В КАРАНТИНЕ
Ночью забрали соседку.
Вечером сквозь щелочку в шторах наблюдал, как она выгуливает собаку. Обычно та вырывала поводок. На этот раз послушно прижималась к ногам хозяйки.
Странная у женщины походка. Будто хочет убежать. Вздергивает колени, трескаются и лопаются кости. Наверное, бегала в давние довоенные годы, и теперь пытается доказать преследователям.
Те заприметили ее.
Ночью разобрал вкрадчивый шорох.
Загасил ночник и опять выглянул в щелочку.
Замаскированная под «скорую помощь» машина подобралась на мягких приспущенных шинах.
Чтобы подозреваемые не догадались и не попрятались.
Летом – Господи, как давно это было – выбрался в лес. Но не искал грибы.
Наткнулся на стрелковую ячейку. Чтобы уцелеть при обстреле.
Пора укрываться.
Санитары в гражданской одежде вынесли носилки. Тело было прикрыто простыней.
Шли небрежно, носилки раскачивались.
Могут уронить и разбить.
Зашвырнули труп в кузов.
Под небрежно намалеванными крестами проглядывали погребальные венки.
В опустевшей квартире – разобрал напряженным слухом – тоскливо выла собака.
Вой над всей землей нашей.
Заранее в глухой чаще соорудил себе землянку. В песке вырыл яму. Иногда попадались потраченные временем кости. Подобрал их и закопал поодаль. Могилу отметил самодельным крестом. Соорудил его из веточек.
Самыми толстыми замаскировал яму. А на них набросал хвою и палые листья. Никто не обнаружит.
Нарисовал карту и поставил отметку.
Преследователи подступили, но прежде чем спрятаться, попытался разобраться на работе.
Ни одного прогула за долгие и мучительные годы.
Да, приходилось являться после обильных возлияний.
Непредвиденные обстоятельства, начальство вникало и не грозило расстрельной статьей.
Уволен за непробудное пьянство, так иногда пишут в трудовой книжке.
Мне не записали.
Проклиная нескладную свою жизнь, поплелся на службу.
Когда купил куртку, отцепил капюшон и забросил на шкаф. Постарался отыскать его. Прежде чем забраться на табуретку, ощупал ножки.
Могли просочиться ночью и подпилить.
Тогда как и соседку закинут в кузов.
Похоронная команда в чумном городе. Крючьями подтягивают трупы к машине.
Вычитал в старинной книге. Воплотились фантазии безумного автора.
Чтобы не забрали, напялил на голову капюшон. Задохнулся в пыли и долго не мог отдышаться.
Так в детстве нырял за ракушками. Самые красивые на большой глубине.
Удалось вынырнуть и на этот раз.
Осторожно выглянул на улицу.
До ворот, которые охраняю, добрался без особых приключений.
Ранние утро, еще мало прохожих, они торопятся и не вглядываются. Им не различить под маской.
Болит и поскрипывает колено, постарался не хромать, чтобы не заподозрили.
Сумка оттягивает плечо – запасся водой, чтобы выстоять смену, - не согнулся под этой тяжестью.
По зеленому сигналу вместе с другими перебежал дорогу, если отстанешь, собьет машина. Или люди безжалостно расправятся с обманщиком.
Вместе с толпой, один из толпы.
Изнемогая, добрел до центральной проходной, там нас проверяют, прежде чем запустить на пост.
Откинул капюшон и улыбнулся. Оскалился, пальцами растянул губы.
Начальник недоуменно уставился.
Негодный исполнитель, в театре разбежались бы зрители.
Он прищурился, чтобы не видно было глаз, щеки ввалились, пересохшие губы сошлись в узкую бесцветную полоску. Редкие волосики встопорщились.
Ему удалось убраться из краев, где творчески развили методы уничтожения. И, наверное, так он выглядел, когда его предупредили.
Слишком заботишься о своих стариках, намекнули ему.
Высокий милицейский чин, согласился служить у нас на крайнем севере.
И когда добирался туда на своей машине – дорог нет, одни направления, как-то поведал мне, - то застрял в грязи.
Пришлось вызвать трактор, но все равно машину бросил рядом с затерянным в тундре городком.
Так негостеприимно встретила его чужбина.
И долго не удавалось уйти со службы.
Потом рядовым охранником досконально относился к своим обязанностям, его выделили.
Или сверху спустили очередные указания – приютить беглецов. Особенно тех, что привыкли следить за порядком.
Он уставился глазами-щелочками.
Я вспотел и распахнул куртку.
Молния заела, дернул и выломал зубчики.
Потом ощупал одежду, на ширинке были застегнуты все пуговицы.
Постарался повторить его гримасу: уже не растягивал губы, но надавил на щеки, наверное, остались ямки, когда убрал руки.
Но спохватился, как козырьком прикрылся ладонью и прищурился, чтобы быть похожим.
- Зачем кривляетесь? - поздоровался с начальником.
-А ты зачем ты явился? – откликнулось чучело.
Конечно, для того, чтобы отпроситься в очередной раз. Чтобы спрятаться, пока не отловили.
Долговязый мужик, и раньше, когда общался с ним, то задирал голову. Трещали и лопались шейные позвонки.
На этот раз не пришлось задирать.
Различил черные полосы на напольной плитке.
Будто проволокли тело, так многие приходят на службу.
И глубокие следы – во время короткого перерыва все устремляются в буфет; и еще более внушительные вмятины – после обязательного урока торопятся добраться до своего убежища.
- Чтобы отпроситься, - сказал я.
Когда прижимал руки к лицу, то под пальцами пульсировала жилка. Пульсация эта от пальцев перешла в запястья, в предплечья, разошлась по телу.
- Тебя нет, - сказал мужчина.
Кажется, его зовут Мироном, непривычное и неприятное для нашего слуха имя.
Дрожащими пальцами ощупал я грудь и живот.
- Еще есть, вы не добрались, - не согласился с мучителем.
- Тебя уволили, вычеркнули из реестра, - сказал он.
Вспомнил свои мытарства и решил отыграться.
Не напрасно его так назвали.
Больше меня не проволокут, но черных полос не убавится.
Слишком много лишних людей, пора избавится от балласта.
Бесполезно протестовать.
- Вот доказательства! – провозгласил Мирон.
Если до этого лицо его напоминало слегка обтянутый кожей череп, то ожил после откровенного признания.
Так же, наверное, когда еще не отлавливали стариков, поступал он с сородичами.
Отказывал им в праве на существование. Их уводили. Те шли понурившись, уронив руки и подволакивая ноги.
Показал мне список сотрудников. Стремительно выдернул его из папки, бумага заскрипела.
Я содрогнулся и зажал уши.
Обычно списки начинаются с моей фамилии, вместо нее увидел черный жирный прочерк.
Или запаслись разными экземплярами, неизвестно какая случится власть и как придется стелиться.
Щеки его раздулись от чувства собственной значимости, кожа побагровела.
Так бывает перед ударом, я не посмел перечить.
- Почудилось, - не стал возражать. – Но вы тоже – воображаемый.
- Соседей не стало, друзья погибли, - неожиданно сознался он.
- Никого не осталось, - согласился с ним.
- Ради Бога, - взмолился мужчина.
- Ухожу, - не стал перечить.
- Подожди! – остановил, когда я поплелся из расстрельной комнаты.
Будто выстрелил в спину. Осталось крошечное входное отверстие, но обеими руками зажал рану на груди.
Кровь просочилась между пальцев.
- Нашел на помойке, может быть, тебе пригодится? – спросил убийца.
Не оборачиваясь, протянул я руку.
Все равно не затворить течь.
Выбрался на улицу, больше не стреляли, хватило и одного патрона, рассмотрел книжицу.
Записи о трудовой деятельности: принят и уволен по положенной статье.
Со временем чернила выцветают, и почти неразличимы давние письмена.
У меня поблекли последние сообщения.
Да и книжка порядком истрепалась.
Вспоминать те предприятия, где работал, все равно, что идти по минному полю: неверный шаг грозит гибелью
Когда остановят преследователи и обшарят карманы, то обнаружат улики.
Так давно могут работать только очень пожилые люди, почти старики, таким не место в обществе.
Болезнь гибельной волной катится по миру.
Не сразу определили переносчиков инфекции, а когда определили, удивились.
Все болеют: задыхаются и судорожно цепляются за грудь.
Но оказывается, заразны только люди преклонного возраста.
Их необходимо изолировать.
Когда захрипел висевший на столбе репродуктор, то пригнулся и ладонями прикрыл затылок.
- Если увидите или хотя бы заподозрите… - предупредил металлический голос.
Втоптал книжицу в грязь, чтобы не догадались.
Сумку с рабочей одеждой ставил в проходной – пусть подавятся! – но придумал, как укрыться.
Шарфом закутал голову.
Самая надежная маска, под ней не различат.
Чтобы не жить во тьме проковырял две крошечные дырочки.
Кислый дурманящий запах, расчихался; так, кажется, больные выхаркивают пораженные частицы легких.
Приподнял маску и сплюнул, а потом подошвой облегченно растер плевок.
Еще не заболел, может быть, осталось несколько дней на исправление ошибок.
Столько их, не хватит жизни.
Сильнее захромал, кости скрипели, оглядывались случайные прохожие.
Главное, прорваться в ларек, а потом остановить автобус.
В ларьке, где мы обычно затаривались, никого не было. Все раскупили за предыдущие дни.
Угрожающе зашипела голодная кошка.
Или так встретили меня хозяйка.
Научили на курсах самообороны, сначала напугать змеиным шипением.
Послушно вздернула руки.
Жест покорности, призывно колыхнулись груди.
Сглотнул густую слюну и снова закашлялся, женщина признала пришельца и сказала.
Если мужчины ругаются машинально и привычно, иногда даже не замечают сорные слова, то продвинутые женщины вкладывают в тирады душу.
Я заплутал в многочисленных извращениях.
Лучше прожить в одиночестве, чем связаться с ведьмой.
Все они – ведьмы, поэтому я один.
И не собираюсь перед концом света менять привычки.
Просто кровь прилила к нижней части живота, наверное, из-за маски, не мог вдохнуть полной грудью.
Снова приспустил ее и достойно ответил.
- О, как ты прекрасна, возлюбленная моя, - вспомнил издевательское обращение святой книги.
Пустые слова, нелепая отговорка, бесполезно и накладно объяснять ей и доказывать.
Дернула головой, словно отгоняя хищную птицу, растрепались волосы, собранные в пучок на затылке.
Золотая волна, почудилось мне.
Чтобы избавиться от наваждения, выгреб из кармана деньги.
- Вон отсюда, - едва слышно приказала она.
Если вглядеться, волосы посеклись и износились.
И тело похоже на квашню, готовую выхлестнуть из кадки.
Не обслужит покупателя, обращусь в надзорные органы.
- Забирай и убирайся! – снизила градус проклятия.
Кошка оскалилась и присела перед прыжком.
Дикий зверь, можно погибнуть под ее когтями.
Бутылка оттопырила внутренний карман.
Поспешно отступил от разъяренного зверя.
Только на улице, спрятавшись за трансформаторной будкой и снова укрывшись под маской, поверил, что удалось выжить.
И если не высадят из маршрутки…
Не должны высадить.
Подобрал фанерку и достал шариковую ручку.
Стержень раскрошился на последней букве. Но, пожалуй, даже самый дотошный преследователь сможет прочесть.
Вроде бы годный мужчина, нацарапал на фанерке.
Когда, хромая и подволакивая ноги, добрался до заветного ларька, то прожитые годы тяжело и безжалостно навалились. Но после беседы с женщиной частично сбросил эту невидимую тяжесть.
Поэтому добрел до остановки и вскарабкался по крутым ступеням.
Забился в уголок на заднем сидении, почти никого не было в автобусе, водитель не стал вызывать спасательную команду.
Не наш человек, южанин, жители дикого юга терпеливые и привычные.
Или помогла фанерка, может быть, корявую надпись посчитал колдовским заклинанием.
Колдуны, наверное, не менее противны, чем ведьмы.
Один из пассажиров, мужчина неопределенного возраста, спал, головой привалившись к окну, стекло запотело, грязные капли воды с лица стекали на воротник.
Загадал, если проснется, то откажусь от опасного предприятия.
Девушка низко склонилась над телефоном. Помпон на розовом берете похож на блеклую виноградину.
Загадал, если она отвлечется, если виноградина дернется, то откажусь.
Или когда водитель нарушит правила.
Водитель нарушал.
Но такие мелкие погрешности, что не стоит обращать внимание.
Но гаишник посчитал по-иному.
Остановил машину, когда я почти доехал.
Водитель поспешно выбрался из кабины.
Дверца захлопнулась.
Отошли в сторону и поочередно указывали на меня. Пальцы были похожи на ствол пистолета.
Все же выследили и изготовились.
Мужик проснулся и встряхнулся по-собачьи.
Не успел заслониться фанеркой, брызги ударили и прожгли одежду. Кожа на лице воспалилась.
Девушка забросила телефон в сумочку и попыталась выбраться из ловушки. Заскочила в водительский закуток и нажала на клавишу.
Закусила верхнюю губу, зубки были мелкие, но остроконечные.
Они заодно; кажется, можно высадить стекло, для этого предусмотрен молоточек.
Наверное, уже высаживали и забыли вернуть его на место.
Сорвал маску, обмотал шарфом кулак, изготовился бить.
Когда замахнулся, дверца отворилась.
Вспомнил занятия по военной подготовке.
Полковник вручил карту, требовалось под обстрелом преодолеть реку.
Тебя ждут на мосту, научил полковник, но есть брод, там пройдет даже тяжелая техника.
Он недооценил противника, конечно, тот около брода устроил засаду.
Прорываться следует через мост.
Поэтому не выбил стекло, вслед за беретиком с виноградиной неторопливо и степенно выбрался из автобуса.
Вальяжно кивнул гаишнику.
- Понаехали всякие, - попытался перевести стрелку.
Тот обрадовался неожиданной поддержке. Показывал какой толщины должны быть оправдательные документы, после моих слов еще шире растопырил пальцы.
Южанин в притворном ужасе схватился за голову.
Не усыпили мою бдительность, прикрыл спину фанеркой и захромал к знакомому подъезду.
Снова ушел от погони.
Может быть, стреляли в спину.
Фанерка из композитных материалов, пули рикошетили и выбивали штукатурку и кирпич из стен.
Под городом на небольшой глубине нефтяное месторождение. Когда начнут его разрабатывать, то дома провалятся в образовавшиеся пустоты. Поэтому бесполезно латать и штопать прорехи.
Дом, где надеялся укрыться, покосился и грозил рухнуть.
Лучше погибнуть под развалинами, чем быть разорванным обезумевшим зверьем.
Угадал цифровую комбинацию и вдавил кнопки.
Когда здесь был последний раз, сколько лет прошло? Что изменилось?
Еще больше истерлись ступени, и карабкаться по ним, словно подниматься в гору, проржавели перила, на площадках к потолку были прилеплены обгорелые спички – живем мы в столичном городе с областной судьбой, придумал некий острослов.
Все же удалось подняться полуразрушенной лестницей.
Дубовые крепостные ворота укреплены стальными лентами – будто крепость выстоит, если рухнут стены, - прислушался, прежде чем постучаться.
А когда услышал скрежет засова – защитники решились на вылазку или придумали заманить врага, - отшатнулся от ворот.
Но не смог надежно защититься, потерял фанерку, и не удалось закутаться шарфом, прикрылся руками.
Высмотрел через щелочку между пальцев; какой-то оптический эффект, забыл его сущность, искаженная и неправильная жизнь, если подглядывать в замочную скважину.
Годы несущественны, хотел сказать я.
Не сказал, но она услышала.
- Еще как существенны, - не согласилась с этим.
Голос изменился. Появилась привлекательная хрипотца.
Так приманивают самцов, научилась за годы одиночества и разлуки.
- Разные были годы, - откликнулась женщина.
Не только одиночество, не побоялась признаться.
Когда досаждала темень, и даже самые яркие фонари не могли рассеять мрак, когда подступали призраки, и никакое колдовство не помогало, взывала о помощи.
И они приходили, разные, но чем-то похожие. Скупые на слова и велеречивые, аскетичные и сладострастные, наглые и скромные - всякие, но слетались мотыльками на огонь ночника.
Говорят, самцы за многие километры чуют запах жаждущей самки – чуяли этот запах.
- Уходи, - сказала женщина.
Предательство связано с троекратным отрицанием, говорится в святой книге – настолько противоречивый указатель, что можно переломать ноги, если следовать путаным советам, - на этот раз составители не ошиблись.
Сначала прогнал бывший начальник, при этом снабдил липовыми документами, потом выгнали из магазина, там добыча была более весомой, напоследок выкинули из автобуса.
В четвертый раз не считается.
- Мужской шовинизм, - попытался объяснить и покаяться. – Я мужчина, мне подвластно и можно. Но в каждой жаждал я различить одну.
- Различил? – спросила женщина.
Уже не подглядывал в щелочку и не прикрывался, уронил руки.
Все же изменилась.
Пока я прятался по подземным бункерам, не уклонялась от солнца. Лицо потемнело под безжалостными лучами. Глаза ввалились, кожа под ними иссохла до синевы. От уголков глаз и от крыльев носа разбежались морщинки. На висках побелели волосы.
- Проклятое солнце, - выругался я.
- Раз пришел…, - решилась и впустила женщина. Отступила в сторону.
Так нас воспитали, если босиком и в рубище, с головой, посыпанной пеплом, приходит страждущий, то протягиваем спасительную руку.
Я приходил, стучался в разные двери, лишь одна распахнулась.
Не знаю, впустил бы сам, если бы она попросила.
Или очередное издевательство, пригреет, а когда я поверю и расслаблюсь, ударит и выгонит.
- Последнее улбежище, - сказал я.
Как в давние благословенные времена, придумал и поверил своей выдумке.
А она не улыбнулась.
- Вера, Надежда, Любовь, - вспомнил триединое ее имя.
- Мудрая мать их София, - поправила она.
Предупредила, а я не внял предупреждению.
Привычно расположился за столом, еще одна примета мужского шовинизма: везде чувствовать себя, как дома.
- Отыскал в лесу бункер, там переждем опасность.
Спохватился и отчитался.
- Проверили не далее, чем утром. Не подцепил заразу.
Всякое случалось, некоторые бабы хуже заразы.
Отмел болезненные воспоминания и продолжил.
- Чтобы не замели, проберемся туда глухой воровской ночью, даже ночные птицы не узнают.
- Твои бабы, - неожиданно обвинила она. – А я должна была жить всухомятку?
- Накажи! – взмолился я.
Рванул на груди рубашку, шея у меня толстая и жилистая, пожалуй, не перебьет с одного раза.
- Налей! – согласилась она.
Долгие и сложные переговоры, наконец, услышал приемлемое предложение.
- Допьем и расстанемся! - выдвинула ультиматум.
- Наливаю, - согласился я.
Мирные посиделки, говорят, предки мужчин и женщин явились с разных планет. Или, если женщины ближе к кошкам, то у нас незримая связь с собаками.
И редко удается договориться.
А нам удалось.
- Просто мы были слишком разные, - попытался я объяснить.
- Ты закусывай, - сказала хозяйка.
Будто заранее приготовилась к встрече, прикупила ветчину.
Едва пригубила стопку.
Пир во время чумы, наверное, вместе со всеми устремилась в ближайший продовольственный магазин.
Расхватали крупу и макароны – с такими запасами можно выдержать любую осаду, - а она, не умея толкаться, ограничилась нарезкой.
- Женщины сначала пытаются удержать, - закинул я пробный шар.
Она не ответила.
- Почему ты не удержала? – обвинил ее.
Горький напиток, от горечи перекосило рот, так спросить можно только с перекошенным ртом.
Подошла к окну и лбом уперлась в стекло.
Острые, угловатые лопатки, будто неаккуратно, не под корень обрубили крылья.
Наверное, рама неплотно прилегает к косяку, дует из щели, простыла на пронизывающем ветру, руками обхватила себя за плечи.
Какие у нее длинные и гибкие пальцы.
Торопливо глотнул и закашлялся.
- Никого нет на улице, - разглядела она.
Хриплый голос, тоже не убереглась в своей скорлупке.
- А она удержала, - покаялся я.
Надо сказать пока не опустела бутылка.
Вроде бы трезвый, голова ясная.
Но если ей не понравится, если обвинит в очередной раз, то можно сослаться на невменяемость. Ничего не помню – самый надежный способ.
Верный знак – женщина зябко обнимает себя за плечи. И не надо придумывать и уговаривать.
А я уже не мог остановиться.
Еще осталось в бутылке.
- А потом, когда она высосала до капли, то отбросила мою пустую оболочку.
- Все по своим казематам, - ужаснулась женщина. – Неужели мы так разобщены?
- С тобой было хорошо, - вспомнил я.
- Каждый сам по себе, - сказала она.
Ветчина кончилась, занюхал корочкой хлеба.
Осталось на самом донышке.
- Позвонила дочка, - попытался я объяснить.
- Неправильно это, - сказала женщина.
- Когда жена выгнала, та встала на ее сторону, - вспомнил я.
Никому не рассказывал и не собирался рассказывать.
Но так вода подмывает земляную насыпь. Тоненькая струйка постепенно набирает силу. И вот губительной волной устремляется на прибрежные селенья.
- Вспомнила и решила добить, обещала принести продукты немощному старцу.
- У меня замечательный мальчик, но дети должны жить отдельно, помогла ему приобрести квартиру. Не отказывалась ни от какой работы.
Еще не обернулась. Будто что-то занимательное на улице. Неумело притворяется.
Выдают руки. Все сильнее изгибаются, все глубже вонзаются пальцы.
Я тоже попробовал. Выставил указательный палец и ткнул себя в солнечное сплетение.
Изнемог от боли.
Так меня здесь встречают, придется наказать за это.
Наказал: когда отдышался, то наотмашь дважды хлестнул себя по щекам.
Так полощут белье, и с размаха плашмя бьют по воде.
Она не обернулась.
Немного протрезвел и смог объяснить: - Молодые заражаются, но не болеют, хотела меня сокрушить заразой.
- Позвоню, и он принесет продукты, - сказала женщина.
- Я вторично проклял ее!
- Допил? – спросила она.
Какой у нее хриплый дурной голос.
И ненадежное убежище.
- Убирайся! – нарочито грубо приказала женщина.
Я и не собирался засиживаться.
Хозяйка, видимо, решила помочь мне.
Наконец обернулась.
Завзятые выпивохи иногда рассказывают, как выглядит расслабленный мир.
У одних он раздваивается, у других кренится, третьи долго и безнадежно блуждают в каменных джунглях.
Не настолько я пьян, просто немного притомился, и почти ничего не разобрать в густом тумане.
Настоящий туман, что-то связанное с точкой росы, как научили в школе.
Хотела помочь мне убраться, но тоже заплутала в пелене.
Очутилась в ванной.
Услышал, как ударила струя воды.
Ледяной поток.
Она, наверное, зачерпнула обеими горстями и плеснула в лицо.
Разлетелись брызги.
Не помогло, тогда лицом в ледяную воду.
А когда заныли зубы, и стянуло кожу, когда, упираясь руками, отпрянула от омута, струйки воды скатились на грудь и на живот.
Прилипла мокрая рубашка.
Не только море или озеро, даже река приманивает. И не всем удается выстоять.
Если водоворотом затянет в омут, то любого могут назначить виновным.
Особенно того, кто остался на берегу.
И не удастся доказать свою непричастность.
Поэтому, чтобы не пало подозрение, выгнала меня на улицу.
Туда, где поджидает расстрельная команда.
Женское коварство, я не противился.
Поднялся со второй или с третьей попытки.
Когда изнемогаешь и несподручно идти, то выбираешь ориентиры.
Я выбрал, шагнул и едва не упал, но схватился за спинку стула. Одолел часть дороги.
Сосредоточился и добрался до кровати.
Зачем одиноким женщинам широкая двуспальная постель? Наверное, рядом с собой кладут воспоминания, а когда становится невмоготу, прижимают к груди подушку.
Поскользнулся и ухватился за покрывало.
Если и разбился, то отмел пустую эту боль, душа страдает и кровоточит.
Сидя на полу, попытался раздеться.
Неудобно так раздеваться, путаются штанины, а подняться нельзя, траншея неглубокая, если выгляну, застрелят.
В ванной струя разбивается о лицо и о грудь, разлетаются пули.
Выжил на этот раз, вполз на постель, закутался в одеяло и откатился к стене.
Провалился в пропасть, бесконечное падение, и не достигнуть дна.
Не знаю, увидел или пригрезилось в полузабытьи.
Выбралась из бурной реки, добрела до двери.
В прихожей даже на стене остались подтеки.
Осторожно заглянула в комнату.
Когда я жил с семьей, однажды за городом мы поймали и привезли домой ежика.
Утром обыскали всю квартиру, но не нашли.
Случайно обнаружили - завернулся в половую тряпку.
Примерно так же отыскала меня.
Сестра милосердия, вместо того, чтобы вышвырнуть, попыталась излечить.
Напрасная попытка.
Медленно и словно нехотя содрала мокрую рубашку. Потом гибкие ее руки дотянулись до застежки на спине.
Вся одежда промокла, не убереглась в ненастье.
Обнаженной встала перед старинным зеркалом.
Обязательно старинное, современные не годятся.
Вообразила в туманной дымке.
Втянула живот и напрягла ягодицы. Подвела ладони и приподняла тяжелые груди.
Потом закусила верхнюю губу и уронила руки.
Неправильное, обманное зеркало. На лице и на теле пагубные следы.
Надо зажмуриться, чтобы не видеть.
Зажмурилась и еще пальцами надавила на веки. Но различала в радужных кругах.
Среди постельного белья отыскала черную простыню.
Кое-как приладила ее.
Поранила палец о щербатую раму. Выступила капля крови. Слизнула ее.
Вкус беды и отчаяния.
Покойник в доме, чтобы не заразиться, надо постелить на полу у дальней стены, а еще лучше – устроиться на кухне.
Но устала, и бесполезно противиться.
На цыпочках подобралась к постели.
Когда-то он поймал ежика – рассказал об этом, - тот ощетинился убийственн6ыми иглами.
Завернулся в одеяло и тоже ощетинился.
Если неосторожно тронуть, иглы вопьются. Исколют до смерти.
Поэтому едва ни закричала, когда под ногой скрипнула половица.
Ладонью зажала рот.
Они рыщут по городу, он видел, отыскивают тех, кто призрел карантин. И если страдальцы не могут откупиться, не церемонятся с ними.
Услышали крадущиеся ее шаги и подобрались к дверям.
Если растолкать постояльца, может быть, он защитит.
Слабая, одинокая женщина, устала от слабости и одиночества.
Под грохот канонады укрылась на постели.
Ежик завернулся в одеяло, исколола руки, выковыривая его из норы.
Потом губами приникла к жилке на шее.
Та отчаянно пульсировала под ненасытными губами.
Соленый привкус крови.
Напрягшиеся грудные мышцы.
Неловко, неудобно, чтобы не убежал, сбоку навалилась на него тяжелой грудью.
Больно, еще больнее.
Одной рукой нащупала яремную вену, - придушит, если откажет, - другая тоже пыталась отыскать.
Пальцы устремились.
Волосики в паху искололи подушечки.
Встретились после долгой разлуки.
Все забыли, вспомнили в одночасье.
Слегка и временно отстранилась, вслед за пальцами последовали губы.
Разодрала жесткая, шершавая кожа.
На груди и на животе остались отметины.
Не очнулся под ее ласками, но даже в забытье потянулся к ней.
Услышала, как вскипает его кровь.
Обжигаясь и сгорая, глотала это кипение.
Обессилела и тоже забылась.
Очнулась от настырных телефонных звонков.
Подвели к расстрельной стене – уже заразилась от него – и ударили. Но не попали, плохо прицелились. От выстрелов искрошился кирпич, и не увернуться от кирпичного крошева.
Она попыталась.
Скатилась с кровати и сдернула с зеркала черную тряпку.
Рано хороните, осталось еще несколько лет, и они не будут заполнены отчаянием.
Автомат заткнулся, наверное, вставили новый рожок.
Опять закричал, высветился экран.
Схватила трубку и ответила.
- Это я, - не посмела отказаться.
Если откажешься, если отступишь, все равно растерзают. Лучше лицом к лицу, и с распахнутыми глазами.
Позвонил сын.
- Нет, не надо, - отказалась она.
Хотел привезти продукты.
Заразилась и еще не осознала этого.
- Не надо, - повторила она.
- Все дети жаждут избавиться от докучливых и бесполезных родителей, - вспомнила пророческое признание своего соратника. – Ты жаждешь избавиться, - обвинила его.
Господи, что ты делаешь, прекрати, взмолился отторгнутый человечек.
- Замолчи! – прикрикнула на него.
- Замолчи! – Оттолкнула сына.
Тот замолчал, трубка откликнулась тревожными гудками.
Хотелось швырнуть телефон на пол и растоптать его.
Вместо этого осторожно положила на стол.
Присела, уронила руки, склонила на них голову.
Накрылась черной тряпкой, чтобы никто не увидел.
Плакала тихо, без всхлипываний и завываний.
Напрасно схоронилась, на улице гремела канонада, и за всеобщей бедой не различить одиночную беду.
Я очнулся, но не различил.
…………………………………………….
Апрель 2020