(Литературный перевод рассказа "Atrocity Story" Курта Воннегута)
Наша группа освобождённых из плена американских военнослужащих была последней перед отправкой домой и должна была пройти через полевой лагерь Lucky Strike (англ. – прим. автора), что под Гавром на севере Франции. Ни в какие подразделения формировать нас больше не собирались после того, как всем выдали обмундирование и частично расчитали, поэтому всё своё время мы коротали между едой, сном и распитием эгг-ногов в палате Красного Креста. Полдень был жарким, и я находился в полудрёме, когда Джоунс пришёл меня навестить.
— Я разговаривал с одним лейтенантом из Комиссии по военным преступлениям, — сказал он, — и тот был сильно удивлён, когда я ему рассказал про Маллоти. Он ничего об этом не слышал, из чего я заключаю, что никто из наших ребят не отрапортовал о нём во время пересылки. Я выложил лейтенанту всё, что знал, и вдобавок сослался на тебя и Доннини. Он хочет видеть вас немедленно.
Я разбудил Джима, и мы втроём двинули к палате Комиссии по военным преступлениям. В Дрездене Джоунс, Доннини и я состояли в трудовом отряде из ста пятидесяти американцев — ста сорока девяти после того, как Стив Маллоти был расстрелян за мародёрство. Доннини был нашим главным по неотложке, и хотя в армии он не носил звания медбрата, он таки сумел однажды принять роды у местной немки во время крупнейшей авиабомбардировки Дрездена.
Старший лейтенант сидел за деревянным столом cо стенографом подле него. Поблагодарив Джоунса за то, что доставил всех нас, он кивком указал нам на стулья. Я заметил, что лейтенант был офицером береговой артиллерии. Он сразу принялся задавать вопросы, как только мы расселись. Стенографист записывал все наши ответы в мимеограф-форму комиссии по военным преступлениям.
— Так, значит, как звали этого парнишку?
— Стивен Маллоти, — ответил ему Джим и при этом выдал неправильное правописание его фамилии. Я тут же его поправил, явно раздражая стенографа тем, что вынудил того делать исправления.
— И он был родом из—?
— С восточной окраины Питтсбурга, — хором ответили мы с Джимом. Лейтенант потребовал говорить лишь одному из нас, поэтому я умолк.
— Он вместе с нами числился в 106-м полку, когда нас взяли в плен во время наступления немецких войск в Арденнах на юго-западе Бельгии; в 9-й или же 12-й роте 423-го батальона, я так думаю, — продолжил Джим, повернувшись в мою сторону за подтверждением.
— Не стану за это божиться, — сказал я. — Мне кажется, что то была, скорее, 11-я или 13-я рота 422-го батальона.
Стенографист на тот момент был вне себя.
— Хмм... — озадаченно произнёс лейтенант. Генерал, который судя по всему был во главе расследования, подошёл и встал позади Джоунса, внимательно слушая. — Когда именно Маллоти погиб?
— Должно быть 15-го марта, верно?
Мы с Джоунсом вдвоём согласно кивнули в ответ. Это действительно должно было случиться около того дня, потому что как раз в то самое время я находился в госпитале, когда Холл, мой приятель, навестил меня и рассказал о происшествии. Холл знал больше, чем кто-либо из нас, так как он был одним из той четвёрки, кому пришлось копать могилу для Стива; однако, Холл уже отбыл в Штаты, и нам ничего не оставалось, как собирать все события по частям в меру наших возможностей. Стенографист непрестанно покачивал головой, записывая наши столь размывчатые подробности.
— По какой причине он был расстрелян? — спросил генерал.
Я переживал за то, что Джим может выдать всё неверно, но тот справился с вопросом вполне хорошо:
— Видите ли... нас посылали работать на расчистку улиц Дрездена после разрушительного авианалёта. В те дни мы получали настолько мало провизии, что были вынуждены поодиночке тайно отлучаться с работ, чтобы проверить содержимое погребов близстоящих зданий, разрушенных бомбардировками, в надежде найти хоть какую-то пищу. Иногда нашими находками становились бочонок картофеля или консервы с вишней, мармеладом, морковью, репой или прочей снедью. Наша охрана все были в курсе того, чем мы занимались, но никогда не препятствовали, потому что мы иной раз приносили для них из развалин бутылочку кой-чего крепкого. Но однажды как раз в момент, когда Стив возвращался из одной из таких вылазок, его поймал полицейский наряд и тут же произвёл обыск. Под гимнастёркой у него они нашли пол-банки фасоли.
Стенографист прервался; в его мимеографических записях на листе не имелось пробелов.
— И они его арестовали, — вставил лейтенент, который уже слышал эту историю от Джоунса. — Когда вы в следующий раз его видели?
— Никто из нас его вновь больше не видел. Спустя примерно две недели после его поимки, охранники отобрали четверых из нашей kommando (нем. – прим. автора), чтобы пойти закопать Стива. Эти четверо и были последними, кто его видели.
И мы назвали имена той четвёрки. Стенографист записал их в графе «Замечания».
— Так что же всё-таки случилось тем утром?
Джим был нашим бесспорным пресс-секретарём:
— В общем, так. Эти четверо парней были подняты раньше нас всех. Так как бомбардировкой была разрушена вся транспортная система, им пришлось около восьми миль идти пешком до стрельбища на противоположный край города. Вот как раз перед прибытием на место они и повстречали Стива. С ним были четыре охранника с винтовками и унтер-офицер.
— Выглядел ли он испуганным? — спросил генерал.
— Нет. Холл и другие парни, которые его видели, сказали, что он вёл себя довольно спокойно. Он тогда спросил их, куда они направлялись, и те посмеялись и ответили, что, мол, требуется чуток помахать киркой и лопатой; но большего они не знают. Не знали в тот ещё момент. Стив посмеялся вместе с ними и поведал о том, как слышал, что война вот-вот закончится.
— Значит, он не подозревал, какая участь была ему уготована, так?
Этот вопрос неожиданно ко всеобщему изумлению задал стенографист.
— Или так, или же он был невероятно бесстрашным человеком, — произнёс Джим. Позднее в своих обсуждениях мы сошлись в мнении, что это правда: Стив всё знал и был на самом деле невероятно бесстрашным человеком.
— Что ещё те четверо ребят рассказали вам о расстреле? — спросил лейтенант.
— Ничего больше; за исключением того, что он был убит выстрелом в спину, и ребята видели ужас, застывший на его лице, когда охранники приказали им оттащить тело к тому месту, где ими только что была вырыта яма. Могила находилась за неким сооружением вроде бункера, поэтому они не видели исполнения приговора; всё, что они слышали, это выстрелы. Гроба для него или чего-то в этом роде не было, а его могилу пометили лишь доской. На ней обозначили его имя и причину, по которой он был расстрелян. Один из парней прочёл за него молитву. Капеллана-то при этом не было.
— Есть ещё, что добавить?
— Ну, так; я не думаю, что это имеет какое-то значение для вас. В смысле, с этим, вероятно, русским разбираться, а не вам; всё дело в том, что тем четверым парням было велено выкопать две могилы. Вторая предназначалась для русского военнопленного, которого расстреляли как раз перед Стивом. Того, как было сказано, взяли за коробок спичек, который он умыкнул из разрушенного здания. Я не могу судить, правда это или нет.
— Какого рода расследование было проведено в отношении Маллоти?
— Трудно сказать, так как никому из нас не довелось его увидеть. Однако, мы в то время проживали вместе с пленными из Южной Африки, и старшина их частично присутствовал на трибунале. Он рассказывал, что всё разбирательство проходило на немецком, и что в отсутствие какой бы то ни было защиты Стив сам себя несколько раз подставил во время дачи свидетельских показаний. В конце он подписал документ, в котором признавался в мародёрстве. Стив ни слова не знал по-немецки. Трудно сказать, понимал ли он вообще, на что себя тем самым обрекает.
— Итак, он знал, что находился на законном основании под трибуналом и был осуждён? — подытожил генерал.
— Чёрт, разумеется, я так полагаю, — выпалил Джим, слегка начиная кипятиться. — Но тот трибунал вовсе не был справедливым и, ради всего святого, сэр! Это всего лишь банка бобов, которую он стащил лишь потому, что был голоден.
Генерал, цокая языком, покачал головой из стороны в сторону.
— Вам было известно, что мародёрство карается расстрелом?
Стенографист согласно кивнул в знак восхищения судебной мудростью генерала. Лейтенант был явно терзаем чувствами, но всё ж держал язык за зубами.
— Да, — единогласно признали мы, — но все были чертовски голодны. Мы должны были чем-то питаться, сэр!
— Это так, — произнёс генерал, направляясь к столу с намерением вдарить по нему кулаком для усиления своих последующих слов, — но вы знали, как и Маллоти в свою очередь знал, что в случае кражи со складов вы можете быть расстреляны. Маллоти, насколько я понимаю, был задержан с поличным, отдан под трибунал, осуждён и на данном основании расстрелян. Это, боюсь, не является военным преступлением.
Он улыбался, как мистер Чипс.
Джоунс, Доннини и я поднялись разом.
— Это всё, сэр? — спросил лейтенанта Джоунс.
Лейтенант выглядел совершенно смущённым.
— Да, я полагаю.
— Вы, возможно, ещё понадобитесь позже для дачи дополнительных показаний и фактов с целью оформления протокола, — добавил генерал. — Вас оповестят.
Выходя из палаты к яркому солнечному свету, мы слышали, как генерал разъясняет лейтенанту и стенографисту: «Вот видите, это было совершено на абсолютно законных основаниях, и нет никаких сомнений, что парень был виновен.»
— Знаете что? — сказал Джоунс.
— Не знаем. Что? — спросил Джим.
— Хорошо, чёрт возьми, что русского пленного расстреляли в тот же самый день.
— Точно, — ответил Джим. — Они (Русские войска – прим. автора) вздёрнут каждого фрица в радиусе пятидесяти миль от этого стрельбища за то, что с их соратником сделали.