- Ох, забот полон рот, а во рту ни крошечки! – весело пропела Аграфена Никитична, с улыбкой заплывая в комнату. – Здравствуй, моя милая! Поди, скучать тебя заставила. Так не серчай. Делов у меня - пруд пруди.
Она стянула с головы тёплую шаль, оставшись в скромном домашнем повойнике.
– Ведь почитай всё хозяйство на мне. Уж так кручусь, верчусь, что и родных робят, бывает, до темна не вижу. Коровники, да маслобойня – тут ведь никак без пригляда. Но что поделаешь. Яков Семёнович с раннего утра до вечера сам в лавке трудится без устали. Как говорят - пошло дело на лад, да сам не рад.
Она коротко засмеялась заключила Пашу в объятия, прижавшись пухлой щекой к её щеке.
Сказать по правде, Паша прождала в гостиной у Мирковичей недолго. Работница, едва впустив, да проводив гостью в горницу, тут же послала за хозяйкой, а та не заставила себя долго ждать, и судя по всему, была искренне рада приходу невестки.
Из-за дверей, что по другую сторону комнаты, высунулись две любопытные ребячьи физиономии.
- А вот и чада мои, Миколка с Бориской, тут как тут! – заметила их Аграфена, изображая ворчливость. – Подойдите же, да поздоровайтесь с Прасковьей Андреевной.
Два темноволосых мальчугана тут же охотно подбежали к Паше, и получили от неё по поцелую в лоб. А мать, шутя схватив обоих, прижала головы детей к подолу юбки. Затем, взъерошив их вихры, да ласково шлёпнув по мягкому месту, отправила тех к няньке, в детскую.
- Яков Семёнович отец хоть и чадолюбивый, да больно строгий, – вздохнула Аграфена Никитична, присаживаясь рядом с Пашей на диване. – Миколку, старшего, с шести годков к науке приучает - грамоте, да арифметике. И ладно бы сам поучил, по-родительски! Так ведь сыскал учителя из образованных, да наказал, чтоб тот ребёнку спуску не давал. Иначе, говорит, не будет никакого толку. Теперь во всякий день, после обеда заместо игр корпит малец за книжками. А я, хотя дитё жалею, всё одно перечить не могу. Потому, как женщина простая, а понимаю, что отец родному сыну ничего, кроме добра не пожелает.
В голосе её сквозила нескрываемая гордость.
Тем временем на стол подали самовар, корзинку с ароматной сдобой. Да и собою хлебосольная хозяйка дома гляделась сдобною – румяной, пышной, сладкой, будто источающей домашнее тепло. И Паше было весело и славно чаёвничать в компании этой милой, уютной, явно доброй женщины. Нет, госпожа Миркович вовсе не напоминала ей потерянную мать, а даже и напротив, своей безудержной энергией, шумной словоохотливостью являлась, скорее, полной противоположностью её. И тем не менее, Аграфена Никитична обладала в глазах скромной Паши несомненным очарованием. Она будто притягивала к себе, и казалось, словно эта женщина способна превратить самые серые будни в праздник.
Хозяйка, с удовольствием отхлёбывая из блюдечка густо заваренный на травах чай, обратилась к невестке.
- Но что же ты, как поживаешь? Каковы твои дела, заботы?
Паша пожала плечами.
- Да ведь дела и заботы у Ивана Захаровича. А у меня что? По дому работницы, на кухне стряпуха. Мне же делов никаких не найти, окромя рукоделия. Так ведь и это не дело, а одна забава. Прежде, в посёлке у матушки, я вовсе не так жила.
- Так разве не любо тебе нынешнее вольготное житьё? – спросила Аграфена, изображая удивление.
И снова пожала плечами Паша. Да промолчала.
А госпожа Миркович продолжала рассудительно.
- Что я скажу тебе на это? Надо жить, как судьбой набежит. Да не корить себя за то, что хорошо живётся.
И посмотрев в глаза Паши внимательно, добавила с осторожностью:
- Да хорошо ли?
На что Паша, смутившись, отвела глаза.
А Аграфена Никитична, чуток подумав, хлопнула в ладоши, да позвав служанку, приказала принести настоечки…
Не прошло и получаса, как беседа меж ними пошла, как по маслу.
- Всё, чем ты тяготишься, милая, по мне давным-давно не внове.
Хозяйка раскраснелась, а небольшие, тёмные её глаза под набрякшими веками заблестели, подёрнувшись влагой.
– Глазеть в окошко днями напролёт – дело простое. Служить забавой мужу - тоже, занятие, поди, не сложное. И жить так можно долго. Ведь этак многие живут.
Она кивнула головой и усмехнулась грустно.
– Жить можно, только тошно. Наскучит этакая жизнь.
Она заботливо подлила настоечки сперва в стопку гостье, затем себе.
- Куда как хуже, что не в этом самая беда.
Паша аккуратно приложилась к стопочке, а проглотив, снова поморщилась. Однако продолжала внимательно слушать.
- Намного хуже, что наскучит и ему, да после опостылеет. Скука-то баба коварная. - Тётка вздохнула с затаённой горечью. – Она ведь для любви наипервейшая разлучница.
- Неужто, - с осторожностью спросила Паша, - Яков Семёнович, супруг ваш, вас не любит?
- Кто? Яшенька? – она лишь лениво махнула рукой. – Да любит. Как Яшке меня не любить. – и, хохотнувши, добавила, - Фетинья стара, да Федоту мила.
После осушила стопочку, да зажевала кусочком ковриги.
- Не только любит, да и уважает. А как меня не уважать, коли хозяйство его, да капиталы мои.
И, наклонившись к уху собеседницы, пояснила:
- Всё, что не приданое, то Богом бабе данное…
И, видя неприкрытое любопытство в глазах Прасковьи Андреевны, присовокупила поговорочку:
- На мужний разбой всю мошну не раскрой.
Порядком захмелевшая Прасковья слушала свою новообретённую родственницу всё с большим интересом.
Чуть более часа спустя, Прасковью Андреевну вместе с Марфушей, что дожидалась хозяйку на кухне, заботливо усадили в коляску Мирковичей, да отрядили домой, не забыв вручить с собой большую корзинку с гостинцами.
Худобашев, возвратившийся в дом после деловой беседы с купцом Алексеем Сапожниковым, застал свою молодую супругу в нежданно развесёлом настроении. Да разузнав о причинах того, мигом позабыл о важном разговоре напрочь.
http://proza.ru/2020/04/24/2171