню:
Скажи голубчик, где мой миленький?
В тишине увядающего дня, над степным сибирским Славгородом полилась песня, поставленная не хормейстером, а народной любовью к песне. Славгород замер, слушал.

II.
С раннего утра, определившись со строительством – кто  и чем будет заниматься, застучали топоры. Несколько мужчин начали заготавливать ивняк. По контуру двора забили колья и стали завивать плетень. Работали все, как пчёлы, как мураши. Дети, сочетая труд с игрой, изображая скачущих всадников, подтаскивали из зарослей срубленные ветки тальника, так называемую «таврычанами» - чащу. Вот уже  ограда готова! Пора плести и жильё. Мужская часть завивала стены, а женская - вальковала. На долю детей выпало труда не меряно. Всё необходимо было поднести, подать, поддержать. Трое топтали глину со старой соломой. Топтать надо было так, чтобы вальки, которыми закидывали плетень, были крепкими, высохнув – не выдувались ветром, не вымывались дождём.
Построив хаты, «таврычаны» стали славгородцами. Так появился в Славгороде кош «таврычан», сделанный из трёх ворот, по количеству глав семейств.
Люди – «таврычаны» были трудовыми, брались за всё сразу: строили, пахали, сеяли с раннего рассвета до позднего заката, как муравьи в летнюю пору. Жили «таврычане» дружно и споро. Были в Славгороде жители-старожилы, переселенцы-калужане, и из других районов центральной России, а эти переселенцы были «таврычаны». «Таврычаны» отличались и от старожилов и от русоволосых, как на подбор, калужан. Глаза калужан напоминали к полудню своей голубизной, цветки льна. Белесовато голубые глазёнки детей-калужан были смешливыми и озорными.
«Таврычаны», тоже, как на подбор, были похожими друг на друга, все были – черноволосые, чернокудрые –с волосами цвета воронова крыла, с синими глазами, впитавшими в себя цвет вод синего моря – Чёрного моря, откуда они и прибыли.
Черноволосые, курчавые головёнки «таврычан» мелькали то тут, то там.
Нрава «таврычане» были строгого. Сорока шестилетний дед Фёдор, был самым старшим. Если что, то только он, иногда мог прикрикнуть на жену или на невестку или другого члена семьи. Трое парней, возраст которых подходил к семнадцати годам, занимались, кроме всего прочего, воинской подготовкой, чтобы быть настоящими защитниками Отечества. 
Женская половина состояла из бабушки, которой было сорок лет, двух снох и четырёх сестричек. Самой любимой для всех  была Варвара. Коса её была до пят, расчёсывать эту гриву-косу приходилось всей женской половине.  Коса заплеталась на неделю, и чтобы, не приведи Господи, не завелась в волосах живность, голову умащивали настоем горького красного перца. Аромат от головы был удивительно приятен, а волосы хорошо расчесывались и блестели.
Поселенки женского пола, «таврычанки», были все, на удивление, если сказать, что красивыми, то этого будет мало. Особенно отличались они необычайно белым цветом своей бархатистой кожи. Белизну свою они – девочки, начинали охранять с пятнадцати лет. Для этого девушки носили белые вышитые рубахи с длинными рукавами, и по краю рукава – кружево, чтобы обязательно закрывалась кисть руки от лучей солнца, чтобы не могла загореть. На всех женщинах были длинные сарафаны или юбки, чтобы, не дай Бог, девичья ножка не обожглась солнышком.
А ещё интересные были их очень тонкой материи платки, их называли «таврычаны»  - «платы». Повязывались платы на голове таким образом, что солнышко не «засмолило» ни лба, ни щёчек, ни белоснежной лебяжьей девичьей шеи. Так с пятнадцати лет «таврычанки» хранили свою красоту для будущих избранников. Так жили «таврычане» на Кулундинской земле год за годом.
Вальковать (Новороссийское) – о строениях, забивать смесью глины с соломой.
Кош – селенье, стан.
Споро - в значении успешно.


А парни-избранники в это время мужали, возраст их подходил к семнадцати годам.
Главной и любимой заботой их был вороной жеребчик - Бегар. Подрос за это время и Бегар.

    Был у «таврычан» уговор, кто первым оседлает Бегара, тот и будет жениться первым, а кто будет из парней призван в армию, тому будет отдан этот жеребчик.


Бегар был очень ухоженный, ежедневно почищенный, выкупанный и расчёсанный. Он легко гарцевал по полю и учился носить пока только седло. Готовился одновременно, вместе с юношами, к строевой службе.
Каждый из трёх парней обучал Бегара строевым хитростям – послушанию, оглушительным крикам. Конь не должен был ничего бояться: ни пуль, ни грохота разрыва бомб, ни огня, ни воды, он готовился для службы в армии! Сильный, смелый и послушный конь - это первый друг и спаситель в бою для всадника. Бегар этим требованиям отвечал.
Трудовые будни сменялись праздниками. К троице земля, кустарники и деревья покрывались травой-зеленью. В хатах стелили богородскую траву – чабрец, чтобы запах был духмяный и сохранялся на весь год, до следующей весны. Возле дверей и над входом весили берёзовые ветки, приглашая красоту в жилище. Праздник!
Занимались этим нетрудным делом ребятишки.
В воскресенье люди шли, чинно и не спеша, семьями в церковь, красиво разодетые, с открытыми  весёлыми лицами, парни в начищенных сапогах, девушки с  разноцветными лентами, вплетёнными в косы. Во главе семьи шли родители: отец с матерью.
Ефим, которому исполнилось семнадцать лет, вернулся из церкви взбудораженный, растерянный и смущённый. Сегодня в хоре он услышал голос Ангела. Только Ангел мог иметь такой - столь высокий, чистый и чарующий голос. Сердце Ефима выпрыгивало из груди, он не понимал, почему сердце его хочет выпрыгнуть из груди, и что с ним происходит? Какая-то птичка-малиновка сидела и пела где-то у него внутри, в душе.
- Но кому, кому принадлежал этот удивительный, ангельский голос? – постоянно думал Ефим.
На следующее воскресенье Ефим решил снова пойти в церковь, чтобы снова услышать этот милый голосок. Ефим не мог дождаться следующего воскресения. Понедельник, первый день недели, показался Ефиму бесконечно длинным и нескончаемым, даже работа не отвлекала его от единственного вопроса: кто так пел? Когда же наступит воскресенье и удастся ли ему узнать - кому принадлежит этот ангельский голос?
Наконец наступило воскресенье. Ефим стоит возле хора, слушает, как певчие приветствуют друг друга:
- Здравствуй Стёпа!
- Здравствуй Варвара!
- Здравствуйте тётя Анюта! Анна Яковлевна!
- Здравствуй Пётр!
Только когда хор запел, Ефим снова уловил этот ангельский голос, этим голосом обладала наставница хора молодая, двадцатилетняя девица Анна Яковлевна. Её стан был Богини, черные глаза - омут. Этот омут чаровал многих достойных парней Славгорода, но Анна Яковлевна ждала своего избранника. Очаровательный голос заглушил все другие чувства Ефима. Ему хотелось слушать и слушать этот голос, это волшебное пение, не взирая ни на что, слушать, как ведёт все голоса за собой Анна. Но вот хор умолк.
Возвратившись из церкви, Ефим в этот раз был ещё более возбуждённее, чем в прошлое воскресение, он скинул с себя тесный пиджак, хромовые сапоги, душную косоворотку, тугой кушак, надел свободные одежды, выскочил из хаты и побежал к конюшне. Богар стоял в конюшне, с нетерпением подергивал шёлковистой шерсткой на спине. Холёный – он ждал своего седока!
Ефим заскочил ему на спину, Богар, почувствовав седока, выскочил из конюшни в открытые ворота и понёс на себе всадника мимо куреней, за Славгород, в поле. Ефим скакал и кричал: А-а-а! А-а-н-я-а!!! Как кричат, всадники, скачущие на врага в стремительную, боевую атаку, дав полную волю коню! Потом Ефим кричал неистово, радостно, от родившихся в душе чувств: А-а-н-я-а! Я люблю тебя! Я люблю тебя, Нюра! Я люблю тебя, Аннушка! Я люблю тебя, Анна Яковлевна!!!


   III. 
Раскулачивание – это слово когда-то было на слуху, но теперь пропало. Не хочется людям помнить плохое. Говорят: Не буди зло, пока оно спит! Но вспоминать надо, потому что это было с нашими предками, всего-то одно - два предыдущих поколений пережило это.
Жили себе и жили работяги в Славгороде, звали этих работяг Сыроватченки. Они всё делали споро, все вместе – дружно. Пахали и сеяли, косили, строили, любились, женились и, естественно, плодились. По вечерам пели песни. Иногда, может быть, одну, но, обязательно, нужно было спеть вечером песню.
Наступило время раскулачивания, и большой их кош стал первым большим бельмом на глазах советской власти. Слишком уж хорошо и дружно жили Сыроватченки!
Погрузили на брички старшие братья своих жён и детей – уехали в неизвестном направлении. Остался в огромном подворье один Ефимовский выводок: Аннушка с тройкой детей, да сестрицы, не успевшие выйти замуж.
Раскулачивания ждали, но уже не боялись. Что взять у молодой семьи, да у девчат-сирот? Одна коняга, одна корова, один телок, да десяток кур. Сообщили добрые люди, что раскулачивать будут не их, Сыроватченков кош, а Петуховых. Узнав об этом, Ефим ночью помог собраться и уехать Петуховым из Славгорода в отдалённое село, чтобы не разорвали семью Петуховых в клочья, не разослали по всему Сибирскому краю, не разбросали детей в разные стороны – бескрайние края России.
Всё таки не оставили в покое местные власти кош Сыватченков. Уж слишком он был хорош! Строен был на большую семью, на три стороны, на три входа - три двери, по количеству хозяев. Конфисковали власти у Сыроватченко дом  и обосновались в нём.
Ефим погрузил кучу баб и сыночка Алексея на телегу и снова, в след за братьями, направился на восток.
Скоро только сказка сказывается, да не быстро дело делается. Подросли дети. Сын вымахал под два метра ростом - богатырь, чернокудрый, синеглазый красавец-силач, умелец на все руки, голосистый песенник. Женить бы надо, да началась Великая Отечественная война.

1V.

Ушли отец с сыном защищать родную землю Русскую.
Однажды во время обстрела вырвало вражеским осколком у Ефима левый бок. Истекающего кровью Ефима положили вместе с погибшими – мёртвыми. Но по законам военного времени документы на погибших, должен был подписать военный врач, засвидетельствовавший смерть солдат. Врачом этим оказался никто иной, как Петухов, семью которого когда-то спас при раскулачивании Ефим. Как говорится - земля круглая. Истина жизни. Зло порождает зло, а добро порождает добро! Хирург Петухов захотел увидеть своего спасителя в последний раз, хотя бы мёртвого, но нашёл его ещё полуживого. Это «ещё» было маленькое, но оно было! Была проведена срочная операция. Месяц лежал Ефим и не приходил в себя, но всё-таки выжил! Может быть, благодаря умелым рукам своего спасителя хирурга Петухова, может быть, благодаря горячим молитвам любящей жены Анны Яковлевны, может быть, благодаря самому Господу Богу.
Вернулся Ефим с фронта домой живым и подарили они с любимой женой - Аннушкой миру ещё деток. Через десять лет после окончания войны нашёл Ефима орден «Красного знамени» за то, что под  Кёнигсбергом наткнулся он в лесу на отдыхающую группу фрицев. Все немцы от усталости спали мертвецким сном. Пособирал у них Ефим автоматы, боеприпасы, разбудив спящих немцев автоматной очередью, привел их тёпленькими к своему штабу.
Алексей Сыроватченко, по прибытии на фронт. Был определён командиром части  в разведку, так как он был молод, силён, имел золотые руки, а самое главное, был умницей.
Алексей, охотничая, ходил с детства на лыжах по горам Алтая, плавал в воде, как рыба, имел хорошую память, хороший голос, пел песни, романсы, арии, услышанные где-то и хотя бы один раз.
Но тут случилась война. Законы у разведчиков непреложные – если зацепила разведчика пуля-дура, выносить раненого любой ценой. Не единожды выносили Алексея с территории захваченной противником, но более всего Алексей выносил своих раненых друзей.
После медсанбата, ещё в бинтах, обычно, возвращался Сыроватченко в свою часть; потому что он чувствовал, что его ждут.  Алексей понимал, что сильный, мужественный, всё умеющий, всё могущий добрый и весёлый – такой, каков есть,  он нужен командиру, друзьям и товарищам.

Вот уже восточная Пруссия, Кёнигсберг.
Вот уже в который раз Алексей выходит из медсанбата. Алексей пишет своему отцу Ефиму, воюющему где-то рядом под Кёнигсбергом, в письме, что он тоже под Кёнигсбергом.
На фронте было затишье, Кёнигсберг взят нашими, советскими войсками. Ефим сходил к командиру, попросил разрешение сходить к разведчикам, повидаться с сыном Алексеем. И вот уже Ефим у разведчиков, в домике, только нет его сына. Алексей позапрошлую ночь пропал без вести, вышел подышать свежим воздухом и исчез. Где он никто не знает, как под землю провалился! Только на крылечке дома лежит аккуратно сложенная его лейтенантская форма. Как будто кто-то, издеваясь, смеялся над разведчиками, не всё вам быть всемогущими, есть ещё и другие силы.  Нет офицера-героя, командира взвода разведчиков и всё тут! На вопрос отца: Где Алексей? Раздосадованный капитан, командир роты разведчиков, ничего не мог объяснить.
- Забери, отец, хотя бы вещи своего сына! Нам они ни к чему, а тебе, все ж, какая - никакая, а память о сыне! – сказал капитан Ефиму. Забрал Ефим, и форму сына, и документы, и награды и возвратился к себе в полк.
Закончилась война, возвратился Ефим с войны. Не верила Анна Яковлевна, что её сын погиб на этой страшной войне. Всю войну, ночи напролёт плакала она и молилась о здравии своего сына Алексея и мужа Ефима. «Муж Ефим возвратился с фронта живым, должен, обязательно, и сын возвратиться! – успокаивала себя Анна Яковлевна. После окончания войны прошёл год. Анна продолжала молить бога о здравии сына Алексея, своего первенца, рожая которого, она сорвала и навсегда потеряла свой изумительный, ангельский голос. Ангельский голос Анны исчез после родов навсегда.
Любящее материнское сердце Анны говорило, что сын её – Алексей жив. Действительно, Алексей через некоторое время вернулся домой живой и в своём рассказе поведал матери о том, что  случилось с ним в ту проклятую ночь в апреле 1945 года.
Выйдя из дома, перед сном, Алексей решил пройтись в саду, где цвели каштаны. Таких деревьев он никогда в Сибири не видел. Проходя по алее, он почувствовал удар по голове, из глаз посыпались искры, наступила темнота. Очнулся Алексей в холодном и сыром подвале, заставленном бочками различных размеров. В подвале пахло солониной, копченостями, различными приправами. Несколько человек-немцев, из числа местных жителей сидели рядом, разглядывали его документы. Когда увидели, что их пленник очнулся и пришёл в себя, один из них прочитал приговор на ломанном русском я зыке. Из зачитанного немцем приговора Алексей понял, что он – Сыроватченко Алексей Ефимович приговаривается, как офицер вражеских оккупационных войск, незаконно вступивших и захвативших немецкую территорию, к длительной и мучительной смерти.
Раздев до гола, немцы, заткнув кляпом рот, связанного по рукам и ногам Алексея, в сидящей позе поместили в бочку с рассолом, где на дне пальцами ног, он ещё ощутил  огурцы. Бочку закрыли сверху крышкой и забили гвоздями. Одежду, аккуратно свернув, отнесли и положили на крыльцо дома, который временно занимали разведчики. Пусть русские погадают, да подумают!
Соляной раствор начал своё дело, израненное, избитое в ссадинах тело Алексея начало гореть. Кричать солдат, освободиться от пут не мог. От боли Алексей потерял сознание. Сколько времени разведчик находился в бочке с рассолом, он вспомнить не смог. Сознание к нему вернулось через многие месяцы бредового состояния, проведённые в госпиталях. Находясь в госпитале, Алексей долго спрашивал себя и вспоминал, как же он остался жив? Алексей вспомнил, как доставала его из бочки с рассолом молодая девушка-католичка. Как, надрываясь, тащила она его из холодного подвала, через какие-то руины разрушенных зданий, как подобрал его первый встречный советский патруль и доставил в госпиталь. Многие месяцы Разведчик был на грани бытия, на грани жизни и смерти.
Придя в себя,  Алексей не мог вспомнить: кто он такой, как его зовут, как его фамилия, кто его родные, в какой части служил, что с ним случилось? Единственное что он мог, слава Богу, что вернулся к нему дар речи – это только говорить. На вопрос раненных: как тебя зовут? Он отвечал, что не помню! Солдаты называли ему свои имена.
- Может Володя?
- Не помню! - отвечал разведчик, стесняясь того, что он не помнит, как его зовут.
- Может Николай?
- Нет! Не Николай!
- Алексёй?
- Не помню!
- Фёдор?
- Нет! Не Фёдор.
- Лёня?
- Лёня? Что знакомое имя, наверное, я – Леня! Да, меня маленьким так окликали: Лёня!  Лёня! – вспомнил, наконец, Алексей, - я – Лёня!
Наконец у разведчика появилось имя. Теперь он лежал и вспоминал свою фамилию: Какая же у меня фамилия? Иванов? Нет не Иванов. Алексей снова задумался -  Сидоров? – Нет! Не Сидоров! Козлов? - Нет! Не козлов! - Петров? Нет! Не Петров!
Алексей попросил у медсестры листок бумаги и карандаш, на листке бумаги написал алфавит и согласно алфавиту стал перебирать в памяти, про себя, фамилии, которые он вспоминал. Когда дошёл до буквы «Т», то вспомнилось ему слово «таврычанин». Я - Таврычанин? Таврычанин – это человек родившийся, живший, живущий в Таврии. Сначала было племя тавров. Тавры! Тавры! Тавры! Нет, фамилия у меня не такая! Нет! Я не Лёня Тавричанин. Но почему же это слово «таврычанин» у меня в голове крепко засело?
Вспоминая свою фамилию, Алексей заснул и приснился ему сон, как тётка Ульяна, его няня, выходила замуж. На свадьбе все смеялись: Надо же! У жениха и невесты фамилии похожи: Сыромятин и Сыроватченко! После сна Алексей долго вспоминал ещё адрес своей няни Ульяны и вспомнил. Но адрес материного дома Алексей, сколько не вспоминал, вспомнить не смог. Когда раны зажили, Алексей решил поехать и найти свою тётю Ульяну.  Через тётю Алексей нашёл и всю свою большую родню, у отца с матерью - свои документы, ордена и медали.
Женился Алексей, с женой Ольгой нарожали детишек. Прожил Алексей восемьдесят лет. Конечно, болели его старые раны, зато матери его, Анне Яковлевне, не пришлось хоронить своего единственного сына. Святая её молитва о здравии сына долго ещё жила, охраняя и оберегая Алексея, её первенца – драгоценность, не сравнимую ни с каким златом-серебром.