ГЛАВА 25.
Дима оперся на стол в кухне и попытался успокоиться. Это давалось нелегко, так как обвинительный монолог Лизы по его адресу не прекращался. Сейчас Димка уже не знал, хочет ли он, чтобы она замолчала. Ведь тогда нужно будет, что-то отвечать, чем-то заполнять паузу. А он давно не хотел уже ничего говорить. Не хотел этих скандалов, разборок, объяснений и унизительных, вымученных примирений. Лиза, укачивая ребенка, влетела на кухню:
— Что ты молчишь? Почему ты, как нашкодивший кот, сделаешь человеку гадость, а затем убегаешь?
— Послушай, — Димка намеренно не смотрел на жену, — Я всего лишь спросил, почему ты не гуляла с ребенком. Вот и все. Лиза подошла ближе и, еле сдерживая, охватывающую её ярость, зашептала:
— Нет, не все! Ты не всего лишь спросил… Ты меня обвинил, что я не гуляла с ним, — малыш заплакал, и Лиза, качая его, продолжила:
— Ты думаешь, если просиживаешь штаны на своей никчемной работе, значит, можешь указывать остальным, что им нужно делать?! Димка потер виски и уставшим голосом ответил:
— Ребенок и так почти месяц был дома, неужели тебе его не жалко? Вчера, не гуляли, а такой день был солнечный…
— Хорошо, — она лихорадочно начала собирать ребенка, — Я пойду, конечно, раз муж сказал. Димка зашел в комнату, — Ну зачем ты? И куда, семь вечера уже… Он тронул её за плечо, Лиза вырвалась с каким-то театральным надрывным криком, — Не трогай меня! — развернулась и с ненавистью заглянула ему в глаза, — Никогда меня не трогай, слышишь? Ты, не способный ни на что гребаный недоносок, жертва пьяного зачатия! Я с радостью уйду, понял? С большим удовольствием, чтобы только не видеть этой жалкой физиономии! — она укутала шарфом бутылку со смесью и положила её в коляску. Дима чувствовал себя второразрядным актером в какой-то дешевой, бульварной пьеске.
— Лиза…, — растерянно проговорил он. Открыв входную дверь, Лиза подкатила коляску к лифту:
— Не приближайся ко мне! Чтобы я только сейчас не отдала, лишь бы не видеть тебя больше! — снова заплакал ребенок, — Господи, да замолчи же ты!
Димкино лицо вытянулось и побелело, он стоял и молчал. Он абсолютно не знал, что полагается делать в такой ситуации. — Как все глупо, — думал он, — Боже мой, зачем это? Как же это тупо и мерзко… Жалобно и громко плакал в спальне Альбертик, ему шел второй месяц, и что-что, а кричать он уже научился. Лиза вернулась за ним в комнату. Уложив его в коляску, она накрыла малыша пледом, оделась, и не глядя на Диму, вышла из дома. Негромко и глухо щелкнул дверной замок, будто подавая сигнал. — Вот и ладно… — тихо ответил ему Димка. Он достал из заднего кармана начатую пачку циклодола и закинул в рот четыре таблетки. Открыл холодильник, взял бутылку водки и попытался запить. Не вышло, он закашлялся, облил футболку и еле справился с приступом тошноты. Димка чертыхнулся, налил водку в стакан, подобрал две размокшие таблетки и выпил залпом. Открыл кран и долго пил воду. — Чертова синька! — прошептал он, отдышавшись, — Как её вообще люди пьют? Вот мать его, например, жить без этого дерьма не может… При взгляде на бутылку, Димка с отвращением поморщился. Затем выпил оставшиеся таблетки и вышел на балкон. Первым делом он, как всегда, глянул на торчащий сверху арматурный крюк. Он почему-то всегда его успокаивал. Каким образом и для чего его оставили, было совершенно непонятно. Димка часто размышлял над этим. Что это? Огрехи нерадивых строителей или крюк имеет какое-то функциональное предназначение? Точно по центру он выступал из бетонной плиты на хорошие десять сантиметров и был даже побелен, как и она. Вроде бы так и надо. Будто такая инсталляция является абсолютно нормальной, и вовсе не считается чем-то предосудительным. Димка подмигнул ему, как заговорщику и вынул сигареты. Вот ещё одна гадость из «нормальной» жизни, которую он не в состоянии был понять. Но сейчас было нужно, так положено. Димка был уверен, что это обязательный ритуал, при несоблюдении которого может произойти все, что угодно. После двух затяжек, он потушил сигарету и надел чистую футболку. Потом снова налил водку и достал коробку с лекарствами. Зачем ему это Димка и сам точно не знал. Содержимое домашней аптечки было ему прекрасно известно. Тем не менее, он насобирал в пригоршню какой-то лекарственной чепухи и уже без содрогания запил все это добро водкой. После этого, в голове у Димки кто-то зычно скомандовал: «Пора!» Его шатнуло, он схватился за раковину, улыбнулся и погрозил кому-то пальцем. «Поторопись, милый…» — нежно шепнул ему на ухо бархатный женский голос. Димка, засунул голову под умывальник и открыл кран. После этого, он действовал быстро и четко. Тщательно причесав волосы, достал с антресолей синее казенное одеяло и завесил балконное окно. Затем из глубины кладовки достал поломанный утюг, который Лиза сказала выбросить ещё месяц назад и отрезал шнур. Немного повозился с ним, закрепляя в крюке. Зато петля с самого начала вышла отличная. В меру подвижная ис надежным узлом. Не зря так долго тренировался. Под ней он установил казарменный табурет, выкрашенный белой масляной краской с изогнутой прорезью в центре. Он нравился ему за прочность и основательность. «Фундаментальная вещь, — с уважением похвалил он его, — А многовато у нас армейских предметов», — хмыкнул он, разглядывая криво висящее солдатское одеяло с небольшими, аккуратными дырками по бокам. Димка почувствовал, как его руки становятся ватными. Но хуже было то, что в глазах несколько раз становилось темно. Это было даже немного забавно, как будто в голове у него кто-то баловался и иногда выключал свет. Потом Дима сел за компьютерный стол, вырвал лист из блокнота и написал большими печатными буквами «Прости меня, сынок, но другого выхода нет. Дальше будет только хуже. Всем, но в первую очередь, тебе. А я бы этого очень не хотел. Лиза! Я не верю, что в тебе совсем нет любви. Умоляю, позаботься о сыне. Дмитрий». Димку снова качнуло, в глазах сделалось темно. Он испугался, что потеряет сознание, — Вот бы хохма была, — подумал он, с жадностью опустошая стакан с водой. Во рту страшно пересохло. Было ощущение, что его язык увеличился в несколько раз. Хорошо, что не нужно ни с кем разговаривать, едва успел подумать он, как зазвонил телефон. «Мать, — с глухим раздражением промелькнуло в голове, — Ого, четыре пропущенных, а услышал сейчас только крайний вызов». Дима отключил телефон и бросил на кровать. Затем быстро вскочил на табурет, при этом чуть не упал. На лоб выступила испарина, от мысли, что он не успеет. И вот сейчас услышит в двери поворот ключа. Нет, хватит на сегодня дешевых мелодрам. Он накинул на шею петлю и стал дышать часто-часто. Будто впрок. Сквозь дырки в одеяле было видно, что на улице окончательно стемнело. И стало гораздо холоднее.Но Диме было очень жарко. Во рту снова пересохло. И в глазах потемнело. На этот раз свет зажегся не сразу. Мелкие пакостники в его голове, видимо, не на шутку разошлись. Димка хлопнул себя по щеке. Ему показалось, что некто коснулся её мягкими, теплыми губами, а затем нежным голосом шепнул: «Давай, малыш! Сделай шаг! Это, как твои любимые прыжки в воду. И даже лучше, вот увидишь». На какую-то долю секунды, он почувствовал под ногами трамплин. Казалось, что старый верный табурет дрожит от нетерпения и пружинит. А вот он будто замер в ожидании и ждет толчка. Всё Димкино тело превратилось в струну. Он стоял на краю табурета, наклонив голову. Сердце билось в груди такими мощными толчками, что он удивился, почему до сих пор у него целые рёбра. Неожиданно стало очень тихо. В мире исчезли все звуки. Руки взметнулись над головой. Всё напряжение, вся мощь ушли в правую толчковую ногу. Левая приподнялась. Во всех этих действиях совершенно не принимал участия разум. Димка резко оттолкнулся и прыгнул. От падения табурета раздался страшный грохот. В ту же секунду в голове у Димки что-то разорвалось тысячами алых брызг. Он явственно увидел внутренний рельеф собственного черепа. Словно в кинотеатре в лунном просвете зажглись огромные буквы. Мерцающая надпись была выполнена в готическом стиле и бежала кровавыми ручейками с призрачного экрана куда-то вниз. Возможно, прямо в изувеченную шнуром гортань и дальше, вдоль судорожно подергивающегося тела. «Game over» — мигнула надпись снова. После этого раздался мерзкий щелчок и свет погас. Теперь уже окончательно.
Телефон зазвонил резко и непривычно громко. Женя поднесла его к уху, но ничего не успела сказать.
— Димка-а-а, Ди-и-и-ма-а-а, — завывал в трубке незнакомый и страшный Лизин голос. Где-то в отдалении плакал ребенок. У Жени потемнело в глазах. На плечи гранитной тяжестью опустилось безысходное и неумолимое, как смерть, ощущение горя. Она заметалась и непроизвольно вскрикнула. Вбежавший Гарик забрал телефон и усадил жену в кресло. Затем крикнул: «Аллё?!» и пару секунд молчал. Слушал. После чего отрывисто бросил: «Собирайся!» Женя ошарашено смотрела на него, — Что случилось… с Димой? Гарик уже куда-то звонил. Потом обернулся к ней и заорал: «Едем! Быстро!»
Последовательность остальных событий запомнилась трагическими цветными фрагментами. Сидящая на полу у дверей квартиры Лиза. Перешептывающиеся соседи. Багрово-фиолетовое от духоты и крика личико её внука. Беспомощно вытянувшееся тело Димы. Абсолютно и окончательно неживое. Запомнились темно-голубые кисти рук её сына. Его мокрые волосы и ярко-желтая футболка, будто он только что оделся после душа. До неё иногда доносился собственный крик и чьи-то удерживающие руки. Она поняла: было слишком много людей в этой комнате. Чужих, отвратительных людей, не пускающих её к Димке. К её родному мальчику. К ее ребенку. Надо, чтобы все ушли. И тогда она сможет помочь Диме. Никто кроме матери ему не поможет. Женя умоляла их пустить её. Она кричала и билась в сильных и цепких чужих руках. Пока вдруг её тело не изменилось. В какой-то момент оно перестало её слушаться. Превратилось в чужое, тяжелое и обмякшее. Следующий фрагмент, когда она с Гариком, Лизой и малышом едут в такси к ним домой. Отстраненное, деревянное лицо её невестки. Невидящий, устремленный в пустоту взгляд. Похороны не запомнила совершенно. Будто кто-то заботливый и неравнодушный тщательно стер их из её памяти. На следующий день прилетела Шурочка. Увидев сестру, Женя, с исказившимся лицом, протянула к ней руки и стала заваливаться назад. Подхватить её не успели. Растерявшаяся Шура вызвала скорую.Диагностировали черепно-мозговую травму. В больнице сказали, что ещё легко отделалась, так как повреждение средней тяжести. Оставаться там Женя не согласилась. Вечером Гарик забрал её домой. Лизу с малышом устроили в Аниной комнате. Заехать к себе хотя бы за самым необходимым, Лиза категорически отказывалась. Что, в общем-то, было понятно. Даже простой вопрос или самая безобидная фраза могли вызвать неоднозначную реакцию. Она начинала мелко дрожать, заламывать пальцы и отрицательно качать головой. Трудность была в том, что плакать, Лиза не могла. Собственно говоря, как и любить. Последние слезы у неё высохли, когда ей не было шести. Гарик с Шурой сами перевезли вещи. Помимо Лизы, опасения вызывала и Женя. Она почти ничего не ела, по нескольку часов в день проводила на кладбище. Пока была Шурочка, Гарик относительно спокойно работал, а вечером ходил на группу. Но, когда она улетела, надо было срочно что-то решать. Было страшно оставлять их даже на несколько часов. Полуторамесячного ребенка, с находящейся где-то в другом измерении матерью, депрессивно-тревожную Женю, круглосуточно балансирующую на грани нервного срыва и перепуганную, заброшенную одиннадцатилетнюю девочку Аню. Шурочка советовала Гарику чаще оставлять Жене маленького Альбертика. Она верила, и убедила его в том, что это самый логичный, эффективный и беспроигрышный вариант. Тем более, что отношение Лизы к ребенку практически не изменилось. Она слабо реагировала на его плач, забывала о кормлении, неохотно брала на руки. Гарик старался донести до Жени, что без её помощи и участия им не обойтись. Больше всего Гарик боялся, что Женька опять сорвется в запой. В квартире стали появляться его друзья из группы. Женя в их беседах не участвовала, сидела с отсутствующим видом, но и не уходила. Гарик верил, что это добрый знак и радовался этому. Он вообще сильно изменился за последнее время. Он рассказывал жене, что всегда был уверен, что его проблема — алкоголизм. Начав работать по программе, его осенило, что это совершенно не так. Его проблема — трезвость. Он не может находиться трезвым в этом мире и не сходить с ума. Алкоголь был лекарством от злобы, раздражения, неуверенности, обиды. Неким анестезирующим средством от боли, которую ему причинял трезвый взгляд на жизнь.И на начальном этапе он довольно успешно справлялся с этой задачей, но потом, как и любое другое химическое вещество стал вызывать привыкание. Дозы требовалось увеличивать, а время между приемами, наоборот, сокращать. Но результат все равно, чаще всего уже не соответствовал ожиданиям. Теперь же Гарик понемногу учился радоваться мелочам, жить сегодняшним днем, замечать удивительное и прекрасное в самых обыденных вещах. Он шутил, что вряд ли кто-то ещё кроме выздоравливающего алкоголика поймет, какое счастье может доставить хорошее беспохмельное настроение по утрам, чистая одежда, запах свежесваренного кофе, прогулка по вечернему городу. Гарик вытаскивал Женю почти насильно. Без конца что-то рассказывал, объяснял, приводил аргументы. Одним из таких аргументированных предлогов была необходимость гулять с малышом. Лиза это делать отказывалась наотрез. Но самым удивительным, по крайней мере, для него самого, это появившееся вдруг искреннее желание заботиться о других. Гарик рассказывал на собрании, что иногда не узнаёт себя. И не всегда уверен, это, в самом деле, он? Это он встает рано утром и готовит на всю семью завтрак? Да за все его тридцать семь лет этого ни разу не было. Это он звонит с работы каждые полтора часа, спрашивая, как у них делаи что купить к ужину? Это его каждый вечер ждет Аня, чтобы он помог с уроками? В последние несколько лет его употребления,его не то, что не ждали, в большинстве мест ему сказали никогда не приходить вообще. Это его недавно на работе сделали бригадиром и единственный человек, который не поверил и рассмеялся, был он сам? Это он успевает помимо основной работы и вечерних собраний, делать шабашки по ремонту с приятелем и неплохо зарабатывать? Он говорил Женьке, что верил в чудеса лет до трех. А затем перестал. Чтобы снова поверить теперь. Конечно, проблем оставалось более, чем достаточно. Отношения с родителями так и не наладились. Самую большую вину Гарик чувствовал перед отцом. И пока не знал, как это исправить. Немногим мог помочь жене, хотя очень к этому стремился. Очень беспокоили непростые отношения Лизы с ними и с собственным ребенком. Вернее их отсутствие. По своей инициативе, Лиза разговор не начинала. На вопросы отвечала сухо, кратко и неохотно.
Но тем нынешний Гарик и отличался от прежнего, что теперь он знал, что случится то, что должно. И больше не дергался. Самое главное, что он нашел, — это душевный покой. И ещё он перестал все время чего-то ждать. Постоянное ожидание может здорово испортить жизнь. Этого опыта у Гарика было предостаточно. Женя вначале почти не слышала его. Все время говорила о том, что накликала беду, солгав однажды про кончину брата. Сожалела, что так боялась армии.
— Я не того боялась, — как-то горько проговорила Женя, — Берегла его от армии, зачем? А чтобы с ним там ничего не случилось, представляешь?! Да может если бы он пошел служить, ничего бы этого не было. Гарик возражал:
— Ты этого не знаешь… Ты действовала, как подсказывало материнское сердце… Женя не слушала, начиная плакать, говорила как бы сама с собой:
— Володя знал, он говорил, — ты не от того его спасаешь. Он и мне всегда… — Женя не могла продолжать, от душивших её слез.
Шура звонила каждый день.
— Я ведь знала, чувствовала, с Димой происходит что-то… — говорила ей Женя, — Всегда ощущала присутствие беды, а не помогла, не сумела…Будь я с ним, когда он только задумывал этот ужас… Господи! Шура, меня никогда не было рядом… Мой бедный ребенок…, — снова рыдания перехватывали горло, и невозможно было остановиться…
Как-то вечером Гарик тихо зашел в квартиру, и услышал, что Женя с кем-то разговаривает. Дверь в спальню была приоткрыта. Горел приглушенный свет ночника. Женя держала на руках своего внука, и что-то ему негромко и ласково говорила. Что-то очень притягательное, нежное, успокаивающее, хотя и не имеющее особого смысла, но необходимое и понятное мамам и детям абсолютно на всех континентах земли. Гарик смотрел на Женьку, на её мягкие покачивающие движения, слушал убаюкивающую, незатейливую колыбельную, состоящую, в основном, из гласных, и вдруг совершенно точно осознал, что не видел более прекрасной и завораживающей картины.Он задумался о сыне, которого в этом возрасте не помнил совсем. Маша, бывшая жена, была привита от Гарика, видимо, на всю оставшуюся жизнь. Несколько раз он звонил, чтобы поговорить о Владике, узнать, как обстоят у них дела, решить вопрос с алиментами. Мария, слыша его голос, приходила в ярость. Она клокотала от злобы, ненависти и отвращения. — Не звони сюда никогда! — кричала она, — Ты слышишь, ни-ког-да! Ты мало нервов потрепал? И Влада не дергай! Он забыл тебя, — Мария больше руководствовалась чувствами, поэтому в логике её суждений присутствовали явные недочеты, — Ребенок знать тебя не хочет! И денег твоих ему не нужно, ясно!? У моего сына все есть!
— Гарик, ты что? — Женька повернулась к нему и внимательно смотрела на мужа. — Песню твою заслушался, чуть сам не уснул, — шепотом ответил Гарик.
Женя тихо улыбнулась, — Да это я на ходу сочиняю, само льется откуда-то…Лиза попросила меня остаться с ним, ей срочно нужно по какому-то делу… Гарик улыбнулся в ответ, — Я так и понял, — Он пошел за Женей, которая укладывала малыша в кроватку, — Ты знаешь, — продолжил он уже в коридоре, — По-моему, Лиза в этот татушник свой бегает… Мне кажется, она на работу хочет вернуться. Женя прикрыла дверь и остановилась в задумчивости. — А как же ребенок? С ним кто будет?
— Не знаю, Женя, может это и не так плохо на самом деле, — он внимательно посмотрел на жену, — Иначе она тут свихнется окончательно, это точно.
— Что значит, свихнется, а как другие женщины? Никто с ума не сходит в декрете. Гарик помотал головой, — Лиза — не такая, как другие женщины. Ты не могла не заметить, что она… несколько своеобразная. Тут нужен другой подход. Женя надолго задумалась, — Может, стоит с ней поговорить? — наконец проговорила она… Гарик молча, кивнул и обнял её. — Ты голодный? — откинув назад голову, спросила Женя. — Нет. Сегодня у Андрея, ты его видела, когда была на группе, юбилей, пять лет трезвости! Представляешь? Он такой стол накрыл… — Не представляю, — протянула Женя. Пять лет? Ты серьезно? То есть вообще ни капли? Гарик рассмеялся, — Пять лет абсолютной, стопроцентной трезвости!
— С ума сойти! Как это возможно? Как он живет на свете вообще? — подозрительно глядя на мужа, спросила Женя. — Отлично живет! — радостно сообщил Гарик, как будто только что узнал великолепную новость, касающуюся непосредственно его самого, и не может не поделиться ею с остальными, — Открывает свой реабилитационный центр, депутат, между прочим. Третьему ребенку четыре года, — Гарик улыбнулся, — Этому мальчишке повезло больше, чем двум старшим. Он появился на свет и растет в трезвости. Да что пять лет! — неожиданно добавил он, — Есть люди и с гораздо большим стажем. Гарик замолчал и хитро посмотрел на Женю.
— Вообще-то, у одного человека завтра тоже юбилей будет… Конечно, не пять лет, но все же, три месяца, как — никак. Женя потянулась к нему, — Гарик, милый, я опять забыла, — она усадила мужа рядом с собой на диван и, глядя прямо на него, сказала, — Послушай, я обещала тебе сообщить, когда буду готова, — Женя опустила глаза и посмотрела на свои руки, — Что ты скажешь, если я пойду завтра с тобой на группу? Гарик взял её лицо в свои руки, — Я скажу, что я очень рад, — он поцеловал её в макушку, — Ты даже не представляешь, как я ждал этого… Я просто счастлив…
Продолжение следует...