Десять дней без войны или итальянская «самоволка» Константина Симонова.
Вокруг поездки Симонова в Италию в октябре 1944 г., вернее о её «спонтанности», существует миф, который тиражируется уже много лет. Частично к этому руку приложил и сам Константин Михайлович в своих дневниках. Хотя, надо отдать ему должное, – он расставил намёки в тексте дневников, предшествующем описанию его итальянской «самоволки». Это его рассказ о встречах в октябре 1944 г. в Крайове с генералом Корнеевым – главой советской военной миссии в Югославии, о своём запросе-просьбе, который он через Корнеева отправил на имя Народного комиссара иностранных дел СССР Вячеслава Молотова (и получил через пару дней через Корнеева от Молотова (!!!) положительный ответ - авт.), история о том как Корнеев помог писателю побывать в Югославии (публикация в «Красной Звезде» от 5 октября 1944 г. – авт.). и познакомил Симонова с Иосифом Броз Тито, после чего тот взял у маршала интервью (публикация в «Красной Звезде» от 11 октября 1944г. – авт.).
В то время вокруг маршала Тито, шла ожесточённая борьба британской и советской разведок в первую очередь. И Тито прекрасно это понимал. С одной стороны, настойчивое стремление Черчилля навязать ему находившегося в изгнании в Лондоне с 1941 г. в югославского короля в политические компаньоны по послевоенному устройству Югославии и непонятная история в Дрваре с перепутанными датами эвакуации Тито, которую трудно, с учётом рассекреченных ныне документов и мемуаров участников, рассматривать иначе чем попытку британцев руками Скорцени и его головорезов устранить Тито с политической арены. С другой стороны, плотная опека генерала Корнеева, членов советской военной миссии и внезапное появление на острове Вис в сентябре 1944г. сына Тито - кадрового советского военного разведчика Жарко Тито.
Вот два интересных свидетельства по этому поводу.
1. «Споры о роли Британии в судьбе Югославии не стихали на протяжении более тридцати лет, прежде чем историки узнали полную правду о том, почему Черчилль поддерживал Тито. Это стало известно в связи с обнародованием огромного количества материалов под грифом «Ультра» – результатов расшифровки документов «Энигмы» – шифровальной машины германского вермахта, секреты которой удалось разгадать в 1940 году криптоаналитикам из британской разведки. Благодаря этому Черчилль и имперский генштаб до самого конца войны имели бесценнейшую возможность читать мысли своего немецкого противника. (…) Благодаря «Ультра» Черчилль знал больше о военной обстановке в Югославии, чем сам Тито. (…) Из перехваченных донесений также стало ясно, что после капитуляции Италии Тито удалось завладеть достаточным количеством оружия и снаряжения, «чтобы удвоить численность своей полевой армии и сделать ее настолько более грозной, чем прежде, что он стал способен значительно увеличить контролируемую им территорию». К концу октября немецкий генерал фон Вайкс сообщал Гитлеру: «Тито сейчас наш самый опасный враг» и доказывал, что разгром партизан более важен, чем отражение десанта войск союзников». (цит. по Уэст Ричард. – Власть силы).
2. «О заслугах перед советской разведкой «кембриджской пятерки» все самое важное как будто уже сказано. Тем не менее еще раз можно подтвердить это на конкретных материалах по Югославии, поступавших в 1943–1945 годах из Лондона от участников «пятерки». (…). Английская разведка имела солидные агентурные позиции в Югославии и, безусловно, была осведомлена о реальном положении дел в лагере Тито. По сведениям Филби, например, только в феврале 1944 года в соответствующий отдел СИС в Лондоне поступило 160 донесений от английской агентуры, внедренной в Верховный штаб, в главные штабы НОАЮ, в партизанские отряды на материке и островах Адриатического моря. (…) От Филби стали известны дополнительные характеристики Фицроя Маклина, начальника британской военной миссии, и то, что одной из важных задач СИС было всемерно ослаблять советское влияние на Тито и его ближайших соратников. (…). Без преувеличения можно утверждать, что в Москве своевременно узнавали о самых сокровенных планах и секретных шагах англичан (равно как и американцев) в их попытках воспрепятствовать установлению в послевоенной Югославии прокоммунистического режима. (…) Подробно прослеживалась менявшаяся в силу успехов Красной Армии и НОАЮ позиция союзников по отношению к движению четников Михайловича, вскрывались детали их действий по поддержке эмигрантского правительства и отчаянных усилий навязать новой Югославии монархический режим. Добывались сведения о конфиденциальных беседах Черчилля с королем Петром. В копиях поступали циркулярные ориентировки британским дипломатическим представительствам за границей с оценками положения в Европе. В одном из таких документов, например, не без горечи признавалось в декабре 1943 года, что «партизаны Тито становятся основной военно-политической силой в стране и решающим фактором в определении будущего Югославии». (цит. по Примаков Е. М. Очерки истории российской внешней разведки. Том 4. - глава 38. - На югославской земле.).
В сентябре 1944 г. маршал Тито сделал окончательный выбор в пользу СССР, улетев на советском военном самолёте с острова Вис в Крайову, а затем и в Москву, где ему был устроен пышный приём и две личные встречи со Сталиным. Затем он вернулся в Крайову для совместного с Красной армией планирования военных операций по окончательному освобождению Югославии от немцев.
Вот на таком фоне, - вернее на банкете посвящённом награждению маршала Тито советским орденом Суворова первой степени, - и состоялась устроенная штатным военным разведчиком – генералом Николаем Корнеевым встреча Константина Симонова и Иосифа Броз Тито и первое большое интервью в «Красной Звезде» для советского читателя, «… в котором со слов маршала Тито были рассказаны факты его биографии, тогда большинству читателей нашей «Красной звезды» еще неизвестные, а сейчас хорошо всем знакомые.
В конце разговора с маршалом мне пришлось задать ему еще один вопрос, не упомянутый в интервью, деликатный, но необходимый:
— Скажите мне, где я брал у вас это интервью? Тито усмехнулся.
— Очевидно, там, где вы будете завтра утром. (…)
Интервью было перепечатано, согласовано и оставлено генералу Корнееву для передачи в Москву. (подчёркнуто мной – авт.). Теперь оставалось только лететь туда, где я его брал». (цит. по Симонов К.М. - Разные дни войны, 1942–1945.).
И Симонов слетал в Южную Сербию в район города Ниша, откуда через Софию добрался до Крайовы и вместе с работниками советской миссии вылетел поближе к Белграду в город Врщац.
Из дневников К. Симонова: «… на аэродроме во Врщаце я встретился с человеком, о котором до этого знал только понаслышке, - с начальником нашей авиационной базы в Южной Италии, в Бари, полковником Соколовым, который находился на аэродроме во Врщаце, выполняя специальное задание командования». (цит. по Симонов К.М. - Разные дни войны, 1942–1945.).
СПРАВКА. Соколов Степан Васильевич (09(22).12.1903 – ..11.1976.). Родился в с. Ново-Спасовка Бердянского уезда Запорожской губернии. Участник Гражданской войны, - в Красной армии с 1921 г. Окончил Евпаторийские курсы командного состава (1922), Симферопольские командные курсы (март 1923), В 1926 г. Степан Васильевич поступил в Качинскую школу военных летчиков. Через шесть лет летной работы продолжил учебу на командном факультете Военно-воздушной академии имени Н.Е. Жуковского. По ее окончании он был назначен командиром разведывательной эскадрильи, однако через несколько месяцев по линии ВВС был командирован в Чехословакию. В военной разведке с 1936 г. Командир и военком 14-й разведывательной авиаэскадрильи Белорусского ВО (май — август 1936). В 1937 г. перешел на службу в Главное разведывательное управление (ГРУ) Генерального штаба Красной Армии. Здесь его и застала война. В ГРУ: старший помощник начальника 1-го отдела 2-го управления (февраль — ноябрь 1942), начальник 7-го отделения 3-го управления (ноябрь 1942 — июнь 1943), 3-го отделения 2-го управления (июнь — декабрь 1943), в распоряжении (декабрь 1943 — февраль 1944), заместитель начальника советской военной миссии в Югославии (февраль — июль 1944), начальник авиабазы по транспортировке грузов в Югославию (июль 1944 — май 1945), военной миссии в Албании (май 1945 —май 1946). Военный атташе при посольстве СССР в Албании (май 1946 — сентябрь 1950), в распоряжении (сентябрь 1950 — апрель 1951), преподаватель (апрель — сентябрь 1951), начальник курса (сентябрь 1951 — июль 1955) Военно-дипломатической академии Советской армии, начальник Отдела внешних сношений (июль 1955 —май 1961). Военный, военно-воздушный атташе при посольстве СССР во Франции (май 1961 — июнь 1967), в распоряжении начальника, в резерве (июнь 1967 — июль 1968), заместитель начальника Военно-дипломатической академии Советской армии (июль 1968 — август 1969). Владел французским и чешским языками. Генерал-лейтенант (23.02.1963). С июля 1969 г. в отставке. Умер в Москве, похоронен на Кунцевском кладбище.
Из дневников К. Симонова: «Не знаю, правда ли не предвиделось тех оказий, которые я имел в виду, или нашим авиаторам в те дни было почему-то не с руки отправлять меня туда, куда я просился, но Степан Васильевич Соколов сразу и решительно сказал, что таких возможностей пока нет. Но, пожалуй, если генерал Корнеев не будет против, можно полететь в другое, тоже, наверное, интересное для меня место. И притом сегодня же ночью. И, еще не сказав, куда именно, поинтересовался, какие у меня при себе документы, давайте поглядим их.
Я вынул из кармана гимнастерки и положил перед ним служебное удостоверение «Красной звезды», свидетельствовавшее о моем звании и должности, и мое предписание: «Направляется в действующую армию...»
Соколов посмотрел и вздохнул:
— Маловато. Надо бы паспорт. Я удивился:
— Какой же у меня, у военнослужащего, паспорт?
— А вот такой, — вытащив из кармана свой заграничный паспорт, сказал Соколов. — Полетим-то с вами в Италию! (цит. по Симонов К.М. - Разные дни войны, 1942–1945.).
Алексей Симонов: «К 44 году, как я понимаю всю эту историю, отец был одним из самых знаменитых писателей или поэтов на фронте. И поэтому подружиться с ним, оказать ему дружескую услугу, помочь ему, как говорится и выпить с ним рюмку, да ещё в каких-нибудь экзотических условиях или обстоятельствах, — это был кайф».
Из дневников К. Симонова: «Когда я услышал это «полетим», мне, несмотря на предыдущее «маловато», показалось, что Соколов в душе готов взять меня с собой и сейчас, задним числом, только прикидывает сложности, с которыми это может быть связано.
Я не совсем уверенно напомнил, что первоначальное разрешение на полет к югославам было получено от Молотова и что, наверное, можно считать, что оно действительно и для полета на нашу воздушную базу в Бари...
Соколов ничего не ответил. Еще раз посмотрел мои документы и, окинув взглядом меня самого, добродушно усмехнулся.
— Вид у вас, в общем, более или менее подходящий, заурядно строевой. Colonel как colonel! О'кэй!
При моих слабых познаниях в английском я все же знал, что colonel — это полковник, а я всего-навсего подполковник, но Соколов объяснил, что англичане и американцы слово «подполковник», обращаясь друг к другу, не употребляют. Подполковник, полковник — у них все равно: colonel!». Сказав мне напоследок для одобрения, чтобы я выкинул из головы, какие у меня документы — те или не те, раз полетим, то это будет уже не моя, а его, Соколова, забота. «Даст бог, не только до Бари, а и до Неаполя и Рима вас довезу!» Соколов ушел то ли связываться с Корнеевым, то ли заниматься своими предотлетными делами. (цит. по Симонов К.М. - Разные дни войны, 1942–1945.).
Алексей Симонов: «Ну, командировочное у него на самом деле было. У него было командировочное. Я его держал в руках. У него было направление от старшего группы наших советников в Югославии. Оно не включало в себя никакой Италии, но на пребывание в Югославии у него такое, от руки написанное было. Значит, и у него было военное удостоверение «Красной Звезды».
Режим в Италии был американский. А это значит, что опасаться было по большому счёту некого. Потому, что американцы в повседневной жизни, когда речь не идет о каких-то военных тайнах, вполне нормальные разгильдяи. И я думаю, что полковник, который его туда вывозил, ровно на это и рассчитывал. Он ему только сказал одно: – я тебя везу, - я тебя прикрываю. У тебя форма есть, всё - и поехали. В Бари была военная наша база, куда летали, откуда ближе всего было к югославскому театру военных действий. Из Югославии вытаскивали оттуда раненых, подвозили боеприпасы, там постоянная челночная связь была. Они (советские военнослужащие – авт.) уже там примелькались».
Из дневников К. Симонова: «Что на самом юге Италии, в городе Бари, существует наша авиационная база, с которой наши летают в Югославию, в разные ее точки, по разным заданиям, а кроме того, вывозят оттуда в Италию, в госпитали, тяжелораненых партизан, я знал уже давно. Побывать там было интересно само по себе, а возможность вдобавок оказаться еще в Неаполе и в Риме тогда, в 1944 году казалась мне совершенно несбыточной и в первую минуту просто-напросто ошеломила меня. Ведь это был еще даже не сорок пятый, а всего только сорок четвертый год!». (цит. по Симонов К.М. - Разные дни войны, 1942–1945.).
СПРАВКА. Согласно документам Генерального штаба – «Авиагруппа особого назначения» (АГОН) - составная часть авиабазы СССР в Италии, созданной в соответствии с постановлением Государственного комитета обороны СССР (ГКО) от 17.06.44 г. для доставки грузов Народно-освободительной армии Югославии (НОАЮ) и всесторонней помощи народам Югославии. Предварительно этот вопрос обсуждался во время встречи министров иностранных дел СССР, США и Великобритании в октябре 1943 г. На Тегеранской конференции Сталин, Рузвельт и Черчилль согласовали условия создания советской военной миссии при штабе Тито и дислокации советской авиабазы. Местом её расположения был определён аэродром и местечко Палезе на юге Италии, в 8 км от центра города Бари (сейчас это микрорайон города Бари с международным аэропортом – авт.). Народному комиссариату финансов поручалось в короткий срок обеспечить расходы на содержание личного состава базы и расходы по транспортировке и хранению грузов и имущества. В 1944 г. на эти цели предполагалось выделить 2 миллиона валютных рублей. В состав АГОН вошли лучшие экипажи Аэрофлота (как имеющие опыт международных полётов – авт.), а также сотрудники ГРУ. Это было единственное в истории Второй мировой войны воинское формирование, которое выполняло специальные задания в интересах другого государства и размещалось за пределами СССР. АГОН подчинялась начальнику советской военной миссии в Югославии генерал-лейтенанту Н.В. Корнееву, а непосредственно базой командовал полковник С.В. Соколов. Миссия генерала Корнеева прибыла в Бари из СССР в феврале 1944 г. на двух самолетах Си-47, один из которых (экипаж Шорникова – авт.) остался до полного формирования АГОН в распоряжении миссии, и базировался на аэродроме Палезе. В июне 1944 г. в Бари перелетели еще 10 самолетов, доставивших личный состав базы и АГОН. Таким образом, в Бари оказались 12 самолетов Си-47 и два самолета связи У-2, составивших транспортную эскадрилью, к которой в сентябре того же года была добавлена истребительная эскадрилья из 12 самолетов Як-9, перелетевшая из Молдавии, через Карпаты и линию фронта. В связи с тем, что база и авиагруппа находились в Италии на территории, контролируемой союзными войсками, боевые действия советской авиации координировались со штабом Балканских воздушных сил союзников в Италии. В гарнизонном отношении база подчинялась английскому командованию в Бари, а по вопросам аэродромной службы - начальнику аэропорта (командующему 15-й воздушной армией ВВС США). Авиагруппа выполняла следующие задания: полеты ночью в партизанские районы со сбросом груза на парашютах; полеты со сбросом беспарашютных грузов с высоты не более 400 метров; полеты ночью с грузом и людьми с посадкой на полевых площадках в расположении партизанских частей и вывозом оттуда раненых; полеты днем на сброс, а чаще с посадкой под прикрытием истребителей; полеты на спецзадания. Создание нашей авиабазы в Бари позволило радикально решить вопрос о возрастающих размерах поставок оружия Народно-освободительной армии Югославии, которые регулярно начались с июля 1944 г. За годы войны им было поставлено около 155 тыс. винтовок, более 38 тыс. автоматов, около 16 тыс. пулеметов, около 6 тыс. орудий и минометов, 69 танков и 491 самолет. Всего с авиабазы в Бари советские летчики совершили 1460 самолетовылетов, доставили в Югославию около 3 тысяч тонн различных грузов, перебросили через линию фронта в различные районы боевых действий свыше 5 тысяч югославских солдат и офицеров. После освобождения Белграда советская база и АГОН передислоцировались на аэродром Земун около Белграда. Истребительная эскадрилья, совершив за эти месяцы более 150 боевых вылетов, вернулась в СССР в декабре 1944 г., а транспортная продолжала работать до конца войны. К концу войны в АГОН было шесть Героев Советского Союза!
Полёт в Бари Симонову дался нелегко – летели на предельной высоте над территорией занятой немцами, а кислородной маски у него не было. Только после полёта Константин Михайлович случайно узнал, что и лётчики – в знак уважения к нему и вопреки всем инструкциям тоже летели без кислородных масок… Так родилось первое «итальянское» стихотворение Симонова - «Ночной полёт» с удивительно точным описанием симптоматики гипоксии (кислородной недостаточности – авт.) – настолько точным, что его можно вводить в учебную программу по физиологии медицинских ВУЗов.
Ночной полет
Мы летели над Словенией,
Через фронт, наперекрест,
Над ночным передвижением
Немцев, шедших на Триест.
Словно в доме перевернутом,
Так, что окна под тобой,
В люке, инеем подернутом,
Горы шли внизу гурьбой.
Я лежал на дне под буркою,
Словно в животе кита,
Слыша, как за переборкою
Леденеет высота.
Ночь была почти стеклянная,
Только выхлопов огонь,
Только трубка деревянная
Согревала мне ладонь.
Ровно сорок на термометре
Ртути вытянулась нить.
Где-то на шестом километре
Ни курить, ни говорить.
Тянет спать, как под сугробами,
И сквозь сон нельзя дышать.
Словно воздух весь испробован
И другого негде взять.
Хорошо, наверно, летчикам;
Там, в кабине, кислород -
Ясно слышу, как клокочет он,
Как по трубкам он течет.
Чувствую по губ движению,
Как хочу их умолять,
Чтоб и мне, хоть на мгновение,
Дали трубку - подышать.
Чуть не при смерти влетаю я,
Сбив растаявшую слезу,
Прямо в море, в огни Италии,
Нарастающие внизу.
................................................
А утром просто пили чай
С домашнею черешнею,
И кто-то бросил невзначай
Два слова про вчерашнее.
Чтобы не думать до зари,
Вчера решили с вечера:
Приборов в самолете три,
А нас в полете четверо;
Стакнулся с штурманом пилот
До вылета, заранее,
И кислород не брали в рот
Со мною за компанию.
Смеялся летный весь состав
Над этим приключением,
Ему по-русски не придав
Особого значения.
Сидели дачною семьей,
Московскими знакомыми,
Пилот, радист и штурман мой
Под ветками с лимонами.
Пусть нам сопутствует в боях
И в странствиях рискованных
Богатство лишь в одном - в друзьях,
Вперед не приготовленных,
Таких, чтоб верность под огнем
И выручка соседская,
Таких, чтоб там, где вы втроем,
Четвертой - Власть Советская.
Таких, чтоб нежность - между дел,
И дружба не болтливая,
Таких, с какими там сидел
На берегу залива я.
Далеко мир. Далеко дом,
И Черное, и Балтика...
Лениво плещет за окном
Чужая Адриатика.
1944.
По прилёту в Бари никаких трудностей с союзниками не произошло, и Константин Симонов остановился у Соколова на вилле «Ди Веллина», где в июне 1944 года после эвакуации из Дрвара жил маршал Тито.
Из дневников К. Симонова: «Открываю окно. Во дворике виллы растут пальмы и апельсиновые деревья. Первый раз в жизни вижу апельсины прямо на ветках. И совсем желтые, и желто-зеленые. За низкой каменной оградой вдали спокойная, голубая полоса моря. Одеваюсь и выхожу во двор. Все еще спят.
Выходим к морю. У берега рыбаки в закатанных по колено штанах ловят между камнями крабов. На пляже стол с навесом и скамейками. Продают только что пойманных устриц и морских ежей. Устрицы дорогие, их берут мало, а морские ежи — дешевая еда. Итальянцы приходят сюда целыми семействами, покупают этих ежей, похожих на каштаны, режут пополам, поливают их соком кусочки хлеба, выскребают из скорлупы все остальное и запивают принесенным с собой вином.
Купив омаров, возвращаемся. По улице мимо нас со страшным ревом лупит вереница «виллисов». На первом американский летчик и местная невеста в фате и подвенечном платье. «Виллисы» гудят непрерывно, словно зацепившись этими гудками один за другой». (цит. по Симонов К.М. - Разные дни войны, 1942–1945.).
Первый снег в окно твоей квартиры...
Первый снег в окно твоей квартиры
Заглянул несмело, как ребенок,
А у нас лимоны по две лиры,
Красный перец на стенах беленых.
Мы живем на вилле ди Веллина,
Трое русских, три недавних друга.
По ночам стучатся апельсины
В наши окна, если ветер с юга.
На березы вовсе не похожи -
Кактусы под окнами маячат,
И, как всё кругом, чужая тоже,
Женщина по-итальянски плачет.
Пароходы грустно, по-собачьи
Лают, сидя на цепи у порта.
Продают на улицах рыбачки
Осьминога и морского черта.
Юбки матерей не отпуская,
Бродят черные, как галки, дети...
Никогда не думал, что такая
Может быть тоска на белом свете.
1944, Бари.
Удивительно, но «третий недавний друг», о котором Симонов упоминает в стихотворении существовал в реальности. Им оказался лейтенант Пётр Шерстобитов, переводчик АГОН и тоже, как и полковник ГРУ Соколов, - кадровый сотрудник военной разведки. Именно он сопровождал Константина Симонова в его прогулках по Бари, - показывал ему город, знакомил с достопримечательностями. Личность легендарная – впоследствии, став преподавателем ВИИЯ (военного института иностранных языков), Пётр Павлович воспитал не одно поколение военных переводчиков, с которыми и поделился воспоминаниями о «десяти днях без войны» Константина Симонова в Бари осенью 1944г.
СПРАВКА Шерстобитов Пётр Павлович (24.08.1923 - 08.12.2012). Родился в Москве. Перед Отечественной войной окончил школу, играл на скрипке, поступил в музыкальный институт им. Гнесиных. Был призван в армию в 1942 г. и, - хотя мечтал стать лётчиком, занимался в аэроклубе и прыгал с парашютом, - был направлен в немецкую группу ВИИЯ КА (Военного института иностранных языков Красной армии, который находился в Ставрополе - ныне Тольятти), Но осенью 1942 г. начальник факультета предложил перейти в группу итальянского языка. А это, вместо шести месяцев, целых три года обучения. В 1944 г., закончив успешно программу двух курсов, сержант Шерстобитов был отозван в распоряжение начальника ГРУ Летом 1944 г. уже в звании лейтенант был откомандирован переводчиком советской авиабазы в Бари (Италия). После окончания войны Петр Павлович пробыл в Италии (Бари, Рим) до 1946 г. Работал в комиссии по делам военнопленных и перемещенных лиц. В Италии его называли Tenente Pietro – лейтенант Петр. П.П. Шерстобитов выпускник ВИИЯ КА (1948), итальянский язык. Преподавал итальянский язык в ВДА, а в 1964 г. стал преподавателем ВИИЯ. После увольнения в запас в звании подполковник в отставке, заведовал методическим кабинетом кафедры романских языков, затем длительное время работал в редакционно-издательском отделе ВИИЯ. Умер в Москве, похоронен на Николо-Архангельском кладбище.
Алексей Симонов: «По утрам стучатся апельсины /В наши окна если ветер с юга», «Никогда не думал, что такая /Может быть тоска на белом свете».
Как ни странно, как ни лирично это кажется, — это ещё и в какой-то степени была тоска по войне. Нет шума, нет выстрелов, нет привычного гула, нет привычного звука. От войны не осталось почти ничего. Действительно вся обстановка как бы невоенная. И хотя вроде Бари разрушен, Неаполь разрушен - они ездят по местам разрушений – следы войны везде есть, люди как следы войны тоже везде есть, а войны нет. Поэтому написано это второе стихотворение про Бари. Он не только прилетел в Бари, но и поехал с Соколовым по Италии, - и побывал и в Неаполе, и в Риме и вернулся в Бари, - и в общей сложности пробыл в Италии десять дней».
Удивительное совпадение. Примерно в это же время по Италии и практически по тому же маршруту (Бари, Рим, Кассино – авт.) ездил и Ивлин Во, и тоже оставлял записи в дневниках. Вот только один пример «национально-политических особенностей писательского восприятия», который, как мне кажется, в комментариях не нуждается.
Из дневников К. Симонова: «Подъезжаем к тому, что было городом Кассино. По местности сразу понятно, почему здесь были такие сильные бои. И слева, и справа от дороги горы. Все как на замке. А дорога упирается прямо в Кассино, как в скважину, в которой надо повернуть ключ. Только уже въехав в Кассино, в развалины, видим, что дорога там сворачивает влево, в объезд города.
Зона разрушения начинается еще километров за шесть, за семь до города. Воронки от бомб перекрывают одна другую. Иногда дома разбиты так, что остались только белые каменные брызги среди травы.
Колючая проволока, уже заржавевшая, вывернутые из земли потроха блиндажей. Надписи: «Не сходить с дороги», «Опасно». В самом городе не разберешь, где были прежде улицы. Он еще не расчищен.
Среди всей мертвечины вдруг около дороги старый довоенный деревянный столб с желтой дощечкой и указателем: «Отель». Вылезаем около него и ходим среди развалин. Да, здесь, ничего не скажешь, были бои, и очень жестокие. Это не просто бомбежка. Это такое мелкое крошево из камня, которое получается, когда день за днем, неделю за неделей лупит по одному и тому же месту артиллерия. Среди развалин к нам подходят три польских солдата-андерсовца. Стоим, ждем, что будет. Может быть, идут с намерением устроить с нами потасовку? Оказывается, нет. Подошли, чтобы спросить про Польшу. Рассказываю о том, что видел. О боях за Вислой, на плацдармах южнее Варшавы. Они, в свою очередь рассказывают о боях за Кассино, говорят о том, что я уже слышал от Соколова, что их польские части понесли особенно тяжелые потери. Сейчас они стоят здесь поблизости в резерве и отдыхают. (…)
Садимся в машину, отдаем честь. Поляки тоже. Стоят, смотрят вслед». (цит. по Симонов К.М. Разные дни войны, 1942–1945.).
Из дневников Ивлина Во: «Иль-Рюсс, Корсика, пятница, 1 сентября 1944 года.
Во вторник 29-го, после обеда в Ватикане с д’Арси, Осборном, Рэндолфом (Черчиллем – авт.), на джипе – в Неаполь; кругом разруха. В Кассино повсюду расклеены объявления: «Не останавливаться!» Остановились, и Рэндолф на глазах у стоявшей поблизости группы женщин помочился. На вопрос, почему он не выбрал место более укромное, последовал ответ: «Потому что я член парламента». (цит. по Ивлин Во. - Из дневников 1911-1965).
Справка «…битва при Монте-Кассино, продолжавшаяся четыре месяца, стала одной из самых кровопролитных битв Второй мировой войны. И сегодня это сражение известно, прежде всего, тем, что тяжелые американские бомбардировщики разрушили уже тогда известный во всем мире Бенедиктинский монастырь Монте-Кассино, расположенный на возвышенности над городом. Монастырь, ныне восстановленный, имел великолепное стратегическое положение, но был занят немецкими войсками и превращен ими в военную позицию лишь после этого разрушения. Сражение при Монте-Кассино, которое закончилось 18 мая 1944 года взятием польскими частями руин монастыря, стоило жизни и здоровья 55 тысячам солдат союзной коалиции. Согласно данным вермахта, 20 тысяч немецких солдат было убито или ранено. Наступление антигитлеровской коалиции было задержано на четыре месяца». (цит. по Йоханн Альтхаус (Johann Althaus). - Почему битва под Монте-Кассино была такой тяжелой. - Die Welt. - 17.01.2017).
Симонову в Италии было неуютно. По воспоминаниям Петра Шерстобитова он даже отказался читать на встрече с личным составом АГОНа своё знаменитое стихотворение «Жди меня» сославшись на то, что не помнит его наизусть, а текста с собой нет. Тогда же появилось финальное - третье «итальянское» стихотворение Константина Симонова.
Вновь тоскую последних три дня
Без тебя, мое старое горе.
Уж не бог ли, спасая меня,
Затянул пеленой это море?
Может, в нашей замешан судьбе,
Чтобы снова связать нас на годы,
Этот бог для полета к тебе
Не дает мне попутной погоды.
Каждым утром рассвет, как слеза,
Мне назавтра тебя обещает,
Каждой полночью божья гроза
С полдороги меня возвращает.
Хорошо, хоть не знает пилот,
Что я сам виноват в непогоде,
Что вчера был к тебе мой полет
Просто богу еще неугоден.
1944, Бари.
С обратным вылетом, - планировалось, что Симонов полетит напрямую из Бари в Москву, - не заладилось из-за погоды. Самолёт один раз даже вылетел, но пришлось возвращаться обратно – не смогли пробиться через высокий грозовой фронт. В конце концов Симонову до Москвы пришлось добираться попутными рейсами через только что освобождённый от фашистов Белград, где седьмого ноября он попал на прием у маршала Тито по случаю двадцать седьмой годовщины Октябрьской революции. Из Белграда тремя самолётами с пересадками он долетел до Брянска, откуда до Москвы добрался поездом.
Алексей Симонов: «Когда он приехал в «Красную Звезду» то тогдашним, к тому времени редактором Красной Звезды был не Ортенберг – его старый и добрый приятель, а Карпов. (Карпов Александр Яковлевич - заместитель редактора «Красной Звезды» - авт.). Папаша тоже ведь не пальцем деланный… Он, значит написал некую докладную, которая уже была, как я понимаю, - основой очерка. Т.е. для газетчика уже такой крючок был. Взяв эту докладную Карпов стал на него дико орать потому, что без всякого предписания, военный человек, забирается в только что вышедшую из войны страну, мотается там чуть ли не полстраны объехав, возвращается обратно, а они 10 дней бомбардируют всякое начальство, а им ничего не отвечают, потому что не велено.
В общем, он сказал так:
- Не знаю, что с тобой будут делать, потому что гладить тебя против шкуры будут основательно, но тебе четырёх часов хватит? Вот иди и отпишись по Бари. Мы напечатаем, а потом, может, не спросят, как ты там оказался.
Так и произошло. Через номер напечатали его очерк, о Южной Италии. Как бы прошло незамеченным, что он там оказался. Это всё написано любимым отцовским способом – через собственные глаза.
Вот, собственно, такая история была. Поразительно другое, — это были, наверное, самые далёкие от войны 10 дней, которые отец провёл во время войны.
……………………………………………………………………………………………………..
Вы знаете, - есть хронические болезни, а есть болезни остро протекающие, но временные. Вот это остро протекающая, но временная болезнь. Нельзя военным корреспондентом оставаться всю жизнь.
Поэтому, на самом деле, журналистика — это конечно тоже из области диагноза. Истинная журналистика. Но она очень легко мутирует. Она мутирует в прозу, она мутирует в политику. Нынче она мутирует в пропаганду – со страшной силой, - и это очень неприятная мутация.
А что главное? Это любопытство. Это любопытство, это желание собственными ушами услышать, собственными глазами посмотреть, собственными руками пощупать.
Я должен сказать, что гражданская журналистика отцова не выдерживает сегодняшнего читательского чтения. А военная журналистика выдерживает. Потому что драматургия там не придуманная, а подлинная. Жизнь вокруг, - не наполовину выдуманная или навязанная, или выстроенная таким образом, что надо разобраться в её хитросплетениях для того, чтобы вынырнуть - а реальная… Страшноватая, - с запретами, конечно, - с запретами. С невозможностью это сделать, это написать…
То есть, конечно, есть свои тайны, свои секреты, но это ясно, что это жизнь, которая больше тебя. Это событие, которое крупнее тебя. Это драматургия, которой ты полностью постигнуть не можешь - и это тоже тебе понятно. Это, наверное, что-то особенное в военной журналистике. И не случайно «раненых» журналистикой больше среди людей, мотающихся по «горячим» точкам.
Это, - за редчайшим исключением, — это абсолютное большинство лучших журналистов. Обязательно есть одна, две «горячих» точки, а чаще больше…
И очевидно, похоже, что у отца вот это шило, это шило в одном месте оно точно было…
Только где-то в 43-44, скорее в 44 году уже появляются в дневниках рассуждения о том, что не хочется писать, хочется посидеть, хочется подумать, хочется – эх, - и вообще рассказ бы лучше на эту тему написать и так далее… Сорок первый, сорок второй, сорок третий. Как он при этом ухитрялся ещё и пьесы писать, ещё и прозу писать?
Это просто отдельный вопрос, на который мне предстоит ответить, потому что у меня договор с «Молодой гвардией». В «Жизни замечательных людей» они решили, наконец выпустить книжку о Симонове и заключили договор со мной на написание её. Поэтому мне предстоит этим заняться.
Бари. Жалко я не побывал там. Я был в Италии только на севере. А вообще, конечно, было бы интересно посмотреть на эту древность, как папаша пишет в дневнике. Говорит, вышел – стоит Базилика. Я зашёл. Со мной пошёл повар, которого послали, чтобы купить омаров. Меня очень обидело то, что, евши омары впервые он не отдал им должное в дневнике. Потому что это еда такая, которая с первого раза точно сильно запоминается – знаю по Америке….
……………………………………………………………………………………………………...
У папаши есть фильм, то есть не его фильм, а фильм о нём в общем-то, который сделал Лазарь Ильич Лазарев, - человек к нему в последние годы жизни один из самых близких. Из не родственников – наверное, может быть, и самый близкий.
Называется «Остаюсь журналистом» …
Фото - Алексей Симонов и автор материала во время интервью. За фото спасибо огромное Сергею Тищенко.