Видимо, поедая всякие корешки, травы и неспелые ягоды с косточками, бегая в сосняке за деревней, испортила свой желудок. И вот, однажды, мама повела меня в амбулаторию. Находилась эта медицинская точка в соседнем селе Сапроново, в семи километрах от нашей Алексеевки. Шли пешком. Мимо кладбища.
-Там ближе, доча! Да и кого там бояться! Я вообще никогда никого не боюсь. И ты не бойся тоже. Ты же со мной. Давай руку! Тут идти-то почти пять километров! А по той дороге - семь. Вот так быстрым шагом мы и добежим с тобой!
Почти шёпотом уговаривала меня мамочка. Всю дорогу она держала крепко мою руку: трусила ужасно. Трусила, когда проходили бугор с покосившимися крестами, а ещё больше боялась, когда кладбищенский бугор остался позади. Шла и оглядывалась. И мне так было страшно! Мама сжимала мою руку так крепко, что она вспотела.
-Ты и врачей не бойся, детка. Вот сейчас придём, у тебя быстренько возьмут желудочный сок и мы побежим домой.
И всю уговаривала мама меня не бояться ни кладбища, ни врачей, ни процедуры, которую предстоит перенести. Мои боли в желудке очень беспокоили маму. И она договорилась, что в этот день, на голодный желудок, наконец-то, возьмут желудочный сок.
Мне нравилось сочетание слов: «желудочный сок». И очень хотелось испробовать его. Казалось, что это загадочное мероприятие будет приятным и сладким. Но… увы! Все ожидания рухнули в ту минуту, когда полотенце свернули жгутом и примотали руки к телу. Я открыла рот и заорала во всё своё лужёное горло. Тут же сбежались все работники медпункта, а посетители испугались страшно, думая, что меня уже режут заживо! Орать я умела классно, почти профессионально, широко разинув рот. Медсестра, воспользовавшись этой ситуацией, сунула рыжий резиновый шланг мне в горло. Он вдобавок ещё и вонял чем – то неприятным, медицинским, вызывающим рвотный рефлекс. Я задохнулась не только от возмущения, но и от безысходности, от того, что перекрыли кислород, от того, что прижимала к себе потная толстая тётка в фартуке. Тётка была похожа на мясника. Мне сразу же не понравился её фартук из страшно-коричневой клеёнки в бурых пятнах.
Терпеть не могу насилия над собой с рождения. И никогда не сплю под одеялом. Спать под одеялом - это тоже, своего рода, насилие над телом. И переубедить меня невозможно. Ничтоже сумняшеся, я умудрилась вырвать из полотеничных пут руку,и тут же выдернула из горла ненавистную трубку, отбросила её, как будто ужалившую ядовитую змею, в сторону. В это время открылась дверь кабинета, и рыжий вонючий шланг вылетел в коридор амбулатории. В очередь, толпившуюся у дверей. Пока все ахали, хватались за головы, приходили в себя от такой моей прыткости, я подскочила, растолкала своих мучителей, и рванула из больницы в свою деревню.
Если шли в Сапроново почти час, то обратно я пролетела это расстояние за пятнадцать минут. Не больше. Мимо пугающего крестами кладбища, о котором в эти минуты даже и не вспомнила. Залетела домой, спряталась под кровать. Через несколько минут прибежала запыхавшаяся мама. Она звала меня, плакала, кричала, пробежала по всей деревне, опрашивая людей, не видел ли кто её, ненормальную, сбежавшую от мучителей-врачей. Кто-то заметил мой вылет из леса в деревню, кто-то видел, как я влетела опрометью во двор. Меня выдала собака Шарик, забежавшая в дом с мамой. Умная собака кинулась под кровать, стала лизать моё заплаканное лицо, повизгивая и извиваясь от радости. Мама вытащила строптивое дитя за ноги, долго обнимала, целовала, прижимала к себе, а я обливалась горькими слезами до тех пор, пока не уснула…
Была я очень истеричной. Однажды, в этом же возрасте мне удаляли гланды, уже в Благовещенске. Мама из деревни привезла меня специально на эту процедуру.
Я ещё была доверчива и верила в то, что обещали родители.
-Доченька, тётя посмотрит в ротик, помажет ваткой, и ты станешь здоровой. Будешь есть мороженное, сколько хочешь!
И я верила! Мне самой надоели эти бесконечные ангины. Постоянные компрессы, полоскания. Посиделки дома у окна, когда все катаются с горы и бегают по улице.
И вот предо мной воссела доктор во всем белом. Но фартук меня уже напряг. Я его помнила, этот фартук, когда у меня брали желудочный сок. Но тут же меня отвлекла блестящая штуковина на лбу врача с дырочкой посредине. В этой штуковине я увидела своё испуганное отражение и от страха ещё больше вжалась в кресло. Доктор была ласковой-преласковой:
-Девочка, а как тебя зову?
-Галя…
-А сколько тебе лет?
-Почти десять.
-О, ты уже большая, значит будешь делать то, что я скажу. Открой ротик, я горлышко посмотрю.
И я, поддавшись этим лисьим замашкам доктора, доверилась и ей!
А она сунула мне в рот какую-то штуковину и тут же медсестра привязала меня к креслу так, что нельзя было шелохнуться! Я аж задохнулась от неожиданности и возмущения. И бесконечно орала, пока шёл весь этот процесс. Врач сказала, что таких придурочных детей она ещё не видела.
Я, истеричка сидела связанная по рукам и ногам, привязанная накрепко к креслу, видимо мама рассказала о моём умении сбегать из-под рук докторов, во рту у меня, оперируемой стоял расширитель, он очень мешал мне, но только не орать. Этот свой ор до сих пор проживает в недрах моего мозга, и время от времени я его слышу, когда вспоминаю это стрессовое событие. Бр-р-р... И при всём желании оттуда уже сбежать я бы не смогла. У меня хватило бы ума рвануть из Благовещенска в Алексеевку, а это уже сто пятьдесят четыре километра, а не пять! А мамочка в эти минуты сидела за дверью и тоже плакала.
Я пыталась однажды догнать родителей, когда они из Москвы уехали рано утром в Ленинград в гости. Проснувшись, узнала от бабушки об этом. Зря она мне поведала эту новость. Очень зря. Не зная мой бешеный нрав. И о том, что я истеричная особа. А родители, видимо, не предупредили московскую бабушку о моих способностях творить разные чудеса. Через минуту, рыдая во всё своё лужёное горло, я неслась на электричку! мы жили в это время в Подмосковье, в Ивантеевке,в тридцати минутах езды до Москвы. Поймали меня уже на перроне. Минута, и я бы успела заскочить в вагон подошедшего электропоезда…