Я продаю Бога

Я продаю Бога.


НАЧАЛО.


Выбор у меня был небольшой – облагораживание территории местного музея, заключавшаяся в бетонировании заднего дворика, или продажа религиозной продукции в монастырской лавке. Таким образом, проблема выбора отпала сама собой. Во-первых, богоугодное теплое помещение с относительно удобным стулом привлекало меня больше лопаты и ведер с песком. Во-вторых, учеба на лингвистическом факультете предполагала кучу домашней работы, и, соответственно, на стройке у меня точно не нашлось бы возможности конспектировать литературу. И в-третьих, мой знакомый реставрировал иконы, и ему нужно было их продавать. Богоугодное дело со сносным для студента доходом.
В монастыре я был человеком не новым. Моя мама работала экскурсоводом, и я периодически помогал ей в качестве переводчика, так как неплохо владел церковной лексикой, что в переводческом мире было редкостью. В свое время я получил задание от мамы подготовиться. В виду чего, я знал экскурсию наизусть и апеллировал церковной тематикой почти на уровне служителя церкви. Я весьма уверено ориентировался на территории монастыря, имел там определенные знакомства, и, таким образом, не особо переживал перед вступлением в свою новую должность – мол, не пропаду, выкручусь, кто-нибудь, да поможет. Тем более, это ж святая земля, тут все друг другу сестры и братья. Но…
Лавка располагалась в келье. Тогда я не придавал этому значения, но сейчас я с теплотой вспоминаю то место. Мне довелось поработать в самых современных офисах с развитой инфраструктурой, кондиционерами, микроклиматами, кухнями, кофейными аппаратами, комнатами отдыха, плазмами и так далее, но та келья была бесспорно самым эксклюзивным и стильным офисом из всех, которые я когда-либо видел.
Вы когда-нибудь работали в офисе, построенном в первой половине пятнадцатого века?
Стены толщиной до трех метров. Маленькие окошки. Великолепная акустика. Толстая, тяжелая, дубовая дверь в железном каркасе. Такие можно увидеть в фильмах о средневековье. Высокий, сводчатый потолок. Вы смотрите на камень в месте, где отвалилась штукатурка, и понимаете, что он застал добрую половину тысячелетия. Тогда это не впечатляло, но сейчас это отдается оглушающим эхом в моей голове.
Там было отопление и шикарный эстонский радиоприемник. Размером с маленький холодильник, тяжелый как маленький автомобиль и нерабочий, но выглядел он на миллион. Такие вещи не имеют практической пользы, но их не хочется ни выкидывать, ни продавать. Они созданы для красоты. Он был великолепен. Зная себя, я бы сразу подумал над тем, как бы и кому бы его продать, но он был шедевром искусства. Такие вещи не продаются. Натуральный антиквариат.
Задайте себе вопрос – когда вы смотрите на картину в Эрмитаже, какая мысль первая проносится у вас в голове – сколько это стоит или сколько терпения, сил, времени и мастерства понадобилось мастеру, чтобы это создать?
Приемник был первым, что я принялся изучать. Только после него я взялся за продукцию, которую мне предстояло продавать. Ее было много, но, вместе с этим, она была весьма однообразна: крестики различных размеров, железные и серебряные, небольшие иконки, также выгравированные в металле, книги на религиозную и краеведческую тематику, картины местных художников и самое важное, что было призвано приносить основную прибыль – иконы, крупные, старинные, с железными окладами на досках, специально подготовленных для иконописи. Это не простые доски, которые на пол кладут. Икона требует особой древесины и определённой обработки для придания нужной формы. К иконам мы еще вернемся, так как первую свою икону я продал далеко не сразу.
Первым же суждено было стать небольшому крестику, стоявшему сущие копейки. Самый обычный крестик без излишеств с фигурой Христа, дающего повод покупатели еще раз почувствовать себя виновным в свершении очередного греховного проступка. Как оказалось, это один из инстинктов или, если хотите, наша потребность в чувстве вины. Мы не замечаем этого и даже не чувствуем, но нам крайне важно чувствовать себя виноватыми в чем-либо. Мы словно раскаиваемся и прощаем себя. Да уж…так и не разберешься, что нам нужно больше – обвинять себя или прощать.
Не то, чтобы я был заядлым грешником, для этого мне совершенно точно не доставало решительности и нужной опрометчивости, но и святым я точно не был. Я был самой мерзкой формой – бесформенной, мерзкой и нерешительной субстанцией, застрявшей где-то между.
Такие как я никогда не становятся преступниками, потому что кишка тонка, но и в монастырь не идут, потому что не могут отказать себе в праздных развлечениях и добротной порнухе.
Вернемся же к делу. Собственно говоря, вот те маленькие крестики и иконки были наиболее ходовым товаром. Их я продавал десятками каждый день. Людей притягивала в них богоугодная доступность. Вы приходите в церковную лавку и чувствуете некое моральное долженствование купить что-нибудь, проникнутое этим местом. В конце концов это был весьма древний монастырь и все, что находилось на его территории и имело к нему хоть мало-мальское отношение по умолчанию получало статус если не святыни, то предмета особой духовной частоты. Картины были громоздкими, дорогими и явно не принадлежали кисти средневекового художника эпохи Ренессанса, книги были бесконечно скучными, жизнь мучеников не была захватывающей, иконы, видимо, казались уж слишком решительным шагом, а вот крестики и иконки являли собой ту самую золотую середину – доступные, компактные и вполне себе отдавали монастырской чистотой и святостью.
Так и прошел мой первый день. Несколько крестиков, пару иконок, пара краеведческих брошюр и, конечно, чуть не забыл, брелоки и магнитики с изображением монастыря. Именно они и были конкурентами крестиков. Куда бы мы ни ехали, мы непременно скупаем магнитики. Почему? По той же причине. Доступные, компактные и, как правило, красочные.
Истинное лицо христианской веры – монастырь святого великомученика, болтающийся на очередной связке ключей или валяющийся в коробке со всякой мелочевкой. Обычно такие ставят в прихожей. Вы снимаете пальто и бросаете ключи в эту коробу. Еще там можно найти мелочь, пуговицы, какие-то значки, леденцы, заколки и все то, что уже давно завалялось в карманах курток и штанов. Там брелок и находит свое умиротворение. Всему своя цена. Сколько стоит? Не помню точно. Порядка шестидесяти рублей. Непритязательно, дешево, во благо и, разумеется, студенту на булку с чаем. Что ж, в этом польза. Образование.
В течение дня мне удалось закончить домашнюю работу по грамматике. Таким образом, в пять часов вечера, в отличном настроении, я повесил тяжелый замок на тяжелую дверь, глубоко вдохнул опьяняющий монастырский воздух, настолько чистый, что вы невольно почувствуете близость к всевышнему, озарение и доселе неизвестное вам ощущение внутренней чистоты.
Напротив сидел дьякон Андрей. Не вижу толка в том, чтобы вдаваться в описание глаз, волос, морщин и так далее. А вид, самый обыкновенный дьякон в черном одеянии, с бородой и смиренным взглядом. Думаю, мы все видели этого дьякона.
На первый взгляд могло показаться, что здесь он нашел не столько Господа и спасение души, сколько просто избавился от груза ответственности, который взваливает на нас мирской социум. Все, что мне было известно о нем, так это то, что его прошлое явно не отличалось обыкновенному прошлому обыкновенного дьякона. 
Одни обращаются к богу из убеждения, что бог их предназначение и судьба, обычно это связанно с родительским нарративом и тому подобной чушью, другие же бросают все и уходят от мирских благ в виду некой причины, заставившей их пересмотреть ценности. Как любят говорить юристы – в виду непреодолимой силы.
Вот дьякон был из вторых. Как-то он сказал мне, что быть подальше от мира не так уж и плохо - ни семьи, ни детей, ни кредитов, ни долгов итд. Став частью церкви, он обрел стабильность, кров, пищу и умиротворение. Я бы не торопился называть его ленивым и безответственным бездельником. Все же, он точно знал, чего хотел и сознательно пожертвовал благами современного мира ради желанного умиротворения. Кроме того, он занимался любимым делом, а именно он был редактором «Монастырского вестника». Он был крайне ценным специалистом. Он единственный из всего персонала владел компьютером. Умел верстать, грамотно писать, собирать  информацию и пользоваться скромным типографским оборудованием, позволявшим ему выпускать вестник минимальным тиражом. В конце концов он был просто хорошим и позитивным парнем.
Как-то один умный человек сказал, что неординарные люди обретают счастье лишь в деятельности, которой они себя посвящают. Дьякон же не был простаком. В нем было нечто скрытое, о чем он не любил трепаться.
- Приветствую, дьякон.
- Вечер добрый,  - он улыбнулся и кивнул головой, - домой бежишь?
Кстати, он всегда улыбался, с кем бы и о чем бы не говорил.
- Сначала дела, потом домой. А у тебя планы есть?
- Да какие ж у меня планы. Сейчас еще чуть поработаю и пойду пройдусь, если дождя не будет. Если честно, хотелось бы немного дождичка. В пору пришелся бы.
Он смотрел на тучи, проползающие над монастырем. Он обладал уникальной способностью абсолютно во всем находить позитивные моменты. Что ни происходит, все к лучшему. Таков дьякон. И в  этом я ему завидовал. Я во всем видел вызов. Его буддистское мировоззрение было для меня недостижимым. Я не любил Черчилля.
- Если и пойдет, то тут посижу. Так хорошо дышится во время дождя. А если еще и чаю горячего, то вообще благодать, - продолжил он.
- Хорошо, когда проблем нет. Есть чего интересного в монастырской жизни?
Он усмехнулся.
- Конечно есть, хоть это и не жизнь молодая. Ты то что здесь делаешь?
Ах, ну да. Он же не знает.
- Подрабатываю здесь теперь.
- Маме помогаешь?
- Есть такое, - я улыбнулся.
- Хорошее дело.
- Да и не пыльное. Правда, я только по выходным буду. Ты, кстати, заходи, как время будет. Чаю попьем. Может, расскажешь чего интересного.
Он улыбнулся и кивнул.
- Постараюсь, постараюсь. Ну или ты ко мне.
- К тебе не могу, мне нельзя лавку закрывать. Так что ты ко мне.
- Так и быть, постараюсь.
- Ладно, пойду я, а то на автобус опоздаю, а успеть еще много надо.
Выход из монастыря по обыкновению оккупировали цыгане и коты. Ни для тех, ни для других у меня ничего не было, как бы старательно они не вытирали мне ноги пыльными боками и не подсовывали мне под нос своих многочисленных детей. У каждого представителя цыганского племени были в руках чьи-то дети. Не сомневаюсь, что они сами точно знали, какой ребенок кому принадлежит, да и наверняка в том знании не было реальной необходимости.
В следующий раз надо будет взять кусочек сыра.
В автобусе я начал, наконец, читать «Фауста». Мне нужно было подготовить анализ по нему, но для этого его нужно было прочитать. Основа основ немецкой литературы. Добро и зло. Дьявол и господь. Незаменимый спутник Геббельса. По крайней мере, он так утверждал. Однажды я задумался над тем, что вру так часто и бесстыдно, что мог бы с успехом ассистировать ему. Разве может быть что-либо увлекательнее лжи?! Чем больше врешь, тем больше тебе верят, а за ложь мелкую непременно получишь нагоняй и неприглядную репутацию мелкого лгуна. И ведь обидно не то, что ты лжец, а то, что ты мелкий лжец. Что ж, я устроился в церковную лавку, а это подходящий плацдарм для тщательной полировки навыков лжеца и бессовестного пропагандиста.
Гете, Гете, знал бы ты, для кого пишешь…
Из пролога стало ясно, что в искусстве толку не снискать. Публике нужны развлеченья, а не проблемы. Все так просто, наивно и на удивление точно.

Запутайте толпу, введите в заблужденье;
Иначе — верьте мне — ей трудно угодить.

Не в этом ли все искусство – налить воды, все бессвязно накидать в кучу, побольше тумана, обмана, истерики и грязи. Вот и рецепт мишленовского блюда, которое мало кто поймет, но и не похвалить не сможет никто. Такова жизнь. Она проще, чем мы себе ее рисуем. Весь этот балаган лучше всего объяснил комик:

До самой старости мы — дети, вот в чём дело!

Тем временем, я прибыл на конечную станцию. Там меня уже ждали два моих товарища, которым, забегая вперед, не суждено было пройти со мной весь университетский путь. 
Гигант Игорь. Ростом добрых два метра. Весом не меньше сотни. Огромный и простодушный как теленок.
Скрытый философ Лось. Как ни странно, за нашу непродолжительную дружбу, я так и не узнал его имени. У всех и всегда он был Лосем.
В неофициальном рейтинге праздности оба смотрели на меня с головокружительной высоты. Если я любил иной раз провести вечер в легком опьянении за игрой в компьютер, прослушиванием музыки или просмотре фильма, то эти двое не видели смысла в этой незаконченности и непременно старались упиться до бессознательности. Что до порнографии, если мы с Игорем довольствовались здоровым интересом, достаточным для пребывание в здравом рассудке, то для Лося ограничений не было. Он был одним из тех, кто знал имена актрис.
- Ну чего? Готовы? – спросил я.
Игорь погремел пакетом, забитым бутылками. Вчера мы официально закрыли последний «хвост», ну или довели их количество до приемлемого для получения допуска к сессии, и решили позволить себе отметить это яркое событие. Родители Игоря регулярно уезжали на выходные на дачу, отчего мы выгодно отличались от бесчисленных пьянчужек, ищущих пристанище в прогнивших детских беседках, и располагали полноценной базой для обстоятельного кутежа.
- Ох, держитесь все! – грозным тоном сказал Лось.
Мы скептично посмотрели на него. Дело в том, что Лося хватало на бутылку пива, после чего он буквально вырубался мертвым сном. Видимо, алкоголь был исключительно противопоказан ему, чего он, разумеется, не желал признавать. Кроме того, в течение того получаса, предшествующего его отходу ко сну, он непременно успевал затронуть серьезнейшие философские вопросы. Кроме того, он обладал поразительной способностью, любую серьезную тему сводить к порно. Да, он был озабоченный, но все же, удавался ему этот переход довольно ловко иной раз.
Когда вы говорите о Великой депрессии, ставшей последствием рухнувшей американской экономии, вы не сможете не затронуть безработицу, преступность, возможные последствия Первой Мировой Войны, вы можете даже привязать сюда иллюминатов и евреев, но Лось скажет что-то вроде:
- Моральный упадок несет в себе неизбежное обращение к низменному. Порно становится особенно грязным. Эстетика больше не имеет значения. Людям подавай животный трах.
Что до его взгляда, мимики и тона, сопровождающими эти слова, то вспомните Оппенгеймера, декларирующего его известный монолог о взрыве ядерной бомбы.

Если сияние тысячи солнц вспыхнуло бы в небе, это было бы подобно блеску Всемогущего…

- Ладно, - сказал я, - пойдем. Заодно и мою новую работу отметим.
- Отсюда поподробнее, - сказал Игорь.
Итак, усевшись за кухонный стол, открыв по баночке недорого пивка и сделав по первому глотку, они уставились на меня. Я интригующе посмотрел на них обоих. Одного из них непременно вырубит через полчаса, а другой может выпить литров двадцать пива. Что до меня, то я в жизни так и не осилил банку пива. Я всегда довольно скоро перескакивал на напитки покрепче.
- Ну давай, фашист, повествуй, - Игорь был нетерпелив.
«Фашистом» я был окрещен за мою неприемлемую любовь к немецкому языку и изучению Третьего Рейха на уровне общепринятого любителя. Не могу сказать, что меня смущало мое неофициальное имя. Это было лучше какого-нибудь «хлыща», «пули» или чего-нибудь из животного мира, например, «коня», «быка» или «лося». Все же, в «фашисте» было что-то особенное, отдающее идеологическим лоском. Простака «фашистом» не назовут. Любовь или ненависть.
Лось с пугающей жадностью присосался к банке пива, словно в этом была сиюминутная жизненная необходимость.
- Угадай, - сказал я, не отрывая взгляд от упивающегося пивом Лося.
- Стройка? – Игорь.
Я отрицательно покачал головой.
- Аниматор? – опять Игорь.
- Я очень похож на аниматора? – спросил его я.
- Да нет, - у Игоря был незабываемый низкий голос, - ну скажи ты уже.
- Экскурсовод? – Лось.
- Нее, но ближе.
- Да говори ты уже, фашистская морда.
- Ладно. Продавец.
Тотальное разочарование в глазах ребят. Мы выросли на VHS. Блокбастеры и боевики с крутыми парнями. Окружение старательно культивировало у нас идеалы, отличные от социального заказа среднего класса. Мы должны быть революционерами, агрессорами, воинами, восстающими против общепринятого порядка, а менеджер по продажам стал символом серости и блеклого увядания покинутого в забытом саду цветка.
- Я то думал, ты чего интересное нашел, - сказал Игорь.
- А ты знаешь, что я продаю?
- Да ладно! – Лось.
- Что ладно? – я его спросил.
- Sex toys?
Я отхлебнул пива. Игорь тоже.
- А чего тут такого! – возмутился Лось, - это, между прочим, очень выгодно сегодня. Для людей только открывается новый рынок. Каждый хочет попробовать что-то новое. Где, как не там себе нормальную бабу найти.
- Иконы? это вообще легально? – Игорь засомневался.
- Где же по-твоему люди берут иконы?
- Я бы снялся в порно, - Лось был уже в полубессознательном состоянии, как и ожидалось, - работа мечты.
- И сколько стоит икона?
- Зависит от размера и, само собой, возраста, но у нас, - я мысленно встал перед стеллажом с иконами и посмотрел на ценники, - в среднем, от двух до восемнадцати.
- По телеку говорили, что иконы миллионы стоят.
- Так это редкие образцы с подтвержденным сроком давности, эксклюзивные и тому подобное.
- Между прочим, порно тоже считается кинематографом, - речь Лося заметно потеряла в четкости, - и актеры там очень неплохо зарабатывают. Кроме того, сексуальная раскрепощенность является показателем цивилизованного общества, - последние слова дались Лосю с особым трудом. «Общество» стало похожим на «отчество» или на «чисто», вкрадывались оттенки «счастья» и «яства».
 - Много планируешь делать там?
- Да брось ты, так, обеды и дорогу покрывать. Это же монастырская лавка. С пенсионеров много не стрясешь.
- Так зачем тебе это? Времени много, а выхлопа по минимуму.
- Тут знаешь, - я отхлебнул пива, - все немного сложнее. Во-первых, это чудесная возможность немного заработать, ничего при этом, кроме английского и семинаров, не делая. Во-вторых, мать просила. Это ж практически семейный бизнес.
- Ничего себе! Тогда понятно.
- Еще Фрейд говорил, что возврат…разврат это лучший способ снять стресс ума, - Лосю понадобилось немало времени, чтобы это все произнести. Он уже даже не смотрел на нас.
- Ты уверен, что ему можно  пить? – я спросил Игоря, не отводя глаз от Лося.
Игорь пожал плечами.
- Так всегда было. Жив еще. Да и не говорит ничего, можно ему или нельзя.
Я обеспокоенно посмотрел на Лося и затем скептически взглянул на Игоря. Сейчас он напоминал буйного психа, которого накачали барбитуратами и оставили пускать слюни на стуле, как харизматичных героев из «Полета над гнездом кукушки» и «Пробуждения».
- Смотри, Игорек, он так скопытится у тебя на кухне, так и присядешь по глупости.
- Да ну, брось ты. Все нормально будет. Давай лучше еще по бутылочке, а то я уж допил.
У меня же еще больше половины было, так что я отказался. Не знаю почему, но я никогда не мог выпить много жидкости. Литр жидкости означал для меня промывку желудка. Именно по этой простой причине я практически не пил пива, а если и пил, то не более парочки символических глотков.
Через полчаса бесполезного трепа о неудавшихся любовных похождениях Игоря, точнее о его жалких попытках произвести впечатление крутого парня на соседку этажом ниже по имени Юля, мы решили отнести Лося на диван и расположиться в комнате. На наше счастье, Лось был парнем, мягко говоря, негабаритным несмотря на его погоняло. Живого веса не более пятидесяти килограмм. В общем то он никогда не создавал проблем, разве что, слегка надоедливое мычание и философский бред, раздающиеся из глубин алкогольного сна.
На обоях я увидел широко размазанные следы крови.
- С батей опять подрались, - пояснил Игорь.
Драка Игоря с его отцом была практически таким же обычным явлением, как семейный ужин, когда всем удается собраться за одним столом в одно время. Это удается не всегда, но регулярно.
На Игоре не было ни единого синяка. Следовательно, я предположил, что батя его был совершенно пьян и в очередной раз задумал проучить несносного сынишку.
- Да ему даже причины не нужны. Пузырь зарядил и понеслась.
- Ты то его и уложил своим неловким апперкотом?
- Да если бы. Баран уцепился за мое ухо. Я его толкнул. Он упал и нос расшиб. Потом стал подниматься и завалился на стену. Вот носом и размазал.
Немного скривив лицо, словно сопереживая его отцу, я подумал, что даже немного завидую его наполненной яркими эмоциями жизни. У меня никогда не было отца. Тем более такого, с которым можно было бы подраться. Тайлер Дэрдэн хотел подраться со своим отцом. Игорь дрался с ним. Один из отцов моего школьного товарища наливал сынуле с ранних лет и вырастил знатного алкаша, за что тот тихо ненавидел и папашу, надеясь, что когда-нибудь выбьет ему пару зубов. Еще я знал парня, который уже было намеревался втащить отцу, но получил внушительного леща и навсегда утратил желание препятствовать бати.
Меня окружали ярчайшие примеры Эдипова комплекса. Раздолье для Фрейда. Старик бы помешался от радости. Зато сам я был безотцовщиной. Мне как-то говорили, что мне не помешала бы отцовская трепка, но мне казалось, что отсутствие воспитательного насилия благоприятно сказалось на мне. Зато одним днем мне прилетело от чужого отца. Идиот пришел мстить мне за своего сопляка, которому я накидал лещей за то, что тот попытался прессовать моего младшего братца. Помню я догнал того придурка, сбил его с ног в старом добром стиле дворового футбола и пару раз накидал тому по круглой голове. Так вот, его батя посчитал о беспардонным нахальством и отвесил мне пощечину.
Он всегда был неудачником. Одно время я очень хотел встретить его в темное время суток со своими отбитыми корешами и весомой арматурой в руке. Зато мать у него было что надо. Она была похожа на какую-то порно актрису. Имен я не знал, но схожесть была очевидна. Да и фигура у нее была очень конкурентоспособной. Кстати, такую месть я тоже себе представлял.
Первое правило отцовского клуба…
Лось похрапывал уже добрый час, а мы тем временем прослушали целый альбом «Linkin Park» и даже несколько треков группы «Amatory», в которой Игорь души не чаял, и я, в свою очередь, потерпел это из уважения к нему. С детства не испытывал теплых чувств к истеричному крику. Потом мы принялись играть в «Painkiller» и «Serious Sam». За игрой мы обсудили наши перспективы в новом семестре, пытались извлечь выводы из прошлых неудач и сошлись на том, что как бы мы ни старались, некоторые преподаватели все равно не дадут нам спокойной жизни по той простой причине, что они просто ущербные и обиженные на жизнь люди, с чем мы, разумеется не хотели мириться, но, тем не менее, были вынуждены.
Юля принадлежала  тому сорту тем, к которым разговор возвращается вновь в вновь вне зависимости, где и с чего он начался и в каком направлении он развивался. Будучи достаточно пьяными, мы не скрывали своих эмоций и мыслей относительно ее. Хоть Игорек и ревностно относился к словам с сексуально окраской в ее адрес, но мне был готов простить эту пьяную наглость. Разумеется, ему не могло не льстить, что я в некоторой степени завидовал ему.
Еще бы, такая девушка. Он вообще воспринимал ее как спортивный автомобиль, на котором ты выезжаешь исключительно по вечерам, чтобы город знал, кто тут главный самец. Тем не менее, его смущали моменты обслуживания.
Я же не задумывался о статусе. Видимо, я был менее социализирован и меня не волновало, с кем и где появляться. Кроме того, я вообще не был склонен к воздыханию по спортивным автомобилям. Я был не прочь прокатиться, но не владеть. Дорого и хлопотно. Мне было бы достаточно просто насладиться ее формами.
К восьми вечера мы уже были в очень плачевном состоянии. Мысли давно утратили какое-либо логическое начало, что, собственно, не мешало им активно развиваться в серьезных философских рассуждениях. Именно в такие часы компьютерные игры становятся уникальным продуктом, излечивающим человека от всех психических заболеваний, мы становимся наиболее достойными из людей, фашисты уже перестают быть такими уж плохими, а Юля, жившая, кстати, этажом ниже, даже не представляла себе, как она была близка к интимной связи с двумя бесконечно ужравшимися студентами этажом выше. На ее счастье они просто не могли покинуть пределы квартиры. Если мною двигатели исключительно физиологические потребности крайне бескомпромиссного и бесстрашного самца, то Игорь планировал окончательно донести до нее, что она была конченной стервой, не замечавшей в нем достойнейшего из мужчин.
Последним, что я помню, была еще одна рюмка водки. Затем я провалился в небытие. Проснувшись в час ночи в ванне от страшнейшей головной боли, я незамедлительно направился к холодильнику, чтобы поставить в морозилку пару стаканов с водой. Я дико хотел ледяной воды. Слева на голове у меня была болезненная шишка, о происхождении которой я не имел ни малейшего представления. Заметив в ящике с фруктами зеленое яблоко, мне вдруг дико захотелось его съесть, но только замороженное. Таким образом, оно отправилось в морозилку вслед за водой.
Игорь с Лосем смотрели первую часть "Американского пирога" и были несказанно рады, увидев меня на ногах.
- Живой! Фашист!
В комнате стоял тошнотворный запах алкогольного коктейля.
- Ну ты и напугал нас! – Игорь не уставал восклицать.
- В смысле?
В последующие пять минут в довольно экспрессивной форме мне рассказали историю моей смерти и пугающе неловкой попытки избавления от мертвого тела. Пока Игорь излагал детали, которые должны были напугать меня до смерти и заставить незамедлительно сбежать из этого притона, Лось не забывал настойчиво вставлять свои комментарии в духе:
- Говорил же, что он жив.
После того, как последняя рюмка вырубила меня, мой беззаботный дружок преспокойно продолжал убивать неприятеля в виртуальном мире. Через полчаса или час он устал от крови и жестокости и обратил внимание на меня, спящего детским сном. В этот момент ему, видимо, вспомнилось мое беспокойство относительно Лося и его возможной смерти от чрезмерного приема алкоголя. По необъяснимым для себя причинам ему показалось, что это Лось говорил ему, что я могу умереть от чрезмерной дозы алкоголя. В воспаленном сознании Игоря вдруг все прояснилось – я мертв. Разбудив Лося, он рассказал ему, что мне нельзя было пить, отчего, судя по всему, я и скончался. Напуганный до смерти Лось предположил, что нужно проверить пульс, но идея не нашла одобрения в потерявшей от ужаса голове Игоря.
Нужно было срочно найти выход из ситуации.
Игорь его нашел.
Напомню, что я спал детским сном. Возможно, мне снилось, что я вернулся в детство. Моя бабушка усадила меня на колени, чтобы накормить гороховыми пирожками, которые мне всегда очень нравились. Скорее всего, я не отказался и взял пирожок. Вокруг бегали цыплята и клевали зерно, а пухлый поросенок по кличке «насос» требовал обеда. Я жевал пирожок, а бабушка рассказывала мне о том, как он любила купаться в Волге.
Обыкновенный сон, наполненный детскими воспоминаниями. Обычно, из таких не хочется возвращаться в реальность, в которой Игорь постановил:
- Мне труп дома никак не нужен. Ты сам сказал, что меня посадят.
Лось, на мое несчастье, видимо, слышал, будучи в полубессознательном состоянии, как я говорил тогда Игорю, что его могут посадить. Соответственно, ему подумалось, что это действительно он тогда говорил.
- Могут, -- осторожно сказал он.
- На балкон, - скомандовал решительно Игорь.
Они взяли меня за ноги и поволокли на балкон, по пути обстучав моей головой все углы, отчего у меня, как оказалось, были шишки с обеих сторон. Так и не сумев меня выкинуть с балкона в силу того, что оба были совершенно пьяны, они решили на время убрать меня в ванну, а потом, протрезвев и набравшись сил, выбросить.
В этот момент, я подумал, что я все еще жив благодаря исключительно божьему промыслу. Внутри себя я поблагодарил его за то, что они не протрезвели. Собственно говоря, включив «Американский пирог» и достав таз с салатом, приготовленным мамой Игоря, они забыли про меня. Фильм так сильно увлек их обоих, что мертвое тело в ванне ушло далеко на второй план.
Что ж, я вновь поблагодарил всевышнего за этот фильм. Хотя, конечно, куда больше мне стоило бы поблагодарить режиссера, актрис и вообще всю съемочную команду «Американского пирога», который я, кстати, никогда ни во что не ставил.
Совершенно законченные персонажи фильма навели меня на весьма депрессивную и нигилистическую мысль о жизни и человеке. Каким же уродом должен быть человек, и каким же дерьмом должна быть жизнь, что даже труп в ванне и по совместительству еще живой человек ушли, хотя нет, буквально устремились и затем растворились на заднем плане при виде кучи бухающих и постоянно блюющих отморозков. Ладно бы только сиськи. Так нет, пьяные подростки, идиотский юмор, сюжет вне всякой критики и все то, что делает любой фильм низкосортным.
До утра мы посмотрели все части. Фильм, конечно, ужасный, но он, видимо, спас мне жизнь.
Хотя нет, это не общекультурный упадок. Это я. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Я заслужил таких друзей, потому что сам, подобно конченному бомжу, напился до бессознательности и недееспособности и валялся в ванне.
Десятки тысяч лет эволюции…где-то ответвились.
Не это ли божий промысел! Каким бы он ни был!
Утром, съев остатки салата, последний сыр, выпив всю воду в доме и пару таблеток от головной боли, я отправился на работу. Денег у меня было ровно на билет и самую дешевую бутылку воды. И на том спасибо.
Да здравствует «Американский пирог»!
               













ПЕРВОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ.


У ворот я встретил дьякона, разгружавшего бумагу для нужд типографии.
- Не поможешь?
Воплощение радости и веселья.
- Не вопрос!
Головная боль не ушла окончательно, но просыпающаяся свежесть постепенно наполняла меня как полый сосуд. Немного физической активности мне на пользу.
Я взял две упаковки и понес их, следуя за дьяконом. Потом мы принесли еще по две. Потом еще по две. Забрав последние и отправив машину, мы решили восстановить силы чаем, единственной любовью дьякона. Чем бы он ни занимался, в каком бы настроении и состоянии ни был, он никогда не отказывался от чая. Что до меня, то чай мне всю жизнь представлялся как способ запить печенье и конфеты. Не более. Тем не менее, сейчас я бы не отказался. Чай, как известно, способствует детоксикации.
- Выглядишь неважно, - посмеялся дьякон.
- Ох, дьякон, знал бы ты, что сегодня я был буквально на грани между жизнью и смертью.
- Неужели так драматично! – иронично.
- Вот скажи мне, ты у нас человек поживший, бывалый, так сказать, тебе приходилось иметь дело с Божьим промыслом? вы же так это называете?
Он поставил передо мной кружку чая.
- Лучше без сахара, - отеческий совет от бывалого дьякона, - а что до промысла, то, скажу тебе, случались со мной нехорошие вещи, и, - он покачал головой, - да, то, что я все еще здесь, в какой-то мере можно назвать промыслом, но лишь, повторюсь, в какой-то мере.
- В смысле?
- Что такое промысел?
- Не знаю, какое-то провидение. Вот Гитлера пытались убить раз пятьдесят, а не разу не удалось. Он называл это провидением. У нас говорят промысел.
Дьякон отпил чаю и глубоко вздохнул и выдохнул.
- Да уж, примеры у тебя что надо. И правда ведь, хранило нечто демона этого. Промысел – это непрестанное действие всемогущества, премудрости и благости Божией. Определение куда больше, да и не вспомню я его, но суть именно такая. Вот и смотри, что даже мысль о том, что тебе нужно поменять свою жизнь, любое осознание, любой импульс подобной природы, можно назвать промыслом. Вопрос лишь в том, как ты это понимаешь. Если руководствоваться теологическим определением, что я тебе назвал, то да, мне приходилось иметь с этим делом, да и каждому, я уверен.
- Да уж, дьякон, исчерпывающий ответ, - я ухмыльнулся.
- Ты то, думаю, имел в виду что-то более осязаемое. Свершение какое?
- Угу, что то в этом роде, - покачал головой, - по краю прошел.
- Вот и подумай. Шанс лишь раз дается, а голова на то и есть, чтоб это вовремя разглядеть. Уж поверь мне. Я и сам по грани ходил, а теперь здесь, газету печатаю, чай пью, жизнью наслаждаюсь.
Я допил чай и сполоснул кружку в ручном умывальнике.
- Ладно, дьякон, спасибо тебе за совет и чай, надо мне лавку открывать.
- На здоровье! Всегда рад! Спасибо и тебе за помощь!
- На здоровье!
Распрощавшись с дьяконом я поспешил к себе. На столе со вчерашнего дня осталась моя грамматика.  К ней присоединился «Фауст». Из двух зол я выбрал меньшее. Решать упражнения совсем уж не хотелось мне, так что взялся за Гете.
В тот момент, когда Фауст поднес чашу с ядом к устам своим и раздалось пенье хора ангелов, отвадивших его от крайней меры, дверь в келью отворилась и зашла парочка гостей из столицы, судя по весьма напыщенному виду. Оценивающе-пренебрежительный взгляд, недовольное, сморщенное от нескрываемой брезгливости лицо, неестественный налет святости в виде навязанного на голову платка с теснением в виде очередной итальянской фамилии. Типичная столица.
- Молодой человек, - весьма противным голосом спросила меня дама в платке, - подскажите, пожалуйста, а вот этот монастырь, он вообще старый?
В такой момент я начинаю чувствовать, что у меня возникают проблемы с адекватным восприятием вопроса.
- Это очень старый монастырь, - отвечаю я, обратив внимание на мужчину, уставившегося на картины местных художников.
- Красота! А это кто? – спрашивает он меня, уставившись на очередной пейзаж.
- Все эти картины – работы местных художников. К сожалению, их имена не на слуху.
- Угу, - промычал он.
- А вот скажите, - женщина вновь обратилась ко мне, - у вас есть книжечка какая-нибудь об этом монастыре.
- Разумеется, - сказал я и выложил ей книжку на прилавок.
- Здорово, - она раскрыла, пролистала вперед станиц на десять и положила назад, - понятно.
Мужчина тем временем переключился с живописи на иконопись.
- Не скажите, иконы старые?
- Есть постарше, есть поновее.
- А какая самая старая?
Я указал ему одну из икон.
- Вот эта,  - говорю, - девятнадцатый век, первая половина.
Мужчина навострил взгляд на нее, словно искал на ней подтверждение моим словам.
- Так это же не старая вовсе, - сказала дама.
- Вы видели старше? В продаже, я имею в виду, - спросил я. Она была воплощением тотальной тупости. Даже ее манера говорить призывала к неизбежному хамству в ее адрес, но я был молодцом.
- Не знаю. Они же все вон как давно нарисованы.
Мой друг пишет иконы. Мы еще непременно затронем этот интереснейший аспект, но к слову, она нарвалась бы на грубость, будь он здесь в этот момент. Иконы никто не рисует, их пишут, твою мать!
- Ой!-  вскликнула она, - Вить, - обратилась к мужу, - смотри какой красивый,-  ткнула пальцем в позолоченный крест.
Они оба уткнулись в крест.
- Золотой? – сразу спросил мужчина.
Конечно нет! Но я должен был продать его.
- Не полностью, разумеется.
- Так это ясно, - сказала женщина, - чистое никто не продает.
- Само собой, - подтвердил я.
- Давай возьмем тебе, Вить, - тебе так будет идти.
- Ну не знаю, - сказал он.
- Давай, давай!  - настаивала она, - можно достать его?
Я достал крест и положил на бархатистую подставочку, якобы специально для крестиков.
Она повертела крест в руках с минуту, оценив его со всех сторон и приложила мужу к груди, на рубашку. Далее последовала консультация специалиста-ювелира, не оставившая Вите никаких шансов на отказ.
Таким образом, через минуту, я уже заворачивал крест в специальную монастырскую бумагу, освещенную специально для специально освещенных крестов.
- Он правда освещен? – они оба посмотрели на меня.
У меня не было альтернатив.
- Разумеется. Игумен лично освещает.
На их лицах читалось восхищение. Сам игумен. Не уверен, что они поняли, кто такой этот игумен и зачем он, но слово звучало таинственно. Игумен. Словно древнеиндийский вождь – полубог. Только в эту секунду я осознал, что будь я продавцом большего таланта, то за слово «игумен» я мог бы смело делать наценку процентов в пятьдесят.
- Вот подскажите, молодой человек, - они и не думали усмирять свой голод,  - у вас есть что-нибудь вот художественно – культурное?
Услышав этот уникальный эпитет, я крепко сжал губы, словно старательно задумался, но на деле, из меня рвался до неприличия дикий хохот. Художественно – культурное! Это вообще как?
Не зная, что делать, отвечать и предлагать, я обратил взгляд на стеллажи, располагавшиеся за моей спиной в поисках возможного решения. В панике мои глаза метались от полки к полке. Фигурки, иконы, книги, картины. Все было не то. Как вдруг. Крупноформатный альманах истории художественного искусства. Глянцевая бумага. Упакован в пленку. Семь тысяч пятьсот рублей. Дороже книги у нас не было. Мой взгляд замер на нем, а изнутри рвался крик.
- Вы знаете, - сдерживая эмоции, - мне есть, что предложить.
Я посмотрел на них и увидел два напряженных взгляда. Слова были излишни. Я подошел к полке и взял этот тяжеленный альманах. Аккуратно положил его на прилавок перед ними.
- Эксклюзивный продукт, - заверил.
Они посмотрели друг на друга.
- Сколько он?
- Семь пятьсот.
Мужчина многозначительно выпятил губы и закивал.
- Ну это видно, конечно. Книга значительная.
- Конечно, - подтвердила она, - История художественного искусства, - она сказала это так, будто эта формулировка была официальным товарным знаком.
- Большая, - сказал мужчина, - и тяжелая, к тому же, -  взял книгу в руки.
Тяжесть книги, видимо, тоже имела некую ценность. Чем тяжелее книга, тем дороже. Искусство должно быть тяжелым.
- Бумага то глянцевая, наверное, - предположила женщина.
- Глянцевая, - заверил ее.
- И смотри какая упаковка, - указала она мужу.
Он закивал.
Я ликовал. Такой успех. Самый дорогой из крестов плюс самая дорогая из книг. Это был прорыв. Это делало меня одним из крупнейших торговцев искусством и антиквариатом в моих глазах.
- Но очень уж дорогая, - сказал мужик, разбив мои мечты.
Они поблагодарили меня и удалились. На мгновенье меня одолело глубочайшее разочарование. Я был в шаге от одной из крупнейших продаж в истории этой лавки. Кто, если не эти два надутых искусствоведа, мог отдать эти деньги за эту книгу. Я погоревал еще минутку и убрал книгу назад на полку. Ну что ж, всему свой час. В конце концов, я продал крест.
Погода была весьма приветливой, поэтому экскурсионных групп, приводимых мамой, а, соответственно, и покупателей было предостаточно. Мне удалось продать несколько книг по истории монастыря, с десяток карт, горсть брелоков, парочку небольших крестиков, дюжину календарей и даже маленькую картину с изображением монастырского пруда.
Вместе с этим мне удалось перекусить в монастырской столовой, хоть я и не был штатным послушником, но для меня нашлась скудная порция супа, кусок хлеба и даже чёрствый пряник. Спасибо дьякону. Пряник, кстати, был одним из вкуснейших пряников моей жизни…хотя ореховые пряники, продававшиеся недалеко от моего дома были страшно хороши, заставляя забывать обо всем и всех, но они были, все же, для самых искушенных ценителей вкусных удовольствий.
Вместе с тем, мне чудесным образом удалось сделать пару оставшихся упражнений по грамматике и немного продвинуться по «Фаусту».
Очень любопытное начало. Уже на пути к автобусу я вдруг подумал над тем, что было бы со мной, если бы моим товарищам все же удалось перекинуть меня через перила на балконе.
Моя остывшая тушка на потрескавшемся асфальте. Обмякший кусок мяса окончил свое бессмысленное существование вполне себе заслуженным способом. Это как самоубийство, но чужими руками. Десятки страшных переломов и сотни трещин. От черепной коробки осталась лишь память. Мозги равномерно усыпали все в радиусе двух-трех квадратных метров. Вся кровь вытекла через то место, которое когда-то было головой. Бездомные псы попробуют на вкус моей крови, но тут же бросят эту затею. Слишком много алкоголя. Чей-то ребенок заверещит, увидев это месиво. Другой ребенок любопытно осмотрит меня, все вокруг меня и спросит маму: «А это что?». У его мамы начнется головокружение и в ближайшие лет пять она будет тщательно изучать информацию на предмет влияния смерти на психику ребенка. Как бы известить маму? Что ей сказать?
«Ваш сын напился до бессознательности, и два его собутыльника – идиота выкинули его с балкона».
Я преспокойно лежу на асфальте, словно это абсолютно нормальное явление. ВТут мне вспомнились слова из песни “Metallica”:

Don’t tread on me!

Что можно было считать Божьим промыслом? Абсолютная неустойчивость Лося к алкоголю? Пьяная забывчивость Игоря? Не закомплексованные нимфы из Американского пирога? Или просто то, что моя больная голова разбудила меня в определенный момент?
Тем не менее, назовем это проведением или промыслом. Может, и не зря все это. На этой позитивной мысли я зашел в автобус, заплатил за проезд, упал на сиденье и открыл «Фауста».

Нам виноград лоза дала;
На лбу рога есть у козла;
Вино на древе рождено;
Стол деревянный даст вино.

Впереди была новая неделя. Пять дней безропотного подчинения университетской жизни.



















БУДНИ.


День университетского жителя не являет собой нечто таинственное и волшебное. Это не развлечения с утра до вечера и не праздник жизни, каким он представляется, но толика романтики в том присутствует. В университете у каждого студента своя война. Хоть, главным образом, мы все и копошимся на одном грязном поле, отчаянно сопротивляясь учению, но, все же, у каждого из нас есть свой оппонент в стане врага. Самое же страшное, что, зачастую, враг невидим. И не один он. Что до меня? Вкратце.
Мой день начинается вечером предыдущего дня. Кипяток заливается в кружку и через минут кофе заливается в уже уставший организм, которому нужно еще несколько часов, чтобы справиться с угнетающим его бременем, принесенный из университета домой, словно тяжелое заболевание. После нескольких кружек кофе работа закончена. Глаза закрываются и уже через мгновение звонит будильник. Это мгновение длилось порядка трех-четырех часов, но казалось, что прошла буквально минута.
Первая половина дня это борьба со сном, независимо от того, чем приходится заниматься. Отвратительное чувство в желудке, изможденном литрами кофе. Он не просит ни еды, ни воды. Он хочет лишь избавится от страданий, подобно буддисту ищущему нирваны. Он мстит мне непрекращающейся тошнотой. Так и проходят дни.
После учебы, вечером, мы с товарищами собираемся в каком-нибудь из близлежащих двориков, посидеть в тени и поболтать. Саморефлексия. Избавление. Расслабление. Бывает, мы собираемся у Игоря поиграть в покер. Бывает, мы просто сидим у Игоря. Он пьет пиво, я непременно что-нибудь ем. Из колонок льется музыка. Вечер проходит в рассуждениях. В сплетнях. Слухах. Причитаниях Игоря о неудачах на личном фронте. О Юле я слышу больше чем, о ком-либо. Уж совсем она измучила Игорька и безвозвратно захватила все его унылое существо. Он старается и так, и так, а она все не дается. Истинные страдания Вертера.
- Может, посоветуешь чего-нибудь? – отчаяние заговорило в нем.
- Что я тебе могу посоветовать?
- Ну ты ж там читаешь книжки эти. Чего они там пишут?
- Там пишут, Игорь, что тебе тоже почитать бы, а то закончится все плохо.
- Серьезно, фашист, что там про это дело пишут?
Я сделал вид, что подумал.
- Ммм. Ладно, пусть так. Там пишут, что лучше от баб подальше держаться. Одни страдания и напрасные мечты, которым не суждено сбыться.
- В смысле! А трахаться?
Я покачал головой, соглашаясь с ним.
- Надо найти ту самую середину, Игорь.
Лось не мог пройти мимо такой животрепещущей темы. Он быстро настраивался на философски – психоаналитический лад.
- Воздержание, - сказал он и отхлебнул пива, - токсично.
Меня насторожила банка пива в его руке. Открытая банка, если быть точнее.
- Отсутствие физиологического выброса неминуемо сказывается на психическом состоянии. Сначала, ты смотришь порно, потом тебе этого мало. Ты начинаешь думать только о сексе. Так ты переходишь в фазу саморазрушения. Начинаются неврозы и всякие необратимые процессы. Метальные, конечно. Так начинается паранойя, переходящая в шизофрению. В лучшем случае, ты просто сойдешь с ума, в худшем, извини, но ты станешь педиком.
Я уже говорил, что иногда я начинаю опасаться этого психа? Хотя, в его прогрессирующем бреду, иногда, могли проскальзывать умные мысли, но это было очень и очень иногда. Как по мне, я бы согласился с тем, что иной раз стоит уделить несколько минут своего драгоценнейшего времени на парочку роликов для взрослых, но без фанатизма. Воздержание токсично. Где-то я прочитал, что спартанцы и древне-германские племена практиковали воздержание, чтобы быть сильнее и агрессивнее, но еще я слышал, правда, только о спартанцах, что длительное воздержание непременно заканчивалось тотальной педерастией.
Так вот, что до Игоря и его токсичных воздыханиях о Юле, то эта тема была без видимого решения, да и опыта в романтических делах у меня было по минимуму. Перед моим уходом, он еще раз попросил меня придумать чего-нибудь.
Любовь это дикий зверь. У подъезда сидела та самая Юля. Мы поздоровались. Она спросила, не от Игоря ли я. Врать не стал и добавил, что ей бы шанс страдальцу предоставить, а то ведь совсем измучился. На что она лишь ухмыльнулась. Затем мы перекинулись парой фраз об университетских делах, которые у нас обоих складывались не самым лучшим образом, и распрощались на позитивной ноте, а именно, я все же попросил еще раз за Вертера.
Я еще раз подумал о том, что Вертер покончил с собой.
В автобусе я погружаюсь в «Фауста». Охваченный вдруг воспылавшими чувствами Фауст умоляет Мефистофеля использовать его неземные способности и помочь ему увлечь сладострастную Маргариту.
 
Как хороша! Я клятву б дал,
Что в жизни лучших не видал!
Так добродетельна, скромна -
И не без колкости она.
А взор потупленных очей
Запечатлён в душе моей.

Мой печальный друг имел в виду все тоже самое, но был более приземлен в выражениях. Будь ты Гете, будь ты Игорем, да будь ты кем угодно – все мы равны перед непознанным. Свой одухотворенный монолог Фауст заканчивает все тем же:

Ты должен мне добыть девчонку непременно.

Невольно  я сравниваю себя с Мефистофелем. Что ж, подумал я. У нас в университете практикуется самодеятельность. Перед Новым Годом мы непременно ставим сценку. Я не люблю самодеятельность, но, кажется, у меня есть некая склонность к актерству. Видимо, это как-то связано с тем, что я местами лжец, местами лицемер, а  местами не очень хороший друг. Так вот, у каждого есть желанная роль. Я не о той роли, которые мы все каждый день играем на работе и дома. Все восхищаются Гамлетом! Чепуха. По мне, я бы играл Мефистофеля, Шейлока, возможно, Вергилия, хотя, Макбет тоже не так уж и плох. Еще я бы сыграл мистера Хайда. Мое амплуа? О да, это психи и подонки. Как по мне, это всегда интересные личности с оригинальным взглядом на вещи. В них присутствует та самая многогранность и глубина, о которой все без умолку говорят. И, да, Вертер бесконечно скучен.
В каждом из пышет деструктивное начало, или как по Мефистофелю:

Суха, мой друг, теория везде, А древо жизни пышно зеленеет!

К концу учебной недели я ловлю себя на мысли, что я даже соскучился по монастырской лавке. Теперь я понимаю дьякона. Я закончил первую часть «Фауста», читая его исключительно в дороге. Как бы странно это ни звучало, но именно такое чтение дает мне больше, чем библиотечные посиделки. Хотя в последних больше комфорта.

Цените время: дни уходят безвозвратно!

Распахнув дверь университета, я было устремился на автобусную станцию, чтобы поскорее поехать домой и на пару часов забыться в игровом угаре компьютерного мира с моим братом, но привитая мамой вежливость обязала меня поздороваться с курящей у входа Юлией. Мы поздоровались. Я спросил ее, не надумала ли она дать Игорьку тот самый шанс. Мой вопрос был легок и ненавязчив. В общем и целом, мне было все равно, и я задал его просто, чтобы задать вопрос. Она сказала, что, скорее всего, Игорь не был ее типом мужчины. Я спросил ее, какой же тип ее, на что, разумеется, я не получил конкретного описания. Ну да, ладно. Наверное, не существует женщины, которая смогла бы точно описать того самого.
В конце концов, вдруг выяснилось, что сердце ее было занято. Вот так.

Игра — всегда игра; дитя — всегда дитя!

Мы дошли до вокзала. Пожаловались друг другу на трудную жизнь студента. Она устроилась в достойное заведение официантом, а я вот подался в религию.
- Тебе это серьезно нравится?
Я не стал рассказывать про семейный бизнес.
- Я не скажу, что нравится, но и не скажу, что это скучно. Там спокойно. Периодически заходят интересные люди из разных стран, да и времени свободного предостаточно. Хоть по ночам спать начну.
- Я вот ни разу не была в монастыре, - она словно внезапно обнаружила для себя этот факт.
- Так ты съезди как-нибудь. Там не так уж и печально, как кажется.
На том и разошлись. Она попросила довести до Игоря неприятные вести, чтобы он не морочил голову ни себе, ни ей. Как-то даже стало жаль Игоря. Он еще даже не знал, что его последний шанс растворился в прохладном воздухе пятничного вечера, но узнать ему это было суждено только на следующий день, так как сегодня у меня был запланирован игровой вечер  с моим братом.
Сладкий запах кратковременной свободы. Она не может пахнуть лучше. Насыщение страшит, ибо оно убивает эту сладость. Такая приятная прохлада с оттенком приближающегося разочарования.

Живее пей до дна бокал -
И ты мгновенно ободришься.
На 'ты' давно ты с чёртом стал,
А всё ещё огня боишься.

 




ВТОРАЯ СУББОТА.


Картина в окне была весьма меланхоличной, если так можно охарактеризовать гнущиеся от сильного ветра деревья и безжалостный дождь, загнавший всех цыган и котов под арку и нещадно приколачивающий к земле все то, что предварительно раскидал ветер. У стихии нет предрассудков и стереотипов. Цыгане, коты, местная нищета и даже очередная туристическая группа - все, вне зависимости от происхождения и статуса, должны были послушно и смирно стоять в своем скромном убежище и терпеть холод в надежде, что все это безумство когда-нибудь прекратится...кроме меня. Я восседал на стуле за толстыми стенами, слушал булькающий чайник и предвкушал скорое чаепитие с тем, что найду в старой лакированной тумбочке под столом. В момент моего абсолютного умиротворения заскрипела дверь, в келью ворвался шум дождя, а за ним поспешно зашел дьякон.
- Как никогда вовремя, дьякон, - обрадовался я, - чайник скоро закипит.
- День добрый, - все же дьякон успел подмокнуть, хоть между нашими дверьми и были жалкие десять метров, - я подумал, раз такой сильный дождь, то у тебя сейчас точно не будет покупателей.
Запищал чайник и раздался характерный щелчок.
- Это точно, дьякон. Lupus in fabula. Пойдем скорее по кружечке опрокинем за наше здоровье.
- Lupus это же волк, я прав? А дальше?
- Прав. Это волк. А в остальном это «легок на помине». Ты, кстати, откуда знаешь? Латынь учил?
- Немножко латинского есть везде.
- В семинарии?
- Было дело. Я, конечно, прилежностью не отличался, но слово lupus запомнилось.
- Так я тоже прилежностью не отличаюсь, особенно в латинском, но слово lupus запомнилось и мне. Может, есть что-то в этом слове? Притягивает что-то всех в этом волке. Как вы любите говорить - все это от лукавого. Я же, дьякон, дальше пословиц не иду. 
- Чего ж так?
- Ну, - вздохнул, - и без того времени на все не хватает. Голова кругом идет с этой учебой. Добавь сюда еще латинские глаголы, так я вообще на медикаменты перейду.
- Латинский - благородный язык. Современная цивилизация покоится на латинском, да греческом.
Я разлил чай по кружкам и достал из тумбочки сушки с маком.
- Я не любитель сушек, дьякон, но больше здесь ничего нет.
 - Что ты! Чай и сушки. Что может быть лучше в такую погоду.
Я посмотрел в окно. Дождь с ветром и думали прекращать этот беспредел.
- Путь к познанию лежит через изучение языков, - взгляд дьякона был устремлен на мой учебник грамматики английского языка, - латинского же и в английском много.
- Ты прав, дьякон. Да вот спроса только на латинский нет. Мертв он. Английский же, наоборот. Видишь ли, истина такова, что новое приходит на смену старого, каким бы добродетельным старое ни было. Вот и Латынь умерла. Теперь английский новая Латынь.
Дьякон глубоко вдохнул пар, поднимающийся от чая.
- Неповторимый запах, - слегка улыбнулся, - чайный.
- Да уж, дьякон, и как ты все так тонко чувствуешь. Вот для меня все чаи одинаковые.
Он улыбнулся и сделал глоточек.
- А что до истины, так вот, что я скажу. Поиск истины лишь боль несет и помутнение.
- Это как?
- Так просто все. Где эта истина? Какова она? У каждого своя истина, и каждый прав по-своему. Может, и нет ее вовсе. Одиссей пошел искать истины, так дом потерял, близких. Жизнь свою исковеркал.
- Так вернулся же.
- Потерянное не вернуть. Что ценней всего?
- Что?
- Время. Время не вернуть. Вот может и в этом вся истина.
- Во времени?
Он не ответил. Обратился к чаю. Вдохнул еще раз. Отпил.
- Ты лучше скажи, тебе как здесь?
Я пожал плечами.
- Идеальная работа для учебы. Посетителей немного, довольно тихо, а домашней работы много. Так посидел рабочий день, все успел и вечер освободил.
Дьякон закинул пару сушек в рот и прищурился, бросив взгляд на стол напротив.
- Так тут еще и доктор Фауст.
- Все та же учеба, дьякон. Вы в семинарии "Фауста" не читали? Тематика то ваша.
- Нет, художественная литература в семинарии не преподается. Да и такое, - он помялся немного, - от лукавого. Промысел там дьявольский балом правит.
- Геббельс вот не расставался с "Фаустом".
- Не лучший пример.
- Зато значимый.
Запивая сушки, он покачал головой.
- В общем то, плохих примеров не бывает. Каждый пример чему-то учит. Вот тебе кто ближе – Фауст или Мефистофель?
- Если честно, дьякон, то Мефистофель.
- Вот о чем и я, - поднял указательный палец, - от лукавого это. Так дьявол людей и заманивает. Волшебством, да магией. Но пример по-своему хорош. Так знаешь ты, как двойственна натура любопытства, - он огляделся, - я смотрю, ты тут много книг продаешь.
Я кивнул, улыбнувшись.
- Видишь ли, покупают эти книги очень неохотно. Не пробуждают они интерес у широкой публики.
- Понимаю. Массового читателя бытием не увлечешь. Им Мефистофеля подавай.
- Про то и речь, дьякон. Скажу тебе, я могу понять их. Человеку нужен либо авторитет, либо имя. Да и знаешь, Фауст слаб, а Мефистофель производит впечатление человека сильного. Авторитет Мефистофеля явно перевешивает, а Фауст лишь тень его.
- Печальная правда. Все так двойственно и обманчиво. Хороший человек легко собьется с пути, а вернуть его уже нелегко. Грешны мы. Природа эта наша. Что до читателя, так всем нам нужен герой. Бренд.
Последним словом дьякон меня порядком удивил. Будто некстати это слово здесь, но оно исключительно кстати. Чем еще, если не брендом, является герой?
- Так ты осведомленный!
- Ну, знаешь ли, я тоже здесь не с рождения. Я вот раньше тоже склонности к церковному чтению не имел, а как-то спросил себя, а почему нет. Зашел в библиотеку, спросил совета у смотрительницы. Она, долго не думая, посоветовала мне "Житие Сергия Радонежского". Видимо, сама читала. Так скоро она отреагировала. Сначала скучно было так, что не передать, а потом...Просто я решил тогда для себя, что непременно должен прочитать. Прочитал.
Он остановил взгляд на "Фаусте". Хотел было что-то сказать, но передумал. Сжал губы. задумался и:
- Конечно, это не художественная проза. Это даже совершенно не увлекательно, но и у таких книг совсем иная цель. Это история человека. История его морального выбора. Очень медленно, размеренно. Хорошо! - вдруг встрепенулся он, - вот хороший пример. За чем увлекательнее наблюдать, за спортивным автомобилем или черепахой?
Я закивал с задумчивой улыбкой.
- Вот. Мало кому интересна черепаха, но у ней свой путь, своя идея.
- Свое изложение.
- Гете научит многому. Достоевский научит многому. Все они чему-то научат тебя, но тот же Серафим Саровский, - он посмотрел на коробку, в которой были сложены книги о житие Серафима Саровского, - тоже имеет что-то сказать.
Дождь пошел с удвоенной силой. Я подошел к радиоприемнику и навел курсор на Берлин.
- Скажи мне вот что, дьякон. Ты почему решил в семинарию идти? У меня вот знакомый был. Так он тоже в семинарию пошел. Мне показалось, он сам точно не был уверен, что именно его туда ведет.
- Человеческая душа - потемки. Во время упадка веры мало кто захочет посвятить себя церкви. Да и я, собственно говоря, до сих пор не уверен, что мне здесь место, хотя мне нравится то, что я делаю.
- Типография?
- Именно. Но дело ж не только в ней. Молодость у меня была весьма насыщенная. На книгу хватило бы. В один прекрасный момент я понял, что единственный путь из той клоаки, в которую я угодил, ввел именно сюда. Я ж тебе уже говорил.
Я был наслышан о дьяконе. точнее сказать, я только и знал, что располагал он явно нерядовой биографией. Бывает, встречаются нам люди, которые не любят говорить о прошлом. Что до дьякона, так я не знал ровным счетом ничего кроме того, что о своем прошлом он не стал бы распространяться.
- Ни разу не пожалел?
Он улыбнулся.
- Нет.
- Не хочу показаться уж слишком навязчивым, но ты просто скажи, какое-то конкретное событие вот так изменило твою жизнь?
- И да, и нет. Скажу тебе, что подобный поворот ты совершаешь не за один день, к этому идешь, но вот в один прекрасный день ты окончательно для себя решаешь, что так больше продолжаться не может. Единственное доказательство присутствия дьявола — всеобщее желание его увидеть. Иной раз, мы слишком настойчивы в своем стремлении, и это непременно заканчивается для нас чем-то хорошим или плохим. В поиске дьявола, мой друг, нужно быть готовым к весьма болезненному концу.
Мне показалось, что задавая ему такие вопросы я и без того пересекал некую черту недозволенности. В общем-то подобные моменты меня никогда особо не беспокоили, так как тактичностью я не отличался, но вот дьякон был уж очень хорошим человеком, и мне совершенно не хотелось оказывать на него чрезмерное давление. Отчего я и решил закрыть эту тему, но аккуратно.
- Как по мне, дьякон, тут каждый второй стремится найти дьявола. Возьми хотя бы моих дружков. Там то точно должно все плохо закончиться, - я усмехнулся в попытке разрядить атмосферу,  - вот для меня, например, на прошлой неделе точно все могло плохо закончиться.
- Так я ж не лучше был.
Мы помолчали некоторое время. Я задумался над тем, что же могло сподвигнуть дьякона на то, чтобы отказаться от благ внешнего мира и закрыться здесь. Что бы это ни было, это было достаточно веским, раз человек мог просто взять и так стремительно и кардинально изменить свою жизнь. Семинария. Монастырь. Сегодня ты вертишься в повседневной карусели, движимый соблазнами, а завтра ты вдруг останавливаешься и сходишь, обращаясь в совершенное отчуждение от мира сего. Что же могло это быть? Что заставило бы меня это совершить? Сколько воли нужно для такого решения? Или отчаяния? Как бы то ни было, не мне об этом судить.
- Я то смотрю, тебе здесь не в тягость, - я спросил его.
- Да что ты! - лицо растянулось в улыбке, - ты ж...
- Прости, ты еще чаю не хочешь? Дождь не заканчивается. Торопиться нам точно некуда.
- Давай! - он пододвинул кружку, и я ее наполнил. Затем свою. пододвинул ему сахарницу и заодно захватил себе пару сушек.
- Откуда ж тут тягости взяться. Каждый день в работе. Вестник. Иной раз брошюрку какую сделать надо. Да и учиться каждый день новому нужно. Мир то меняется. Да и посмотри вокруг, - он обвел взглядом келью, - Вокруг сплошная история. Люди все интересные и с богатым прошлым, поверь мне. Там есть, что послушать. А запахи? Исключительной красоты. Запах свежей книги, бумаги, чернил. На улицу выйдешь, а из столовой запах наших щей. Да с хлебушком монастырским и чесноком. Поешь, поработаешь, вечером выйдешь вот так погулять вокруг монастыря или на пруд сходить, так воздух свежий прохладой веет. Травой скошенной. Благодать.
Я поймал себя на мысли, что мне было очень интересно его слушать, хоть он и говорил очевидные и даже банальные вещи, которые говорят все, но в его случае они звучали иначе. Я подумал, почему так? Говорят все одно и то же, но если это говорит учитель в школе, то меня, откровенно говоря, подташнивает, а в его случае мне натурально приятно слушать. Он продолжал говорить, а я продолжать слушать и пытаться разгадать эту загадку.
- Зимой выйдешь, особенно когда морозно, пойдешь вокруг монастыря, потом вниз к источнику. Там снегири собираются. Кусок хлеба им положишь на скамью, так они без страха на него прямо при тебе и набросятся. Мороз пробирает до костей, а ты все надышаться этим воздухом не можешь. Затем направляешься вдоль южной стены к пруду. Зимой он замерзший, разумеется. Бывает, там дети катаются. Вокруг все укрыто снегом. Этот характерный скрип под ногами. Если настроение есть, можно и в лес дальше пойти, а если уж замерз, то возвращаешься в типографию. С Сергием мы регулярно у меня чай пьем.
Секрет на поверхности. Он говорил из глубины. Слова обрели новое, полное звучание. Слова учителя в школе, напротив, лишены чувства, опыта, стойкости. Набор слов. Поток слов, лишенный целостности. То, что говорил он, было осязаемым, имело запах, природу и было выдержанно временем. Слушая его мне было ясно, что пребывание здесь было для него совсем не в тягость. Скорее наоборот. Человек в себе. Его центр был в нем самом. Воплощение самодостаточности. Тот, о ком писал Шопенгауэр.
Вскоре дождь стих и дьякон должен был идти, так как к вечеру в типографию должен был наведаться игумен. Минут через десять после его ухода заявилась старая цыганка с пакетом мелочи. Положив пакет на стол, она уставилась на меня. Не услышав от нее ни вопроса, ни какого-либо требования, я решил начать разговор первым:
- Чем обязан?
- Разменяй, пожалуйста, сынок.
- Нет уж, мы тут деньги не меняем. Это раз. И два - что мне потом с этим вот металлоломом делать?
- Ну разменяй. Дай рублей пятьсот. Чего тебе стоит!
- Пятьсот? В этом пакете от силы рублей сто. У тебя ж там ни одной монеты крупнее рубля.
- Клянусь, тут не меньше пятисот. Хочешь, пересчитай.
- Не буду я их считать. Делать мне больше нечего. И менять я их тоже не буду, так что иди и пытай счастья в другом месте.
- Пожалей же старого человека. Месяц собирала.
- Давай только без этого. Знаю я эти ваши песни. Не первый день замужем. Так что даже не пытайся. Менять ничего не буду.
- Какие песни! Сидела у ворот месяц. Смилуйся же.
- Нет, я сказал. Ничего менять не буду. Отправляйся в магазин, там и разговаривай. Все!
Помявшись еще мгновение, она взяла пакет со стола и удалилась. Вступать в подобные сделки с цыганами мне было строго запрещено, да и сам я уже имел опыт общения с этим контингентом. Как-то цыганка предсказала мне смерть в течение трех дней после того, как я отказался дать ей сотку. С того дня прошло уже очень много дней. Видимо, прогноз не сработал.
Ближе к концу рабочего дня я, вернувшись к разговору с дьяконом, решил хотя бы начать чтение жития Серафима Саровского. «Фауста» я решил оставить на дорогу домой, а тут решил обратиться к житию, чтобы не возить с собой две книги.
Будучи совсем маленьким, будущий Серафим, тогда еще Прохор, свалился с колокольни, глубочайшим образом шокировав матушку, которая уже оплакивала малыша, когда увидела, что малыш вполне себе живо стоит на ногах, словно упал не с колокольни, а просто споткнулся, гоняясь за кузнечиками. Таким образом, будущий Серафим уже в самом малом возрасте познал тот самый Божий промысел. Так все поняли, что суждено ему было стать святым.
Я закрыл книгу и поставил чайник. Это не художественная литература. Дьякон прав. Но что это житие отличает от «Беофульфа» и «Одиссеи»? Все они удивительно просты в отношение того, как формируется избранный герой. Разве не так же просто явился миру Зигфрид? Из ничего. Вдруг, в виду определённого события, интерпретируемого как Божий промысел, мы получаем мессию, святого или очередного супергероя, который изменит или спасет мир.
Разве провидение т.е. промысел не спасло Гитлеру жизнь в десятках покушений, организованных на него? Что-то мне подсказывает, святым его никто не назовет. Значит ли это, что Божий промысел может быть в равной степени  осуществлен как по отношению к святому, так и по отношению к демону? Или…это вообще одно и то же…
Вопрос звучал глупо, но, тем не менее, я решил приберечь его для дьякона.
День близился к концу, как на пороге появился Магнус.
Он так представился. Фамилию я не запомнил, но звали его Магнус и был он из Швеции. Он попытался заговорить со мной по-русски, но получалось у него еще очень плохо, и слова давались ему с огромным трудом. Я поспешил помочь моему иностранному брату и сказал, что он может говорить по-английски. К тому же, передо мной, на прилавке, лежала грамматика. Обратившись к нему на английском, я к тому же показал ему грамматику и улыбнулся. Как свойственно любому цивилизованному, добродушному европейцу он по-детски обрадовался.
Что ж, такой гость был для меня подарком. Не с одними же цыганами и представителями столичной художественно-культурной богемы мне общаться.
Я предложил ему чаю, но он отказался. Вежливость.
Я спросил его, что он искал, и что вообще занесло его сюда. Далее последовала очень любопытная история.
Бывает так, что рабочий день закончился, но вы все равно не закрываете лавку. И не из вежливости.
Магнус был историком, точнее, он был преподавателем истории в университете. Примерно восемь лет назад его крайне заинтересовала тема викингов, мигрировавших на русские земли и затем окончательно осевших там. С преогромным удивлением он обнаружил, что викинги довольно-таки продолжительное время правили Русью. Он стал вдаваться в детали, которые я, разумеется, всеми силами старался упустить, сидя за школьной партой. Тогда мне это здорово удавалось, но, тем не менее, нечто осело в моей голове, отчего не все имена, которые он называл, казались мне совершенно незнакомыми.
Следовательно, повальное увлечение затерявшимися на русской земле викингами затянуло его уже в современную Россию. В наш монастырь он приехал, потому что в некоторых хрониках,  к которым он обращался, фигурировал наш монастырь. Чрезвычайно запутанная цепь причинно-следственных связей навела его на мысль, что и этот монастырь,  и ряд ему подобных, являются наиболее яркими памятниками нашей истории.
Возможно, вам доводилось наблюдать ребенка, который взахлеб рассказывал бесконечно захватывающую историю, которую ему пришлось наблюдать, или героем которой ему довелось стать. Он говорит, говорит, говорит. События беспрестанно переплетаются, а его энтузиазм не только не иссякает, а раздувается, словно воздушный шар, который вот-вот лопнет.
Вы окончательно запутались, но понимаете, что у вас просто нет морального права проигнорировать его историю или остаться равнодушным.
Он не был ребенком, но после того, как он рассказал мне его путь, он спросил меня, е мог бы я продать ему книгу об этом монастыре на английском языке. Хотя бы на английском.
Моментально меня накрыло пеленой холодного пота. Передать не могу, как неловко и ужасно я себя почувствовал, когда был вынужден известить его, что у нас ничего нет на иностранном языке, хотя книг о монастыре и его истории было предостаточно.
Он расстроился, хоть и не показал этого. Покачал головой. Ok ok, ok, no problem…
Никогда не подумал бы, что мне может быть так стыдно не за свой проступок. Он так долго мне рассказывал свою историю, а мне пришлось его разочаровать таким неотесанным образом. Конечно, он все понимал. Все же, это не столица, а забытая богом периферия, найти здесь что-то на иностранном языке было бы сложно. Он поспешил поблагодарить меня и даже успокоить, увидев мою обеспокоенность, что то факт, что в моем лице он нашел здесь англоговорящего человека, был для него настоящим подарком.
Тем не менее, я чувствовал себя ужасно. Мне хотелось закричать:
- Твою то мать! Да в этой стране никому не нужны эти книги! Зато шведский преподаватель истории приехал за ними сюда, но здесь, сука, нет ни одной книги на английском!
Он даже выучил иностранный язык, чтобы подобные книги стали доступны для него!
Я тут же вспомнил слова дьякона о том, что путь к познанию лежит через изучение языков. Отчаяние. Фрустрация. Тотальный стыд.
Швед стоял у прилавка и осматривал крестики, иконы. Потом подошёл к книгам, осмотрел их, но смирившись с тем, что так ничего и не поймет там, отправился к картинам. Он долго осматривал их, а я все больше погружался в самобичевание.
Возможно, я впервые в жизни по-настоящему познал, что такое «ком в горле». Я был обязан помочь ему, но не знал как. Чувство вины страшная вещь. Искреннее раскаяние. Никогда не подумал бы, что чувство вины за обстоятельства, независящие от меня самого, будет в сотни раз сильнее, чем за любой проступок, который я совершил своими руками.
People incapable of guilt usually do have a good time.
Проще говоря, совесть лишает покоя.
Он уже собирался уходить, как я внезапно нашел способ ухватиться за последнюю соломинку. Я предложил ему оставить мне его физический адрес и адрес электронной почты, на которые я мог бы выслать ему подобную книгу на английском языке, которую, я непременно постараюсь найти, честно приложив все усилия.
Он поблагодарил меня в своей по-детски наивной манере, что было для меня еще одним ударом ножа в мое и без того воспалившееся сердце.
Я еще раз предложил ему чаю. Он отказался. Напоследок, он заверил меня, что я могу смело отправлять ему по почте любую книгу об этом монастыре, которая может быть ему полезна, и он, в свою очередь, мне все это щедро оплатит, на предмет чего мне не стоит переживать.
Что бы он ни говорил, как бы он ни пытался меня в чем-либо убедить и как бы он меня ни благодарил, мой стыд продолжал только расти и раскаляться.
Вот так я познал глубочайший стыд, ставший моим страшным наказанием. Мы пожали друг другу руки. В последнее мгновение нашего прощания я, все же, добился того, чтобы он купил наш краеведческий справочник, включавший в себя все исторические вехи, связанные с монастырем. Справочник был не более пятидесяти страниц. Очень краткий. Деталей там не найти, но это было лучше, чем ничего. Вероятно, у него нашлась бы возможность перевести этот справочник. Как никак, в университете, в котором он преподавал, была филологическая кафедра. Стоил же справочник сущие копейки – шестьдесят рублей.
Лист бумаги с его адресами я аккуратно вложил в «Фауста».

Мне нечего сказать о солнцах и мирах:
Я вижу лишь одни мученья человека.
Смешной божок земли, всегда, во всех веках
Чудак такой же он, как был в начале века!

Перед выходом я позвонил Игорю, известив его о моем скором прибытии. Выключил свет. Закрыл лавку. Кинул коту оставшийся кусочек хлеба. Напоследок решил заскочить к дьякону. До автобуса мне еще оставалось полчаса, так что торопиться на останову явной необходимости не было.
- Вечер добрый, дьякон.
Он сидел за старым компьютером, набирая очередную статейку для «Вестника».
- Добрый! – он широко улыбнулся, - задержался ты сегодня.
- Есть такое,  - я присел на стул возле двери, - Представляешь, швед ко мне заходил. Магнусом зовут.
- Поздравляю! – подбодрил меня дьякон, - но что-то без энтузиазма ты об этом говоришь.
Я покачал головой.
- Вот скажи мне, как может быть такое. Лежат у меня под прилавком полные коробки этих книг. Никому не нужны. Заставишь купить, не купят. Ни о монастыре, ни о святых. Никому это не интересно. Тут приезжает Швед, чтобы купить эту книгу. Купить может, а прочитать нет. Вот и скажи мне, почему ему это нужнее, чем нам?
Дьякон оставил клавиатуру и повернулся ко мне. Грустно улыбнулся, вздохнул и пожал плечами.
- Не знаю, что тебе ответить.
- Да я и сам ответить не могу. Да и, - задумался, запнулся, - он рассказал мне всю нашу историю. Он знает ее много лучше меня. Так еще и про книгу о монастыре спросил.
- Стыдно? – аккуратно спросил.
Я покачал головой.
- Стыдно, но не за то, что он больше меня о моей стране знает. Совсем не за это.
- За что ж тогда?
- Все так просто, оказывается. Я вот сейчас это понял. Стыдно за то, что, прожив здесь всю жизнь, я даже не могу помочь ему узнать об этом месте еще больше, как бы он того ни хотел.
Злость на себя самого дала ростки.
- Я пообещал ему, что найду такую книгу и отправлю ему.
- Тем не менее, что-то, но ты готов сделать для него. Это уже большое дело. Доброе дело. Теперь ты, правда, непременно должен постараться найти такую книгу, раз слово дал.
Я молча слушал дьякона, соглашаясь с каждым его словом.
- А что до знаний истории. Так варяги, а потом и немцы всю жизнь нами правили. Порядок был. Небезразличны мы им. Грешным делом, бывает, думается мне, что лучше б так и было. Веру нашу берегли они, а как нам оставили, так и попустили мы все. Ты не переживай. Все в твоих руках. Слово сдержи. Книгу найди. Ему отправь. Так и от вины избавишься.
Нечто скрывалось в дьяконе. Нечто, чего не постичь лишь мгновением концентрации. На что одной лишь проницательности не хватит. Так точен он, так аккуратен. Подобен скальпелю умелого хирурга. Краток. Прост, но бесконечно сложен. Открыт, но бесконечно скрыт. На виду, но незаметен.  Смотрю я на него и вижу простого человека, устало сидящего на стуле, но интуиция шепчет мне, что необычен он, словно маг, словно темная душа.
Да будь он кем-угодно, ему всецело благодарен я.
- Спасибо, - тихо произнес я.
- На здоровье.
Вопрос про Гитлера и провидение я оставил на другой раз. Ни к чему это сейчас.
В автобусе я открыл вторую часть «Фауста». Рукой императора Мефистофель прикоснулся к ларцу, зарытому в земле, устремив взгляд того на золотого теленка. Проблема решена хитростью шута.
В конце устроенного им маскарада Мефистофель вбил гвоздь в крышку высохшего гроба:

Глупцы! Судьба своих даров,
Заслуг не видя, не истратит!
Имей вы камень мудрецов -
Для камня мудреца не хватит.

Короба камней у меня в келье. Да мудрецов ни одного. На пастбище пасется наш золотой теленок. Коварное существо, что есть у нас, и одновременно нет его.  Оазис. Мираж.
Итак. Тем временем, на вокзале меня встречали Игорь с Лосем.
- Повторению не бывать! – я сразу обозначил свою позицию.
Саркастические смешки.
- Придурки, - я не останавливался, - с вами кутить опасно для жизни. Вы ж чуть что, сразу с балкона выбрасываете.
- Да не выбросили бы мы тебя, чего ты завелся, - пробурчал Игорь.
- Отморозки. Ладно, пошли, а то я есть дико хочу. У тебя дома есть что поесть?
- Да есть что-то. Салат там, картошка, - виновато промычал Игорь.
- Нормально все будет, - сказал Лось, -  по бутылочке пивка для настроения и все.
- Так ты больше и не выпьешь, - усмехнулся Игорь.
- Слушай, Лось, тебе вообще пить можно? Непереносимость?-  я поинтересовался.
- Да ну вас! Нормально все у меня! – резко возразил Лось, - просто у меня такой организм, знаешь, ммм…
- Восприимчивый, - я помог ему.
- Точно!
Всю дорогу до дома Игоря мы обсуждали сомнительную слабость Лося к спиртным напиткам. Игорю вспомнилась история очередного знакомого, которого охватил паралич во время одной из попоек. Тот, якобы, сначала встал на четвереньки, потом лег и ничего больше не мог поделать. Просто лежал, мычал и все, чем он мог пошевелить, были зрачки. Лось противился признавать какую-либо невосприимчивость алкоголя, которая к тому же могла привести к столь далеко идущим последствия.
Поднимаясь к Игорю, мы прошли квартиру Юли, что вдруг напомнило мне про то, что для Игоря у меня есть неприятная новость в багаже. Желудок неприятно скукожился, когда эта мысль болезненно воспламенилась в голове. Странная взаимосвязь. Меня тошнит, если болит голова. Если болит желудок, то с головой все в порядке, разве что появляются идиотские мыслишки о полипах, являющихся предвестниками рака желудка. Такая вот односторонняя связь.
Ну что ж, момент приходит…

Несчастные влюбленные! Отказ
Вам не урок. Вы рады без ответа
Смотреть, свернувши шею, вслед предмету.

Сказать сразу – испортить вечер. Подождать – Игорь выпьет и, видимо, лишь черт знает, чем это все может закончиться.
Что есть жалость и сочувствие – пожалеть, не сказав, или мечом надежде отрубить голову?
Так просто ответить. Так сложно сделать. Ну да ладно, подумалось мне, момент настанет. Обстоятельства сами укажут мне час.
- Фашист, я ж тоже на работу устроился, - Игорь поспешил меня обрадовать.
- Ух ты, чем будешь?
- Музыку продавать, - Лось отметил.
- И игры! – с энтузиазмом добавил Игорь.
- Так ты теперь, значит, дисковый король.
- Это точно! Кто, если не я. В музыке я разбираюсь, а игр у меня на компе больше, чем у кого-либо. Я так и сказал, что я по каждой игре рекомендацию дать могу.
- Его даже проверили на знания, - подтвердил Лось.
- Спросили меня за пару шутеров и рпг, так я не растерялся. Вот и взяли. Зарплата норм. Открываемся в девять, закрываемся в шесть. Работа не пыльная. Сиди, да игры продавай. Внизу магазин. Так и сказал мне, мол, есть захочешь, вниз сбегай, только табличку оставь, что отошел на пять минут.
- Ты так всю зарплату прям там и будешь оставлять, - ехидно подметил Лось.
Для меня это было хорошим знаком. Игорь был так рад, что нашел работу по душе. Наверное, именно в этот момент даже самая плохая и ужасная новость могла бы стать лишь незначительным недоразумением. Как бы то ни было, но я хотел столь интимную новость сообщить ему наедине.
- Не тут то было! – заметил Игорь, - ем я немного, а вот на пиво денег не жалко, но на работе пить нельзя, так что там я точно не оставлю зарплату.
Мы посмеялись и отправились в его комнату. Я захватил тазик с салатом и кусок хлеба. В комнате мы расположились вокруг компа. Игорь с Лосем на передовой, так как в мире компьютерных игр они были большими мастерами, чем я. В свою очередь, я занял место на диване позади них – свое законное место в тылу.
Через полчаса движения Лося утратили былую уверенность так же, как и речь его утратила четкость, а разум последние признаки рационально мышления, которое уступило очередь наплыву деструктивной философии. В его бутылке пива ничего не осталось. С последним глотком он вобрал в себя тайное знание, забытое и хранившееся тысячи лет на дне бутылки.
На мое несчастье, наплыву философской мысли предшествовал вопрос Игоря на предмет моего монастырского опыта. Я рассказал о Шведе, о столичной богеме и только я собирался обмолвиться словечком о дьяконе, как о человеке, развенчивающим все мифы о скудности монастырской жизни, как философский молот Лося обрушился на нас.
- Я считаю, - эти слова всегда означали начало конца, - что вся эта церковь помогает уходить от налогов и скрывает в себе коррумпированную структуру, - с ощутимым трудом он договорил эту фразу и замолк.
Долго он молчать явно не собирался.
- Где наши налоги? Средства они берут, а куда они потом идут? – «Средства» оказались настоящим вызовом. Он уверенно преодолевал первые три буквы и далее впадал в речевой ступор. «Д» не поддавалась. Он пытался заменить ее на «т», окончательно загнав себя в тупик. В конце концов, после ряда безуспешных попыток, «средства» превратились в «срецва», а после еще пары попыток вообще стали «сесивами».
Далее последовала тотальная критика всего государственного устройства. Были подняты проблемы распространения коррупции и, как следствие, «пенсионный дефолт». Продолжалось это, как и повелось, не более двадцати минут. Их нужно было перетерпеть. Игорь пожертвовал Лосю свое пиво, чтобы как можно скорее закончить это. Пару глотков сверху и наш политолог сладко заснул.
- Зато не сопьется, - сказал Игорь.
- Может и наоборот, - возразил я.
- Мне бы такую способность. Сколько денег бы сэкономил. Взял так бутылочку и праздник.
Вот и наступил момент истины. Я сделал пару глубоким вдохов и выдохов. Пути назад нет как и нет смысла оттягивать неизбежное. К тому же, он не был еще так пьян, чтобы могли возникнуть непредвиденные проблемы, которым я не смогу противостоять.
- Слушай, - я начал, - такое дело.
- Смотри какая! – Игорь восхищенно уставился на широкоформатное фото в стиле ню фигуристой блондинки. Безусловно, там было, на что посмотреть и чему восхищаться, но то не было для меня актуальным моментом.
- Я тут недавно в универе пересекся с Юлей, - договорил я.
Он напряженно взглянул на меня. Где-то глубоко во мне зазвенел тревожный колокольчик.
- Помнишь, ты просил поспособствовать?
- Ну!
- Буквально вот вчера это было. Перекинулись парой фраз, и, собственно, между делом я поинтересовался у нее на твой счет. Говорит, - секундная пауза, во время которой мне вдруг подумалось, что говорить прямо было бы не совсем правильно, да и врать тоже было ни к чему, поэтому я решил немного подсластить горькую пилюлю, - что парень ты неплохой, но вот только занята она.
Многотонный камень свалился с меня. Я лжец и лицемер. На самом деле, обмануть человека очень просто. Надо лишь говорить то, что тот хочет слышать. Тем не менее, всегда стоит приправить блюдо щепоткой правды. Знаете, такой вот осуждающей и горькой правды, подобной луку. Зато запах просто шикарный. Кроме того, мне нравится и лук, и чеснок. Второй особенно.
Однажды я задался целью, соблазнить одну девчонку. Она была довольно средненькой по всем показателям. Скажем так, она была достаточно мила, чтобы возбудиться, и достаточно непритязательна во всех отношениях, чтобы без излишних усилий получить свое. Так вот, то был чистой воды эксперимент внушения лживых комплиментов. Я получил то, чего хотел. Я был горд собой, но то, что я получил, не очень то и вдохновило меня.
Зато я был отменным лжецом.
- В смысле?
- Есть у нее бойфренд, так что пока она недоступна. Как-то так.
Игорь отвернулся, недовольно покачал головой, взял бутылку пива и допил до конца. Поставил бутылку.
- Вот сука.
Мне стало значительно спокойнее. Выслушивание бесчисленных оскорблений на ее счет было идеальной реакцией на новость.
- Тварь, - продолжил он, - и вот какого хрена нужно было выкабениваться! Знает ведь, сука! Вот тварь!
Мне показалось, что он немного покраснел.
- Увижу тварь, скажу ей, кто она! Сука!
- Ладно тебе, забудь. У тебя ж теперь работа есть серьезная. Музыка, игры, консультации. Там, смотри, подцепишь кого.
Видимого положительного эффекта моих утешений я не увидел. Краснеющий, пьяный Игорь с уязвленным самолюбием слышал только гневные проклятия, рвущиеся из разбитого сердца. Мои доводы растворялись в воздухе вместе со спиртовыми испарениями, поднимавшимися с горлышка бутылки.
Именно в этот взрывоопасный момент из уст погруженного в алкогольный сон Лося раздалось мычание:
- Ммм, черт, бабы.
Я поспешил затушить внезапно загоревшийся фитиль.
- Не бери в голову. Лучше сосредоточься на работе. Лучшее средство, уверяю. Через полгодика разберешься что к чему и потом точку свою откроешь. Денег подкопишь зато.
- Да и пошла она, - тихо и преспокойно проговорил он.
В этом спокойствие я ощутил маниакально-параноидальный гнев. Передо мной сидел огромный Леонард «Куча» из «Цельнометаллической оболочки». Преспокойно он заряжал свою винтовку, не уставая повторять – Это моя винтовка. Я пытаюсь вразумить его, но он меня не слышит. Затем поднимает на меня глаза. Пустые. Мертвые. Ничего мне не ответив, он продолжает заряжать винтовку. Вы же помните, что было потом.
- Алле! – я предпринял решительную попытку вернуть его, - хорош уже. Запарил.
- Да пошла она! – теперь это прозвучало более эмоционально.
- Ну и все! Будто только тебя одного опрокинули. Не ты первый, не ты последний. Жми давай на старт. Постреляем часок и хорош, мне еще сегодня домой попасть надо бы.
Он немного оживился. Я сел за стол. Положил одну руку на мышь, другую на клавиатуру. Затем комната наполнилась яростной стрельбой и весьма экспрессивными выражениями. Как по мне, это лучшее лечение из всех возможных.
- Тебе завтра на работу? – спросил его, чтобы установить для себя его состояние.
- Ага, - промычал.
Значит, все в порядке.
Так и просидели мы до самого моего ухода. Что ни говори, но компьютерные игры действительно здорово снимают напряжение, но быстро надоедают, как и все остальное, что в какой то мере способно доставлять удовольствие и расслаблять.
Мы общество пресыщения. У нас есть все и много, но нам всегда мало. Мы словно дети, знающие лишь слово «еще».
Перед уходом Игорь предложил мне по стопке недорого виски, который его батя очень ценил, полагая, что тот является эксклюзивным шотландским сортом, который нигде не сыщешь.
- На самом деле, в любом супермаркете по акции, - сказал Игорь.
- Уверен?
- Сам видел.
- Да я про то, что нам действительно нужно выпить. Тебе ж завтра на работу. Может, не рисковать? Сорвешься же.
- Фашист, мать твою.
Довод неоспоримый.
- За нас! Бабы зло! – гордо произнес он.
Мы выпили по пятьдесят грамм, и я поспешил удалиться, пока он не стал призывать меня к серьезному разговору. В конце концов, у него был еще Лось на диване, всегда готовый поддержать подобную инициативу. Я лишь переживал в некоторой степени, что новая работа Игорька накроется еще до наступления его первого рабочего дня.
На выходе из подъезда я вновь повстречал Юлю.
- Принца ждешь?
- Жду. Скоро будет. От Игоря?
- От него. Парень спивается от несчастной любви. Ты разбила ему сердце, - я улыбнулся.
- Так плохо? – Мне послышалась взволнованность.
- Есть такое. На твоем месте, я бы с ним не пересекался пару дней. Он очень расстроился.
- Вот дурак, - покачала головой.
- Еще какой. Так теперь еще и агрессивный.
- Ну да. Ты домой?
- Домой. Завтра на работу, а у Игорька намечается очередная попойка.
- Не заскучал в монастыре? – Усмехнулась.
- Да что ты, ни на йоту. Давно мне так весело не было. Рекомендую, - улыбнулся.
Во двор заехал шедевр отечественного машиностроения. Тонированный. Как положено. С весьма ярким и громким музыкальным сопровождением. Это был принц. Мы распрощались и я, наконец, отправился на остановку. В автобусе меня уже заждался Фауст.
Он, кстати, вновь руководствуясь благими намерениями,  возжелал показать императору античных героев, но его вновь охватили чувства. На этот раз это была Елена. Понесло же старого на приключения. Утративший всякий разум, он пытался спасти Елену от похитителей.
Вот так мы цепляемся за то, что уже не вернуть. Мне лишь оставалось позавидовать ему. Никак не мог себе представить Елену, что его с ума свела:

Своими ли глазами вижу я
Тебя, источник красоты волшебный?

Мефистофель, должно быть, пожалел не раз, что ключ ему вверил. Фауст совсем утратил самообладание:

За дело же смелей! Мне дивный ключ поможет;
Спасу её - тогда она моя вдвойне.









ВТОРОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ.


Часов до двух ночи я самозабвенно работал над домашними заданиями по английскому, отчего утро было тяжелым. Чашка крепкого кофе, плотный завтрак, десяток раз на турнике по дороге на автобус привели меня в тонус. Лавку я открыл еще задолго до первых групп, так что у меня было время доделать недоделанное по английскому.
Время было уже десять, а еще никто так и не зашел, хотя воскресенье в монастыре всегда было много людей. Я обрадовался, потому что готовился я к бесконечному наплыву, а по факту, у меня образовался еще один час для учебы. Заканчивая одно упражнение, я просил у всех икон на прилавке дать мне еще десять минут спокойствия и переходил к следующему упражнению. Таким образом, я был уже на финишной прямой, когда дверь открылась.
Это было типичное воскресенье. Бьюсь об заклад, вы никогда не видели столько бабушек в одном месте. Может быть на почте? Вряд ли. Посетите монастырь в воскресенье. Складывается впечатление, что бабульки старательно грешат всю неделю, чтобы в воскресенье разом избавиться от всего грешного бремени. В «воскресный пакет» входят также службы, молебны, выставление свечей и так далее. Кроме того, у каждой из бабушек непременно найдется родственник, которому очень нужен крестик или иконка. Мы все сдаем на права, экзамены, едем в долгий путь, летим на самолете на отдых или в командировку. Список бесконечен. Для всего этого нам нужна помощь свыше. Так считают бабушки.
За интенсивные два часа непрекращающегося наплыва верующих я продал столько, сколько не продал за предыдущие три дня своей службы. Это была черная пятница. Если бы у нас были акции, то к обеду мне нечего было бы продавать.
Что меня поразило, так то с какой непринужденной легкостью бабульки расставались со своим пенсиями во славу божью. Они не купят хлеба и молока. Они будут топить печи и откажутся от электричества. Он лишат себя всего, кроме веры. Последние деньги выкладываются мне на прилавок. Я раздаю крестики, иконки и открытки с календарями словно миссионер, обращающий неверующих в христианство.
Каждая из них попросила Господа о том, чтобы у меня было крепкое здоровье. Если бы хотя бы каждая десятая из этих просьб сбылись, я бы мог смело игнорировать все рекомендации врачей, отправиться в Африку раздавать вакцину заболевшим эболой и так прожить до ста лет.
Остается лишь надеяться, что все эти бабушки не забудут и про себя в своем самозабвенном паломничестве.
К часу поток стих и у меня появилось небольшое окно, чтобы уделить внимание своему скромному обеду, который я прихватил из дома. Во время обеда я решил вернуться к чтению жития Серафима Саровского.
Промысел за промыслом. Скосила Прохора страшная болезнь. Когда надежды не осталось, и матушка в очередной раз обратилась в оплакивание еще живого малыша, тому явилась Пресвятая Богородица и обещала ему скорое выздоровление. Вскоре обстоятельства сложились таким образом, что через двор его икону Знамения Божией Матери  пронесли. Так не должно было быть по плану, но, тем не менее, именно так и произошло. Чем не промысел?
Меня же поразило то, с какой готовностью люди жертвовали собой и своим покоем ради общего блага. Не имея ничего, люди готовы были отдать то малое, что имели. Остается лишь гадать, когда наступил тот поворотный пункт, когда вещь обрела большую ценность, чем человек? Мне трудно было поверить в то, что я читал. Невероятная склонность к самоотречению и самопожертвованию. Я бы сказал, даже болезненная в некоторой мере. Хотя, возможно, я так это воспринимаю с точки зрения своего времени. Возможно, это мы болеем, а те люди были исключительно здоровы. Эта точка зрения была уж очень соблазнительной, чтобы не следовать ей. Тем не менее, я старался сохранить трезвость и максимально рационально оценивать то, что я читаю. В конце концов, как и в любой легенде, сказании, былине и иной истории подобного толка, люди стремились показать добро и зло в их крайних проявлениях. Так, я решил остановится на том, что многое было значительно приукрашено. Все же, мы говорим о времени, когда человеку могли отрубить голову за любую ерунду.
Много интереснее и любопытнее мне показалось знакомство Прохора с юродивым. Меня всегда привлекали странные люди. Назовем это так.
Сумасшедшие и дети всегда глаголют истину…
Закрыв книгу, я вновь поймал себя на мысли, что чем больше читаю я о промыслах Божьих, что Прохору жизнь берегли и на путь праведный вели его, тем больше я начинаю сравнивать его с Гитлером.
Это звучит нелепо, а для некоторых просто ужасно, но это факт. Об этом можно бесконечно рассуждать, затрагивая вопросы этики, нравственности и даже здравого смысла, но суть остается сутью. То, что некоторые называют Божьим промыслом, некоторые – провидением, а некоторые просто потусторонними силами, берегло жизнь Прохору в той же мере, как оно оберегало Гитлера в десятках покушений, каждое из которых должно было унести его жизнь. Как же отреагирует дьякон?
С этими мыслями я вышел к своему новому покупателю. Это была, видимо, супружеская пара. Оба были в возрасте, но, скорее, в предпенсионном. На вид довольно состоятельные. Одеты весьма скромно, но со вкусом. В общем, производили они очень положительное впечатление. Они не были похоже на набожных, но интеллигентность не вызывала сомнений. Мы поздоровались друг с другом. Они улыбнулись. Я ответил тем же. Я спросил, мог ли я им помочь, на что они попросили разрешения сперва осмотреться. Говорили тихо, а друг с другом вообще шепотом. Идеальные клиенты в послеобеденный час отдыха от суеты.
Им понадобилось порядка десяти минут, чтобы исследовать весь имеющийся ассортимент. Они остановились у книг. Обсудили шепотом. Потом у картин. Обсудили. В конце концов, когда я их уже даже перестал замечать, мужчина меня спросил:
- Скажите, пожалуйста, эти иконы реставрированные?
Никогда не знаешь, с кем говоришь.
- Да, - сказал я, - у нас есть мастер-реставратор, которые занимается тем, что скупает, либо иногда получает на безвозмездной основе старые, потрепанные жизнью иконы, и возвращает их к жизни, так сказать.
- То есть, по сути, это не новые иконы, а реставрированные старые?
И тут вы спрашиваете себя! Это реставрированные старые иконы или эти иконы уже нельзя считать старыми, раз они реставрированы? Корабль Тесея. Подобные рассуждения полезны для упражнения мозга, но совершенно деструктивны в продажном деле. Тут уж лучше не сомневаться и говорить, то, что люди с некоторым трепетом хотели бы услышать.
Мы любим впечатляться.
- Именно.
Я мог уверенно это заявить, так как доски и оклады были действительно очень старыми, что заметно добавляло им лет. Кроме того, этот самый мастер был настоящим мастером по состариванию. Истинный стилист.
- Извините, - обратилась ко мне женщина, - Вы не могли нам вкратце рассказать, как это делается.
- Вас интересует процесс? Порядок действий?
- О, да, - подтвердил мужчина, - если возможно, разумеется.
Я не мог отказать им в их любопытстве. Этот процесс я регулярно наблюдал своим собственными глазами.
- Разумеется, - я широко улыбнулся, - я не мастер, но за его работой имею честь наблюдать. Итак, - начал я.
Конечно, некоторые детали, мне подумалось, лучше скрыть от моих интеллигентных слушателей, даже не представлявших себе, кто и что это был за мастер, и как это все происходило. Я не собирался им лгать. Ни в коем случае. Я лишь решил немного приукрасить и о некоторых нюансах умолчать. Всем от этого было бы только лучше. Ну что ж, начнем.
Сперва. Каким вы себе представляете реставратора икон? И как вы себе представляете этот процесс? Представили? Думаю, все себе представили одно и то же, ведь речь идет об иконах, о святых, о человеке, решивших безотлагательно и безвозвратно посвятить себя служению богу. Богоугодное дело требует некоторого самоотречение от мирского начала. Помечтали, пофантазировали, создали образ. Пора и честь знать.
Зовут его…не важно, как его зовут. Известен он как Треш.
С самого детства Треш зарекомендовал себя, как очень необычный мальчуган с очень развитым и живым умом. Уже в деском саду он радовал маму красивыми и старательно выполненными аппликациями на любую тему: осенний листопад, зимний сад, весеннее вдохновение, летний лес итд. Мама не могла нарадоваться чадом. Все у него получается, и во всем он такой молодец. Только через некоторое время она узнала, что ее чадо приносило домой подделки других детей, а сам он к подобной ерунде склонности не проявлял.
В десять лет он выносил из магазина консервы в бидоне с молоком. Мальчуган прибегал в магазин с пустым бидончиком. Добрая женщина наливала туда два литра молока. Затем, мамино чудо пробегало вдоль прилавков, укладывало в молоко консервы и платило кассиру за три литра молока. Литр молока на розлив стоил много дешевле, чем один килограмм консервов. Может быть, это и не предел хитрости, но никто не подумал бы такого о маленьком мальчике с добрым, светящимся от радости лицом. Для такого возраста он показывал невероятные умственные способности, но, как признавалась его мама, явно не в том направлении.
Читать будущий ремесленник не любил. Книги не вызывали у него теплых чувств, что не скажешь про страстное увлечение боксом и продажей нелегальной продукции – ворованные вещи, легкие наркотики и так далее. Собственно, склонность к чтению у него резко и неожиданно развилась в тюрьме, в которую ему удалось угодить дважды за весьма непродолжительный срок. За семь лет ему удалось прочитать всю тюремную библиотеку плюс то, что приносила ему матушка. Так, гроза добропорядочного мира постепенно сам становился вполне себе добропорядочным членом общества.
Простите, но я забыл упомянуть кое-что о нашем герое. Иногда, родители, восхищаясь своим чадом, сколько бы лет тому ни было, говорят – посмотрите, он так хорошо рисует!
Далее следуют вздохи и ахи. На глаза новый Дюрер.
Я скажу так, стоило бы им посмотреть на рисунки Треша, как первое, что он сказали бы – да ну, это фотография.
Парень рисовал так здорово, что я, впервые увидев ангела в его исполнении, сказал:
- Это ксерокс?
Он карандашом нарисовал того ангела так здорово, что я до последнего не верил, что он просто не отксерил его из какой-нибудь книжки. Это был не талант. Это был сверхталант.
В тюрьме такой человек на вес золота.
Татуировки на любой вкус и цвет. Из подручного оборудования. Так он стал звездой тюремного художественного мира. Собственно говоря, после тюрьмы он занялся аэрографией, пока он вдруг не открыл в себе иконописный талант. Так он стал зарабатывать аэрографией и реставрацией икон. Ему понадобилось немало времени, чтобы освоить технические стороны и того, и другого, но, как оказалось, игра стоила свеч.
К тому же, как и в случае с дьяконом, в какой-то определенный момент и при определенных обстоятельствах он открыл для себя бога.
Я спросил его, что именно произошло, о чем он умолчал. Тем не менее, однажды, будучи вдребезги пьяным, он показал мне два креста, что висели на его шее. Я спросил его, почему два. Из довольно смутных объяснений я понял, что второй крестик принадлежал человеку, которого уже не было. Но самое ужасное, что наш друг имел к тому факту, якобы, самое непосредственное отношение. Дальше, судите сами, если можете. Я его ни за что осуждать не стал. Не по мне эта ответственность.
Теперь перейдем к процессу.
Треш не был бы собой, если бы не был поклонником тяжелого металла, но, вместе с тем, у него всегда был вкус и особые требования. Что ни говори, но человеком он был интеллигентным. Хоть и продавал в свое время запрещенку, но был способен делать это на пяти языках. По его собственному признанию, языки ему не давались, но минимумом для быстрой сделки он располагал на английском, немецком, французском, итальянском и финском. Прост он не был никогда. Вот так даже к тяжелому металлу у него были требования по мелодичности. На вскидку я могу назвать вам следующие группы: “Tristania”, “Dimmu Borgir”, ”Therion”, “Cradle of Filth”  и так далее. Его коллекции дисков мог бы позавидовать любой меломан. Не преувеличу, если скажу, что у него дома музыкальных дисков было больше, чем в торговых точках. И все это было отборным тяжелым металлом. Собственно говоря, именно он и открыл для меня мой излюбленный “Rammstein”.
Его квартира представляла собой типичную студию художника. Краски, небольшой, вполне приемлемый беспорядок, большие окна. Разве что, вместо холстов и мольберта там были столы с разложенными на них досками для будущих икон.
Ел он немного. Пару раз в день и очень скромно. Зато кофе потреблял в крайне нездоровых объемах. Стоит сказать, что регулярно, примерно раз или два в неделю, он посещал своего деда. Они играли с ним в шахматы. Он помогал ему, чем мог. Ничего странного или удивительного за исключением того, что то не был его дед. Это был просто дед, которому он когда-то помог.  Вот так.
Собственно процесс.
 Будущая икона представляет собой не совсем обыкновенную доску. Да, это тоже прямоугольная доска, но она должна непременно отвечать некоторым требованиям, а именно:
- Лучше всего, если это липа. Можно и другое дерево. Все-таки, на безрыбье и рак рыба, но лучше липа. Даже не представляешь себе, как трудно бывает найти обычную доску из липы. Мне предлагают кучу досок. Они новые, чистые, аккуратные. Такие приятно держать в руках, но они не подходят. Зато, где-то рядом валяется старая, местами подгнившая, немного кривая, но это липа. Ее кривизна даже обладает некоторыми благородными чертами. Когда я беру ее в руки, я знаю точно, эта доска станет иконой.
Кроме того:
- Смотри. Она ровная и гладенькая со всех сторон, так?
- Так.
- А нужно, чтобы здесь, с лицевой стороны, было углубление. Это углубление мы называем «ковчегом». Он специально для самого образа.
- Почему «ковчег»?
- Просто. Отсылка к Ноевому ковчегу.
На заднем плане гремит очередная композиция “Dimmu Borgir”. С непривычки, от такой музыки становится тяжело и неуютно. Но это идеальный фон для создания святого образа. К сведению, «Dimmu Borgir», ударения на последние слоги, - это ворота в преисподнюю, которые якобы располагаются где-то в Исландии. Весьма интересный фон для создания святого образа, не так ли?
- Чаще всего, доску следует отшлифовать. Обычное дело. Затем в ковчег выкладывается так называемая паволока. Это льняная ткань. На нее наносится левкас.
- Паволока, левкас. Там вообще есть знакомые мне слова?
- Левкас это нечто вроде грунтовки. Замешиваешь мел с клеем и получаешь основу под само изображение. Что до написания, то некоторые набрасывают рисунок иглой, есть те, кто обращается к углю, но я привык работать карандашом.
Некоторые его работы карандашом говорят мне, что он не хуже Дюрера. Если бы он подделывал картины, то он подделывал бы Дюрера, но так вышло, что он изображает святых, если не превращает автомобили в скромные произведения искусств.
- С авто сейчас туго, так что работаю только по иконам. Так вот. Левкас стоит позолотить. Затем работаешь темперами. Это штука своеобразная. Тут надо слой за слоем. Поэтапно. Темперы требуют терпения. Сначала идут темные тона. С каждым разом слой светлее. Я наношу слой. Оставляю сохнуть. Перехожу к другой доске. Последний этап - покрытие олифой на льняном масле.
Мы оба посмотрели на икону.
- Останется немного состарить, но это совсем другой вопрос. В остальном, конец –делу венец. На самом деле, все эти операции много времени не занимают. В этом никакого искусства и умения нет. Все сводится к самому процессу рисования, иначе этим мог бы заниматься каждый.
И когда голос Шаграта сотрясает стекла и стены, треш берет в руки кисть. Далее происходит магия. Он наносит детали изображения с поразительной легкостью. Его ровные линии идеально ровные, словно он нарисовал их под линейку. Окружности идеально круглые, словно он не выпускает из рук циркуль. Чтобы они ни изображал, у него все получается с первого раза. Кажущаяся простота. Талант.
- И часы с согнутой спиной над листом бумаги. Иногда руки болят так сильно, что я не могу удержать ложку. Глаза страдают. Если не работаю, выключаю свет.
- Музыка не отвлекает?
- Без нее не могу. Первые минут десять просто слушаю, затем постепенно начинаю работу. Это как транс. Кажется, что если вдруг выключить музыку, то я внезапно забуду как писать или что писать. Эта музыка как кокон, и только в нем я могу писать.
И вот, когда очередной осатаневший псих начинает свою арию про Вельзевула, устраивающего оргию смерти и крови, пожирая детей и совокупляясь с женщинами, мужчинами и даже животными, наш реставратор с трепетом и неописуемыми мастерством и легкостью дает жизнь новому образу еще одного святейшего великомученика.
В общих чертах, за исключением некоторых деталей, я изложил все это моим клиентам.
- Это человек является послушником?
- К сожалению, нет. Он считает, что служить Господу можно и вне стен монастыря.
- Вообще, с этим, конечно, нельзя не согласиться, - многозначительно сказал мужчина.
- Я обратил внимание, что оклады относительно новые.
- Дело в том, - деловито начал я, - что оклады также подвергаются тщательной чистке, обработке, полировке. Зачастую, мастер получает иконы в очень плачевном состоянии. Некоторые из них пережили пожар, некоторые затопление и так далее. Поэтому оклады снимаются и отмываются в специально приготовленных растворах.
Пока я говорил, он тщательно всматривался в каждую икону.
- Лишь в редких случаях мастер вынужден изготавливать новый оклад, либо выставлять икону без оклада вообще. Бывает, что оклад поврежден так сильно, что, к сожалению, не подлежит восстановлению.
Затем он попросил разрешения пройти за прилавок и ближе рассмотреть иконы. Противиться я не стал и не хотел. В конце концов, иконы были сделаны здорово, а в крайнем случае, можно было бы ссылаться на то, что икона состаривалась не искусственно, просто процесс реставрации предполагает максимально возможное воссоздание иконы.
Он тщательно рассмотрел их и выбрал одну из икон, которую, посовещавшись с женой решил приобрести.
Я даже не успел удивиться и обрадоваться.
- Двенадцать тысяч, - заявил я, - аккуратно заворачивая икону в крафтовую бумагу.
Без лишних вопросов он выложил сумму на прилавок.
- Скажите еще вот что, - обратился он ко мне, - если не секрет, конечно, какую часть получает мастер за икону.
- Вы знаете, - задумчиво начал я, - к сожалению, я не могу назвать Вам точный процент, но насколько я знаю, мастер получает большую часть суммы, а монастырская лавка получает определенный процент от этой суммы за продажу.
Звучало это комковато, следует признать, но так я выставлял себя честным, но неосведомленным.
- Это правильно, - заявил мужчина,  - я не раз встречал случаи, когда магазины забирали себе большую часть, оставляя мастера довольствоваться малым, что, по моему мнению, крайне несправедливо.
- Согласен, - я не мог не согласиться, - но, кроме того, мастер, бывает, занимает мое место за прилавком и продает всю эту продукцию, в том числе, иконы.
- Вот это действительно здорово!-  подметила женщина.
Я не стал рассказывать им, что этот мастер принимает непосредственное участие в закупке и продаже всей имеющейся продукции. Коммерциализация труда мастера – иконописца явно не добавляет стоимости его работам. Ему лучше быть затворником, всецело посвятившим себя богу и отказавшимся от всех благ цивилизации.
На прощанье мы пожелали друг другу здоровья, а я, к тому же был удостоен чести принять комплемент на предмет того, что я так молод, а уже разбираюсь в таких серьезных, хоть и так сильно пренебрегаемых современными поколениями, вещах.
Что ж, все это было чертовски приятно!
До конца рабочего дня мне удалось продать еще немного и, таким образом, на мажорной ноте завершить свою вторую неделю в монастырской лавке.
Тем временем, Прохор побывал в Киеве, где Досифей, затворник, обладавший даром прозорливости, направил его служить в Саровскую пустынь, где будущий чудотворец отметился безропотным и даже ревностным послушанием, хотя, и слабости у него тоже имелись. Так, Прохор не мог полностью избавиться от уныния и скуки, в которые, иной раз, впадал, о чем потом каялся.
Все же, чтение подобной литературы давалось мне с трудом. Кроме того, времени и сил у меня было совсем немного, чтобы быстрее продвигаться в чтении жития. Если уж быть до конца честным, то я особо и не стремился.
Закрыв лавку, я забежал к дьякону, который все также сидел за компьютером, как и в прошлый раз, словно с того момента он и не вставал.
Поприветствовав дьякона, я поспешил задать ему вопрос, который хотел задать еще в прошлый раз.
- Последовал я твоему совету и решил почитать житие Серафима Саровского.
- Огого! - -воскликнул дьякон, - удивил!
- Я рад, - улыбнулся, - но возник у меня вопрос. Может показаться странным и даже глупым, но ты уж постарайся понять то, что я хочу донести до тебя.
Он одобрительно кивнул головой.
- Выкладывай.
- Не раз Прохору спасал жизнь так называемый промысел Божий. Мы вот говорили с тобой об этом.
Он кивнул. Я продолжал.
- Он упал с колокольни. Выжил. Заболел. Думали помрет, но к иконе поднесли, и та его, якобы, спасла.
- Да, было такое.
- Это же промысел?
- Вполне.
- Вот после этого его все стали считать особенным. Будто свят он. Избран. И так далее.
Дьякон кивнул.
- То есть, дьякон, промысел бережет святого?
- Безусловно.
- Но вот какое дело. На Гитлера было совершенно порядка пятидесяти покушений, и всегда его оберегало провидение.
Он улыбнулся и сказал:
- Вижу я, к чему клонишь, и вопрос твой тоже предвижу. Не ты один задаешься вопросами подобного толка. Они были и будут всегда. Гитлер не был первым злом, которого небеса так ревностно берегли. На подобный вопрос есть лишь один ответ. На то воля Божья. Однажды он устроил потоп. Однажды весь мир охватила чума. Так вот. Гитлер зло той же природы. Своего рода необходимое зло, которое мы заслужили и получили в наказание.
- Разве дьявол не может хранить своих приспешников так же, как Господь хранит своих святых? Если уж наличие одного предполагает наличие другого, то, видимо, и в этом тоже должно быть некоторое равенство возможностей.
- Не нам гадать об этом. Мы лишь можем принять, что дано нам свыше. Наказание тот же дар. Принять мы его должны смиренно, ибо любое наказание, ниспосланное нам, это последствие наших поступков.
- Каждому свое.
- Именно так. Кроме того, нам не дается больше, чем мы можем вынести. Любое испытание, выпавшее тебе, ты можешь и должен преодолеть, ибо все нам дается в меру и по мере. То же касается и искушений. Хоть и дьявольская у них природа, но преодолеть их силы нам даны. Так и бережет нас всевышний.
- Вижу я, дьякон, что из глубины ты говоришь, но признаюсь тебе, не могу я уверовать в это.
- Так всему свое время.
На все у него есть ответ.
- В таком случае, любое зло можно назвать необходимым или наказанием.
- Человек это поле битвы. Иногда добро побеждает, иногда побеждает зло.
- Тогда это необходимый баланс?
Это кошки-мышки. Это погоня. Это вопрос-ответ. Это бесконечная игра. В этом нет конца и, наверное, нет смысла.
- Чаю? – предложил он.
- Рад бы, да домой надо. Надо бы подготовиться к трудной неделе. Время у меня в дефиците.
- Понимаю, - улыбнулся он, - ну тогда ступай с Богом.
- Спасибо, ты тоже тут не унывай.
Вопрос в вере. Если ты веришь в Господа, ты всему находишь Божественное объяснение. Если ты веришь в его отсутствие и то, что он никогда не существовал, ты во всем находишь разум. Господом они называют совесть, сердце, интуицию и так далее. Это все субъективно. Значит, любая вера как и любой человек, в общем то, субъективны. Верить в догматы это то же самое, что и непреклонно верить в убеждения бабушки о том, что варенье лечит грипп.
Автобус. Темнеющая жизнь. Билет. Свободное место. Уставшие люди. Фауст. Гомункул находит в Мефистофеле того, кто может вернуть зачахнувшего Фауста к жизни.

Пошли приказом воина в сраженье,
А девушку в веселый хоровод.
И дело вмиг у них на лад пойдет.
Так и у нас. Я дело приурочу
К классической Вальпургиевой ночи.
Она сегодня. Вот и найден путь
Похитить спящего и окунуть
Его в родной стихии средоточье.

Сверхсущество, которые мы так стремимся найти или создать. Бесконечно благодарное нам, точнее Вагнеру, за то, что дали ему жизнь. Существо преисполненное печали. Отцом зовет оно Вагнера и жаждет жизни вне колбы. Он дал совет Мефистофелю отнести Фауста на празднество Вальпургиевой ночи. Очнувшийся Фауст всецело поглощен мечтою о Елене. Собирает армию и бросается спасать ее.
Я задумался об идоле. Мы создаем его себе, чтобы стать сильнее, но по факту, своим стремлением мы лишь одариваем его силами, что черпаем из себя самих, словно из бездонного сосуда. В конце концов, идол покинет нас, а мы останемся без сил и энергии. Покинутые, отрешенные и преисполненные печали. Одного сводит с ума муза, другого великая цель, третьего предназначение, четвертого тайна и неизвестность.
Человек есть существо, способное из ничего создать все.
Человек есть существо, способное ничем убить себя.
В нас созрел новый идол. Мы сами.
Много десятков тысяч лет назад мы были Гомункулом, культивированном в колбе. Теперь мы покинули ее пределы и сами задумались над ролью творца. Мы формируем своего Гомункула, своего Голема и своего Франкенштейна.

Nun V;terchen! wie steht's? es war kein Scherz.
Komm, dr;cke mich recht z;rtlich an dein Herz!
Doch nicht zu fest, damit das Glas nicht springe.
Das ist die Eigenschaft der Dinge:
Nat;rlichem gen;gt das Weltall kaum,
Was k;nstlich ist, verlangt geschlo;nen Raum.

Странно, но Гомункул словно канул в лету в русских переводах. Жаль. Символ эпохи.

Прижми меня к своей груди,
Но нежно, стекло не повреди

Хотя натура Гомункула скорее сказала бы:

Стеклом себя не повреди.

Таков он, Гомункул. Он о создателе своем плачет больше, чем о себе. Таковы и мы. Таков и дьякон. Потоп, чума, Гитлер. Он все равно за него трепещет. От себя отрекается, а создателя лелеет. Любую боль готов терпеть. Готов всего себя лишить, но отца своего чтит, ему бы тот его не подвергал.
Я подумал о роли отца. У меня его не было никогда.
In meinem Himmel gibt es keinen Gott.
Так поется в песне. Так и в моем небе бога нет, как нет отца, как нет создателя. Может быть, и в этом также кроется причина моего совершенного неверия. Как-то мне говорили, что мне не достает отцовской трепки. Так и Бог многим нужен лишь для наказаний.
Я есть Телемах, который просто ушел из дома. Что бы Афина ни говорила, на чем бы ни стояла, я не верю, что у меня есть отец.
Теперь скажите мне, что «Одиссея» не о поиска Бога в небе над собой.
Гомункул взывает с сожалению. Вот так, один лишь забытый персонаж из книги погрузил меня на дно глубокой ямы, до куда даже свет не доходит. Раздумья. В руках у меня лишь лопата. Так я начинаю копать еще глубже, куда, возможно, уже не следует копать.
Гомункул, Гомункул, Гомункул. Правильно Homunculus. Человечек.


БУДНИ.


В понедельник я не видел и не слышал Игорька. В университет он не явился. На звонки не отвечал. Мне не свойственно впадать в панику, поэтому его временной пропаже я особого значения не придал и оправдал сие тем, что он, вероятнее всего, напился до беспамятства и был элементарно не в состоянии присутствовать на лекциях. Что до телефона? Он и на трезвую голову не отличался обязательностью.
Понедельник выдался весьма нервным и суетным, так что пропажа товарища прошла практически незаметной. Мне пришлось как следует потрудиться на учебном фронте. Кроме того, гомункул оказался достаточно назойливым гостем в моей голове. Не раз я возвращался к мыслям о нем в течение дня.
Стремление выбраться из колбы. Стремление стать больше, чем мы есть. Каждый раб мечтает стать хозяином, как мальчик хочет стать отцом. Безапелляционное стремление к высшему, даже если того природа не планировала. Природа есть создатель. Человек же, в погоне за лаврами отца, непременно утратит контроль над своим созданием, позволив вырваться ему наружу, как однажды вырвался и сам человек.
Вопрос – Стоит ли опасаться Гомункула? Не захочет ли сын убить отца, заняв его место?
 
Как хочешь ты свободен быть и зорок,
Когда тебе привычный сумрак дорог?
Ужасно в вашем каменном мешке.
В загоне ум, и чувство в тупике.
Проснется спящий, и в одно мгновенье
С тоски умрет у вас по пробужденье.

Я спросил преподавателя немецкого языка:
- Не стоит ли создателю Гомункула опасаться своего создания?
Она была женщиной в возрасте с весьма богатым жизненным опытом. Она много путешествовала. Полагаю, много повидала. Прошлое – странная вещь. Мы либо бахвалимся им, что есть мочи, либо скрываем его под семью замками.
Она подумала и спросила:
- Гомункул является предостережением, главным образом, Фаусту.
- Стремление стать больше, чем должен, приводит к гибели?
- Люцифер хотел стать больше, но был изгнан. Гете предостерегает тех, кто забыл про люцифера. И ведь во всем ему потакал Мефистофель.
- Рожденный ползать…Надменно.
-  На многие вещи можно посмотреть иначе. Мы слишком сильно хотим быть больше, чем мы есть. Мы слишком самоуверены, а ведь все мы подчиняемся одному закону природы. Вот она хозяин.
Не сотвори себе кумира. Колба разбилась и Гомункул получил желанное. Мгновение и он растворился.
В буфете, во время большого перерыва, я повстречал Лося.
- Где товарища потерял? – спросил его.
- А ты не в курсе?
- Нет, - осторожно ответил я. Его слова наводили на подозрения.
Мы взяли по пластиковому стаканчику чая, по булке на пластиковой тарелке и присели за пластиковый столик. Этот буфет был символом пластиковой эпохи. Недавно, я видел ролик в интернете, где женщина размыла кекс под горячей водой. Кекс размылся не полностью. В ее руках остался комок пластика. Болезненная тяга к искусственности, ошибочно принятой за прогресс, ведет нас к поеданию пластика. Отступление.
- Так вот.
- Он хоть отработал воскресенье?
- Ну да. В воскресенье он отработал. Вечером мы встретились во дворе, в домике, на баночку пивка. Все было нормально. Он там что-то продал, я уже не помню. Меня чуть повело. Было весело. Выкурили по сигаретке, а затем, - он сделал паузу, откусил кусок булки и залил это все теплым чаем, - затем просто жесть.
- Юля?
Лось набил рот остатком булки и не мог говорить, но зато закивал. Я последовал его примеру и приступил к булке. Чай был теплый. Два продукта идеально подходили друг другу. Полежавшая булка и теплый чай. Так мы познаем смирение.
Прожевав, Лось продолжил:
- Не столько Юля. Подъехал ее хахаль. Точнее, привез ее. «Девятка» его остановилась и подъезда. Она вышла. Он за ней. Сели на лавочку у подъезда. Этот же уставился на них. Я смотрю, а возле него уже две пустые бутылки стоит, а третью он в руках держит.
Я скривил лицо, понимая к чему клонит Лось.
- Я ему говорю, мол, Игорь, плюнь на это. Пошли они все. Так он меня не слышал.
Я вспомнил тот вечер, когда сообщил пренеприятнейшую новость Игорю.
- Уставился и все тут. Допил бутылку в один заход, поставил ее на скамейку и вышел из домика. Я за ним. Говорю ему, забей, не надо. А что я  могу? Он же огромный.
Я закивал, понимая, о чем он. В Игоре было три Лося.
- В общем, он подходит к ним. У Юли глаза по пять рублей. Испугалась. Сразу начала: «Игорь, Игорь, ты что!». Ну или что-то в этом роде. Я вот так и не запомнил точно. Парень подскочил, мол, есть вопросы? Отодвинул Юлю в сторону, а она наоборот лезет между ними. Дура.
- Это точно. Дура.
- Игорь ее отпихнул в сторону. Она еле на ногах устояла. Давай на меня орать: «Разними! Сделай что-нибудь!». Так я ж ничего не сделаю.
Лось не превосходил Юлю физически ни на йоту.
- Игорь мне сказал, чтоб я не лез. Я и не лез.
- А тот что?
- Тот попытался оттолкнуть Игоря. В общем Игорь втащил ему пару раз. Повалил на землю. Накинул ему ногами чуть.
- Сильно?
- Да не сказал бы. Больно, но не смертельно. Я ему крикнул, чтобы, главное, голову не трогал. Парню и так уже хватило. Он же ему кулаком пару раз в голову всадил. В общем, жуть. Я к нему подбежал. За руку тяну, говорю, хватит. Какая-то бабка заверещала. И понеслось. Народ повылазил из окон. Какой-то мужик подбежал и оттолкнул Игоря. Парень не вставал.
- Жив хоть?
- Жив, правда, Игорь помял его неприятно.
- А Юля чего?
- В истерике. В слезах. Сам знаешь. Бабы.
- Игорь?
- В общем, увезли его. Вот сегодня батя за ним поехал. Может, договориться, сегодня заберет.
- Он же у него военный.
- Ну да. Думаю. Договорится как-нибудь. Парня подняли. Вроде, нормально все, но все равно в больничку повезли проверить на переломы и сотрясения.
- Он же так серьезно влипнуть может, если у парня сейчас чего-нибудь нехорошее обнаружится.
- Ага, - Лось покачал головой, - короче, посмотрим. Сегодня надо зайти к нему домой. Поинтересоваться, что да как. Пойдешь?
- Нет, я сегодня сразу домой. Ни к чему эти собрания. Расскажешь мне завтра.
Новость была неожиданной, хотя с другой стороны Игорь всегда был представителем группы риска в отношении конфликтных ситуаций. Я ни в коем случае не говорю, что он был буйным или неуравновешенным, но иной раз ему не доставало немного сдержанности. В конце концов, у такого отца сын никак не мог получиться меланхоликом. Оставалось лишь надеяться, что с тем парнем все в порядке, несмотря на все старания Игоря. Очень не хотелось бы, чтобы все закончилось статьей о телесных повреждениях. Я ему не раз говорил, что его неуемная страсть к спиртному ни к чему хорошему не привела бы. Лучше бы я ошибался, но теперь уже поздно. Что произошло, то произошло.
Надежда умирает последней.
Прохор стал отцом Серафимом и обратился в пустынножительство. Самопожертвование, возведенное в Абсолют, во имя слова Божья. Мороз. Холод. Отказ от всего. Труд. Болезни.
Остается лишь гадать, что у него происходило в голове. Я представил себя на его месте. С голым торсом, облепленный комарами, я сплавляю лес, колю дрова. Я продираюсь сквозь густые заросли. Я стараюсь смотреть его глазами. Я представляю себя в его теле. Я снимаю одежду. Я тружусь. На коленях я молюсь.
Мысли его для меня непостижимы. Я совершенно не гожусь к подобной жизни. Я современный житель с кучей слабостей и пороков, от которых я не только не собираюсь избавляться, но и даже наоборот, подпитываю их каждый день. Я продукт современного мира. Я потребитель. Я осквернитель. Я разрушитель. Я лишь поглощаю. За собой оставляю непригодную к жизни почву. Я не имею Бога. Я не имею отца. Я их убил. Ложь для меня не грех, а инструмент. Я продаю Бога на выходных. Я продаю его таким же как я. Я свидетельство нежизнеспособности христианства. Я свидетельство того, что человек лишь млекопитающее, движимое инстинктами. Я высасываю жизнь из матери, а потом бросаю ее.
Я не ищу в себе добра. Я продукт, осознающий свою потребительскую сущность. Я окаменелость. Неподвижная. Незыблемая. Неживая. Ничто не может растворить меня, но есть лишь то, что беспокоит меня. Это моя запрограммированность. Я непременно начну сходить с ума и создавать себе проблемы.

Я — часть той силы,
что вечно хочет
зла и вечно совершает благо.

Или наоборот!
Я хочу быть Мефистофелем, но являюсь лишь Гомункулом, который еще ничего не понимает и стремится куда-то и зачем-то, чтобы разбить свою колбу. К чему только, сам не понимаю…
Не прошло и двух дней как мама ошарашила меня новостью.
Наш мастер-реставратор, он же Треш, занял место продавца в лавке во вторник, так как я был в университете, а мама была на экскурсиях.  Такая практика регулярно имела место. Треш, несмотря на свой имидж, очень неплохо разбирался в религиозной тематике и мог проконсультировать покупателя по любому предмету, представленному м лавке. Особенно по иконам. Чего уж греха таить, хуже всех из нас в этом разбирался я, так что если и уж и удивляться чему, так это моему присутствию там.
В начале шестого, когда Треш еще был там, хотя лавка работала только до пяти, но он посчитал нужным задержаться, в лавку зашла женщина. Выглядела она весьма скромно, но далеко не бедно, и, извинившись тысячу раз, попросила разрешения дать ей буквально пять минут, чтобы выбрать скромный презент то ли своей родственнице, то ли знакомой. Она была неместной и лишь «буквально на час» заехала в монастырь. Треш, будучи крайне миролюбивым человек, разумеется, вошел в ее положение и разрешил ей, попросив не торопиться, так как самому нужно было еще порядка получаса, чтобы завершить дела. Он поблагодарила его и еще тысячу раз попросила прощения за причиненные неудобства.
Треш приводил в порядок прилавок в дальнем, правом углу. Прилавки в монастыре были сделаны еще в советские времена. Выглядели они весьма достойно и не давали повода для беспокойства, но в  правом, дальнем углу прогнил брус и конструкция дала там трещину. Круглый год в монастыре производились ремонты и реставрации. Вот Треш воспользовался ситуацией и выпросил днем у послушником парочку брусов. У них нашелся еще и молоток, целое ведро гвоздей, горстка саморезов и отвертка. Он подождал вечера, когда поток посетителей приблизится к нулю и взялся за ремонт прилавка.
Он уже разобрал прилавок и заменил брус. Ему оставалось установить боковые и верхние стенки, а также закрепить сверху стеклянный ящик, в котором находилась продукция, когда зашла женщина.
Так вот. Она пошла изучать имеющийся ассортимент с левого угла и постепенно двигалась в правую сторону. Треш не обращал на нее никакого внимания. Она явно не была похожа на человека, которого стоило бы опасаться.
Она подошла к стеллажу с книгами и картинами, стоявшими прямо возле Треша, и довольно долго изучала его. Брала книги, чтобы почитать описание с задней стороны, отходила на пару шагов назад, чтобы осмотреть картины. Собственно, Треш не обращал внимания на ее передвижения возле него. Ему оставалось минут пять, чтобы все завершить, и он окончательно сосредоточился на боковой стенке прилавка, на какое то мгновение даже забыв про нее.
Осматривая картины, она зашла за него. Момент абсолютного неведения. Она наклонилась вперед, подняла с пола молоток и ударила Треша по голове. Он упал на пол, но сознание не потерял. Удар получился не из лучших и, как оказалось, тяжких повреждений не нанес. Тем не менее, ей удалось отправить Треша в нокаут на несколько минут. Уронив молоток, она схватила самую икону, которая была ближе всего к ней, и убежала. Ей даже не пришло в голову, что в монастыре камеры видят все и всех, кто пересекает ворота. Так что, забегая вперед, скажу, что неизвестной ей остаться не удалось. Икону вернули.
Треша отвезли в больницу, где он пробыл пару дней и затем вернулся домой.
Я зашел к нему поинтересоваться его состоянием. Выглядел он весьма бодро. По обыкновению, квартира была залита мелодичными нотками тяжелого металла. Сам Треш был занят проклейкой досок.
- Все отлично. Голова побаливает. Спать неудобно пока, просыпаюсь периодически. Да и работать не очень удобно. Наклоняться нельзя.
Голова замотана в белый марлевый бинт. Так он был похож на аномально бледного индуса.
- Без последствий?
- Ну как без последствий. Врач говорит, если голова болеть не перестанет, то нужно непременно зайти к нему.
Мук боли на его лице не было. Вообще он говорил довольно живо. Хотя легкий налет бледности выдавал некое недомогание.
- Сотрясение?
- Ну да. Лучше бы, говорит, она мне в лоб ударила. Затылочная область коварная. Со временем можно и зрение утратить или еще чего в этом духе. Пока придется понаблюдаться.
- В остальном?
- Да все в норме, разве что, ни кофе, ни чая, ни алкоголя.
- Давление?
- Да уж. Придется пару недель потерпеть. Вода и соки. Думаю, через недельку уже забуду про все это.
- Бледновато выглядишь.
- Крови много потерял.
Он был прав. Мама сказала, что весь пол был в крови.
- Мясо есть, яйца, молочку и так далее.
Он покачал головой, словно сожалея о чем-то, и добавил:
- Как писать без вина и кофе?
Чего бы неординарные люди не искали, они ищут это в деятельности. С одной стороны, это их сильная сторона, но с другой в этом их слабость. Если их деятельность источник проблем, то они обречены на страдания.

На следующий день я имел честь повстречать Игоря. Отцу удалось вызволить недоумка из дежурной части. Тем не менее, ситуация имела весьма далеко идущие последствия. Отцу его пришлось искать способы мирного урегулирования, чтобы на сыночку не завели дело по статье о побоях средней тяжести.
- Сколько просит?
- Пятьсот тысяч просил сначала. Он нетрудоспособен на срок более трех недель. Лечение, реабилитация, компенсация неотработанных дней. Короче, там много всего. Плюс ко всему, я ж пьяный был. Статья до трех лет. Даже если три не дадут, то на год можно и попасть. Вот и просит пять сотен. Вроде как, сошлись на сотне и батя ему машину отдаст свою.
Выглядел Игорь печально. Видимо, батя дал ему понять, кто он был, и на что он теперь будет зарабатывать.
- Чего батя говорит?
- Двести пятьдесят торчу ему. Буду работать и отдавать. Себе буду оставлять на мелкие расходы.
Было как-то неловко спрашивать его об объекте его обожания. Я и не стал. Игорь сам все сказал.
- С этой сукой все. Тварь. Из-за нее все. Чуть не сел. У бати этот ее петух машину отжал. Теперь я торчу бате. Сука. Не втащить бы ей, если увижу.
- Уже втащил, Игорек. Просто забудь и живи своей жизнью.
И как только меня в это затянуло? Игорь был мрачен как никогда. Стал неразговорчив. Не скажу, что замкнулся, но прежнего Игорька не стало. Отдохнуть у него после занятий теперь стало невозможным. Опальное положение. Его разгульная жизнь также подошла к концу. К тому же, что, видимо, беспокоило его больше всего, хоть и старался не показывать, но Елену Фауст упустил окончательно. Да еще и так нехорошо. Его соперник не просто получил Елену, но и унизил его и его отца.
Лось сказал, что дома у Игорька теперь все плохо. Родители с ним не разговаривают. Игорек лишен всех благ. Отныне только учеба и работа. По словам отца, ему всецело наплевать, каким образом Игорек будет возвращать ему деньги. Пусть хоть проституцией займется. Как долг отдаст, может проваливать на все четыре стороны.
Все было как нельзя хуже. Да и сам он, по словам Лося, конечно, крайне огорчен и, на самом деле, понимает батю, отчего и не стал возникать и противиться мерам.
Что до Юли, то это абсолютное табу. Ни слова. Лось рассказал, что она сама отсутствовала пару дней. Провела у своего принца в больнице.
- Сука же, - сказал Лось.
Я покачал головой, соглашаясь.
- Я бы ей втащил за такое,-  добавил он.
- Один уже втащил.
- И правильно сделал! Такое спускать нельзя. Пусть знает теперь, как оно по жизни.
- Кто знает, Лось? Она или Игорек? Кто из них теперь должен знать, как оно по жизни? На кой хрен он вообще полез к нему? На кой хрен он вообще бухает, если не контролирует себя? Пойми, он сам в этом виноват. Не она. Разве ты сам не знаешь, как он начинает вести себя, если выпьет? Он всю жизнь искал этого. Этой вот проблемы. Теперь он все потерял. Хотя, хотя свобода у него еще осталась. Здесь то он точно по грани прошел. Пусть еще Бога какого-нибудь благодарит, что на статью посерьезнее не нарвался. Так бы не машиной это закончилось, а сроком лет на пять! – к концу я уже говорил на повышенном тоне.
Я отдышался чуть. Сглотнул слюну и добавил, спокойно:
- Это он теперь пусть знает.
Лось был в совершенном недоумении.
- Ты, конечно, прав, но тебе его вообще не жалко?
Мне было его жаль, но в том, что произошло была только его вина и ничья больше. В этом у меня не было ни единственного сомнения.
- Каждому свое, - высказал я свою позицию, - хотя, видишь ли, Лось, на днях хорошему человеку голову проломили молотком. Он прилавок ремонтировал и решил человеку помочь. Вот такую благодарность получил. Вообще он иконы пишет. Оказался на грани смерти. Повезло. Игорь же, искал себе проблем всю жизнь. Поэтому я не уверен, что каждому свое, но Игорь свое заслужил.
На том и разошлись. Лось хоть и понимал меня, но принимать мою позицию не желал. Он был всецело на стороне Игоря. Настоящий друг. Я нет.
К вопросу о настоящем друге? Как и во многом, одной интерпретацией не ограничиться. Каждая из них будет иметь право называться единственно верной. Вместе с этим, все они будут одинаково неверны.
Эвфорион рвется в бой, словно смерть для него лишь слово.

Смерть для нас
В этот час -
Лозунг первый и святой!

В этот момент эти слова могли только вывести меня из себя. Мы так любим быть громкими, яркими и решительными. Бравада. Бесстрашие. Смелость. Отвага. Преисполнены сомнительного долга. Сколько же идиотизма в той голове. Головах. Столько слов и ни одного о последствиях и той ответственности, которую затем придется нести.
Эвфорион разбивается о землю у ног Фауста и Елены. Он прыгнул со скалы, но он не птица.

Радость прошла моя,
Горе пришло за ней!

Эвфорион лаконичен, когда дело доходит до ответственности.

Мать, не покинь меня
В царстве теней!

Тогда я хочу спросить – а почему она должна не покинуть? Теперь он страшится. В царстве теней не найти ему зрителя. Там лишь мрачная безжизненность. Там отчаяние. Печаль. Отрешенность. Холод. Страх. Смерть. Вот там наш герой, доселе бесконечно смелый и отважный, теперь обращается к матери за помощью.
Жалко. Не от слова «сожаление».
Другого героя событий, а точнее, героиню, я встретил лишь в конце учебной недели. От счастья она, прямо говоря, не светилась. Ситуация была неприятной даже для меня, хотя фактически я не имел к ней никакого отношения. Что и говорить о непосредственных участниках.
- Игорь не жалует тебя, - я старался звучать как можно более позитивно.
Она, правда, мой позитивный настрой не разделяла.
- Не говори мне о нем вообще. Придурок!
- Что там с принцем? Жив?
- Жив, - энтузиазма ее ответам явно не доставало.
Устраивать расспросы не в моих правилах. Мне, в общем то, совершенно все равно. Я лишь пытаюсь быть вежливым и соответствовать тенденциям, что у меня выходит неловко. Стоит мне вернуться к своим собственным настройкам, назовем это так, выходит более элегантно, но звучит так себе.
- Мой тебе совет, избегать встреч с Игорьком хотя бы недельку. Он не остыл еще.
- Да пошел он. Он там получил, как следует. И на том спасибо.
Хорошими намерениями вымощена дорога в ад. Сколько не мости ее, конец предначертан. Каждый обвиняет каждого. Всем поделом. Обвиняла бы Елена Фауста в смерти Эвфориона? Фауст ее? Было бы забавно. Весьма правдиво при этом.
- Как следует? – переспросил я,  - а как по-твоему следует?
Она замялась. К такому вопросу готова она не была. Хотя ответ был прост.
- Чтоб знал.
И чем она отличается от Лося и самого Игоря? Да ни чем. Что-то подсказывает мне, что и принц ее не лучше. Так и есть.
- Чтоб знал, - повторил я ее слова, - только вот батя его пострадал больше. Он то точно не виноват.
В какой то момент моя маска дружелюбия дала трещину.
- Ты, конечно, на его стороне!
- Нет. Я скорее на стороне его отца, который заплатил за все это.
Она докурила сигарету и выбросила ее в урну.
- Ты тоже думаешь, что я сука? – вопрос бы не звучал так ужасно, если бы в ее голосе не прослеживалось что-то личное, как если бы я был ее близким другом и нанес ей удар в спину.
- Нет. Не думаю. Игорь сам виноват. Мое мнение, тебе следовало бы донести до него, что он не твой тип. Он надеялся до последнего.
Тут мне вспомнились мои слова ему тем вечером. Я тогда решил немного приукрасить. Чувство вины незамедлительно сменилось осознанием, что как бы и что бы я ему тогда не сказал – правду или приукрашенную правду – это не повлияло бы на конечный результат. Мы все равно стояли бы здесь и вели этот разговор.
- Да и принц совсем не принц, - сказала она, - да все они уроды.
- Чего ж ты хотела? Принц твой благородством то точно не отличается.
- Хотела бы я только напиться. Знаешь, вот так закрыться в квартире на пару дней и напиваться.
- Звучит неутешительно, хотя что-то есть в этом.
- Но только так, чтобы без уродов.
- Как организуешься как следует, тогда зови. Я бы так тоже отдохнул.
В изоляции. В забытьи. Без уродов. Ее задумчивый взгляд наводил на мысли. Она покачала головой.
- Сам сказал.
И вновь я спрашиваю себя – как меня затянуло в это? Неприятное откровение – я делаю все для того, чтобы меня затянуло. Говорю со всеми будто семейный психолог. Утешаю всех будто воспитатель. Ни к чему все это. Я тот, кто затягивает меня в это дерьмо. Пора заканчивать этот спектакль.
Утратив сына, Фауст решил отвоевать у моря кусок суши.

Что ж, ничего тут нового мне нет:
Я видел это много тысяч лет;




ТРЕТЬЯ СУББОТА.


Пятничный вечер я провел в смиренном выполнении упражнений по английскому, после чего порядка трех часов мы с братом безжалостно уничтожали неприятеля в компьютерном мире. Выспаться мне не удалось, о чем я ни грамма не сожалел. Чашка кофе и плотный завтрак зарекомендовали себя. Затем, как повелось подтягивания на турнике на пути к автобусу. Таким образом, я был совершенно готов к новым поворотам.
Первый час я решил посвятить себя Серафиму Саровскому. Бессовестно пропустив пару страниц описаний его нечеловеческого воздержания и крепости духа пред лицом мирских наслаждений, я остановился на более интересных фрагментах его, без сомнения, неординарного бытия.
Речь шла о так называемых «страхованиях», которые наводил на него дьявол. С этого момента мне стало действительно интересно. Я спешил представить себе черта, как того описывал Иван Федорович Карамазов, или того, что наводил панику на хуторе у Диканьки, но на деле все оказалось немного сложнее.
Так, одним вечером, во время молитвы, нечто вырвало дверь с петель и швырнуло к ногам Серафима «претолстый кряж», который затем восемь человек с превеликим трудом выволочь смогли.
Иной день, во время молитвы дом Серафима стал сотрясаться и разваливаться на четыре стороны. Казалось, что армии диких зверей, оглушающих его дьявольским рычанием, рвались со всех сторон. Бывало,  являлся пред ним открытый гроб, из которого вставал мертвец.
Несмотря на все это, Серафим не отступал.
Я призадумался, но не над проделками сатаны. Все это было похоже на гротескную пародию. Я призадумался над тем, что если бы это все вдруг коснулось меня. О чем тут может быть речь? Это натурально значило бы то, что вот  пришел тот день, когда я окончательно расстался с рассудком и меня бы усыпить, пока в один прекрасный час я вдруг не очнулся бы посреди неизвестной мне квартиры с топором в руках и десятком неприятно выглядящих трупов вокруг.
После описания того памятного вечера, когда дьявол поднял Серафима в воздух и со всей яростью, которую воспламенил в нем неподдающийся ни искушениям, ни страхованиям старец, стал колотить им об пол, но не убил его только потому, что Ангел-Хранитель хранил его, я решил закрыть книгу и более к ней не возвращаться.
Один за другим заходили скучающие посетители. Одни заходили словно для того, чтобы посмотреть, как выглядит аутентичная келья. Они осматривали стены, поражались сводчатому потолку, удивлялись акустической составляющей. Прилавку же уделялось минимум внимания. Обычно тому предшествовали слова:
- Может родителям чего прикупим?
Или:
- Смотри какие брелоки интересные.
Другие заходили словно смотрели, чем можно поживиться. Они изучали каждый экспонат. Смотрели на него из под всех возможных углов, но достать не просили. Особое внимание уделялось иконам и крестикам. Разумеется. Затем они останавливались у картин, будто это была минутка наслаждения художественным искусством. Останавливались на минуточку у книг, читали названия и с недовольными лицами уходили.
На мое счастье была и третья группа. Покупатели. Их основную часть составляли пенсионеры и люди уже предпенсионного возраста. Они предполагали, что их дому или им самим явно не доставало духовности, что пробуждало в них внутреннюю необходимость в безотлагательной покупке очередного духовного артефакта. Сегодня, один из редких представителей этой группы приобрел икону. Он не стал задавать мне много вопросов на ее счет. В течение недолгого времени он осматривал иконы и затем принял решение в пользу небольшой иконы, стоявшей в одном ряду с иконами побольше и, видимо, влюбившей его в себя своей светящейся миниатюрностью. Он просто заплатил за нее, так и не оставив ни единого комментария.
Так или иначе, но никто не задерживался долго у книг о житие и бытие святых. Лишь один человек за последние три недели взял одну их тех книг в руки, полистал ее и даже что-то прочитал. Это была та самая женщина, что огрела Треша молотком по голове.
Во второй половине дня ко мне зашел дьякон.
- Чаю?
- С удовольствием, - ответил я.
Я поставил чайник, сполоснул две чашки, смахнул крошки со стола, кину по пакетику чая в чашки и выложил на стол два пакета – один с сушками, другой с конфетами.
- Скажи мне, что с тем молодым человеком?
- С Трешем? В полном порядке! Удар у той дамы явно не получился.
- Очень рад, что хорошо все закончилось. Он же иконы пишет. Талантливый парень и талант свой во славу Божию применяет.
Знал бы дьякон, как все те иконы создаются.
- Вот и как так получается, дьякон, что он во славу Божию старается, а допускает твой Бог к нему этих демонов.
- Не с того угла смотришь. Ведь уберег его Боженька от демона, посланного известно кем.
Чайник вскипел и я наполнил две кружки.
- Ладно, дьякон, прав ты, - я намеренно произнес это снисходительным тоном, - угощайся скорее.
У дьякона было развитое чувство юмора и на меня он не обижался.
- И ведь знаешь что? Та женщина была единственным человеком, кто наши книги хотя бы пролистал и на чем-то даже остановился. Значит, не глупая же она. Любознательная, выходит. Столько людей проходит мимо этих книг, и никто дольше мгновения там не задерживается. Она же, наоборот, уделила им больше всего внимания.
Дьякон внимательно меня выслушал.
- И совершенно не кажется мне сие странным, - ответил он, - если бы зло не было столь искусным и умным, то и не угрожало бы оно нам. На наше великое несчастье, выбирает сатана себе далеко не глупцов. Искушает их, соблазняет умы их.
- Может быть так, дьякон, что вовсе она не одержима, а лишь больна.
Дьякон задумчиво, очень глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Затем отпил чая.
- Больная душа хрупка, видимо, слаба.
- Ага, я понял. Легкая добыча. Тогда так. Смотри. Читал я вчера про Серафима. Закончил на том, что казалось ему, что дом его трясется, двери ему демоны вырывают, кряжи бросают под ноги. К тому же, сам дьявол его в воздух поднял и о пол им бить стал. Мне показалось, что, возможно, Серафим с ума сходить начал. Разве не болен он в этот час?
Дьякон заулыбался широко.
- Вижу, ты ищешь там разоблачения.
- Не могу я поверить в это, - сказал и закинул в рот две разломанные сушки.
- Без веры читать это нельзя, как по мне. Вера приходит к каждому на свой лад.
- Так это ж знак, то есть, забыл, - я действительно забыл слово, такое случается со мной, - Промысел!
- Это книга как путеводная звезда для тех, кто заплутал и помощи ищет. В определенный момент жизни ты вдруг понимаешь, что заблудился так сильно, что без помощи тебе не выбраться. Тогда ты обращаешься к Богу. Ты больше не противишься ему. Находишь в нем спасение. В такой момент, книга эта покажется тебе совсем иной. Ты начинаешь воспринимать ее не с критической точки зрения, а как переживание опыта другого человека. И воспринимаешь ты этот опыт не как чужой, а как свой собственный.
Дьякон говорил без спешки, разжевывая для меня каждое слово, словно добиваясь того, чтобы я все понял. Ему бы в школе преподавать. Тогда и была бы у нее совсем иная репутация.
- Ты так это воспринимал? – я спросил его.
Он вновь сделал глоток чая.
-Бог не оставил меня, когда я в нем сильно нуждался. Мой опыт очень поучителен. Помню, когда я впервые обратился к житию Серафима, то воспринимал все тобой описанное словно я сам там был. Были дни, - он держал кружку двумя руками и гипнотически смотрел в свое отражение в чае, словно искал там нечто, - когда в мой дом тоже рвался демон. Мне было тогда очень страшно. Бежать было некуда. Спасаться было некуда. Все потому, что рвется демон к тебе не столько снаружи, как может показаться, а изнутри. Он в тебе, - он посмотрел на меня, - Ты же не убежишь от себя. И вот забивался я в угол в страхе и о помощи молил. Это очень страшно, скажу я тебе.
- Да уж, - говорю я,  - видимо, я еще не так далеко зашел.
- Одна вещь на свете действует сильнее, чем убеждение, внушение или даже наслаждение. И это боль. Как только ты испытаешь ее, так и мгновения не пройдет, как вещи в глазах твоих местами поменяются, и совсем иная картина представится. Мы все божьи твари. Что люди, что собаки. Все мы испытываем страх, все мы испытываем боль. Со страхом приходит и боль. Никаких убеждение не понадобится, чтобы человека изменить.
Вот с этим я уже действительно не мог не согласиться.
- Как по мне, - у меня было мнение на этот счет, - люди верят лишь по той простой причине, что боятся смерти. Таким образом, симбиоз страха перед неизбежным и отсюда произрастающей неизвестности заставляют человека верить. Есть мнение, что чем примитивнее общество, тем более склонно оно верить в нечто, что могло бы объяснить им происхождение вещей, которые они не понимают. Например, молнию, гром северное сияние.
- То есть ты думаешь, если я правильно тебя понял, что люди обращаются к Богу потому что боятся умереть, отчего верят, что есть жизнь после смерти?
- Именно, дьякон. Думаю, что религия зародилась именно на этой почве.
Он покачал головой.
- Рационализм. Нельзя убедить неверующего.
Я улыбнулся.
- Это точно, дьякон. Как и разуверить верующего?
Он покачал головой.
- Еще чаю?
- Эх, давай.
Я долил ему кипятка в кружку.
- Извини, хорошего чая нет у меня. Чем богат, - улыбнулся.
- Чай не может быть плохим, - мудрость дьякона.
- Страх, дьякон. Удержим душу от греха при помощи страха. Вот так мы и создали ад, преисподнюю, сатану и всех его приспешников.
Отпив глоточек, он поспешил с ответом:
- Всему свое время. Скажи мне лучше, что там насчет той книги для шведа, который приезжал тогда?
- Ох,  даже не представляю, где и как ее найти.
- Я чего спросил. Намедни, поинтересовался я у игумена насчет такой книги. Он обещался мне ответить в скором времени. Сегодня увижу его. Надеюсь очень, что завтра смогу дать тебе ответ.
- Ого! Дьякон! Знал бы ты, как я тебе благодарен.
- Так пока не за что. Книги такой может и не быть.
- В любом случае. Ты ж совсем не обязан делать этого. Спасибо тебе, дьякон. Если даже книги нет такой, то, по крайней мере, мне будет, что сказать шведу, ведь он, должно быть, ответа ждет, а я все тяну. Неудобно как-то.
- На следующей неделе собирается здесь епархия. Большие гости будут. Игумен сейчас весь в заботах, весь в делах. Очень надеюсь, что не забыл он про мою пользу.
- Епархия?
- Готовимся изо всех сил. Я теперь работаю допоздна. Много отпечатать надо. Каждому гостю по брошюре подарим.
- Тебе если чем помочь надо, дьякон, обращайся. Чем смогу, помогу. Напечатать, может, чего надо.
- Спасибо тебе, но там, главным образом, типографические вопросы. Тут мне никто кроме меня не поможет, - он широко заулыбался.
-Терпение и смирение?
Он активно покачал головой, пережевывая сушки.
- Труден путь к Богу.
Вечером, дома, мама поделилась со мной еще одной необычной вестью. Как раз в тот самый час, когда мы с дьяконом распивали чай, отец Василий, чей круг обязанностей мне был неведом, но который, насколько я понимал, выполнял также и роль ключника, вновь пытался покончить с собой.
Стоит отметить, что попыток у него собралось уже на двух руках не пересчитать, так что шокирующей эту новость было не назвать. Василий пытался покончить с собой с завидной регулярностью. Видимо, Бог хранил его так трепетно, что не позволял даже самому себе навредить, хоть то и является страшнейшим грехом.
- Что на это раз? – спросил я маму.
- Кто ж его, дурака, знает.
Моя мама очень хорошо общалась с ним, так как он также проводил экскурсии по монастырю и к тому же открывал кельи, которые были частью экскурсии. Таким образом, моя мама общалась с ним на ежедневной основе и очень, если так можно сказать, пеклась за него. Она его, бывало, подкармливала и угощала чем-нибудь, и постоянно жалела.
- Молодой же. Головы нет.
- Сколько ему?
- Двадцать четыре.
- Как он вообще подался в это дело?
- Вот так. Семья верующих. Отправили парня в семинарию. Тут каждый день он с молодыми девушками общается.
- Ага. Все ясно. Слишком рано отказался от всего?
- Конечно. Переживает. Плохо ему. Да и вообще он, если честно, склонен к депрессиям и меланхолиям.
Молодой Василий, по природе своей, никогда не был готов к такого рода отказам. Молодое сердце и молодое тело просят совершенно другого. Разум же принуждает к противоположному. Отсюда и неврозы. Психика противится. Отказ. Абстиненция. Натура задумала нас для иного. Летом к нему на экскурсии попадают молодые барышни, лет по восемнадцать, двадцать и так далее. Он же, парень двадцати четырех лет, с развитой, правильно функционирующей физиологией, вынужден смотреть на них и подавлять те мысли, которые, гонимы природным началом, лезут ему в голову. Отсюда и неврозы.
- Так женился бы, - говорю я маме.
- Так кому такой муж сегодня нужен?
Это да. Жену выбрать право у него есть, но те, что прельщают его слабенькое, безвольное существо искать привыкли себе иной судьбы.
Подавленный, избитый собственной же судьбой, он постепенно сходит с  ума. Как оказалось, что сам он видит себя, как часть церкви и отказываться от своего пути не намерен. Самоугнетение.
- Что пытался сделать?
- Вены. Руку порезал дурак. Потом испугался. Заплакал.
- Очередная драма?
- Ну хватит тебе! Страдает же парень.
- Слушай, это ж грех великий. Разве его не могут отлучить?
Могут и должны, но нужно же парня на путь верный ставить. Так и живем. В общем-то, церковь не святая.
Василий такой хороший мальчик. Ангел. Так трудно ему, печально. Всего нельзя, во всем отказ. Столько соблазнов и искушений. Как же тут не унывать. Раньше проще было, потому что и соблазнов было меньше, а теперь девки позволяют себе много больше. Вот как тут сдерживаться. Не натворил бы он дел. Молодой, несдержанный, да еще и меланхолик. Как тут не переживать за него. Тем более, что родители такие хорошие люди.
Вот такие песни я слушаю после каждого покушения Василия на свою жизнь. Да хранит Василия Господь!
Как-то я предложил маме подобрать в интернете для Василия более эффективный метод, а то он так себе все руки порежет, а результата так и не будет.
Предсказуемо нарвался на грубость.
Намекал, что раз у Василия есть доступ в интернет, то там можно найти и иные методы борьбы с тотальным воздержанием.
Предсказуемо нарвался на грубость.
Вечер провели с братом в безжалостном убийстве чудовищ на марсе. К полуночи меня стало вырубать. Я прилег на кровать и закрыл глаза. Так, под звуки стрельбы и болезненного рева я отошел ко сну. Еще один день позади. День теологических дискуссий, чая, бабушек – пенсионерок, дьяконовской мудрости и святого отца – самоубийцы неудачника.



















ТРЕТЬЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ.


- Такой книги нет, - сказал мне дьякон, - есть достаточно книг на тему православия, раскола и тому подобные темы, но именно об этом монастыре нет.
Он не ошарашил меня. Я, хоть и надеялся до самого конца, но все же исходил из того, что порадовать шведа мне будет нечем.
- Что ж, дьякон, я того и ждал. Ничего страшного. Спасибо за хлопоты! У меня вот какой вопрос к тебе. Мнение у меня есть, но мне интересно, что скажешь ты.
- Давай! – дьякон был полон энтузиазма.
- Вот тебе человек. Поговаривают, что мог и убить другого человека. Скорее всего, не намеренно. Раскаялся и за наказание расплатился. Вот тебе второй человек. Промышлял тем, что продавал наркотики. Затем был пойман и, следовательно, свое отсидел. Вот тебе третий человек. Всегда вел разгульный образ жизни. Женщины. Вино. Скажем так, греховности своей не отрицает. Раскаивается, но поделать с собой ничего не может. Вопрос в том, кто из них имеет моральное право изображать святого?
Дьякон, по обыкновению, все также преспокойно сидел на стуле. Ссутулившись, немного наклонившись вперед.
- Ох и любишь же ты каверзности в моральных вопросах, - усмехнулся он.
- Такова жизнь, дьякон. Я лишь как ребенок, что вижу,  о том и спрашиваю.
- Мой ответ видится мне следующим образом, - начал он, - Любая раскаявшаяся душа может иметь на то право. Прощения заслуживает каждый. Чтобы заслужить его, нужно раскаяться. Более того, раз берешься за такое дело, думается мне, человек должен достигнуть того состояния, когда Бог уже не просто слово. Человек должен принять его, осознать и обратиться. Это вот то самое, о чем мы вчера с тобой говорили.
- Разве не достаточно лишь одного таланта? Например, если мастер может написать совершенный образ. Иными словами, его мастерства более, чем достаточно. Разве необходимо ему при этом верующим или раскаявшимся?
- Видишь ли, икона это больше, чем просто картина. Разве может она помогать людям, если мастер, что создавал ее, не имеет понятия о раскаянии, прощении и сам нуждается в помощи. Нельзя дарить людям то, чего не имеешь. Икона это не просто образ. Это сам мастер. Икона вбирает в себя его страдания, его раскаяние, прощение, Бога, живущего в нем. Именно поэтому я и говорю тебе, что такой человек должен познать Бога. Он мог сделать много плохих вещей, но труден и тернист путь праведника.
Мой ответ был много проще – может. В рассудительности и причинно-следственной обстоятельности, конечно, он значительно уступал тому, что дал мне дьякон. Я руководствовался лишь профессиональным критерием, дьякон же предпочтение отдавал наиболее непонятному и трудно достижимому аспекту. Хоть мы и пришли к одному выводу, но путь дьякона отражал его более богатый и внушительный жизненный опыт.
Мы написали одну и ту же картину. Так вот, в его картине больше жизни, чем в моей.
- Что до книги, - продолжил он, так как я погрузился в раздумья, - вот, что скажу тебе. Здесь все просто. Господь даровал тебе способности к языкам, так исполни свое предназначение. Возьмись и переведи книгу для шведа.
Я пристально смотрел на него, но не чтобы видеть его, а чтобы лучше услышать. Взяться и перевести. Если я умею, то почему, собственно, нет. Дьякон вновь во всем нашел Божественное начало и, как ни странно, оказался прав.
Соглашаясь, я покачал головой.
- Ты прав, ты прав. Я могу.
- И ты должен. Если хочешь, это твой моральный долг. Так вот возьми и приложи все усилия к тому.
И тут меня осенило!
- И кем же ты работал раньше, дьякон?
Он улыбнулся широко. Он всегда улыбался.
- Трудился я в одном столичном журнале.
Дальше я спрашивать не хотел. Дьякон был из тех, кто не любит говорить о прошлом. Он лишь взял урок. Научился. Старые вещи он оставил в шкафу, который закрыл на ключ. Спрятал ли он этот ключ или носил с собой, спрашивать я не хотел. А уж заглядывать в шкаф…
Как-то раз нас классом привели в монастырь. Нас повели на службу. То были сложнейшие полчаса в нашей жизни. Стоять тихо и слушать речи на непонятном языке в страхе пошевелиться и произнести хотя бы звук. Тогда у многих служба, как в общем и церковь, стали ассоциироваться с некой подавленностью, ущемлением, наказом и страхом. Делай, что говорят и подумай сделать больше или меньше. После получасового стояния нас повели к мощам святого. Нам тогда назвали его имя, но оно никому ничего не говорило. Нам было все равно, чьи мощи там хранились. Более того, мы понятия не имели, чем вообще являлись мощи. Мы стояли в огромной очереди. Каждый должен был подойти к мощам, ступив на ступень, поклониться, поцеловать стекло, под которым лежали мощи, ступить шаг назад и только потом удалиться. Ничто из этого нельзя было нарушить.
Мы не знали, зачем мы это делали, что это означало, какое отношение каждый из нас к этому имел и какова роль того святого, чьи мощи мы целовали, в наших жизнях. Я никогда не верил. Я не был крещен. У меня никогда не было крестика, когда у других на шеях висели крестики. Меня периодически спрашивали, где мой крестик. Я отвечал, что его нет у меня. Затем меня спрашивали, не потерял ли я его. Я отвечал, что у меня его никогда не было. Затем взрослый человек, округлив глаза, то ли от ужаса, то ли от удивления, спрашивал меня, как такое могло быть. Моя детская непосредственность всегда давала лаконичный ответ, не оставлявший маневра для последующих вопросов:
- Я не верю в Бога.
Тогда я не различал веры в Бога и процессом крещения, в результате которого на шею крещенного водружался крест.
Как ни странно, но взрослые, которые тогда расспрашивали меня на предмет моей религиозной ориентации или ответственности, называйте это как вам угодно, видимо, тоже не различали веры, как феномена, и водруженного на груди креста, как части ритуала крещения.
Смех и слезы. Этим все сказано. Целуй и восхваляй то, что не понимаешь. Делай это лишь по той простой причине, что тебе говорят так делать. Нужна ли нам эта бессознательная вера?
Спросите своих детей о вере, о крещении, о крестике. Каков будет их ответ?
Сумасшедшие и дети всегда глаголют истину…
У меня нет ни Бога, ни отца. Именно эти два момента всегда интересовали взрослых особенно. Хотя, бывало, об этом меня спрашивали и другие дети, но лишь по той простой причине, что они брали пример со взрослых.
Так, отсутствие крестика на груди и отца дома стало для меня некоей гордостью. В том мой протест. Точнее, его зерно. Ну еще убитый поросенок, которого я очень любил.
К концу дня, довольно насыщенного, ведь это было воскресенье, ко мне зашла женщина с маленьким мальчиком. У мальца был синдром Дауна. Она не отпускала его ни на мгновение. Он терпеливо ходил за ней. Пока она смотрела на товары крестики и иконы, разложенные на прилавке, он смотрел в стенку прилавка.
Он не видел ничего. Он просто ходил за ней, крепко держа ее за руку. Через пару минут он позвал ее. Она присела, видимо, чтобы лучше понять его, или, возможно, ему было комфортнее именно так вести диалог. Из их разговора я понял, что он тоже хотел бы знать, на что она смотрит. Она сказала, что там ничего интересного.
Разумеется, ей было тяжело держать его.
- Я принесу Вам стул, - сказал я.
Она не ожидала этого предложения.
- Ой, нет, что Вы. Мы не на долго.
- Нет, я принесу. Ничего страшного.
Я сходил за стулом. Поставив стул перед прилавком, я помог мальцу подняться.
- Так неудобно, простите, пожалуйста, - она выглядела растерянно, даже испуганно.
- Что Вы! чего тут неудобного. Пусть смотрит. Мы тут все равно периодически ремонты делаем, так что стульев для такого дела у нас предостаточно, -  я попытался развеять ее смущение, соврав. 
Она улыбнулась мальцу и указа на прилавок:
- Ну вот, смотри.
Он тут же принялся все осматривать, что было в поле зрения. Он крутил головой и указывал пальцем на все, что казалось ему любопытным, а любопытным казалось ему все, и спрашивал что это.
- Может, я могу Вам помочь? – это был первый раз, когда я задал такой вопрос покупателю.
Женщина покачала головой и ответила:
- Я подбираю крестик. Мы собираемся креститься.
Я обратил внимание, что у женщины крестик был, а у мальца не было. Значит, она искала крестик для него.
- В общем и целом, - сказал я, - здесь все крестики одинаковые. Есть подороже, но по сути они немногим отличаются вот от этих, - я указал ей на группу крестиков средней ценовой категории. Они все принадлежали одной категории.
Она отобрала с десяток крестиком. Я выложил ей их на подставку. Она принялась изучать их. Мальчику же я дал один из брелоков. Он принялся крутить его в руках и внимательно разглядывать. Мама предупредила его, чтобы он был осторожнее, ведь вещь была не его.
За три недели моего пребывания в лавке, здесь побывало несколько сотен человек. Большинство, подавляющее большинство из них, были верующими. Главным образом, они были взрослыми. Все они производили разное впечатление. В среднем, они старались произвести большее впечатление о своей личности. Важные, сосредоточенные лица с налетом добродетели. Маски, которые они носили с большим трудом. Сотни разных людей.
Этот малец стал самым примечательным из них всех. Для меня. Да, это потому что он был дауном. Несомненно. Но отличало его не то, что он был дауном, а его аутентичная, натуральная, самая настоящая любознательность. Он не делал вид. Он не стеснялся быть удивленным и пораженным обыкновенной простушкой, рядовым брелоком. Он был самым настоящим из всех людей, которых я знал.
Его мама выбрала крестик.
Когда я заворачивал его в пакетик и крафтовую бумагу, я спросил:
- Он ведь такой большой? Почему только сейчас?
Чтобы как-то оправдать свое любопытство и не показаться назойливым, я поспешил добавить:
- Меня, в свое время, не могли крестить, потому что там, где мы жили элементарно не было церквей. Я до сих пор не крещен, - я улыбнулся.
Женщина посмотрела на мальца, вертевшего в руках все тот же брелок.
- Вы знаете, у нас совсем другая проблема. Его не хотели крестить.
Разве такое бывает! Меня принуждают всю жизнь, а  я в отказ.
- Это как же так? -  я был искренне удивлен.
- Он болеет, - я понял, что она имеет в виду, и даже начал себя упрекать в том, что не понял этого сразу.
- Разве это проблема?
- Вы знаете, да, - она не отводила от него глаз.
- В чем именно? – я действительно не понимал теперь, почему его нельзя крестить.
- Больных и ущербных не крестят. Они не могут исполнять все повеления Господни.
- Что за бред! – я выразил несогласие.
- Так и есть. Но здесь, у вас, согласились покрестить его. Это настоящий праздник для меня, если честно.
Она помогла ему сойти на пол. Он был недоволен, но послушно спрыгнул вниз. Он стала забирать у него брелок, чтобы вернуть мне, но он не хотел его отдавать. Он поворчал немного и уступил.
Она протянула брелок мне.
- Вы уж простите нас.
Мне было крайне неловко, и я не могут поступить иначе:
- Оставьте его. Подарок от заведения.
Она вновь смутилась и растерялась. Я вновь вынужден был придумать ложь, чтобы развеять сомнения и не чувствовать себя неловко. Ложь во благо. Возможно ли, что у Геббельса были те же мотивации?
- Брелок не дорогой. Их завозят сотнями и сотнями продают. Сущие копейки. Нам ничего не стоят, а парню вон как важно.
На самом деле, я был крайне недоволен очередной идиотской церковной трактовкой. Неисполнение всех повелений Господней. Это вообще что такое! Если уж на то пошло, то не тот ли Господь виноват в том, что парень родился таким? Не это ли пресловутая воля Божья? Значит ущерб нанести ему можно, а принять его нет.
Я все еще не вижу логики.
Поблагодарив меня, она передала брелок мальцу. Она обрадовала его тем, что его крестят, и ему станет хорошо. Он был краток и непредвзят:
- Они опять будут ругаться.
Мама начала его утешать, поясняя, что тот дядя не хотел ругаться и он вовсе не ругался… и так далее.
Что до меня, так я все сразу понял.
Сумасшедшие и дети всегда глаголют истину…
В брелоке было больше пользы и смысла, чем во всем этом предосудительном беспорядке.
Уже закрывая лавку, я вдруг подумал, а не зайти ли мне к дьякону. Помедлив немного, я раздумал. Я был раздражен. Сильно раздражен. Я опасался, что дьякон непременно найдет этому логичное объяснение, но вот только я не желал этого объяснения. Теперь я был окончательно разочарован всем этим напыщенным самолюбованием. Я шел через лес к автобусной остановке и ругался про себя. Как вся эта братия богоугодная смела так отказывать детям, особенно таким детям, которым, мягко говоря, судьба не улыбнулась. Да кем все они себя возомнили.
Тем не менее, среди этого хаоса нашелся человек, мыслящий инако. Ему большое спасибо лично от меня.
Однажды, лет восемь назад, мы с друзьями решили искупаться. То был рядовой летний день. Невыносимая жара и непреодолимое желание охладиться. Я взял с собой  младшего брата. Он очень просился, и я не мог ему отказать. Там было много детей. На пляже, куда мы заявились, было много народу. Река кишела детьми. Родители расположились на берегу в то время, как детей было не удержать. Это было одно из немногих мест, где было очень неглубоко, и, соответственно, родителям не за что было переживать.
Мы с ребятами покупались минут пять, может, чуть больше и отправились на берег. Все же, вода была весьма прохладной. Для меня так точно. Мой брат остался в воде. Казалось, что он вообще не воспринимал холод. Меня трясло от холода, он же весело барахтался в воде. Я следил за ним, чтобы он далеко не залез и вообще не навредил себе, как у него то иногда получалось.
В какой-то момент он оказался рядом с довольно крупным ребенком, если его вообще можно было так назвать. Дело в том, что то был даун. Вы знаете, у даунов очень сложно определить возраст. Они стояли подле другу друга. Мой маленький братец, бездумно движущийся во всех направлениях, и тот парень. Он был весьма тучным, отчего думалось, что он был даже больше меня. Я бы сказал, что ему было лет четырнадцать, может, тринадцать.
Я очень внимательно следил за обстановкой. Дауны не были для меня чем-то неизвестным. Я и тогда понимал, что они не совсем обычны. Интуиция подсказывала мне, что надвигается нечто ужасное.
Секунды. Просто секунды и ничего больше.
Даун берет моего брата за голову и погружает его под воду. Во мне произошел взрыв. Буря. Я рванул в воду. Благо, они были совсем рядом у берега. Я подбежал к нему и что было сил ударил его по голове. Он не устоял на ногах и упал в воду. Брат вскочил и стал жадно глотать воздух. Это было страшно. Я тогда очень испугался. Его родственники начали кричать на меня, но мне было все равно. Удар был неплохим. Его пришлось приводить в чувство. Это был нокаут. Я даже гордился собой. Великолепный удар и спасение брата, который толком ничего не понял.
С тех пор я искренне недолюбливал даунов.
Сегодня я был всецело на стороне дауна. Давно я так не сопереживал никому. Он стал для меня символом церковной предосудительности и, если хотите, неадекватности.
Адольф Гитлер считал, что дауны могли привлекаться для физического труда, но не имели права иметь потомство. Церковь не рассматривает дауна как полноценного слугу Божьего.





























БУДНИ.


С неописуемым предвкушением того, что волна, как воплощение стихии, подхватит тебя и подкинет высоко вверх, дав тебе всецело насладиться невесомостью и фактом того, что ты всего лишь беспомощная капля в беспощадном океане, ты бросаешься в сей гремящий и бурлящий вал. Меня прельщает возможность осознать себя ничем. Остается лишь гадать, что будет после того, как волна разобьется о песчаный берег.
Вот и конец. Или начало. Или это, мать его, бег по кругу.
В понедельник был потрясающе тяжелый день. Семь пар, которые закончились в половину восьмого вечера. Начались они в половину восьмого утра. Такие дни случались. Раз в месяц. Частенько приходилось иметь дело с шестью парами. Семь были устрашающим исключением. Усталость после их была особенной. В ней было все: раздражительность, вызванная голодом, слабость, вызванная недосыпом, боль в голове, вызванная голодом и недосыпом, и еще много чего, включая подавленность, стресс, оглушенность, отстраненность. Тем не менее, в плавильном котле всех этих ужасных чувств и ощущений непременно была щепотка счастья. Преодолеть такой день было невероятно трудно. С преодолением наступало счастье. Воздух становился исключительно чистым, нежным, пьянящим, прохладным, и с ним всегда приходили лучшие идеи.
У Лося было только три вечерние пары, но он был настроен навестить Игоря тем вечером. Я же был страшно уставшим и не имел ни малейших сил сопротивляться его намерениям. Я пошел с ним. По пути он рассказывал мне, как все плохо в Игоревом царстве.
Прошедшая неделя изменила того до неузнаваемости.
- Он не пишет, не звонит.
- Так позвони ты ему, - во мне говорила усталость.
Вам, наверняка, известно это характерное нежелание противиться чему-либо, спорить, возмущаться, ругаться. Вы так устали, что не хочется даже говорить, не то, чтобы кому-то что-то доказывать или вступать в активные прения. Тотальное и ледяное равнодушие. В такие моменты вас невозможно оскорбить или задеть.
Я бесчувственное тело. Я бессердечный организм. Все мои эмоции и чувства методично выжигались и вытравлялись в течение долгих двенадцати часов. Я пустой сосуд. Я бесформенный и бесскелетный мешок. Я бесхарактерен. Я бессилен. Я отвратителен в своем равнодушии. Я безвременен. Я страшен в своем маниакальном бездушии. Я В конце концов, я безжизненен.
Чтобы вы со мной ни делали, я останусь равнодушным. Я словно пациент психиатрической больницы, напичканный сотнями таблеток и подвергнувшийся лоботомии. Во мне все десять кубиков транквилизаторов. Собственно говоря, и это никак не преувеличение, сейчас, в этот прекрасный вечер, я не вижу разницы между снов и явью.
Таков я в этот непростой день.
Все мои слова выверены, сухи, холодны и совершенно лишены каких-либо эмоций и возрастающих тонов.
Звучит банально, но к месту - вечер переставал быть томным, когда мы подошли к подъезду.
Банальности всегда к месту и кстати. Может ли быть, что все обретает свое место и время становится банальностью?
Итак.
Только мы завернули с тротуара к подъезду, как дверь распахнулась и оттуда вышел батя Игоря. Он был совершенно пьян, но ноги уверено несли его вперед. Он прошел между нами, не обратив на нас ни малейшего внимания, словно нас и не было вовсе. Стеклянные глаза. Взгляд, зафиксированный на неизвестной цели далеко впереди. Если бы между нами была стена, он прошел бы сквозь нее. Лишь тело. Зомби.
Еще одна деталь, достойная упоминания – у него был разбит нос. Сочащаяся кровь упокоилась замысловатыми узорами на его светлой, клетчатой рубашке.
Я посмотрел на Лося.
- Я и говорю, что у их дома не все хорошо, - тихо пробормотал Лось, будто боялся привлечь к себе внимание отца Игоря.
Мы повернулись и стали смотреть в след уходящему вдаль полуживому созданию. Куда он направлялся и, главное, зачем? Хотя, нет, главное, чем это все должно было закончиться? Драки между Игорем и отцом, я уже упоминал, были обычным делом, но в этот раз все выглядело не так, как обычно. Они выпивали, и драки ограничивались лишь незначительными тумаками. Батя Игоря, как правило, был не в состоянии держать  темп и раньше времени отправлялся в затяжной, сомнамбулический нокаут, а Игорек брал тряпочку и старался смыть капли крови с обоев, что удавалось ему не лучшим образом.
- В этот раз все иначе, - я сказал также тихо.
На улице было бесподобно тихо, и мне не хотелось разрушать это умиротворение, но мы двигались навстречу неизбежному. Это всегда пугает.
Дверь никому открывать не пришлось. Я просто толкнул приоткрытую дверь. Из комнаты Игоря доносились истеричные крики в духе «Amatory». Стол на кухне был сильно сдвинут и опрокинут на мебельный уголок. Все, что было на столе, беспорядочно валялось на полу и диване. Хлеб, сыр, ветчина, сигаретные окурки, пустая бутылка водки, еще одна недопитая бутылка водки, пару банок пива, бокалы, стаканы, кружки, в которых был чай, растекшийся по полу, ложки, вилки, нож, который, видимо, к счастью не достался никому.
- Жесть, - Лось был практически в глубочайшем шоке. У меня не было никаких эмоций. Я посмотрел на него с нескрываемым укором.
- Что? – спросил он меня.
- Ничего. Пойдем поддержим товарища. У меня же сегодня выходной, не знаю, чем заняться.
- Да откуда я…
Я отмахнулся, и он замолчал. Аккуратно поставив свой портфель, доставшийся мне от одного ученого человека, который умел ценить качественные изделия из кожи, и прошел дальше по коридору, в комнату нашего героя.
- Ааа, это фашист! – Игорь сидел на диване с заплывшим глазом.
Я осмотрелся и прошел в комнату. Разуваться я не стал, в том совершенно точно не было необходимости. К тому же, я имел в виду, что в скором времени мне придется срочно покидать сие место.
- Очень есть хочется. У тебя в холодильнике ничего съестного нет?
- Хрен его знает, - пробурчал он.
- Ну ладно, я пойду посмотрю, - я вышел из комнаты и направился к холодильнику.
- Иди, поздоровайся с товарищем, - я сказал Лосю, а сам решил отвлечься на короткий перекус. В конце концов, во всей этой ситуации я был самым нуждающимся в отдыхе и ужине.
В холодильнике я обнаружил все тот же знакомый набор. Салат и варенная картошка. Мешкать я не стал и кинул пару картофелин в салат. В хлебнице нашел пару кусков хлеба. Включил чайник. Поставил стол на все четыре ножки. Приставил табурет. С полочки я взял чистую кружку и кинул в нее пакетик чая. Чайник уже закипал, но я не стал ждать, пока он вскипит полностью. Как по мне, этого было достаточно.
Из комнаты доносилось неясное бурчание, но мне было всецело до лампочки, о чем там шла речь. Я преспокойно приступил к трапезе, надеясь лишь на то, что у меня будут минут пять тишины и спокойствия, чтобы перекусить и выпить мой не заварившийся чай.
Но стоило мне лишь додумать свою мысль до конца, как в проходе появилось неустойчивое тело Игоря.
- А, фашист, жрешь, - он был достаточно весел. Истерия?
Я покачал головой. Ответить не мог. Рот был полон. Да и не хотелось мне отвлекаться от еды. Уж очень я был голоден.
- Ладно, жри, но потом мы с тобой выпьем, - слова давались ему нелегко.
Он сел напротив меня, смахнув окурки с дивана на пол. Лось остался стоять в проходе, прислонившись к стене.
- Так что случилось, Игорек? – спросил я.
- Все, фашист, всему конец. Мать ушла, бате нос разбил, с работы уволили. Чего делать, не знаю.
- Чего уволили?
- Да пьяный он был, - пояснил Лось.
Я так и предполагал. Все проблемы Игоря коренились в одной и той же причине.
- Это все из-за этой суки.
Лось молчал. Я ел. Мы оба старались не вмешиваться в монолог-рассуждение, который все равно должен был состояться.
- Тварь. Деньги забрали. Машину тоже. С мамкой разругался. Видеть меня не хочет. С батей вообще…
- Куда он ушел то? – спросил я.
- Да хрен его знает. Все равно вообще. Сказал ему, что работы больше нет у меня. Так он, - говорил Игорек медленно и запинаясь, - он начал опять. Ну я и того.
Я еще раз посмотрел на Лося. Вопросительно и с укором?
- Ну что? – он спросил очень тихо.
- Все, хорош, жрать, фашист, - он поднял с пола два стакана и кружку.
Потом отодвинул штору и взял с подоконника начатую бутылку водки. Затем он наполнил все три сосуда.
- Лось, бери давай!
Лось противиться не стал  взял стакан.
- тебя это тоже касается, - Игорь скомандовал мне.
Я взял причитающуюся мне кружку, чтобы не накалять ситуацию.
- Пошли они все, - Игорь опрокинул стакан в себя.
Лось выдохнул раза три и последовал его примеру. Хотя у него получилось не так эффектно.
- Пей, - он скомандовал мне еще раз.
Я смиренно сделал глоточек, стараясь так уж не бросаться в крайности. Ненавижу водку, ее вкус и ее отвратительный запах. Немедленно заел ее двумя ложками пропитанного майонезом салата.
- Я сейчас пойду и нахрен трахну эту тварь.
- Нет, Игорек, не надо этого делать, - я был все также равнодушен и бесстрастен, - во-первых, оно того не стоит, во-вторых, ты сейчас не в тех кондициях, чтобы браться за столь интимные дела, а в-третьих, оно того не стоит.
Мои слова вызвали что-то похожее на презрение в его взгляде.
- Вот ты, ну ты и сказал. Ты, фашист, всегда вот такой. Ты не мужик вообще. Ты слабак.
Лось присел на стул и прислонился спиной к стене. Стоять он уже не мог.
- Ты уже наломал дров, Игорек. Может, стоит остановиться? Не? Или ты окончательно захотел пожить в другом месте?
Он взял бутылку водки и отглотнул прямо из горла.
- Пей!
Я послушно сделал еще глоток из кружки.
- Ты то сам, наверное, глаз на нее положил, да? Защищаешь ее тут, я слышал.
Я посмотрел на Лося, понимая от куда растут ноги услышанных претензий. Лось уже был всмятку.
- Я никого не защищал и ни на кого глаз не положил. Тебе бы завязывать с пьяным делом, Игорек.
Наконец, я доел салат.
Игорь отхлебнул еще.
- Пей!
Я положил кусочек сыра на оставшийся кусок хлеба. Сделал еще один глоток из кружки и сразу съел приготовленный бутерброд.
- Морщишься, фашистская морда. 
Я никогда не любил водку и любить ее не собирался.
Лось упал со стула прямо в проход. Мы оба снисходительно посмотрели на него.
- Слабак. Никогда не умел пить, - пробурчал Игорь, - матери вчера сказал, что покончу с собой.
- Зачем?
- Что зачем?
- Зачем сказал?
- Потому что не могу терпеть это больше.
Игорек совсем поник. Насколько я понимал, он выпил больше литра водки за вечер. Он сидел, сгорбившись и опустив голову.
- Тебе просто надо завязать с бухлом.
Он тяжело вздыхал. Пытался поднять голову, чтобы сказать мне что-то, но у не мог собрать сил. Я и сам уже выпил порядка ста пятидесяти грамм и почувствовал, как опьянение незаметно и осторожно укрыло мое тело своим теплым одеялом. Я понял, что пришло время удаляться. Ну улице было прохладно, так что я быстро протрезвел бы.
Только я встал, как последовал приказ.
- Сядь!
- Слушай, я пойду. Сегодня был трудный день и завтра вообще не выходной. Так что, я, наверное, пойду.
- Нравится она тебе, да? – я опять увидел перед собой Леонарда «Кучу», -  ну ты и ублюдок, фашист. Сам-то, наверное, уже все придумал.
Ситуация стала накаляться.
- Чего я придумал, идиот? Не нужна мне твоя Юля. Да и ты ей не очень нужен, скажу я тебе. Только это не моя проблема, и нечего меня теперь во всем этом обвинять. Иди и сам говори со своей Юлей.
- ААА! В цель! Я знал!
- Что ты там знал?
- Испугался то как. Ну ты и сука, фашист!
Еда немного поправила мой эмоциональный фон, но я все еще оставался на удивление спокоен и холоден ко всем обвинениям и оскорблениям в свой адрес. В конце концов, я знаю Игорька, и знаю пьяного Игорька.
Он предпринял пару попыток встать, но ему не удавалось. Я же решил оттащить Лося подальше от прохода, пока на него не наступили и не уронили ничего ему на голову. Взяв его за ногу, я потащил его в комнату родителей Игоря. Там я расположил его на ковре, у стены.
Я закрыл дверь в комнату и направился к своему портфелю, который я оставил на полке в коридоре.
- Есть разговор!
Ну началось, подумалось мне.
- Давай как мужик с мужиком.
- Ты то, я смотрю, с батей уже поговорил.
- Ты батю моего не трогай! – это уже было похоже на серьезные намерения.
- Хорошо, Игорек. Давай только пройдем к тебе в комнату, - я хотел спровадить его туда и удалиться, пока не дошло до самого плохого, - давай, проходи, а я за тобой. Ты ж тут хозяин.
Он заулыбался довольно зло.
- Нет, фашист, мы будем говорить тут. Знаю тебя.
Соображал еще.
- Хорошо. Я слушаю твои претензии.
Держась за стену, он стал медленно приближаться ко мне.
- Ну че, фриц, бабская жопа важнее друзей? Ты ж знал, что баба моя, но лезешь.
- Я тебе сказал, что это исключительно твои проблемы, к которым я отношения не имею.
- Нет! Ты будешь отвечать!
Он достаточно близко подошел к мне. Я подпустил его. Он был достаточно крупным, а места было весьма мало. Я отошел назад в комнату, чтобы создать себе немного места, потому что понимал к чему все шло. Он методично, по стенке, также зашел в комнату. Там было уже много просторнее.
Со злой улыбкой, предвещавшей мне страдания и боль, он подошел еще ближе ко мне и отпустил стену.
- Ну что, фриц…
В этот момент открылась дверь, и в квартиру ввалился его батя. Вся его рубашка уже была пропитана его же кровью. К тому же, он упал где-то, и не раз. Он был грязный, а на руках были огромные ссадины, а на правой ладони с внешней стороны была весьма неприятная рваная раны, из которой капала кровь.
- Игорь! – зарычал он.
Игорь повернулся к нему.
Я было обрадовался, что меня миновала казавшейся неминуемой расправа, но я зря надеялся. Игорь вновь повернулся ко мне.
Он толкнул меня в грудь, отбросив меня к стене. Далее он не стал затягивать и замахнулся правой рукой.
Примерно лет пять я занимался боксом. То было давно, и я очень многое растерял, но у меня осталась неплохая реакция и рефлексы.
Я выпустил портфель из левой руки и, что было прыти и  сил,  нанес ему правый хук в челюсть. Его повело в сторону. Он сделал пару шагов и завалился на диван.
В мгновенье мой организм переключился в режим «Alarm!». Это всплеск адреналина. Сердце заколотилось изо всех сил. Пульс подскочил. В глазах появилась ясность, несмотря на легкое опьянения.
В комнату тут же направился его батя. Я приготовился к следующему судьбоносному эпизоду этого вечера. Тот зарычал и хотел с разгона сбить меня с ног, но его пошатнуло, да и я отскочил в сторону, оттолкнув его. В результате, он ударился о стену, упал и застонал.
Без должного запаха я ударил того ногой по ребрам. Удар, видимо, вышел весьма болезненным. Тот вскрикнул и закашлял. Я поспешил поднять портфель и, не дожидаясь ответных мер, удалился.
Два мычащих тела пытались подняться на фоне истерического крика вокалиста «Amatory», вырывающегося из колонок.
Последнее, что я слышал, было:
- Сука!
- Стой!
- Тварь!
Не знаю, кто и что из них говорил, но что то мне подсказывало, что, возможно, не все это было адресовано мне. Я захлопнул за собой дверь. Сердце норовило вырваться из груди. Я дышал интенсивно и глубоко. Лишь сейчас я почувствовал боль в правой кисти. Я сжал и разжал ее несколько раз. Просто ушиб. Переломов нет.
Успокоившись, я пошел вниз по лестнице.
Только я прошел дверь Юлии, как та приоткрылась, и Юля спросила меня:
- Что там было? Потолок трясется!
- Привет. Это твой обожатель все никак не смирится с потерей.
- Там что, драка? – выглядела она весьма взволновано.
- Как тебе сказать? Сейчас та квартира находится в постоянном состоянии драки. Там дрались до меня и могут продолжить в ближайшее время.
- Я видела его отца, он весь в крови, - она была весьма взволнована.
Я покачал головой.
- А ты? – спросила меня.
- Вполне нормально. Пришлось немного поучаствовать.
- ты что? Дрался? – ее глаза округлились.
- Так, немного, - улыбнулся я.
Она посмотрела наверх потом на меня.
- Вина хочешь?
Вообще, я собирался домой и не склонялся к продолжению вечера, но перенесенный стресс и сто пятьдесят грамм горькой сделали свое дело.
- Так ты все же решилась закрыться дома подальше от уродов?
Она не ответила.
Дома она была одна. Я не стал спрашивать почему. Мне было все равно. Я не преследовал никаких намерений, кроме как, незначительной порции расслабляющего напитка. Мы отпили по половине бокала и съели по шоколадной конфете, какие обычно лежат в вазочках, выставленных на кухонный стол на случай чаепития.
- Что там твой принц? Жив?
Эмоциональность вновь ушла. Буря улеглась. Усталость и равнодушие вновь заняли свое законное место.
- Жив, да только не мой он больше принц.
- Все?
Она покачала головой.
- Такой он урод, ты даже не представляешь себе.
Отчего же! Очень даже представляю. Да мы практически живем в мире уродов.
- Бывает, - все, что я мог сказать по этому поводу.
- Даже не знаю, кто из этих двоих хуже.
Я отпил вина и закинул еще одну конфету.
- Вообще хочу перевестись и уехать отсюда,  - продолжала она.
- Куда?
- В Москву, наверное. Ты не хочешь?
- Нет. Пока мое место здесь.
- Здесь? Вот ты вроде умный, а такой дурак, -  сказано это было с очень опасной теплотой.
Она отпила вина и облизала губы. Помутненный взгляд. Я посмотрел на бутылку. Там оставалось лишь на дне немного вина. Затем я взглянул на ее чрезвычайно открытое декольте. Она смотрела мне прямо в глаза.
Бывает такое, что чего-то мы очень желаем и бесконечно решительны в своем желании, но когда получаем это, то начинаем опасаться этого. Нерешительно мы стараемся избежать этого желания. Вот такой парадокс. На самом деле, надо лишь решиться.
Я решил включить дурака. Допить вино. Съесть конфету, и, прикрывшись кучей дел и тяжелыми днями, удалиться, пока дело не получило новые продолжения. Игорек словно в воду глядел.
Я допиваю вино. Беру конфету, разворачиваю ее и съедаю. Прожевав, я говорю:
- Вкусные. Немецкие?
Она просто смотрела, потягивая вино.
- Ладно, пойду я. Наверху, видимо, все улеглись спать. Лось тоже там. Трудный был день. Насыщенный, - я старался нести все, что приходило мне в голову, - завтра такой же будет. А у тебя как в этом плане? – я встал со стула и собирался идти в прихожую.
Она встала прямо передо мной.
Это тот самый момент. Она понимает, что я уже все понял. Так, я уже не мог продолжать нести чушь в режиме дурака.
Алкоголь, обрушившийся карточный домик стресса, и, конечно, инстинкты. Тело у нее было как у тех моделей из порно.
Когда я посмотрел на часы, было уже около одиннадцати. Автобусы уже не ходили. Юля уже крепко спала, а мне совершенно не спалось. Я полежал рядом, потом посидел на краю кровати. Спустя какое-то время мне захотелось прикоснуться к ней. Я положил ладонь на ее бедро и осторожно, словно она была под высоким напряжением, провел рукой до середины спины и обратно к бедрам. В этом медитативном акте я уснул.
Проспал я совсем недолго. Меня разбудил рассвет. Стоит сказать, что сон у меня всегда был очень чутким. Даже немного света не давали мне спать. Отчего я просыпался буквально с первыми лучами, достигавшими моих еще закрытых глаз. Было шесть. Спать я уже не мог. Еще меньше мне хотелось испытывать неловкость, связанную с утренним осознанием того, что произошло вечером. Особенно, если одна из сторон о том могла очень сожалеть. Я не собирался гадать, сожалела ли она, и собирался уйти до того, как она проснется.
Стараясь быть максимально бесшумным, я надел джинсы, майку и отправился на кухню. В холодильнике было все, в чем могла нуждаться вполне себе благополучная семья. Ничего греть и готовить я, разумеется, не собирался. Довольствовался молоком и парочкой плотненьких бутербродов с сыром и маслом.
Тихо собравшись, я не менее тихо ушел. Дверь все же щелкнула, но я уже был за ней.
Это было, наверное, лучшее утро в этом году. Солнечное. Прохладное, но довольно теплое. Воздух был свеж и чист. Дышалось легко. В голове царила ясность. Вместе со всем этим, я был преисполнен одиночества и странной печали, которую никак не мог себе объяснить. Очень странное чувство. Видимо, я получил то, чего так хотел, но, в действительности, совсем в том не нуждался. Кроме того, судя по всему, я потерял двух друзей, что, должно быть, и объясняло тянущее ощущение одиночества.
Хотя, возможно, все было проще. На улице никого не было, а одиночество я путал с уединенностью.
Я люблю простоту.
Дальше все было очень просто и прозаично. Именно так, как я люблю. Особенно, когда дело касается романтических чувств, сентиментальности, эмоциональности, обид и так далее.
В пятницу Игорь заявился в университет. Я не ожидал увидеть его в аудитории, и у меня, следовательно, екнуло сердце. Меньше всего я хотел выяснять отношению здесь. Кроме того, он уже не был пьян, так что шансов у меня становилось меньше. Я не мог знать, что он знал относительно меня и Юлии. Я опасался того, что она, обнаружив мое внезапное утреннее отсутствие, оскорбилась и решила все выложить Игорьку. В то же время, она могла и не сделать этого. В столь спутанных мыслях я направился к нему.
- Здорово!
- Здорово! – уверенно ответил я, все еще не зная, что думать.
- Ты как, фашист?
- Да вроде в норме я. А ты?
- И не спрашивай.
- Так плохо?
Он покачал головой.
- Выгнали меня из дома.
Я не знал, что отвечать. Я все еще не знал что у него было в голове.
- Слушай, - он продолжил, - мы же вроде подрались?
- Ну так, - неуверенно ответил я.
- Ну я вижу, ты вроде ок.
- Это ты вроде ок! – я понял, что он, видимо, ничего не знал из того, чего не должен был знать, что придало мне живости, - я ушатал тебя одним ударом, а потом еще и… - в последний момент я решил не упоминать то, как и подкинул чуть его бате.
- Что потом?
- Потом думал добавить, но передумал. Хотя ты очень заслужил еще!
Он покачал головой.
- Согласен, фашист. Я, наверное, чушь нес?
- Не без этого.
- Ты извини, я точно не хотел. Ты ж знаешь, я если пьяный, то…Да и вообще как-то плохо у меня все. Батя, мать, Юля эта, сучка.
Комментировать «Юлин вопрос» я не стал. На тот момент я никак не мог предсказать развития событий и решил, что лучше ничего не комментировать. Игорь решил пожить у своего друга в гараже, пока не найдет работу и не сможет хоть что-то снять. Покончить с собой он не собирался более, хотя, признался, мыслишки такие действительно посещали его.
- Самое хреновое, что я не знаю, прошли ли они совсем или еще придут.
- Да уж, вот жизнь, Игорь. Ты уже говоришь почти как герой Ремарка.
- Это писатель?
Мы поседели в беседке, распложенной через пару дворов от университета, еще часок, разговаривая о его планах, работе, моем монастырском опыте и еще о всякой мелочи. Тему Юли мне так и удалось не затронуть. Тем не менее, это никак не развеяло моих опасений на счет того, что эта тема обязательно всплывет в самый неподходящий момент.
Закон Мерфи.
Я даже не представлял, что меня ожидало на выходных.








ЧЕТВЕРТЫЕ ВЫХОДНЫЕ.


Закончить повествование я решил событиями тех выходных, когда епархия собралась в монастыре.
Ни одной лишь епархией были ознаменованы те выходные. Они были безумны, ужасны, восхитительны, потрясающи и еще раз ужасны.
Если вы спросите меня, когда это было, то я отвечу – это было на тех выходных, когда епархия собралась в монастыре или съехалась в монастырь. Как хотите. То было нечто вроде их саммита.
Что такое епархия? Посмотрите в интернете. Там больше деталей и точности. Я расскажу вам о том, как я познавал, что такое епархия. Без интернета.

Фома поверил не потому, что увидел воскресшего Христа, а потому, что еще прежде желал поверить.
Известного сорта русский джентльмен, лет уже не молодых, «qui faisait la cinquantaine», как говорят французы.

Что если бы Фома прежде не желал бы поверить?
Чего желал я? Чего увидеть? Во что поверить? Поверить в черта есть уверовать и в бога. Я отрицаю и первого, и второго. Положение вещей видится мне все же таким, что любой вере предшествует желание.  Соответственно, чего желаем мы?
У стены монастыря была выставка автомобилей премиум-класса. Там было все, начиная от «Mercedes» и «Porsche», заканчивая «Bentley» и «Aston Martin». Признаться, я окаменел минут на пять. Такие машины я до того дня видел только по телевизору, да и то лишь некоторые из них.
Что такое епархия?
У припаркованного прямо у ворот «Mercedes» была открыта дверь. Было очень жарко. Солнце слепило и отражалось от наполированных черных кузовов. Будь я без очков, взвыл бы от боли. На водительском сиденье, опустив одну ногу на асфальт, а другую на подножку, сидела длинноногая, короткостриженая блондинка. Черная, кожаная юбка отмечала границу середины бедра. Белая блузка на пуговицах. Что ж, она была в белом лифе.
Что такое епархия?
У ворот стояли несколько крепких ребят в черных костюмах. В руках они держали рации. Сегодня они были вместо цыган и котов, но выполняли совсем иные функции. Сыра для них у меня не было. Бабушек, входящих в монастырь, они не задерживали. Так что называть монастырь намертво перекрытым я бы не стал. Тем не менее, меня остановили и спросили, с какой целью я иду туда. Видимо, я точно не выглядел как верующий. Я ответил. Меня пропустили.
С точки зрения продаж это был самый обыкновенный день. Контингент оставался прежним. У собора стояла группа священнослужителей чрезвычайно высокой масти. Козырные тузы. Я бы не сказал, что они были толстыми до неприличия, но, все же, на их лицах и животах я не видел смирения, ограничения, отречения и всего того, о чем так много говорят, когда говорят о боге.
Яркое солнце без стеснения заливало монастырь золотом, отражаясь от представителей высшего духовного сословия. Перстни, одеяния, скажем так, аксессуары и, разумеется, кресты, видимо, животворящие, всем своим блеском, размерами и роскошью кричали на весь монастырь, сокрушая стены и купола, об их принадлежности к наиболее высокой и почтенной духовной касте.
Что такое епархия?
Главный собор, символично расположенный прямо посередине монастыре был закрыт для посещений. Гости монастыря могли гулять по территории и по коридорам проложенным внутри стен. Для них были открыты кельи, предназначенные для посещений, башни и лавка. Но Собор был закрыт для них. Сегодня бог готов был принять только представителей высшего эшелона духовенства. Каждому слуге свой час.
Что такое епархия?
Посмотрев представление «Слуги Божьи», я направился в лавку. Было очень жарко. В лавке же, за толстыми стенам и маленькими окнами, было прохладно и не так ярко. Слишком много блеска сегодня.
В течение дня было немного посетителей. В этот раз это были исключительно бабушки. Удивленные. Пораженные. Восхищенные. Они говорили о боге, о больших гостях и называли имена, которые мне ни о чем не говорили. Они доставали свои миниатюрные кошельки, в которых было только одно отделение. Общее для мелочи и купюр. Вы, должно быть, видели такие. Чтобы убрать туда купюру, ее надо сложить пополам. Закрывались они на защелку. Такие кошельки были у большинства старушек. Они выглядели настолько трогательно, что украв такой, вор незамедлительно вернет его с извинениями. Маленькие кошельки маленьких людей. Ни следа пошлости. Ни следа лжи. Воплощение честности, веры, скромности, смирения и умеренности.
Все, что они доставали оттуда, они выкладывали мне на прилавок. Взамен я отдавал им кресты, иконки, открытки, разрисованные тарелочки с изображением монастыря и так далее. Скрупулёзно они выковыривали оттуда мелочь. Рубли и копейки. Все, что у них было.
Что деньги, что кошельки, что их руки. Посеревшие, выцветшие, бледные, с налетом бедности и безжизненности. 

Нет, что ни говори, а плох наш белый свет!
Бедняга человек! Он жалок так в страданье

После обеда ко мне пришел дьякон с пакетом.
- Чаю?
- Разумеется, дьякон!
Далее последовали мои обычные приготовления и ритуалы. Дьякон выложил на стол бутерброды и пакет с пряниками.
- Ого! – обрадовался я.
- Столовая сегодня закрыта для нас, к сожалению, да и работы было уж очень много. С раннего утра не разгибаю спины. Тружусь.
- Закрыта? Я понял почему, а что послушники , персонал?
- Им организовали питание в ином помещении.
- Это что же, ребят не пускают столоваться в их же монастыре?
- Такова воля Божья.
- Иной раз, дьякон, ваше смирение меня поражает. Давай разворачивай бутерброды, а то мне точно не хватит смирения, чтобы просто смотреть на них.
Дьякон снисходительно улыбнулся и принялся развязывать узелок на пакете.
Я поставил кружки с чаем на стол и удобно расположился на стуле.
- Знаешь дьякон, что в первую очередь грабили викинги?
- Не совсем, если честно.
- Церкви. Скажу больше. Высаживаясь на очередном берегу близ еще одного поселения, которому не повезло было оказаться на берегу, они в первую очередь ориентировались на церкви. Дело в том, что именно в церквях можно было чем-то поживиться. Как правило, христианское население было бедным и все, что можно было забрать у них это деревянные тарелки, которые, само собой, никому не нужны, да и сами христиане, которых викинги либо насиловали, либо превращали в рабов, либо сначала первое, а потом второе. Все, что касалось золота, серебра и всего того, что можно было продать, находилось в церкви. И вот мне подумалось, дьякон, когда я сегодня имел честь наблюдать за представителями высших эшелонов духовенства, что ведь ничего не изменилось с тех времен.
Дьякон то ли поник, то ли задумался.
- Не могу спорить с тобой. Вижу, что ты имеешь в виду. Скажу лишь, что в отличие от самого Господа, церковь никогда не была образцом для подражания. Церковь, в сущности, слаба, особенно сейчас. Возможно, она и могущественна в некотором отношении. Финансы. Близость к власти. Государственность, прослеживая во многом. В общем, все то, что богу не принадлежит, и что церковь, как институт, характеризовать не должно, но, к сожалению…
Он приступил к чаю и бутерброду. Мне даже стало стыдно, что ли, за то, что это я высказал ему, хотя он, являясь, получается, частью моей критики, вообще не должен нести этой ответственности и слушать это. Все выглядело так, как если бы меня критиковали за государственные грехи. Я поспешил, если не снять с него эту ответственность, то хотя бы отвадить эту критику от него подальше.
- Самое печальное, дьякон, что ты, как составной элемент церкви, на это не можешь иметь влияния, но зато вынужден нести ответственность. И ведь это касается не только церкви. Это у нас во всем так. Вот говорил Шопенгауэр, что, чем ближе человек к власти, тем глупее он становится. Вот ты работаешь с утра до вечера буквально на благо божье, а вот они, - я указал рукой в направлении Собора, - они разряжаются как шаманы, блестят на солнце так, что я вынужден очки носить, чтобы глаза уберечь.
- Ох! – засмеялся дьякон, - это и хорошо, и плохо, что ты так возмущаешься.
- Почему? – я улыбнулся, поддерживая его.
- Хорошо, что неравнодушен ты к этому, а плохо, что ругаешься так. Бог учит смирению. Каждый получит по заслугам. Не суди, да не судим будешь.
- О, дьякон. Опять ты за свое.
- Суть бога в том, что он внутри нас. Бог это не собор, не монастырь, не церковь и не духовенство. Бог это совесть. В сущности, церковь должна служить совсем иным целям. На должна объединять нас в нашем стремлении и намерении служить совести. К сожалению, и ты в чем-то прав, церковь утратила свою, назовем это идентичностью. Тем не менее, помни, чтобы не происходило, что бы ты не видел и не слышал, помни, что бог внутри тебя. Бог это твоя совесть. Вот ему ты должен служить. Этим ты должен руководствоваться. Это ты должен слушать в первую очередь. То, что ты видишь, зачастую, лишь обман.
Я так и не донес бутерброд до рта. Умеет же дьякон красиво сказать. Все у него ладно.
- Я вот не понимаю, дьякон, как эти люди совершенно плюют на себя и все, что имеют, отдают этим вот шарлатанам. Каждый день, сюда приходят бабки и выгребают из своих кошельков последнее, чтобы купить эти иконки. Я вот думаю, пойди и купи себе хлеба и масла, так нет, она последнее отдает мне. Если честно, дьякон, мне иной раз даже неудобно с них деньги брать, ведь последнее отдают. Вообще не понимаю, что движет людьми.
- Бог движет. Совесть.
Дьякон даже бутерброд ел с какой то смиренной скромностью.
- Не жалеешь, что оставил журнал?
Он посмотрел на меня, потом отвел глаза, дожевывая кусок. Посмотрел вверх, словно вспоминал что-то. Отпил чаю.
- Не жалею.
- Почему?
- Мирские стремления, видишь ли, очень и очень мелки по своей сути. Это бесконечное стремление за совершенно несущественными вещами. Чего бы ты не получил, ты непременно захочешь больше.
Мир иль война - вся штука в том, что надо
Уметь отовсюду пользу извлекать
- Уж я то знаю, что значит получить желанное. Получив сие, ты хочешь еще. Ты получишь новое, но захочешь еще. Это бег в колесе. На износ. Стремление это приводит к нехорошему. Здесь я тружусь во славу божью. Я не получаю больше, чем мне нужно. Это нужно понять и принять, зато потом ты обретаешь то, чего ты действительно хочешь, о чем, кстати, ранее понятия не имел. Я считаю, что мне очень повезло. То страшное , что случилось со мной, чего я даже врагу своему не пожелал бы, в результате стало моим счастьем, и я очень благодарен Господу, что он мне даровал тот выбор.
- В итоге, дьякон, как по мне, ты уж прости за прямоту, ты из одного балагана переместился в другой. Если уж ты говоришь, что бог внутри, то здесь, дьякон, от этого бога осталось лишь упоминание. Ты посмотри, что там на парковке. Смирение? Только недавно сюда женщина приходила и покупала крестик для своего сына. У него синдром дауна. Так его крестить не хотели, потому что он, якобы, повеления божьи исполнять в полной мере не может. А на парковке там повеления божьи стоят?
- Знаю я про мальчика того. Поговорил я с отцом Сергием. Он согласился крестить его.
- Так это ты был.
- Видимо.
Я допил чай и доел бутерброд. Мы помолчали с минуту.
- Ты, дьякон, чужеродный организм в этой системе. Я уж не говорю о дьяволах, о духовности и так далее, но то, что здесь происходит, отдает какой-то фальшью. Это я сейчас очень мягко сказал. Здесь уже давно не осталось ни смирения, ни чего бы там ни было. Во! Я вспомнил, дьякон. Ты читал «Скотный двор» Оруэлла?
Он покачал головой, вновь улыбаясь.
- Ты же все лучше меня понимаешь. Но ты, все же, смирен. Бог же внутри, так ведь?
- Внутри.
- А малец тот, с синдромом который, сказал, что не хочет идти в Собор, потому что там ругаются. По-моему, дьякон, этим все сказано. Дети глаголют истину, хоть и больные.
- Только мелкие люди кажутся совершенно нормальными.
- Вот, дьякон. Я же говорю, ты все лучше меня понимаешь.
Хороший же все-таки человек, этот дьякон. Что ему ни говори, он и слова плохо не скажет. Он словно не человек вовсе. Он чужеродный элемент не только в этой системе, но и вообще среди людей. Он слушает, слушает, слушает, а потом лишь высказывает свое мнение, если на то есть потребность.
Что такое епархия? Если вы не знаете значение этого слова, то вы ничего не потеряли. Забудьте. Лучше почитайте, что значит слово «дьякон».
Вечером я собирался отправиться домой, чтобы приняться за английский и потом приступить к освобождению марсианской лаборатории от монстров и тому подобной нечисти. Моим планам, видимо, было не суждено статься. Я получил сообщение от Юли, в котором она практически требовала моего приезда.
Только бы не пересечься с Игорем и Лосем. Иначе, я потом никому ничего не смогу пояснить.
По приезду, я наконец смог как следует перекусить. Как, все же, мимолетны человеческие взаимоотношения. Еще пару недель назад мы лишь здоровались. Теперь она кормит меня как поросенка, которому осталось недолго. Признаю, ситуация меня весьма смущала. Я не имел серьезных намерений по отношению к ней, но она меня кормила так, будто альтернатив мне не оставалось. Этажом выше мой друг сидел, упиваясь с горя, если он там вообще еще был. Его выгнали. Не знаю, насколько кардинальным было решение его родителей, но, как бы то ни было, пострадал он именно из-за той самой роковой дамы, которая сейчас меня кормила.
Затем, мы напились вина. Выпили полторы бутылки и все завертелось по новой. Мне уже было глубоко плевать на Игорька и его проблемы. Я был пьян, сыт и давал волю своим развращенным желаниям. Сжимая ее грудь, я всецело признавал себя в воле «диавола», «предателя», «осквернителя» и самого первого «приспешника сатаны».
Жизнь одна. После нее нет ничего. Нет ни ада, ни рая. Есть лишь здесь и сейчас. Все остальное продукт воспаленного разума. Мы умираем и превращаемся в биомассу. Мы лишь часть биосферы и не более. Нет никакой жизни после. Есть биологическая смерть. Остановка сердца. Гибель мозга.
Мы допили вторую бутылку вина. Я никогда за раз не съедал столько сыра. Мне пошло на пользу.
Я никак не мог получить сполна. Ее тело действовало на меня магически этой ночью. Юля была не такой, как все. Она была исключительной, уникальной, восхитительной и бесконечно соблазнительной той ночью. Она была всем, что мне было нужно и чего мне хотелось. Она словно читала мои мысли и без труда давала мне то, что я хотел.
Дьякон говорил, что всего в меру и по мере. Нам не дается больше, чем мы можем преодолеть. То же касается и искушений.
Что же, я вовсе и не хотел противиться искушениям. Я уже предался им по полной. Ад Босха пестрит обнаженными женскими телами. Они воплощают собой похоть. Видимо, есть в женском теле нечто дьявольское. Искушение. Внутри меня ревет Шаграт. Наплыв. Взрыв. Искушение. Цветение. Жизнь. Глупо, дико, страшно, странно, непостижимо и исключительно правдиво.
Для меня не было ни границ, ни суждений. Истинная свобода духа. Свобода действий и тотальное удовлетворение. Все просто.
Мы немного поговорили о планах, о делах в универе.  Она собиралась переводиться в Москву. Здесь ей нечем было дышать. Она искала новых горизонтов и так далее. Я же никуда не собирался уезжать, на счет чего у нее не было никаких возражений и настояний, что удивительно. Я даже рассказал ей немного о дьяконе, которым восхищался, но и которого не понимал. Он ей показался странным. Вместе с этим, она ни словом не обмолвилась об обязательствах. Это меня успокаивало. Этим, в том числе, она притягивала меня в тот момент.
Посреди ночи мы решили прогуляться. Почему, собственно, нет. К тому же, у нас более не было вина, а трезветь совсем не хотелось. Неподалеку была парочка магазинов, работающих круглые сутки. Так мы собрались и решились на небольшое ночное приключение. Настроение было прекрасным. Я был на подъеме. Мне показалось, что я влюбляюсь, но я, все же, отдавал себе отчет в том, что был пьян и не следовало торопиться с выводами.
Нам было безумно хорошо.
Суть безумия в том, что оно есть чистый хаос. Кроме того, в нем нет границ между добром и злом. В нем великое счастье всегда смешано с великим ужасом. Так устроено безумие.
Мы вышли из подъезда и…
На лавочке, прямо напротив подъезда, Лось, Игорь и еще одно неизвестное мне тело культурно отдыхали.
Мы посмотрели на них. Они на нас.
Игорек был уже заряжен.
- Фашист!
Разумеется, пояснять было нечего. Слишком долго и бесполезно. Трезвость вернулась быстро. Это всплеск адреналина.
- Ну сука!
Вместе с этим, мне искренне стыдно перед ним. Я даже не знал, смогу ли его ударить. К сожалению, предложений и пожеланий высказано не было, да и альтернатив также предложено не было.
Он просто направился к нам довольно уверенным шагом. Его намерения были ясны и совсем недвусмысленны. Они читались на его лице и слышались в комментариях:
- Ну все, суки…
Он добавил еще парочку слов, но они не несли значительной семантической нагрузки. Таким образом, без промедления и долгих выяснений, он сразу размахнулся, как в прошлый раз. В общем-то он был достаточно медленен и предсказуем.
Правый хук, как повелось. Его вновь понесло в сторону. Он споткнулся об ограждение клумбы и упал в нее.
Мне было стыдно. Я даже хотел помочь ему подняться, но он был настроен решительно и поднялся сам.
- Ты труп, фашист.
Он развернулся и направился ко мне, но вновь задел ногой ограждение, что сильно пошатнуло его неуверенную поступь. Он не упал, но устойчивость потерял, а я этим воспользовался. Я помог ему упасть и ударил его дважды по лицу, только бы он не поднялся больше.
Сердце дико колотилось. Я глубоко и быстро дышал, но не от усталости, а от испуга. Адреналина во мне был явный переизбыток. Я поднял взгляд на Лося и того другого парня. Они оба замерли на бордюре, не решаясь пошевелиться.
Юля была напугана не меньше меня. Она закрыла рот руками, а на глазах набежали слезы. Все молчали и смотрели на Игоря. Он то ли стонал, то ли мычал, то ли говорил что-то. Он словно полз на месте, перебирая ногами. Картина была ужасной.
- Сука, сука, сука…
И так далее. Без устали Игорь продолжал произносить это слово. Это был крах. Теперь я официально и бесповоротно растерял друзей. Я отошел и присел на лавочку. Я смотрел то на шокированную Юлю, то на стонущего Игоря, то на Лося. Я внимал конец всего. Я внимал презрение к самому себе.
Юля подошла ко мне и обняла. В этот момент Игорь посмотрел на меня.
Вот это было для меня чистым безумием. Я почувствовал, как желудок превратился в камень. Я не мог поверить в то, что произошло. Я так хотел проснуться. Этого я не мог представить даже в своих самых диких и отчаянных фантазиях.
Глухое молчание. Игорь медленно вставал, с трудом, со скрежетом зубов, и с кровью, капающей на асфальт. Мы все были молчаливыми свидетелями этого подъема. Он встал и направился прочь, не оборачиваясь, так и не произнеся ни слова даже Лосю. Он ушел. Самые долгие минуты в моей жизни.
Я взглянул на Лося. Он посмотрел на меня, затем развернулся и тоже пошел прочь со своим другом.
Юля присела рядом. Некоторое время я смотрел на оставшуюся на асфальте кровь. В ней было что-то ужасное и зловещее. Она была то ли черной, то ли красной.
- Пойдем? – юля прикоснулась ко мне.
Я закивал головой.
- Пойдем, - мы встали.
Эта бесформенная лужица крови была тем, что осталось от Игоря, от Лося, и от того, что было между нами эти годы. Это был конец всего. Бесформенный конец. Красная лужица, которая становилась черной, если на нее долго смотреть.
Начинался новый день.  Смерть - начало жизни. Чтобы что-то построить, нужно сперва что-то разрушить. Искусство деструкции. То, что произошло, было чем угодно. Но только не искусством. Это было мгновение ослепления.
Искаженные осознанные сновидения Дэвида Эймса.
Вина больше не хотелось. Мы вернулись назад и занялись сексом еще раз.
Теперь мне не нужно было вино или страсть, чтобы почувствовать опьянение. То, что пришло за минутным шоком всеразрушения, было новой кровью в моих сосудах.
Я Дэвид Эймс, который не захотел прыгать с крыши, чтобы вернуться назад. Я Дэвид Эймс, который попросил добавки.
Возможно, это был лишь шок, который я настойчиво принимал за нечто другое.
Я дико хотел ее именно сзади. Во мне было нечто чужеродное. Словно это не я крепко сжимал ее руку, шею, не я так хотел сделать ей больно. Ей нравилось. Да и мне тоже. Может, мне лишь казалось, что ей нравилось? Может, она была одной из тех, кого написал Босх? В общем-то, вовсе неважно, кто это был во мне, главное, что это нравилось мне.

Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю её; итак, если Ты поклонишься мне, то всё будет Твоё.

Напоследок мы выпили кофе. После она отправилась в душ, а я в монастырь.
Купол собора весело поблескивал на утреннем солнце. Вокруг суетили послушники. Они улыбались друг другу, желая доброго дня. Помогали старушками пройти через ворота. Вокруг царил мир и благодать. Если вы спросите меня, что такое благодать, то я вернусь в это утро и в это место.
Собор был центром мира. Все крутилось и вертелось вокруг него. Люди, много людей. Коты вновь вернулись в монастырь.
Словно мир начался заново. Словно и не было ничего. Ни меня, ни Игоря, ни Юли, ни Дьякона, ни епархии. Это был новый мир, а я все еще чувствовал ее кожу на своих пальцах.
Мама выкладывала на прилавок новые крестики и иконки, а я ей попутно рассказывал историю про то, как мы с Игорем всю ночь у него играли в компьютерные игры и смотрели «Матрицу». Она, разумеется, высказала мне за то, что я не ночевал дома и ее об этом не предупредил. Оставила мне обед и убежала к группе, которая ждала ее к тому времени уже «полчаса и ей было очень стыдно перед этими хорошими людьми».
Расправившись с дообеденными бабульками, я отправился к дьякону. Погода была шикарная и хотелось просто посидеть на лавочке, посмотреть за послушниками, в очередной раз возделывавшими клумбы на территории. Дьякон уже был на лавочке. Я подсел к нему и сразу же заметил ту самую женщину, ведущую того мальца за руку. Он смотрел по сторонам, но никак не вперед. Вперед его вела мама, а он ей всецело доверился, не лишая себя возможности внимательно изучить послушников.
- Не верю я в это все, дьякон, но честно надеюсь и хочу верить, что твой Господь поможет этому мальцу. Может, хоть ему повезет.
Дьякон смотрел на мальчика и улыбался. Как всегда. Женщина заприметила на и помахала нам рукой. Мы синхронно поклонились, широко улыбаясь, словно мы долго и упорно репетировали это синхронное приветствие.
- Непременно поможет.
- Он не имеет права ему не помочь. Никто в нем так не нуждается, как он, - я смотрел на мальца, внимательно и с опаской смотрящего на одно из послушников.
- А ты сам? – он взглянул на меня, словно знал что-то.
- Я не нуждаюсь. Он уже очень здорово виноват перед мальцом. Он обязан ему. Если поможет и избавит его от того, на что обрек, то я поверю в него и раскаюсь в своих суждениях, если нет, то лучше обращусь к дьяволу. Тот хотя бы не скрывает намерений.
- Страшные слова говоришь.
- Да зачем он нужен, дьякон, если даже ему не может помочь. Пока я вижу лишь оправдание для народного кормления той кучки шаманов, которая вчера была тут. Извини, дьякон, за слова грубые, но говорю, как чувствую. Какая уж тут разница. Где-то я читал, что древние германцы верили в то, что уже жили в аду. Вот как сказать, вроде бы и наивно, а вроде бы и правда все это.
Дьякон смотрел на меня, как, наверное, не смотрел никогда. С каким-то сочувствием, пониманием, прощением, даже с заботой.
- Так что хватит уже, пора бы и помочь. Малец уж точно не заслужил того, что получил. О какой же справедливости этого бога мы говорим? – закончил я.
- В тебе ведь живет бог, но ты его еще не нашел, а дьявол, - он замолчал, уставившись на камень, лежащий на траве у входа в типографию, - дьявол, он ведь, прежде всего, высокомерие духа. Один умный человек сказал однажды, что дьявол угрюм, потому что он всегда знает, куда бы ни шел — он всегда приходит туда, откуда вышел. Дьявол это несомненная уверенность в правде своей. Я столько видел, что могу сказать тебе, что мы даже не представляем, насколько дьявол иногда бывает близок к богу. Я вот к тому это говорю, что вижу, как неравнодушен ты к горю мальчика, но прошу тебя не ругать Господа, ведь все мы ждем от него чего-то, все просим, решительно требуем великого, а он лишь дает нам то, что может дать.
- Значит не всесилен он?
- А это во многом зависит от нашей веры. Пока есть вера, есть и Господь. Чем больше ест человек, тем больше требует. Мы всегда хотим большего, а получаем то, что заслуживаем.

Котам нужна живая мышь,
их мёртвою не соблазнишь.

- Мой тебе совет. Довольствуйся малым. Есть такие простые слова, от которых пользы больше, чем от сотни советов. Чтобы не выглядеть дураком потом, я предпочитаю не выглядеть молодцом сначала. Будь умерен.
- Знаешь дьякон. Всю ночь я провел с девушкой, в которую влюблен мой друг. Мы выпили много вина, и нам было очень хорошо. Я не хотел думать о своем товарище. Я просто наслаждался ею. Под утро, но было еще темно, мы вышли погулять и встретили его. Он был пьян и…мне пришлось обороняться. Я ударил его много раз и в какой-то момент мне показалось, что во мне было нечто, что управляло мной.
- Раскаиваешься?
Я покачал головой.
- Видишь ли. Есть у меня предположение, что в этом раскаянии уже нет никакого смысла.
- Отчего же?
- Один писатель как-то заметил, что смысл бури в том, чтобы мы пережили ее и вышли из нее уже другими. Иными словам, буря нужна, чтобы изменить. Для того нужна и война. Это шок, который рождает новую жизнь и новый порядок. Так имеет ли смысл раскаяние, если буря уже прошла и умершее не воскресить?
Я не умею читать взгляды, это точно, но мне показалось, что я видел грусть в его глазах.
- Ты же учишь Латынь? – спросил он.
- Да, -  я улыбнулся,  - если можно так сказать. Пословицы.
- Я вот тоже несколько знаю. Есть такое изречение - Homo sum, humani nihil a me alienum puto. Недавно я встретил его. Мне запомнилось,  еще его говорил черт у Достоевского. Значит оно - Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо.
- Отчего же черт его говорил?
- У него был ревматизм. Принимая облик человека, он перенимал и его болезни. Черт болеет тем же, чем и мы.


Мы сидели молча минут, наверное, десять. Послушники все также смиренно окучивали почву на клумбах, аккуратно орудуя граблями вокруг цветочных кустов, чтобы не повредить их. Сколько бы они не работали, не складывалось впечатление, что они устали. Они были все также размеренны и безмятежны в своих движениях. С трогательной заботой они стряхивали землю, паутину и иной мусор с лепестков. Затем приносили лейки с длинными носами и поливали те кусты. В их простых и незамысловатых действиях было больше любви и смысла, чем в долгих рассуждениях. К чему слова…
- Так красиво все, - сказал дьякон.
- Это точно. Так что, поставишь свечку за мальца?
- Все тот же черт сказал, что Фома поверил не потому, что увидел воскресшего Христа, а потому, что еще прежде желал поверить, - он улыбнулся, - это ведь то, что хотел ты сказать тогда. Это разум. Вот, что я тебе скажу. В ту ночь я лежал весь в ледяном поту, на полу в неизвестной мне квартире. Меня вырвало несколько раз, а сердце билось так сильно, что у меня содрогались глаза. Оно билось все быстрее и быстрее, а затем, оно остановилось. На миг. На долгий миг. Я пытался вдохнуть. Мне стало очень страшно. На кровати лежала девушка. Подле, у кровати, лежали еще два человека. Все они были голыми. И я тоже. Они лежали, а я пытался позвать их на помощь, но не мог. Меня будто паралич охватил. Я был знаком с кокаином. Я как-то писал о том, как от него умирают. Я очень испугался. Страшно. Лицо той женщины стало лицом дьявола. Я не видел его никогда, но я знал наверняка, что это было именно его лицо. Это не был сон. Я пытался глотать воздух. Сердца я не слышал. Страшная боль. Я хотел заплакать. Я был ребенком, которому была нужна помощь. Я был готов все отдать за помощь. Дьявол улыбался мне. Я очень не хотел в ад,  к нему, хотя до этого, я ни во что не ставил ни его, ни Господа. Прям как ты сейчас. Я закрыл глаза от ужаса. Нечто подняло меня и вдохнуло в меня. Оно словно погладило меня и прижало к груди, как мама прижимает младенца. Моя мама умерла от пневмонии. Мне стало тепло. Это тепло шло изнутри. В этот момент я вообще не чувствовал себя. Нечто согревало меня. Дышало из меня. Я увидел свое сжавшееся сердце, синеющее уже. То тепло, пеленой, укрыло его и оно забилось вновь. Это было как во сне. Ты ничего не видишь, но понимаешь, кто это. Оно опустило меня назад, на пол. Осторожно положило. 
Он повернулся ко мне и сказал:
- Вот так поверил я. Как мне помогли тогда, так и помогу этой душе и непременно попрошу Господа за него.
Он улыбнулся. Как всегда.
Думаю, что мой взгляд говорил ему больше, чем я думал. Он точно понимал глаза лучше меня.
- Спасибо тебе, дьякон, - все, что я смог сказать.

Уже после работы я решил навестить Треша.
- Как голова, солдат?
Он рассмеялся.
На столе стоял бокал вина.
- Все в норме. Врач строго на строго запретил, но сам видишь.
Комнатные стены сотрясались под мелодичными и тяжелыми звуками «Sirenia». Треш был в своей стихии. Он ловко орудовал кистью на недавно высохшем, толстом слое левкаса.
- Что пишешь?
- Дмитрий Солунский.
- On the wane, - я обратил внимание на песню.
- Точно, хотя я плохо запоминаю их названия. Сам знаешь, к языкам я не способный.

Do you live a lie?
Are you lost in life?
On the wane tonight
Like every night

- Ты сам то как? – он спросил меня.
- Да вроде ничего. Всю ночь с девчонкой провел.
Треш заулыбался.
- Это мы любим. Эх!- он распрямился, - страсть! Вот они все, - он оглянулся на иконы, стоящие вдоль стен и вокруг него, - думают, что это от лукавого, а это ведь самое интересное в жизни. Ради того и живем, - он согнулся обратно над иконой и принялся аккуратно выводить лик святого, - все от любви, все от страсти, дети, смысл. Да и жизнь сама.
- Дьякон бы точно не согласился с тобой, - я засмеялся.
- Андрей?
Я покачал головой.
- Дьякон мужик опытный, многое пережил. С ним и не поспоришь. У него на все ответ найдется. Хотя, если на то пошло, то ты уж лучше его слушай, а не меня, но вот, - он опять выпрямился,- но вот вино и страстная девушка это, в общем, лучше от этого не отказываться. Раскаяться всегда успеешь, они то любят это, а вот время, - сейчас промелькнула в его глазах печаль, - не вернешь. Танцуй, пока молодой. Соломон говорил. Танцуй, а каяться будешь потом.
Он договорил и отпил вина. Его широкая улыбка.
- Опьянение особенно приятно в страсти,  - он поставил жирную точку.
И как этот человек изображает образы святых.

Итак, когда Судия воссядет,
всё сокрытое станет явным:
ничто не избегнет наказания.

Его руки словно выточены из дерева. Они кажутся грубыми и непригодными для тонкой работы. Он выпивает бокал вина. Закуривает сигарету. Делает погромче. Вы воплощение скепсиса и презрения.
Затем он берет в руки кисть, и вы замолкаете. Вы теряете дар речи. Вы возвращаетесь в детство. Не в этом ли магия? Ведь магия это создание, творение, процесс. Как хотите.

Я пришел домой. Мне предстояло еще сделать уйму упражнений. Понедельник грозился страшным громом.
Пред глазами была бесформенная лужица крови. Черной крови, если долго смотреть. К рассвету она краснела. Она так и осталась там бордовым пятном на асфальте.
Конец всего.
Осталась там. Как и запах страсти на руках.
Из портфеля я достал небольшой краеведческий справочник, включавший в себя все исторические вехи, связанные с монастырем. Справочник был не более пятидесяти страниц. Очень краткий. Деталей там не найти.
Я положил его на стол перед собой. Посмотрел на него.
Странные мы люди. И зачем шведу, по имени Магнус, профессору шведского университета, знать об этом монастыре? А зачем то было нужно Фаусту? Таков человек в своей природе. Так стремился, душу продал, а все оставил, когда влюбился. Странные мы, все же.

Как ты, старик, ты, опытом прожжённый,
Ты проведён! Ты сам тому виной!

Я открыл первую страницу. Оглавление. Ну что ж, начнем с оглавления. Я открываю словарь на компьютере. Справа от меня горячая кружка кофе.
Новое начало. Опять ночью.

Я высший миг теперь вкушаю свой.

Могу ли творить магию? Пока я только разрушаю и продаю Бога.