У нас в огороде имелся небольшой пятачок, который никто не использовал по назначению, то бишь не садил картофель. Пятачок этот располагался между нашим огородом и соседки бабушки Гуливер. Казалось, испокон веков он никем не обрабатывался. Летом траву там никто не косил, вырастала она нам по шею. Мы любили с братом там ходить. Протоптанные собаками тропинки внутри зарослей крапивы, лопуха, осота и ещё невесть каких сорняков, вели к участку с соседкой картофельной полосой. Собаки, кстати, не топтали тропу по картошке, а обходили вдоль забора, будто зная, что это росли не сорняки. Как же здорово было бродить по этой небольшой тропе. Мы представляли себя первопроходцами в глухой чаще. Искали выходы из этого бурелома, устраивали друг другу кучу испытаний, препятствий и всегда находили выход из леса. Зачастую я искала выходы в одиночестве. Часто любила побыть одна.
Со стороны бабули Гуливер росло два куста красной смородины. Чтобы добраться до них, приходилось хорошенько постараться. Палками мы рубили ненавистную полутора метровую крапиву, которая вполне даже хорошо оборонялась, обдавая нас своим жаром, ожоги от которого долго потом ещё чесались. Красная смородина или кислица, как её ещё называют, имела вид болезненный, её листья сплошь были усыпаны "бородавками". Каждый листик имел многочисленные белые выпуклые "болячки". Однажды соседская девочка предположила, что ягода отравлена и есть её опасно.
- Умрёшь на месте! - заявила она. Но нас это ещё больше раззадоривало. Запретный плод лез горстями в наши рты, а девочка стояла, широко открыв глаза, и испуганно глядела на нас. С ладошек, наполненных ягодами, капал красный сок и падал на поверженную под нашими ногами крапиву. Мы жмурились от охватывавшей оскомины. Прожёвывая, новая горсть залетала в рот, который было наполнялся сладким послевкусием съеденной до этого ягоды, но вновь возвращалась знакомая кислинка, и заново мы кривились и корчили рожи, смеясь, глядя с братом в глаза нашей подруги.
Так вот, кислица росла с соседской стороны, а с нашей - черёмуха. Неугодный куст. Картошка под ней всегда родилась мелкой. Куст загораживал солнце и некоторая часть огорода всегда находилась в тени. Солнце в течение дня уходило на запад, а тень росла выше и перемещалась по огороду. Получалось так, что вся картофельная полоса за день так или иначе побывала в тени. Каждую осень папа спиливал ветки, которые разрастались за лето. Вполне даже хорошая "стрижка" получалась для куста. Всё своё детство я помню черёмуху одного размера, не выше - не ниже, а именно такую: метра два с половиной в высоту и круглую, как шар. Благодаря этому, она на не вытягивалась и давала новые ветви в местах спила год за годом. Тень, конечно же оставалась, от этого никуда не деться. Выкорчевать папа её не смел, она ведь росла на чужом клочке земли.
Благодаря невысокому росту куста, родители без какой-либо боязни разрешали нам лазать там. Довольно толстый ствол разветвлялся у начала кроны. Именно в этом месте мы с братом любили сидеть. Весной, когда черёмуха цвела и развеивала по ветру малюсенькие белые лепесточки, мы представляли, что наступала зима. Летом, когда ягода ещё была совсем зелёная, мы прятались в широких листьях кроны и нас даже видно за ними не было.
Когда приходила пора тяпать, а потом и окучивать картошку, именно черёмуха становилась пятиминутным пристанищем для отдыха в теньке. Трава под ней ежедневно рвалась для кур и поросят, поэтому зарослей там не имелось.
Когда черёмуха поспевала, мы пропадали возле неё днями напролёт. Ягода не была крупной, скорее средняя. Набьёшь бывало рот и ходишь так минут пять. Мнёшь её там, перекатываешь, а потом оказывается полный рот маленьких косточек-пулек, которыми мы друг в друга с братом плевались. Было очень весело и в то же время обидно, когда плохо очищенная косточка с кожурой и мякотью прилетала прямо в глаз, а ещё хуже в волосы. Андрею тогда было несдобровать и он удирал от меня как только мог, а я бежала следом по огороду и пыталась доплюнуть в моего беглеца. Да, весело было. От таких бесконечных поеданий язык становился фиолетовым, а зубы серыми, потом их было очень трудно отчистить, но в детстве о белизне зубов мы как-то и не задумывались, ели да ели, что нам...
- Что же вы её прямо так, не мытую, в рот-то пихаете, - глядя на нас говорила мама. Ладонь её при этом ложилась на щёку и обязательно она качала головой. Хотя знала, что есть черёмуху всё равно не перестанем. Ну, не такая она вкусная, когда мытая. Совсем не то это, когда берёшь с тарелочки. Нет! Что ни говорите, а черёмуха, клубника, малина, ирга, крыжовник вкуснее с куста. Есть в этом какая-то деревенская романтика.
- Ого, как рты понабивали! - смеялся папа.
- Смотрите косточку не проглотите... - не успевала досказать мама.
- А то аппендицит вырежут! - хохоча подхватывали мы.
- Смейтесь, смейтесь... - снисходительно говорила она.
Была в общем огороде и другая черёмуха, здоровым лесом она разрослась среди картофельного поля. Ягода всегда висела крупная, не такая, как на нашей. Но мы не любили туда ходить - далеко, три огорода приходилось проходить. Да и не своя она была, какая-то чужая.
- Что ходить, людям картошку только топтать. Свою дёргайте лучше. - резонно замечала мама. А мы и не противились. И настолько этот куст был родным, что завидя чужака у нашей черёмухи, как-то становилось не по себе. Хотелось крикнуть: "Эй, не трожь! Иди на большую черёмуху, там и хозяйничай!". Да только никто из нас двоих не кричал, смелости не хватало. Так и наблюдали мы из кустов за поедателем нашей ягоды. Нервничали от жадности, но терпели и ждали его ухода.
Наша круглая черёмуха давала всё, что могла и на что была способна: прохладу, укрытие от дождя, необычайно сладкий, неповторимый аромат цветов. Беспощадно укорачивались её руки-ветви каждый год, но она не обижалась, а по весне показывала всем свою пышную шевелюру сочной листвы. Маленькая, скромненькая черёмуха украшала собой два огорода. Милая, добрая, тихая она разговаривала с нами шелестом своих листьев, успокаивала, когда я прибегала вся зарёванная и сидела на её ветвях подолгу. В детстве я была очень обидчивой и лила слёзы по всяким пустякам. Прижималась к собаке и плакала или приходила вот к черёмухе. В тишине сразу становилось легче, мысли свежее, а обида какой-то смешной и никчёмной, мелкой что ли.
Куст терпел всё от человека и продолжал жить. Живёт и ныне. В непрерывном цикле проживает черёмуха счастливые моменты, наполненные ярким солнечным светом, тёплым летним дождём, освежающими утренними росинками и вечерним шёпотом неугомонных насекомых. Приходятся на её долю и печальные времена: ночи без звёзд, гроза, град, сильные порывы ветра, засуха, нечаянно заглянувший неблагодарный незнакомец, вырвавший из тела её увесистую ветку и сгинувший где-то за спиной в неизвестном направлении. Словом, терпит всё, что так или иначе испытывает человек, но не черствеет, не становится другой и быстро забывает плохое, потому что не умеет по-другому.