Наша советская молодость полная версия

 Виктор Мотовилов


… Ну что ж, начнем наше по-
вествование! Дойдя до конца его, мы
уже будем не такими как в начале…
Почти по Г.Х. Андерсену



   После смерти отца, Татьяна Павловна год не притрагивалась
к его бумагам. Первое время она старалась не подходить к его
письменному столу, это был все еще его письменный стол. Ве-
черами отец продолжал поскрипывать своим «венским» стулом
спиной к ней, она все еще слышала привычные то покашливания,
то дыхание с хрипотцой, то шелест переворачиваемых бумаг –
все как было два последних года их жизни без матери. Многое
должно было отстояться в ее душе, чтобы она почувствовала, что
осталась совсем одна.

…Сколько она помнила отца – он всегда что-то писал. Если
он был не в командировке, а дома – то за письменным столом,
подперев голову, с отсутствующим взглядом целыми часами си-
дел неподвижно спиной к ней с матерью. Они старались не ме-
шать ему. Часто он что-то зачитывал матери, нетерпеливо спра-
шивал: «Ну как?». Она осторожно начинала говорить, но он уже
сосредоточенно-углубленный в себя не слышал ее, и она замол-
кала. Когда он опять уезжал, то, проводив его, с тоской и болью
за него, вздыхала: «Все ищет…». Поэтому для дочери отец дома
был писатель, а на работе – искатель. И то и другое – свято! Мо-
жет потому, что отец никогда не пытался что-либо опубликовать,
она даже не представляла, что это и есть литературный труд, и
его конечный продукт – книга.

 У отца это был бесконечный труд,
который не кормит, следовательно, отец не тот ПИСАТЕЛЬ, по-
сле которого остаются КНИГИ. Что с отцом ей повезло не самым
лучшим образом, она стала подозревать, когда поступила в элит-
ную школу, куда попала исключительно за свои способности и
самоотверженность ее матери. Выразилось это в честном и чет-
ком вопросе к матери: «Почему мой папа не генерал, как у Лены,
не профессор, как у Фриды, или хотя бы не народный артист,
как у Сережи?». Запомнила, как менялось лицо матери: сначала
удивленное, потом озорно-насмешливое с комической гримаской:
«Фи! Только не генерал!» Нежное объятие ласковых рук и дове-
рительный шепоток на ухо:
– Наш папа лучше всех!

  Но вот слегка притупилась физическая память утраты и поя-
вилась сердечная первая боль невозвратной потери, своего одино-
чества, своего сиротства. Появились вопросы, которые не успела
задать живому: ребенок, который с каждым днем все отдалялся от
нее, ее первый мужчина, который умело разжег к себе ее девичью
любовь, сам же ее предал, безнадежно запутавшись в своих отно-
шениях с женщинами, слабовольно спивающийся, но все еще для
нее не безразличный, и музыкальное творчество, к которому она
все больше тяготела, но все не решалась полностью посвятить
себя. Вопросы эти появились не вдруг. Все не востребованное во-
время в ее жизни вдруг заговорило о себе, наезжало друг на друга
– дальше жить по инерции, мол, само все образуется, стало невоз-
можно.

  И он пришел этот день, когда кажется, что вокруг тебя нет
ни одной близкой души, совсем-совсем никого, словно ты один
остался на земле. Этот день страшен еще тем, что даже мелкие
житейские неприятности мгновенно приобретают размер вселен-
ской, неодолимой беды, опускаются руки, не двигаются ноги, из
сердца уходит надежда. Наивно думала: вот выберу время, до-
берусь до стола, сяду на его стул, открою первую же тетрадь и
получу ответ на свои вопросы, как от живого человека.

  Но бумаг было много, и ответ надо было искать где-то в них. То ли смерть
пришла внезапно, и он не успел сделать чистку, уничтожить несу-
щественное, то ли сознательно оставил все на глазах, чтобы в ее
жизни одной проблемой стало больше, стол был завален рукопи-
сями. Тогда она отдельно отложила все его записные книжки, по-
том собрала вместе все дневниковые записи и добралась до двух
больших папок, полных рукописных страниц. Оказалось, что это
более или менее законченные литературные произведения. Про-
следив, где начало и где конец каждого из них, она убедилась, что
в одной папке были черновые, а в другой – окончательные вари-
анты четырех рассказов, аккуратно переписанных его рукой.
– Денег ты мне не оставил, так что это – единственное мое
наследство, – пошутила она сама с собой, – «Этого чтива мне хва-
тит надолго».

  Рассказы отца! Когда она увидела эти скрепленные стопки
листов, ей стало отчего-то не по себе – даже слегка задрожали
руки: а вдруг эти рассказы – завещание или еще что-то в этом
роде.

  При жизни матери она общалась с отцом мало. Сначала из-
за его частых командировок, а потом, когда она выросла, из-за ее
гастрольных поездок. И только после смерти матери, когда она
окончательно порвала с Павликом, перебралась к отцу, ее забота
о нем ограничивалась тем, что надо покормить, постирать и про-
следить, чтобы он вовремя сменил рубашку.

  Просмотрев первый рассказ, успокоилась – никакой мисти-
ки – это просто отражение его жизни и мучительной попытки от-
ветить на все те же проклятые вопросы. Она отложила рассказы
в сторону, стала читать его дневники и записные книжки, а рас-
сказы по одному решила брать в скучные гастрольные поездки
на периферию, расписанные для нее на год вперед заботливыми
дядями из филармонии.

  Она брала записные книжки и дневниковые тетради за раз-
ные годы, читала в них наугад любые записи, и все равно полу-
чалось стройное понятное повествование. Некоторые записи в
разные годы повторялись один к одному, словно художествен-
ный прием большого повествования. Эти повторы не вылезали, а
стройно укладывались в единую ткань большой жизни. Неверо-
ятно! Она перечитала еще раз, сдвинув соответствующие совпа-
дения и пропуская отдельные записи, получалось по смыслу то
же самое, словно человек жил только для таких записей. Иногда
говорят – книга как жизнь, желая подчеркнуть достоверность, а
тут жизнь – готовая книга.

 Все дневники и записные книжки имели одну особенность
– отдельные записи в них не датировались. Только в самом на-
чале и в конце стояли подробные даты. Это еще больше подчер-
кивало законченность, самостоятельность каждого дневника. Ей
вдруг представилось, что она тасует все эти дневники и записные
книжки, как колоду карт, и раскладывает из них пасьянс, а по-
том прочитывает их содержание. Сколько же жизней проживает
один такой человек? И как значительно мог бы в иных условиях
он обогатить земную жизнь людей, если каждая такая записная
книжка – целая диссертация, а объемистая дневниковая тетрадь –
добрый отрезок, а то и вся жизнь иного человека…

  У отца была сложная и, как ей тогда казалось, сумбурная
жизнь. Это был человек, юность которого пришлась на загадоч-
ные шестидесятые годы двадцатого столетия, давших стране не-
ординарных личностей с таким зарядом энергии, что его хватило
им почти на три десятилетия вперед активной деятельности. О
нет, не те скандально известные поэты, что стали потом мэтрами
знаменитыми и обросли жирком благополучия, но так и не стали
связующим звеном на переломе двух эпох. Увы!

  У отца к исходу пятого десятка лет его жизни – попытка заново осмыслить ме-
няющийся на глазах окружающий мир. Но давит груз нажитого
опыта. И он отбрасывает прочь и этот груз, и свои годы. Он – влю-
бляется. Взятый разбег нового самосознания был так силен, что
вскоре сорвал его с этой высокой орбиты и перенес на иную, еще
более высокую, где мужское и женское начало уже не существуют
раздельно, они – одно целое. Крепкий был старикан! И дерзкий.
В его то возрасте предлагать новый рецепт самосознания…

– История моей внутренней эмиграции – уйти в жизнь как в
сказку, – говаривал он. – Это когда я в очередной раз выпал из ре-
альности. У меня это уже было два раза, но оба раза я ее нащупы-
вал и возвращался в нее, а сейчас это был самый трудный случай,
потому что …началась ЖИЗНЬ – НАВАЖДЕНИЕ, или почти как
НАВАЖДЕНИЕ, потому что жизнь была почти как ЖИЗНЬ.

…Ах, папа, папа. Твои двенадцать часов дня пришлись на
мои шесть часов утра. Сейчас наши стрелки на циферблате жизни
поменялись местами. В свои шесть часов вечера ты так и не раз-
глядел, что я давно выросла. Сколько же можно видеть во мне ма-
ленькую девочку, которую ты так любил носить на руках? Может
быть, в этом виноваты твои бесконечные командировки? Я уже
давно плаваю в океане жизни, барахтаюсь в его волнах – твоих
волнах, папа, – вода же одна на всех. Почему же мы не учли, что
твои круги на этой воде обязательно пересекутся с моими круга-
ми? Какие-то из этих кругов надо срочно гасить, а какие-то уси-
лить… Мы думали – жизнь у каждого своя, она необъятна, и ее
дороги неисчислимы, а оказалось – все это круги на одной и той
же воде и мир-то воистину тесен. Мы забыли старые истины, что
яблоко от яблони недалеко падает, и что за грехи отцов расплачи-
ваются дети.

  В юности вы – дети-бунтари, а потом всю жизнь – смешные
донкихоты. Повзрослев, остались детьми. Большой ребенок во
взрослой жизни – ты всегда будешь крайний, ты всегда будешь
битый!.. Где, кто, когда – сдвинул ваши мозги? Вы пели романти-
ческие песни, вы слишком увлеклись идеей первопроходцев. Уле-
теть за тридевять земель, поставить палатку в нехоженой тайге,
как будто первый же встречный медведь объяснит смысл твоего
существования, положит начало твоей новой жизни. Или, нако-
пленные в журнале синоптика данные осадков за целый год на-
капают в твою душу таких сокровищ, которых тебе хватит потом
на всю оставшуюся жизнь…

  Любому встречному вы могли открыть свое сердце, ми-
моходом выплеснуть на него самое ценное, что успели собрать
по крохам дорогой ценой, хотя тому может и не надо. А самому
близкому человеку, которому именно это очень недостает, вы не
уделяли ни капли. Где же наше сотворчество, папа? Оно так и не
состоялось…

  Ты испортил жизнь маме: она рано постарела – ее удел был
ждать, ждать тебя, ждать! Она одна видела в тебе искорку большо-
го чистого пламени, но так и не дождалась, когда оно разгорится.
Ты всю жизнь убегал от нее и снова приходил к ней, как бычок на
веревочке. И это твоя любовь?

 Почему я в полдень своей жизни
оказалась одна – без семьи? Прекрасный человек не смог со мной
ужиться. Дипломант международных конкурсов, добываю хлеб
игрой на улицах европейских городов? Почему мой дед – твой
отец – всю жизнь писал талантливые публицистические статьи и
складывал их в стол?
Почему ты тридцать лет метался по стране в поисках того,
чего не терял?

   Если убрать вынужденное фанфаронство, то вот
наша родословная: публицист без публики, музыкант у дороги,
писатель по выходным и праздничным дням. А как выглядит герб
такой династии – догадаться не трудно. Одних социальных при-
чин здесь мало – есть еще что-то, сугубо наше – родовое. Но мы
об этом не задумывались, да и кто теперь в этом разберется?

  Она подошла к зеркалу: из-за темного стекла на нее смотре-
ли двое – она и отец.
– Какие у тебя красивые руки, как у мамы, – в последнее
время часто говорил он, наблюдая, как она хлопочет по квартире.
– Как мне сейчас ее недостает… –
– Нам обоим ее недостает, – отвечала она ему тогда.
Сейчас она сказала отцу в зазеркалье:
– Как мне теперь недостает тебя! Кто мне поможет ответить
на все эти вопросы? И на самый главный из них?..

      СЕГОДНЯ У МЕНЯ ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО,
      ПОТОМУ ЧТО ПРИШЕЛ ТЫ, МОЙ МАЛЕНЬКИЙ…
       (из ранних дневниковых записей отца…)

   …В войну в нашей деревне во время бомбежки было прямое
попадание в деревянный дом. Мощный взрыв разметал бревна, и
на том месте на долгие годы оставалась глубокая яма – мгновен-
ная смерть целой семьи. Эту воронку мы, дети, страшно боялись,
больше чем свое сельское кладбище, и обходили стороной.

 В который раз я прошу маму:
– Расскажи еще, что было тогда?.. Ну, пожалуйста!
– Да что же еще рассказывать. Бомбили нас.
– А я где был?
– Ты еще не родился…
– Меня не было?
– Нет, ты был, но еще не родился…
– А еще что было?
– Мы прятались в погребах. Да ты все знаешь. Я же уже рас-
сказывала…
– И соседи тоже?
– Как все. На них и упала бомба. Туда не ходи, – предупре-
ждала она, – это могила.
– Кладбище?
– Вот-вот, кладбище и есть.
– Значит, много могил?
– Ох, много. Где только косточки теперь не лежат…
Мать спохватывалась, вновь предупреждала, –
– Обходи воронку и ту выгребную яму! Не забыл, как сва-
лился тогда? Хорошо, быстро услышали, вытащили.
– Мама, а пожар был? – Тянул я свое.
– Нечему было гореть. Другие дома горели, а там как ухну-
ло, так ничего и не осталось, – печально вспоминала мать.
– А почему на нас не упало?
– Господи, вот пристал! Ближе они оказались к Богу – вот Он
их и забрал.
– Я тоже хочу к Богу. Я его люблю.
– Все там будем.
Мать торопливо осеняла себя и меня крестным знамением и
быстро шептала слова молитвы.

  Почему я так упорно добивался от мамы еще и еще раз рас-
сказать мне эту историю. Я ее знаю наизусть. Главное для меня
здесь – ее концовка и то, как мама это рассказывает. Какой-то ми-
стический страх меня охватывает, когда она произносит: бомба…
воронка… кладбище… выгребная яма… Бог… Слова пленяли
своей безысходностью, от них сжималось сердце. Воронка, вы-
гребная яма, и еще что-то третье – Непредсказуемое… Неулови-
мое… Всесильное…

  Мы подрастали, и наше любопытство росло вместе с нами и
становилось сильнее нашего страха. Однажды с братом все же за-
глянули в эту воронку, и кроме бурьяна там ничего не увидели. Но
с тех пор почему-то слова «выгребная яма» вызывали в памяти
образ той огромной воронки, где раньше был дом, и жили люди.

  …Вот еще, что было в моем раннем детстве – это когда трава
густая и кусты – как лес, и взгляд подолгу вбирает в себя каждый
предмет. Был тогда случай со мной, я о нем почему-то никому
не говорил, он особняком вошел в меня, как будто не со мнойбыло, а я только подглядел за другим человеком.
Было лето. За нашим огородом начинался лес, и здесь, под первыми соснами я
собирал землянику, выбирал спелые ягоды и нанизывал их ожере-
льем на тонкую длинную травинку-стебелек, заканчивающуюся
кисточкой. Наверное, я рвал так, чтобы отнести маме, иначе бы
сразу отправлял в рот. Я так увлекся, что не заметил, как подошел
вплотную к густому ряду высокой крапивы и лебеды – это был
самый край таинственной воронки.

 От неожиданности или еще от чего какая-то сила удержала меня на месте, и я не дал стрекача с последующим обязательным воплем, как делал всегда в мину-
ту опасности. Я вдруг увидел, что передо мной крапивы совсем
мало, одна лебеда, стал потихоньку отгибать в сторону стебли и
осторожно просовываться, как в щель забора чужого огорода, где
рос запретный плод. Вот и размышляй теперь ты, взрослый, по-
чему был совершен этот шаг сквозь зеленую стену травы? А если
бы там был настоящий дракон?.. Я уже лежал на самой кромке
ямы и высовывал с нее в пустоту голову…

  Много раз я потом вспоминал все это, но так как никогда не
рассказывал, то четкой, ясно выраженной картины во мне не со-
хранилось, хотя все твердо помню. И это так засело во мне, что
время от времени появляется передо мной на протяжении всей
моей жизни, чаще во сне, чем наяву, всегда неожиданно, и всегда
в разных обстоятельствах, но так реально, что, в конце концов я
перестал различать, когда это был сон, а когда – явь. Собрать бы
все эти видения в одну цепочку без всякого жизненного обрам-
ления, а просто как они показывались мне друг за другом, слов-
но бусинки на ниточке. Это была бы самая достоверная картина
моей иной жизни, из иного мира. Не надо забывать, что мы жи-
вем в многомерном пространстве, хотя отмеряем, только одну его
часть. Вот только… кому это надо? Если бы я знал, что надо хотя
бы одному человеку, я бы обязательно это сделал.

      …И Я ОБИДЕЛСЯ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ!

  Жарко… Очень жарко. Безжалостное солнце в самом зените,
тени совсем нет. Колеса нашего автобуса с шелестом липнут к
расплавленному гудрону, уж сорок минут безостановочно нама-
тывают на себя десятки километров дрожащего марева. Сколько
видит глаз вокруг ровная как стол, горячая как сковородка, по-
трескавшаяся красного цвета земля – безводная полупустыня. По
ней – серая лента шоссе, прямая как стрела, истончаясь, теряется
вдали.

  Полтора часа назад наш самолет приземлился в аэропорту на
окраине небольшого городка, которого нет на картах. В столич-
ных аэропортах дикторы объявляют его как аэропорт «Крайний».
Только немногочисленные встречающие тогда знают, откуда при-
летел этот самолет.

  В полете мы были долго, покрыли расстояние в полстраны.
Достаточно времени еще раз прогнать перед мысленным взором
все то, в результате чего я теперь так далеко от своей уютной
квартиры.

   …Бывает так, что измученная душа сама командует челове-
ку, что ему надо делать. Разум на некоторое время как бы стуше-
вался, он в смятении, и путь для Поступка открыт. Поступок с
большой буквы - когда человек вдруг резко меняет свою жизнь.
Впереди полная неизвестность, нет дороги назад. Есть только
один путь – вперед! Люди, о которых говорят, что они никогда
не теряют головы, не знают этих мучительных переживаний,
предшествующих Поступку, Недоуменно поводят плечами, гля-
дя на тех, у кого вся жизнь скроена из таких разных кусков – от
Поступка до Поступка. Потому что этот человек всякий раз уже
другой. Он даже научается предвидеть очередной Поступок. Но
самый первый бывает самый мучительный – тогда ведь было еще
и страшно…

  В ушах продолжали звучать последние слова последнего
моего начальника. Хотя начальником-то был я, а он – моим руко-
водителем, то есть сам ни за что конкретно не отвечал, но контро-
лировал меня. Перед глазами все стоит его полная самодоволь-
но улыбающаяся физиономия: «Ты мне больше не нужен!» Чуть
ослаблю над собой контроль и опять: «Ты мне больше не нужен!»
Ты – мне – больше – не нужен! – Вот это был удар! Знал как меня
поддеть… Конечно, жизнь меня все же кое-чему научила. Я гово-
рю себе: «А собственно, что ты так расстроился? Первый раз, что
ли? Ты всегда был им не нужен, когда наступало время результа-
тов твоего труда». «Да! – ответил я самому себе, – это я знаю. Но
почему так?»

  Может быть, они знают что-то такое, чего я не знаю? Что
именно? Почему они в таком случае понимающе переглядыва-
ются. Есть что-то невидимое, постоянно присутствующее, что их
объединяет.

  «Не созрел», – однажды сказал в мой адрес мой первый на-
чальник. Я обиделся и потом долго думал, о какой зрелости идет
речь и почему я не «зрел». Вспомнил: так было и десять лет назад,
и двадцать лет назад… Работы менялись, а отношение начальства
к тебе – нет. Ты везде был как временный. Просто на этот раз
была особенно трудная, даже опасная для тебя работа. И ты, к
чести твоей, все преодолел. Так и будь этим доволен. Что, ты без
них не обойдешься, что ли? Пусть теперь ищут другого дурач-
ка. Поблагодари свое сердце, что оно выдержало такую нагрузку!
Все забудь!
И через минуту снова: «Ты мне больше не нужен!» «Потому
что временный – да? – Кричу я ему. – У меня и так жизнь, как
лоскутное одеяло!..»

  А почему? Ну почему? О, это особый и очень больной для
меня вопрос. Сегодня я на него отвечу так. Родившемуся в хлеву
и проведшему жизнь со свиньями, вдруг преподносится бесцен-
ное сокровище – Звезда с Неба. Ему говорят – Владей ею! –
Ведь это все равно, что птице переломать крылья и пред-
ложить летать. Что это? Теперь уже я спрашиваю Вас. Что это?!
Изощренное издевательство? Или – Милость Божия? Если вто-
рое, тогда надо учиться жить с самого начала, с первого дыхания,
с первого шага. Но Милости не было. Я ее не видел, не был к ней
готов…

        …И ТЫ МНЕ БОЛЬШЕ НЕ НУЖЕН!

  Недаром говорят, жизнь что песня. В ней есть свой запев,
или зачин, и свой припев – основной смысл. Из песни слова, а из
жизни года не выбросишь. Вот только песню при желании можно
сменить или заново спеть, а жизнь – одна единственная: что на-
крутил в ней – все твое…

…Разве я виноват, что она предпочла меня, а не его? Если
честно – я сам был удивлен, я даже не пытался ее завоевать. А
он столько лет держал обиду, и так жестоко отомстил! Размазал
обоих… Ну, ладно, меня, а ее-то зачем? Понимает ли она все про-
исходящее? Столько лет совместной жизни коту под хвост? Вот
так неожиданно, спустя годы, встретились друг с другом начало и
конец нашей любви. А соединил эти концы – он, тогда мой одно-
классник, теперь – мой последний начальник. Закольцевал. Тре-
тий – лишний. Неужели он и есть, то недостающее звено в кольце
моей судьбы?

  Как я его ненавижу! Он – это почти я. Вместе учились в
школе, вместе ухаживали за одной одноклассницей. Шансов на
взаимность у меня никаких, но она выбрала меня. Ее родители
предпочли бы иметь зятем его, он им сразу понравился.
– Это то, что нам надо.
Сказали они дочери.

  …С пятого класса мы учились с ней вместе. Я не очень-то
обращал на нее внимание: девчонка как девчонка, хорошо учит-
ся, в меру вредная, музыкантша – вот это ее выделяло. В те годы
редкая семья могла позволить такую роскошь: дать ребенку му-
зыкальное образование, да еще по классу скрипки. На каждом
школьном вечере она обязательно что-то играла на своей скрипке.
Разные там шопены, ноктюрны… Как ее торжественно объявля-
ли! Можно было подумать, что она – Ойстрах. На сцене стояла
как палка, вытянувшись, словно приклеенная подбородком к сво-
ей скрипке: сама длинная, худая и скосороченая на подбородник.
Если бы не смычок, мелькающий туда-сюда, висела бы на своей
скрипке и ножками до пола не доставала – вот так она тянулась
кверху во время игры! Музыкантша…

  В восьмом классе появился у нас Колька-дырявое ухо. Он
же – Подкидыш. Он же – Вертлявый. Тоже длинный и худой. А
может, мы все тогда были худые? Уже не молодая бездетная пара
однажды обнаружила его крохотного, завернутого в пеленки, под
своими дверями и усыновила. Был золотушный, больной, в рако-
вине левого уха – дырка. Когда подрос, эта дырка его очень сму-
щала. Он старался встать к собеседникам, сколько бы их ни было,
сразу ко всем, здоровым ухом – отсюда его сверхподвижность.
Своих приемных родителей не любил. Стеснялся показывать дру-
зьям. Когда вошел в силу к десятому классу, они уже были ста-
ренькими, говорят, бил их.

  Человек происходит от отца и матери. Матерью он полон из-
начально. Отцовское в нем просыпается позднее. А если в дет-
стве нет рядом отца? Тогда его образ выявляется через мать, и
многое сказывается от ее отношения к мужу. Я родился в первый
год войны, отец уже три месяца был на фронте. Ему не пришлось
подержать меня на своих руках, а мне – услышать его голос. Знал
отца только по фотографии, его письмам с фронта, да ворчливых
слов матери: «Вот приедет отец, я ему все расскажу, что ты тут
вытворяешь…»


  Я знал: мой отец – воюет, мой отец – герой! Когда он вер-
нется – нам все будет хорошо. Отца пощадила германская пуля.
Вернулся домой молодой, веселый, сильный старший сержант, на
груди три медали и орден. Мать тоже было не узнать: повеселела,
то и дело пела какие-то озорные частушки. «Хулиганка!» – Кри-
чал восторженно отец, не сводя с нее хмельного обжигающего
взгляда.

  Но, не долго музыка играла, вскоре отца арестовывают.
Он сначала сидит в тюрьме, а потом в лагере. И мы опять его
ждем, потому что его честно ждет наша мать. Она искренне не
верит ни в какую его вину. Отец вернулся домой постаревшим,
молчаливым, чужим человеком. Сначала мама тихонько говорила
нам, детям, и соседям:
– Подождите, вот отойдет, оттает, он еще покажет себя.
Да, она столько лет ждала его. Ей так хотелось побыть за
его спиной, как за каменной стеной.

 Но отец и не пытался показать себя. Ходил на работу даже по выходным, и довольствовался маленькой зарплатой. Он молчал, хмурился и старательно
делал каждое маленькое дело, за которое брался по дому. Очень
тщательно делал даже самые пустяки, словно познал в лагере
какую-то тайну, и она заставляла его молчать. Мне нравилась но-
вая полочка для мыла над умывальником. Около плиты появились
удобные полки для посуды. В двери и рамы больше не дуло, они
не скрипели – все было добротно пригнано и переделано.

  Но эта деятельность отца не двигала нашу жизнь вперед, наоборот, она
как бы суживала ее не дальше порога.
– Совсем скукожился, а я-то дура, ждала его.
С обидой выговорила ему мать. Он хмурился, отводил взгляд
в сторону и еще больше уходил в себя. Но от этого она меньше его
не любила, он все равно для нее был единственный.

 
  Так что отец в моей жизни сначала присутствовал, отсут-
ствуя, а потом, отсутствовал присутствуя. И меня лично такая
жизнь вполне устраивала, потому, что здесь главное было не отец,
а война, лагерь и еще что-то поверх ежедневных событий, незы-
блемое, как мироздание.

  Так мне казалось, пока я не побывал в семье Лены. Там тоже
воевали, и тоже говорили про лагерь, но несколько веселее и уве-
реннее жили эти люди.

   Лена жила в четырехэтажном каменном доме старинной по-
стройки, с толстыми стенами, большими окнами и котельной в
подвальном помещении. На первом этаже у входа всегда сидел
дежурный и спрашивал нас с Колькой:
– Вы к кому?

  Поднимались на второй этаж по лестнице, у которой перила
с железными завитками. Сразу от двери широкий коридор, комна-
та Лены, гостиная, напротив кухня и ванная с туалетом, Дальше,
в недрах квартиры я так ни разу не побывал. Тогда же я увидел
и пощупал много новых предметов: сервант с посудой под сте-
клом, приемник «Телефункен», стереопроигрыватель, джазовые
пластинки, ковер на стене, а на полу – палас. И конечно,
ослепительная ванна, потому что дома я мылся в оцинкованном
корыте, а воду грели в кастрюле на печке, мочалка у нас была
одна на всех и кусок хозяйственного мыла – тоже. Да и вообще,
всю нашу квартиру можно было поместить в их кухне и коридо-
ре.

   Странной мне казалась эта семья: мужчины, отец и дядя
Лены - два брата полковники, жили отдельно, а женщины – Лена
и ее мать – сами по себе. Полковники, которых я ни разу не видел
в военной форме, и по началу путал меж собой, звали себя «два
дона» – дон Педро и дон Хуан. Потом сообразил: дон Педро – это
который отец Лены, а дон Хуан – дядя.

   Один дон, который Педро
и значит отец Лены, жизнерадостный толстяк, все время пропадал
на кухне, готовил вкусные кушанья и дружил с хорошим винцом:
в графинчике, «по стопочке». Вроде бы он был уже на пенсии. А
дон Хуан, его брат, работал в каком-то Управлении.

Мать Лены, бывший военный врач, прошла войну, после демобилизации ра-
ботала врачом в том же Управлении. Почему-то по ней я не видел,
что один из этих двоих - ее муж, хотя понимал, что им должен быть
отец Лены. Конечно, я многого не знал, потому что каждая семья
– это айсберг, и нельзя о ней судить только по видимой ее части.
Например, по словам Лены, отец не воевал, а отсиживался в лаге-
ре. Дядя же был на фронте, но лучше бы его там не было…

   – Вот мам – это да! Она и под обстрелом оперировала!

  Лена всегда успевала быстро сделать уроки. Когда бы мы с Коль-
кой к ней ни пришли, все письменные работы она уже сделала.
Пока мы со спокойной совестью сдували с ее тетради математи-
ку, а потом слушали джазовые пластинки, она пробегала глазами
учебники по истории и литературе, ходила пообщаться в другую
комнату к матери.

  Вернувшись, вытаскивала на середину комна-
ты громоздкий деревянный пюпитр, раскладывала на нем ноты. По-
том брала в одну руку скрипку, а другой рукой со смычком, молча
и очень выразительно, как милиционер-регулировщик на пере-
крестке возле их дома, показывала нам на дверь!

  Тогда мы шли с визитом вежливости на кухню к дону Педро. Здесь все обстояло
наоборот, чем у Лены: говорил он, а мы молчали, слушали его и
ели то, что он щедро нам накладывал. А послушать было что. По-
смеиваясь и зорко поглядывая на нас с Колькой, рассказывал нам
забавные эпизоды из лагерной жизни, где он был несколько лет
начальником. Особенно похоже и с большим юмором изображал
тех, кто отлынивал от работы. «Стоит он, милый, перед тобой,
одной рукой прижимает к себе топор, другой – пилу, руки прячет
в рукава. – Ну, а сегодня на работу пойдешь? – спрашиваю его. – А
хлебушко будет, гражданин начальник? – Этаким ангельским го-
лоском спрашивает тот. – Ну, если заработаешь – будет! – Одна за
другой опускаются его руки: сначала топор летит в снег – бам-м,
потом – пила – бам-м, а потом и он сам носом в снег – бух!»

   Мы смеемся вместе с рассказчиком и уплетаем что-то очень
вкусное с красивых тарелок.


  Один из его рассказов, так же как он, посмеиваясь, я добро-
совестно пересказал дома. Вот он. «Больные в лагере расплоди-
лись, как грибы после дождя. А план надо выполнять. Я говорю
начальнику охраны: уже пятьдесят процентов не выходит на ра-
боту, принимай меры – это по твоей части! – На другое утро он
собрал всех, которые не вышли на работу, построил перед ними
своих солдат с автоматами и сказал: «Считаю до трех. Кто не пой-
дет на работу – открываю огонь! – Ну, досчитал до трех – все
стоят на своих местах. Скомандовал – огонь!» – Сто человек сразу
положил насмерть, а остальные бегом побежали на работу. Потом
этот лейтенант застрелился, – также смеясь закончил я.

   Эффект был неожиданный. Нависла пауза.
   
   – Подлец! – Четко произнес мой отец.
   – Душегуб… – как эхо откликнулась мать и перекрести-
лась.

   Вот когда я физически почувствовал, что эти двое, мой отец
и моя мать – одно. Есть у них что-то, что прочно связывает их.
Они умрут, защищая друг друга и то, что связывает их. Ах, отец,
если бы ты хоть что-нибудь рассказывал нам о своей лагерной
жизни…

  Забегая вперед, скажу, когда родители увидели Лену, к
нам она зашла всего однажды, отец только и сказал:
   – Вот куда тебя занесло…
   – Это нам не родня, сынок, – осторожно пояснила мать.
   – Да Ленка-то причем здесь? – Сердился я.
   – Яблоко от яблони… – начала было мать.
   – Вы ее не знаете! Она не такая! – Впервые повысил голос я
на мать.

   Я попросил Лену не обращать на них внимания.
    – Твой отец – неудачник, – пояснила мне Лена. – Не надо на
них обижаться.

  Постепенно я открывал для себя Лену. Увидел затаенную
боль в ее глазах. Понял как трудно ей в семье.
   – Скорей бы школу кончить. Поступлю в институт и уйду в
общежитие, – говорила она в десятом классе. – Ты больше к ним
на кухню не ходи.

  Да, я все реже заходил на кухню и все больше просиживал
с Леной, подолгу слушал, как она занимается. Мне смычком на
дверь она не показывала.
   – Ты мне не мешаешь, – сказала она.

  Зато Дырявое ухо все реже заходил в комнату Лены. Он пря-
миком шел на кухню к дону Педро и там все чаще из слушателя
становился активным собеседником.

  В школе я спросил Кольку:
    – Дон тебе рассказывал, как они в лагере расстреляли до-
ходяг?
   – Да! – Знакомо посмеиваясь, сказал тот. – Он мне много чего
рассказывает. - многозначительно добавил он.

  В школе шли выпускные экзамены. Мы с Леной решили вме-
сте поступать на филологический факультет. Однажды я застал ее
с заплаканными глазами.

   – Так, чепуха, – ответила она на мой вопрос. – Разговор был
с донами о жизни. Не нра ты им. Советовали еще раз подумать. А
я им сказала, чтоб не лезли в мою личную жизнь, а тебя оставили
в покое. Им Колька нра… Конечно, он такой же, как они.
  – А я лучше?
  – Ты – другой. Ты себя еще не знаешь, а я – знаю. Ты не луч-
ше, ты другой.
  – Какой есть – такой есть! – Обозлился я и некоторое время
не приходил к Лене.

  В конце четвертого семестра, теплым весенним вечером я
провожал ее домой после лекций и наших занятий в читальном зале. Она что-то
рассказывала, а что именно – мы потом никак не могли вспомнить.
Неожиданно для самого себя, я прикоснулся пальцами к ее
худенькому плечику и как слепой медленно и нежно ощупал всю
ее руку до запястья. В следующее мгновение в голове появились
вдруг слова, которые до этого я нигде никогда не читал и не слы-
хал, и я произнес вслух: «Скрипка, давайте жить вместе…»

 Она смолкла и сдвинула свои красивые брови, цитата ей явно была не
знакома. И тогда медленно, как только что руку на ощупь, я произнес проще:
– Ты согласна быть… моей женой?

  Глаза распахнулись на меня в немом крике. Возможно, в этот
момент у нее было мгновенное осознание, в какую пучину стра-
даний ввергает себя. Дотянулась на цыпочках до моих губ, молча,
едва ощутимо, поцеловала меня. Словно молчаливую резолюцию
наложила на две дальнейших жизни. Таков был ответ. Он означал
согласие.

    – Вот так оригинально, без объяснения в любви, он сделал
мне предложение. Провел по руке – и все стало ясно. Маг и вол-
шебник! – Повторяла потом, улыбаясь, жена.

  С этого дня до окончания университета мы были всегда и вез-
де вместе, как два попугая-неразлучника. Теперь уже нам совсем
не хотелось во время сессии сидеть в переполненном читальном
зале. Я приезжал с утра пораньше, чтобы захватить учебник, и
мы до закрытия читали его друг другу где-нибудь в парке на без-
людной скамейке или на траве у воды. Нам было хорошо вдвоем,
а учебник был третий лишний, но он служил прекрасной ширмой,
благодаря которой можно было среди бела дня тесно прижаться
друг к другу и читая, то и дело останавливаться и шептать:
 
 – ...тебе было хорошо?
И тут же слышать в ответ
 – ...а тебе...?


   И так мы учились. Что-то отвечали экзаменаторам… Почему-
то нам ставили приличные отметки… Пьяных и влюбленных –
Бог бережет. Воистину так!

   На последнем семестре уже перед дипломной работой я за-
бежал в читальный зал, чтобы сдать учебник. Как всегда это было
перед самым закрытием, народу в зале мало. Около самой двери
сидела студентка, с виду первокурсница. Перед ней на столе ле-
жала стопка книг. Я почитал названия на корешках. Они не имели
ничего общего с программой курса. Сдав книги, я подсел к ней.

  – Зачем тебе это? – Спросил не церемонясь, по праву стар-
шекурсника.
  – Да вот, хочу вывести формулу счастья.
...Если она пошутила, то до меня не дошло. Я недавно женил-
ся, балдел от свалившегося на меня счастья. Моя формула ждала
меня дома. Встретит меня, глянет своими распахнутыми, всегда
удивленно-радостными глазами и потону я в них...
– Конечно, это должен быть принц, – сказал я просто так.
Она кивнула, соглашаясь, и произнесла значительно:
– Не обязательно по крови, но по Духу – обязательно!
– Принц Духа… – Это как понимать?
– Окормляющий!
– Какой? – не понял я.
– Окормляющий, – Также серьезно повторила она.
– Что это значит?
– Это значит: Рыцарь! Служитель! Борец!
– А остальные – какие?
– Окаймляющие…
– От слова – кайма?
– Да, ограничивающие.
– А где они… Такие… Окормляющие?
– Искать надо!

   Почему-то больше мы не говорили, словно не о чем уже
было. И я ушел. Как потом я жалел! Не могу вспомнить какое
на ней было платье, какая прическа. Но помню, что рядом с ней
удивительно уютно и спокойно. Я пытался выяснить в деканате,
кто та студентка? Куда подевалась? Но я не знал имени ее и фами-
лии, поэтому ничего толком  сказать не мог.

  – Да была у нас временно одна, проездом, – неопределенно
ответили мне. И не больше. Она или похожая на нее потом сни-
лась мне, можно сказать на протяжении всей жизни: я взрослел,
старел, а она оставалась все такой же, только с каждым разом му-
дрее становились ее ответы. Появлялась она во сне, когда у меня
назревал очередной кризис. Отвечала на мои вопросы, не подни-
мая на меня глаз, словно я был на огромном от нее расстоянии, а
не рядом, Не знаю, какие у нее глаза, не помню ее лицо, проснув-
шись, сразу забывал. Оставался звук ее голоса, доброжелатель-
ный, разъясняющий терпеливо и бесстрастно одновременно.

  Не удивительно, если, прочитав это, ты усмехнешься и ска-
жешь: «Довольно странный случай…» Сейчас и я соглашусь,
улыбнусь и пожму плечами. Но тогда, в своей счастливой моло-
дости я и сам был несколько странен. Спустя годы, под занавес
жизни, хоть это понять…

  Зятя, как и родителя, не выбирают – кого Бог пошлет! До-
нам послал меня. Дважды они пытались привязать меня к своему
берегу, устраивали на престижную, хорошо оплачиваемую рабо-
ту. Сначала в иерархии комсомоле, а потом в профсоюзах. И оба
раза через год я сам подавал заявление об уходе. Я уходил оттуда
целиком, как отчаливает корабль в порту и рвет бумажные ленты,
соединяющие его с берегом. Я уходил по собственному желания,
даже не прося меня трудоустроить, чем повергал начальство в
шок. И поступал на первую попавшуюся работу и там тоже по-
вергал начальство в недоумение, мол, какая птица к нам залетела,
слава Богу, что временно.

И потом пришло наказание по Гофману-Кафке: я всю оставшуюся жизнь, вплоть до этого самолета, пытаюсь оторваться от ТОГО берега и не могу. Куда бы я ни уехал, где бы я ни устроился на работу, оглядевшись, я обнаруживал, что это
опять ТОТ самый берег. Годы слагались в десятилетия, а мне все
не было покоя. И вдруг показалось, что примирение возможно,
примирение палача и жертвы. Через два с половиной десятка лет
я возвращаюсь в родной город и поступаю на работу под начало
моего бывшего одноклассника – Дырявого уха.

Он работал начальником треста, располнел, красное, слегка
обрюзгшее лицо, изрядно поредевшая шевелюра, но густые под-
крашенные баки полностью закрывают уши. Через Лену пригла-
сил меня к себе домой. При встрече вроде бы даже обрадовался.
– Вот еще один мой одноклассник, – представил своей се-
рьезной и мало разговорчивой жене.
Предложил занять должность начальника отдела в его тре-
сте.

Он стал часто приглашать к себе домой, возникла дружба се-
мьями. У каждого из нас жизнь уже была сделана. Друг другу мы
не мешали, почему было не дружить? Он так радовался нашему
появлению у них. И жена ходила к ним с удовольствием. Я видел,
как она преображалась, как светились ее глаза. Она молодела, за-
биралась в большое кресло с ногами и отдыхала в красивой об-
становке от нашего убогого быта. Он сам хлопотал на кухне, гото-
вил закуску, подставлял к ее креслу сервированный на четверых
столик, и мы допоздна веселились, шутили, а потом он отвозил
нас домой на своей машине.

– Ну, наконец-то, всем хорошо, – говорила удовлетворенно
жена. – Не надо больше ездить в командировки. Какой Коля мо-
лодец, сколько делает для нас хорошего, а ты не хочешь к ним в
гости сходить, – постоянно подчеркивала она.
Уставший на работе, я бы охотно посидел дома и пореже
бы ходил в гости, но раз надо, значит надо. Что поделаешь? Есть
здесь своя сермяжная правда, как говорится…

Начальник отдела кадров сам оформлял меня на работу.
Долго просматривал многочисленные записи в моей распухшей
трудовой книжке, где даже вкладыш уже был заполнен. Потом
произнес многозначительно:
– Да-а… география…
– И биография… – хотел добавить я.
Но вслух сказал:
– Надеясь, что уж у вас-то доработаю до пенсии…


Наш отдел к пуско-наладочным работам треста прямого
отношения не имел, занимался вопросами жилья и детских са-
дов. Длинные списки очередников на квартиры и детский сад не
способствовали успешной работе основного производства. Надо
было срочно достраивать жилой дом и детский садик, уже не-
сколько лет законсервированные из-за отсутствия денег и мате-
риалов, в общем, кресло начальника этого отдела чаще было пу-
стым, чем занятым.

Вскоре моя жизнь опять стала мало отличаться от команди-
ровочной – так мало я стал бывать дома. Попытался было узнать,
куда ушли отпущенные на строительство деньги. Попросил по-
казать мне документы. Мне ответили: «Старое не вороши! Тебя
взяли выправлять положение. Начинай с чистой страницы».

Я осмотрел объекты строек – бурьян вокруг и молодые побеги
ольхи или березы из трещин не законченной кирпичной кладки
на уровне моей груди. А главное – люди уже ни во что не верят,
чертополох неверия в сознании людей. С кем на эту тему ни за-
говорю – сердитая отмашка или кривая усмешка, мол, нам это
уже обещали. Один молодой рабочий прямо сказал: «Вот и ты
хапнуть хочешь»!

Ах ты, прекрасная наша литература, где один человек мо-
жет поднять целый район на строительство электростанции или
огромного водохранилища, или целого завода: Бабаевские, Ко-
жевниковы, Николаевы – где теперь ваши книги?


Я был готов раздать свое сердце каждому в отдельности и
всем сразу. Что я еще мог сделать? С чего начать? С этим вопро-
сом я обратился к Николаю.
– По итогам квартала, полугодия и года деньги я тебе наскре-
бу – слава Богу план я умею выполнять, но лимит на кирпич дав-
но съели. Съезди-ка сам на кирпичный, поговори… – И пытливо
на меня посмотрел.

Директор кирпичного завода, когда я предстал перед ним, не
удивился:
– А-а, бессребреник, уже слышали о тебе, от Куркуля.
– Куркуль? Это кто? – не понял я.
– Да твой шеф, конечно. Он все себе да себе – с другими не
делится. – Вот его бог и покарал, послал ему тебя, бессребреника,
– острил тот.
– Значит, Куркуль о производстве печется – это хорошо, –
уточнил я.
– О своем кармане печется, – гоготнул директор, – однажды
он меня уже обманул…
– Час от часу не легче! – Расстроился я.

Сжалился он надо мной, не долго мучил, объяснил:
– У меня работать некому. Присылай своих людей. Будет и
тебе кирпич.

Согласились наши очередники отработать на кирпичном
заводе. Вскоре появился кирпич. Мало-помалу возобновилось
строительство детского садика. Каждый день я первым приходил
на объект и последним уходил. Бригадир каменщиков смеялся:
– Ну, ты у нас долго не задержишься. Спихнут, как пить дать!
Без галстука ходишь, Вкалываешь, как работяга. Вот если бы ди-
ректор наш такой был… Бессребреник».

Наш старый прораб, пенсионер, ворчал на бригадира:
– Не догадался рейкой отбить два замеса из разных марок
цемента, чтобы красиво смотрелось. А еще говорит, что у него
шестой разряд!.. Вот ты не испугался, подставил свое плечо под
такую безнадегу. И люди сразу пришли к тебе на помощь. А по-
чему? Потому что не ради личной выгоды живешь. Это, конечно,
хорошо жить для других, но и себя забывать не надо. – Потом тем
же тоном – Проверь счета в бухгалтерии на столярку и стекло.
Следи, чтобы деньги шли строго по назначению – это главное.
Я старательно записывал в блокнот все, что мне подсказывал
он и благодарил бога за такого прораба.

Командировки, где я встречал разных людей, меня кое-чему
научили. Я потребовал, чтобы меня заслушали на бюро по пар-
тийной и профсоюзной линиям. Это они любят, это они сделали с
удовольствием. В результате на свет появился план мероприятий
по оказанию помощи в строительстве дошкольного учреждения -
с одной стороны, и график проведения субботников и воскресни-
ков – с другой стороны. Дома Николай этот мой ход одобрил
– Ловко ты их впряг в свою тележку! Теперь они твои на-
дежные помощники.
Я задал ему вопрос, который уже давно вертелся на языке:
– Ты все это давно мог бы сделать сам. Почему не делал до
меня?
Он уже изрядно захмелел, смотрел на меня тяжелым непри-
ятным взглядом.
– Для меня главное – план! Выполнить его в трудных усло-
виях – вдвое почетнее. Все что удастся сделать тебе хорошего –
это сделал я! А все что не сделаешь ты – это не сделаешь ты! И
отвечать передо мной будешь ты!
– Согласен, – рассмеялся я. – Делай как можно больше хо-
рошего ты!

Детский садик готовили к сдаче, а у меня уже мысли как за-
интересовать людей, чтобы скорее достроить жилой дом. Надо
выписывать ордера под еще недостроенный дом, под котлован,
черт возьми, зато у людей будет вера, что это действительно их
дом!
С этой мыслью я зашел в кабинет Николая.
– Есть идея, – улыбаясь, с порога, сказал я.
Отчужденным взглядом он посмотрел на меня.
– Ты мне больше не нужен! – Услышал я. Таким тоном он
раньше со мной не разговаривал.
Улыбка еще не сошла с моего лица, я сделал шаг по направ-
лению к нему. Он опустил лобастую голову, словно бык перед
красным плащом тореадора - и рухнули вниз деревянные мостки
соединяющие нас. И разверзлась пропасть между нами. Раздель-
но и твердо повторил мне, ошарашенному:
– Ты мне больше не нужен! И твоя баба!
Раздельно и твердо повторил мне, ошарашенному.
– Ты же сам меня позвал…
– Не мог ей отказать, уж очень за тебя просила. Компенсация
за доставленное наслаждение, – скривил губы он.
– Ты понимаешь, что говоришь?
– Дурак! Она тебе давно уже рога наставила.
Ликующее, торжествующее хамство! Ну, почему я до сих
пор не обзавелся оружием?!

Командировки… Командировки… Ничему вы не научили
меня. Он терпел меня по необходимости. Примирение не состоя-
лось. Палач сделал свое дело! Нажал на спусковой крючок!
Отведав в очередной раз когтей хищника, окровавленный
заяц уползает подальше от опасного места, обильно теряя по пути
горячую кровь, чтобы наедине зализывать свои раны.
Если рана неоперабельная, а на терапию уже нет времени –
поможет ЗАБВЕНИЕ! В скит! В ашрам! В Гималаи!


  Вот таким и примерно так я оказался сначала в самолете, а
теперь в этом автобусе, где окна и потолочные люки настежь, но
горячий воздух нисколько не освежает людей, тело не потеет, оно
уже давно отдало всю влагу........
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .  .

На следующих листах шло не отправленное для нее письмо
с Байконура. Оно так и называлось:

               ПИСЬМО ДОЧЕРИ

   "…Милая моя девочка! – Прочитала она и вздрогнула, до
того отчетливо прозвучал живой голос отца. При жизни он к ней
никогда так не обращался. Он давал ей массу уменьшительных
имен, шутливых прозвищ, но чтобы так…

…Как жаль, что у меня опять не хватило времени вдоволь
наговориться с тобой. Какая ты у меня стала большая! Из-за этих
командировок я не заметил, когда ты выросла. Ничего, теперь у
меня будет возможность говорить с тобой, сколько захочу, нет –
сколько мы с тобой оба захотим. Ты всегда со мной и никого у
меня ближе тебя нет."

Ослабевшими руками с трудом удержала листок. Вспомни-
лось старое.

– Да уж, повезло с зятем: он или дурак, или святой, хотя ино-
гда это одно и тоже. Хлебнешь с ним. Вот Николай – другое дело.
Зря отказалась…
– Фи! Подкидыш вертлявый, – проворчала она.
– Зато знает, чего хочет! Эх, не разглядела ты его.

Мало что она поняла тогда из разговора деда с ее матерью:
голова ее едва доставала до колен деда, но интонацию презри-
тельную, обидно унижающую ее отца, она навсегда запомнила.
Это стояло с тех пор между нею и ее отцом, и это была ее тайна.

Решительно подошла к зеркалу. Но из темного стекла на не уже
никто не смотрел. Зато в нем, на противоположной стене, отража-
лась в рамке любительская фотография отца с товарищами, где-
то в лесу присевшими перекурить на поваленное дерево. Все с
рюкзаками и в штормовках. Отыскала глазами его среди других, с
недельной щетиной. Вспомнила определение матери: неприкаян-
ные. Повернулась лицом к этой фотографии и прокричала нутром
своим, тому небритому, недосягаемому:

– Выть хочется! Разве ты не знал, что нельзя оставлять на-
долго одну даже самую любящую жену?! Разглядела она его, раз-
глядела… А ты смотрел и не видел! Трогал и не ощущал! Ты не
то видел и не то осязал: тебя предала твоя жена – самое близкое
тебе существо, растоптало твою любовь. А я видела и молчала.
Не надо было играть в молчанку столько лет! Может, тогда бы и
не развалилась моя собственная семья?.. Выть хочется!

Отвернулась и, глотая слезы, с сердцем опустошенным от за-
поздалого раскаяния, читала дальше письмо, написанное ей мно-
го лет назад.

  "... Ты когда-нибудь видела или слышала жужжащие дома?
Здесь они все такие, как пчелиный улей, если к нему приложить
ухо. Или как ткацкая фабрика на приличном расстоянии, потому
что в каждом окне стоит работающий кондиционер. Здесь это не
роскошь, а необходимость, потому что очень жарко. Живем мы
комфортно: в каждом номере цветной телевизор, холодильник. Но
никаких удобств: нет прачечной и всего одна маленькая офицер-
ская столовая. Стираем сами и готовим сами. Кстати, из моей кух-
ни отличный вид на пусковую площадку: когда с оглушительным
грохотом в небо уходит очередная ракета, на столе прыгают вилки
и ложки, и звенят в окне стекла. Особенно впечатляют ночные
запуски: железный дракон, взлетая, своим огромным, огненным
хвостом освещает стены так, что можно читать газету. Первое
время я ходил с открытым ртом от грандиозности всего увиден-
ного. Выражаясь языком журналистов, я нахожусь на переднем
рубеже освоения космической техники.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   ...Да, ты подросла, моя девочка, и многое для тебя в жизни
открылось. Ты задаешь уже совсем не детские вопросы и неваж-
но, что ты не произносишь их вслух, я вижу их в твоих недоумен-
ных глазках, полных молчаливого укора для меня, особенно когда
я собираю вещи в очередную командировку. Я знаю, тебе жалко
маму, ты думаешь, что я совсем не люблю ее, и твое сердце болит
за нее. Но это не так, моя девочка! Наоборот, я могу позволить
себе такую роскошь – длительные поездки, потому что люблю ее
и богат ее любовью. Я люблю ее так сильно, что каждый раз уво-
жу с собой большую ее часть, а то, что остается дома – это самая
малая часть ее существа. И только когда в своих командировках
я начинаю чувствовать себя по настоящему одиноким, я срочно
возвращаюсь домой, потому что не могу жить без нее, без вас обе-
их. Я благодарю Создателя, что он послал мне такую жену и дочь.
Без вас бы я погиб. Я могу так далеко заезжать в своих поисках в
прямом и переносном смысле, потому что вы – две неиссякаемые
капли живительной влаги...
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

  ...Последние командировки у меня проходят со скрипом, все
более натужно. А эта с самого начала не задалась: приключения
начались еще с дороги – в степи у нас сломался автобус. Твое
детство прошло в Средней Азии, и ты знаешь, что такое тамош-
няя летняя жара. Так вот, сначала закипела вода, а потом надол-
го заглох мотор автобуса. Нас, пассажиров, было немного, но все
свободные места и даже проходы забиты нашими рюкзаками, че-
моданами, дорожными сумками. Мы все ехали надолго, а далеко
и надолго налегке не ездят.

Как мы привыкли доверять технике: скорые поезда, самолеты
скрадывают от нас большие расстояния и люди стали очень бес-
печны. Вот и мы поплатились за такую беспечность – за двадцать
километров до площадки мы считали, что уже дома. В общем,
у нас ни у кого уже не было воды ни капли, а пить хотелось…
В горле шорох стоял и язык наждаком шевелился.

Дело шло к вечеру, но солнце стояло все еще высоко, и тень от автобуса нас
не спасала, и в автобусе сидеть невозможно – душно. Через час
странное чувство охватило меня, чувство приближающегося кон-
ца, навеянного страхом, что отсюда нам уже не выбраться и об-
реченным, равнодушным взглядом я обводил степь. Сказать, что
это была глухая степь – нельзя. Она всюду носила следы деятель-
ности человека. Сколько охватывал глаз, высятся частоколы вы-
соковольтных мачт, антенных полей, паутины проводов, на земле
переплетение труб. Но все это не оживляло степь, сухая земля не
получала здесь ни капли живительной влаги – вся вода по герме-
тическим трубам идет мимо, к редким оазисам жилых и пуско-
вых площадок. Человек своим техническим вторжением здесь не
одухотворяет пейзаж, а делает его унылым, безрадостным, слов-
но мы попали в преддверие тех планет, куда нацелены оголовки
наших космических ракет.

Это странное незабываемое теперь на всю жизнь чувство длилось у меня пока не зашло солнце и сразу стало темно. И почему-то зябко: еще недавно перегретое тело теперь знобило. Водитель из чего-то развел костер, пламя коптило и
пахло керосином, мы сгрудились у огня. На ровной как стол степи
огонь виден издалека, вскоре к нам подъехала военная машина.
Офицер с двумя солдатами проверили наши пропуска, о чем-то
переговорили с водителем и быстро уехали.

– Сейчас они по рации с КПП вызовут вам другой автобус.
Объяснил водитель. Он все время оставался спокойным.

 Кто-то заботливо накинул на мои плечи одеяло, кто-то подвинулся, что-
бы мне удобнее сидеть у огня, и у меня стало хорошо и спокой-
но на душе. Подумалось: «Сейчас мы каждый сам собой и нам
хорошо. Зачем люди прячутся в одно лицо? Чего мы боимся?» Я
сказал им:
– Спасибо… Большое спасибо! –
– Вы совсем плохо переносите жару, – участливо произнес
женский голос. И тут же она воскликнула:
– Ой! Что это? Кузнечики?
Словно по команде запела степь миллионами крошечных
скрипок, их мощная ночная симфония устремилась к звездам.
– Кузнечики, да? – переспросила женщина, в ее голосе зву-
чала радость: она очень хотела чему-нибудь радоваться.

...Меня сразу перестало знобить – эта музыка согрела меня.
Захотелось погрузиться в нее всем телом от пяток до макушки.
И я встал во весь рост. Желтое пламя нашего костра стало таким
маленьким. Я стоял под ночным небом объятый мерцанием бес-
численных миров. Снова маленький мальчик пришел ко мне, и
больше нет неудовлетворенности прожитых лет. Я не знаю, что
это такое: мой маленький мальчик. Каждая командировка дарит
мне вот такие минуты обновления. О, это бездонное ночное юж-
ное небо с волшебными поющими звездами. И каждый раз такое
новое чувство или хорошо забытое старое делают меня немнож-
ко другим. Может быть, у меня в детстве не было песочницы, и
я не наигрался в свое время маленьким паровозиком, маленькой
автомашиной, не достроил свой песочный дворец? И я все это
добираю сейчас? Вот только куда это все потом девается, когда
затягивается очередная командировка?

– Это цикады, – ответил мужчина хорошо поставленным
голосом актера или педагога. – Мы находимся в полупустынной
зоне Приаралья.
– Их так много! Где же они были днем, бедные, – удивилась
женщина. – А может это поют звезды? Посмотрите на них, какие
они яркие и все дышат. Это большой звездный орган разговари-
вает с нами.
– Животный мир этой зоны разнообразен. – Размеренно при-
вычным тоном продолжал мужчин. – Здесь водятся тушканчики,
вараны, птицы, лисы и даже степные волки. Сейчас мы распугали
их автобусом и огнем. Средняя годовая температура +3,+5 граду-
сов по Цельсию.
– Вы, наверное, в школе работаете учителем? – спросил я.
– Работал, а теперь здесь пребываю испытателем, – усмех-
нулся он.
– Я тоже буду испытателем, – грустно сказала женщина. –
Новую жизнь начинаю, – жалобно добавила, – судьба так сложи-
лась.
– Мы все здесь вроде как обломки кораблекрушения. Не ав-
тобус, а Ноев ковчег наоборот, – подытожил мужчина.
– Ноев ковчег? Наоборот? – Удивленно воскликнула все вре-
мя что-то записывающая молодая девушка. – Но почему?
– Там было Начало, – произнес мужчина по слогам – На-ча-
ло, а здесь – конец. А вы, наверное, стихи пишите…
– Да, нет… – смутилась она, – я журналист местного теле-
видения.
– Вот как? Здесь и телевидение есть? – с иронией спросил
он.

   Вдруг где-то рядом оглушительно загрохотало. Под нами
задрожала земля. В тот же миг яркий свет озарил всех сидящих
у костра. Грохот усилился, и свет становился все ярче! Мы по-
вскакали с мест. Совсем недалеко от нас из ярко освещенных клу-
бов дыма со страшным грохотом поднималась в небо огромная
металлическая сигара. Как мне показалось в первый момент, она
очень неохотно, толчками, с трудом отрывала себя от земли. Она
росла и росла, поднимаясь в небо, а за ней тянулся, все удлиняясь,
огромный огненный столб. Горячий воздух, согретый не солнеч-
ным теплом, а огнем металла волнами обдавал лицо, одежду и
волосы. И высоко над головой этот же воздух колыхал ночной
полог черного бархата с рассыпанными по нему южными яркими
звездами. Оглушенные фантастической картиной мы долго мол-
чали, запрокинув головы, следили за уменьшающимся световым
пятном.

– Пуск – спокойно констатировал мужчина, когда грохот
стих. – Теперь понятно, почему нас задержали в степи.
– Если бы вот так же вдруг стало понятно и все остальное…–
тихо произнесла девушка.
– В белом венчике из роз? – Ерничал мужчина.– В ярком пламени сошел и свою руку возложил, да? Ну, давайте ваши стихи, читайте, а то вон за нами уже автобус идет.
Действительно, по дороге качаясь, приближались две яркие
фары.

Девушка тоже поднялась, потому что она одна все время
сидела, когда мы повскакали, а теперь и она стояла среди нас
хрупкая, стройная и проговорила, словно жалуясь кому-то:

– На землю осыпался дождь из слез
Дальних миров лучистых,
И людям как будто был задан Вопрос,
Сотканный Светом Чистым.
Но люди Вопросу послали вопрос,
И Свет оказался светом!
И только дождь из лучистых слёз
Был грустной планете ответом.

Она произнесла эти строки как бы самой себе и этим совсем
отдалилась от нас, и решительно пошла к остановившемуся авто-
бусу, сильно припадая на правую ногу, почти волоча ее. Шла так
трудно, что больно было смотреть. Её догнала женщина, обняла
за плечи и что-то шепнула в ухо, а может, только поцеловала. Сле-
дом двинулись мы. Все шли потупившись...
.   .   .   .   .   .   .   .   .

На небо уже не хотелось смотреть. Только что на наших глазах огненным скальпелем
оно было вспорото, как тело любимой без анестезии. Оно все еще
корчилось предсмертными судорогами и каждый из нас торопил-
ся отвлечь себя чем-то земным. Я оглянулся. Водитель тушил
костер, искр не было – не таков был горючий материал. Жалко
было видеть исчезающие один за другим язычки живого пламе-
ни. Мужчина-педагог стоял рядом и безжалостно носком ботинка
швырял в них песок, словно кого-то наказывал… Как он может?
Это пламя только что нас согревало и объединяло.

И эта первая, увиденная мною ракета, как спугнутая птица,
еще только на подступах к ее гнезду, оставила после себя во мне
тоскливый след. Словно сквознячком холодным потянула она за
собой из меня что-то мне самому нужное. Она не подняла меня,
не позвала за собой в полет, наоборот, унизила, прижала меня к
земле.

Где-то из глубины сверху или снизу, не знаю, в меня вошел
сигнал: «Внимание! Опасно! Очень опасно!» Но я тогда не при-
дал значения этому предупреждению. Слишком много надежд
возлагал я на эту командировку. Чтобы оформится на эту работу,
и, чтобы улететь в эту степь мы дважды прошли строгий контроль
военных. И я успокоился. Я уже считал себя в полной безопас-
ности. Уж здесь-то они меня не достанут! Дорого заплачу я за это
благодушие.

Знаешь почему я так подробно передал тебе этот в общем-то
незначительный эпизод в дороге? Мне казалось, что после всего
пережитого мы должны были как-то сдружиться на новом месте,
обязательно найти друг друга. Но сколько я потом ни искал их, я
никого ни разу не видал. Ни той женщины, ни мужчины – никого!
Мы опять растворились в общей массе."

– Конечно, НАШ автобус, НАШ самолет, – говорила Татьяна
Павловна отцу, налегая на слово наш, – у тебя все НАШЕ. Так уж
тебя воспитали.
Она разговаривала с ним с живым, выговаривая ему ворчли-
во, как когда-то:
– Было ли у тебя хоть что-нибудь ТВОЕ, пусть самая малость,
но – МОЕ, а не НАШЕ?
Дело в том, что стихи, которые читала хромая девушка, были
стихи Татьянины, из ее ранних, которые она когда-то посылала в
письме отцу. Теперь они неожиданно напомнили ей о себе. По-
чему же он присвоил их этой девушке? Просто увлекся или с
умыслом это сделал? Ей стало обидно, что кто-то другой, а не она
читала их в степи.

                «…КАК ВЕЧНЫЙ СКИТАЛЕЦ…»

Вот уже три десятилетия я, как вечный скиталец, меняю ра-
боту, как меняют среду обитания. Неважно, где будет новое место
работы – через улицу или в другом конце города. Та же это будет
работа или придется осваивать что-то совсем иное. Даже зарплата
не играла решающей роли. Потом приспособился к очень удобной
форме частой смены мест – командировкам, предпочитая самые
длительные. Мои коллеги буквально изнывали в тоске по дому, а
я, обложившись книгами и тетрадями, ничего не замечал вокруг.
Из каждой командировки привозил кипы исписанных бумаг: на-
броски, зарисовки, дневники. Хранил даже черновики своих пи-
сем. Этими бумагами дома я плотно забил полки письменного
стола, стеллажи, антресоли – они ждали своего часа, когда я все
брошу и, наконец, всерьез займусь литературным трудом.
Первое время я еще верил, что так и будет. И давно надо
было оставить эту командировочную карусель. И ничего нового
для меня в них уже не было. И я уже просто обманывал себя то
материальной выгодой, то тем, что уж эта-то поездка точно будет
последней. Но что-то всякий раз меня опять гнало в очередную
поездку. И за все время я ни разу не задал себе, казалось бы такой
естественный для других, но не для меня, вопрос:
– Почему я веду такой образ жизни? Вот такой – и все! Но
– почему? И, слава Богу, что не задавал! А то неизвестно, чем бы
это все для меня кончилось...
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Говорят каждому фрукту – свое время. И оно пришло – мое
время – у меня начался психоз. Что со мною что-то неладно, я
почувствовал в этот раз сначала в пути, а потом уже в гостинице,
очищая тумбочку от мусора моего предшественника. В долгих
командировках люди обрастают массой мелких повседневных ве-
щей, а когда приходит долгожданная пора уезжать, – что-нибудь
забывают взять с собой: бритвенные лезвия, ручки, карандаши,
конверты, старые газеты – это обязательно. Перочинный нож, бре-
лок, ключи, часы – не обязательно, но бывает. Эти чужие наслое-
ния я скорее убираю, они на меня наводят тоску...

 И вот я опять сижу в двухместной гостиничной комнате на своей койке, на не
еще застланном простыней матрасе, перед раскрытой тумбочкой.
Еще вчера здесь спал кто-то другой. Теперь эта комната, эта койка
надолго станут моим жизненным пространством. Я вынимаю из
чемодана свои вещи: мыльницу с туалетным мылом, зубную щет-
ку с тюбиком пасты, бритвенный прибор. Медленно, одну за дру-
гой кладу эти вещи в тумбочку. Когда я дошел до электробритвы,
давно подаренной мне женой на день рождения, в моем сердце
что-то больно затрепетало, я обвел взглядом комнату – типичный
гостиничный номер на двоих с незнакомым, совершенно чужим
человеком, лежащим на соседней койке. Сколько их безликих уже
было в моей жизни? Сердце совсем съежилось и комочком под-
катило к горлу. И у меня вдруг пронеслось в голове: - Кто я? Зачем
я здесь? Где мой настоящий дом?

   ...Я, словно зек, отправлялся по этапу, ничего не смея брать
с собой из нажитого убогого лагерного скарба. Эта, проходящая
надо мной, небесная тень вечно бредущих по этапу зеков, всякий
раз прихватывала меня с собой. Уцелевшие зеки давно верну-
лись по домам, но нет амнистии их несчастным детям – несосто-
явшимся героям эпохи. Они мечутся кривыми улочками жизни,
огражденные невидимой глазу колючей проволокой, под дулами
невидимых автоматов. И пусть нет вокруг меня колючей прово-
локи. Ничего я не могу с собой поделать. Героически-трусливое,
полу спасительное «Не знать!» и «Забыть!» недоступно большин-
ству из нас...

 Не отдавая себе отчета, что рядом спит сосед, я боком
повалился на свою узкую койку лицом к стене, поджал ноги в
ботинках и завыл, завизжал. Комната сузилась до размеров моей
койки. Меня со всех сторон обступили стены, а потолок неумоли-
мо опускался на пол. «Это моя могила!» – отчаянно кричал я, и
ничего не мог с собой поделать. Нет вокруг колючей проволоки,
вышек с охраной и злых собак. Но осталось нечто невидимое, не
менее жестокое. Не сам я, а кто-то внутренний принимал за меня
эти решения «побега». Я думал, что ищу свободу, а всякий раз по-
падал в новую несвободу. Всякий раз мне казалось, что «побег»
был продиктован не мной, а сложившимися обстоятельствами,
потому что я был духовно не свободен – раб. Воистину: грехи от-
цов – в наследство сыновьям.

– Доездился… – Почти враждебно сказал со своей койки сосед. Потом не выдержал, с неудовольствием встал, налил в стакан водки и подошел ко мне.
– Выпей!
Я влил жидкость в себя, почти не ощущая вкуса .Скоро в
комнату вползло ватное равнодушие, и я забылся. Но потом мне
стал мешать яркий свет потолочной лампы, и вокруг меня все хо-
дило и ходило много народу. Я еще проснулся. По комнате ходил
огромный грач. Он чуть подскакивал и качал в такт ходьбе голо-
вой с клювом. Он был настоящий и очень устал после длительно-
го перелета. Скосив в мою сторону глаз и не переставая ходить от
стенки к стенке, сказал:
– Я вам мешаю спать… Ничего не могу с собой поделать.
Записался на самолет и совсем потерял сон… Зачем вы сюда при-
ехали? Не мучайте себя! – Уезжайте скорее!
Потом он ушел в ванную, а я снова уснул.

 Утром, когда я проснулсяи, привычно нащупав под подушкой очки, водрузил их на
нос, ни соседа, ни его вещей уже не было. С прилетевшего само-
лета вечером на его место поселили другого – из тех «могикан»,
что только два раза в год вылетают отсюда на перекомандировку.
В первый же день на работе ко мне подошла табельщица и
предупредила, что если я перейду в другой номер, то должен сра-
зу же сообщить ей об этом.
– Это я говорю, чтоб знать куда идти, когда вы пригласи-
те меня на чай, Сказала она, кокетливо улыбаясь. Уже не первой
молодости, сильно накрашенная, наверное, тоже обломок «ко-
раблекрушения». Я уже знал, что здесь могут вызвать на рабо-
ту в любое время суток. Но зачем мне менять номер? Я сказал,
что пока номер менять не собираюсь. Она пояснила, что мой со-
сед, который только что вернулся из пере командировки, человек
очень трудной судьбы. У него не все в порядке в личной жизни
и когда он побывает дома, то вернувшись, потом несколько дней
сильно пьет.
– Так-то он пьет мало, все в карты играет. А вы сильно пье-
те?
Я сказал, что не пью совсем…
– Трудно вам будет. У нас все пьют. –
Мне показалось, что в ее голосе прозвучала неприязнь.
Вчера вечером к моему соседу пришли один за другим пять
человек.
– Как там, на большой земле? – задавали они дежурный во-
прос. Но интересовали их не новости, а привезенная им водка, по-
тому что спирт им всем уже опротивел. Они совмещают выпивку
с игрой в преферанс, начертив на листочках чуть ли не каббали-
стические узоры. Играли на кухне. Когда разошлись – не знаю,
потому что уснул, как только коснулся подушки. Теперь у меня
правило – гулять до последнего, чтоб пришел и – прямо мордой в
подушку до утра!


                …УГАСАЛ ОТ УДУШЬЯ…

   ...Сегодня мой план не сработал – на моей койке кто-то ле-
жал. И как лежал! Умирал!
  ... Когда твое жизненное пространство суживается до раз-
меров гостиничной комнатки, и она – в одну проклятую ночь –
до размеров койки-гроба, и ты всю ночь ни жив, ни мертв, но в
аду – вот тогда многое становится ясным. Но поправить уже ни-
чего нельзя. Редкая душа после этого выживает, потому что мы
умерщвляем себя еще раньше, бездумно проживая крохи данные
нам милосердием. Редко кто из отчаявшихся благополучно пере-
живает такую ночь до утра. Усталое сердце, слепая душа не вы-
держивают чистилища ада. Веревка, бритва, пистолет – вот по-
следние касания материального мира...

Этот человек угасал от удушья, хрипел, мучился в полном
сознании, глаза его молили… Но разве мог я сделать то, о чем
он молча просил меня. Я переживал с ним все его мучения – это
единственное, чем я мог ему помочь. В невменяемом состоянии
он прокричал мне всю свою биографию. Я узнал, как зовут его
жену и почему она ушла от него, и что было причиной его послед-
него полугодового отсутствия, а она этого никогда не узнает, и что
он плевать хотел на этот орден. Он кричал кому-то по имени, умо-
ляя простить и поверить, что он не виноват, что разгерметизация
произошла не по его вине – это разрушился клапан.
– Меня заставили врать! Неужели нельзя жить без лжи?!
Кругом грязь! Я в дерьме и сам – дерьмо! У дочери – навыворот!
Жена – лжет! Религия – лжет! Друзья – уходят!..
Он хрипел и синел от недостатка кислорода в его легких. Это
была страшная агония умирающего. Я боялся, что он не доживет
до утра.
– Пить, – прохрипел он.

Я кинулся за водой на кухню. Там за плотно закрытыми две-
рями и зашторенным окном, отупевшие от сигаретного дыма, си-
дели четыре человека, ведущие инженеры разных отделов. Они
оглохли и ослепли, были бесчувственны к умирающему через
стенку, человеку. Все кружки были заняты пахучей жидкостью. Я
не знал во что налить воды. Один из этих четырех яйцеголовых с
густой растительностью на давно не бритом лице и абсолютно го-
лом черепе, не спеша, взял свой бокал, опрокинул в толстогубый,
широкий рот остатки жидкости, не закусывая, не поднимая глаз
от карт, с брезгливой гримасой, протянул мне бокал...

Страх нереальности всего происходящего погнал меня на
улицу. Но и там кроме холодного белого света неоновых фонарей
с роем мошек, жучков и ночных бабочек, беззвучно мельтешащих
под каждым пятном света и бездомных собак, молчаливо попарно
удовлетворяющих свои инстинкты продолжения рода и парочки
человеческих особей, занимающихся тем же самым на дальней
скамейке, никого не было. Молчаливые дома с мертвыми людьми
в них и мертвая степь вокруг в этот жуткий предрассветный час.

В поисках какой высшей справедливости я приехал сюда?
Здесь те же самые люди! Они больны теми же пороками! Этот
умирающий, совсем не старый человек, был, так же жестоко об-
манут, как и я, так же несчастен и такая же жертва чего-то огром-
ного и безжалостного, что изломало его судьбу и изломало бы и
мою, не уйди я десять лет назад со скандалом из обкома. А соблазн
остаться был велик, потому что по моему телефонному звонку яв-
лялись все те, кто призван был следить за моим здоровьем, быто-
выми удобствами и безопасностью – поневоле поверишь в свою
исключительность. К счастью, судьба была ко мне благосклонна
– не дала глубоко проникнуть в меня этим бациллам – не долго
задержался я на руководящей работе. И все же до конца очистить-
ся изнутри от этой заразы мне еще долго не удавалось. Я все еще
между молотом и наковальней. Молотом была моя вера, что все
мои конфликты с начальством – это всего лишь цепь случайных
недоразумений. Надо лишь найти начальников, которые поймут.

Теперь развеялись последние иллюзии последнего романтика. И
слава Богу! Но неужели для этого надо было ехать так далеко?
Размышляя так, я немного успокоился. Уже во всю жарило
солнце и от короткой летней ночи не осталось и следа.

Пересилив себя, я вернулся в гостиницу. Там все было тихо. Я прошел в свой
номер. Моя койка была пуста, а тот, кто умирал на ней, сейчас
спокойно пил чай с другими ведущими инженерами. Я не верил
моим глазам. Этому алкоголику хватило трех часов сна и стакана
горячего чая, чтобы вместе со всеми идти на работу. Они словно
не замечали мой столбняк, допили чай и, обходя меня, как неудач-
но поставленный стул на пути, вышли из номера.
– Не принимайте близко к сердцу. Он умирает уже не первый
раз, - сказал один из них.
Судьба в очередной раз великодушно восполнила недостаю-
щее звено в моем образовании.

           «…В ОГРОМНОЙ ВЫГРЕБНОЙ ЯМЕ…»

   ...Я живу в огромной выгребной яме. Моя жизнь – выгреб-
ная яма. Весь мир сползает в мою выгребную яму. Кругом меня
живут человеки – сталактиты, безобразное подобие людей, и я
тоже весь в наростах и наплывах, давно боюсь смотреть на себя
в зеркало, не люблю смотреть в зеркало. Зачем смотреть? Мне
зеркалами служат мои собратья по виду. По краям этой выгреб-
ной ямы живем мы, и растут стологмитовые розы. И все сползает
на дно и там гибнет семь слоев у выгребной ямы – семь раз об-
рушится она. Я жил, пока пытался удержаться на краю. Но теперь
я никому не нужен, и я устал. Не я первый, не я последний.

И только однажды, в далеком детстве, я видел, как на дне
этой ямы цвел один единственный цветок. И тогда же я видел как
по склону этой ямы, неуверенно, словно заблудилась, скользну-
ла прекрасная золотая ладья – луч Солнца. Но цветок тот давно
уничтожила безжалостная яма. А золотая ладья пробыла там не
больше одной минуты: солнечный ветер надул парус, она рванула
вверх и заскользила дальше по облакам. И я следил за ее полетом,
пока она не растаяла в теплой голубизне летнего неба.

            «…ПО РАСКАЛЕННЫМ УГЛЯМ…»

После работы я не спешу идти в гостиницу. Настроение у
меня приподнятое – рядом с такой техникой по иному и быть не
могло. Я думал, что уж здесь-то точно начнется для меня новый
отсчет моей жизни. Летние дни долгие, я успел посетить местный
солярий, принять душ, зашел в библиотеку, которая разочаровала
меня подбором книг. Выяснил расписание движения автобуса и
мотовоза в Ленинск. Потом неторопливо обошел всю площадку
вместе с такими же гуляющими людьми.
Вдруг кто-то сзади мягко кладет мне на плечо свою руку.
– Все нарезаете круги вокруг площадки? Нам бы вашу энер-
гию! – Это был один из ведущих инженеров. Большой любитель
преферанса. – А я иду к вам, разыграть пульку, присоединяйтесь.
– Видно, каждый по-своему с ума сходит.
– Не нравятся наши игры? Уверяю вас, скоро и вы засядете
за эту игру.
– Сомневаюсь!
– Зря! Это не самый худший вариант сумасшествия.
– Придумаю что-нибудь получше.
– Желаю успеха, только помните – все дороги ведут в Рим, то
есть к нам, так что не стоит изобретать велосипед.
– На вашем велосипеде далеко не уедешь!
– А дальше и некуда – тупик. Разве что в космос. Но до этого
еще далеко.
Он ушел, а у меня хорошего настроения – как не бывало. В
гостиницу идти – не хочу, знакомых – никого. Снова почувство-
вал свое одиночество. Пришел на остановку мотовоза с громким
названием «Станция песчаная». Это точно, песку кругом хватает,
а что, станция, так одно название, трамвайная остановка, тупико-
вая колея в степи. В маленькой, чисто выбеленной саманной буд-
ке была селекторная связь с кокой-то настоящей станцией и трое
солдат – голые по пояс путевые рабочие, мини-станция, мнимо-
станция. Вот занесло меня. До большой магистральной станции
летом без воды не дойти. Кровь густеет в жилах и голова горит
огнем. Там останавливаются скорые московские поезда на две-
три минуты. Для пассажиров в вагонах это мимо-станция, они
даже не смотрят в окно. Зато на перроне солдаты из патрульных
нарядов пожирают глазами эти поезда – вестники иного мира и
мысленно едут в его отходящих вагонах.
…Этот известный на весь мир полигон мог быть совсем не
здесь, а в европейской части страны, на широте Москвы, близ те-
плого моря или на северо-западе с его холодной и суровой красо-
той. Трем ведущим конструкторам ракетной техники, тогда еще
все три одинаково неизвестных миру, это потом один из них ста-
нет генеральным и легендарным, был дан месяц на обдумывание,
какой из регионов страны лучше подойдет для запуска космиче-
ских ракет. О своем решении они должны доложить Вождю. И вот
этот день пришел. Накануне они не спали всю ночь, в последний
раз взвешивая все «за» и «против» каждого региона.
…Трое вошли и молча сели (так им было заранее указано)
в конце большого стола по одну его сторону, плечо к плечу. Он
ходил по кабинету. Развернули карту. Он остановился за их спи-
нами, попыхивая дымком трубки, словно здесь никого не было.
Они слышали стук своего сердца. Они ждали вопросов. Сзади
только звук раскуриваемой трубки. Потом через головы первых
двух рука указательным пальцем курильщика молча ткнула в кар-
ту. Они впились глазами в это место, потом на него. Он уже си-
дел за своим столом, не поднимая глаз. Все. Прием окончен. Они
сложили карту и, словно призраки, покинули кабинет. Через три
дня, на маленьком разъезде в безводной пустыне, под палящим
солнцем, там где коснулся карты Его палец, разгружался первый
эшелон военных строителей… Вот такие байки ходят среди вете-
ранов Байконура.
Уже совсем стемнело на улице. Луна поднялась над горизон-
том. Я своим ключом осторожно открыл входную дверь нашего
номера.
Недаром в средние века на турнирах рыцарь имел право не
снимать маску. Когда же маски сорваны, дуэль – это поединок
убийц, или самоубийц. Таким я чувствую себя в последнем раз-
говоре с начальником, подавая заявление об увольнении. Таким
я чувствую себя теперь в разговорах с этими ведущими инже-
нерами. Они в своих подначках стали еще хлеще. Мне бы хоть
раз сесть в их компанию, да и сыграть, а потом можно вместе и
посмеяться, но у меня заколодило – я все резче отвечаю на их
хамские выпады в мой адрес и расстояние между нами с каждым
днем растет. Куда полетели мои благие намерения! Такого мол-
ниеносного статус кво на новом месте у меня еще не было. Я же
говорю, что эта командировка какая-то необычная.
…Вечером после работы до захода солнца я опять «нарезал
круги» вокруг площадки. Мысли-воспоминания текли рекой…
Усталый, еле передвигая одеревеневшими ногами, пришел в го-
стиницу. На кухне в том же составе уже во всю разыгрывалась
очередная «пулька». Пустые стаканы, консервы, хлеб и тарелки
сдвинуты на край стола – все как в прошлую ночь. Я поздоровал-
ся, налил в чайник воды и поставил на плиту.
– Вы неважно выглядите, – нарушая общее молчание, сказал
толстогубый в мою сторону. Они недавно выпили, оживление на
их лицах еще не прошло.
– Да и вы сегодня не очень веселы, – в тон ему сказал я.
– Вы просто хороший человек, после паузы сказал он, – пер-
вобытно хороший. В наше время это такое же ископаемое, как
мамонт. – Пожал плечами. – Как вы дожили до такого возраста?
– Усмехнулся. – Реликт…
– Я вам мешаю?
– Да нет, как говорится, не тепло и не холодно. Можно со-
существовать. – И опять после паузы:
– Был тут у нас до вас такой реликт. Уверял всех, что он – че-
ловек будущего: босой ходил по снегу, распевал какие-то гимны,
раз даже прошелся по раскаленным углям. Вы не из тех?
Я пожал плечами.
– Жить в аду, да еще мечтать об углях… Это уж слишком!
– А может, попробуете?
– Только вместе с вами! – И вдруг меня словно озарило. – А
где он, это ваше чудо будущего?
Мой оппонент ответил не сразу и неохотно:
– Тот… нету… исчез…
Я открыл тушенку и не выкладывая на сковородку, стал ра-
зогревать ее по-походному, прямо в банке. Меня почему-то очень
задело его замечание, что я – реликт. Вот что значит найти точное
сравнение. А правда – почему? Почему я стал именно вот таким?
Опорожнив в себя содержимое банки с двумя ломтями хлеба, я
швырнул ее в мусорное ведро и даже не стал пить чай, пошел в
ванную.
…О, горячая вода! О, блаженство душа! Я вдруг пробуравил
сразу несколько слоев в предыдущей жизни и продолжал углу-
бляться назад…так…так… с усилием раздвигаю пространство-
мысль. Ищу опорную фразу. Мое заочное студенчество?.. От-
сутствие стабильной долголетней практики по специальности?..
Потом метания с дипломом?.. А если бы как у всех – очное сту-
денчество? Ну, это еще полбеды. А вот если бы окончил медицин-
ский институт – ведь сначала поступал туда? Был бы врач! Это
– надолго, если не навсегда!.. Обязательное распределение куда-
нибудь в тьмутаракань. Ничего, свыкся бы. Вот когда началось бы
прозябание! А люди, то есть пациенты, шли бы прямо в сердце.
Специальность бы держала. Вот она опорная фраза, прилившаяся
с горячей водой – отсутствие специальности. Да! Есть диплом, но
нет специальности. Одна вывеска высшего образования. Какой
я оказывается счастливый человек! Какая бы у меня была серая
жизнь и финал как у брата и отца…
И еще мое счастье – моя языческая любовь. Это она не дала
мне скурвиться. Опасность такая была: в юности я очень устал
от собственной наполненности. Однажды излился в женщину,
потом это стало потребностью и я долго-долго был донором. И
так регулярно и много лет. Очень искренне и не требуя взамен
ничего, кроме верности. В этом мне повезло с женой, мы жили
друг другом в эгоизме любви, отгородившись от остального мира.
Одухотворяли собой себя и не замечали мерзости и жестокости
вокруг, они нас не касались. Потом уже возникли проблемы от-
ложенной жизни. Недаром на наш юбилей дочь написала:
– Вы для друг друга лишь обстоятельства. Истина глубже
живет.
Проблема невостребованной жизни… Стоп! Это уже другая,
отдельная тема…
Эти ванно-водные исследования меня так обрадовали, что я,
кажется, даже запел и энергично продолжал смывать с себя всю
пыль, так щедро налипшую за день вместе с потом.

«…КАК ДЕВИЧИЙ ПЕРСТЕНЕК…»

Сегодня неделя как я здесь, а чувство такое, словно месяц
прошел. На новом месте всегда такая насыщенность чувств и
мыслей, что минуты вытягиваются в часы, а часы в дни. Время
осязаемо давит где-то над переносицей – так оно уплотнилось, и
очки стали словно тяжелее…
Три раза в неделю у нас – танцы на забетонированном пя-
тачке среди зарослей верблюжьей колючки и полыни. В другие
дни после работы до захода солнца молодежь здесь играет в во-
лейбол.
Уже больше часа призывно играет музыка. Я стою чуть в
сторонке и смотрю, как желающие танцевать все теснее обступа-
ют площадку, но никто не идет в круг. Медные и ударные инстру-
менты гремят на всю степь. Солнце зашло, но все ждут полной
темноты, словно стесняясь друг друга. Вдруг, как по команде, все
ринулись на площадку. И сразу же образовались группки людей
с отстраненно-сосредоточенными лицами, энергично двигающих
всеми частями тела.
Около меня остановился дежурный патруль – лейтенант с
двумя солдатами. Они внимательно смотрели на танцующих и
перебрасывались словами. В обращении солдат к офицеру не
было на панибратской привычной расхлябонасти, ни отчужден-
ности. Лица их были оживлены, но лицо офицера было печаль-
ное, не строгое, а именно печальное. Он стоял рядом и я хорошо
это видел. Он мне чем-то понравился.
– Снять бы форму и… – понимающе шутливо сказал я ему.
Он внимательно посмотрел на меня. Серьезно ответил:
– Нет, не угадали.
Вскоре они ушли, я проводил их взглядом. Есть люди, кото-
рые носят форму с достоинством.
Через день я обедал в столовой. Впечатлений первых дней
было так много, что я перестал успевать их переваривать – вер-
ный признак надвигающейся усталости, и первый сбой – этот
обед в столовой – позволил себе расслабиться – не готовить. Я
уже доедал второе, когда около меня с полным подносом остано-
вился тот самый лейтенант.
– Вы не возражаете?
– Пожалуйста, пожалуйста, – обрадовался я как хорошему
знакомому. С его появлением мне, честное слово, стало легче и
я не спешил допивать свой компот. Он и вблизи был… уравно-
вешенным.
– Как прошло дежурство? Конечно, все нормально?
Он посмотрел на меня своими печальными глазами и улыб-
нулся:
– Нет. Не угадали… –
После паузы я сказал:
– Я знаю. Вам не позавидуешь. Я работал воспитателем в
заводском общежитии. Такие типы попадались – всю жизнь буду
помнить.
– А этот, – брезгливо поморщился он, – из тех, кто только на
гитаре чуть-чуть умеют тренькать и ни о чем в жизни не думают.
Я, говорит, до армии нигде не работал, жил в свое удовольствие,
мать всегда деньги давала, а если не даст, я ей как заеду!.. Это
матери-то! Ну, сержант и не выдержал. – Лейтенант сжал кулак,
показывая, как не выдержал сержант. – Не метод, конечно. А тот
ночью пошел в туалет и – через забор. Всю ночь искали, а к утру
сам объявился.
Он грустно улыбнулся и посмотрел мне прямо в глаза. Я по-
нял: не грусть это была, а застарелая усталость людей, которые
долго держат себя в кулаке. И еще что-то…
Ему было не больше двадцати пяти лет. Я разглядел малень-
кие шрамики над бровью и верхней губой – следы пропущенных
ударов. Боксер – подумал я. Мне так хотелось сказать ему:
– Ты мне очень понравился, дорогой мой, чем я могу тебе
помочь?
Я встал, чтобы уходить и протянул ему над столом руку. Он
отложил ложку, хлеб, тоже встал и подал мне свою. Подражая
экранным гвардейцам, комично боднул головой. Мы улыбнулись.
Я сказал, приглашая:
– Двадцать шестая гостиница. Сорок второй номер.
Он молча развел руками, мол, вряд ли, как получится. Да,
конечно, как получится… И спасибо, что ты есть. Эта встреча –
как девичий перстенек с бирюзой, ценности особой в нем нет, но
девичью душу веселит. Так и моя встреча: если ее подробно запи-
сать в дневнике и в трудную минуту перечитать – помогает…

           «…ЛИЧНЫЙ СОСТАВ ПЕРЕХОДИТ ДОРОГУ…»
               ПИСЬМО ВТОРОЕ.

Здравствуй, моя милая доченька. Вчера у меня была большая
радость – получил от тебя сразу три письма! Наговорился с тобой
досыта. Какая ты умница и как чудесно пишешь!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Живу на третьем этаже. Утром в мое окно все старается за-
глянуть старый карагач. Довольно симпатичный малый, ростом с
четырехэтажный дом…
Я уже писал тебе о нашей гостинице, теперь попробую опи-
сать, как выглядит наша «площадка», или «сто последняя зате-
рянная в степи» – так поется в нашей «фирменной» песне. Это с
десяток четырех и пяти этажных зданий, выстроенных по пери-
метру замкнутого прямоугольника, метров сто пятьдесят на четы-
реста. Здания стоят очень близко друг к другу, некоторые соеди-
нены стеклянными галереями. Добавь сюда еще три магазинчика
и столовую – вот и все наше «жизненное» пространство. Гостини-
цы похожи друг на друга как близнецы, нельзя сказать, чтобы они
утопали в зелени. Преобладает карагач. Деревья предпочитают
куститься, а не расти в единый ствол. Печальная участь постигает
пирамидальный тополь: когда он достигает определенной высо-
ты, он сохнет и от корня идет молодая поросль. Это потому, что на
глубине двадцать сантиметров в земле находится солончаковый
слой, достигнув его, деревья гибнут. Да и верхний слой почвы
здесь настолько неплодороден, что землю приходиться завозить
за многие километры и только при хорошем уходе и обильном по-
ливе вырастают – трава и цветы.


Во время вечерних прогулок постепенно начинаю узнавать
старых знакомых, которых порядком подзабыл после переезда из
Ташкента. Вот кусты джюды. Она чуть в стороне. Ее не поливают,
чахлая, но все же цветет: мелкие желтые цветочки и такие же вор-
систые листочки совсем съежились на жгучем солнце. Все арыки
сухие. Полив газонов идет по трубам, из них тонкими струйками
на землю вытекает вода. После вечерних поливов кое-где не успе-
вают высохнуть лужицы. К ним стайками слетаются воробьишки.
Такие они аккуратные с неброской окраской – полевой азиатский
воробей – тоже мой старый знакомый. Пьют медленно, с большим
наслаждением: закидывают вверх клювик и томно, деликатно де-
лают вид, что не замечают нас.

Есть за нашей площадкой, с южной ее стороны, такая же по
величине площадка – несколько воинских частей, обнесенных
сплошным бетонным забором. Они живут скрытой от наших глаз
жизнью. Там огромная скученность. Летними ночами в открытые
окна казарм видно как на двухъярусных койках бьются от жары
и укусов комаров усталые за день, оголенные тела молодых ре-
бят. Мы каждый раз торопливо пробегаем это место, потому что
сильный запах дезинфицирующего хлорамина говорит о не пре-
кращающихся там вспышках дизентерии и желтухи.

Вчера во время прогулки я поравнялся с двумя женщинами,
они что-то оживленно между собой обсуждали.
– Скажите, пожалуйста, – улыбаясь, обратилась одна из них
ко мне, – что обозначает этот плакатик? – И указала на самодель-
ный дорожный знак против воинской части, на котором не очень
умелой рукой было крупно выведено белой краской: «Личный со-
став переходит дорогу».
– А вон, зеленые идут, – пошутил я, указывая на отряд воен-
ных строителей. Они как раз свернули с дороги к воротам своей
части. Сказать, что они шли строем – будет большой натяжкой:
детский сад ходит стройнее. Усталые парни брели с работы, тупо
глядя перед собой, все – одно большое серое лицо, у каждого на
поясе висела оранжевая строительная каска и опустевшая за день
фляжка для воды. Они не замечали красивый степной закат. И для
нас тоже померкли его божественные краски. Лезла в голову глу-
пая мысль: как, в сущности, мало пройденное расстояние чело-
веком – строителем от пирамид фараонов до пусковых площадок
космических кораблей…

– Так вот кто «личный состав»… – протянула женщина, – со-
всем еще дети,… сколько здоровья потеряют они здесь… – Толь-
ко что улыбавшаяся женщина, чуть не плакала.

– С одним таким я уже имел счастье познакомиться, когда
заходил в магазин, – сказал я. – В масляной робе и чумазый, на-
верное, водитель, дяденька, говорит, возьмите, пожалуйста, мне
булку хлеба, сунул мне деньги и тут же словно испарился. Выхо-
жу с хлебом – никого нет. Ну, думаю, где же его искать? Но только
перешел дорогу, как он опять словно из-под земли передо мной
явился. Схватил хлеб и исчез. Чудеса! – смеюсь я.
– Они боятся патрулей. Им нельзя заходить в наш магазин.
Говорят, в комендатуре их сильно бьют, – вытирая слезы, тихо
говорит все та же женщина.
– Хватит. Нагулялись! Пошли домой! –
Нервно поеживаясь, сказала молчаливая ее подруга.

               «…СФИНКСЫ БАЙКОНУРА…»

Мы обогнули угол гостиницы и обе женщины остановились
как вкопанные. В полуметре от нашего терренкура, мордой к нам
лежало огромных размеров чудовище – живая нелепость, точная
копия тех синтетических, которых не сразу разберешь – собака это
или медведь. Этот тоже вислоухий и широкомордый, лохматый
и черт знает какого окраса: что-то неопределенно-песочное, но
больше рыжего. Он блаженно вытянул морду между мощных лап,
закрыл глаза и совсем сошел бы за кучу мусора, если бы не его
угольно-черный нос: казалось он жил самостоятельно, имея свои
глаза и уши… Сфинксы Байконура – почему-то прозвали этих со-
бак. По несколько штук они вертятся у каждой гостиницы.

– Вполне симпатичное создание, – сказал я женщинам. – Чем
он вас так загипнотизировал?

Женщины с двух сторон судорожно вцепились в меня. Они
были бледны и выставив меня как щит, прикрываясь мной, прота-
щили меня мимо этого Черного Носа. Они молчали, не выпуская
меня до подъезда своей гостиницы, и там рухнули на скамейку.

От моего добродушного настроения не осталось и следа.
– Да объясните, наконец, что происходит? Что с вами?
Но женщины молча поднялись и ушли в гостиницу. «Психи
какие-то!» – подумал я.»
– Собаку испугались! –
Я пожал плечами.
– Повисишь на столбе – испугаешься! – сказал рядом сидев-
ший мужчина. – Им еще повезло – я проезжал мимо. Не слышал
разве?
– Да нет, я здесь совсем недавно. Расскажите, пожалуйста.


Сейчас постараюсь передать своими словами все, что мне
рассказал он. Сначала предыстория. Живет человек у черта на
куличках. Скучает, конечно. И заводит себе четвероногого друга-
щенка. Кормит его, холит – живут душа в душу. Проходит какое-
то время и человек получает новое назначение. Мало кто берет
собаку с собой. От радости, что, наконец, выберется из этой
дыры, забывает хотя бы устроить собаку в хорошие руки – просто
бросает своего недавнего друга на произвол судьбы, и забывает
о его существовании, как будто это не живое существо, а мягкая
игрушка, которой он наигрался досыта. Собака преданно ждет хо-
зяина, не отходит от подъезда, даже пищу не берет из чужих рук.

Рядом много товарок по несчастью и она потихоньку начинает
общаться с ними, а потом уходит в степь – дичает. И получается
особая популяция собак: познав предательство человека, она уже
никогда не стремится иметь хозяина, становится самостоятель-
ной, жестокой и бесстрашной. Собак расплодилось много. Боль-
шими стаями они рыскают по степи. Были случаи, когда собаки
нападали в степи на одиноко гуляющего человека. Люди стали
бояться далеко отходить от площадки.

В апреле здесь на несколько дней оживает степь: она покры-
вается зеленым ковром, цветут тюльпаны и люди после работы то-
ропятся собрать букетик этого желто-красного степного чуда. Эти
женщины тоже пошли за тюльпанами. Разговаривая, они прошли
по дороге около километра, как вдруг им дорогу преградили не-
сколько появившихся со степи собак. Женщины скорее повернули
назад, но и сзади на дороге уже сидели собаки. Женщины поня-
ли, что они окружены. Кричать бесполезно, их никто не услышит,
хотя дома рядом и вовсю светит солнце. Рассчитывать надо толь-
ко на себя. Они не растерялись. Рядом с дорогой стоит высоко-
вольтная опора. Стараясь не показывать испуга, не прерывая раз-
говора, маленькими шашками они сошли с дороги и стали при-
ближаться к опоре.

Когда собаки сообразили, что добыча уходит
от них, и кинулись к женщинам, те успели кое-как подтянуться на
руках и взобраться на перекладину. Собаки прыгали, рычали, но
достать не могли.

А тут, к счастью, и автобус проезжал мимо. «Я,
– говорит водитель, – еще издалека увидел людей на опоре: сидят,
скорчились, ничего понять не могу, а когда увидел собак – сразу
все стало ясно. Остановил автобус, схватил монтировку и хотел
отогнать собак, а те – на меня, едва в автобус успел заскочить и
дверь закрыть. Эх, было бы у меня ружье! К счастью канав здесь
нет, я осторожно съехал с дороги прямо под опору, открыл дверь,
кричу – прыгайте скорее. А сам все сигналю, собак отпугиваю, и
бросаю в них что попало. Женщины попадали вниз, как лучшие
спортсменки – и в салон. Я двери закрыл – собаки опять набежа-
ли. Облаяли меня, пока я на дорогу выезжал. Женщин привез к
самой гостинице – с доставкой на дом,» – засмеялся он.

– В автобусе-то ты герой, ты лучше расскажи, как сам не-
давно чуть в штаны не наложил, – посмеиваясь, сказал сидевший
рядом парень.
– Ну, Сашка, погоди, дождешься! Болтун шестиламповый!
– Что, тоже собаки? – спросил я, с улыбкой рассказчика.
– А! – Отмахнулся тот, – чепуха! Шел из гаража вон через
тот пустырь, в руках кроме сумки ничего не было. Штук шесть их
было, маленькие, окружили меня и все стараются сзади за икры
схватить, а вокруг как назло ни камня, ни палки. Верчусь на одном
месте, отбиваюсь, вперед шаг не могу сделать. Ну, людей-то тут
много, прибежали ко мне и собаки, конечно, в рассыпную…

«…СОБАЧЬЯ ТЕМА…»

Кто-то взял меня за локоть. Я вздрогнул и обернулся. Это
был толстогубый ведущий инженер.
– Ну, что, кончили собачью тему? – спросил он. И потянул
меня за руку от подъезда. – Тут один человек хочет с вами пого-
ворить.

Он повел меня назад за угол, откуда я несколько минут назад
вернулся с женщинами. На том самом месте, где лежал сфинкс
Байконура, перепугавший женщин, стоял неизвестный мне чело-
век. Инженер молча подвел меня к нему и так же молча отошел,
стал прогуливаться поодаль. Человек был маленького роста, с
морщинистым лицом, большими оттопыренными ушами и корот-
кой стрижкой на голове – вылетая летучая мышь. Он стоял точно
на том же месте, где лежала собака, смотрел на меня так, словно
не видел меня или смотрел сквозь меня. Уже стемнело – самое
время летучих мышей. Я их не люблю, боюсь, честно сказать, да
и нервы у меня поистрепались.

Человек вдруг усмехнулся, и про-
тянул мне руку. Она неожиданно оказалась цепкой и холодной.
Он заговорил – голос его звучал мягко, обволакивающе.
– Есть к вам серьезный разговор. Как вы посмотрите, если
мы попросим вас иногда помогать нам… Я работаю в первом от-
деле… Но, чтобы разговор остался между нами… Я вас очень
прошу помочь нам.
– А что делать?
– Ну, скажем, всякие ваши знакомства… Вы ведь легко зна-
комитесь с людьми, да и они с вами охотно беседуют, а нам ино-
гда надо знать некоторые подробности, вот и все. Соглашайтесь.
Мы в свою очередь походатайствуем, чтобы вам дали должность
ведущего инженера.
– Ну, какой из меня ведущий инженер, – растерялся я. – Раз-
ве это моя работа?
– Это пусть вас не беспокоит, работу мы вам найдем по душе,
самое то, что вам надо – общение с людьми. Подойдет?
– Не знаю, – промямлил я.
– Вы подумайте, только уж не отказывайтесь, - почти прия-
тельски говорил он. – И, конечно, все между нами! До свидания.

Он схватил мою руку, тряхнул ее, отпустил, и быстро пошел
к толстогубому.

В этот вечер к нам в карты играть никто не пришел. Я лежал
на своей койке, а на своей, кряхтел и ворочался мой сосед. Пере-
полненный дневными впечатлениями, я не мог уснуть. Вот они
какие бывают умные собаки и ведущие инженеры. Я не люблю
собак и ведущих инженеров, потому что все равно не узнаешь,
кто из них настоящий. Ведущие инженеры – маленькие, а собаки
– большие, но у всех собак лица ведущих инженеров.

Вот она –
большая выгребная яма. Я лежу на самом краю воронки и смотрю
вниз – там много собак и ведущих инженеров. Они кому-то го-
ворят: «Соглашайтесь!! Соглашайтесь!!!» Кого-то они обступают
плотным кольцом. Я не вижу – кого. Но я его знаю. Я знаю, что он
не согласится. И они его загрызут. Меня загрызут. Предсмертная
мука сдавила мне сердце. Как в кино вижу живой клубок облепивших его собак и человек катается в этом клубке, значит еще
живой, и собаки все больше ярятся… Как и чем я могу ему по-
мочь? Вспомнил! Лейтенант! Скорее, скорее собирайте всех лей-
тенантов, собаки боятся лейтенантов! Летучие мыши боятся лей-
тенантов! Ко мне, лейтенанты!

Маятник невидимых часов качался все быстрее и быстрее,
тикал все громче и громче. Страх сгущался, становился плотным,
давил, вот-вот разорвет мое сердце. Я долго не мог открыть глаза
и понять, что происходит. Я уже не спал, но время и пространство
во мне отсутствовало. Наконец, сознание вернулось ко мне, и я
сообразил, что это сосед упорно трясет меня за плечо. Я вернулся
из небытия.

– Надо идти на работу, – сказал он, увидев что я открыл гла-
за. Это у него прозвучало почти сочувственно, как если бы он
сказал: «Надо жить!»
– Да, я сейчас, – через силу пробормотал я и опять закрыл
глаза. Мне надо было еще время, чтобы собрать самого себя. По-
том я сказал:
– Я пришел откуда-то, где ничего нет…

Мой сосед эти слова понял по-своему:
– Вот так мы теряем самого себя. Внешне – человек как че-
ловек, а внутри – пусто. И начинается все с ложной романтики
покорения стихии или самого себя. Так нам вбили в наши бедные
головы. А покорять никого не надо. Надо – сотрудничать!

Он сидел уже на своей койке и брился электробритвой.
– Это – мудро! Очень мудро! Я рад за вас! – сказал я.
Жужжание машинки прекратилось. После паузы сосед про-
изнёс, как сквозь невидимую стену:
– Слишком поздно…
На работу он ушел один, так как я вспомнил, что у нас сегод-
ня заправка кислородом и на площадку никого не пускают.

           «…ОБВАЛ В ГОРАХ НАЧИНАЕТСЯ С ПЕРВОГО КАМНЯ…»

ГДЕ ЭТОТ КАМЕНЬ?
И ВИНОВАТ ЛИ ОН?

Доконали меня эти собаки! Завтра – выходной. Решено – еду
в город, пройдусь по магазинам, посижу в кафе. Поеду лучше
всего поездом, он здесь почему-то называется – мотовоз – обык-
новенный состав цельнометаллических вагонов с маневровым
тепловозом.

…Я все искал, где бы удобней устроиться – дорога не близ-
кая. Прошел по вагону, но во всех купе места уже были заняты.
Те, шумные, где стучали костяшками домино или резались в кар-
ты, я проходил не останавливаясь, а где шел разговор – некото-
рое время стоял к ним спиной, глядя в окно, слушал и переходил
дальше.

… – особенно тяжело служить на таких «точках». Народу
мало. Степь давит. Бывает, стоит солдат в карауле, вдруг как за-
кричит а-а-а! Бросает автомат и бежит в степь, куда глаза глядят.
Его никто не догоняет – пусть бежит себе пока не упадет. Через
некоторое время поднимается вертолет, находит его и привозит
назад.

Человек ронял слова негромко медленно, рассказывал свое,
глубоко пережитое. Я обернулся, конечно, это прошлогодний
«дембель», за два года службы так прожженный южным солнцем,
что до сих пор на лице и шее не прошел черный загар.

– …понимаешь, метеостанция в глухой тайге на какой-нибудь
реке. Завозят тебя вертолетом с продуктами на полгода, и ты жи-
вешь в маленьком домике, снимаешь показания приборов, заме-
ряешь уровень воды в реке, передаешь по рации, ходишь на охоту,
удишь рыбу – красота! Если еще договориться с вертолетчиками
– чтобы вывозили икру и шкурки – хорошие деньги можно сде-
лать.

Но надо ехать обязательно с женой, а моя один раз съездила
со мной и больше – ни в какую не соглашается, вплоть до разво-
да. – С досадой говорил кто-то, уже из другого купе. «Этот здесь
долго не задержится, – подумал я, – привык к свободе».


– … а я говорю им, всю жизнь мечтал быть гляциологом…
Хочу на ледник Федченко… Одиночество – это то, что мне надо,
только чтобы были нужные мне книги… Я может сам хочу книгу
написать… – Этот задорный молодой голос мне напомнил еще
недавнего меня… Неисправимый романтик…

  Поезд по степи тащился не быстрее трамвая. В окно я вижу
побуревшую степь от верблюжьей колючки, красноземы с обшир-
ными плешами блестевшего солончака. Если ехать все время как
сейчас, то через двенадцать часов можно доехать до города, где
прошло мое детство. Последний раз я был дома два года назад.
Грустная получилась встреча… Мои мысли скачут без всякой по-
следовательности. Ледник Федченко – это где-то на Памире. Мой
последний уход будет на ледник Федченко. Нет, дался мне этот
ледник Федченко, в горы я не поеду. У каждого внутри себя свои
есть Гималаи, а там на такие вершины можно подняться… Значит
опять уход? Да! Последний…

– Здравствуйте! – Я так задумался, что не сразу понял, что
это ко мне...

На этом заканчивалась страница. Дальше лежала стопка
каких-то желтых бланков товарно-транспортных накладных, ис-
писанных отцом с обратной стороны и сшитая на уголок белыми
нитками. Стопка выделялась не только своим форматом, внешним
видом, цветом, но и содержанием текста отца. Татьяна Павловна
немного поколебалась, а потом решила не откладывать в сторону
и стала читать все подряд, что было написано отцом и на этих
бланках.


  …Мы снова с братом в родительском доме, сидим всей се-
мьей за обеденным столом. Нет, это уже другой стол – раздвиж-
ной, полированный, а того – с толстыми точеными ножками – дав-
но нет. Он стал жертвой стильной мебели, как нет и старенького
дивана с высокой спинкой, на котором спал я. Кресла подстать
столу, низкие – располагают к отдыху. Взглядом обследую стены:
они тоже изменились – появились цветные фотоэтюды в рамках.
А где же те фотографии? Их нет. Нам грустно, от чувства вины
немного не по себе, мы молчим, улыбаемся,… Сердце матери
спешит нам на выручку.
– Как долго мы не собирались, – говорит она за нас, – наконец-
то вся моя семья вместе. И мои детки снова со мной. – Молодец
мама! Даже не заплакала.

– Поумнели, мама… – пробуем мы шутить.
– Пора уже… – подхватывает в тон отец. – У самих вон дети
уже какие.
– Я всегда говорила: мои дети – лучше всех, они самые друж-
ные, – заворковала мама.

– Нахваливай, нахваливай – они опять исчезнут лет на де-
сять, – ворчливо останавливает ее отец.
– Ну, отец, чего в жизни не бывает, прошло же. Не будем
сегодня ворошить старое… Как говорится, кто старое помянет…
Спасибо, что нашли время приехать, – миролюбиво говорит она и
тут же спохватывается:
– Ой, у меня же там все выкипело!..

Она бежит на кухню. Мы с братом пересаживаемся со своих
кресел к отцу, сидящему на диван-кровати, с двух сторон закиды-
ваем свои руки на его плечи, и рука брата ложится на мою. При-
ятно чувствовать родное тепло, делаешься сильнее и увереннее.
Сейчас мы – одно целое.

С кухни вошла мама, посмотрела на нас
и тихо сказала, крестясь:
– Вот и собралась моя Святая Троица.
– Это мы-то, мама?
– Ну как же, – серьезно сказала она, – вот и Бог – отец здесь,
Бог – Сын и Свято Дух…
– А кто же Святой Дух, мама?
– Наш младший – он самый терпеливый, людям с ним хоро-
шо, двух сыновей вырастил…
А почему бы и нет? – растроганно подумал я, глядя на маму.
– В семье отца чтили за Бога – это ее заслуга…
– Помнишь, мама, в войну, когда папа был на фронте, а мы
жили в деревне, ты ставила на стол четвертую тарелку и говори-
ла: «Это папе, как он сейчас там?» А когда мы что-нибудь натво-
рим, ты говорила: «Вот приедет папа – я все ему расскажу!..» Я
тогда плакал и просил не говорить папе…

– Смотри, да ты и вправду все помнишь! – Удивилась мать.
Глаза ее по-молодому блестели воспоминаниями. – Хорошо-то
как, все вместе сидим… Вот так бы и жить всегда дружно… А то
вот кошка какая-то промеж нас пробежала – годами не видимся…
– Все же не выдержала мать.

– Ну-ка, мать, держи фотоаппарат, сфотографируй нас, – бы-
стро говорит отец.
– Давай, давай, – только я забыла, где здесь нажимать. – Чуть
ли не кокетничает довольная мама. – Ну, вот и готово. А теперь и
я с сыновьями хочу сфотографироваться. На, отец, фотографируй
нас!

Ах, как хотелось в этот момент думать, что все наши мучи-
тельные разногласия молодости остались далеко в прошлом, ведь
мы так любим друг друга! Да и были ли они? Обыкновенная бо-
лезнь роста… И какая могла быть в этом вина родителей? Мало
ли в чем мы их упрекаем, пока сами не станем родителями… Как
я люблю вас, мои милые!

Но нет – здесь они, с нами эти подво-
дные камни. Мы только что об один из них чуть не ударились…
И я опять ломаю голову… Мы приходим на Землю по Зову чистой
Любви. Переполненность собою не вмещает нас в рамки новой
семьи. Мать тихонько вздыхает, укоризны полна, и не знает, род-
ная, кого на свет родила. Семья для ребенка – как узкий пиджак,
или как обе ноги в одну штанину!.. Кто только не уродует наше
детство: врачи, педагоги, писатели, люди искусства – все, кому
не лень! Каждый стремится скроить на свой лад, позабыв соб-
ственную муку сердца – детство!..

Детство – это сплошная рана.
Вот вам диагноз: раненый детством – что может быть горше? А
ничего – живем, многое забывается… до поры до времени. Потом
приходит возмездие: подрастая, дети платят нам той же монетой
– ненависть, презрение… – и повторяют наши ошибки.

Мы с братом вышли на крыльцо покурить. Почему-то оба
молчим. Потом он хмуро, неохотно заговорил:
– А у меня вот еще забота появилась – старший после армии
сторониться меня стал. Все молчит. Глаза в землю. Атмосфера в
семье – словно покойник лежит, а все делают вид, что не замеча-
ют.
– Мы ведь к отцу были точно такими же – вот нам это и от-
рыгнулось. Мы оба с отцом не общались. Сколько это тянулось?
И с чего бы?
– Но ведь прошло же все – поумнели, дурь вся вышла. А я и
сам теперь не пойму – почему так было…
– Нет, не поумнели, – сказал я, – Это с возрастом мы болезнь
вглубь загнали, а она – вылезла в наших детях.
– Значит, дети страдают из-за нас? – спросил брат. – Что по-
сеешь, то и пожнешь… Теперь-то я это понимаю. Сколько мать
тогда поплакала, состарилась раньше времени. Откуда эта зооло-
гическая ненависть? Недовольны собой, а обвиняем родителей.
Слепые котята…


– Но ведь началось-то все с них, – с болью сказал я. – Они
сеяли, а мы пересевали. Теперь вот их внуки пожинают!
– Наверное, судьба такая, – снова закуривая, сказал брат, – ее
не обманешь! На роду написана у нас такая линия…
– Выправлять нам надо эту линию… – осторожно сказал я. –
Если два поколения сразу начнут – легче выправить.
– Как? Это не подкову разгибать! – усмехнулся брат.
– Каждый должен с себя начать…
– Э! – отмахнулся брат. – Это все одни слова! Пойдем в ком-
нату – заждались нас. – Он отшвырнул недокуренную сигарету.


Когда мы снова уселись за стол, отец разлил по нашим рюм-
кам вино.
– Так кто же ты теперь будешь? – спросил он своего младше-
го сына. – Где работаешь?
– Да все там же… в тресте. Теперь уже главным инжене-
ром… – скромно ответил тот.
– Это хорошо. А ты, Виктор? Поди уж зам.министра порт-
фель примеряешь? В прошлый раз был секретарем райкома…
– Нет, папа, бери выше…
– Ну, ты даешь! – Восхищенно выдохнул отец. – Что же это
за должность такая?
– Осваиваю очень ответственную должность – рядового, – Я
вымученно улыбнулся.
– Рядового – чего?
– Рядового армии труда. Рабочий я, отец, слесарь.
Пауза. Оказывается, он действительно ничего не знал.
– Что-нибудь произошло? За что поперли-то?
– Да ни за что не поперли – сам ушел. Написал заявление – и
ушел…
– Шутишь? – наконец, выдал недоверие отец. – Так не бы-
вает!
– Не крути мозги! Я-то знаю, как это делается. Туда вход сто-
ит рубль, а выход – два рубля! – Сердито сказал брат.
– Да, уж взяли с меня сполна…

Молчание нарушила мать. Она первая поверила в реальность
моих слов.
– И куда перевели? – Тихо спросила она.
– Сам устроился на завод.
– А как же жена? Лена-то как? – Допытывалась мать.
– Вместе решали и не одну ночь…

Теперь, кажется, поверил и отец.
– Вот тебе, бабушка и юрьев день… Учили его, надеялись на
него… Эх, на таких должностях был…

– Это не в прошлом ли году было? А я-то думаю, что это в
министерстве моими документами заинтересовались? А это вот
откуда ветер дует. Ну, спасибо, брат! Без ножа зарезал! Теперь
мне впору заказывать «Прощание славянки»… И ведь даже не
предупредил… Ты всегда только о себе думал!

– Да нет, обо всех передумал – и о тебе тоже. Раньше-то ни-
как приехать не мог… Вот сейчас бы и поговорить…
– Снявши голову, как говорится, по волосам не плачут! –
Бросил брат.
– А я и не жалею, я другую жизнь узнал, других людей…
Только и жить тогда начал… Себя нашел… Второе рождение …
– Не понял! – Брат нахмурился и тряхнул головой.
– Я знаю, это трудно понять. Но если сделать хотя бы пер-
вый, самый маленький шаг… Надо только захотеть…
– Не понял!! – Тон брата стал откровенно угрожающим.

– Вы только не шумите, спокойно разговаривайте, глядишь,
и я послушаю, – просительно-примиряюще сказала мать.
– Где-то, когда-то мы теряем самих себя, все дальше уходим
от своего я. Превращаемся в роботов и так проходит вся жизнь…
Я говорю о духовности нашей…

– Теперь ясно! Я все понял! Ты стал верующим! Веришь в
Бога?
– Не знаю. Просто не могу идти против своей совести.
– А кто тебя заставляет?
– А кто заставляет принимать недостроенные объекты? Да
еще с оценкой «хорошо»!

Отец спросил с надеждой в голосе.
– Может, начнешь сначала? С твоим-то опытом! Тебе стоит
только захотеть.
– Не надейся, отец! Такие не возвращаются. Выпал из обой-
мы. Теперь он сам по себе. Не боишься? Ведь – один!
– А чего бояться? За себя я всегда отвечу. Моя совесть чи-
ста.
– Но ведь – один!
– Не один я, а един со всем миром.
– Это выше моего понимания! Странное ощущение – ты слов-
но на другом берегу реки. Хочу к тебе, а лодки – нет! И плавать не
умею… Но кому это надо? И кто мне докажет, что ты прав?
– Это ты должен понять сам!

После довольно продолжительной паузы, вдруг:
– А как у тебя это произошло?
– Прости, но этого я тебе сказать не могу. У каждого это про-
исходит по-своему.
– Мистика какая-то!.. – Вздохнул брат.
– Вот именно, – улыбнулся я.
Отец поднял свой бокал.

– Давайте выпьем. За встречу!
– И за ваше здоровье!
Подхватили мы с братом. На другой день брат улетел само-
летом, а я уезжал днем позже поездом.

Оставшись со мной один, отец первый раз в жизни неожи-
данно разоткровенничался:
– Знаешь, мне уже который раз снится один и тот же сон, –
Он все же смущался.
– Ну, и что за сон?
– Иду я, а вдалеке – голубые города. Самые настоящие горо-
да. И – голубые. Как в песне. К чему бы это вдруг? – Уже открыто
стесняясь, спросил он.
– Да ты счастливый человек! – Радостно выпалил я. – Это
тебе награда за твою трудную, честную жизнь.

Провожая меня на вокзале, пока отец покупал сигареты в
киоске, мать, пытливо глядя мне в глаза, осторожно спросила:
– О какой это линии ты говорил с братом, что её надо вы-
правлять? Ты его не сбивай с толку – ему ещё сыновей надо ста-
вить на ноги, в люди выходить. Если тебе нужна будет помощь,
пиши – поможем, но не сбивай, не надо. Брат ведь все-таки род-
ной, – жалостливо закрепила свои слова.

 Она протянула малень-
кий рулончик бумаги, перевязанный зелёной тесьмой.
– На, возьми.
– Что это?
– То, что ты просил. Я всё записала, что вспомнила. Всё рав-
но ночами сна ни в одном глазу, а мысли сами лезут… И как в
детстве всё было, и как мы Христа ради просили хлеба по дворам,
когда нас раскулачили, а родителей сослали… Уж не знаю зачем
это тебе, но ты просил – я сделала. Только чтоб отец не знал, а то
– рассердиться. Не любит он этого…

У меня задрожали руки. Сорвал тесёмку – свежесогнутые
листы распрямились. Я увидел прямые строчки из крупных лома-
ных букв химическим карандашом малограмотного, трудно пи-
шущего человека.
– Спасибо, мама, – обнял её седую голову, – прости меня…

Вот такая грустная получилась история… Так что одиноче-
ство бывает не только на леднике Федченко… Куда будет мой по-
следний Уход?

                «… Я ВСТРЕТИЛ ЧЕЛОВЕКА…»
 
    -Здравствуйте! – Я так задумался, что не сразу понял, что
обращаются ко мне. Рядом стоял и улыбался мой знакомый лей-
тенант.
– Сон в руку, – обрадовано засмеялся я.
– У нас есть одно свободное место, – пригласил он в купе,
против которого я стоял.

Уже несколько минут они в открытую
дверь видят мою, застывшую у окна, фигуру. В купе уплотнились,
у окна образовалось свободное место, на которое и пригласили
сесть меня. Я не возражал.
– Ну вот, – усевшись, попробовал я пошутить, – а еще гово-
рят, что чудес на свете не бывает…


Но сразу осёкся: меня никто не слушал – в этом купе все чи-
тали. Ехали молодые офицеры с двумя или тремя звёздочками на
погонах. Только капитан, сидевший напротив меня за столиком,
был намного старше остальных. Было тихо. Никто не оторвал
взгляда от книги. Меня разыгрывают? Так детективы не читают.
У них такие лица, словно вот-вот захлопнут книги и расхохочут-
ся: «А ты и поверил?»

Я был не в своей тарелке. Чувство затянувшейся воздушной
ямы – сплошное падение. Что это? Ничего не понимаю – словно
двоечник среди вундеркиндов. В затылке появилась боль от на-
пряжения. Я устал.. Да нет же – всё нормально, всё путём. Это я
переутомился в последние дни.

И вот как продолжение падения
где-то в самом моём сердце или рядом с ним фонтаном забили
вдруг откуда-то появившиеся горячие струи нечаянной радости,
эта радость волнами растекалась по всему телу от макушки до
пяток. Никто и не думал смеяться надо мной, каждый из них был
самим собой. Я ещё раз, уже спокойно, оглядел симпатичных мо-
лодых людей в военной форме и остановился на сидевшем на-
против меня капитане.

В другое время я бы удивился: почему в
таком возрасте, седые виски, а всего лишь капитан? Но не сей-
час. Он был самым симпатичным из них. Да нет – это был самый
красивый в мире мужчина. Клянусь – вся радость в купе лилась
от него. Сколько же это длилось минут? Секунд?

Вдруг он отнял
от книги взгляд и посмотрел на меня: его глаза смеялись так по-
нимающе и так по доброму, что мне стало совсем уютно и легко.
Он отложил на середину столика книгу и как бы указал взглядом
на обложку. Я посмотрел на неё «Переписка Рильке, Пастернака
и Цветаевой».

– О! – С восхищением вырвалось у меня. – Можно?
Он кивнул, но еще раньше мои руки уже схватили книгу и
быстро листали её. Я знал, что мне надо. Вот он, этот текст:
«Ату его сквозь тьму времён! Резвей
Реви рога! Ату! А то возьму
И брошу гон и ринусь в сон ветвей».
. . . . . . . . . . . . . . . .
...У меня к тебе просьба. Не разочаровывайся во мне раньше
времени. Эта просьба не бессмысленна, потому что поверив сей-
час про себя, на слух, слова «разочаруйся во мне», я понял, что я
их, когда заслужу, произнести способен. До это же не отворачи-
вайся, что бы тебе ни показалось.
Цветаева – В.Л. Пастернаку
22 мая 1926 г. Суббота.
Борис!
Мой отрыв от жизни становится всё непоправимей. Я пере-
селяюсь, переселилась, унося с собой всю страсть, всю нерастра-
ту, не тенью – обескровленной, а столько её унося, что надоила б
и опоила бы весь Аид. О, у меня бы он заговорил, Аид!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Здравствуй, Борис! Шесть утра, всё веет и дует. Я только что
бежала по аллейке к колодцу (две разные радости: пустое ведро,
полное ведро) всем телом, встречающим ветер, здоровалась с то-
бой. У крыльца (уже с полным) вторые скобки: всё ещё живу – с
тобой, утра и ночи, вставая в тебе, ложась в тебе.
Рильке – Цветаевой
Элегия
О, эти потери Вселенной, Марина! Как падают звёзды!
Волны, Марина, мы – море! Глуби, Марина, Мы – небо
Мы – тысячи вёсен Марина! Мы- жаворонки над полями!
Мы – песня, догнавшая ветер!
О. всё началось с ликованья, не переполняясь восторгом.
Мы тяжесть земли ощутили и с жалобой клонимся вниз.
Ну что же, ведь жалоба – это предтеча невидимой радости
новой.
Сокрытой до срока во тьме...

 Вот она – живительная влага на мою иссушенную душу. Я
глотал страницу за страницей как родниковую воду в жаркий день.
А потом я уже не листал книгу, а только держал её в руке, смотрел
в окно, но видел сидящую на берегу Марину, на коленях у неё бу-
мага, она что-то пишет и ветер рвёт из её рук исписанные листы.
А вот она усталая бредёт с полупустой продуктовой корзинкой и,
не выдержав в очередной раз соблазна, заходит в музей…

Мы уже
подъезжали к Ленинску, когда я спохватился.
– Простите, вам не пришлось больше читать…
– Ничего! У вас какие планы в городе?
– Определённо – никаких. Просто хотелось посидеть в кафе
и может что-нибудь раздобыть из книг, вроде этой.

Он пони-
мающе кивнул.
– Есть предложение – сначала зайти ко мне. Надеюсь, в моей
библиотеке найдется кое-что по вашему вкусу и заодно – пообе-
даем. В общем, приглашаю вас к себе. –
Он опять улыбнулся.


– Ну, если у вас есть такое, – я кивнул на сборник писем, -
принимается!


Вдруг я почувствовал, что кто-то аккуратно, почти нежно,
берёт меня изнутри и начинает смотреть всю мою жизнь – меня,
быстро-быстро перелистал меня как книгу, где вместо текста –
живые картинки. Сам смотрит и мне показывает. Почему же я
раньше себя так не смотрел: не по годам, а по своей значимости,
и не хорошей и не плохой, а просто – сущности. Я не обижаюсь.
Меня это нисколько не унижает – мне это полезно, но очень боль-
но – столько там моего незнания себя, незнания и от этого – не-
доброты. Ах, какой я оказывается неуютный человек, недобрый,
холодный.

А мы уже вышли из вагона, идём по платформе. У меня вну-
три всё дрожит и в ногах такая слабость – не идут и всё! Говорят
– гири на ногах – это точно, я остановился и не могу больше шагу
сделать.

– Знаете, я сегодня, наверное, не смогу к вам пойти… – го-
ворю ему и чувствую, что нижняя челюсть меня не слушается,
совсем онемела – не моя, нет её.

Он не удивился, махнул рукой на
дом через улицу:
– Вон мой дом, крайний подъезд от дороги, четвёртый этаж.
До встречи! – Сказал приветливо и сбежал по лестнице вниз.

Я кое-как сошел по ступенькам. Какие уж там магазины,
кафе. Останавливаю проходящую мимо молодую женщину:
– Скажите есть здесь какая-нибудь библиотека?
– Вон за теми домами, рядом со столовой, – и показала в ко-
нец улицы, – до конца и сразу налево.

Больше всего мне сейчас хотелось лечь в постель и закрыться
с головой одеялом, чтобы меня никто не видел. Но кровать моя за-
конная далеко. Остаётся только стоять у книжной полки с книгой
в руках и никому не будет до меня дела. Как черепаха дополз я до
библиотеки. Она на первом этаже с большими окнами-витринами
для гастронома. В торговом зале с деревянным барьером – книго-
хранилище, а в складских помещениях – маленький читальный
зал.

В читальном зале полумрак, оконца под высоким потолком,
затененные с улицы деревьями, почти не пропускают солнечного
света, поэтому на каждом столике стояла настольная лампа с зе-
лёным стеклом. За столиками никого не было, тихо и прохладно.
Я взял подшивку каких-то иллюстрированных журналов и чуть
не со стоном повалился на стул в самом дальнем углу зала. Я по-
ложил перед собой журналы, включил свет лампы, закрыл глаза и
надолго замер в блаженном покое. Это отличное убежище, такой
знакомый запах книг, журналов, в душу должен вернуться ком-
форт, я как раненое животное ползу, где мне будет легче, хорошо.

Эти книги своей атмосферой обволакивали меня с детства: дома,
в институте – я рос, менялась вокруг обстановка, но не менялся
я. Как же это так получилось, что всю жизнь заглядывал в книги,
а в себя – нет?

Мы не замечаем, как выпадает в осадок на дно жизни го-
речь забвения, превращаясь со временем в камни забвения. Чем
их становится больше, тем меньше жизненного пространства. И
приходит время полить камни забвения живой водой воспомина-
ния –выпущенной на волю кровью своего организма. Трудное и
опасное это дело… Не все, конечно оживут, многие рассыпались
в прах, о них и речи нет. Оживут камни – воспоминания. Ожив-
шие камни – воспоминания мгновенно срываются и летят, как
пушечное ядро. Траектория их полета не предсказуема, все они
– не заживающиеся раны, а самые больные из них – это неожи-
данно ожившие и поэтому – внезапные. Не сам я, а кто-то другой
их оживляет… Последний камень-камушек был самый горячий.
Ниагары не хватит остудить его. Он снёс начисто самую лучшую
часть меня. Поэтому живая вода – это фонтаном кровь из моего
сердца…

Опять зализывание ран?.. Стоп! Зализывание чего? Ран…
Каких? Тех, что набрался в командировке? Нет. Там, в вагоне про-
мелькнуло во мне что-то больное и очень раннее, застарелое…
Зализанное, но не зажившее. Вот почему мне было так плохо: в
первый раз кто-то сдунул с меня это обезболивающее облачко
моей привычной защиты. Ох, вот это улов сегодня! Кажется, я
становлюсь рыбаком: в самого себя забрасываю сети… Но что
это за облачко? О, не благодаря ли ему я всегда был прав? Мне
жена не раз говорила: ты всегда себя оправдаешь! Значит моя пра-
вота – только в моих глазах? А на самом деле – что? Всё не так? У
меня опять почернело перед глазами, озноб, тошнотворный запах
мышей и плохо проветриваемого помещения…

Всю жизнь я прятался в эти удобные интеллектуальные гро-
бы: читальни, театры, клубы – какой эрзац! Вот оно: выплыло мое
застарелое – женщина с ребёнком. Мальчику лет десять, один-
надцать, тихий такой, видно насмотрелся материнского горя! А
женщина не молодая и очень усталая. Она уехала от мужа. Жить
негде, денег нет, работа будет только с сентября – учительница.

Ей посоветовали поработать летом в моем пионерском лагере, а
я не принял её – мне рекомендовали мужчину: в работе с детьми
надёжнее…

Молча выслушала мой отказ. Только и сказала: «А я
думала, начну у вас с чистой страницы…» Смена давно началась,
все лагеря кадрами укомплектованы – куда теперь она пойдёт? В
спешке я пробежал мимо неё, она сидела в ожидании попутной
машины в город.

Я был такой занятой, беспристрастный: инте-
ресы дела превыше всего! Лица её уже не помню, только глаза
грустные. И у мальчика – очень грустные глаза. Я не чувствовал,
не видел, не слышал чужую боль – слишком благополучен был:
молод, любящая, всё прощающая жена, интересная работа… Вот
это и есть мои гири на ногах. Да и не только это.

Вдруг рядом с собой я услышал голос молодой библиотекар-
ши.
– Он сначала долго спал, а потом стал включать и выключать
лампу. Никого нет, я одна и боюсь к нему подойти.

Только сейчас я сообразил, что мой палец лежит на кнопке
выключателя лампы и периодически нажимает на него. Но уди-
вился я ещё больше, потому что рядом с библиотекаршей стоял
мой вагонный спутник – капитан. Сейчас он был в белой рубашке
и светлых брюках. Он смотрел на меня и улыбался, а потом пред-
ложил:
– Давайте выйдем на воздух, покурим…
– Да, конечно…

Мы вышли на улицу. Он протянул руку и назвал себя – Нико-
лай Петрович, я тоже назвал себя.
– Я принёс книгу сдавать, а Нина решила, что вы – пьяный.
Смеётся Николай Петрович. Я тоже засмеялся.
– Сколько сейчас времени? – спросил он. Я посмотрел на
часы.
– Ого! Скоро отходит мой автобус…
– Тогда сделаем так, – решительно сказал Николай Петро-
вич.

Он отстегнул ключ от связки и протянул мне. – Это от моих
хором, приезжайте в любое время. А по воскресеньям – обяза-
тельно! И кто первый приедет – сразу готовит яичницу. И поболь-
ше! – Нажимая на о-о, смеялся Николай Петрович.

Автобус, казалось, только меня и ждал: за мной сразу закры-
ли двери и мы поехали. Ехали весело, без остановок, не то что в
прошлый раз. Когда я прилетел. И автобус был другой – мягкий с
багажными сетками под потолком. На передних сидениях устрои-
лись женщины. На свободных креслах и багажных сетках лежа-
ли их вороха пакетов и узлов из универмага, сумки с продуктами
женщины держали на коленях.

На задних сидениях кучковались
весёлые мужчины, там то и дело летела на пол очередная опу-
стошенная бутылка, слышалась громкая речь, чаще проскакивал
мат, а потом они закурили. Женщины не возражали, были убла-
жены покупками красивой импортной одежды.

Я сидел в сере-
дине салона, утонув в мягком кресле с высокой спинкой, внешне
бесстрастный, но все мое существо было не здесь, оно ликовало,
пело и парило, где-то над автобусом, я обнимал всю степь, у меня
была своя причина радоваться: я сегодня встретил Человека! Од-
ним своим появлением он перевернул моё сознание. Меня тянет к
нему, как подсолнух к солнцу. Я нашел его, как находят себя. Кто
он? Почему он такой? Не знаю, ничего не знаю, но он есть и вот
почему мне сейчас так хорошо.

         «… ПРЕДСМЕРТНОЕ ПИСЬМО…»

Раз-два и мы уже доехали! Я быстро поднимаюсь в свой
номер, и новый сюрприз: прямо перед собой вижу сидящего на
моей койке Толстогубого. Навалился спиной на стенку, разбро-
сал на моей койке свои длинные ноги, руки в карманах и спит.
На своей койке сидит, ссутулившись, мой сосед, обхватил руками
склоненную голову.

– Э, да вы пьяные все, господа, – шутливо пропел я. Толсто-
губый приоткрыл глаза.
– А, Печорин, – пробормотал и снова закрыл глаза.
– Почему Печорин? – удивился я. – Я не врывался в жизнь
мирных контрабандистов… А? Почему? – не отставал я от него.
Тот невразумительно пробормотал: «Им виднее…»

– Читал? – спросил меня мой сосед, показывая на листок
бумаги, лежащий на его коленях. Только теперь я понял, почему
сидел он в такой неудобной позе – он читал. Я взял этот листок в
клеточку из школьной тетради, исписанный с двух сторон плохо
разборчивым подчерком, нашел наиболее ясные строчки: «… ты
была для меня всё: жена, ребёнок, мать, друг, товарищ – это на
Земле. А, поднимая глаза в небеса, я видел там тоже тебя. Ты для
меня была свята! Я любил тебя языческой любовью с её языче-
ской одухотворенностью…»

– Ой, – вырвалось у меня, – это нельзя читать! Это чьё-то
письмо?
– Да, – сказал мой сосед, – предсмертное.
– Что-то случилось с автором письма?
– Он перерезал себе горло! Теперь всем можно читать. Очень
полезно…
– Вы с этим человеком в один день приехали сюда. Навер-
ное, помните – бывший учитель, – вдруг сказал Толстогубый со-
всем не пьяным голосом.
– На его месте должен быть я, – загадочно сказал сосед.
– Кому ты нужен! – Презрительно ответил Толстогубый, по-
дошел, забрал письмо и вышел из квартиры.


Я вспомнил того, кто говорил в автобусе: «Мы все обломки
кораблекрушения». И как там, в степи, опять чувство опасности
подкатило к сердцу и заставило его замереть, а потом сильнее за-
биться. Интуитивно я сунул руку в карман и зажал в пальцах клю-
чик.

– Он сломался! Рухнул его кумир. Романтики – все идеали-
сты! – Опять загадочно улыбаясь, сказал сосед. – Он разговарива-
ет с нами оттуда. Он предупреждает вас. А меня зовёт к себе…
– Видно, эта женщина была его последним спасательным
средством, – механически сказал я. Мне становилось совсем пло-
хо, опять ноги…
– Она всегда была единственным стержнем его жизни. Она
была в центре его мироздания, другого Бога у него не было. Ро-
мантик!
– Это наша общая беда, сказал я после паузы и добавил, – со-
гласитесь – подло вот так трясти по людям последнее, что было
свято для человека! Я имею в виду письмо, зачем он его принес?
– У него такая тактика – спровоцировать человека на неожи-
данный поступок.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, слабый на краю пропасти бросится в пропасть, а силь-
ный – будет сражаться. Но тогда будет ясно, в чем его сила.
– А какова будет судьба письма?
– Оно скорее всего не дойдет до адресата… Далось оно вам!
О себе думайте…

Да, подумать стоило. Это, конечно, подлый удар – ниже по-
яса. Таким слона свалишь… Но рука Провидения их опередила
– послала мне Друга – сегодня я уже не тот, что вчера.

Сегодня
я побывал в самой высокой точке траектории полёта моего Духа
– всего лишь чуть-чуть прикоснулся к нему и опять вернулся в
свою раковину, но я уже не тот, что утром уезжал на мотовозе.
Спасибо! Спасибо! Спасибо! – благодарил я ключик, держа его
на ладони перед собой. Но он вдруг выпал у меня из руки на пол.
Это не укрылось от моего соседа.
– Ха, – сказал он с кривой улыбкой – она ему уже и ключ
дала.… Любят таких бабы!

                ЧАСТЬ ВТОРАЯ
                ВОИН

…Как грустны объятия царей
в парче золотой. Цари не доживают
до старости. Царская чета в преклон-
ном возрасте – только в сказках…


Ленинск – это даже не город, а обычный закрытый военный
городок. Масштабами побольше, да значимостью не сравним –
как-никак космические ворота страны. Я обошел его вдоль и по-
перек меньше чем за час. Узнал, что есть большой кинотеатр, дом
офицеров, кстати, с библиотекой и большим светлым читальным
залом, плавательный бассейн, спортивный комплекс, универмаг
и ещё несколько разных магазинов. Было воскресенье. Неделю я
выдержал, хотя и с трудом. Наш начальник отдела отличался осо-
бым стилем в работе: он много суетился, шумел, издавал много
численные приказы, один исключающий другой. Окончательно
растерявшиеся подчиненные совсем не знали за что хвататься.
Он награждал их выговорами, в воспитательных целях демон-
стративно взваливал все на себя и пытался тащить один за всех.
Со стороны это была кипучая деятельность, но с нулевым резуль-
татом. Вот это я и решил рассказать Николаю Петровичу, когда
пришел к нему. Он был дома и уже ждал меня. Звонка не было, я
сам открыл дверь ключом. Николай Петрович вышел ко мне на-
встречу так, словно мы расстались только вчера. Улыбающийся,
поздоровался:
– С мотовоза? – спросил он.
– Нет, автобусом, знакомился с городом.
– Здесь есть несколько монументальных работ, видели?
– Нет, не успел.
– Проходите к комнату, осваивайтесь, я сейчас. – Ушел на
кухню, оттуда по-домашнему вкусно пахло.
Я прошел в комнату. У меня на новом месте так: либо мне
сразу хорошо. Либо я с трудом привыкаю. Здесь мне понравилось
сразу. Балконная дверь была открыта, ветерок слегка шевелил за-
навески, в комнате было прохладно, хотя кондиционер не рабо-
тал, не было надоевшего жужжания. И – книги. Их было так мно-
го вдоль обеих стен, что казалось, комната состояла из потолка
и книг. Я, конечно, кинулся изучать корешки книг. Запах старых
книг волновал меня, а названия книг приводили в восторг.
– Платон! Флоренский! Лосев! – Кричал я, потеряв всякий
контроль над собой, – Чижевский! Циолковский! Фёдоров… Со-
ловьёв… –
Теперь я уже тихо стонал, произнося авторов и еще не веря
своим глазам, что эти книги передо мной.
– Откуда у вас эти книги? Это же – спецхран…
– Из частных собраний, конечно, видите – все очень ветхие,
многие заново переплетены…
– А дальше целая рубрика «оккультная литература». Это что-
то с магами связано, да?
– И с магами – тоже, – смеётся он.
– Кто же вы по специальности?
– Электронщик…
– Так зачем вам всё это? О, здесь даже книги на иностранных
языках… Владеете?
– Время такое – надо это всё знать. В училище учил англий-
ский с упором на техническую литературу, к сожалению…
– Лесков… А, знаю: «Аленький цветочек» и «Детство Ба-
грова внука», – вспомнил я. – И Гёте – рядом, странное соседство
книг…
– Да, Лесков, – подтвердил мой друг, – всё не так просто… А
из Гёте вышла вся антропософия, правда сам он в этом не вино-
ват. Штайнер удружил, – усмехнулся он.
– Да, вот и Штайнер есть, – говорю я, – и всё это – ваше?
– задаю я совсем уж дурацкий вопрос, мне как-то всё ещё не ве-
рится…
– Пока ещё моё, – улыбается мой друг, – предлагаю тайм-
аут.
– Самое время, – соглашаюсь я, – у меня уже всё плывёт
перед глазами.
– Пировать будем здесь! – сказал он и придвинул маленький
столик к дивану. – Оставайтесь там, а я сяду на стул.
Он быстро накрыл стол, перенёс из кухни тарелочки с наре-
занной зеленью, хлебом и разлил суп по тарелкам. Потом показал
глазами на начатую бутылку водки, молча спрашивая – как?
– Немножечко, – сказал я. Появились рюмки-напёрстки. Мы
выпили и налегли на суп, который, кажется, был грибной из па-
кетов.
– Зато на второе – натуральная жареная картошка – делика-
тес! – гордо объявил друг. Вот, что так ароматно пахло на кухне!
– У меня же в сумке есть банка зелёного горошка, – вспом-
нил я.
– Вечером - на – ужин – с яичницей, – как аппарат Морзе
вдруг передал он и лукаво посмотрел на меня.
– Ужинать я буду в гостинице, – грустно напомнил я. Мы
опять мощно заработали, теперь уже вилками.
– Давно не ел такой вкусной картошки, – сознался я.
– Опыт! – подчёркнуто солидно произнёс он.
– Теперь – чай! – сказал я.
– Есть ещё холодный компот, – соблазняющее произнёс он.
– Нет, чай, – настаивал я.
Пока он собирал тарелки и ходил за чаем, я увидел, что сбо-
ку шифоньера на полочке рядом с крупной фотографией головки
маленькой девочки сидит кукла чем-то похожая на эту девочку.
У них была одинаковая прическа, высокий лоб, открытые гла-
за и овал лица, только губы на фотографии улыбались лукавой
улыбкой, но зато квадратный вырез сарафана на груди был один к
одному. Куклу можно было принять за скульптурный портрет де-
вочки с фотографии. Такие куклы обычно долго хранятся за дет-
ские воспоминания их владельцами и обычно бывают им очень
дороги. Но рядом ещё висела скрипка со смычком и не маленькая,
детская, а самая настоящая взрослая со следами свежей канифоли
под струнами.
– О, у вас скрипка есть… Играете?
– Да, она у меня от мамы, была способной скрипачкой… и
меня учила с пяти лет сразу на двух инструментах, я закончил
музыкальную десятилетку по фортепиано и скрипке.
– Ваша мама была профессиональным музыкантом?
– Да, она закончила консерваторию, а потом – университет,
преподавала литературу. Это она привила любовь к книгам и нау-
чила разбираться в литературе.
– А ваш отец – тоже гуманитарий?
– Нет, он был преподаватель физики. Очень хотел, чтобы я
пошел по его стопам – мне легко давалась математика.
– Так как же вы стали офицером – воином? – удивился я, – из
такой-то семьи!
– Время такое – надо быть воином. Правда, воином можно
быть везде, а я по молодости думал, что воин только в армии, не,
везде, но в армии – особенно, потому что армия – страшная сила,
если она не служит добру.… Вот… фортепиано отправил доче-
ри, а скрипку – она пока у меня, сейчас играю на ней часто, чем
подчёркиваю свою нетипичность, – усмехнулся он, посмотрел на
скрипку, – а передать её дочери надо обязательно – это моё заве-
щание. Библиотеку – как придется, но скрипку – обязательно! – и
с какой-то надеждой посмотрел на меня.
Я не поверил своим глазам, когда взглянул на часы – так бы-
стро пролетело время!
– До отхода автобуса остался час, я опять не успел пройти по
магазинам. И опять приеду в гостиницу без бутылки, а это выше
понимания моего соседа!.. – тяжело вздохнул я. Мы оба рассмея-
лись.
– Что-нибудь возьмёте с собой почитать? – Друг указал гла-
зами на книги.
– А это возможно?
– Книги существуют, чтобы их читали. Советую для начала
взять вот эту... и это…, – он вытащил две небольшие книжечки
в старом переплете, – но можно и ничего не брать, а приезжать
сюда каждый день и читать здесь. Вдвоём веселее…
– Спасибо, –
От счастья у меня перехватило голос.
Уехать мне было не суждено. Когда я с книжками прибежал
на остановку, ни автобуса, ни людей там уже не было – я опоздал.
Правда, потом выяснилось, что он ушел намного раньше свое-
го расписания. Обескураженный, вернулся к другу. Он встретил
меня, весело смеясь.
– Это здесь случается довольно часто, – успокоил он меня.–
Не выдерживают расписания. Завтра вместе поедем на мотовозе.
И будет зелёный горошек с яичницей на ужин, – лукаво напомнил
он.
Теперь мы уже весело оба смеялись. И нам было хорошо:
впереди был остаток длинного, летнего дня, потом вечер, а потом
– ночь. В общем, целая вечность.
Послонявшись немного по квартире, я изъявил желание пе-
ремыть посуду на кухне. Но друг резонно заметил, что куда луч-
ше для меня использовать это время для чтения. Мне только того
и надо – я сразу же нашел удобное место в комнате и погрузился
в чтение одной из книг, что были им даны мне с собой. Содер-
жание оказалось для меня настолько необычным, а язык – столь
трудным, что я по несколько раз перечитывал одну и ту же фразу
Я буквально штурмовал каждый абзац. Мне становилось уже не
по себе.
– Трудно? – Участливо спросил меня друг. Он стоял рядом со
мной и ласково смотрел на меня.
– Это основы мироздания – сама по себе штука сложная, да
еще в переводной литературе, а здесь вообще – сплошь подстроч-
ный перевод. Терпение надо адское, чтобы читать, но без этого
– нельзя. Спешить с этим чтением не надо. Главное – понять, по-
чувствовать, о чём идет речь.
– Да уж, конечно, не о марксизме-ленинизме.
Пробурчал я, и мы весело рассмеялись. И моё неудоволь-
ствие сразу улетучилось.
– Так о чём там идёт речь? – спросил меня друг. Я как перво-
классник на уроке чтения начал что-то выжимать из себя по сло-
гам. Неожиданно друг остался мною очень доволен. Мы с ним
ещё раз быстро прошлись по прочитанному мною тексту, и я по-
веселел.
Зато с моим другом стало происходить нечто обратное: он
все больше хмурился и становился печальным. Он сидел за сто-
лом, обложился книгами – и что-то писал. Я заметил, он всё чаще
бросает тревожные взгляды на окно. Там разгорался красивый за-
кат. Огромный диск усталого за день солнца все ниже опускался к
горизонту. В это время легкий гул, уже ставший мне привычным,
поднимающейся ракеты, долетел до нашего слуха. Далеко в степи
был произведён очередной запуск.
– Они торопятся! Время зря не теряют. – Больше себе, чем
мне сказал мой друг. – Ну, что же, мы тоже не будем сегодня спать
– поможем солнышку! –
И встал из-за стола. Он был торжественен, собран и реши-
телен. Глядя на него, я подумал, возможно вот так же выглядят
люди, идущие на свой самый последний бой. Они хорошо знают,
за что они идут в этот бой.
Не спеша, своим глуховатым голосом, он сказал:
– Близится необыкновенная ночь! По очень древним учени-
ям сегодня Дух Солнца после захода опускается в ад. Чтобы не на
жизнь, а на смерть сразиться с огромным чудовищем, и, победив
его, вновь возродиться, и утром следующего дня, обновлённым,
начать свой новый солнечный год. В эту ночь все посвященные
встают в одну невидимую цепочку – от самых высоких косми-
ческих душ до самых маленьких, только ещё пробуждающихся,
душ на Земле, чтобы помочь Солнцу в его святой борьбе. Соглас-
ны ли вы, мой друг, занять место в этой цепочке? Если – да, то вот
вам моя рука – она всегда будет с вами!
Я молча встал, подошел к нему и протянул свою руку. Наши
руки соединились. И ничего театрального не было в этом, потому
что я почувствовал, как через наши руки в моё сердце стала вли-
ваться энергия его сердца. Мы радостно улыбнулись друг другу и
опять каждый сел на своё место.
Для меня это был свершившийся акт таинства дружбы. Те-
перь я знал, чему буду учиться у своего друга. Потом мы ужинали
на кухне. Комнатка очень уютная, но не больше чем на три чело-
века. После ужина долго пили чай. За чаем, мой друг подробно
рассказывал мне о забытых теперь мистериях древнего Египта, о
сложных и очень опасных ритуалах посвящения новичков в уче-
ники. В этих рассказах мой Друг открылся мне ещё одной свер-
кающей гранью – литературной. Я слушал его, затаив дыхание
– откуда он брал такие краски, слова, в деталях описывая мне эти
картины, словно сам ко всему прикоснулся, всё видел и шел по
головоломной тропе неофита.
Потом мы вернулись в комнату к своим занятиям. Через не-
которое время я начал клевать носом. Друг расстелил постель на
диване. С ближайшей книжной полки опустил небольшую лам-
почку в металлическом абажуре на раздвижном кронштейне,
включил его и сказал, что читать можно и лежа на диване. Я тут
же разделся, перебрался на диван в небольшой уютный круг света
от лампочки. Друг включил свою настольную лампу и выключил
верхний свет. Всё остальное я помню в полудрёме. Через каждый
час он выходил на балкон, подолгу смотрел на звёзды. Прислу-
шивался к чему-то или считывал свои мысли по звёздам? Потом
садился на своё место и начинал быстро писать. В это время от
него шла такая сосредоточенность, такая духовная полнота, он
так плотно наполнял этим состоянием комнату, что, казалось, раз-
разись сейчас любой ливень с ураганным ветром, в наши раскры-
тые окна и дверь не влетит ни одной капли и не шевельнётся ни
одна занавеска…
Я читал. Дойдя до конца страницы, я убирал голову от света,
немного давал отдохнуть усталым глазам и всякий раз неполным
взглядом видел в сплошной темноте на противоположной стене
в том месте, где скрипка, кукла и фотоаппарат, ровное бледно-
голубое сияние почти до самого потолка. Поозиравшись, не по-
ворачивая головы, я заметил над некоторыми книгами тот же сла-
бый свет на грани ощущений. Почему я раньше этого не замечал?
Дома тоже есть книги… Комната, слегка покачиваясь, неслась
вверх, всё время увеличиваясь в размерах, вбирая в себя звёзды,
туманности и млечный путь… Всё вместилось в моё сердце…
Помню миг: одним большим шагом сверху вниз я вернулся в эту
комнату, на этот диван, к самому себе…
Когда заалела полоска неба над горизонтом на востоке, я
кажется, всё-таки уснул, мне не хватило силы воли. Очнулся и
услышал с балкона не сильное щебетание просыпающихся птиц.
В комнате было совсем светло, но солнце ещё не вставало. Моя
лампочка горела, желтого круга от неё на постели уже не было:
напирающий через окно белый свет растворил его, сделал неви-
димым. Только малую часть его оставил вокруг лампочки вну-
три железного колпака. Балконная _______дверь открыта. Легкая ажур-
ная занавеска откинута на подоконник, ничто не мешает литься
в комнату прохладе раннего утра. В коридоре деликатно звякнула
осторожно опускаемая на пол штанга, потом в ванной приятно
дождём зашумела из душа вода. Наверное, я снова немного задре-
мал, когда открыл глаза, мой друг уже в халате, с мокрой головой
неподвижно стоял на балконе, спиной ко мне. Я тоже вышел на
балкон.
Как шкварчит, разбрызгиваясь, масло на сковородке, когда
в него попала вода, так яростно в кронах деревьев под балконом
стоял галдёж окончательно проснувшихся, снующих с ветки на
ветку, прихорашивающихся, на все лады без конца чирикающих
воробьёв. Только на юге я слышал такой неистовый гомон птиц
по утрам, в короткие минуты утренней прохлады. Перед горячим
мучительно длинным днём изнуряющего солнца они спешили на-
сладиться жизнью. Небо на востоке уже не алело, оно всё больше
наливалось расплавленным золотом. Вот-вот должно было пока-
заться солнце. Лёгкий ветерок приятно обвивал мою кожу. Вни-
зу из подъезда группами и по одному выходили на работу люди.
Где-то за школой проехала машина. Весь мир вошел в меня. Я
стал трёхэтажным: далеко внизу у моих ног – люди и деревья,
высоко-высоко в небе, на уровне моего сердца – только птицы и
ветер, а ещё выше – мы с Другом. Но только я представил его об-
раз – он тут же взмыл и исчез, в недосягаемой мной вышине. И
объяла меня Тишина: замолчали птицы, замер ветерок в листьях,
не слышно людских голосов – на краю Земли и Неба появился
золотой ободок Солнца. Лучезарное светило торжественно стало
подниматься над горизонтом.
Невозможно было оторвать от него взора. Я всматривался до
фиолетовых солнц в глазах. Они стали один за другим срывать-
ся с ослепительно сияющего диска. Мои ресницы сами плотно
сомкнулись, но всё равно я видел, как одно из солнц сиреневым
сгустком устремилось ко мне. Растягиваясь в большого человека.
Вот он уже стоит около меня, совсем рядом, одетый в широкую
сиреневую мантию и непонятный головной убор. Человек-воздух
стоял там, где должен стоять мой Друг, рядом, но в то же вре-
мя так далеко, что между нами поместится весь мир – это дру-
гое измерение другого фиолетового мира. Руки-Лучи Человека
достигали Солнца. Они были Музыка и Свет. Не знаю, сколько
мгновений это длилось. Когда вернулось моё обычное зрение, я
открыл глаза - натолкнулся взглядом на каменного истукана – это
был мой Друг. Секунду назад он был весь каменным, серой цель-
ной мелкозернистой глыбой, даже не отшлифованной. Но через
секунду его голова, руки, каждая складка халата ожили, он весь
враз вышел из камня и стал теплым телом, мягким ворсом хала-
та и легким не заметным для глаз дыханием. Наверное, это всё
мне померещилось после фиолетовых видений?.. Я смотрел на
своего Друга во все глаза: теперь он мне казался выше, крупнее,
скульптурнее. Его губы пели, глаза заливало расплавленное золо-
то Солнца. Когда нижний край солнца оторвался от горизонта, и
оно огромное зависло над нами, мой Друг простёр к нему руки и
раздался клёкот орла: – Здравствуй, Отец!
Я усиленно замотал головой, прогоняя наваждение. Через
минуту мой Друг был такой как всегда. Повернувшись ко мне, с
улыбкой спросил:
– Вы слышали голос перед восходом?
– Слышал одну Тишину, – признался я.
– Ничего, в следующий раз обязательно услышите.
Завтракали молча, каждый думал о своём. Мой Друг был уже
в полной офицерской форме, казался немножко чужим. Мысли-
видения сами лезут мне в голову…
Вдруг я услышал мамин голос: …
– …подожди, не рассказывай… –
…В родительском доме на кухне мама что-то разогревает
на газовой плите. Они провели газ?.. Она аккуратно причесана, в
красивом платье, говорит отцу в открытую дверь на веранду: «По-
дожди, не рассказывай, я все равно отсюда ничего не слышу…»
– Она недавно вставила зубы?.. Отец на веранде сидит за столом,
в ожидании завтрака заваривает чай в большом фарфоровом чай-
нике с фиолетовыми цветами. Он в теплой рубахе с закатанными
рукавами и в тёплых трикотажных штанах. Постарел
…В гостинице в нашей комнате тихо, на кухне никого нет,
моя койка пуста. Сосед спит на своей, простынь сбита в ногах…
Ему можно ещё целый час спать…
…Я хочу увидеть жену и свою квартиру, но у меня ничего
не получается. Какая-то плотная стена, которую я не могу про-
бить…
…Да был ли я сегодня вообще на балконе? Выходил ли на
балкон? Может, увидев Друга на балконе, снова уснул и благо-
получно проспал на своём диване, пока Друг заботливо не скло-
нился надо мной и не выключил уже не нужный свет? Но ни один
рассвет уже потом так не проникал в меня…
Уходя из квартиры, Друг прихватил с собой пакет с остатка-
ми пищи. Я подумал, чтобы выбросить мимоходом в мусорный
ящик. У меня в руках сумка с книгами. Только мы вышли из подъ-
езда, здоровенная овчарка бросилась к нам. От неожиданности
я сделал шаг назад и замахнулся сумкой. Но барбосина даже не
обратила на меня внимания. Добежав до моего Друга, останови-
лась как вкопанная. Вертя своим мощным грязным хвостом, как
пропеллером, умильно уставилась на него. Он молча развернул и
положил под деревом свой пакет.
– Обычная здесь история: хозяева уезжают и бросают собак,
а те не хотят никому больше принадлежать и дичают. Так что пси-
на голодная, но свободная. – Указал глазами на овчарку.
– Да, знаю, это испытанный способ сохранить свою незави-
симость, – пошутил я.
– Но ведь – дичают…, – грустно повторил он.
Шли к мотовозу молча. Не было сказано ни одного слова.
Внутри меня сам собою шел разговор. Человек для собаки был
Богом, но без него она стала свободной. Человек, познав Бога
умом, познал своё одиночество. И это животное, и этот человек
больше не стремятся к своему Богу, предпочитают сосущество-
вать с ним на расстоянии. Цена этому – одиночество. Уже на плат-
форме, Друг ясно посмотрел на меня, желая прекратить мои мыс-
ли, сказал:
– Мы ездим своей группой, кто-нибудь всегда приходит по-
раньше, занимает места, так что в купе все свои, можно свободно
общаться.
Он представил меня своим друзьям неожиданно очень се-
рьёзно:
– Знакомьтесь, –
В купе были все те же молодые лейтенанты, с которыми я
ехал первый раз в Ленинск. Они дружелюбно улыбались, пожима-
ли мне руку и называли себя. С первого раза я редко запоминаю,
как кого зовут. Запомнил, что моего ранее знакомого лейтенанта
зовут Сергеем, еще двоих – Олегами. Олег большой, и Олег ма-
ленький – шутили они. Имена двух других – совсем не запомнил.
Все точно так же были с книгами и читали. Я тоже раскрыл свою
книгу. Кто-то уже пересел напротив Николая Петровича, задал
ему какой-то вопрос. У них пошла тихая беседа. Потом это место
занял другой лейтенант. И так – всю дорогу. Оказывается, это у
них называется – консультации на ходу. Когда дошла очередь до
меня, я тоже задал свой вопрос и получил такой же обстоятель-
ный ответ. У моего Друга была редкая способность говорить с
каждым собеседником, как с единственным. Его хватало на всех.
После работы я снова уехал к Другу и так ездил всю неделю,
даже не заходя в гостиницу.
Протоптав дорожку на квартиру моего Друга, я уже не мог
обходиться без него больше одного дня. Быть с ним рядом, слу-
шать его глуховатый голос, видеть его спокойное лицо стало моей
потребностью. Если же я после работы не еду к нему, а остаюсь
ночевать в своей гостинице, то с вечера занимаю горизонтальное
положение на койке, руки забрасывая за голову, и закрыв глаза,
стараюсь вспомнить наши разговоры: его ответы на мои вопросы,
интересные рассказы по самому различному поводу и всегда нео-
жиданные. Мне кажется, что если я вот так с закрытыми глазами
представляю себя в его квартире, то сразу вижу дома ли он, чем
сейчас занимается – играет ли на скрипке, стоя лицом к портрету
дочери, пишет ли что-то, углубившись в себя, или ночью стоит на
балконе и подолгу смотрит на звёздное небо.
У меня такое ощущение, что этот человек был всегда в моей
жизни, только я не могу пока точно сказать – кем и когда. Может
– друг, которого я любил, и которому подражал в детстве? Может
– тот юноша-поэт, дружбу которого со мной я очень ценил? Или
мой старый школьный учитель по литературе? А может – врач?
Не знаю, потом разберусь – они все вместе. Не поддаться его оба-
янию – невозможно. Оно так сильно, что сразу делаешься его ча-
стицей, влетаешь в него, как в другой мир и видишь и смотришь
на все его глазами. Кто Ты на самом деле, я не знаю, мне не важно.
Я люблю ТЕБЯ – ТАК и ТАКОГО. Я вот ТАК люблю. Я объясняю
не ТЕБЯ, а мою любовь к ТЕБЕ.
Вот он рассказывает, как у него появилась семья.
– Учительница русского языка и литературы двадцати восьми
лет приехала к нам с ребёнком лет трёх-четырёх. Направили пре-
подавать вон в ту школу. – Мы сейчас проходили через её двор. –
Сокрушалась, что книги свои не смогла привезти. У меня соседка
в этой школе работает, жена майора, вот она и привела свою кол-
легу ко мне, книжнику. Я только-только приехал со службы и на
скорую руку готовил что-то поужинать. Я тогда играл в местной
волейбольной команде – спешил на тренировку. Соседка к себе
ушла, я на кухне, а она как подошла к книжным полкам так там
и затихла, словно её нет. Через несколько минут захожу в комна-
ту, пригласить её разделить со мной трапезу и вижу диво-дивное:
прильнула женщина вплотную к книгам, руки разбросаны, слов-
но улететь хочет, и то ли поёт, то ли молитву творит, а сама – све-
тится! Я часто вижу ауру людей, но такого чистого спокойного и
ясного свечения ещё не встречал. Редко залетают на Землю такие
люди-птицы! Оставил ей ключ в дверях, а сам в спортзал…
Это их первая встреча всё и предрешила – они были птица-
ми из одной стаи. Ещё пару раз она была у него в гостях, уже с
дочкой.
– Очаровательная дочь, – сказал он о девочке, – мы сразу
полюбили друг друга, и перешли на «ты», – Коленька, я тебя так
люблю! – сообщила мне на ухо в первую же встречу, обняв за
шею ручонками. И подарила вот эту, самую любимую её куклу.
Он взял под портретом девочки куклу, посадил её на свою правую
ладонь как живого ребёнка, и, придерживая левой, осторожно
перевернул на спину. Кукла закрыла глаза, и из груди её вырвал-
ся вскрик. Медленно, не спуская с неё глаз, он проделал это еще
и ещё раз. Охваченная созидающей энергией его рук, осиянная
светом любви, льющегося из его глаз, ожила кукла! На его руках
сейчас лежал и счастливо смеялся живой ребенок. И вот мы уже
все втроём улыбаемся, и я тоже протягиваю руку и с нежностью
касаюсь пальцами теплого детского тельца.
– А потом я пришел к ним с цветами, они жили в комнате
уехавшей учительницы, – сказал он и посадил куклу на место,
– с цветами и предложением, чтоб нам больше не расставаться,
а жить вместе. «Ладно!» – согласилась дочь, кивком головы. А
мать улыбнулась: «Подчиняюсь». Будем жить у Коли, – уточнила
дочь, – там есть телевизор! Немного подумав, добавила и холо-
дильник.
– Вот, – тепло улыбнулся мой Друг и тут же перевёл разговор
на другую тему.
В следующий вечер после ужина на кухне, уже закончили
пить чай, он вдруг прервал молчание и задумчиво спросил самого
себя:
– А могло ли быть всё по-другому?
– Что именно? – не понял я.
– Закончил с отличием училище, спортсмен, член партии,
направлен на перспективный полигон. До Академии - рукой по-
дать! А какой жених был завидный – только выбирай! – И вдруг
рассмеялся.
– На первом же вечере в Доме офицеров обворожил дам всех
возрастов. Я там не только танцевал, но ещё и сам пел и аккомпа-
нировал кому-то. А тут ещё моя способность лечить руками – она
в училище открылась у меня. Если я долго не играю на скрипке,
руки у меня начинают скучать. Живут сами по себе. Тогда даже
бокс не помогает. Танцую с одной худощавой, нервического скла-
да женщиной: разодета в пух и прах – чего только на ней нет из
украшений, того и гляди уколешься. Говорю ей:
– У вас не всё в порядке с лёгкими.
– Я-то знаю, – отвечает она, – а вот вы как узнали?»
– «Руки такие», – говорю ей.
– А лечить можете?
– У вас само пройдёт, если уберёте источник раздражения…
Та сразу завелась:
– Это всё свекровь!
– Вам надо срочно жить отдельно. У вас другого выхода нет,
или вы её, или она вас доконает…
– Ой, у меня голова разболелась!
– Головную боль я ей тут же снял, – опять смеётся Друг, – и
всё это во время одного танца. А тут ещё на работе сослуживцу
помог – и пошла обо мне слава целителя! Стали меня приглашать
то в ту семью, то в другую, посмотреть, полечить. Ну, я не от-
казываюсь, хожу, делаю что могу, вроде получается. Особенно,
оказывается больны жены и дочери командного состава полиго-
на. А жил в общежитии и вдруг получаю ордер на эту квартиру, а
ещё через два года – я уже старший лейтенант и предлагают мне
переходить на работу в политотдел при штабе полигона, чуть ли
не майорскую должность – это чтобы я постоянно был в городе, а
не ездил каждый день на площадку. Вот тут я опомнился: – Стоп,
– говорю себе, кажется, мы не туда едем! – Сослуживцы удивля-
ются:
– Чего тут раздумывать – переходи!
Я говорю им:
– Ну, какая может быть политработа, если строители живут
в скотских условиях!
– Да, – соглашаются, – вряд ли ты им чем поможешь, тут
надо всё менять кардинально… Но все же переходи, счастье под-
валило.

Кто-то донёс командованию мои слова про скотские усло-
вия. Это для них было, как гром с ясного неба! И ко мне резко из-
менилось отношение. Никто не приглашал меня в семью. Никто
больше не заикался о переводе меня в штаб. Даже пригласитель-
ные билеты на вечера мне перестали давать. В общем, наконец-то
я остался один на один со своим свободным временем – занимай-
ся чем душе угодно. Я был доволен.

Но в следующее повышение звания меня обошли – очеред-
ную звёздочку я не получил. И это ещё не всё: поползли слухи
о моих связях с женщинами легкого поведения – в общем взяли
меня на прицел…

 Но и я тоже не овца – на войне, как на войне! Выступал на
всех партсобраниях, требовал внести мои слова в протокол. По-
местил статью в газете. До появления у меня семьи я был для них
практически неуязвим – подумаешь, обошли в звании, не дали
отпуск или укололи незаслуженным выговором. Но положение
изменилось, когда объектом нападок стала ещё и моя жена. Вот и
жжёт меня этот вопрос: всё ли я сделал, чтобы уберечь своё сча-
стье? Имел ли я право ставить под удар близкого мне человека?

   – А как весело начиналась наша жизнь: комната буквально
светилась от моих милых женщин – без устали щебетала дочь, её
кровать мы вместили рядом с пианино – на балкон можно было
пройти теперь только боком. Мне казалось, что жена ходит по
квартире не касаясь, пола. На кровати, диване, под столом – везде
были детские игрушки. На кухне постоянно что-то готовилось –
вообще на смену моему казарменному порядку в доме поселил-
ся семейный уют. Ему мало было квартиры – он заполнил собой
наши сердца.
У жены много времени занимала подготовка к урокам и про-
верка тетрадей, поэтому завтрак и ужин мы с дочерью старались
приготовить сами. В детский сад утром ходили вместе. Потом я
шел на мотовоз. А ещё у жены было классное руководство – это
раз в неделю обязательный классный час, а в каникулы – разные
там экскурсии – она очень любила детей, а те – её, шутила: когда
- 145 -
я ложусь спать, в моих ушах все еще звучат детские голоса: Нина
Ивановна… Нина Ивановна – и так пока не усну. И с родителями
она успевала работать. Да, женщины у нас загружены, – он за-
жмурился и покачал головой. – Я бы каждой памятник поставил.
Впрочем, он и есть в каждом нашем сердце: сначала - мать, потом
– жена, а что потом? Этого мне не суждено знать…
Он отодвинул от себя чашку с холодным чаем.
– Первый удар нанесла школа. Директриса вместе с завучем
– обе жены офицеров из политотдела – пригласили жену после
уроков в кабинет, и там состоялась этакая полуконфиденциальная
беседа. Директриса чуть не шепотом сообщила, что в школу по-
ступил сигнал из авторитетного источника: их педагог – это моя
жена – незаконно сожительствует с неблагонадежным и амораль-
ным человеком. Ей настоятельно советовали изменить свой образ
жизни и срочно оставить этого человека.
– Ты у нас на хорошем счету, тебя любят дети, и нам совсем
бы не хотелось, чтобы у тебя возникли неприятности, да и о чести
школы надо подумать, – уже совсем по-матерински советовали
они. Жена была потрясена: «Ну, зачем это вам все надо. Это же
так далеко от истины, – только и смогла она им сказать.
– Не обращай внимания, – успокаивал я её, – ты моя жена, а
не школьная. Пусть не берут на себя больше, чем это им положе-
но…
Они воспользовались нашей оплошностью – мы не офор-
мили наш брак документально. На следующий день мы принес-
ли заявление в ЗАГС. «Мы не можем оформить ваш брак – у вас
нет прописки, – сказали нам, – идите в ЖЕК. В жилконторе меня
спросили:
– У неё есть ребёнок?»
– Да, – говорю, – девочка. Я её удочерю.
– Мы не можем прописать эту женщину. Уйдя с квартиры,
она потеряла право на жилплощадь, а прописать на вашей жил-
площади не имеем права – она вам посторонний человек!
Я подал рапорт командованию с требованием пресечь произ-
вол администрации. Рапорт остался без ответа.

НИКТО НЕ СКАЗАЛ НАМ:
ГОТОВТЕСЬ! ВАМ ОСТАЛОСЬ
ПРОЙТИ РАССТОЯНИЕ КОРОЧЕ
ПРОТЯНУТЫХ РУК.

Тогда мы сняли кафе и пригласили друзей на наш свадебный
вечер. Во главе стола мы, новобрачные, сидели втроем – наша
дочь была с нами. Всё остальное было как всегда в таких случаях:
посаженые родители, сваты с полотенцами через плечо, дружки
по обе стороны. Наш тамада был в курсе и начал с того, что пре-
доставил мне слово. Я встаю и благодарю друзей, что пришли на
нашу свадьбу.
– Наш брак отказались оформить в ЗАГСЕ, поэтому перед
вами, друзья, говорю – вот моя жена и моя дочь! И нет таких сил,
которые бы нас могли разлучить!
Одеваю ей на палец обручальное кольцо, а она – мне. Молча,
не по команде «горько», а мы сами скрепили наш союз поцелуем.
Дочь – умница моя, после нашего поцелуя вдруг шепчет мне на
ухо: «Папа, я тоже желаю вам с мамой счастья!» Кстати, «горь-
ко» кричать на этой свадьбе ни у кого не поворачивался язык,
наверное, чувствовали, что горького потом будет много. Во всем
остальном свадьба была как всегда: дружки старались во всю, а
мои друзья – музыканты, черт знает, что выделывали в этот ве-
чер – кажется, мертвый бы пошел в пляс. Много пели хором и
соло. В этот вечер единственный раз я слышал как поет моя жена.
Оказывается у неё прекрасное контральто. А вот спеть дуэтом не
пришлось.
Через три дня её отстранили от классного руководства «за
несоответствие морального облика с занимаемой должности вос-
питателя подрастающего поколения». Объявили, что будет рас-
смотрен вопрос о её профнепригодности. Меня вызвали в поли-
тотдел «на ковёр». Крику и ругани было ого-сколько. Каких только
собак мне не вешали. Записали строгий выговор за пьяный дебош
в общественном месте – так охарактеризовали нашу свадьбу.
Она не верила до последнего дня, что придется ей улететь
– покидать обретенную стаю. Про верность лебединую сложе-
ны целые легенды. Но что мы знаем про любовь орлиную? Орлы
должны сражаться! Она могла выдержать любые лишения, могла
погибнуть, защищая семью – только не расставание! Зачем, ми-
лый, нам расставаться? Ведь мы могли вообще не встретится! Это
такой подарок судьбы! Я должна быть с тобой рядом – я ничего
не боюсь!
– А наш ребёнок?
– Ах, мой ребёнок, ты лети один! Бог сохранит тебя!.. Вы-
растишь – поймешь…
Её отстранили от преподавания в середине учебного года.
Не уволили – отстранили. Она сидела дома и напоминала ему тя-
жело раненую птицу, которая не может взлететь.
Его исключили из партии без его присутствия, заочно, объ-
явив ему решение бюро. Он лишился возможности отстаивать
себя публично.
– Кончилась мышиная возня – началась львиная охота! – не-
весело пошутил он и подал рапорт об увольнении из Армии.
Рапорт его порвали, а ему ответили:
– Нет! Хоронить тебя будем здесь, по всей форме…
Сослуживцы посоветовали ему запить, как тот майор, кото-
рого тоже не отпускали из Армии.
– Он был слабый – на гражданку ушел уже алкоголиком, а
ты – сильный, – говорили ему, – ты выдержишь!
Её вызвали в комендатуру и вручили предписание: как чело-
веку без определенного занятия и места жительства – покинуть
город до такого-то числа!
Тогда он пошел в кассу и купил два билета: один – взрослый,
другой – детский.
Она видела билеты, но собирать себя в дорогу не стала. Он
сам уложил ей чемоданы, показал дочери, где лежат деньги. Жена
лежала на диване, отвернувшись к стене, не ела, не разговарива-
ла, от беззвучных рыданий постоянно содрогалось тело, затихала,
когда наступало обморочное состояние, тогда он сразу подходил
к ней с нашатырём и, стараясь, не прикасаться руками, осторож-
но подносил ватку к лицу. Соседка приходила, молча смотрела,
вздыхала, кормила дочь, а в последнюю ночь забрала её к себе.
Это были похороны без покойника.
– Наступила последняя ночь. Жена по-прежнему лежала не-
подвижно на диване. Я вышел покурить на балкон. Было очень
тихо. Вдруг душераздирающий крик
– НЕТ!!!
Какая-то сила подбросила её с койки и мгновенно вынесла
на балкон. Я едва успел перехватить её уже на перилах балкона.
Она тут же обмякла в обмороке. Я отнес её на кровать. Я понимал,
в какой ад опустилась её живая душа, чувствовал, что вспышка
эта повторится. Чем я мог ей помочь? Готов был разорвать свою
грудную клетку, чтобы спрятать ее в свое сердце, чтобы своей те-
плой кровью наполнить её остывающее тело. Я лег рядом, крепко
обхватил её руками и стал гладить её голову, шептать, что мы всё
равно всю жизнь будем вместе. Вдруг её тело стало напрягаться
каждой мышцей, она изгибалась мостиком в моих руках и крик,
еще страшнее первого, разорвал тишину. Она опять обмякла и ру-
башка на ней была совсем мокрая, как при высокой температуре.
Я стал бояться, что она не доживет до утра – сердце не выдержит,
но, слава Богу, третьего приступа не последовало, кажется, она
уснула. Уже было светло, я тихонько пошел на кухню и стал го-
товить бутерброды в дорогу. Слышал, как жена встала и прошла
в ванную. Потом она тоже молча прошла из ванной. Я вышел из
кухни и увидел, что по квартире ходит совсем незнакомая мне
женщина: у неё был почти совсем седой волос, постаревшее лицо
и скорбно опущенные уголки губ. Меня она не замечала. Соседка
привела дочь, поклонилась нам и молча вышла. Жена не заметила
соседку, не заметила и дочь. Она продолжала молчать по дороге
в аэропорт. Мне стало немного легче, когда мы смешались с тол-
пой пассажиров. Я не спускал с рук дочь, и мы что-то говорили
друг другу. Жена молча стояла рядом. Вот объявили посадку, са-
молет стоял близко и люди пешком наперегонки кинулись к трапу.
Вдруг жена повернулась ко мне лицом, низко до самой земли кла-
няется мне, берёт за руку дочь и молча идет на посадку. Уходит
от меня. Вот она прошла контроль и уже идет к самолету. И в этот
момент для меня стала ясной причина её такого поведения: надо
прощаться!
Я вдруг услыхал, как бьётся сердце удаляющейся жены. Мое
сердце билось в такт с ее сердцем. Сейчас оно разорвется, и ноги
мои не выдержали, подкосились. И я как был, в форме, медленно
опустился на колени, и совсем не по уставу, словно картуз, при-
жал фуражку к себе, и так стоял, пока жена и дочь не скрылись в
самолете. Только тогда у меня хватило сил оторвать руки от земли
и подняться с колен. Когда шел к автобусу кто-то сзади тихо про-
изнес: «Им не дают жить вместе».
– После этого молодежь мне стала козырять как генералу, –
сказал он и покачал головой.
После бессонной ночи, проводив жену и дочь, он приехал в
свою опустевшую квартиру – он заходил в квартиру, как в водоем с
сильным течением, который надо быстро переплыть, в противном
случае течение унесет неизвестно куда или воронки затянут на
дно. Прежде всего, в квартире надо было навести порядок – уни-
чтожить хотя бы внешние следы мучительного расставания. Но к
его удивлению квартира была чисто убрана, и в ней ничего не на-
поминало о только что бушевавшем здесь акте драмы его личной
жизни. Впечатление было такое, словно в его квартире никогда
не присутствовала женщина. И сделано это было не назойливо, а
с большим тактом, он это сразу почувствовал. На кухне было все
как при его холостятской жизни: не было лишней посуды, про-
дуктов и даже доска для резки хлеба лежала, как он привык под
левую руку, чтобы не делать лишних движений. В коридоре так
же аккуратно стояли его спортивные снаряды, никаких следов не
было в ванной и туалете.
– Ощущение было такое, что сделал это большой друг и сам
сейчас находится рядом со мной: я это чувствовал сердцем – оно
перестало болеть. – Он прошел в комнату и здесь увидел то, что
почему-то не заметил с самого начала.
Вот на этом столике, в самом центре, стояла незнакомая мне
ваза синего стекла, с единственным, ещё не раскрывшемся бу-
тоном розы на длинном стебле. В вазе не было воды, но бутон
был свеж, только что срезан и на его стебле было много крепких
шипов-колючек. Он поднес указательный палец к одному из них
и посильнее нажал. Внутри от пальца по руке к сердцу пробежала
приятная судорога. Он стал по очереди подносить и прижимать к
разным шипам подушечками другие пальцы. На всех пяти поду-
шечках выступили темные пятна крови. Сердце заныло, как тихо
звучавшая боль органа. Он смотрел на эти капельки крови и на
бутон своей не расцветшей семьи и говорил себе: «Вот есть роза
и есть кровь, а крест – это я сам, закованный в железные доспе-
хи, потому что теперь я – вечный воин. И пока есть у меня кровь
– этот бутон не увянет». И еще я понял, что это не конец пято-
го действия. Финальные сцены последнего акта отодвигаются на
неопределенное время.
– А где эта вазочка? – спросил я. Он пожал плечами.
– Она вскоре исчезла, вместе с розой…

Он оставался бесстрашным рыцарем Духа, бессменным его
часовым, закованный в тяжелые шлем и латы, снять которые ему
уже ни на минуту не суждено было.

Следующее воскресенье принесло мне сюрприз.
– Нас пригласили на день рождения, – сказал Николай Пе-
трович, поздоровавшись со мной.
– Когда это будет?
– Сегодня, сейчас – уже ждут. Принимаете?
– А как же подарок?
– Есть. Коллективный.
– А моя доля?
– Успеется! – смеётся Николай Петрович. Он переоделся:
вместо трико на нем был ладно облекавший тело тоже не новый
джинсовый костюм.
– Поедем на велосипеде, – сообщил он.
Одной рукой вынес на улицу велосипед, посадил меня на
багажник, и мы легко выкатились между домов на центральную
улицу, а по ней на окраину города к контрольно-пропускному
пункту, показали наши пропуска, выехали за город, свернули на-
право к реке, и некоторое время ехали по тропинке вдоль берега
недалеко от воды, объезжая кусты и большие камни.
На реке уже было много народу: веселые детские голоса,
звонкие удары в мяч неслись к нам от воды, кое-где курились не-
высоко над землей сизые дымки костерков, а в кустах или под
наспех сооруженными тентами, расстелив по земле скатерти-
самобранки, веселились за трапезой, а то уже и пели невидимые
нам люди.
– Наши едут! – крикнули из кустов, и дорогу нам преградил,
руки в боки, улыбающийся парень в плавках, в котором я не сразу
узнал Олега.
– Спокойно, – объявил он, кладя руку на руль велосипеда. –
Дальше дороги нет! – Едва мы соскочили на землю, забрал у нас
велосипед, а другой рукой показал, куда надо идти.
– Очень хорошо, – смеясь, подчинился Николай Петрович.
– Не пришлось объезжать весь берег… Где именинник? Постро-
иться всему личному составу! Кого нет?
– Нет девушек! Но они прислали поздравительные телеграм-
мы.
– Значит они с нами. А посему: принимай, дорогой Олег,
наши поздравления с днем рождения! И, конечно, традиционный
подарок! – Николай Иванович протянул имениннику часы с брас-
летом. – В память о совместной службе на берегу космического
океана! – Громко и высокопарно произнёс он, – и о нашей друж-
бе! – добавил он уже совсем другим задушевным тоном. Ребята
зааплодировали.
– Обмыть! – раздались голоса, – нельзя нарушать традицию!
– Олег уже пристегнул подаренные ему часы на руку, подошел к
самой воде, поднял левую руку с часами, сжав пальцы в кулак.
Мы не видели его лица, но видели его спину со следами темных
пятен от банок после болезни. «Может ему нельзя купаться»? –
подумал я.

 В это время на середину реки из-за поворота выплыл
большой разноцветный мяч. Сильное течение быстро уносило
его мимо нас. Огибая кусты, к нам бежали маленькие дети: «Наш
мячик! Мячик»! – со слезами кричали они. Словно пружина раз-
вернулась в теле Олега. В три огромных скачка миновал он мел-
ководье, выбросив вперед руки, рыбкой скользнул в глубину те-
чения, сильными саженками догнал мяч и отработанным броском
футболиста через голову швырнул мяч на берег детворе. С нашей
стороны вновь раздались аплодисменты имениннику.
– Вот и обмыл подарок! – прокричал Олег-маленький и тоже
с часами ринулся в воду. Теперь против течения плыли уже два
Олега у обоих на руках часы.
– Равви! – кричали они, – плыви к нам сюда!
– Умный в воду не пойдет! Умный воду – обойдет! – прыгая
на берегу, напевал тот. Он не видел, что к нему сзади подкрады-
вается Николай Иванович, который уже успел раздеться и был в
одних плавках.
– Солью! Грязью! И водой! – прокричал он, как мальчишка,
и обрушил на голую спину парня пригоршню жидкого ила, а сам,
убегая, бросился в воду.
– А-а! Вы – так! – завопил от неожиданности Равви и тоже
бросился в воду догонять Николая Петровича. Лена до слёз хохо-
тала над этой сценкой.
– Ну, где тебе догнать Николая Петровича, Равви! – махнула
она рукой.
– Почему вы все зовете его – Равви? – спросил я Лену. Она
отдышалась, поправила волосы на голове и объяснила.
– Ребята все очень любят Николая Петровича. Но Сергей –
самый эмоциональный. Как-то на занятиях, задавая вопрос Нико-
лаю Петровичу, назвал его – Равви, ну, учитель, значит. Тот спо-
койно отвечал на вопрос, а потом спросил Сергея, воздев руки и
глаза к небу: «Вам все понятно, о Равви»? – смеху было, конечно,
много. С тех пор зовем его так.
– Лена, вам нравится Николай Петрович?
– Конечно! – сказала она, – ребята совсем другие стали, до-
брее, мягче, внимательнее друг к другу, много читают.
– А чем он вам нравится? – Она задумалась.
– Он какой-то особенный. И такой как все – и другой! Сколь-
ко бы с ним не была – ещё хочется быть… Но как только он ушел,
– о нем забываешь. Он есть и его – нет, одновременно. Да вот
он идет! – радостно сказала она, увидев идущего к ним из воды
Николая Петровича. Он устроился в тени и сказал, указывая на
воду:
– Обратите внимания на этот заплыв!
По середине реки против течения плывут два Олега. Рассто-
яние между ними не более двух-трех метров. Они прикладывают
усилий ровно столько, чтобы их только не сносило назад.
– Сколько времени? – спрашивает именинник тезку. У того
левая рука замирает на уровне глаз.
– Четырнадцать часов, тридцать минут, – важно сообщает
он.
Теперь именинник подносит руку с часами к глазам.
– Правильно, – удовлетворенно говорит он. И это у них по-
вторяется через каждые две-три минуты.
Добродушно смеётся Николай Петрович.
– Он так ждал этого дня! – говорит о муже Лена, – у него есть
фирменные электронные, но хотел водонепроницаемые из ваших
рук, как у всех ребят. А то бы я ему давно такие купила… Где вы
делаете надписи? Ведь в городе давно нет гравёрной мастерской.
– Использую одну знакомую бормашину… не по назначе-
нию… – шутит Николай Петрович.
– Что пишут девушки? – спрашивает он Лену, – как отдыха-
ют? Когда возвращаются? Хотя какое у них настроение без ребят.
Не дали им провести лето вместе, – грустно добавил он.
– Если бы расписались тогда – может, и меньше было бы
осложнений… – почему-то осторожно говорит Лена.
– А может – и больше! – невесело настаивает Николай Пе-
трович. Он совсем погрустнел.
– А вот и мы! – и шесть мокрых ног затанцевали перед
нами.
– Быстрее рассаживайтесь! То в воду не загонишь, то из воды
не вытащить, – недовольным голосом выговаривала Лена. У неё в
руках уже была тетрадь. Ребята быстро заняли свои места и у них
в руках тоже появились тетради. У одного меня ничего не было.
Лена вырвала двойной лист и протянула мне. Кто-то из ребят дал
свободную ручку.
– Были вопросы? – спросил _______Николай Петрович.
– Да, у меня, сказал Олег-большой, – не совсем по теме,
можно?
Николай Петрович кивнул с улыбкой.
– Вот, я – болел. Ну, там – воспаление лёгких, кажется.
– Ничего себе – кажется. Две недели! Едва выходила… –
Осуждающе сказала жена и покачала головой.
– Ну, да, – согласился муж, – температура, конечно, высокая
была, лежу мокрый в чем мать родила. Жена ворочает меня, как
бревно: меняет бельё, лекарства всякие. Уколы – хорошо свой ме-
дик, улыбается жене, – а я хоть бревно бревном, а, помню, мысль
мелькнула на мгновение, что-то вроде того, что все к чему стре-
мился в духовном плане, весь год собирал по крохам – пустая тра-
та сил, эфемерность, нонсенс, самовнушение. А единственно ре-
ально то, от чего оттолкнулся. То есть прежняя жизнь и та пусто-
та. К которой я прибился, да ещё усилия и жертвы, которые при-
ношу для этого… Это была даже не мысль, а скорее – полумысль.
Это уже потом я додумал её. Вот: когда начинает Это быть? Через
сколько шагов? На каком шаге Это уже есть? В общем, я уже со-
всем запутал себя и вас! – Под общий смех ребят он безнадёжно
махнул рукой и тоже старался улыбаться.
– И не останемся ли мы у разбитого корыта, как бабка у
Пушкина в «Золотой рыбке»? – подхватил и дополнил Николай
Петрович. Как он смотрел на своего ученика в это время! Сколько
доброты струилось из его глаз, казалось, он лил мягким светом
свою любовь на этого молодого человека с армейской стрижкой
и белобрысым от солнца лицом. Смех сразу стих. Ответ нужен
всем. Ребята посерьезнели и не спускали глаз с Николая Петро-
вича. Он встал, заложил руки за спину, прошел несколько шагов
вдоль кромки воды, вернулся. Еще прошел и снова вернулся.
– Здесь что-то гамлетовское… – робко произнес я. Но никто
не обратил внимания на мои слова. Наконец, Николай Петрович
сел и заговорил.
– Поставить вопрос – это уже иметь на него половину отве-
та. Согласитесь, что год назад. Даже полгода, у вас он не возни-
кал, да и не мог возникнуть, не с чего было ему появиться, значит,
теперь что-то в вас есть, – раз он возник. Надо теперь осознать в
себе это новое – пусть оно будет так мало, что придется смотреть
через лупу, такие крохи, которые придется брать пинцетом, но это
– ваше! Надо сохранить это! И еще больше поверить в себя! Не
дать сомнению поселиться в душе – тогда не будет падения и не
придется начинать с нуля, от разбитого корыта. Вы спрашиваете:
когда это начинается, на каком шаге? Отвечаю: с самого первого
вашего шага, в чем бы он не выражался, лишь бы это было осо-
знание себя! Не какой я хороший, а Иван – плохой, а, увидев это
плохое в Иване задать себе вопрос: а я? Да то же самое! Вот по-
чему мне это в нем не нравится!
Шагаем дальше. А когда у вас пришло осознание всей своей
жизни, той самой, в которой становится очень стыдно чуть не за
каждый всплывающий в памяти эпизод? Раньше вы на эти эпизо-
ды не обращали внимания, а то и в заслугу себе ставили, потому
что раньше у вас на первом месте было дело, а люди – лишь при-
ложение к делу. Теперь эти люди один за другим проходят перед
вашим внутренним «я» и вы бьёте себя в грудь, спрашивая: «Да
как я мог обидеть эту женщину или мужчину, как я мог поступить
с ним так жестоко? Вы бы многое дали вернуть это время или
хотя бы сейчас найти этих людей, чтобы на коленях просить у них
прощение. Это я к примеру: у каждого это может быть по своему
– надо наблюдать себя…
Он помолчал и снова стал говорить.
– Срывы возможны, но их всякий раз надо осознать, выправ-
лять и не опускать рук, а снова и снова – пока это не станет вашей
сутью, но уже – на духовной основе.
И ещё он сказал после короткой паузы.
– Да – это точно: вопрос стоит по-гамлетовски. Но у сегод-
няшних потомков Шекспира он звучит, как БЫТЬ? Или КАЗАТЬ-
СЯ? Если осознанно казаться – пускать пыль в глаза – это удел не
цивилизованного человека. Это всегда – ловчить! Только – быть,
а не казаться – другой проблемы – нет! И достигается это сораз-
мерностью БЫТЬ снаружи и внутри: что снаружи – то и внутри,
сколько снаружи – столько и внутри. Если внутри есть оно, то
малейшее против в вашем поступке или обстоятельствах – дает
такой дискомфорт! Если есть оно снаружи – то малейшее против
себя и совести – даёт такую боль, она скручивает, и ты не мо-
жешь сделать шаг. Порой даже простая нерешительность: сделать
– не сделать, даром не проходит – уже ввергает в ад сомнения…
Опять-таки – это только общая схема, у каждого это проходит по
своему.
Он смотрит на Сергея, которому давно не терпится задать
свой вопрос.
– Я вас слушаю.
– Вот вы говорите о внутренней свободе, которую надо до-
стичь. Предположим, я достиг этой свободы, духовно я стал сво-
бодным человеком – я никому не подчиняюсь, и значит – я уже
ничего не должен делать? Я хочу спросить, свобода – для чего?
Или – от чего?
– Нет, – сказал Николай Петрович, – свобода должна быть не
разрушающей, а созидающей.
– А если человек искусственно отменил для себя мораль и
нравственность и считает себя свободным?
– Тогда это – злодей, потому что он сделал это в угоду себе.
Духовность начинается там, где кончается «угрызения совести»
гражданина и постоянно «болит душа за человека. У злодея нет
ни того, ни другого. Помните у Некрасова: «Не страшат тебя гро-
мы небесные, а земные ты держишь в руках». Не болит у этого
человека душа. И не мучают его угрызения совести.
Наша с вами задача – не просто знать – надо достучаться
до своего истинного Я, разбудить свою спящую душу, научить-
ся самостоятельно мыслить! Надо в полной мере возжечь в себе
Огонь, подаренный нам сыновьями Манаса! И не надо бояться
этих тяжело пережитых минут. Помните, что именно в это вре-
мя вы выходите на новую ступень освобождения. И чем дальше,
тем больше. Вопросы будут вставать, как непроходимые скалы на
пути, обступать, заключать в каменный мешок, и, до отчаяния,
не будет выхода. Но вдруг, вы замечаете, что одна скала начинает
таять как утренний туман на восходе солнца. Заметил – проходи!
И путь открыт. Восхождение продолжается, впереди новая страна
Радости, Любви, Знания. Надо быть всегда начеку: вопрос – ответ
на одно дыхание, чуть отвлекся – и упустил, жди другого раза.
Николай Петрович сделал полуоборот к стоявшим под белы-
ми салфетками кастрюлькам и сказал:
– Учитывая, что нас ждет сегодня именинный обед…
– Я и пирог испекла, – почти жалобно вставила Лена, кажет-
ся, она уже боялась, что сегодня до него очередь не дойдет.
– …а к чаю еще и пирог, – подхватил Николай Петрович, –
все! Занятия проводим по сокращенной программе. В прошлый
раз мы говорили о Пифагоре и его учении, о четырех уровнях со-
знания, этапах инициации Души. Сегодня мы поговорим о Друж-
бе с большой буквы, которая была у пифагорейцев. О братстве
душ.
И началась магия его рассказа: опять исчез голос, казалось,
он заговорил глазами, фигурой, скупыми жестами, а перед нами
сами собой возникали живые картины… Уже не было отдаленной
станции с её гудками и свистками тепловозов, не было дороги
с громыхающими по ней гружеными машинами, куда-то пропа-
ли звонкие голоса на реке, да и сама река вдруг остановила свое
течение и замерла. Вместо всего этого к нам вернулись далёкие-
далёкие времена, прекрасные, очищенные для общения с при-
родой и космосом просветленные души. И сердце чувствует на
расстоянии смертельную опасность, грозящую другу, и нет таких
преград, чтобы друг не пришел на помощь своему Другу в беде и
не заслонил собой. Таинство Дружбы. Найти друга – это большое
счастье, потому что это твое зеркало души, это твое второе я, его
надо уважать, как Бога.
– До нас дошла легенда, а может быть быль, как одного пи-
фагорейца захватил в плен тиран соседнего государства и осудил
на смерть за, якобы готовящееся покушение, хотел казнить. Друг
осужденного пифагорейца, тоже пифагореец, сердцем почувство-
вал смертельную опасность, угрожающую другу, отчетливо уви-
дел картину готовящейся казни и добровольно отдал себя в раб-
ство тирану. Он встал рядом, с осужденным на казнь, другом:
– Царь, – сказал он, указывая на друга, – этот человек ни в
чем не виновен. Отпусти его, а меня – казни! Прошу тебя, царь,
отпусти его!
– Нет, – сказал обвиняемый, – он говорит неправду, не слу-
шай его, царь, казни меня, а его отпусти. – И так горячо каждый
из них защищал другого и предлагал в жертву себя, что потрясен-
ный тиран отпустил на свободу и того и другого.
Я опять лежу в своём номере на своей койке. Рядом на своей
койке лежит мой сосед – пьяница. Он опять бормочет во сне и
рассказывает мне вслух свою биографию, то что-то выкрикивая,
то стихая до бормотания. Это так противно до самых его пьяных
соплей, словно скрежет зубовный.
Я забрасываю руки за голову и стараюсь представить себе
другого человека – моего друга. Я зову его к себе на помощь и
он вплывает в комнату и сразу стихает болтовня пьянчужки, и я,
улыбаясь тихо говорю ему спасибо и засыпаю. А проснувшись я
продолжаю усиленно думать. О чём? Не помню, наверное, о том,
что видел во сне. Я спрашиваю о природе моих чувств к моему
другу – что это? Это не секс, я никогда не питал любви к своему
полу, я – гетерианец и я – однолюб, прожил с одной женщиной
двадцать лет. И надо принять во внимание мой возраст – я далеко
не допризывник, когда на первом месте – сексуальность. Нет, это
что-то иное уже потому, что задаю себе этот вопрос – это уже
опровергает слепоту моей любви. Это выше секса, я не знаю это-
му названия. Хорошая мужская дружба тоже входит сюда, но не
только дружба, потому что это – водительство. Он – мой настав-
ник.
– Откуда в тебе так много всего? – спрашиваю его из своей
комнаты.
– Родился таким! – полушутя, полусерьёзно доносится в от-
вет.
Мои частые отлучки и моё новое настроение не могли не
быть замеченными моими соглядатаями. Толстогубый сказал как-
бы всколзь:
– Последнее время у нас все больше неудач – кто-то очень
мощный постоянно нам мешает. Новые силы, которые презжают
к нам с Большой земли – уходят не по назначению. Вот и вас уже
кто-то _______перетянул на свою сторону. Чем же они вас так прельсти-
ли? – Вопрос, конечно, риторический…
– Выходит, я должен был кого-то подпитывать? – вырвалось
у меня.
– Конечно. Это ваше основное здесь назначение!
А мой сосед истолковал мои молчаливые лежания на койке
по своему.
– Что, деньги считаешь? – подмигнул мне сосед.
– Какие деньги? – не сообразил я.
– Командировочные, конечно. Чем дольше пробудешь здесь,
тем больше получишь.
– Да нет, – отмахнулся я. Он сразу стал серьёзным и сочув-
ственно спросил:
– Понятно! Подзалетел?! Беременная? – Ему очень хотелось
поговорить со мной на эту тему, но я молчал и это его обижало.
– А зря избегаешь разговора – я бы мог кое-что посовето-
вать. А то, смотри, устроит она тебе скандал… Ну, скажи, что ты
собираешься делать?
Я сначала опешил, а потом обрадовался.
– Конечно, рожать! – ответил ему и расхохотался. Где-то в
чем-то и этот оказался прав – была беременность, но беременным
был я – такое у меня теперь было ощущение: что-то новое нарож-
далось во мне. Я хотел бы умереть, чтоб вновь родиться – теперь
эти слова я воспринимал по иному. В общем, со мной творилось
такое, чего я и сам до конца не понимал. Одно я твердо знал: мое
новое состояние связано с появлением у меня Друга – он разбудил
мою спящую душу, приподнял меня и жить мне стало намного
интересней – с высокой горы и видится дальше.
Нередко я продолжаю общаться с моим другом и во сне. По-
следние ночи мои сновидения упорно повторяются. Друг ждет
меня у входа в эту страшную таинственную пещеру. Дело в том,
что моя воронка – выгребная яма, больше меня не мучает во сне,
но как бы продолжением её возник узкий вход в пещеру, только-
только пройти одному человеку. Я припоминаю, эта пещера
и раньше появлялась в моих снах или наяву и всегда накануне
важных событий в моей жизни, не сама пещера – вход в неё. По-
являлся где-то в стороне, на короткое время, быстро исчезал и я
сразу же забывал. А вот теперь вход в неё встал передо мной, что
называется, во весь страшный черный рост и мне туда необходи-
мо войти, как сделать очень большую прививку от тифа. Это так
страшно, словно я там увижу самого себя и не в зеркале, а настоя-
щего, но совсем с другим, неизвестным мне лицом. И один Бог
знает, какую мерзость я сам себе приготовил. И кто из нас двоих
выйдет живым из этой пещеры. Друг хочет помочь мне войти в
эту пещеру.
Но дальше я должен идти один, а у меня нет ни фонаря, ни
факела, а там темно… Я знаю, что стоит мне только к нему при-
близиться, он возьмет меня за руку и я уже никуда не смогу деть-
ся – придется идти, поэтому я не подхожу к нему – стою как вко-
панный, хочу к нему, но боюсь, не могу сделать шаг. Но с каждым
разом во сне я все ближе стою к нему. Он терпеливо ждет…
Ровно через месяц после отъезда жены и дочери, он почув-
ствовал, что умирает. Короткие, но сильные приступы удушья
сопровождались сердечными конвульсиями, доходящими порой
до потери сознания. Они происходили в разное время суток: он
вдруг начинал хватать ртом воздух, а руками – за сердце. Силы
с каждым днём оставляли его, он похудел и напоминал ходячий
скелет. «Не жилец!» – объявили врачи. – У него рак легких». Рент-
ген подтвердил диагноз.
– Разлучили их, вот он и не выдержал, – поставила свой диа-
гноз соседка.
Обнаружил, как озарение пришло, что все его приступы уду-
шья четко совпадают с очередными запусками ракет на полигоне
– космических и боевых.
– Я ощущал удушья от каждой уходящей в небо ракеты. Ни
один запуск не проходил для меня безболезненно: каждая из них,
улетая, уносила частицу меня. Я чувствовал, что мое сердце со-
кращается как шагреневая кожа и впереди – гибель. Я ни на ми-
нуту не верил, что у меня рак, не рак, а каждая ракета буравила и
выжигала мои внутренности, но как себе помочь – не знал.
Военные врачи – народ без сантиментов – шутили, пожимая
плечами.
– По всем законам развития болезни вы сейчас должны дер-
жаться уже на одних уколах и писать завещание, а вы, вроде, и не
собираетесь менять прописку…
Надо было только на одну секунду забыть о себе. Чтобы
вдруг, осенило: каждый запуск сжигает кислород в атмосфере,
разрушает озоновый слой – значит все это должно как-то отра-
жаться на живом организме. Сразу стало немного легче дышать.
Он понял, что идет по верному пути.
– А я продолжал логически рассуждать. Каждая ракета, взле-
тая, сжигает кислород в атмосфере и прожигает озоновый слой,
образуя дыры, через которые на Землю устремляется из космоса
жесткие излучения, губительные для всего живого. Этот огром-
ный полигон не только для испытания техники – космических ра-
кет и наземного обслуживания их – это еще и судьбы работающих
здесь людей: на каждого из них космические лучи без атмосфер-
ного заслона действуют губительно. И я понял – вот моя миссия,
ради которой я пришел на землю. Я должен скорее показать лю-
дям, в какие опасные игрушки они играют.
И болезнь отступила. Теперь пришла очередь задуматься
врачам.
– Ложный рак? – недоумевали они. – Такого диагноза не су-
ществует. Но поскольку мы материалисты и в чудеса не верим,
будем считать, что это так – у вас был ложный рак!
– А вообще-то вы загадочный человек, батенька.
То ли шутя, то ли всерьёз сказал рентгенолог в темноте свое-
го кабинета, рассматривая на экране мою грудную клетку – Не
удивлюсь, если и настоящий рак вас не возьмёт…
Именно после этих слов рентгенолога я окончательно пере-
стал сомневаться, что предо мной поставлена свыше эта задача
огромной важности. Свыше – потому что давно знал, что меня
кто-то ведёт.
Немного помолчал и с улыбкой сказал:
– Так я оказался в положении Иванушки из сказки «Пойди
туда, не зная куда. Принеси то, не зная что». Вообще, материал
для хорошего детективного фильма, если бы знать его содержа-
ние. – Усмехнулся он. – Есть тайна, которую надо разгадать, есть
секретность и даже опасность, которые надо преодолеть. А с чего
начать? Или – с кого? Нужна статистика раковых заболеваний на
полигоне, но это строжайшая государственная тайна. Вся отчет-
ность идет через главврача госпиталя, медсанчасти и поликлини-
ки. К ним с таким вопросом не обратишься. Значит надо собирать
и составлять самому. Но как? Рядовой состав в армии сменяется
каждые два года. Офицерский – реже, но тоже не показатель –
официальный диагноз может быть иной. Первоначальный диа-
гноз ставят наши врачи рентгенологи или терапевты по данным
анализов, например крови. А что если взять за показатель самих
врачей – это будет достаточно устойчивый фактор – они работают
подолгу и поневоле подвергаются этим же самым воздействиям.
Это была моя находка.
– Как видите, детективные фильмы научили меня мыслить
логически, – довольный шутит он.
Конечно, это была очень важная догадка, но для начала лишь
гипотетическая зацепка. Однако стоило ему обратиться к первым
же врачам, как метод сразу же оправдал себя и более того, стал
работать на себя, стал сам себя усовершенствовать.
– Дело было так. Я познакомился с нашим рентгенологом в
госпитале. На мой осторожный вопрос, как часто ему приходить-
ся обнаруживать на полигоне рак, он спросил меня напрямую.
– Интересуетесь статистикой?
– Да, меня это очень интересует, – так же прямо ответил я.
Мы посмотрели друг другу в глаза. Я не учел специфику работы
рентгенолога. Это бесстрашные ребята, преданные своему делу,
готовые на любую помощь, лишь бы во здравие.
– К сожалению, не могу помочь – я здесь недавно, а может
к счастью для меня, – усмехнулся врач и пояснил, – мой пред-
шественник умер от рака. Я здесь четвертый рентгенолог. Гиблое
место.
– Место? – переспросил я. – Не работа?
– Нет, здесь не проф., здесь стороннее облучение.
В этом-то и состояло усовершенствование метода – жизнь
самих врачей и диагноз их заболевания. Мы провели несколько
вечеров вместе. И разработали подробную схему опроса и даже
карту вероятных мест по стране. Для этого разделили страну по
регионам. Это почти совпадало с военными округами. Наш запрос
решили посылать только хорошо знакомым врачам через нароч-
ных. Были продуманы меры предосторожности, и ответы должны
были идти не прямо на полигон. Здесь особенно тщательно про-
веряется любая переписка. Вскоре удалось отправить первые два
запроса.
В это время начался плановый медосмотр личного состава
на полигоне. Вечерами мы вместе с рентгенологом анализирова-
ли его данные
Что такое рак? Как он возникает? Причины его возникно-
вения? Вчера его еще не было, а сегодня – есть. Или его можно
предвидеть по признакам? А рак крови? Без моего нового друга
рентгенолога мне было бы очень трудно разобраться в этих во-
просах… При больших дозах облучения злокачественная опу-
холь не успевает образоваться, происходит очень быстрая гибель
красных кровяных телец и человек гибнет от удушья или распада
клетки… подробная физиология. А что происходит при малых
дозах облучения? Об этом пока никто не знает, потому что вся на-
ука работает на войну – уничтожение путем сильных доз. Здесь,
скорее всего, происходит мутация организма при том и самые не-
предсказуемая. Печальных примеров тому много.
– Как долго продолжался сбор материалов? – спросил я.
– Почти два года шли ответы с начала по указанному нами
адресу – передаточному пункту, а оттуда к нам. Но потом вдруг
наш передаточный адресат исчез, наверное, арестован. Материа-
лы шли бы и сейчас, а может идут. Только уже не к нам, а туда, где
их и так много. К сожалению… – Объяснил Друг. – Но и то что
есть, – он взвесил на руке папку – вполне хватает, чтобы нарисо-
вать печальную перспективу населения огромной страны.
Когда мы расшифровали все ответы, то в отдельных посла-
ниях результаты были настолько ошеломляющими, что не хоте-
лось верить. Мы повторно посылали запросы. К сожалению, все
было верно. На севере, востоке и западе огромные регионы стра-
ны подвержены мощным облучениям, ни в какое сравнение, ни
идущими с допускаемыми нормами существования человека.
Врачи сообщали, первоначальные границы заражения всё время
расширяются. На это влияют метеорологические явления и от-
сутствие какой-либо предосторожности у местного населения.
Люди чаще всего не знают о положении дел или только о чем-то
догадываются.
Не намного лучше обстоят дела с заражением в районе на-
шего проживания. Еще недавно в степи издыхали целые стада
сайгаков с вывернутыми наружу гниющими внутренностями.
Относительно спокойно было только в южных республиках
Средней Азии и Закавказья.
Врачи стали передавать друг другу как эстафету наш запрос
и ответы приходили из таких мест, куда мы не хотели или не мог-
ли послать запросы. Это еще раз говорит об удачно найденном
способе нашего исследования. Врачи – корреспонденты очень до-
бросовестно сообщали о положении дел в их регионе. Приводили
целые таблицы, анализы создавшейся ситуации, часто смело под-
писывались своим полным именем. Возникает сам собой вопрос,
почему все они до этого молчали? Никто из них даже не пытался
бить тревогу. Когда сорок лет назад пошел завоевателем на нас
враг – все встали на свою защиту. Порой без оружия шли в на-
ступление. Побеждали в рукопашном. Почему же теперь, когда
внутри нас растет опасность полного уничтожения, мы молчим?
Что стало с народом? Так ли уж мало людей знают об этой опас-
ности? Почему молчат те, кто об этом знает?
Я послал обобщенные материалы этого исследования, уни-
кальные данные, кричащие сами по себе, четырем академикам.
Только один из них откликнулся. Поблагодарил за смелую работу.
Но он сам сейчас повязан по рукам и ногам, изолирован, объявил
голодовку, подвергается принудительному кормлению…
Чем вызвано такое равнодушие людей к собственной судьбе?
И что интересно: текст лекции об алкоголизме ходит по всей стра-
не, переписывается от руки, записывается на магнитную ленту. А
мой текст с подробным анализом куда более страшной опасности
для всего человечества – оседает намертво в первых же руках, не
идет дальше первого адресата. Почему? Абстрактная опасность?
Отсутствие экзотики?
Я бы давно предал эту папку в посольство какой-нибудь
большой державы, но и там её засекретят. Будут рассматривать
как материалы разведывательного характера. Надо обязательно
передать в какую-нибудь общественную организацию частного
характера. Другого выхода у нас нет!
Я не выдержал, подошел к нему и положил свои руки ему на
плечи.
– Я когда-нибудь напишу о вас книгу, мой Друг, – вырвалось
у меня.
– Книги сейчас пишут для себя, когда автору надо что-то
уразуметь, – сказал он с улыбкой. – Читатели остались там: « По
вечерам у ресторана…» – Он нежно прикоснулся своей головой
к моей…
– Эту папку вы увезете с собой, когда кончится ваша коман-
дировка.
– Да, – сказал я. – Теперь это и мой крест.
И тогда я отважился задать ему вопрос.
– А от жены вы давно весточку не получали?
– Давно… Это она была нашим передающим пунктом. Сна-
чала к ней шли все ответы врачей…


                ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


ОГОНЬ ЛЮБВИ УДАРИТ ПО ПЛАНЕТЕ И,
ВЗДРОГНУВ В ЭКСТАЗЕ,
С ОРБИТЫ СОРВЁТСЯ ЗЕМЛЯ!


Ах, какое это огромное наслаждение: рисовать, красить,
подчищать, смывать и снова искать и, на каком-то варианте оста-
новиться – создать нечто непреходящее, что живет своей неза-
висимой от автора жизнью, а потом взять и плеснуть на все это
ведро черной краски! Единый миг наслаждения. Только раз, но
на всю жизнь! Мне говорят: «Видишь, видишь, видишь… к чему
приводят подобные бренди», – а я им говорю: «Видишь, видишь,
видишь – как это прекрасно. Раз – и ничего нет!» Потом они же
говорят: «Зачем? Зачем? Зачем? – ведь это из другой оперы!» А
я им говорю: «Затем! Затем! Затем! – у нас опера одна, а если не
нравиться ария – пропусти её…».

Простите меня люди! Господи, ты простишь меня!.. Я не могу
не писать об этом. Например, садизм – это так просто! Сначала:
Распять! Растоптать! Размазать! Потом бережно собрать, осквер-
нённые тобой остатки… И – каяться! Каяться! Долго! Горячо! Ис-
кренно!.. Люди – не ангелы, верно, но почему же они стали даль-
ше от Добра и Света? Теперь экскурсы в Историю излишни. Зло
так укоренилось в нас, человек стал таким воплощением зла, что
Сатана – это я, это – ты, это – мой коллега по работе и мой сосед
по квартире. И никого я не хочу очернить или на кого-то бросить
тень по причине моего сегодня дурного настроения, а завтра про-
сить извинения. Я только хочу напомнить, что Зло в полном его
объёме стало нашей нормой жизни, нашим образом мыслей.


…В просторном кабинете за массивным письменным столом
КТО-ТО перебирает листочки личного дела с фотографиями. Не
спеша, без суеты перекладывает листок за листком, фотографию
за фотографией. Самую первую смотрел может чуть дольше дру-
гих – где немолодой капитан с прямым строгим взглядом и лучи-
ками морщинок у глаз. Но, может, и не дольше других… Потом
на отдельном бланке этот КТО-ТО подписал ЧТО-ТО и закрыл
«Дело». Неторопливо отложил его в сторону, снял трубку теле-
фона, и как санкцию выдают: «Я подписал! Работайте!»
В другом кабинете НЕКТО, выслушав эти слова, положил
на место трубку телефона. Придвинул к себе с края стола бланк
с уже готовым текстом телефонограммы. Размашисто подписал
его. Посмотрев на свои «генеральские», проставил дату и время.
Вызвал из приёмной дежурного. Указывая глазами на листок, бес-
страстно произнёс.
– Передать по спецсвязи срочно.
Был последний день недели. Четырнадцать часов.

В тот же день далеко на юге в четырнадцать часов двадцать
минут по московскому времени вышел из маленькой комнатки
спецсвязи низенький невзрачный человек чем-то похожий на ле-
тучую мышь. От духоты охраняемого помещения и важности по-
лученного приказа он был мокрый и поэтому ещё более отврати-
тельный. Забившись в свою тайную щель, где окно было затянуто
фольгой, и постоянно горела настольная лампа, он расшифровал
текст, несколько раз перечитал его. Это был приказ из Центра.
От него шел волнующий запах крови. Человек выключил свет.
В темноте вышел на середину комнаты, Развёл руки и начал де-
лать круговые движения каждой частью себя, каждым суставом.
Ничего себе, аэробика… Из комнаты стало уходить то, чем ды-
шит и живёт человек и она наполнялась тем, что леденит кровь и
останавливает сердце. Теперь в полной темноте стояло НЕЧТО,
хрящевыми формами и перепончатостью лишь отдаленно напо-
минало летучую мышь. Это была только середина. Дальше шло
что-то плотное, не различимое, почти касалось стен и потолка.
НЕЧИСТЬ так передёрнулась, что по всему полигону в своих но-
рах подскочили и возбужденно завертелись подобные мерзостные
сущности. НЕЧТО замерло. В комнату стало натекать человече-
ское тепло. Когда человеческого натекло достаточно, вспыхнул
электрический свет. За столом опять сидел обыкновенный чело-
век, пусть не самой приятной наружности. Он снял телефонную
трубку, не набирая номера, отрывисто сказал кому-то:
– Получен приказ! Дело «Эхнатона»! Надо заканчивать!
Возьми с собой кого найдёшь нужным. Что?.. Чем скорее – тем
лучше!.. Да!..

С утра налетела пыльная буря.
– Опять бабай задул! – с раздражением сказал мой, сегодня
трезвый, сосед. Так зовут на Байконуре пыльную бурю. Солнце
едва обозначивается на мутном небе. Струйки песка, словно снег,
на глазах затягивают пешеходные дорожки. Как не конопать окна
– этот вездесущий песок все равно появляется то там, то здесь
на подоконнике. Не знаю уж, какой буквой обозначают в такие
дни наш район на синоптических картах – высокое или низкое
это давление, циклон это или антициклон – только настроение у
нас резко падает, и мы становимся легко раздражительными. Осо-
бенно вот как сегодня – в нерабочий день – не знаешь, куда себя
деть и чем заняться.
– Надо было в город уехать, там, среди домов и деревьев «ба-
бай» не так чувствуется. – Продолжает ворчать сосед. Он говорит
это равнодушно, потому что ему все равно привезут из города
бутылку. Другое дело я – мне сегодня вечером заступать на ноч-
ное дежурство, поэтому весь день промаялся в гостинице. Давно
меня не посещало такое настроение. Читать – не могу, телеви-
зор – осточертел. Посчитал по пальцам – точно – сегодня ровно
пятнадцать дней как от жены нет писем. Это ещё одна причина
плохого настроения, муторно на душе – уж не случилось ли что-
нибудь дома? Невыносимо захотелось услышать её голос. Завтра
после дежурства обязательно поеду в город и закажу телефонный
разговор.

Что-то ещё мне мешает. Я начинаю принюхиваться.
– У тебя нет ощущения, что в квартире чем-то пахнет? –
спрашиваю соседа и тут же понимаю свою оплошность – с таким
вопросом к нему лучше бы не обращаться. К счастью он уснул.
Мы оба лежим на своих койках.

К вечеру низовой ветер стих, очистился воздух от пыли, но
небо было в облаках, там ещё гулял ветер. Неуют в душе достиг
таких размеров, что я собрался и не дожидаясь дежурного автобу-
са, пешком пошел на объект. Там за откатными дверями, бетонны-
ми стенами и мощными потолочными перекрытиями, постоянно
работает принудительная вентиляция, и атмосферное давление не
ощущается. Стемнело. Я медленно шел к объекту. Против собак я
запасся увесистой железякой, но забыл о них, потому что передо
мной открылось впечатляющая картина. На черной земле – внизу
уже темно – непоколебимо стоит огромный великан – Ракета. Го-
ловой упирается в небо. Бездушный монстр из металла, вобрав-
ший в себя живой мозг и сердечное тепло людей. Его создавали
тысячи рук сначала на бумаге, а потом из дорогих материалов для
бесславного сражения с Небом. Оголовок ракеты увенчан огром-
ным рассекателем, чтобы таранить атмосферу, врываясь в неё
инородным телом. Пробуравит, прожжёт своим огненным хво-
стом тонкий озоновый слой и уйдёт в небытие. Зачем?
Я вспомнил наш недавний разговор с Другом.
– Скоро пуск, – сказал я.
Он молчал.
– Как вы думаете, на этот раз полетит? – Не унимался я.
– А зачем? И куда? – невесело спросил он.
Я опешил.
– Как же? Столько трудов, средств затрачено…
– Я был недавно у вас в цеху, – сказал он почти с болью, – Ра-
ботают нетвердыми руками после похмелья, мат-перемат стоит…
Даже женщины… Даже девушки… Не понимают люди, какую
работу выполняют, куда идёт их изделие. Загадили землю. Теперь
до околоземелья добрались. А там мир тонкий, легко ранимый…

Слова друга раскрыли мне глаза на многое. Я понимаю те-
перь, почему так волнуется природа. И чем ближе к пуску – тем
больше. Ветер гонит по небу грозные облака, то и дело перекры-
вая ими луну. Там наверху ветер уже достиг большой силы и на
металлическую громадину устремляются облака-всадники. Это
духи средневековых рыцарей сражаются с Железным Драконом.
Вот от длинной череды оторвалось облако-всадник и сме-
ло устремилось на огромный шлем великана – оголовок ракеты.
Удар! И, разорванный в клочья, всадник бесформенным облаком
увлекается ветром прочь! Тут же следующий всадник с копьём-
молнией наперевес устремляется на металлического дракона, а за
ним ещё и ещё разбиваются об огнеупорную обшивку корабля.
Земля – молчит. Стихии огня и воздуха – предупреждают. Оче-
редной запуск обречен на неудачу.
В нерабочие дни у нас на объекте тихо, безлюдно. На моём
участке негромко гудят агрегаты, делая свою работу в заданном
режиме. Коротая время около них, можно почитать книгу или
побыть наедине со своими мыслями, поэтому я охотно соглаша-
юсь на такие дежурства. Но сейчас я не мог читать книгу, не мог
спокойно сидеть на одном месте – меня все больше преследовало
непонятное тревожное чувство и я, наконец, понял, откуда оно
шло – запах, всё тот же запах, теперь был явственнее, но я не мог
вспомнить, что он мне напоминает. Дело в том, что на объекте
ко многим лабораториям подведены газопроводы – трубы, покра-
шенные в разные цвета, и кроме противопожарной сигнализации
везде стоят датчики на загазованность помещения, но сейчас они,
почему-то молчат. Может, не срабатывали? Я спустился к дежур-
ному в бойлерную. Он сидел у окна за столом и сам с собой лени-
во играл в домино.
– У тебя газом не пахнет? – спросил я его. Его глаза чуть-
чуть оживились.
– И спиртом тоже, – с готовностью ответил он.
– Я серьёзно, – у меня – газ, а датчики молчат.
– Да они, наверное, не работают. Смотри на мой датчик, –
указал он на потолок, – весь забит пылью, вряд ли сработает. По-
звони на всякий случай на пульт, сообщи, да не кури… Значит у
тебя тоже – ничего! – разочарованно подытожил он, имея в виду
спиртное.
Я вернулся к себе и по телефону позвонил на центральный
пульт ответственному дежурному по корпусу.
– Слушаю, – раздался в трубке знакомый глуховатый голос.
– Николай Петрович, – обрадовался я, – сегодня вы дежури-
те? – И я рассказал ему о запахе газа и своих опасениях за неис-
правность датчиков.
– Да и я что-то не припомню проверку системы на загазо-
ванность. Попробуйте раздобыть у ребят газовую зажигалку, не
зажигая огня, откройте газ и медленно подносите её к датчику.
У вас над дверью загорится табло «Внимание – газ», а у меня на
пульте – включится сигнал тревоги. Таким образом, проведём ча-
стичную проверку системы. Давно почувствовали газ?
– Да с утра, – сказал я, – ещё в гостинице.
- 174 -
– Так, – не сразу протянул мой Друг, и голос его дрогнул.
Вдруг радостно возвышенным тоном произнёс.
– Отставить проверку системы! Она – работает!..
Мне стало не по себе…
– Извините…, – пробормотал я и скорее положил трубку.
Что со мной происходит? Нельзя же так… Пока я ходил в бойлер-
ную и разговаривал по телефону, я не чувствовал запаха и сердце
мое не сжималось. Я пошел за шкафы, где у нас стоял в тайне от
посторонних глаз топчан с поролоном. Голос Друга дрогнул не
от смеха, понял я – он беспокоился за меня, моё самочувствие.
Наверное, я стал засыпать. Вдруг ярко сверкнуло видение – го-
рит вагон! Это я в детстве видел, как маленький паровозик «ку-
кушка» увозит отцепленный от состава загоревшийся товарный
вагон. Машинист и сцепщик в противогазах, потому что в вагоне
горит сера, и едкий запах никому не даёт подойти к вагону, я на
расстоянии чувствую этот запах. Запах преисподней, шутит кто-
то из взрослых. Запах беды, говорю я себе сейчас. Я отгадал тебя,
запах, я пойду к своему Другу и всё чистосердечно расскажу ему,
чтобы он больше не беспокоился.
Я уже говорил, у нас там всё рядом. До корпуса, где располо-
жен главный пульт, из моего окна можно докричаться по прямой,
сложив руки рупором. Но сейчас туда не пройти, кругом выстави-
ли посты. Из корпуса в корпус можно было добраться только под-
земными переходами, потому что под каждым корпусом находи-
лось ещё такое же многоэтажное сооружение. Они соединяются
между собой пешеходными галереями и просторными паттерна-
ми. Перекрыть паттерны невозможно в силу их назначения. А там
–то и не было постов. Очевидно, командование отвечало только
за надземные объекты.

   Со всеми этими спусками и подъёмами я
шел в соседний корпус несколько минут. Чтобы не обходить ещё
и там весь коридор, а потом этажом ниже столько же возвращать-
ся назад, я решил спуститься сразу в пультовую через вентиляци-
онное отверстие в паттерне, к которому так и не подвели короб
воздуховода, он почему-то прошел левее. Я уже представлял, как
мы будем шутить по поводу моего оригинального появления.

Но тут, через фальшпотолок, я увидел, что в комнате отдыха пульто-
вой происходит что-то неладное. Там было много людей, и все
они почему-то вертелись как угорелые. В поле зрения моего люка
мелькали то руки, то ноги, то спины, то чья-то голова. Что за ка-
русель? Как в кино. Тяжелое дыхание, звуки ударов, падения – да
это же самая настоящая драка! Здесь? Сейчас? Невероятно! Но
вот я увидел голову Николая Петровича, дергавшуюся от ударов
и чью-то руку, бьющую его в висок. Он кого-то оттолкнул ногой,
и клубок из тел переместился в угол, пополз стол, они снова ока-
зались под моим люком, и я увидел всё. Кто-то, лёжа на полу,
крепко обхватил ему ноги. Двое, невидимые мне,растянули по
столу ему руки и лежали на них, а чья-то рука давила ему горло.
Они распяли его на столе и душили. Я увидел его лицо…

Откуда-то из черноты на меня вдруг налетел огромный поезд, оглушил
рёвом и загрохотал колёсами по моему сердцу… Когда я открыл
глаза, меня слегка подташнивало и кружилась голова. Сколько
прошло времени? Внизу подо мной никого не было.

Но вот приоткрылась дверь. В образовавшуюся щель кто-то внимательно
смотрел. Дверь распахнулась, на пороге стоял Толстогубый. Но
это был совсем другой человек. Сейчас он мне напоминал одного
из донов. Зорким взглядом, сжатыми в ниточку губами, он оцени-
вающе оглядел комнату. Ну, точь в точь начальник, принимающий
работу своих подчиненных и ставящий последнюю точку. Про-
шел к столу и придвинул его к стенке на прежнее место. Вдруг
спружинил в коленях как немецкая овчарка перед прыжком, бес-
костное тело изогнулось и качалось, словно кобра в боевой позе.
Куда он собирается прыгнуть? – мелькнуло у меня. Но у кобры
были руки, и они жили своей жизнью. Поднял с полу и поставил
на стол электрический чайник с крышкой, заварник, уцелевший
граненый стакан, банку с вареньем, разбросанные ложки. По-
том аккуратно стал собирать осколки битой посуды, осторожно
и внимательно шарил под столом. Кобра качнулась в сторону и
я увидел чьи-то ноги. Они были неподвижны и не доставали до
пола. Это были ноги Николая Петровича. Он висел? На пультовой
зазвонил телефон, но трубку там не снимали. Толстогубый опять
появился в поле моего зрения уже с двумя стульями в руках. Один
он поставил к столу, а другой всё так же аккуратно-обдуманно,
как на сцене перед открытием занавеса, положил на бок около
висящих ног… И вышел плотно закрыв за собой дверь. Телефон
продолжал звонить.
Натянулись струны во мне: вот-вот порвутся – хорошо, что
нету кругом никого ко мне прикоснуться. Бреду, спотыкаюсь в
душном подвале, вода как болото блестит под ногами. К себе воз-
вращаюсь я темным патерном, и редкая лампочка слепит мне гла-
за….
Звучит во мне голос нездешний: «…Если же скажут тебе,
куда нам идти?, то скажи им: Так говорит Господь: кто обречен
на смерть, иди на смерть, кто обречен под меч – под меч, кто на
голод – на голод, и кто в плен – в плен. И пошлю на них четыре
рода казней, говорит Господь: меч, чтобы убивать, и псов, чтобы
терзать, и птиц небесных и зверей полевых, чтобы пожирать и
истреблять…»
И как я прошел по этим самым трубам – ни разу не сорвался
и ног не замочил, и руки были чистые, и лицо в паутине не зама-
зал – видно счастье мое такое было. А пришел – открытую книгу
около себя положил и лег на топчан за шкафом и уснул мертвым
сном.
И снится мне сон… Франция… Восставший народ казнит
ненавистную ему аристократию. С презрительной улыбкой вос-
ходят аристократы на эшафот. Италия… Пламенный борец за сво-
боду своей страны в тюремном коридоре командует собственным
расстрелом… Это – понятно! Это борьба с угнетателями своими
или иноземными. Они по разную сторону баррикад, здесь – свои,
там – враг. Но вот моя страна: женщина поэтесса, прочитав в га-
зете «Постановление» со стоном валится на постель. Это – о ней.
В голове стучит один вопрос: Зачем? Кому это надо? Чтобы целая
страна, только что победившая в грозной войне, всей своей мо-
щью прошла через сердце бедной старухи? То, что я сейчас видел
на центральном пульте – обыкновенная тихушная казнь: без суда
и следствия. Очень удобно. Самоубийство на рабочем месте. Не
надо даже инсценировать дорожную катастрофу. Куда бежать?
Кого звать на помощь? В какие бить колокола?!
Помню, во сне или это уже просыпание от сна: зашли какие-
то люди, осмотрели меня внимательно.
– Нет! – сказали они. – Давно спит! – Тихо ушли. И страш-
ная тень от большой черной птицы прошла совсем рядом, едва не
коснувшись меня.
На следующее утро после казни…
Время остановилось, чтобы длить мою пытку. Толстый па-
лец начальника медленно движется по строчкам сменного жур-
нала, сверяя записанные мною цифры с показаниями приборов.
Рядом молча стоят, как провинившиеся школьники, энергетик и
механик, которые сейчас должны бы сами принимать у меня сме-
ну. Только начальник за порог – настроение у всех резко оживи-
лось.
– Слышали новость? У зелёных опять офицер повесился,
прямо на работе, говорят сильно пил! – сказал кто-то. И в ответ
чьё-то равнодушное.
– Все они пьют…
Туман стоит перед глазами, я почти не слышу их голосов.
Меня неудержимо тянет в квартиру Друга. Прочь наваждение! Он
– там. Он – ждет меня. Из-за начальника я не уехал утром в город
дежурным автобусом, который увозил ночную смену. Опоздал на
рейсовый автобус и теперь брёл степью как лунатик. Я уходил в
степь, чтобы уже никогда не вернуться. Не надо плакать, говорю
я себе, а слёзы заливают моё лицо. Это завершилась его жизнь.
Каждому – своё. Вот почему дрогнул его голос: он знал, этот день
неизбежен и он приближается. Отсюда его молчаливая борьба
с палачами. Он пришел на землю, чтобы работать. Миг свой не
упустил, крепко держал его и длил до последней минуты. Только
умирая, зерно дает много других. Кто-то придет ему на смену.
Это и есть жизнь!
С каждым шагом я погружался в землю, преодолевая её со-
противление, по колено, по пояс, по грудь – ломило грудную клет-
ку. Вот земля оказалась на уровне глаз – она сдавила мне лоб:
я видел закрытыми глазами каждую сухую былинки, колючку,
камешек, песчинку. Не выдержало мое сердце – горлом пошла
беда. То ли я заплакал, то ли заплакал мой ангел за правым пле-
чом, слёзы заливали моё зрение. Где-то у солнечного сплетения
хрупнула моя грудная клетка. Хрупнула и раздалась – появилась
та самая страшная пещера и я как вкопанный возле неё. Но где ты,
мой Друг? Тебя нет! Только подумал – тот же поезд опять налетел
на меня, обрушил свой шум, и мы вместе въехали в эту пещеру.
Своей смертью ты помог мне очистить моё сердце. Мир и радость
поселились в нём. Моя голова стала расти, увеличиваться куда-то
в космос до бесконечности…
И вот уже умом постигнутое Нечто, заполнилось тобою и ты
отлился в форму жизни.
Огонь Любви ударил по Планете и вздрогнув в экстазе с ор-
биты сорвалась Земля.
…Сейчас я понял тебя, Рыжий! Прости меня, Господи, что я
так жестоко отомстил тебе, Рыжий! Прости меня, Господи, что я
не ушел сразу, а обиделся на тебя, Рыжий! Прости, Господи, Ры-
жего за боль, которую он мне причинил! Помоги, Господи, Рыже-
му! Дай мир в его душу! И в мою! Спасибо, Рыжий – боль, тобою
причиненная мне – во благо!
Мой Друг! Тот поезд, бешено промчавшийся в момент твоей
гибели, протаранил моё сердце, вкатил меня в мою пещеру, вы-
светив её всю. И ничего страшного – это оказался обыкновенный
черный туннель. И в конце его – Свет. Своим последним страда-
нием ты осветил его мне.
Я вышел из тунелля, стою на высокой горе, держу в руках
над головою крест-транспарант. На нём горят большие огненные
буквы – мои слова. В них огонь идет из моего сердца. Там внизу
под горой, черное людское море, как один глаз, одно лицо, смо-
трят на меня. Слова на транспаранте – последний вскрик людям и
я сгорел. Я стал серо-пепельным, но не рассыпался. Теперь я буду
жить опаленный – по другую сторону огня.
Я больше не хочу бороться с самим собой. Угнетать кого-то
из своих. Или заключать с ними перемирие. Я хочу просто жить,
каждый день устремляясь в горний мир. Для этого я буду без
устали строить свой мост – радугу из себя – в себя. Я буду под-
ниматься по радуге-мосту до самого перевала, дышать там осо-
бым воздухом. Но я земной человек, поэтому каждый раз буду
возвращаться в самого себя земного. Но уже каждый раз немного
другой. Я буду все время наращивать свой мост-радугу ввысь. Я
соединю в себе горний и дольний миры.
…Я лежу на земле. Холодно. Темно. Сколько я пролежал?
Вдруг замечаю: моя рука на сгибе локтя излучает свет. Как солнце
из-за горизонта. Вернулась память. Кое-как оторвался от земли,
встал на ноги. Зачем Илья Муромец хлестал плёткой Мать-Сыру-
Землю? Она и так все вбирает в себя. Отыскал глазами далёкое
электрическое зарево над нашей площадкой и побрёл на свет по
ночной степи, стараясь не упасть. Как с большого застолья, где я
пил полной мерой всё, что подносил мне щедрый хозяин.
- 180 -
Через _______день после казни.
Утром меня поздно сменили и я опоздал на дежурный авто-
бус, увозящий ночную смену в город. То у одного, то у другого
начальника почему-то появлялись разные вопросы ко мне. Я не
успел и на рейсовый автобус. В его квартиру я попал только через
день после трагедии.


  Я опоздал. Она была пуста, со следами разгрома. Голые сте-
ны, голые окна, голая кровать, не было книг, пуст был старый
платяной шкаф. Не было скрипки, куклы и портрета девочки, не
было вещей на вешалке, и спортивных снарядов в коридоре. Не
было даже полок. Вместо них торчали кое-где изогнутые гвозди,
зияли дырки. Оставались только казенные кондиционер, телеви-
зор, холодильник, стол и стулья. Всё это со следами известковой
пыли. И ещё тонкая тюлевая занавеска, сиротливо трепыхалась в
проёме открытой балконной двери.

  Она была такая легкая, невесомая, что казалась продолжением неба, горнего воздуха в квартире. Теперь она была такая неприкаянная здесь, что я не выдержал
щемящей боли в сердце – подошел к ней вплотную, приподнялся
на цыпочки, отстегнул зажимы, державшие её на струне.

  Словно платье Прекрасной Елены, растаявшей на глазах у Фауста, опустилась тюль на меня.
Я свернул её, мягким комочком вытер набегавшую слезу и поло-
жил себе на грудь под рубашку против сердца. Последнее время
оно у меня стало уж очень чувствительным.

  Вошла соседка, тихо сказала.
– Утром в понедельник приехали какие-то молодые ребя-
та. Сложили всё в мешки. Погрузили в машину. Теперь, сказа-
ли, здесь будут жить другие люди. Велели пока присматривать за
квартирой.

  «Книги – как получиться, а скрипку обязательно передать
дочери – это моё завещание…» – вспомнил я.

  – Полки разбивали топором… – почему-то уточнила сосед-
ка. Я молча протянул ей ключ.
   Опоздал! Опять опоздал!..

  Автобусы подходили один за другим и высаживали в аэро-
порту немногочисленных пассажиров и их многочисленные вещи.
На земле около каждого человека куча вещей: сумки, чемоданы,
рюкзаки, сетки с фруктами и дынями. Удивительная грузоподъ-
ёмность человека, а, казалось бы, всего-то две руки, два плеча и
становой хребет. А у меня только сумка с вещами и никаких да-
ров юга. Все смотрят на меня почти враждебно. Ничего, думаю я,
главный подарок жене – это я сам, всего через месяц, собственной
персоной.

  Я смотрю в сторону города, из которого нас только что выпу-
стили придирчивые контролёры в зелёной форме. Мы в послед-
ний раз предъявили им наши пропуска. Сейчас я нахожусь по эту сторону густой колючей проволоки города – при-
зрака.  Нет, города – крепость. Замок Синей Бороды. Как в сказке: не открывай последнюю дверь - погибнешь! Мне удалось сбежать из этой последней комнаты  города-замка. Удалось ли? Полная безопасность только в самолете за его металлической обшивкой. Но посадка в самолет еще не начиналась. Дождусь ли? Он, конечно, улетит по расписанию. Но кто из нас сегодя составил это расписание? Скорей бы началась посадка!

  В последний раз смотрю на бастионы - стены Замка Синей Бороды. Как я рад,
что не смотрю с его крепостной стены на пустынную дорогу в
тщетной надежде спастись от того, кто вынес мне смертный при-
говор, и уже занёс свою безжалостную руку… Мне бы не смогли
помочь даже все рыцари Круглого Стола короля Артура, если бы
и спешили ко мне по этой асфальтированной дороге. Увы, сей-
час дорога была пуста. По ней со стороны города давил на педа-
ли только одинокий велосипедист, низко припадая к
рулю, используя для тренировок утреннюю прохладу.

  Совершил посадку самолет из Москвы.   Оживленно разговаривая, сгибаясь под тяжестью своих вещей, идут люди к автобусу, ну точь-точь, как я всего месяц назад.

  «А может, не всё так мрачно? – Подумал я. – Ну, не повезло в оче-
редной раз, а я, как пуганая ворона, преувеличиваю опасность.
Неожиданно легко начальник согласился прервать мою долго-
срочную командировку и отпустить меня. Он даже слова не ска-
зал, словно для него это был давно решенный вопрос, молча под-
писал заявление. И все остальные также молча подписывали мой
«бегунок».

 И всегда около меня кто-то был, пока я собирался в до-
рогу. Все прошло так быстро, что я даже не успел попрощаться
со своими друзьями, хотя видел их издалека то одного, то другого.
И это сейчас сидело во мне занозой. Произошло не-
поправимое – я их больше никогда не увижу. Они все остались
там, за городской стеной, во власти Синей Бороды.

   Вдруг около меня останавливается велосипедист в выгоревшей спортивной
майке, закатанной по грудь и шортах неопределённого цвета. Он
потный, улыбается и почему-то протягивает мне дыню в сетке. Да
это же – Равви!
– Серёга… – говорю я, слёзы душат, не дают говорить, –
осиротели мы…
– Отставить! – командует такой знакомый глуховатый го-
лос, но передо мной – Равви,который радостно продолжает. – Он жив!
Он с нами! Он передаёт всем привет! Мы проводим вас… В Мо-
скве вас встречает жена… – Сергей говорит быстро, крутит во-
круг меня восьмёрки, и стремительно откатывается. Кто-то идет
в нашу сторону.

  Теперь и у меня дыня. Я гордо иду с ней в самую гущу толпя-
щихся перед посадочной калиткой пассажиров. Ловлю завистли-
вые взгляды, дынька моя – чистый мёд, и размерами и качеством
не имеет себе равных, то-то же!

  С противоположного от нас угла здания аэровокзала оста-
навливается целая вереница легковых автомашин и один автобус.
Из машин выходят два московских генерала и, сопровождающие
их в полном составе, командование полигона. Через служебный
вход они не спеша идут на посадку в самолёт, а за ними солда-
ты выносят из автобуса и грузят в электрокары коробки, ящики и
огромные свёртки.
 - Мда-а… Вот это трофеи! -Завистливо восклицает кто-то в
толпе.
 – Кушать все хотят, – наставительно обрывает его чем-то
знакомый голос. Я скосил глаза на говорящего. Ба!.. Рядом сто-
ит и смотрит на меня Летучая Мышь. Этого ещё не хватало!

Хочу сделать ход конём, но вдруг замечаю, что я в кольце: меня
оттёрли от остальных и плотно обступили ведущие инженеры с
Толстогубым вместе. Когда они успели? Зачем?

Вижу, в сторонке, в тени под деревом, с кем-то разговаривает
Равви. Знает ли он моё положение?

– А мы решили вас проводить, так сказать, почётный эскорт
до самого трапа самолёта, заодно и поговорить, а то вы всё избе-
гаете встреч, – говорит мне Летучая Мышь, улыбается, пытливо
смотрит на меня. Что ему надо? Видел ли он около меня Сергея?
– Вот так неожиданно для вас закончилась кривая эволюция.
Не ожидали? – Летучая Мышь не сводил с меня цепкого взгляда.
– А что я должен был ожидать? – Пожимаю плечами. – И при чем
здесь – эволюция?
– Ну, как же… Такие планы… Такие знакомства – и вдруг все
летит вверх тормашками – знакомые один за другим кончают са-
моубийством, а вы спешно прерываете командировку… Скажите
честно – вы верите в самоубийство? – Вдруг быстро спрашивает
он, – вы же в тот день тоже дежурили…

 Вот в чем дело, наконец, понял я. Они до сих пор не уверены, что я видел казнь. Наверняка прослушивали телефон, а меня не ожидали со стороны потолка.
Если я сейчас себя выдам – мне не улететь!

 – Эволюция продолжается! – Отчеканил я. – Эволюцию мож-
но замедлить, но остановить её никому не удастся! Конечно, вы
бы хотели иметь эволюцию антенного полёта. Эволюцию нездо-
рового интереса к чужим гениталиям. Эволюцию, не выходящую
за пределы Земли. Князь тьмы – автор такой эволюции!

– Вот вы и разговорились… Только что на наших глазах це-
ной огромных жертв человечество избавилось от одного своего
величайшего заблуждения, так вы уже навязываете ему следующее. Из нынешнего человеческого материала сделать рай на зем-
ле невозможно! Подбросить же человеку мечту о новой, Боже-
ственной расе - это втянуть его в новое величайшее заблуждение!
Уготовить человечеству еще один диктат – теперь уже духовный!
– Что это вдруг вы стали ратовать за человечество? Да по-
тому что возник новый фронт – духовный, а вам там нет места. В
ваших окопах – тлен, они осыпались и в них стоят живые мерт-
вецы. Уже поднимаются новые бойцы, нового духовного фронта!
– Ну, пока что мертвецы на вашей стороне, – съехидничала
Летучая Мышь.
– Не без вашей помощи! – Зло ответил ему я. Его глаза окру-
глились.
– Ну, договаривай! Сам видел?

Я оговорился? Я выдал себя? Не выпустят к самолету?
Нет! Еще нет. Еще можно все поправить. Сделать такие же гла-
за, и улыбаясь, что-нибудь ходульное, расхожее: на то, мол, она и
охранка!..

Я вдруг стал расти! Я стал такой огромный! Я заполнил со-
бой всего себя. Я обрёл самого себя. Мне ли бояться этих пигме-
ев!
– Да! Своими глазами! – Сказал я четко как на Большом
суде.

  – Кореш!! Привет!! - Огромный мужик продирался ко мне мимо сдвинувшихся
спин ведущих инженеров.
– А я думаю, ты это или не ты? – Он был на голову выше лю-
бого из нас. В карманах его широченных штанов со множеством
молний можно было свободно упрятать двух таких Летучих Мы-
шей.
– Ты что, бля… – сгрёб он Толстогубого, который мешал ему
пройти ко мне. Дальше были слова, которые не печатают.........
.– Это же мой школьный товарищ!

 Толстогубого уже не было на месте. Он отлетел метра на три,
балансировал руками как ветряная мельница, стараясь не упасть.
Как-то боком-боком, держась за живот, уходил от нас ещё один
«ведущий» инженер. Остальные просто пятились назад, уступая
дорогу орущему великану. Он облапил меня и кричал.
– Сколько лет! Сколько зим! Всё равно я тебя узнал! Пойдем
к ребятам! Монтажники мы! Отметить надо!

Ошеломленный, я ничего не понимал. Мой взгляд нашел
Равви с велосипедом под деревом. Тот с довольным видом пока-
зывал мне поднятый вверх большой палец.

  Шумной компанией в числе первых мы оказались в само-
лете. Меня никто даже не пытался остановить – слишком боль-
шой скандал мог получиться с этими ребятами. Они буквально
внесли меня в самолет и бросились занимать места в хвостовой
части салона. Они тут же потеряли ко мне всякий интерес, забыли
про меня, предоставив мне самому выбрать себе место по вкусу.
Сразу стали готовить стаканы и закуску, чтобы выпить за отлет. Я
уселся в самом центре, на крыле, около иллюминатора.

  За тонкой металлической обшивкой внутри воздушного ко-
рабля я не чувствовал себя в безопасности. Еще открыта дверь
и не убран трап. Они могут приказать командиру корабля и тот
меня запросто попросит покинуть самолет. Я смотрю на часы.
Пора! Посадка закончилась. Чего летчики тянут? Не заводят тур-
бины?
 
  Так и есть! В салон вошел пилот и глазами ищет меня. Опять в
ушах застучали колёса мчавшегося железнодорожного состава.
Жаль что мы не в воздухе. Можно прыгнуть и без парашюта –
свободное падение… парение…

  Не глядя ни на кого, пилот ещё раз пересчитывает глазами свободные места. И уходит. Один! А мог бы со мной: – Где ваши вещи? Проходите! Не задерживайте!
И моими же вещами меня подталкивает…
Повезло еще раз.

  Заставляю себя повернуться лицом к иллюминатору. Смотрю
сквозь мутное стекло, как через плоский аквариум, на здание
аэропорта и турникет, за которым я только что был таким бес-
страшным. А вот здесь, один на один с собой, струсил… Разжи-
маю кулаки, вижу как розовеют скрюченные побелевшие пальцы.
Ладно! Это в последний раз! Обещаю!

  Самолёт выкатился в конец взлетной полосы. Развернулся.
Постоял, усиливая работу движков и дрожь нетерпения взлёта.
Побежал, незаметно оторвался от земли. Ложась на курс, сде-
лал разворот на небольшой высоте, и я увидел, как внизу косо
скользнул под крыло город-призрак, которого нет на карте, излу-
чину реки, где мы праздновали день рождения. Следом мелькнула
наша жилплощадка, «стопоследняя».

 Я успел разглядеть под крылом панораму этого гиблого места – безымянной могилы моего Друга, и не отрывал глаз, пока она вся не скрылась под крылом.
Скорость и высота спасли меня от воспоминаний, сделали их поч-
ти прозрачными.

  Прощайте, преданные людьми собаки, которые
дичают на свободе. Прощайте, люди, предавшие свободу, и согла-
сившиеся на роль дрессированных собак. Для меня здесь прошла
целая жизнь, потому что здесь я нашел её недостающее звено.
Вот при каких обстоятельствах замкнулось моё первое кольцо.

  Теперь я знаю: над человеком стоит – Надчеловек… А над
ним стоит – Сверхчеловек… Человек разделит судьбу человече-
ства. Человечество разделит судьбу человека. Каждый идет к сво-
ему неизбежному. Апеллировать можно только к себе.

  А его папка? - Молнией мелькнула мысль.- Что теперь будет с
ней? Неужели проделана пустая работа?
Так что же мне делать с его папкой?
 
Прощай гиблое место и да здравствует мой незабвенный
Друг. Твой образ – это я сам. Как бы высоко сейчас не вознес меня
самолет, ты приподнял меня выше!

 – Прощай, мой милый! – Услышал я над своим ухом женский
голос. – Прости меня!

  Только сейчас я заметил, что через мое плечо к этому же
иллюминатору прильнула моя соседка, я не видел её, когда она
заняла место рядом со мной. Я узнал в ней ту самую женщину,
которая ехала со мной в автобусе в день моего прилёта. Узнать её
было не просто – она сильно подурнела лицом. И она меня узна-
ла, но даже не улыбнулась. Глаза её были совсем потухшие.

   – Вот где мы встретились, – вырвалось у меня. – День при-
лёта – день отлёта. А у меня вот не получилось начать с чистой
страницы…
– И у меня – тоже. Я потеряла здесь последнее.
– А вы знаете, тот мужчина, что ехал с нами, ну, педагог… –
начал я. Она перебила.
– Знаю. Это мой муж! Мы прилетели вместе, чтобы ещё раз
начать всё сначала…
– Как же так? Растерялся я, – а это письмо…
– Не было никакого письма… Это – фальшивка. – Она за-
плакала, утирая слезы. – Они довели его до самоубийства, а потом
состряпали это письмо, боялись, что есть настоящее, все узна-
ют про их проделку. Всё время приставали ко мне, где письмо? А
никакого письма не было…
– Почему он это сделал? – вырвалось у меня. – Если бы мы
встретились все вместе, этого могло не быть! Есть же и другие
люди!
– Вы не знаете этих оборотней! Их много – они везде. Они и
здесь нашли его. Стали требовать, чтобы он оказывал им какие-то
услуги. Он мне сказал, я один раз оступился, но это не значит, что
я – подлец. Я не могу быть подлецом! – Это они убили его! Я не
знаю, почему я ещё живу. 
 Вчера последний раз была на его могилке. На ней только порядковый номер. А рядом, на мемориальном кладбище, каждая фамилия на отдельной плите...

   В тот день, там, школьников торжественно, принимали  в пионеры, под девизом: "Памяти павших будьте достойны!" Павшие это все те, кто не вернулся с орбиты: сгорел, задохнулся без кислорода, взорвался на старте. Их имена выбиты на отдельных плитах.
Ими гордится страна. Вечная слава им   

   Но я знаю, есть другие, безымянные, жертвы.
Родина-мать вычеркнула их из списка живых, руками опричников-сексотов. И так было всегда. Инакомыслящие трагически гибли, начиная от Иоанна Предтечи, Исуса Христа и до наших современников - Александра Меня и моего Друга.
      
    В животной природе,что бы клан возвысился, другой должен пасть. Человек - существо мыслящее. Чтобы удержать власть, инакомыслящие должны погибнуть. Кто не с нами, тот против нас! Победителей не судят. Победители торжествуют. Время другое.


    Не менее драматично протекает внутренняя бескомпромиссная борьба Человека со своим Эго.

 
Я посмотрел на неё внимательно и прочитал в её душе вели-
кую драму. Теперь это были даже не обломки кораблекрушения, а
зола на пепелище. У неё было чувство, что она старая-старая, пе-
режила всех, осталась одна, и никого своих вокруг нет. А главное,
она так и не знает, как прошла её жизнь и что делать дальше.

  Я,теперешний, не могу пройти мимо любой человеческой беды.

– Дайте вашу руку! – Требовательно сказал я. И как только
её рука вяло коснулась моей, я сильно сжал её кисть и стал пово-
рачивать, делая ей больно! Она удивлённо распахнула свои глаза.
Ого – какая сила сверкнула на дне её глаз. Услужливая память
мгновенно подсунула сравнение. Это когда я был в экспедиции в
Хакасии. В степях видел табуны лошадей. Я не ошибся. Есть жен-
щины, им бы вольной птицей летать в поднебесье или без уста-
ли бегать в чистом поле с табуном себе подобных чистокровных
красавцев, а они забиваются в вонючие стойла с умствующими
кастратами.

– Слушайте меня! Мы должны выжить, чтобы обо всем рассказать людям!
 Если хотите – присоединяйтесь к нам. На первых порах с нами вам
будет легче!
Женщина молчала, словно не слышала меня.

  Да, я уже другой. Я знаю. И с этой женщиной нас свела не
взлетающая ракета, опалившая, пробуравившая насквозь озоновый слой, а потом
исчезнувшая где-то в небытии, но холодным осколком застряв-
шая у нас под сердцем. Нас давно и прочно связывает нечто более
радостное: маленький, всегда не гаснувший костер сегодня, вчера
и очень давно – в степи, в лесу и горной пещере…

  Под ровный шум турбин я засыпаю. Мне снится высокая
трава, и я бегу по ней. Мне легко и радостно. Я бегу, потому что
мне хорошо. Я добегаю до края воронки и мне совсем не страш-
но. Не останавливаясь, я чуть-чуть подгибаю под себя ноги, и
начинается радость плавного полёта вниз по склону воронки, не
касаясь земли. Я хозяин своего тела, я могу прекратить полёт, а
могу – продолжить. Мне легко и радостно. И воронка совсем уже
не такая, как была раньше. В ней не страшно и совсем светло.

Я прекращаю полет, становлюсь на ноги почти на самом дне
воронки. На противоположном склоне, на самом верху, появля-
ется солнечный луч. Но на небе не видать солнца. Вопреки всем
законам оптики, луч движется вглубь воронки, увеличиваясь в
размерах. Это Золотая Ладья – огромный небесный ковчег. Она
останавливается, не долетев до меня, потому что на самом дне
воронки была ещё не высохшая, не очень широкая, но все ещё
непроходимо глубокая полоса болотной жижи. В иллюминаторы
смотрят на меня улыбающиеся головки еще не родившихся детей.
Их очень много. От них идёт музыка. Из пилотской кабины вы-
ходят большие, ясноликие, чистые как ангелы, солнечные люди.
Они улыбаются мне. И я совсем не удивляюсь, когда в одном из
них узнаю моего Друга.

  Под ногами расцветают ковром забытые
в детстве цветы Свет – Музыка льётся вокруг. Это люди – Боги. В
каждом из них я узнаю мне хорошо знакомого, но давно забытого
человека. И я теперь знаю, кого напомнил мне мой Друг. Я про-
тягиваю им руки и говорю.
– Здравствуйте! Как долго мы вас ждали!


       ТРАНСЦЕНДЕТНАЯ ГЛАВА

То, чего не было тогда,
И не могло быть потом.
      
        «О чем пела скрипка»

  Неожиданно ей предложили выехать с концертом в столицу
одной из среднеазиатских республик, город её детства, в котором
она давно уже хотела побывать, потому согласие дала свое сразу.
Играть предстояло в рабочем поселке домостроительного ком-
бината, в клубе с полутемным неотапливаемым залом, на плохо
освященной сцене под поднятым киноэкраном и Бог знает, как
наспех настроенным роялем. В городе она не увидела ни одной
афиши своего выступления, зато перед клубом стоял фанерный
щит покоробленный и совсем синий от многократного смывания
названий фильмов. На нем при желании можно было разобрать,
но не далее чем с трёх метров, что в воскресение состоится кон-
церт классической музыки, в программе произведения советских
и зарубежных композиторов, начало в девятнадцать часов, вход
свободный. Всё остальное поле щита занимал тоже синий боль-
шой скрипичный ключ в зеркальном изображении. Перед щитом
стояли вдвоём с директором клуба. Она подвела Т.П. к этой «афи-
ше», с заискивающей улыбкой всё время старалась заглянуть мо-
сквичке в глаза.
– Да вы не волнуйтесь, завком уже перечислил деньги за
ваш концерт, многие у нас даже и не выступают, – намекнула она
с надеждой в голосе. – Давайте я вам отмечу путёвку…
– Сколько же будет завтра человек? – невесело спросила
Т.П.
– Мало… – в тон ей подхватила директриса, угадывая её на-
строение, – зимой хоть школьники с солдатами выручают.
– Для солдат мы отдельно выступаем…
– Я вам завтра в гостиницу пришлю своего сына, – всё так же
улыбаясь, гнула свою линию директрису, – он с вами пойдёт на
базар за фруктами, а потом проводит в аэропорт.
Тоже мне очаг культуры: кинотеатр повторного фильма, а не
Дом Культуры. Фильмы по третьему кольцу. Пока дойдут до них
– никто и смотреть не придет. А ведь у них наверняка есть план,
вяло размышляла Т.П. Сколько же я училась? Школа, консерва-
тория, аспирантура – вот, а она меня сейчас выгоняет, вежливо
предлагает убраться восвояси. У меня второе место в конкурсе
имени Чайковского, две международные премии… А как радова-
лись мои родители, когда собрали деньги на первую мою скрипку.
И вот финал: я привезу домой дары юга, буду угощать соседей,
друзей, потому что одной всё это есть не интересно. Отец бы ска-
зал с иронией: «Добытчица!»
– У вас есть телефон секретаря партийной организации?
– Малика Абдуразаковича? Конечно! И служебный и домаш-
ний…
– Государство затратило на моё обучение большие деньги.
И вы, и ваш Малик, как его там по батюшке, тоже учились. Мы,
каждый на своём месте, должны добросовестно выполнять свои
обязанности перед государством. Передайте секретарю партор-
ганизации, что если завтра сорвётся концерт, я пойду в горком
партии. Я буду рада, если он сам с семьей придет на концерт, и
придут все цеховые парторги с семьями – вот уже ползала. Ради
этого я даже согласна перенести концерт на день позже. Звоните
мне в гостиницу, – подмигнула директрисе. – Бум работать!
– Бум… – механически повторила та, но тут же спохватилась
и официально заверила, – я сейчас же буду звонить Малику Аб-
дуразаковичу.
Пока возвращалась автобусом до центра города, потом не-
спешно шла три квартала до своей гостиницы, всё время обща-
лась с отцом: – Тебя нет, но ты – со мной, отсутствуя – присут-
ствуешь. Доволен, как я заставила их работать? По-суворовски,
их же оружием. А что я буду делать, если концерт все же не состо-
ится? Неужели идти в горком? Посоветуй! Присутствие отца она
стала ощущать почти физически с того момента, как представила
себе его ироническую усмешку со словом «добытчица!».
Это был город её рождения, здесь она прожила до десяти лет.
И это был город студенческих лет её родителей, город их языче-
ской, как они говорили, любви, которая помогла им сохраниться,
словно законсервировались на долгие годы.
Как бы в последние годы центр города не перестраивался,
он не мог нарушить его основную планировку, заложенную еще в
прошлом веке: парк, сквер и радиально расходящиеся улицы. Вот
почему она сейчас так медленно бредёт к своей гостинице, новой
одиннадцатиэтажной серой свечке, совсем не украшающей когда-
то очень зелёную, уютную инженерную улицу. У себя в номере
извлекла из дорожной сумки старую синюю папку, полную запи-
сок отца. «Евангелие от отца», – мысленно звала она его дневни-
ки. Оттого что отец, хоть и незримо, но все время был рядом, и
она только что шла по улицам его молодости, а сейчас в её руках
бумаги, хранящие его душевную теплоту, к ней пришло внутрен-
нее видение молодого отца. Мать и отец вошли в нее, и она по-
чувствовала их молодость. Единение наших сердец, поправила
она себя. Вернуть отцам сердца детей. Разрыва нет, мы на одной
спирали. Ничего в моей жизни не будет упущено. Творчество за-
ложено в наших генах. Я могу лететь с обновленным триединым
сердцем. Остановка за малым: куда лететь?
Перекладывая уже прочитанные листы, увидела, что взяла
с собой не все, очень расстроилась. Вдруг стали слипаться гла-
за, голова падает на грудь. Выключила свет, перешла на кровать,
успела улыбнуться себе: я как зек,… наверное, это моя послед-
няя командировка… Они мне не простят…» И проснулась уже на
другой день поздно, когда в её номере загудел пылесос. Полная
узбечка средних лет в синем халате, ни разу не взглянула на ту,
что лежала на кровати, сменила воду в графине, провела тряпкой
по столу, и пятясь к двери по ковровой дорожке, вытянула за со-
бой ревущий пылесос. Если бы сказочной принцессе в первый и
последний раз вдруг пришла в голову блажь поработать шваброй,
у неё получилось бы лучше. С таким же успехом, милая моя, ты
могла бы обойтись и без пылесоса, сердито подумала, наблюдав-
шая за ней Т.П., которую так немилосердно вытряхнули из её за-
тянувшегося сна, откинула одеяло, и пошла принять душ. Остав-
шееся время дня у неё ушло на то чтобы поесть, позаниматься,
привести себя в порядок и доехать до клуба.
Вот так дела! Закрытые двери клуба с криком осаждали че-
ловек двадцать, громко требуя пустить их в зал. При виде её со
скрипкой, они расступились и еще энергичнее забарабанили в
дверь. Наконец, дверь открылась и билетерша со сторожем, крича
на русском и узбекском языках, что мест нет, впустили её и скорее
закрыли дверь на большой крючок.
Зал был полный. Нет, он был переполнен. Сидели на при-
ставных стульях, стояли вдоль стен. Но это был не её зритель,
не на неё он пришел. Это она поняла сразу. Здесь собралась вся
махаля. В полутемном зале от громкой разноголосицы, беготни
детей, хлопанья деревянных сидений, стоял сплошной гул. Она
вошла в зал через боковую дверь возле сцены, но так и стояла не в
силах повернуться, чтобы уйти. Её видели, но на неё не обращали
внимания.
– Ты будешь играть на скрипка Паганини? – вдруг спросил
у неё молодой дурашливый голос с акцентом. Этот странный во-
прос вывел её из оцепенения.
– Паганини! Маэстро! Помоги! – крикнула сердцем, не раз-
жимая губ. Поднялась по лесенке, вышла на середину авансцены,
извлекла скрипку без смычка, положив у ног открытый футляр,
как для подаяний. Высоко подняла скрипку над головой и во весь
голос прокричала со слезами в голосе.
– Вот скрипка Паганини!
В зале стало тихо. Бывают ли женщины-дервиши? Они виде-
ли перед собой женщину джина. Если бы она захотела, она могла
бы сделать сейчас такое, что они в панике убежали бы из зала
все – и старики и молодёжь. Её силе не было предела! Могла об-
рушить эти стены! Они это чувствовали.
– Я вам расскажу про последний концерт Паганини! У каж-
дого художника под конец жизни есть своя лебединая песнь. Маэ-
стро умирал от рака горла и все считали концерт на одной струне
его лебединой песней. Но это не так. Настоящей лебединой песни
у него еще не было. И вот, когда он уже не мог произнести ни
одного слова и слабел так, что почти не вставал с постели, а в
горячечном бреду шли разные галлюцинации, вдруг перед ним
появляется черный человек и говорит.
– Пришел час твоей лебединой песни! Бери скрипку! Не
пропусти!
Сказал и исчез, словно мираж… Это и был мираж-иллюзия.
На другой день в дом Паганини приходит его хороший товарищ
и говорит.
– На вилле нашего общего друга, в большом зале собрались
все твои друзья. Они не верят, что ты болен и хотят ещё раз по-
слушать твою скрипку.
– Вот как вы, мои друзья, собрались в этом зале.
Тепло добавила она. И зал ответил ей единым вздохом.
– Все? – удивленным взглядом спросил Николо Паганини.
– Да, – подтвердил друг. – Они съехались со всего света!
В это утро около маэстро был только его горячо любимый
сын. Мальчик понимал отца по одним движениям губ. Он подо-
шел и склонился над отцом, потом сказал.
– Николо велел вызвать карету!
Сам же помог подняться отцу. Подал ему скрипку и накинул
на его плечи плащ.
Ехали через весь город. Дважды останавливалась карета –
так плохо было маэстро. Дважды сын предлагал повернуть на-
зад. Он боялся, что отец умрёт в карете от сильного горлового
кровотечения. Но оба раза, не открывая глаз, великий Паганини
отрицательно качал головой. И они, наконец, доехали.
Она услыхала чуть облегченный вздох зала. Понимают! Всё
понимают, – радостно отметила про себя и подарила залу благо-
дарную улыбку.
– Маэстро с трудом раскрыл глаза. Карета стояла перед бело-
каменной виллой, окруженной забором такого же камня, сплошь
увитым разросшимся зеленым плющом. Он узнал это место.
Судьбе было угодно под конец его жизни привести его туда, где в
молодости он был любим и счастлив. Целый год он пробыл в этом
райском уголке пленником нежной любви молодой графини. Она
швырнула к его ногам себя и все свое состояние. Но ему нужен
был весь мир, вся вселенная. Графиня знала, что ей не одолеть
свою соперницу – его скрипку. Спрятала её подальше от его глаз,
звала дьяволицею. Когда он вот по этой аллее убегал из её сладко-
го плена, безутешная женщина кричала ему вослед с крыльца.
– Убийца! Ты убил мен! У тебя нет сердца! Ты – дьявол!
Убирайся к своей дьяволице!
И вот теперь он здесь. За былое счастье надо платить, как
бы поздно не было. Хотя бы воспоминаниями, которые обходятся
нам очень дорого. Так они безжалостно казнят нас. Он вернулся
сюда как друг, как прежний Николо, пусть уже умирающий, но
все тот же самый, а не всемирно известный победитель в золотой
карете. Поэтому расстояние от ворот до крыльца он пройдет сам
пешком, чего бы ему не стоило.
И он прошел это расстояние. И предстал перед ней. И одер-
жал ещё одну победу. Может быть, самую важную победу над са-
мим собой. Ему опорой было только слабое плечо сына.
Перед ним стояла всё так же прекрасная графиня. Перед ней
стоял её прежний Николо. Она видела, как он шел. Понимала, что
это для него значит. И ждала, а сердце летело ему навстречу. Она
поднесла к его лицу свою руку с платком и вытерла с его лба тот
пот, с которым из человека уходит жизнь. Смеясь и плача сказа-
ла.
– Ты напрасно не заехал во двор в карете. У ворот с утра
дежурят шпионы Ватикана. Они имели достаточно времени тебя
рассмотреть…
Подошла к двери, ведущей в большой светлый зал с огром-
ными стрельчатыми окнами, где, он знал, была прекрасная аку-
стика, слегка отогнула портьеру. Он увидел собравшихся в ней
людей, ради которых он проделал этот путь. Брови маэстро сер-
дито нахмурились. Мальчик был его голосом.
– Здесь только два моих друга – Чезаре и Пеппо, карбонарии.
Остальных я не знаю!
– Зато они знают тебя! Вон те двое – это масоны из Англии,
а те – представители братства Розенкрейцеров из Германии. Тот,
с генеральской лентой – представитель мальтийского ордена.
Вон тот с черной бородкой на бледном лице и горящими глазами,
который стоит задумчиво у стены, скрестив на груди руки – из
России. За его поимку обещана крупная награда. Карбонарии Че-
заре и Пеппо случайно уцелели после жестокой расправы прави-
тельственных войск с восставшими. Они больше всех будут рады
встрече с тобой. И все остальные там такие же верные наши дру-
зья. Иди к ним. Они ждут тебя.
Это проговорил тот самый друг маэстро, который был у него
дома.
– Иди, – повторил он. – Где твоя скрипка?
И широко распахнул в разные стороны тяжелые портьеры.
Мальчик подал отцу футляр со скрипкой, который до этого все
время держал в руках. И Паганини шагнул в зал.
При его появлении в дверях, все, сидевшие в зале, встали.
Словно бойцы перед полководцем. Он так медленно шел к ним
в ореоле возгорающегося в нем экстаза предстоящей игры, при-
жимая скрипичный футляр к своей груди, что казался им провоз-
вестником новой грядущей жизни, которая сейчас доверчиво при-
никла к его груди. Разве этот человек только что умирал в карете,
а потом едва живой стоял за этой дверью?
Сейчас его глаза горели неземным огнём. Каждого из нахо-
дившихся в зале, он прожег своим взглядом, влил в него силу не-
обычайную. Может за этим они к нему и ехали? И вот он достиг
их. Уже стоит в их окружении. Теперь они вливают в него свои
силы. Он ощущает их каждого и всех вместе. Здесь нет сцены,
есть общая арена жизни.
Задвигали стульями и креслами, отодвигая их дальше к сте-
не. Образовалось свободное полукольцо вокруг стоящего в центре
маэстро. Прошла и грациозно села в своё кресло хозяйка виллы.
Привычным движением, словно боевое оружие, извлек маэстро и
вскинул к плечу скрипку со смычком, а пустой футляр остался в
руках мальчика.
Но что это? Все струны на скрипке оборваны. В правой руке
музыканта обломок трости смычка. Другой обломок болтается в
дьявольской пляске на одном волоске.
В зале ахнули. Т.П. молчит, качает головой.
– Они тоже ахнули, повскакали со своих мест и окружи-
ли маэстро. Он был белый. Он мог сыграть на одной струне, но
здесь не было ни одной целой струны. Не было подставки. Что-
то болезненно перекатывалось в недрах инструмента. И не было
смычка. Кто? Когда? Как это могло произойти? Маэстро увидел
состояние своего сына. Вот кому надо было срочно оказывать по-
мощь. Успокойся, мой мальчик, неслышно произнесли губы отца.
Они умеют это делать. Ты должен быть сильным!
Широко открытыми глазами, как в точку, смотрела она в зал,
который был полностью в её власти. Она ждала прихода следую-
щих слов. Она тоже была скрипачка и в ней тоже жил Паганини.
Пришло её время помочь маэстро. Вот она, её скрипка, в её ру-
ках. Она все время держала её перед собой. Она опять поднимает
скрипку над головой и, склоняясь до земли, кладет её в футляр.
– Паганини положил свою мертвую скрипку в футляр, – рас-
прямившись, сказала она. – О, недаром с утра дежурили у ворот
иезуиты Ватикана. Наконец, они расправились со строптивым
маэстро. Теперь он им не опасен. Теперь он – мертв. Паганини
молча смотрит на свои опустевшие руки. И его друзья не сводят
глаз с этих удивительных рук. Но что это? Пальцы левой ладо-
ни привычно уперлись в шейку скрипки, а правой сжали колодку
смычка. Наверное, это произошло помимо воли музыканта. Руки

и тело маэстро сами собой приняли играющее положение. Взле-
тел невидимый глазу смычок. И опустился на невидимые струны
невидимой скрипки. Мощным движением смычка маэстро по-
слал в зал вступительный аккорд. Из его сердца в сердце каждого
сидящего в зале полилась неслышная музыка.
– Я – здесь! Я – с вами! Мы – вместе, друзья! – говорили
эти аккорды. Потом полились нежные тихие легато. Это маэстро
обращался к графине, просил у неё прощения: «Я был воином! Я
не мог спрятаться в любящее сердце женщины, чтобы отсидеться
там, когда в мире идет сражение с силами тьмы. Я – воин и мой
удел сражаться до конца. Пойми и прости! –
Графиня сидела, вся подавшись к нему. Из-под опущенных
прекрасных ресниц выкатывались одна за другой слёзы. Сердце
её отвечало: «Давно поняла… давно простила…».
Т.П. забыла, что стоит перед залом. Он для неё уже не суще-
ствовал. Теперь она рассказывала для себя и для того, кто незри-
мо был эти дни с ней рядом, как бы спрашивая его, я правильно
поняла?
– А скрипка теперь уже кричала: – Друзья мои! Я – не дья-
вол! И никогда не была в сговоре с дьяволом! Никто чаще меня
и яростнее меня не возносит свои молитвы Богу. Мои молитвы
– моя музыка. И только у человека открывается горловой центр
– вот почему пропал мой голос. Пока я играл – я был недоступен
темным силам, потому что во время игры меня охраняет Гармо-
ния. Где есть гармония, там нет места дьяволу! Попробуйте осе-
нить себя скрипичным ключом – у вас получится тот же самый
крест.В зале кое-где замелькали руки, прошелестел удивлённый
шепоток. Она сделала паузу, словно сравнивая тех, о которых она
говорила, и этих, сидящих сейчас перед ней в зале, пояснила.
– Они все любили и хорошо понимали музыку. Многие у
себя на родине были известными музыкантами. По расположе-
нию и движению его длинных пальцев на невидимом грифе, по
скорости и протянутости тоже невидимого смычка, еще что-то,
что известно только музыкантам, безошибочно понимали форму
исполняемого произведения. А содержание он вливал в их серд-
ца. Сколько каждый мог принять. Познать эту тайну и не надо
придумывать Слово. Оно – уже ложь. Если знание в сердце – надо
только молчать…
. . . . . . . . . . . . . .
– Своей музыкой он говорил: «Я верил и верю, что угольщи-
ки Италии, каменщики Франции, рудокопы Сибири могут жить
единым Братством. И чтобы крепло святое Братство, я передавал
большие суммы денег моим друзьям карбонариям. Духовно воз-
рожденных людей становится все больше и больше. Встретясь
случайно, не зная до этого друг друга, даже в толпе, мы безоши-
бочно узнаем своих духовных братьев по их глазам. Сердце нам
говорит, что мы не ошибаемся, какой бы национальности и цвета
кожи друг не стоял перед нами. С помощью музыки я принадле-
жал сразу двум ипостасям: миру горнему и миру дольнему. Слу-
жил Небу и Земле. Одного человека в себе можно предать, двух
– никогда! Живущий в двух ипостасях – неуязвим».
А музыка продолжалась, она была столь же ясная, сколь и
грустная.
– Мой земной путь завершен!.. Он не был длинным, и не
был гладким. В нем были печаль и скорбь, радость и ликование.
Господь дал мне талант музыканта, поэтому радости в моей жиз-
ни было больше. Я нес людям радость и радовался вместе с ними.
Возносясь на блестящих крыльях славы, я порой забывал, что та-
лант во мне – от Бога, а сам я лишь прилежный исполнитель воли
Всевышнего. Гордыня сбрасывала меня с высот Духа и ввергала
мою душу в ад страданий. Это был постоянный, не заметный для
других, но очень изнурительный бой с самим собой… Кто побе-
дил? Возможно ли вообще победа?
Тот за кем она повторяла, остановился, замолчал.
– Дальше была бездна, полная обратного утверждения, - до-
нёсся до неё изменившийся голос.
Она почувствовала, он что-то видит, очень испуган. Следую-
щее слово было сказано кем-то и не ей. Оно донеслось до неё,
словно эхо.
– Молчи…
Двойным отражением и только на долю секунды пришел к
ней чужой Страх.
– Играй!..
Она не помнила, чтобы нагибалась, но скрипка и смы-
чок были уже в руках. Играла не она, а её многолетнее умение
играть… Это была игра во спасение… Но ведь об этом никто ни-
когда не узнает… Когда ей захлопали, её уже не было на сцене.
Женщина-билетёрша приняла её, как эстафету и довела до двери
с табличкой «Директор». Стоя около этой двери, она почувствова-
ла, что чары отпускают её. Резко повернулась, устремилась назад.
Почти вбежала на сцену. Дорогу преградил медленно опускаю-
щийся длинный белый экран. Она поднырнула под него и снова
оказалась перед тёмным залом.
– Я забыла вам сказать… Скрипки Паганини – нет! Когда
маэстро умер, осторожные иезуиты разрубили её на мелкие ку-
сочки и, предав анафеме, разбросали их на все четыре стороны
света, словно они вновь могли соединиться в единое целое. Те-
перь скрипка Паганини живёт в сердце каждого скрипача, потому
что она – не инструмент, а состояние души музыканта…
– А разве так бывает? – раздался знакомый дурашливый го-
лос с акцентом.
Она вошла в кабинет директора, чтобы навсегда оставить за
его порогом воспитанное с детства чувство дисциплинированно-
го винтика большого механизма. Можно было уехать без печати
и отзыва в путёвке о проведённом концерте. Но, сделав только
что одну ошибку своего возвращения на сцену, она осознанно со-
вершила вторую, решив клин вышибать клином. В кабинете за
письменным столом сидел высокий, очень полный узбек. Старше
средних лет, начальственного вида с хорошо выбритыми щеками-
подушками. Не спеша пил чай. «Меня ждёт» – догадалась Т.П.
– Здравствуйте, Малик Абдуразакович! – сказала он.
– Здравствуйте, Татьяна Павловна, – с улыбкой, как хорошо
знакомой, чуть нараспев ответил он. – Садитесь вот сюда. – Ука-
зал на стул около приставного столика. Ярким пятном стояла пу-
стая пиала и большой фарфоровый чайник фазаньей расцветки.
Электрический свет играл на его боках. И тут она увидела, что за
окном уже темно.
– Ничего, – поняв её беспокойство, сказал он с той же добро-
желательной улыбкой. – Мы вас отвезём в гостиницу.
В кабинете неслышно появилась директриса. Сейчас на ней
было национальное платье из ханатласа на низкой кокетке. Не
произнося ни слова, приветливо улыбнулась, разлила по пиалам
чай. Молча, не поднимая глаз, вышла из кабинета. Здесь и не пах-
ло показушным европейским равноправием. Парторг, всё также
приветливо улыбаясь, стал расспрашивать ТП о родителях. Со-
чувственно покачал головой. Узнав, что у неё всего один ребёнок,
пожурил
– Ай-ай-ай! Мало! Один ребёнок – это не ребёнок…
– У вас, наверное, очень много?
– Не очень, – засмеялся он. Всего семь. И все – девочки.
Загибая толстые пальцы, стал неторопливо называть имена
своих дочерей.
– Вот пойдём с женой на пенсию – будем каждый день ез-
дить в гости. В понедельник – к Саодат. Во вторник – к Гульчахре.
В среду – к Латофке. Смеясь, он опять загибал пальцы и по дням
недели перечислил всех своих дочерей. – Дома совсем жить не
будем, – шутливо сокрушался он.
– Скажите, как вам удалось собрать в зал столько людей?
– Мы обещали им бесплатно показать после вашего концер-
та двухсерийный индийский фильм.
Так вот почему они не расходились… Они сейчас все смо-
трят фильм. Теперь он уже сам заботливо подливал ей чай. Глядя
на его руки, через которые прошло столько детей, почему-то по-
думала: «А ведь он мог бы быть моим отцом». Что-то чуть ощу-
тимо нежно коснулось её лба, словно лёгкое дыхание. «Знаю, это
ты, отец. Значит, мы опять вместе». Вслух сказала
– Простите, отец, я вчера была не права, погорячилась…
Сидящий перед ней человек совсем не мужскими больши-
ми, влажными, чуть на выкате глазами нежно смотрел на неё.
– Ничего, дочка… скажем так: мы все в одних обстоятель-
ствах…

         …ВЕРНУТЬ ОТЦАМ СВОИ СЕРДЦА!...

На следующий день вечером она уже сидела за письменным
столом в своей московской квартире и просматривала последние
страницы дневника отца. Ощущение было такое, словно состоя-
лось прочтение её собственной жизни – это она вынесла на все-
общее обозрение частицу себя. Теперь по-иному зазвучали слова
отца, приглашающие её в соавторы. Он знал, что их сотворчество
состоится. Оно уже началось вчера. Теперь уже в далёком южном
городе его молодости и её детства. Ведь это с его подачи гово-
рила она в том зале. А началось всё ещё раньше, в гостинице,
когда слились их сердца в одно большое сердце. Тогда она ощу-
тила чувство большого полёта, но как и куда лететь ещё не знала.
Вечером следующего дня в переполненном зале полёт состоялся!
Полёт в свою иную ипостась. Когда крылья за плечами требуют
полета, задерживаться нельзя! Безумство храбрых – быстрый
переход из одной ипостаси в другую. Человек гибнет, застревая
между своими ипостасями. Уметь управлять собой в таком полёте
– вот мудрость жизни! Спасибо Ведущему!

Ей уже не казалось, что слова об их похожести мать произносила с неодобрением. Как по-иному воспринимала она сейчас эти слова…

Теперь все лежащие на столе бумаги были поделены ею на
две не равные части: меньшую – уже прочитанную и большую –
ещё не прочитанную.

   – Сколько же надо пережить всего этого если даже в случай-
но взятых эпизодах вырисовывается такая чёткая картина, – про-
изнесла она вслух. Голос отца зазвучал в её ушах.

   - Да, это всё было не так просто. Не с астральных таблиц
списывал я эти сцены, и не чей-то вкрадчивый голос нашептывал
их мне. Я сам прожил всё это от начала до конца… Это жизнь,
дочь. Целая жизнь одного человека.

   – Неужели и у меня всё получится также? Чем это всё кон-
чается?

 Она торопливо перелистывала, перекладывала отдельные
листы и целые скрепленные пачки исписанной бумаги. Как живая
плоть они корчились, жгли ей руки, протестуя против её невни-
мания, требовали, чтобы всё это было немедленно прочитано ею
сейчас, немедленно.

    – Да, да, – шептала она, – я прочту, обязательно прочту, но
чуть позже. Сейчас я хочу знать конец! Конец… Где конец?.. Бу-
дет ли этому конец?! – Вот он – последний листок! Что написано
на нем?

 В ней проснулся злой азарт. Словно предчувствовала себе
приговор.

   -Хочу ударную концовку! – хрипло выкрикнула в пустоту.

  Она схватила этот последний листок. Это был черновик письма её отца своему отцу, её деду. Прочитала заголовок: «Письмо отцу». Набрала воздуха, словно захотела нырнуть куда-то очень глубоко. И одним духом прочитала письмо.

                Письмо отцу.

 Помоги мне! Пожалуйста, помоги! Кроме тебя это сделать
некому. Возьми листок чистой бумаги и постарайся вспомнить
себя. И запиши всё что вспомнишь. Сколько успеешь – неважно.
Начни с детства. Что вспомнишь сам, что по рассказам взрослых.
Напиши об отце своём, матери – всё что помнишь – откуда они,
когда поженились, сколько вас было - детей. Что помнишь о дя-
дьях, дедах, о деревне, о своём детстве. Вспомни себя настояще-
го, истинного. Прикоснись к своей душе, доскребись до неё хоть
на секунду. Исписанные листочки запечатай в конверт и пошли
мне или не посылай, а спрячь подальше, я приеду и заберу. Самое
главное – чтобы ты писал: в это время ко мне идут от тебя очень
хорошие импульсы. И я смогу снять с себя последнюю заслонку к
Нему. Эта заслонка – в голове. Мне одному с ней не справиться, а
другого Ведущего у меня сейчас нет.

  Мама мне очень помогла своими записками. Она разбуди-
ла моё сердце, сняла первую заслонку. А руки потом я уже сам
освободил – снял с них путы. Но на этом женское начало во мне
кончилось. Это было – сердце. А теперь надо работать менталом,
высшим его этажом. Очень трудно это делать одному, без помощников. Вдвоём мы откроем эту калитку.

 Жизнь настоящая, у нас с тобой, только начинается. До этого была суета, от которой для будущего ничего не останется. Ты находил в себе силы много
лет работать ради хлеба насущного, для семьи. Теперь найди в
себе силы потрудиться в душе ради самого себя и своих близ-
ких. Старости нет. Есть молодость и созревание души. Что скажет
твой дух, пробудившись и узнав, что своего предназначения он
не выполнил?

  Не бойся спускаться в самые для тебя тяжкие вос-
поминания. Нащупав их и высветив фонарём сегодняшнего по-
нимания, ты победишь в себе и снимешь эти путы с кого-то из
детей, внуков. Поверь мне – это так. Всё едино и взаимосвязано.
Недаром говорят, что за грехи родителей расплачиваются дети.

 Вспомни себя и запиши хотя бы страничку – это будет невидимое,
но сильное подспорье твоим внукам. Еще раз прошу тебя: найди
в себе силы, закройся в комнате и поезжай пером по бумаге в лю-
бой прожитый год. Если есть обида на меня, говори об этом тоже.
Что не сказано тогда – говори сейчас. Если бы молодость знала,
а старость могла… Но лучше без обид.

 Приеду – попрошу прощения у тебя и у мамы. Мы уже в таком возрасте, можем отделять зерна от плевел. Подари мне хоть пять минут твоих записок.

    – Но ведь это же опять всё сначала! – Вырвалось с ужасом у
неё. – А кто будет теперь это делать?

 Когда же немного успокоилась, ещё раз перечитала письмо.
И поняла: образ отца, которого она так быстро и легко только что
вычитала из себя и его записных книжек, оказался не то, что бы
не полным, а скорее не единственным. Ей ещё придётся пережи-
вать его заново, а главное, по-иному пересмотреть себя. Сумел же
он забеременеть своим отцом…

 Когда и как совершился переход отца от поиска романтики
к поиску Истины? Это могло произойти не раньше, чем человек
осознал, что он не Один, а Един со Вселенной.

 Мой милый нетерпеливый Романтик! Я принимаю твое за-
вещание. Мы все – одно большое Братство. Жить нам – единой
Общиной. Не получается пока община, не готовы мы. Но Брат-
ство – оно уже есть. Оно – возможно. Зависит только от нас.

 Она смотрела на все эти записные книжки, пачки бумаг –
всё, чем завален письменный стол – с нежностью. Словно это
были живые существа. Как хорошо, что это всё уцелело, перешло
к ней по праву духовного наследия.

 Кончилось её одиночество.
Вот здесь она. Вот их с отцом письменный стол. А там за стеной
– Вселенная…

    - Если ты – Сын Солнца, то и я – Дочь Солнца! Свой ближай-
ший концерт я объявлю со сцены:

    – Моему Отцу, всем Сынам Солнца – посвящаю!