(быль)
Летний солнечный день. Недолгий утренний тёплый дождик умыл лесок в логу, покосы в нём, льняное поле, что протянулось до самого тракта, пересечённого просёлочной дорогой. Перекрёсток исстари звался Росстанью: здесь прощались, расставаясь во времена военных лихолетий или вынужденно отправляясь «на чужую сторону», да мало ли ещё горьких причин, заставляющих покидать родные веками насиженные места.
Поле нежилось, купалось в солнечном свете. Лён так дружно цвёл, что, казалось, само небушко опустилось на поле и окрасило его в изумительный синий цвет. На каждом растении – чашечка из трёх лепестков с белыми краями, корона которых из пяти лепестков небесного цвета.
Над полем, высоко-высоко в небе, жаворонки звонко вели свою бесконечную песню, словно делились со всем миром радостью и счастьем.
Двое шли по кромке поля, внимая певцам и любуясь нежным голубым цветением льна. Не это ли радость да счастье, когда вокруг цветёт мир, и молодые уверены – так будет вечно. Увы, не вечно. Вот и у них…
Колхозная земля ждала специалистов, и Матвей-танкист, вернувшись с фронта, пошёл в агрономический техникум – будет механиком по сельхозмашинам. Вера, мечтавшая стать агрономом, после семилетки поступила на агрономическое отделение. Познакомились в общежитии на студенческом вечере.
– Матвей, что ты не познакомишь меня со своей сестрёнкой, вон, с осиной талией,
в голубой блузке? Как у тебя, светлая копна кудрей, такие же, твои, огромные
синие глаза. Познакомь, иначе – я сам… – вдруг услышал Матвей от стоявшего
рядом товарища по комнате, тоже фронтовика, лётчика, часто шутившего над
собой: «В конце войны, над Прагой, хамоватый фриц меня « приземлил», а мой
друг, не будь глуп, всадил ему в хвост факел, чем и поселил его в мать-сыру
землю… Меня же искусные эскулапы собрали из запчастей в единое целое.
Вот я, даже могу танцевать».
Матвей окинул девушку пристальным взглядом и несказанно удивился: он увидел лицо своей матери. Её образ он бережно хранил в душе все огневые годы: и когда выводил свой танк на поле боя, и когда кончились снаряды, шёл в лобовую атаку. Помнил и, выходя на битву, как молитву, мысленно вёл : «Моя мама, помоги в бою…». И материнское сердце чувствовало это. То ли её молитва тут, то ли сама Богородица – помогали… он в этом уверен. Выстоял. Недаром грудь в медалях. Только мама не дождалась сына: сердце её отмолилось за несколько дней до великой Победы…
Матвей вернулся в осиротевший родной дом к вечеру. Поутру отправился на кладбище: никто не видел его слёз и не слышал его рыданий над холмиком матери. Это был … безутешный плач малолетнего дитя, вдруг потерявшего маму…
– Можешь, лётчик, махнуть ей крылом, разрешаю. А я иду в лобовую… – почти
шёпотом ответил товарищу Матвей и твёрдым шагом направился к девушке.
– Сама юность! С приветствием к вам не совсем старый танкист, коему всего-то
неполных двадцать четыре. Приглашаю на вальс. Прежде скажите, кто вам изволил
скопировать образ моей матушки, да и меня тоже… – сказал, как продиктовал,
Матвей, надеясь разговорить девушку.
Девушка в знак согласия на танец шагнула навстречу, удостоив его дивным синеоким взором. И как бы оправдываясь, сказала: « Юность зовут Верой, которой шестнадцать, к вашему сведению, не совсем молодой человек. И мало ли на свете похожих людей… Мы с бабушкой эвакуированы из Ленинграда в 1941 году. Остались тут, поскольку бабушка (она учительница) не мыслит расстаться со здешними детишками. Да и возвращаться нам не к кому: все близкие погибли или на фронте, или в блокаду… Вот.»
Весь вечер Матвей танцевал только с Верой, не отходил от неё и на последующих. Полюбил ли он Веру – вряд ли. Но для себя рассудил так: «Три года учёбы пролетят – женюсь на Вере, умненькой, скромной, внешне похожи… Будем жить. А любовь, погибшую Любушку-медсестру, буду носить в сердце: будь проклята война, отнявшая у нас счастье…»
Медсестру Любу он встретил в прифронтовом госпитале, когда был ранен первый раз. Она его, можно сказать, на ноги поставила. И он впервые в своей короткой жизни влюбился, да так, что теперь, когда её уже нет, и часа не бывает, чтоб не вспомнил её, единственную…
Как её потерял? В последнем военном марте ранен второй раз. Его и ещё нескольких бойцов Люба сопровождала на полуторке в тыловой госпиталь. Откуда ни возьмись – немецкий стервятник. Бомба рванула вблизи машины. Очнулся Матвей только в госпитале. Из шёпота двух хирургов понял, что жив остался он один. В голове танкиста роились мысли разные: случаются на свете чудеса – Любушка жива, но если там только пепелище – значит, живых никого… Написал в госпиталь, где она служила – ответа не получил.
А Любу случайно обнаружили санитары недалеко от воронки, в придорожных кустах,твидимо, отброшенную взрывной волной. Без сознания, но живую. Из-за контузии в голову увезли в тыловой госпиталь, к тому же, как оказалось, она – в ожидании дитя…
Ночь накануне выписки танкист не спал. Укрывшись с головой простыней, вытирал непрошенные слезы расставания с первой любовью.
Утром, прощаясь с товарищами по палате, стараясь через силу шутить, сказал: «Други, не скучать, не хворать, волю врачей выполнять. А я пошёл войну заканчивать». Закончил вскоре, в Берлине.
Война сгорела в собственном пламени, спалив своих зачинателей, да и подпалив подстрекателей. Матвей на рейхстаге чёрной краской собственноручно вывел огромными русскими буквами: ВЕРНУСЬ, ТОЛЬКО ПОПРОБУЙТЕ ЕЩЁ!
***
На последнем курсе учёбы Матвей и Вера расписались. Матвей привёз молодую в свой дом. Ни свадьбы, ни вечера, да и в те трудные годы о торжествах не помышляли. Главное – работа. Матвей стал богом всей полевой техники. Вера на полях умело применяла полученные в техникуме знания, В доме была хозяйкой спокойной, умелой, будто век хлопотала по хозяйству. Жизнь размеренно устраивалась, а через год у них появился Илюша, первенец, как и родители, синеокий, кучерявый. Рос малыш – вылитый отец и неоспоримая копия матери. Словом, три в одном…
Как-то Вера занималась цветами в палисаднике. За спиной услышала чьи-то шаги и тихое «здравствуйте» – выпрямилась. У забора – молодая женщина, а возле неё мальчик, лет пяти. У Веры упало сердце – перед ней стоял Матвей, только маленький: те же огромные синие глаза, те же шапкой светлые кудри, тот же взгляд…
– Как вас звать? Не волнуйтесь из-за меня, я к вам с миром, – тихо произнесла
женщина.
– Вера я, жена Матвея. А вы кто?
– Любовь я, и не только по имени. У нас с Матвеем была любовь – вот
подтверждение, – спешила сказать женщина, прижимая к себе мальчонку. – После
бомбёжки я попала в госпиталь, а он, как мне сказали, погиб. Не могла и не
хотела в то верить – все эти годы искала его. И вот нашла. Только вы не
волнуйтесь, не за ним я пришла. Я к вам за участием…
– Заходите. Матвей дома, – еле выговорила Вера и дрожащими руками открыла
калитку.
Из открытого окна был слышен мягкий баритон, ему вторил детский альт: «Синенький скромный платочек падал с опущенных плеч…». У Любы ноги вдруг стали ватными – для неё он пел «Синий платочек» когда –то в госпитале, да и потом тоже… Помнит ли?
Матвей под «Синий платочек» кружил в вальсе, высоко подняв на руках трёхлетнего Илюшу, когда Люба с мальчиком появились на пороге.
Пение враз оборвалось. Поставив сына на ножки, Матвей шагнул навстречу гостям.
… Двое прошедших ад войны, крепко обнявшись, два самых близких друг другу человека, молча вытирали слёзы. Вера, видя их … горе и радость, накрывала на стол, вытирая свои слёзы. Сначала накормила детей. Проводив их играть в другую комнату, негромко сказала: «Пора и взрослым за стол, заодно и обговорим, как быть-жить дальше».
Обед, казалось бы, неуместен, но хозяйка настояла. Тягостное молчание было для всех мучительным. Разговор начала Люба.
– … Я к вам не с тем, чтоб нарушить семейное счастье, нет. Я к вам за
человеческим участием. Осколок около сердца «контролирует» мои деньки, боли
невыносимые, когда начинает шевелиться. Удалять надо, хочешь ли, нет ли. На
эти дни прошу приютить… моего сына.
Родных у нас с Матюшей нет: всех выжгла война…
Имя мальчика Веру не удивило. а скорее подвигло произнести: «…конечно. У Илюши будет друг, веселее…»
– Не друг, а брат, – строго глянув на Веру, решительно произнёс Матвей и тут же
не менее жёстко добавил. – Это и его дом тоже.
Люба первой встала из-за стола и по-военному сдержанно сказала: «Вот и решено. Вернусь, как встану на ноги». Позвала сына, крепко прижала к себе, поцеловала в макушку головы и тихо, на ушко, произнесла: «Побудь здесь, у добрых людей, я скоро приеду». Малыш спокойно кивнул в знак согласия и пошёл к Илюше.
Почти у выхода, Люба, как бы между прочим, негромко сказала: «День рождения у Матюши – 15 ноября».
Матвей вышел следом, выкатил мотоцикл и увёз Любу на станцию. Вернувшись, взял малышей за ручки и повёл на берег речки. Там, в могучих вётлах, к вечеру открывали свой концерт соловьи. Такие же, как в прифронтовой берёзовой роще, причудливые переливы. Такие же, что слушали с Любой…
Через неделю Матвей читал известие из госпиталя: Домнина Любовь Ивановна скончалась на операционном столе, диагноз, дата… Уединившись в саду, плакал, как на могиле матери. Зайдя в дом, усадил рядом жену и твёрдо сказал: «Вера, отныне у нас с тобой два сына. Вот известие… Если не можешь принять моего сына как родного, подниму их без тебя,,,»
– Матвей, я – как ты. Как объяснить Матюше?
– Ты женщина-мать. Обмозгуй, да и поласковее…
На следующее утро маленький Матвей, проснувшись, спросил у Веры: «Я маму во сне видел. Когда она приедет?» Вера сквозь слёзы только и смогла вымолвить: «…будем её любить. и я тебя тоже люблю».
Время летело. Матюша грустнел, вспоминая маму, но всё чаще, забываясь, называл Веру мамой, чему она в душе радовалась. Мальчики, почти на одно лицо, стали не разлей вода. Когда младший Матвей пошёл в первый класс, Илюша у него научился читать и считать.
В доме Матвея и Веры устоялся лад и покой. Родился ещё один синеглазый, кудлатый, Ванюша, чему безмерно радовались Матюша с Илюшей.
Семья – пятеро, как корона льна, все синеокие, белокурые, кучерявые. Счастье, да и только! Да вот что на свете случается: мотоцикл летел по наезженной полевой дороге, и вдруг … треск, заднее колесо – в воздух, отец и сын – по разным сторонам… Погибли мгновенно отец и средний сын, Илюша.
Из пяти лепестков остались три – синеокая троица: мама и два сына, Матвей да Иван.
«Как и очи, у них дела: один выбрал сине небушко – летает. Другой – сине море, плавает, – в день памяти погибших размышляла Вера Николаевна.– Царства небесного и Любе. Она Там заботится о моём сыночке Илюше, а я здесь – о Матюше…»
09.04.2020 г.