ЧАСТЬ СТО ОДИННАДЦАТАЯ (1902-1904)
Глава 111.118. УСПЕНИЕ…
Я проснулся свежий и радостный. Я – здоров?… И зная, что я здоров, я потянулся сладко. Успение Пресвятой Боородицы сегодня!.. Вон и зеленые ивушки под образами и по углам, над дверью, над моей кроватью. Ивовой рощей пахнет. Я смотрю через голову – повисли длинные листочки, свежие, – зеленые слезки. Срываю, разминаю… – пахнет сыростью речной. На подоконнике – пунцовые пионы в банке, – Успение.
Я из кровати слышу, как пахнет пионами, их сладкой и горькой свежестью, – шуршащим холодочком. Я – здоров!.. Руки мои тревожны, хотят свободы. В доме, кажется, никого, – ушли с цветами.
В кухне, внизу, выстукивает котлетный нож – кухарка начинку рубит, пирог готовит. Господи, я здоров!.. Милые мои ивушки, тихие… Стучит-прокатывает рубель, – это Даша белье катает, – торопится, кофточку будет гладить. В передней, за моей дверью, кукушка прокуковала – десять. Кукушка, ивовая роща… – праздник!..
Заглядывает Даша, новая, незабудковая Даша. Платье на ней шумит. Белое платье, в незабудках.
– Даша, а я здоров! – весело кричу я. – Совсем не кружится…
– Будете одеваться?… А то полежите… обедня нонче долгая.
Грустная она сегодня. Да и все эти дни – какая-то… Словно что потеряла – и не найдет.
– Слава Богу… вот вы и выздоровели. Будете жить, долго…
Она ходит по комнате, что-то ищет. Поправила голубые занавески. Нагнулась к пионам.
– Хотите, на столик к вам?…
Теперь – она почему-то не говорит мне «ты», не шепчет. Потому что я выздоровел?… А еще недавно шептала «милый» и целовала руки. Я чувствую – что-то с нею, случилось "что-то". Ее я люблю больше всего на свете. Чисто ее люблю, духовно. Духовно – мне очень нравится. Вот: так и надо – любить, духовно. То есть, идеально?…
– Андрюшичка… – говорит Даша и не смотрит – в окошко смотрит. – Помолиться хочу за вас… в Марие-Магдалинскую женскую пустынь завтра пойду пешком…
Ах, какие веселые ивушки!.. Пойду, цветочки собирать буду, сплету веночек…
Я вижу ее профиль, тонкий, с впалою щечкой, с заострившимся носиком… косит голубой глазок.
– Ты хочешь исполнить обещание? Сколько я причинил хлопот… Помнишь, сказала тетя Катя?…
– Глупости какие!.. Я даже рада… пойду и пойду ходить, в станице, хуторе ли где заночую… хорошо-о!.. А скучать станете без меня?…
Она нагибается к пионам, долго-долго…
– Немножко буду скучать… – хочется подразнить ее. – Чуточку поскучаю. А ты?…
Она отрывает лицо от цветов, смотрит, ко мне идет… Я вижу ее глаза. Они печальны. Она тихо подходит, оглядывается на дверь, садится на край постели.
– Ах, буду об вас скучать… – говорит она грустно, перебирая край одеяла в пальцах. – Привыкла я к вам, Андрюшичка … Да что!..
Она вскакивает с кровати и начинает прибирать в комнате. Ставит на столик цветы. Смотрит на меня как-то странно, – и вот, начинает опускаться, опускаться, хватает мою руку, стискивает ее…
– Ах, милый… Андрейка мой… покажите глазки… посмотрю… – в слезах говорит она, сжимая мою руку. – Идет кто-то?… Нет, обедня долгая…
Она тычется головой в мою подушку, я вижу ее косу, щекочет мои ресницы. Сегодня она в косе. Я украдкой ее целую, ее косу…
– Можно в душку поцеловать?… – спрашивает она робко, тихо.
Я открываю рубашку, оттягиваю голову, даю «душку». Мне приятно-щекотно, когда она целует. Я сам целую ее, в душистые волосы, вижу белый, как ниточка, проборчик. Меня не волнует это: я же люблю духовно. Она подымается, берет мою руку и начинает заматывать косою. Зама-тывает и так, и этак, – играет. Глаза ее печальны, начинает моргать, моргать. Она опускает голову, смотрит себе под локоть…
– Даша, почему ты плачешь? какие-нибудь неприятности у тебя?…
Мне больно слышать, как она всхлипывает и давится.
– Так… – говорит она изнутри, с усилием. – Вспомнилось… сирота я… и веночка-то никогда не завивала… – говорит она взрыдами, чуть слышно. – Будете скучать по мне?…
Я хочу ответить, но она вскакивает, не дает сказать. Она опять начинает убирать в комнате.
– А что, если обещалась чего, накажет Бог, если не сделать? Я знаю, что накажет. И наш Степан говорит… и сны я вижу, что надо… белой себя видала. А что я вам, Андрюшичка, скажу… Вот как вы совсем помирали, у образов… в тот вечер монашка к нам из Черноморской Марие-Магдалинской женской пустыни заходила… собирают они для Бога… ужинала у нас, ночевать оставили… Она мне чего сказала!..
Я ей сказываю, вот у нас казак-вьюнош помирает… третью неделю себя не узнает, а я Богу молюсь за него… даст Бог?… А она: «Даст Бог, молись – и даст Бог, обещай чего по душе!..». А Екатерина Федоровна скатилась к нам на кухню, кричит: «У него голова крутится под спину, кончается!». Я и пообещалась… при ней, при монашке той… мать Маргарита, хорошая такая. Она и перекрестила меня… «Вот смотри, говорит, он встанет!..». Вот и вышло, встали, Андрейка…
– Вот и сходи, конечно… – сказал я Даше, любуясь ее глазами: смотрела она, как Богородица!..
– А то накажет Господь… тем человеком и накажет. Монашка сказывала. Это – как испытание. Не шутка…
– Каким – «тем человеком»? – не понял я.
– А который… за которого обещалась!.. Может, чего опять случится… заболеть смертной болезнью. Так много разов бывало, будто…
– Ну, конечно… сходи… – суеверно подумал я, и стало мне почему-то стыдно: столько из-за меня хлопот!
– Люди везде живут… – кротко сказала Даша. – Для Бога… И Степан тоже говорит; «Живите с духом!..».
Она подошла к ивушке, остановилась, – будто стоит в лесу и, показалась мне светлой-светлой, как белая невеста. Почему-то я вспомнил Пасху, как она подарила мне яичко, два года назад как прыгала «сорокой»…