(Из альманаха конкурса Российского союза писателей "Георгиевская лента")
Иннокентий – малец десяти лет, очень худой, но жилистый, с вечно босыми ногами, покрытыми цыпками, заросший густыми русыми волосами, из-под которых поблескивают плутоватые серые глаза. Мать звала его Кенькой. Он был старшим из четверых сыновей комиссара Ивана Соловьёва, умершего от недолеченной раны через год после окончания Великой Отечественной войны. Иннокентием мальчишку называл отец, суровый молчаливый человек, всегда одетый в военную форму, пропахшую табаком. Сын тяжело переживал смерть отца. Он очень гордился им, боевым офицером, вернувшимся с войны - вся грудь в орденах. А у других отцы или погибли, или вернулись искалеченными. Но война догнала и его батю, сделав сиротами четверых пацанов. И теперь Кенька завидовал тем, у кого были отцы, пусть и инвалиды.
От отца Кеньке досталась на память солдатская оловянная ложка с выцарапанными на ручке фамилией и именем владельца. Кенька провертел в ручке дырку, продел в неё веревочку и повесил ложку на шею, чтоб никуда не делась, как потерялись награды отца, которыми играли младшие братья. Этой ложкой не раз малец получал по лбу за смешки во время обеда. В семье было принято есть всем вместе – хлебали щи из большой глиняной миски. Ложку следовало запускать в щи по старшинству. Хулиганистый и прожорливый шестилетний брат Мишка специально исподтишка строил Кеньке уморительные рожи. Тот не мог удержаться от смеха, и тут же получал от отца тяжёлой ложкой по лбу. Пока Кенька щупал шишку и горестно шмыгал носом, Мишка успевал дважды сходить за щами. Теперь оловянная карательница была у Кеньки, который ждал удобного случая применить её к находчивому Мишке. Но брат стал осмотрительнее, понимая, что отныне Кенька - главный мужик в доме и шутить с ним за обедом себе дороже.
Обычно Кенька играл с сыновьями соседки тётки Матрены. В деревне говорили, что её муж когда-то вырыл в собственном огороде чугун с царскими деньгами, за что и получил прозвище Чугунчик. Что он с этими деньгами сделал, Кенька не знал, но однажды увидел в руках своего приятеля Кольки Чугунчика медный царский пятак. Он использовал его в качестве биты при игре в чику. Мать позвала зачем-то Кольку домой, и он убежал, забыв взять монету, а Кенька подобрал её с земли и положил в карман. Пятак был тяжелый, с выбитым царским гербом с одной стороны, дубовыми и лавровыми листьями и цифрой 5 с другой. Дома Кенька потер монету о старый мамкин валенок, и медный пятак засиял, как золотой. Кенька почувствовал себя неимоверно богатым. На следующий день мать застала его за любованием сокровищем.
- Где взял? – строго спросила она.
- Колька дал поиграть, - слегка смутившись, соврал Кенька. Мать пристально посмотрела ему в глаза, потом зажала его голову между своих колен и выпорола отцовским ремнем так, что Кенька на следующий день ел стоя. Потом сказала:
- Отнеси тетке Матрёне и прощенья попроси, что взял. Никогда больше так не делай – чужого не бери!
Матрёна, увидев, как Кенька еле ковыляет, поняла, что мало ему не досталось. Она пришла к матери и укорила её:
-Что ж ты, Людмила, парня так отходила за медный-то пятак?
Мать спокойно ей ответила:
- У меня ведь их четверо, парней-то. Где ж я денег наберусь, Матрёна, чтобы передачи им в тюрьму носить?
Она с утра до ночи работала в колхозе, но прокормить ораву растущих мальчишек всё равно не могла: на трудодни давали так мало продуктов, что голод стал, в конце концов, просто невыносимым. Младший брат Валерка, родившийся уже после смерти отца, орал день и ночь, успокоить его можно было, лишь сунув в рот завернутый в марлю нажёванный хлеб. А хлеба-то и не было. И тогда Кенька тайком стал попрошайничать. Но однажды учительница начальной школы сообщила матери при встрече, что ее старшенький давно не посещает занятий. Мать решила выяснить, почему.
Кенька, дойдя до школы, уже привычно не пошел в класс вслед за учительницей, а проворно шмыгнул в кусты возле учебного здания, достал из сумки, сшитой из старой материнской юбки, учебники и спрятал под ворох листьев. Потом, приплясывая босыми ногами по покрытой инеем земле, помчался в соседнюю деревню: вчера там был престольный праздник. Чутье не подвело мальца – ему подали несколько кусков испечённого на праздник хлеба. Обратно он летел стрелой, предвкушая, как они с братьями будут его есть. Когда Кенька заметил идущую навстречу мать, прятаться было поздно. Она ловко ухватила Кеньку за ухо и грозно спросила:
- Куда это ты разбежался в другую сторону от школы? А что в торбе? Где учебники? – она пошарила рукой в сумке и заревела. – Кусочничаешь? Побираешься? Нас с батькой позоришь? А кто за тебя учиться будет?
Кенька не выносил, когда мать плакала, и сам захлюпал носом:
- Мама, я не буду больше учиться. Читать-писать меня научили и хватит! Я в колхозе работать хочу, трудодни получать, а то шибко голодно нам. Ты сама скоро с голодухи помрёшь, и молока у тебя нет. Чем Валерку кормить?
Мать отерла головным платком мокрое от слёз лицо и сказала:
- Ладно. Завтра пойдем в правление. Конюху помощник нужен. Может, председатель согласится тебя оформить.
Мать в деревне прозвали Комиссарихой. Может, потому что вышла замуж за военного комиссара, а может, за крепкий характер и умение добиваться своего. Она добилась, чтобы десятилетнего Кеньку приняли на работу. Он раздавал корм лошадям, таскал большими ведрами воду в поилки, возил сено и дрова – в общем, выполнял любую работу, которую ему поручали. Страшно уставал и иногда засыпал прямо в лошадином стойле.
Однажды ночью во время грозы испуганная громом лошадь начала метаться по стойлу и наступила спящему Кеньке на голову. Прибежавший в конюшню конюх увидел на подстилке мальца с пробитой головой и оловянной ложкой на веревочке вместо креста, вывалившейся из-за ворота рубахи.
Он отвез его в соседнее село, где была большая больница. Там старый доктор Гулынин, можно сказать, собрал голову Кеньки по кускам и вернул его к жизни, но после операции малец перестал говорить. Мать готова была забрать его из больницы и таким, сокрушаясь в душе, что сын теперь инвалид. Но доктор не торопился выписывать Кеньку: он думал над тем, как вернуть ему речь. И придумал.
Как-то после обхода он пригласил к себе в кабинет санитарку, которая ухаживала за Кенькой после операции, и спросил:
- Было ли что-нибудь такое, что особенно волновало пациента?
Санитарка припомнила, что малец сильно волновался, когда пришёл в себя, не обнаружив на шее ложку на верёвочке, которую сняли, готовя его к операции. Успокоился, лишь когда ему её вернули. Доктор тут же приказал её изъять незаметно для пациента и вернуть только после того, как он разрешит.
- Пациенту необходимо сильное эмоциональное потрясение, чтобы он заговорил, - сказал врач.
Санитарке пришлось под покровом ночи пробраться в палату и похитить из тумбочки Кенькино сокровище. Наутро он перерыл все тумбочки в палате, заглянул под каждую кровать и, не найдя пропажи, бурно разрыдался. Вызванный к нему доктор старательно делал вид, что ничего не понимает. И только после того, как багровый от натуги малец промычал:
- Л-л-лож-к-ку м-м-мою ук-к-кра-али! - доктор радостно похлопал пациента по спине и велел санитарке вернуть похищенное.
Постепенно, с годами, заикание у Кеньки почти совсем прошло, а солдатская ложка его отца, стала семейной реликвией для моего отчима Соловьёва Иннокентия Ивановича, прожившего большую и трудную жизнь.