С корчёмством, то бишь с тайным производством и торговлею спиртными напитками и другими предметами, составлявшими монополию государства или обложенными акцизом, активно боролись ещё с 17 века. Но… Дела смоленской палаты уголовного суда за вторую половину 19 века говорят нам, что как с этой заразой не боролись, а она имела место процветать. Корчёмники проходили по смоленской губернии целыми партиями. Разъездные служители корчёмной стражи сбивались с ног, производя обыски в деревнях. К охоте на корчёмников привлекались воинские команды. Но самогона в губернии меньше не становилось.
В сентябре месяце 1848 года исполняющий должность корчёмного заседателя Зенкович с корчемными стражниками в количестве семи человек при унтер-офицере Смоленской инвалидной команды Спиридоне Воробьёве нагрянули с обыском в деревню Бердебяки Смоленского уезда. Мужичкам, видимо, было что скрывать, потому как означенные крестьяне, отобрав у воинской команды лошадей, вынесли служивых из деревни на кулаках. Зенкович и Воробьёв докладывали начальству, что их подчинённые сражались «аки львы», но были вынуждены отступить по многолюдству мпротивника. При медицинском освидетельствовании оказалось, что только у рядового Гаврилы Тихонова есть телесные повреждения – ссадина с опухолью на локтевом суставе левой руки. Сие повреждение приносит пострадавшему значительные страдания и требует медицинской помощи. А она в те времена была недёшева. Этого хватило Смоленской палате уголовного с уда для передачи дела в Военный суд, согласно тому 15 статьи 1607 пункта 3 Свода Законов уголовных. В данном пункте говориться что «из лиц Гражданского ведомства предаются Военному суду корчёмники, в случае сопротивления военной команде при выемке корчёмного вина». Об этом Палата уголовного суда извещала Смоленское Губернское Правление рапортом. Да уж, побуянили мужики на свою голову.
Осенью 1855 года корчёмная стража проводила обыск корчёмного вина в деревне Средние Мордашки Поречского уезда. Взяв в понятые десятского Демида Никитина и крестьянина Фёдора Яковлева, служивые отправились по домам. Оказалось, что весь народ в доме Михаила Григорьева гуляет на свадьбе. В амбаре Григорьева было найдено ведро хлебного вина. Объяснить его происхождение хозяин дома не мог. Ну как же на свадьбе-то народ не угостить как следует, вопрошал Михаил Григорьев корчёмных стражников. Всего ведро, да на всю деревню. Но вышедшие на шум брат Михаила Илья Григорьев да кум Никита Данилов были в таком изумлении от выпитого, что стражникам сразу стало ясно – водки было много. В чём они и обвинили Михаила Григорьева. Илья да Аникита встали на защиту чести родственника. И с таким пылом взялись её защищать, что корчёмная стража умылась кровавыми соплями. Как-никак морды у жителей Средних Мордашек были шире плеч. Да и какая свадьба без драки. Подвело буянов количество выпитого, на ногах они держались еле-еле. Связанных драчунов, Михаила Григорьева да изъятое ведро водки стражники доставили в Поречье в Земский суд.
По закону человек, у которого изъято корчёмное вино, подвергается штрафу в трёхкратном размере стоимости того вина в акцизном откупе. Попал Михаил Григорьев на 5 рублей 25 копеек серебром. Правда в законе была и оговорка, ежели корчёмное вино окажется высокого качества, то стоимость его при продаже в акцизный склад и стоимость проданной тары (того самого ведра) из штрафа удерживают.
Нынешний лозунг «Сиди дома» очень бы пригодился в январе 1850 года крестьянину деревни Резаново Смоленского уезда Илье Фёдорову. Тот оказался в районе сельца Вонлярово, имея при себе три рубля денег серебром на покупку корма для скота. Во всяком случае, он так сказал своим домашним. На его беду пристав 1 стана Краснинского уезда отставной капитан Андрей Ловейко разогнал в тех местах большую партию корчемников. Именно что разогнал. Захватил сани, лошадей, бочки с водкой, а вот всех корчемников упустил. И тут на свою беду на дороге показался Илья Фёдоров, с интересом разглядывающий царящую вокруг саней суету. Он было уж и прошёл мимо, когда раздался зычный голос пристава:
- Погоди-ка, мил человек. А ты чьих будешь?
-Господина подполковника и кавалера Василия Иванова сына Рачинского, деревни Резаново крестьянин Илья Фёдоров, - отрапортовался мужичок.
- О как, - оскалился Ловейко, - а какого ж чёрта ты здесь делаешь?
- Дык я того, за сеном.
-А я тебе расскажу, ты вот с этой водкой корчёмствуешь, ты мой сладкий сахар. Вяжи его, ребята.
Захваченную партию с Федоровым в придачу корчёмная стража привезла в Катынь, где пристав и устроил первый допрос Илье Фёдорову. Тот клялся и божился, что не виновен. Однако отставной капитан уже закусил удила. И способы внушения у него были те ещё. Получив в живот пару раз валенком, насыпанным песком, Илюха впал в уныние и согласился сотрудничать со следствием. А Ловейко уже диктовал его показания волостному писарю. Оказалось, что не за сеном ушёл из родного дома Илья Федоров, а вовсе даже в местечко Падоры в Оршанском уезде Могилёвской губернии в корчму. Купив там у еврея Залмана ведро водки, Федоров присоединился к партии корчемников, которые собрались проехать торгуя водкой по Краснянскому и Смоленскому уездам. И были в той партии Иван да Захар из деревни Тростянки Смоленского уезда, Никанор Васильев из Ухиньи, здоровенный чернявый человек по имени Василий, бравший сразу 20 вёдер водки у корчмаря. Также к партии присоединились, назвавшиеся дворянами Захар Жабыко и Андрей Путято, да государственный крестьянин Степан Иванов. Тот рыжий и с бельмом на правом глазу. Короче, имел капитан Ловейко о корчёмниках все нужные сведения , а вот поймать с поличным не мог. Все были вооружены дубинами, а у Жабыко имелись сабля да небольшой пистоль. А ночевала партия в деревне Корытне, у вдовы Агриппины Архиповой по прозвищу Василиха.
- Ты всё уяснил, или снова тебя валенком попотчевать?
-Уяснил, барин, уяснил.
- Ну так подписывай показания.
-Дык я ж ведь грамоте не обучен. Я на суде всё как велено скажу.
-Унетр-офицер, пошлите за священником. Заверит показания этого корчёмника.
Явился священник Павел Колосов. Картина его взору предстала более чем странная. На коленях к нему пытается бежать, что-то голося о покаянии, бородатый мужичок в потрёпанном тулупчике и без шапки, двое солдат его удерживают за руки. В углу за столом волостной писарь, а по комнате с трубкой в зубах разгуливет какой-то чиновник.
- Я пристав 1 стана Крансинского уезда Ловейко. Вам нужно заверить показания, данные пойманным моей командой корчёмником.
-Батюшка, отпусти душу на покаяние, смилуйся! Покаяться хочу, облегчить душу, - вдруг заорал удерживаемый мужик. И тут же получил по шее от одного из солдат, неча тут рот разевать.
Священник попросил оставить его с мужиком наедине. Пристав скривился, но всё же выгнал всех из комнаты. Заикаясь и плача, Илья поведал батюшке свою историю. Тот задумался. Кое-какие мысли у него родились, и Фёдоров был заинструктирован, как себя вести в суде. Показания Ильи Фёдорова отец Павел Колосов заверил собственноручной подписью.
На следующий день корчёмная стража с захваченным вином и преступником выступила в сторону Красного. В тот же вечер Илья оказался в одиночной камере Краснинского тюремного замка. Пристав, потирая руки, написал рапорт для уездного суда, и отправил водку на акцизный склад.
Но вот в суде дело пошло наперекосяк. Илья Фёдоров орал на весь Красный, что показания из него выбили, деньги кровные отобрали, истязали нещадно, что может подтвердить священник Колосов. На следующее заседание вызвали Колосова. Тот объяснил, что не видел как избивали Фёдорова, но нашёл его в большом расстройстве чувств, исповедовал, и тот поклялся ему на Священном Писании, что ни в чём не виновен. Пристав Ловейко имел бледный вид. Дело было передано в Смоленскую Палату уголовного суда. Там всё повторилось. Фёдоров орал о своей невиновности и причинённых ему побоях. Объяснял, что не знает никаких евреев в Оршанском уезде, Василисих, Жабыко и прочую корчёмную живность. Священник рассказывал о солдатах, крепко державших подозреваемого и отпускавшим ему подзатыльники. Ловейко докладывадл суду, что он полностью уверен в виновности Фёдорова.
Смоленские судьи оставили Илью Фёдорова в «большом подозрении» в деле о партии корчёмников в Краснинском и Смоленском уездах, и передали его Василию Ивановичу Рачинском под подписку. Ловейко же подал рапорт об увольнении с должности, и уехал в своё имение в Рославльском уезде.