СТАРУХА
В Зунде-Толге мы, дети, очень боялись одной странной старухи. Между собой мы обзывали её колдуньей. Это была нелюдимая, сухощавая бабушка-калмычка, наверное, лет 70, в тёмном кюльтэ (нац.платье), с, перехваченными впереди шеверлыками (накосники). Когда она шла, впереди неё всегда бежала стая собак. Колдунья резко свистела и собаки подбегали к ней, или резко меняли направление. Помимо того, что она лихо свистела и была нелюдимой, она курила трубку. В посёлке шёл слух, якобы мчавшиеся мимо на мотоцикле ребята что-то брякнули про неё, она догнала и опрокинула мотоцикл. Может это были выдумки. Но когда она шла, детвора издалека увидев её стаю, кричала: «Колдунья идёт, колдунья!». И все разбегались.
Как-то к нам в Зунду приехала родня из Элисты. Мы повезли их на рыбалку, разлилось весеннее половодье и машина ехала медленно. И вдруг я увидела на кургане эту странную старуху, которая стояла как изваяние и, приложив руку к глазам, смотрела куда-то вдаль.
Однажды мы узнали, что у колдуньи есть сын, и он работает …милиционером. Правда в райцентре. Приезжал к матери на выходные. То-то было наше ребячье удивление! Эти две разные стороны не хотели связываться в нашем сознании. Однажды, видимо поняв боязнь и соответствующее отношение к своей матери, ее сын – дядя Бата, позвал нас, детей, к себе домой. Мы боязливо переминались с ноги на ногу.
- Пойдемте-пойдемте, - приветливо звал он нас.
- Мы боииимся, - дружно тянули мы.
- Чего боитесь?
- Бабушки! – отвечали мы хором.
- Это моя мама, она хорошая, добрая. Не бойтесь её! И ее сейчас нет, она ушла по делам.
И мы, влекомые любопытством и страхом, пошли к их домику. Подошли к дверям и опять испугались. Старая деревянная дверь была подбита козлиной шкурой. Дядя Бата открыл дверь, мы вошли. Было полутемно. Пол в сенцах был глиняный, неровно утрамбованный. Он о чем-то говорил с нами, дал по яблоку и спросил, хотим ли мы чаю. Мы отказались, и также дрожа от страха побежали домой.
ВОСПОМИНАНИЯ СТАРУХИ
Никто не приходит. Мерно раскачивается дверь в такт ветра, временами ударяясь о косяк. Дверь была обита козьей шкурой для тепла зимой. Собаки подходили, водили носом и убегали, ложились поодаль. Их было много, несколько совсем старых, проживших свой век, как она. Ну что с ними делать, куда гнать? «Амдэ юмн (живое же существо)», - шептала она про себя, кормя их скудной едой. Они прибегали на ее свист. Свистеть она научилась еще в детстве. Казалось, детская забава, но пригодилась позже. В Сибири. Но и это не спасло её доченьку. А потом сынишку.
Внутри комнаты на гвозде чуть раскачивается от сквозняка пожелтевшее семейное фото в рамке. Она с мужем- военным и ребёнок. Разве думала она, прижимая к себе 2-х летнюю дочку в продуваемом товарняке и потом, родив в Сибири сына, что останется одна?! Было такое, натравливали собак на высланных калмыков. Но когда она шла с малышкой, собаки боялись её свиста. Они чувствовали в ней силу. Не собаки виноваты, а бык, который вонзил рога, прижав её дитя к забору. И не собаки виноваты, когда от кори, весь красный от жара, тяжко дыша, ушел ее годовалый сынок. Какие доктора в богом забытой деревушке? До ближайшего медпункта несколько верст. О, хяярхн, беда не приходит одна. Сгинул в ледяной воде, во время сплава леса Дорджи, ее муж.
Память растревожилась. Не спится.
Ночью, в полную луну, шла с ведром к старому колодцу. Возвращалась с неполным ведром. Подходила к базу, сквозь деревянный штакетник гладила прохладных, с росистой холодной спиной, лошадей. Ещё не испепелилось из памяти, как она скакала на лошади, с гиком закидывая аркан в мчащийся табун.
Проснулась рано. Варила чай, ставила дееджи, губами шевеля молитвы: «О, дярк Делкян Цаган аав…(О, всевышний Белый Старец..)». Приводила в порядок свой двор подметая его метлой из полыни. Перевязав фуфайку старым чулком, собирала камни, разбитые кирпичи, складывала в небольшие горки. Долго тёрла песком чугунок. День подошёл к вечеру. Она сварила поздний чай. Потом зажгла лампадку. Подошла к окну. За треснутым стеклом плыла луна. Она старческой ладонью гладила стекло с отражённой луной, потом прошептала: "Скоро, Дорджи, я приду к тебе".
Завтра выходной, должен приехать ее сын, Бата. Она вспомнила, как похоронив сгоревшего от кори малыша, она вернулась в холодную землянку и долго лежала уставившись невидящим взглядом в полумрак. Вдруг она услышала плач сына, встрепенулась, показалось… Потом опять и опять! Усилием воли она встала, с трудом вышла на улицу. Короткий плач повторился из полуоткрытой двери соседней развалюхи, внутрь которой уже нанесло снега. Она зашла туда, на груди уже окоченевшей соседки рылся малыш, безуспешно пытаясь поесть. Она подошла, нагнулась, вытащила ребенка. Тот уже совсем ослаб и молчал. Распахнув кацавейку, она прижала к себе маленькое тельце, запахнулась и вышла.