Семиреченские истории

А.Лухтанов

 СЕМИРЕЧЕНСКИЕ ИСТОРИИ (очерки по дореволюционной истории Алмаатинской области)

Аннотация
Семиречье… Семиреченская область Туркестанского генерал-губернаторства.  Забытые истории, преданные забвению имена. В советское время не любили вспоминать историю окраин царской России. Да и называли ту политику петербургских властей не иначе как колонизаторской. А ведь многое делалось для обустройства края: возникали города и селения, распахивалась целина, строились дороги и т. д. Из множества эпизодов истории и имён автор старался выбирать наименее известные, хотя и значительные.

Содержание

Сражение, закрепившее за Россией Заилийский край
Копал – забытая столица Семиречья
Лепсинск – семиреченский град Китеж
И воссияет на века!
В долине Малой Алматинки
Верненский лесничий и его дочь
Вспоминая озеро
Искатель древностей Н. Н. Пантусов
Как начиналась наука в дореволюционной Алма-Ате
Яблоня Иоганна Сиверса
Алтын -Эмель - Золотое седло
Поэт гор и ледников
Общественное собрание города Верный
Деревянные дворцы верненских церквей
Алматинские арыки
Человек, отстоявший рубежи государства
Путешественник, давший имя тянь-шанской ели
Туркестанский тигреро
Первая дорога в Семиречье
Трагедия капитана Б. П. Кареева, орнитолога и востоковеда
Пристрастия верненского статистика
Загадки реки Весновки
К подножью Властелина духов
На перекладных
Дорога, ставшая легендой
Лучше топлива не было и нет
Река Большая Алматинка
Саман
Охота и рыбалка в Семиречье
Деревянное чудо на реке Или
Натуралист, очарованный Семиречьем
Бунт бессмысленный и беспощадный

           Сражение, закрепившее за Россией Заилийский край

В 1860 году близ Узун-Агача произошла битва русских с кокандцами, окончательно закрепившая позиции России в Заилийском крае. О подробностях сражения мы знаем из описания, сделанного офицером Верненского гарнизона  П.Пичугиным, спустя 11 лет после событий по расспросам участников боя и изучения всех обстоятельств тех событий. 
После постройки Верненского укрепления и установления русской власти в Семиречье кокандцы не оставляли мысли вернуть утраченные позиции в Заилийском крае. 8 октября 1860 года пленные сарты показали, что главнокомандующий кокандской армией численностью до 15 тысяч человек движется со стороны Ташкента в сторону Верного. Известия о том, что два отряда хана Канаата из Ташкента и хана Алимбека из Коканда общей численностью до 20 тысяч человек при двух орудиях накапливают свои силы на реке Чу, подтверждались  и из других источников. Об этом знало коренное население, а казахские бии, видя несметные полчища кокандцев, были уверены в поражении русских. Забыв о присяге, данной российскому императору, большая часть из них переметнулась на сторону кокандцев, и, собрав ополчения, примкнуло к армии Канаат-Ша. Лишь некоторые султанызаняли выжидательную позицию, ожидая, чья возьмет.
Учитывая малочисленность верненского гарнизона, положение действительно было тревожным, и Колпаковский отчетливо это осознавал. Однако начальство в Омске и тем более в Петербурге было уверено, что после победного вояжа их комиссара А.Циммермана  кокандцы никак не могут возобновить свои притязания на Заилийский край. Циммерман, в этом же 1860 году разгромив кокандцев в долине реки Чу, уже уехал в Омск, а приданные ему силы возвращались в Копал. Губернатор Гасфорт прямо написал Колпаковскому, что в предверии зимы кокандцы никак не могут предпринять боевых действий,  опасаться нечего и не стоит понапрасну изнурять войска передвижениями и подготовкой к боевым действиям. Но это было мнение начальника, следящего за происходящим издали, а каково истинное положение дел было совсем иным и это показали грозные события.
В этих условиях начальнику Алатавского округа приходилось надеяться только на себя и приданные ему немногочисленные силы. Он разгадал тактику главнокомандующего кокандскими силами растянуть силы русских по укреплениям и населенным пунктам, перебить их поодиночке, а затем обрушиться на Верный. В таких условиях пассивная, оборонительная позиция могла принести только поражение.  Колпаковский понимал, что инициативу боевых действий надо брать в свои руки, поэтому  вопреки, и, не дожидаясь команды сверху, он решил дать упреждающий бой за пределами укрепления. Проблемой оставалась неизбежная необходимость распылять свои и без того малочисленные силы, оставляя гарнизоны в Верном, Илийске, Каскелене, Узун-Агаче и Кастеке, ведь в любой момент какое-либо из этих укреплений могло быть атаковано врагом.
Войска к 10 октября распределились следующим образом: в Кастеке 2 роты и одна сотня казаков под общим командованием майора Экеблада. В Узун-Агаче казачья  сотня есаула Усова в подчинении Экебладу и с задачей производить разведку продвижения противника. В Каскелене одна сотня есаула Бутакова с приданными ему 2 ракетными станками. В Илийском укреплении взвод пехоты. В самом Верном у  Колпаковского было шесть с половиной рот пехоты, три сотни казаков и 9 пушек.
Посланные разведчики донесли, что кокандцы движутся в сторону Кастекского укрепления. В этих условиях 13 октября есаулу Усову было приказано перейти в Кастек, отряду Бутакова передвинуться в Узун-Агач и туда же была направлена рота линейного батальона, сотня казаков и конно-артиллерийский дивизион под начальством подполковника Шайтанова.  Для поддержания между ними связи 2-ой роте 8-го линейного батальона под командованием подпоручика Сярковского 16 октября было приказано встать у Саурукова кургана, находящегося между Кастеком и Узун-Агачем, в 27 верстах от того и другого (курган представлял собой развалины глинобитного укрепления, близ которого находилась могила батыра Саурука. Вовсе это не холм в Узун-Агаче, где стоит памятник сражения, как это неоднократно пишет Проскурин, известный своими лихими выдумками, а низменная местность в излучине небольшой речушки).
Таким образом непосредственно перед боем 18 октября силы русских распределялись следующим образом: в Кастеке 4 роты, 4 сотни, 7 орудий, у Саурукова кургана рота с ракетным станком, в Узун-Агаче рота и сотня с двумя легкими орудиями, в Каскелене самооборона из половины сотни списанных казаков, в Верном 2 роты и самооборона из половины сотни казаков, в Илийском укреплении и Зилийском селении рота и сотня с двумя орудиями.  Всего численность русских войск, разбросанных на протяжении более сотни верст, насчитывала 2009 человек.
Наконец определилось движение основных русских сил на Кастек, куда войска отправлялись скрытно по ночам, для чего были собраны по станицам 223 одноконных подводы. Особое значение придавалось охране Илийского пикета, так как он служил для связи с Россией. Корпусному командиру Гасфорту Колпаковский направил сообщение, где в частности говорилось: «С крайним сожалением я должен доложить вашему превосходительству, что дулатовские киргизы ведут себя более чем двусмысленно, а часть чапраштинцев, с бием Суранчи открыто предалась на сторону неприятеля. Бии, которых я вызывал, не приехали под предлогом, что они опасаются в настоящее тревожное время оставить свои аулы. Только султан Аблес Аблиев, прапорщик Коджегул Байсеркин, Куат и с десяток простых киргизов находятся при мне». Более того, сам  Колпаковский, отправившийся к месту боевых действий в сопровождении небольшого конвоя, в 10 верстах от Каскелена  чуть не попал в засаду,  устроенную одним из биев. Лишь сумерки и нерешительность нападавших помогли казакам отбиться.
Интересно, что оба: Колпаковский и Канаат-Ша, оба уверенные в своей победе,  жаждали встречи главными силами в открытом бою.
- Выйдут ли русские на бой? - спросил кокандский главнокомандующий пленного русского Евграфа.
- Непременно выйдут! – ответил тот, и за нужный ответ Канаат-Ша подарил пленному халат. Свои две медные пушки Канаат-Ша оставил в обозе, решив, что они будут только мешать ему. Опытному в войнах с соседями, человеку уже пожилому, ему еще не приходилось иметь дела с русскими, и он  не знал, в чем их сила и преимущества. Армией в обычном понимании войско Канаат-Ша можно было назвать только с натяжкой. В основном она состояла из конницы и кое-как обученных сарбазов – пехотинцев. К ним примкнул разный сброд из полубродяг, жаждущих обогатиться на поле боя. Общее число «войска» никто не знал, называя цифру от 16 тысяч до 40.
Объединенные силы Колпаковского сосредоточились в Кастеке, в то время как полчища Алимбека наседали на отряд  Соболева в Узун-Агаче. Два дня отряд Соболева, в котором  было около 350 человек и два легких орудия, отражал атаки десяти тысяч кокандцев. Редут здесь был выстроен неудачно. Господствовавшая над ним высота давала большие преимущества владевшим ею, чем не преминул воспользоваться неприятель. Фельдфебель Штинев с горсточкой содат бросился в атаку на высоту. На помощь атакуемым кинулась подмога; в коротком рукопашном бою солдаты, поддерживаемые артиллерией Дудинского, отгонявшего наседавших кокандцев, овладели высотой. Многие были ранены пиками.
Лишь в полдень 20 октября до Колпаковского дошли донесения о происходящем вблизи Узун-Агача; ранним утром 21 октября он  отправился туда. Шли налегке, торопясь на выручку Соболева, боеприпасов был взят лишь один комплект. «Зная, что в войне с азиатцами не столь необходима численность войск, сколько смелость и неожиданность, …я решился выступить со следующим числом войск: 3 роты пехоты, 4 сотни казаков, 2 батарейных, 4 конно-легких орудия и 2 ракетных станка, всего 799 человек», писал он впоследствии в донесении Гасфорту.
Движение было затруднено сложным рельефом с оврагами и холмами. Через пять верст отряд вступил в соприкосновение с кокандцами и казахскими ополченцами; кокандцы атаковали, конные ополченцы гарцевали вокруг, больше являясь зрителями, нежели активным противником. Рота Соболева была окружена и атакована кокандской конницей, на помощь ей бросился отряд Вроченского, поддерживаемый артиллерией Обуха. Ротный командир был ранен саблей в щеку. Но это еще не были главные силы кокандцев, те расположились, заняв господствующую высоту.  Чтобы использовать артиллерию в полную мошь, надо было ею овладеть. «В атаку!» - приказал  Колпаковский Шайтанову, а сам тут же, склонившись к шее коня, схватился за бок.  К командиру бросился Обух и конвойные казаки.  «Пустяки! Василий Васильевич,  только контузия, - отвечал Колпаковский. Тут же, снова вскочив на коня, он продолжал руководить боем.
Рота поручика Шанявского бросилась штурмовать гору. Натиск и рукопашная схватка были так решительны, что кокандские сарбазы покатились вниз. Но еще надо было, преодолевая арыки и рытвины, по крутым откосам  затащить на гору тяжелые пушки. И все это под беспрерывными атаками противника. Офицеры вместе с солдатами на руках затаскивали орудия, сотня Бутакова отражала атаки, прикрывая перестроения.
Тут ходом боя со стороны кокандцев руководил сам Канаат-Ша. 9 часов длилось сражение, в течение которого предводитель кокандцев раз за разом бросал конницу на штурм русских позиций, и каждый раз она была встречена огнем русских орудий, стрелявших картечью и наносивших огромный урон среди атакующих. Как пишет Пичугин, выстрелы с близкого расстояния были ужасающими и буквально вырывали в рядах наступавших целые улицы. Они откатывались назад, оставляя массу убитых.  Особенно решительно, смело и решительно действовала сотня закаленного в боях  есаула Бутакова, вступая в бой на самых ответственных участках и выручая попавших в окружение. Как всегда умело руководил Шайтанов, давно признанный опытным военачальником. После нескольких бесплодных попыток штурма кокандцы повернули вспять, и, оставив на поле боя до 400 убитых и 600 раненых, отступили в ближайший лог. Потери русских составили 2 убитых и около 30 раненых.
Отряд Колпаковского версты две преследовал противника, но затем сам повернул назад, в сторону Кастека. Этот маневр объяснялся двумя причинами: Колпаковский все еще тревожился за оставленный в Кастеке гарнизон Экеблада, кроме того надо было пополнить запас боеприпасов, который был полностью израсходован.  Продолжи Канаат-Ша атаки, и русским пришлось бы худо. Но об этом кокандский военачальник не догадывался, решая в это время вопрос: продолжать ли военные действия или отступить. Верх взяло последнее. Канаат-Ша логично рассудил, что русских с их упорством и смертоносной артиллерией сломить не удастся и приведет лишь к  потере всей армии. Не делая более попыток продолжать дело, он повернул вспять, без остановок уйдя за реку Чу. Войско его растекалось по домам.
Все это время в Верном царила тревожная обстановка. Охрана укрепления была возложена на больных и старых казаков. Нападения орд кокандцев можно было ожидать с минуты на минуту. Беспокойство, похожее на панику, подогревали слухи о заговоре среди жителей Татарской слободы, тем более, что была подожжена степь вокруг станиц. Поговаривали, что жены русских офицеров уже разделены между кокандскими военачальниками. Поэтому понятно, с какой радостью была встречена весть о победе. 
Так удачно для русских и так бесславно для кокандцев закончились те события беспокойного 1860 года. Конечно, проиграй русские сражение, на этом они бы не успокоились, и,  прислав новый, более сильный отряд, все равно добились бы своего. Но это дорого бы им стоило.
В 50-летний юбилей сражения В.Е.Недзвецкий написал свое видение происходящих тогда событий. Интересны его воспоминания о рассказе Колпаковского, бывшего в то время Степным генерал-губернатором в Омске, и приезжавшего на открытие первого памятника  воинам, павшим  в сражении. «Покойный по просьбе собравшихся на торжество рассказывал хорошо сохранившиеся в его памяти подробности боя и сам  критиковал почти все сделанные им тогда распоряжения. Он подчеркнул полную свою неосведомленность о движении неприятеля, недостаточность производившихся разведок, крайнюю рискованность предпринятого налегке и без достаточного запасов патронов движение от Кастека к Узун-Агачу и еще долее рискованного с голодным отрядом движения на следующее утро в долину Каракастека. …В рассказе покойного не слышалось ни малейшего желания выставить себя героем или приписать себе честь победы, напротив, он старался выдвинуть на первый план заслуги Соболева, предусмотрительность Обуха, геройство и храбрость всех остальных своих сподвижников, из числа слушателей коих в толпе были Курковский, георгиевские кавалеры Штинов, Аликин и другие».
От себя же скажем, что главнаяошибка Колпаковского заключалась в том, что он не обеспечил надлежащую разведку и по существу действовал вслепую. Заслуга же его в том, что он взял всю ответственность на себя, вопреки мнению начальства (Гасфордта) увидел действительную угрозу и, выступив навстречу врагу, предотвратил разгром и захват еще слабых русских укрепленных пунктов. Исход же дела решила выучка и поразительная стойкость и мужество солдат и казаков, устоявших перед полчищами кокандцев. Можно сказать так: объединенные силы кокандцев, обладающие 20-ти кратным превосходством в живой силе, не смогли преодолеть сопротивление русских и отступились от намерений вернуть свои позиции в Заилийском крае.
Современный военный историк, полковник Генштаба А.Д.Шиманский так оценил значение Узун-Агачского боя. «По общему заключению, во всех наших войнах в Средней Азии до 1865 года ни разу интересы России не подвергались такому страшному риску, как перед боем при Узун-Агаче, когда вся будущность наших успехов и сохранение достигнутых результатов были поставлены на карту. Если бы Колпаковский не принял решительных мер и не взял бы почин наступления в  свои руки, трудно было бы сказать, чем кончилось бы нападение 20-ти тысячных масс кокандцев, особенно если принять во внимание, что малейший успех их мог привлечь на их сторону всех киргизов Заилийского края.  Россия очутилась бы перед  необходимостью, потеряв все приобретения, начинать все заново».  История русской армии. Москва. Эксмо. 2006.
Узун-Агачская победа окончательно покончила с притязаниями кокандцев на Семиречье, в крае установилась русская власть, порядок и мир. Началось приобщение кочевого народа к цивилизации.
«Славное дело!» – написал на донесении о событиях император Александр II, поручив наградить отличившихся, а всех солдат без исключения одарить серебряным рублем.
Г. Колпаковскому было присвоено звание полковника, кроме того, он был награжден орденам Святого Георгия 4 степени. Штабс-капитан Обух был награжден золотой саблей, Аблесу Алиеву дана на шею золотая медаль, Каджегулу Байсеркину вручен орден Святого Владимира 4-ой степени. Награждения и повышения получили все геройски проявившие себя в бою. Сам Колпаковский лишь пожурил султанов за измену. Их даже не лишили данных ранее званий русской армии и наград.
В этой связи интересно проследить историю с  Суранши батыром (Суранчи Хаквалибеков. 1815 - 1864).  Это старший бий рода Шапрашты Большого джуза.  В казахской исторической литературе он представлен как соратник Г.Колпаковского и участник Узун-Агачской битвы на его стороне. Действительно, он был на русской службе в чине прапорщика и  пользовался доверием и покровительством Колпаковского. Однако не все однозначно в личности этого человека. Будучи совсем молодым, примыкал к движению Кенесары Касымова. Когда Кенесары в 1847 году потерпел поражение от каракиргизов, переметнулся к русским. То же произошло в 1860 году, когда кокандцы вознамерились вернуть себе потерянный ими Заилийский край. Будучи начальником киргизской (казахской) полиции, он один из первых донес о приближении кокандских орд, но  посланный Колпаковским на разведку сил противника, переметнулся на их сторону. В.Недзвецкий, написавший большой труд о тех событиях, отметил: «Первыми предались прапорщик Суранши, затем бии…. , пославшие кокандцам более тысячи всадников».  Справедливости ради надо сказать, что казахские ополченцы не принимали участия в битве, а выжидали, чья возьмет. Хотя опять-таки Недзвецкий пишет: « …около крепости был захвачен киргиз, который всех уверял, что отложившийся прапорщик Суранчи идет на Верный с тысячью джигитов». После поражения кокандцев  Суранши около года скрывался в районе Пишпека, затем, прощенный Колпаковским, вернулся к прежней службе. Краевед А.Г.Воронов приводит ответное письмо Колпаковского Суранши: «… Великий государь даровал за прошлое прощение и вы сами знаете, что пришедшие к нам и на Чу киргизы, которые участвовали с сартами (то есть с кокандцами, - прим. автора), не были наказаны и кочуют здесь спокойно».  И далее: «…Вам следовало кочевать сюда, ибо вы по-прежнему встретите  мое здесь внимание и будете в почести, может быть больше прежнего. Желаю Вам здоровья и посылаю пять фунтов чаю…». И прав Воронов, делая вывод, что: «…кочевники находились в том состоянии, когда им необходим сильный хозяин – опора, на которого они могут опереться, и они его ищут, если его нет рядом».


                Копал – забытая столица Семиречья

В северных предгорьях ДжунгарскогоАла-Тау затерялся городок Копал. Называя это селение (аул) городком, я вовсе не ошибся, ведь сто лет тому назад это был  уездный город, один из центров тогдашней Семиреченской области. Город  был известен и тем, что о нем  оставили свои воспоминания такие люди, как П. П. Семенов (Тянь-Шанский), Чокан Валиханов, Григорий Потанин
Уютный городок с ровным климатом, прохладным летом и относительно теплой зимой. Привлекал он и хорошей водой. Известный петербургский зоолог Владимир Николаевич Шнитников, влюбленный в Семиречье, прожил здесь семь лет и оставил самые теплые воспоминания об этом уголке казахской земли.  Но самыми удивительными людьми, не только посетившими, но и прожившими здесь более восьми месяцев (с осени 1848 года по весну 1849 года, когда городок только зарождался, и люди жили в землянках и юртах) был английский художник Томас Аткинсон и его жена Люси. Люси была так очарована местным источником, что в честь его назвала родившегося здесь своего сына Алатау Тамчибулак.
    Более ста лет тому назад в уютном городке шла бойкая жизнь: купцы торговали в многочисленных лавках, работали заводики купца В. Кузнецова,  а по вечерам играл духовой оркестр. Теперь тихо, по улицам бродят коровы, а во дворах стоят стога сена. Копал с 1921 года потерял городской статус, обезлюдев,  стал селом.Как же получилось, что город поставили не на своем месте, ведь в каких-то 80 километрах от него вырос  другой город – Талды-Курган, а чуть в стороне находится процветающий Сарканд?
   170 лет тому назад, русские военные отряды, двигаясь из Сибири на юг Казахстана, придерживались подножья гор, где была вода и лес для строительства домов. Русские сторонились пустынь, даже боялись их. Не меньшую роль при выборе мест под селения играло наличие земель, пригодных для земледелия. Так, под горами были поставлены Копал и Лепсинск, с большим трудом пробита к ним дорога, позже продолженная до Верного.
По утверждению ботаника и историографа В. Липского место под укрепление подсказал известный путешественник Г. Карелин во время его путешествия по Джунгарии в 1841 году. Тогда с ним был служивый казак Сергей Абакумов. Он-то позже, будучи есаулом и командуя отрядом казаков, и заложил в 1847 году (на 7 лет раньше основания Верного, будущего Алма-Аты) в четырех верстах в сторону степи от гор укрепление, названное Копальским. В 1848 году Копал становится резиденцией первого пристава казахов Большой орды, а затем и начальника Алатауского округа. Можно сказать, что на некоторое время с 1847 по 1853 год Копал был столицей края, позже названного Семиреченским.
В 1848–1850 годах в Копал пришли первые партии переселенцев, образовавших станицу Копальскую.  С 1850 года Копал – важный стратегический пункт, из которого снаряжались экспедиции, как научные, так и военные. В 1853 году из Копала выступил отряд Перемышльского для занятия Заилийского края, тогда же было заложено укрепление Верное, нынешний Алматы.
В 1867 году, с образованием Семиреченской области, Копал стал центром Копальского уезда, в нем был расквартирован казачий полк. В это время в Копале насчитывалось до 6400 жителей, 626 частных деревянных домов, построена Ильинская деревянная церковь, две школы: русская и татарская, каждая по 50–60 учеников. На речке Копалке стояли 42 мельницы. Имелось три магазина, 20 лавок, работали 5 кузниц, три завода: винокуренный, кожевенный и кирпичный.
Благотворителем и меценатом Копала был богатый купец и промышленник Владимир   Кузнецов, имевший здесь винокуренный завод и поставивший в городе часовню. Его жена Ксения заведовала ремесленной школой, где девочек обучали шитью, а мальчиков столярному делу. В 1887 году в Копале была открыта низшая сельскохозяйственная школа для казахских детей, где обучалось от 15 до 25 мальчиков.
После 1870-х годов начинается упадок Копала без перспектив развития, население сократилось до 3785 человек в 1908 году. В начале ХХ столетия это захолустный городок, однако, был проведен телеграф, имелось два низших учебных заведения, военное собрание и несколько небольших фабрично-заводских предприятий. Имелся городской сад с народным домом.   В городе имелись: лечебница, участковый приемный покой и военный лазарет, общественное собрание и библиотека. 
К югу от Копала расположены живописные предгорья ДжунгарскогоАла-Тау, богатые лесом и охотой. Ботаник и путешественник Н.В.Сорокин, проехавший через Копал в 1884 году, рассказывает: «Еще несколько станций – и мы в Копале, с хорошенькой чистой крепостью, опрятно содержимым валом и часовым. Горы подходят под самый город, выглядящим вполне азиатским: маленькие лавки со всяким товаром, толпа всадников на лошадях и коровах, верблюды, нагруженные турсуками с кумысом. На плошади разместились в кружок киргизы; они сидят на корточках, держат в поводу лошадей и о чем-то горячо толкуют; рог с нюхательным табаком обходит всех, и всякий не преминет насыпать на ладонь порядочную кучку и отправить ее в рот. В стороне стоят коровы; на них к седлам привязаны громадные вязанки дров, толстый кочевник поглядывает кругом, ожидая покупателей, и прилежно выдаивает свою вьючную скотину – чрезвычайно удобно: она и дрова таскает и хозяина питает».
Я бывал в Копале несколько раз, а последний в 2016 году с сыном. Городок мало меняется: те же заросшие кустами овраги с журчащими ручьями, сонные, полупустые улицы. Остановились перед красивым домом, но с пустыми глазницами вместо окон.
Двое парней, казах и русский мимо дружно катят сломанный мотоцикл.
- Ребята, в чем дело, почему дом брошен?
- Здесь был музей Фатимы Габитовой. Была такая общественная деятельница, очень известная. Красивая была женщина, яркая, но с трагической судьбой. Музей её содержался на частные деньги. А теперь кризис, денег нет, вот его и закрыли.
-А что у вас ещё можно посмотреть? Все-таки город ваш исторический.
- Есть музей акына Сары. Здесь, за углом, в доме, где когда-то был старинный военный лазарет.
 Лазарет… Не здесь ли у доктора Соболевского лечился Чокан Валиханов в последний год своей жизни? Он жил неподалеку у своего тестя Тезека.
 В огороженном и ухоженном уголке квартала старинный одноэтажный дом. В здании бывшего лазарета теперь музей.
В музее девушка по имени Айгуль рассказала нам историю народной любимицы Сары.
- Она состязалась с известным акыном по имени Биржан.
Тут только до нас дошло:
- Неужели это те самые герои, о которых написана знаменитая опера «Биржан и Сара»?
- Да, те самые (Сара Тастанбекова (1878-1916) и Биржан Кожагулов).
- А что еще у вас можно посмотреть?
- На источнике Тамшибулак были?
Можно ли  побывать в Копале и не посетить знаменитый на весь мир источник, прославленный английским художником  Аткинсоном и его женой Люси! Тот самый родник «Девичьи слёзы», про который Аткинсон написал:
«Мы посетили Тамши-Булак – Падающий источник, - один из самых удивительных и потрясающих воображение. Он находится у подножья Алатау. Вода появляется, просачиваясь из скал тысячами тоненьких струй, которые сверкают подобно россыпи бриллиантов, в то время как скалы, имеющие многообразие цветов и красок, проглядывающие сквозь эти струи, создают впечатление бесчисленных капель жидкого огня. В этих скалах виднеются несколько небольших гротов, а вода падает в большой бассейн, из которого переливается на упавшие группы камней и мощным стремительным потоком несется дальше».
Сейчас клан Алатау Тамчибулака известен всему миру. И как  хорошо, что родник «Девичьи слезы» по-прежнему истекает сверкающими брызгами! И за ним любовно ухаживают по мере своего вкуса и интеллекта. Сейчас огороженный участок с источником – культурный и общественный центр всего городка. Сюда приходят отдыхать, здесь встречаются друзья, здесь отмечают праздники. В гроте в самую жуткую жару царит освежающая прохлада. Это чудесный уголок, которому позавидовал бы и Алматы.
Напротив красивый старинный особняк зеленого цвета. Стоит уже много лет, но никто не покупает даже за копейки, хотя здесь находится центральная площадь городка. С другой стороны красуется грандиозная мечеть – маленькая копия Тадж Махала. Рядом  деревянная, дореволюционная.
Конечно, городок в запустении, но работает маслосырзавод, есть две школы, в том числе десятилетка. В 2009 году числилось 3860 жителей. Недавно мальчик, копая огород, нашел клад из старинных монет. Так что городок полон тайн и легенд.
Из Копала вышли два ученых: профессор-физиолог с мировым именем А.А.Кулябко, впервые в мире проведший успешные опыты по оживлению сердца умершего человека,  и известный профессор-орнитолог Р.Н.Мекленбурцев.

            Лепсинск – семиреченский град Китеж 

Читая дореволюционную литературу о казахстанском Семиречье, все время встречаешь название города Лепсинск. Но где же теперь этот город, кто слышал о нем и куда он делся? Лишь на самых подробных картах можно найти маленькую точку, означающую небольшой населенный пункт. Как призрачный град Китеж из старинной русской легенды город, рожденный в середине XIX века, промелькнул и исчез, спрятавшись в стороне от дорог, в горах и безвестности.От прежнего города осталась всего лишь десятая часть,  если не меньше.  А начиналось все прекрасно, и были перспективы роста.
«…Чубар-Агачская долина представляет местность, хотя не столь грандиозную, как долины Тянь-Шаня и Заилийского Ала-Тау, но не менее привлекательную, чем лучшие долины французских Вогезов и Гардта в Баварском Пфальце, с которыми имеют большое сходство в своем осеннем убранстве», - писал П.П. Семенов Тян-Шанский, проезжавший здесь в 1856 году.
Действительно, когда подъезжаешь к нему, вид на Лепсинск на фоне лесистой горы с перевала открывается эффектный и можно представить себе осеннее разноцветье разнообразных пород деревьев, из которых состоит этот лес. Мы въезжали в начале мая и, остановившись на перевале, были поражены открывшимся видом. Только что по дороге мы удивлялись пышно цветущим деревьям сирени высотой с двухэтажный дом и не менее роскошным белоснежным цветением дикорастущих яблонь, среди которых розово-миндальным цветом выделялись диковинные яблони Недзвецкого. Теперь за квадратиками городских кварталов открылась картина гор, густо заросших лесом. Но  что это? Что за призрачная, полупрозрачная кисея наброшеная на кущи деревьев? Свежая зелень явно припорошена свежевыпавшим снегом! Невероятно: снег среди мая! С трудом пришлось признать, что  это цветение яблонь. Цветущие рощи диких яблонь Сиверса, тех самых, что занесены в Красную книгу. Да, таких массивов под Алма-Атой не сыскать, а здесь вот он, сказочный яблоневый пралес!
Смешанное чувство интереса и грусти испытывали мы, въехав  на улицы городка.  Хорошо распланированные квадраты кварталов с кое-где одиночно стоящими домиками. Пустыри, заросшие травой, с козами её щиплющими, с вольно бродящими курами и с пасущимися  лошадьми. Забытые, неработающие водопроводные колонки, гранитные опоры от старинного телеграфа – это всё есть, а людей нигде не видно. Наконец показался человек.
- А где у вас тут посмотреть старинные дома?
- Э, мил человек, здесь, почитай, все дома старые. Какому 100, какому 150 лет. Вот напротив, где вы стоите, дом, в котором сам Чокан Валиханов танцевал. Кадриль отплясывал.
Смелое утверждение, однако, не лишенное правдоподобия. Ведь известно, что в 1856 году он специально заезжал сюда с горным инженером Ковригиным, имеющим статус инспектора. Приезжали ради интереса к новому поселению и чтобы отдохнуть. Ясно, что их здесь отменно принимали, и  они отлично провели время.
Широкие, прямые улицы – планировкой занимались военные инженеры, те же, что проектировали город Верный, а домов-то раз-два и обчелся. Улицы сплошь зеленые, травяной ковер, как было когда-то в Алма-Ате в 1930-40-х годах. Стоят деревянные домики, есть и добротные, с парадным крыльцом, к которым, когда-то бывало подкатывали богатые коляски. По планировке город, по домам и числу их – деревня. Но есть большая трехэтажная школа, рассчитанная на тысячу двести человек, а сейчас всех жителей в селе столько не наберется, а учеников всего 180. Первое впечатление: Лепсинск – горный курорт со здоровым климатом и роскошной природой, где красоты Тянь-Шаня соединились с пейзажами Алтая.
Посреди Лепсинска бежит речка с хрустально чистой водой. По правую сторону – станица, по левую – сам «город». И как же это здорово, когда бежит река и нигде берега её не нарушены человеком! Где еще найдёшь такую речку, чтобы можно было пить из нее воду! Название у речки историческое: Буленька. Был такой султан Булень, владеющий местными землями. Он один из тех султанов, что в 1846 году подписали соглашение с российскими властями об объединении и взаимопомощи. Дружил с омским генерал-губернатором Горчаковым и пользовался его благосклонностью. Добрыми словами о нем отозвались английские путешественники – муж и жена Аткинсоны, охарактеризовав его как мудрого и авторитетного в степи правителя. Он же был проводником в русских отрядах, когда они организовывали защиту от набегов кокандцев.
- А-а, Булень! Как же знаем, - отозвался встреченный на дороге бравый мужичок, как оказалось, из казаков, потомок едва ли не первых русских поселенцев, привезенных сюда в  XIX веке. – Про этого Буленя старики сказывали, как первоначально торговали у него землю русские казаки. Он говорит: «Вот шкуры 100 лошадей расстелите, столько и берите земли, больше не дам». А хитрые казаки порезали эти шкуры на тонкие ремешки, растянули. Вот и оттяпали, сколько им нужно было под пашню. Теперь все этой пашней пользуются: и русские, и казахи, и татары.
Весь городок патриархальный, тихий и уютный, даже не торопясь, его можно объехать за полчаса. У заросшего холма рядом с парком и заброшенной, разрушенной Никольской церковью мы стояли, обозревая  городок. Нам явно не хватало гида, чтобы поговорить, порасспросить. И вдруг, видим, к нам направляется человек.
- Вижу, что вы издалека, интересуетесь нашим городком.
– Да хотелось бы поговорить со старожилом.
- А я и есть старожил, даже книжку написал про Лепсинск.
Так мы познакомились с Ришатом Токпаевым, автором брошюры «Экотуризм в Лепсинске», а потом и с Мухарамом Хайбуллиным, школьным учителем, создавшим краеведческий музей по истории Лепсинска. Музей, расположившийся в одной из пустующих комнат большой трехэтажной школы. Любовно собранные экспонаты от древности до наших дней. Но вот беда: нет у музея статуса государственного. А это значит, уйдет энтузиаст, организовавший музей, и будет ему конец. Выбросят, растащут. Так бывает везде со школьными музеями.
В заросшем дикой растительностью парке стоит остов заброшенной Никольской церкви. Ограда такая, что только в музее выставлять вытесанные из гранита столбики с аккуратно выдолбленными пазами под деревянные рейки. Сколько же труда на это положено! Говорят, Алматинская епархия мечтает возродить церковь. Да вот кто в нее будет ходить? Разъехались люди, работы тут никакой нет. А вывод такой: Лепсинск в прошлом, осталась лишь история, предания, зачастую больше похожие на легенды, а порой и на анекдоты. Особой славы удостоился купец Никита Пугасов, которого и до сих пор помнят и в Алма-Ате. В Лепсинске его помнят, как владельца здешнего спиртоводочного завода и двух заводиков по производству кирпичей. По рассказам стариков, широкой натуры был человек. Хлебосольный, внушительного вида русский мужик с окладистой бородой и типично купеческими замашками. В каждый свой приезд щедро одаривал своих работников: женщин отрезами на платья, детей сладостями, мужчин – вином. До сих пор ходит легенда о том, как рабочий винзавода Пугасова мог выпить кружку водки (естественно, своего завода) из стоящей при входе бочки. Однако,  выпившего в другом месте, выгоняли с работы. Но нашему человеку все мало: зимой перебрасывали бутылки через  забор, весной  вытаявшие «подснежники» находили  по темным сургучным пробкам. Теперь от трехэтажного здания завода ничего не осталось.
Мы уезжали из Лепсинска с некоторым сожалением: чудесное место, что для туристов, что для пенсионеров, желающих укрепить свое здоровье. В Интернете я читал перекличку бывших жителей Лепсинска, разъехавшихся по всему бывшему Союзу и ныне ностальгирующих по родному гнезду. Одна бабушка написала: «Мы и не знали, что жили  в раю».  Но местные старожилы-энтузиасты верят в возрождение Лепсинска теперь уже в виде туристического центра (а может, и курорта). Для этого есть все основания.  Это настоящая жемчужина для туризма Казахстана, но пока мало кто об этом знает.
 
И воссияет на века!  (Свято-Вознесенский кафедральный собор)   
 
История создания Туркестанского (Верненского) кафедрального собора - целая эпопея, длившаяся более 30 лет, и этому есть свои объяснения и причины. Прежде всего, надо сказать, что Верный, в 1871 году указом Святейшего Синода в Санкт-Петербурге был определен  центром  Туркестанско-Ташкентской епархии, то есть центром православия во всей Средней Азии и Семиреченской области. Естественно, что такой центр  должен был иметь подобающий, достойный храм: величественный и вместительный.
        Уже первый архиепископ  Софония, заступивший  в 1872 году на должность иерарха Туркестанской епархии, указывал на несоответствие только что отстроенного Софийского храма в Большой станице требованиям кафедрального собора.  Это понимали и руководители области и всего Туркестанского края, но разные обстоятельства мешали делу возведения подобающего храма. Как всегда, не хватало денег, решались более неотложные задачи, препятствовали и другие всевозможные обстоятельства. То возведенный фундамент оказался непрочным, то умер архитектор, проектировавший здание, но самое страшное случилось в 1877 году, когда разрушительное землетрясение не только разрушило весь город, но и сорвало все планы и проекты сооружения грандиозной церкви. Перед архитекторами и строителями теперь стоял трудно разрешимый  вопрос: как совместить, казалось бы, невозможное: величие и грандиозность с запретом каменного строительства. Ведь все самые значительные сооружения мира возводились из камня (или кирпича), тут же поступило категорическое распоряжение: все здания строить только из дерева, камень и кирпич использовать для этого запрещалось, как  материалы, нестойкие  против землетрясений. Бетона тогда еще не знали, а деревянные здания новым строительным уставом ограничивались высотой в 4 сажени (8,5м). Даже в мировой практике не было опыта строительства огромных, рассчитанных на долговременную службу деревянных зданий. Главное же, надо было восстанавливать город, жилье для людей, конторы и административные здания, немаловажным было и восстановление приходских церквей.
     Большестаничный Софийский собор восстановили из дерева, теперь уже не как главный храм города и епархии, а простой, приходской, получивший со временем названия Казачьего, Станичного, а потом и Николаевского и даже Узун-Агачского. А так как дело сооружения кафедрального собора не терпело отлагательства, то, пока суть да дело, решено было воздвигнуть под него временный храм. Где – вопроса не было: уже давно Генпланом города место для него было определено в центре Нового города, на площади, ставшей городским парком. Но несчастья преследовали неказистое деревянное сооружение, словно было какое-то знамение: стоять на этом благословенном месте не времянке, а постоянному великолепному собору. У деревянного здания гнили балки, их съедал грибок и требовался постоянный ремонт. А тут еще случился пожар, почти поглотивший здание, словом, актуальность строительства храма все возрастала. Свежую струю внес епископ Григорий, предложивший пустить на строительство деньги, оставшиеся от сбора пожертвований после землетрясения 1887 года (в основном от  взноса царской семьи. И ведь надо же, такая честность и пунктуальность: более чем за десять лет деньги не разбазарили и не разворовали!). Но еще требовалось создать проект уникального здания, подобного которому не знала мировая практика строительства. Вначале это дело поручили опытному  верненскому  архитектору французского происхождения Полю Гурде. Обрусевший француз (друг Г.А.Колпаковского и местного казачества) честно служил полюбившемуся ему Семиреченскому краю и имел пристрастие к грузному и массивному византийскому стилю, который характерен для каменных храмов и ярко представлен в Болгарии. Находясь под давлением инспекторских строительных инстанций, где тон задавали молодые дипломированные специалисты, Гурде поставил условие работать самостоятельно, без вмешательства надзорных органов, с чем не согласилось вышестоящее  начальство в Омске. В 1894 году составление проекта было поручено инженерам-строителям К.А.Борисоглебскому и Н.П.Нарановичу. Волокита, отписки и просто неисполнение приказов имели место и в то время, чему способствовали смены то губернаторов, то иерархов церкви – епископов. Главное же, все инженеры были заняты на строительстве текущих объектов. Все это привело к тому, что за последующие четыре года дело мало сдвинулось с мертвой точки, но тем не менее, к 1899 году проект деревянного собора на каменном фундаменте инженера Борисоглебского был составлен и отправлен на рассмотрение строительным отделом и епархией. Вскоре был готов и проект Нарановича, но предпочтение было отдано варианту Борисоглебского, хотя отмечались и его недостатки: малая высота центрального купола, не доминирующего над остальными, слабость кладки каменного фундамента. Но так или иначе, проект получил одобрение в вышестоящих инстанциях в Ташкенте и Петербурге, хотя были большие сомнения  в прочности столь грандиозного здания. И это неудивительно, ведь в условиях высокой сейсмичности сооружение высотой в 40 метров возводилось впервые. Боялись и плохого качества древесины: пористость и рыхлость  свежесрубленных стволов тянь-шанских елей быстро порождала все разрушающий грибок. Городской архитектор П.Гурде еще в 1889 году в проекте обязательного постановления о возведении в Верном построек, устойчивых  против землетрясений, писал:
      «Известно, что местная ель, единственная почти порода, которую можно считать строевой, очень дурного качества; она чрезвычайно пористая и легко воспринимает сырость, которая сохраняется в порах, где она производит разрушение, вследствие этого здешний лес быстро гниет».
     И все же, несмотря на все сомнения, специальная комиссия решила собор строить, назначив ответственным за исполнение работ и.о. обязанности областного инженера А.П.Зенкова, опытного, дипломированного строителя, хорошо зарекомендовавшего себя при сооружении предыдущих строений. Надо отдать должное смелости, таланту и прозорливости  гения выдающегося верненского инженера. Зенков не побоялся коренным образом изменить проект, уже утвержденный правительствующим Синодом. На свой страх и риск он увеличил высоту главной колокольни на целых 9 метров, и храм сразу приобрел величественный вид, устремившись ввысь. Его прочность он компенсировал усилением  стропил, жестко связанных в пучок в верхней своей части. Были произведены и другие изменения в проекте: колокольни для крепости делались не восьмигранными, а четырехгранными, соединение бревен производилось не в «лапу», а с выпуском, как это делается в русских избах. Фундамент был запроектирован Зенковым не кирпичным, а из прочного бетона. И главное, стены на всю высоту с колокольнями прошивались восемью сквозными металлическими штырями, в местах соединенийс фундаментом закреплённых специальными сжимами и анкерными болтами, что связало весь собор от шатров до фундамента в единое целое. И здесь надо вспомнить преосвященного Паисия, именно им была предложена эта оригинальная инженерная идея. Вопреки устоявшейся народной молве, при сооружении собора было использовано более 170 пудов железных изделий. Фундаменту было уделено особое внимание: так для вентиляции нижнего яруса стен, особенно поддающегося гниению и грибку, были оставлены вентиляционные каналы, одновременно служащие для погашения сейсмических волн при землетрясении.
     Немаловажным было и декоративное оформление всего  здания. Сложность заключалась в том, что деревянные стены, купола, шатры надо было иммитировать под традиционные материалы: кирпич,  камень, позолоту. Опыт северного русского деревянного зодчества с почерневшими суровыми бревенчатыми силуэтами здесь не годился. Под стать южному небу, храм должен был быть красочным, воздушным, цветным
     .Строительство началось в 1904 году  и шло очень быстро. По существующей русской традиции самобичевания, пресса в лице «Русского Туркестана», издаваемого в Ташкенте, в номере от 5 февраля 1905 года с язвительной иронией критиковала ход строительства (возможно, это была застарелая обида  конкурента на роль центра епархии). И все-то им было не так: и что строители-проектанты перессорились между собой из-за приоритета на проект (действительно, обиженные П.Гурде и К.Борисоглебский к этому времени уехали из Верного), и что за постройку взялись люди малоопытные и несведущие, и что многие вопросы не проработаны и недостаточно обсуждены, и что отсутствует смета. Например, удивляло устройство фундамента:  «…в верхней части этого странного цоколя затыкано огромное число штырей, издали похожих на взъерошенную щетину», - проявляя полную безграмотность и некомпетентность, писала газета. Ведь именно эти штыри и обеспечили прочность соединения  здания с фундаментом, то есть монолитность всей системы.
     Между тем, Зенков был уверен в успехе, всеми силами стараясь обеспечить качество работ, буквально днюя и ночуя на стройке.
    Лес на постройку был взят в Проходной Щели Большеалматинского ущелья, где лесным ревизором Э.О.Баумом было разрешено вырубить 250 корней тянь-шанской ели. Бревна выдерживались в тени, что предохраняло их от растрескивания и придавало прочность. Верненцами давно было замечено, что дома из местной ели мало подвержены пожарам, что объяснялось не только штукатуркой стен, но и почти полным отсутствием горючей смолы в древесине. Кроме того, еловая древесина, со временем ссыхаясь, становится твердой и прочной (отскакивает топор и на сучках крошится лезвие) и мало подвергается заболеванию грибком. Нужно только правильно выдержать древесину.
    Зенков так стремился облегчить здание и тем уменьшить опасность от разрушения от землетрясения, что отказался от алебастровой лепнины и украшений на потолках и стенах, заменив их на сделанные из папье-маше, то есть на бумажные. Стены подрядился рубить верненский мещанин Тимофей Наумович Тютюнников, живущий на улице Сергиопольской (ныне Тулебаева) в своем доме. Иконостас изготавливался в Киеве в специализированной мастерской  А.Мурашко, имеющей высокую репутацию, а иконы для него писал местный художник  Н.Г.Хлудов, хорошо зарекомендовавший себя за долгие годы жизни в Верном. Великолепным было внутреннее убранство, для чего использовались материалы, привезенные изразных мест России: метлахская плитка из  Москвы, цемент из Петербурга. Лепные работы и оформление  дверных и оконных проемов выполнялись московскими и тульскими мастерами.
     В 1906 году подняли колокола и собор был почти готов. Голос главного колокола был слышен в соседней станице Софийской (Талгаре), отстоящей от Верного более чем на 20 верст. Величественным был внешний вид храма, высота которого до креста на колокольне составляла 44,2 метра. Раскрашенные под цвет российского флага, шатры и купола, оштукатуренные цветные стены, богатый декор оформления фасада – все это создало новый стиль соборного строительства, свой, семиреченский,  казачий, родившийся именно в Верном. Цель была достигнута блестящим образом: храм явился символом присутствия православия в Казахстане и Средней Азии. Глядя на грандиозное сооружение, трудно поверить, что оно целиком деревянное, и вряд ли где еще в мире есть подобное чудо, сотворенное руками человека не из камня. Счастливые прихожане-верненцы и служители епархии нарекли величественный храм во имя величайшего события христианского мира – Вознесения Господня.
     Судьба распорядилась так, что автором и строителем собора народ и время назвали не инженера Борисоглебского, составившего первоначальный проект, а Зенкова, построившего храм, придавшего ему тот вид, что мы знаем, и обеспечившего ему вечность. В благодарственной грамоте Андрею Зенкову любимый верненцами православный пастырь, епископ Туркестанский и Ташкентский Димитрий писал:
      «Выражаем Вам свою благодарность за созданный Вами прекрасный храм, блистающий красотой, грандиозным величием, изобилующий светом и чистым воздухом».Справедливо назвав собор «одним из величайших деревянных храмов нашего отечества», он отметил при этом и заслуги епископа Паисия, начавшего стройку, и вице-губернатора П. Осташкина.
Жестокое испытание сильнейшее землетрясение 1910-1911 года показало высокую прочность храма и подтвердило все расчеты и решения А.Зенкова.  В ту ночь сам Андрей Павлович до утра засиделся с чертежами и позже описывал происшедшее:
     «Ночью услышал гул, затем вместе со стулом оказался на полу. Стены трещат, стекла лопаются, со стен картины валятся, штукатурка сыплется! Выбежав на улицу, понял, что началось землетрясение. Падая, побежал к собору. Подбежал на площадь парка, увидел собор целым и о радости плакал, смеялся и кричал: «Ура-а! Победа, ребята, ура-а!» Кто-то, пробегая мимо, остановился и сказал с сожалением: «Сколько несчастных, еще один рехнулся, бедняга!»
       Из записки о повреждениях, причиненных собору землетрясением, значилось:
       «В здании собора выбито стекол оконных до 150 штук, осыпалась штукатурка…сброшены на пол и разбиты четыре иконы. Крест на колокольне согнут у основания и совершенно наклонился вниз, цепи на крестах порваны…В соборе…разрушения не наблюдались, что можно объяснить только тем, что помимо массы поставленных в нем сжимов, он, при грандиозной высоте своей, представлял очень гибкую конструкцию, колокольня его качалась и гнулась, как вершина высокого дерева и работала как гибкий брус, заделанный одним концом…Ущерб исчислен в 400 рублей».
      Всего 400 рублей! Мизерная сумма даже для того времени.
      Сам А.П.Зенков прекрасно понимал значимость им совершенного. Недаром в годы большевистского гонения, в самые страшные моменты 30-х годов он говорил своей жене (она была моложе его на 30 лет): «Я умру, а тебе будут льготы (в смысле за его заслуги)». Он понимал, что сотворил великое дело. И он был прав:  прошло 112 лет, но нет в Алматы здания, равноценного Свято-Вознесенскому собору. Мы еще не полностью оценили подвиг верненских строителей, рабочих, инженеров и городские власти того времени за содеянное чудо, возможно, которому нет аналогов в мире.
         
                В долине Малой Алматинки

В 1854 году, выбирая  место для закладки крепости, а потом и города, первостроитель М. Перемышльский писал своему начальнику губернатору Г. Гасфорту в Омск: «Осмотрев с инженером-поручиком Александровским Первые и Вторые Алматы (читай, Малую и Большую Алматинки, - примечание автора) и долину между ними, мы нашли по удобству добывания леса, большому количеству прекрасной, изрезанной арыками хлебопахотной земли, пажитей и сенокосных мест далеко превосходящими урочища на Иссыке и Талгаре, почему и предложили Алматы – местом будущего поселения».  Так и получилось, что город рос, расположившись у левого берега Малой Алматинки и развиваясь на запад. Река служила восточной границей, за которой  располагался Казенный сад, а позже развели частные сады. Как и всюду, река была средоточием жизни и особенно в первые десятилетия очень много значила для города, так как была почти единственным источником воды и энергии. Речную воду пили, на первых порах в ней купались, стирали белье, поили лошадей, пока не спохватились и стали наводить порядок, чтобы не загрязнять. Но на крещение продолжали ставить Иордани и купели. Она же украшала город своей зеленой поймой, с галечниками, посреди которых бежала хрустально-чистая вода.
Малоалматинское ущелье (в XIX веке оно называлось Кордонным) служило источником строительного леса (частично и дров), местом отдыха, зажиточные горожане строили здесь дачи, а верховья, альпийские луга служили местом летнего выпаса киргизского (казахского) скота – джайляу.
О том, как выглядела долина Малой Алматинки в 1867 году,  можно судить по запискам училищного инспектора П.Галицкого. «Поездка в горы сопряжена с большими затруднениями и опасностью, потому что вам придется 18 верст подниматься в гору по ущелью, загроможденному скалами и булыжниками и перебираться по пяти плохим мостикам через бешеную реку Алматинку. Чем выше вы поднимаетесь, тем река делается свирепее, а в вершине образуется множество каскадов, и шум воды так силен, что надобно громко кричать при разговоре со спутником.  Виды здесь так восхитительны, что через каждые 50 сажен вы могли бы иметь прекрасный ландшафт, который так и просится в фотографический аппарат.   Внизу ревет бешеная Алматинка, а впереди виднеются снеговые вершины Ала-Тау, которые кажутся такими близкими, будто вы через  час к ним подъедете; между тем как этот подвиг вы можете совершить в четыре дня и не иначе как верхом и с большими опасностями. Возле дороги по ущелью находятся пасеки и юрты офицеров, пользующихся горным воздухом, а далее в горы, против так называемой мохнатой сопки выстроено несколько летних домиков, которые заняты дачниками. Версты через две еще выше по ущелью есть киргизский аул, где  воздух еще прохладнее, а виды восхитительнее и там можно найти в избытке целительный кумыс».
 Кумыс… Два раза в году, в конце мая и в конце сентября долина оглашалась блеянием тысяч овец и ароматами бараньей мочи.  Отары овец, конские табуны весной гнали на пастбища, а осенью обратно. Крики чабанов, рёв и шум, вытоптанная трава на местах стоянок  и неискоренимый запах скотской мочи – всё это продолжалось около месяца. Местами выпаса служили  плато Кокашик (нынешний Чимбулак) и урочище Мынжилки уже перед моренами ледника Туюк-Су. Нагрузка на пастбища была такова, что еловый молодняк не мог подняться и вытаптывался на корню.  Это втдн даже на фотографиях начала XX века.
Являясь источником энергии, река привлекала купцов, строивших здесь свои кустарно-промышленные предприятия. Первым в 1858 г. построил водяную мельницу купец Алимжанов, за ним, сместившись к югу, пивоваренный, спиртовый и винный заводы в 1858-1865 гг. поставил В. Кузнецов. Его предприятие к 80 годам стало самым крупным в городе, здесь было занято до 135 рабочих и мастеровых. По преданию, очень похожему на быль, в 70-е годы  XIX столетия из пруда купца Кузнецова, в котором он разводил рыбу, сазан, привезенный с реки Чу, по Алматинке попал в Или. До этого здесь водились лишь маринка и осман, теперь же где благодаря наличию стариц, мелководья, поросшего камышом, сазан начал быстро размножаться, через несколько лет став ценнейшей промысловой рыбой Семиречья.
Среди местных купцов, как в то время называли предпринимателей, выделялась Мария Александровна Колокольцева.  Отличаясь деловитостью, неиссякаемой энергией и предприимчивостью, в 1870 году на правом берегу Малой Алматинки она  открыла первый лесопильный завод в Верном, работавший в основном в летнее время. Затем она расширила производство, поставив мастерскую по изготовлению железных изделий для строящихся зданий в городе (болты, петли, решетки и т.д.). В городе  это было самое высокоорганизованное в техническом отношении предприятие, где источником энергии служила сила воды, крутящая водонапорное колесо, а оно в свою очередь приводило в действие все механизмы (пилы, сверла, точила и т.д.). Несколько выше по течению реки стоял свечной заводик.
В последующие годы на реке стояли уже десятки мельниц, самой большой из которых уже в XX веке  была мельница Гаврилова . Здесь же был устроен водозабор для Головного арыка, а по соседству строились дачи и вырастали сады. Несколько выше по течению реки стоял свечной заводик, в начале ХХ века построили первую в Верном гидроэлектростанцию. В это промышленное местечко, кроме проспекта Колпаковского, вела дорога через сады по правой стороне р. Малой Алматинки, называвшаяся Кузнецовской.
В конце ХIХ века Городская управа Верного сообразила, что негоже промышленные предприятия размещать выше города  да еще по берегам речки, воду из которой пили горожане. Промышленные предприятия стали располагать ниже улицы Ташкентской с северной стороны города, но пивзавод ещё долго работал и в советские годы.
Малая Алматинка являлась одной из главных угроз Верному. Городские власти догадывались об этом, пытаясь часть воды переправить в руло Весновки. Однако  в июле 1921 года мощный сель нанес колоссальный удар по городу, разрушив четверть города и унес жизни нескольких десятков человек.
В те давние времена речка была полноводной и в обычные летние дни. Как рассказывали старожилы, на уровне города, бывало и пароконная бричка с трудом переезжала вброд, а в первые годы существования Верного казаки налавливали в реке до 300 пудов маринки и османа.
Пойма реки выше города  была еще и средоточием садов и дач горожан, а ущелье реки Малой Алматинки стало излюбленным местом отдыха  жителей. Поэтому немудрено, что уже в первые годы существования Верного, вдоль речки, как продолжение проспекта Колпаковского, была проложена тележная дорога, ведущая в горы. Конечно, она была примитивной, без всякого покрытия, утлые, деревянные мостики через реку постоянно сносили весенние паводки, летние ливни и сели.
Несмотря на мельницы и дачи вокруг долго сохранялась дикая природа, начинающаяся сразу за окраиной города. Как писал старейший житель города Павел Зенков: «…от завода В.П.Кузнецова до Верного было столько урюка, яблонь и вообще разных лиственных пород деревьев, что ушедших со двора лошадей с трудом можно было отыскать в этих рощах».
Близ устья Бутаковки располагались архиерейская и губернаторская дачи, дачи чиновников и офицеров, в урочище Медеу в 1915 году построена лесная школа. Художник Хлудов писал здесь свои картины. Попадая в Верный, едва ли не все путешественники-исследователи первую свою загороднюю экскурсию совершали именно в долину Малой Алматинки. Тут бывали: ботаникиА.Краснов, В. Сапожников и В. Липский, Н.М., путешественник Н.Пржевальский, художник В. Верещагин. Публицист А.Хорошхин вместе с энтомологом  А.Кушакевичем поднимались на Талгарский перевал.
Сохранились воспоминания 9-летнего сына верненского генерала А.Бурова о летней поездке на архиерейскую дачу в 1909 году.
«Однообразие летних дней нарушалось днём моего рождения – 19 июня. Вэтот день был престольный праздник Серафима Саровского в архиерейскойцеркви.  Архиерейская дача с летней церковью находилась верстах в  3-х – 4-х отлагерей (военные лагеря под горами, где проводились летние учения, - прим. автора) по дороге в ущелье «Медео», по правой стороне реки «Алмаатинка». В этот день мы вставали рано. Кроме экипажа, в котором ехали папа и мима с кем-нибудь из младших ребят, подавались дрожки, вмещавшие всех остальных. Ехать на дрожках было очень весело.
Раннее утро в горах всегда прекрасно, а в этот день, сколько я его
помню, всегда было особенно хорошо: Чудное лазурное небо, снеговые горы,
чистый прозрачный воздух, напоённый ароматом цветов и трав, яркое солнышко иособенное радостное настроение у всех нас, ребят. В том же направлении тянутся толпы горожан, пешком и  на различного рода подводах и экипажах. Дорога очень живописная: переехав через бурлящую «Алмаатинку» по мосту  (вброд её не переедешь!) мы едем по берегу, то отдаляясь, то вновь приближаясь к ней. Слева тянутся скалистые
горы.  Не помню уж на какой версте, над этими горами возвышаются громадныекаменные глыбы, известные всем под названием «скалы любви». Почему они носятэто название, сказать не могу, но думаю, что, по всей вероятности,  они были
убежищем и целью пути многих влюблённых парочек, и от них то и получили онисвоё поэтическое название».
А вот его же рассказ про Медео (кстати, название «Медео» укоренилось лишь с 1920-х годов. Воспоминания же писались в 1929 году):
«Я уже упоминал выше об ущелье «Медео». В это ущелье мы ездили на
артиллерийскую стрельбу по приглашению командира батареи. Дорога дальшеархиерейской дачи была ещё интереснее и красивее: всё время вьётся по берегуАлмаатинки, по самой живописной местности. Алмаатинку, бурлящую ишумящую, мы переезжали несколько раз с одного берега на другой. Дорогапостепенно поднималась выше и выше. Само ущелье «Медео» начинаетсяразветвлением двух кряжей, налево «Медео», направо ущелье поменьше «Медео»,в котором стоят юрты (нынешний «Просвещенец» - прим. автора). Среди этих юрт выделяется своими размерами  и богатством убранства вышивками и узорами кошмы  юрта богатого бая, угощавшего потом нас вкуснейшим кумысом. У этой юрты мы всей своей компанией взрослых и ребят снимались, и фотографии  до сих пор хранятся у моих родителей (фотография сохранилась, - прим. автора).
После артиллерийской стрельбы, которую мы смотрели,  зажав крепко уши,любезные хозяева – артиллеристы приглашали всех обедать. Обедали, как иполагается, на лоне природы, лёжа на коврах и кошмах. Надо полагать, чтовзрослые изрядно при этом выпили, так как к концу обеда шум  «за столом» стоялневообразимый. Мы, ребята, долго за едой не задерживались. Гораздо интереснеедля нас было полазить по горам и поиграть».
О жизни в Медео примерно в то же время  писала и детская писательница Ольга Перовская в книге «Ребята и зверята». У подножья Мохнатой сопки в 1910–20-е годы были построены монашеские скиты. Местные туристы поднимались на гору Кумбель, но ни один из них не смог подняться на казавшийся недоступным Малоалматинский пик (покорен в 1930 году). Верненские лесоводы, среди которых был и знаменитый Э. Баум, заложили в ущелье рощи: Березовую, Дубовую, Карагачевую, существующие и поныне (и большей частью снесенные ураганами в 2011 году).

  Верненский лесничий и его дочь
 
«В  Средней Азии между семью большими реками есть плодородная, цветущая местность. По-казахски она называется Джеты-Су, а по-русски – «Семь рек»: Семиречье.  В Семиречье много лесов, гор, зеленых долин и фруктовых садов. Один город особенно славится своими большими яблоневыми садами. Зовут этот город Алма-Ата, что значит «Отец яблок».  В  то время, когда я была маленькой, Алма-Ата (правильнее сказать Верный, ведь речь идёт о 1910-х годах - прим. А.Л.) стоял за шестьсот километров от железной дороги. Народу в нем было мало, а если раз в год на улице появлялся автомобиль, то все бросали свои дела и бежали смотреть. Домики тогда были маленькими. В густых садах они были как грибы – сразу-то и не разглядишь. Мы жили в Алма-Ата. У нас был маленький дом и большой сад. В саду росли.. .ну, и яблоки, конечно».
Так начинается книга Ольги Перовской «Ребята и зверята», написанная в 1925 году. С первых же строк представляешь южный провинциальный городок и окунаешься в его жизнь самого начала ХХ века: размеренную, несуетную, протекающую среди садов, двориков и огородов. Конечно, книга эта детская. Но подумать только: это едва ли не единственная художественно- мемуарная проза, написанная жителем Верного в еще дореволюционной Алма-Ате. Так уж получилось, и это непростительно, что в городе, где жили десятки творческих людей, никто более не написал о своей жизни, о жизни  и традициях маленького городка, ставшего теперь  большим и красивым городом Алматы, который мы все любим. Тем ценнее каждое слово, каждый штрих, каждая деталь из жизни  родного города в пору его юности. Пусть эти впечатления детские, но ведь порой ребенок замечает больше и чувствует острее, чем взрослые.
      Тема книги проста и ясна, она о детстве, о ребячьей привязанности к  диким зверушкам и зверям, взятым их отцом в дом для воспитания, живущим рядом с людьми. Но есть в этой повести что-то еще, милое, доброе, что задевает самые сокровенные струны души.   Зачитываясь книжкой в детстве, в этом не отдаешь себе отчета, но став взрослым, понимаешь: более всего трогает  тепло домашнего очага, уют хорошей, интеллигентной семьи, где родители – отец и мать, - не докучая детям мелочной опекой, дают возможность  четырем дочуркам жить своей, по-детски дружной компанией среди природы и любимых ими зверей. И хотел ли автор или нет, но на страницы книги  волей-неволей попала Алма-Ата, по-деревенски патриархальная, пропахшая  яблоками  столовкой и апортом, с домиками, утонувшими в яблоневых садах, с плетнями и саманными заборами-дувалами, с домашней скотиной на заросших травой улицах.
 Но прежде об авторе. Строго говоря, Ольга Васильевна вовсе не коренная алматинка (верненка). Она родилась в 1902 году в местечке Васильевка Запорожской губернии. Но разве  это имеет значение, если с пяти лет  и до совершеннолетия она жила в Семиречье. Ее отец Василий Васильевич Перовский (1875-1944)  в 1907 году приехал в Семиречье, где служил лесничим.В Центральном Государственном архиве Казахстана  сохранился формулярный послужной список Перовского за 1915 год. Вот некоторые данные из него.
       Год рождения 1875, по окончанию в 1902году Санкт-Петербургского Лесного института получил звание ученого лесовода 2 разряда с правом получения 1 разряда «при удовлетворительном написании рассуждения». Вероисповедания православного, имеет ордена Святого Станислава 3степени, Святой Анны 3 степени. Женат с 1899года на  домашней учительнице, дочери унтер офицера, девице Марии Давыдовне Кржижановской, имевшей в то время 23года. Имеет дочерей: Софию – 26.03. 1900г., Ольгу – 27.03.1902 г., Юлию 24.04.1904 г, Наталью 29.03.1906 г., все православного вероисповедания. Получает в год содержания в рублях: основного жалования – 700, столовых – 700, разъездных – 400, за заведывание школой – 650,на  канцелярские расходы – 200, квартирных -150, по приватной службе – 140, постоянная прибавка к жалованию – 500, итого – 3440 (неплохо, если корова в среднем стоила 15 рублей, - прим. автора). Приказами по  корпусу лесничих назначен:  в1907году лесничим 2го разряда Капальского уезда, в 1910 году лесничим 1го разряда Пржевальского уезда, в 1913году – лесничим Верненского уезда. Одновременно с 1914 года возглавлял Верненскую лесную школу. Был дружен с Э.О.Баумом, знаменитым лесным ревизором, вместе с ним создавал Верненское сельскохозяйственное общество и Лесную школу в Медео для подготовки лесников. Был в приятельских отношениях с В.Н.Шнитниковым, ученым биологом, натуралистом и писателем, и безмерно любил свою работу.
Лесничему и его семье повезло: они жили в счастливое время в самых чудесных уголках Казахстана и Киргизии – в Верном и Пржевальске у берегов Иссык-Куля ( на берегу озера у села Михайловка), а позже, в 20-е годы – на Алтае.
      Один из членов-учредителей Верненского отдела Русского географического общества, В.Перовский  был видным человеком в городе. Знал казахский язык, был прост с рабочими, и не раз приходилось ему ночевать где-нибудь в юртах кочевников или коротать ночь в диком лесу, сидя у костерка.
В.В. Перовский необычайно любил природу, животных, что передалось и его детям. Дома на его усадьбе постоянно жили дикие звери: волки, тигр, лисы, марал и т. д. Он оставил заметный след в городе, не говоря уже о его дочери Ольге, прославившей Алма-Ату своей книгой. Несомненно, отец сыграл в этом свою роль, создав уют и тепло образцовой семьи.
Особенно же запомнили верненцы Василия Васильевича по домашнему тигру Ваське, бывшему едва ли не членом семьи лесничего. Мать тигренка была убита в тростниках Балхаша. Беспомощный звереныш был обречен на неминуемую гибель, но охотники его пожалели и привезли в город, подарив Перовскому. Василий Васильевич, зная свирепость тигров, тем не менее, приютил тигрёнка у себя дома, и с тех пор  он рос вместе с детьми хозяина, очень к нему привязавшимися.
Четыре маленьких девочки  (среди которых была и будущая писательница) нисколько не боясь маленького хищника, барахтались вместе с ним  в «куче мала»«, играя на равных в догонялки, то убегая, то догоняя, и подрастающий хищный зверь  с видимым удовольствием включался в игру, никогда не проявляя агрессивности и  отвечая на  ласку дружеским кошачьим мурлыканьем. За Васькой (тигренка назвали так в честь хозяина) ухаживал кучер – веселый и бесстрашный парень казах по имени  Измаил. Тигренок требовал постоянного к себе внимания и общения. Любимым развлечением обоих была борьба. Человек и зверь обнимали друг друга, стараясь повалить на землю. Зрелище становилось жутковатым, когда тигр приходил в раж и в нотках его рычания появлялась ожесточенность. Тогда Измаил засовывал ему в пасть кулак, а затем, оторвавшись, убегал от зверя в дом, иногда в царапинах и ссадинах.
     Любил возиться с тигром и сам лесничий. Одним из номеров, вызывающим смех, а потом и ужас у присутствующих, была игра в парикмахера. «Ну-ка, Васька, причеши», - приказывал хозяин и тигренок, превратившийся в крепкого  звериного подростка, становился на задние лапы, передними упирался в плечи  и начинал вылизывать голову Василия Васильевича своим шершавым языком сзади с боков, водя его снизу вверх. Зрители сначала смеялись, но когда тигрёнок входил в азарт, волосы у многих становились дыбом.
 К лесничему, жившему в центре города (в этой усадьбе в 40-е - 50-е годы находился Институт защиты растений), и в него нельзя было попасть прямо с улицы, так как домстоял посреди сада.А так как к лесничему по делам службы приходило немало народу, то, конечно, разгуливавший по саду тигр приводил их в трепет. Посыпались жалобы губернатору, и Ваську пришлось сначала посадить на цепь, а затем продать торговцу животными, который запер его в тесную клетку, где Васька прожил недолго и умер от неподвижности и ожирения сердца. Вот как об этом пишет сама писательница в своей книге:
      «И вот наступил грустный день. Осенним вечером, когда над голым садом без конца кричали стаи галок, во двор со скрипом въехала телега. На телеге  стояла железная клетка. Отец подшучивал над матерью, но у него самого дрожали руки, когда он отвязывал Ваську. Васька, испуганно прижимаясь к его ногам, взошел с ним в клетку по доске. А когда отец вышел и Васька остался один, он закричал и стал биться. Потом, жалобно мурлыча, просунул лапы между железными прутьями и протянул их к отцу. Все домашние стояли вокруг молча, потрясенные Васькиным отчаянием».
Рассказ о добром и ласковом тигренке Ваське один из центральных в книге Перовской. Свою книжку, а ей уже 90лет, и ею зачитываются миллионы школьников, Ольга Васильевна  написала будучи еще студенткой Московского университета, совсем молодой, в возрасте 23 лет. Наверное, поэтому впечатления детства были еще так остры и повесть удалась. Особенно она понятна и любима в Алматы.
      Сейчас,  глядя на сплошной поток автомобилей, движущихся среди огромных зданий, невольно задумаешься: а что здесь было раньше и как выглядел  Алматы сто лет назад?
        «Через полчаса мы дружно шлепали босыми ногами по мягкой горячей пыли, направляясь к скотному базару, По дороге попадались и прохладные и тенистые улицы и раскаленные  от солнца площади, где пыль была такой горячей, что по ней больно было ступать. Перебежав такую площадь, мы усаживались над арыком и полоскали в воде обожженные ступни. Базар помещался на одной из таких площадей. Издали мы услыхали разноголосый рев скотины, хлопанье бичей, выкрики и понуканье погонщиков. Вся площадь двигалась от снующих взад и вперед лошадей, коров и баранов».
     К рассказанному можно добавить, что скотский базар размещался чуть выше (южнее) Ташкентской аллеи по нынешней улице Фурманова. Всего несколько фраз, но перед глазами встает уютный и зеленый, хотя и пыльный городок. Журчание воды в арыках, скрип колес конных повозок, ряды пирамидальных тополей вдоль улиц. Тогда, видимо,  в  виду быстрого роста, именно это дерево старались высаживать в городе, все  еще сохранявшем черты степного предгорья.
      Алма-Ата, а ныне Алматы многое потерял за прошедшие десятилетия: тишину и покой, зеленые лужайки посреди улиц, реку Малую  Алматинку с хрустально чистой водой, растекающейся в широком зеленом русле, живописно усеянном большими валунами, живительный вечерний бриз, веющий со стороны заснеженных гор.
      «Каждую весну  мы всей семьей переезжали из города в лес. В пятнадцати километрах от города, в горах, был маленький домик – лесной кордон. Мимо кордона бежала маленькая речушка. В лугах было много цветов, а повыше, под самыми снегами, стояли на летних кочевьях – джайляу – казахи… недалеко от кордона был маленький поселок, а на поросшей елками Мохнатой горе, жил в маленькой лачужке монах-отшельник».
        С рассказом Ольги Васильевны перекликаются воспоминания Ю.Плашевского.
       «…А на юго-западном склоне Мохнатки, обращенном к горам, жил в начале двадцатых годов нашего века монах-инок. Звали его Анатолий, Был они высок, очень крепок, лыс, имел длинную, совершенно белую бороду.  Видом был приветлив и прост. Жил в пещере, которую тщательно украшал. Выкопал в горе целые своды и залы, подобные церковным… Целый день он был в работе. Или землю из пещеры выносил, или на огородике своем работал, или в лес по ягоды ходил. Одет был в чистую, белую рясу домашнего тканья, подпоясан широким черным поясом… Людей избегал, был молчалив».
     .Далее у Перовской:
     «…Хмель рос вверх по реке.  Нам посчастливилось найти хорошее местечко. Хмелю там была пропасть. Мы привязали Ишку (домашний ослик – прим. А.Л.)  на длинную веревку и полезли на деревья, обвитые красивыми лозами хмеля».
      У Плашевского:
     «В верховьях Малой Алматинки есть гора Мохнатая сопка, или просто Мохнатка, как называют  ее старожилы. Ее северо-восточный склон – чудесное место. Здесь когда-то мальчишкой хмель собирали. Корысть небольшая, а все же стоило браться. За мешок хмеля в двадцатых годах на пивоваренном заводе  полтора рубля платили…
     На склонах горы хмель образовывал сплошные заросли. Он поднимался вверх по стволам деревьев, а на высоте в два-три, а то и четыре-пять метров перекидывался от дерева к дереву.
     А хмель сам хоть и не колючий, но стебли у него страшно шершавые, будто наждачная бумага первый номер. Чуть задел – и сразу разодрал кожу. Да еще сок едкий. Царапины сразу воспаляются. Тут одно спасение – в речку…».
     Вовсе нетрудно догадаться, что речь идет о  Медео, Медеу, как тогда называли урочище по имени казаха скотовода М.Пусырманова, пасшего там свои стада. Там Василий Васильевич директорствовал в Лесной школе и наблюдал за племенным стадом скота, принадлежащим Семиреченскому  сельскохозяйственному обществу. Жизнь в пору первой Мировой войны становилась все труднее, и собственное хозяйство общества помогало выживать ее членам. У них там был бычок по имени Алмаз, которого любили и им дорожили. Когда читаешь протоколы заседаний общества (они регулярно собирались едва ли не каждую неделю), на которых неизменно присутствовал его председатель Э.О.Баум  (кстати, и Перовский тоже), то становится понятным, какую пользу верненцам приносило это дело.
      В книжке Ольги Перовской самый трогательный рассказ о жеребце Чубаром, едва не погибшем в трещине на леднике.
      «Однажды в середине лета отец снарядил Чубарого по-походному и уехал на нем через горы на областной съезд лесничих в город Алма-Ата         
       Съезд в Алма-Ата затянулся дольше, чем предполагалось. Отец решил сократить путь,  чтобы на этом выиграть время. Он уговорился с лесником-киргизом и поехал напрямик по самой короткой, но зато и самой опасной дороге. Они должны были подняться почти над городом до перевала, чтобы спуститься по другую сторону горного хребта, вблизи озера Иссык-Куль. За день они поднялись к белкам и заночевали у пастухов. Солнце показывало полдень, когда путники остановились у высокой выветрившейся скалы. Это был вход в Койнарский ледник. Белая- белая, до боли в глазах, мягкой и пушистой казалась долина ледника. Только черные зубья скал, торчащие из-под снега, говорили о том, что надо быть очень осторожным, чтобы не остаться тут навсегда».
      Дальше рассказывается, как Чубарый провалился в ледниковую трещину, где пробыл несколько дней, но его чудом вызволили из  ледникового плена. Интересно было бы разрешить вопрос: на каком же перевале случилась эта трагедия? Явно видно, что О.Перовская не обладала знаниями местных  гор. Во-первых, путникам необходимо было пересечь не один, а два перевала, во-вторых, перевал и долинный ледник – это разные вещи. Скорее всего, они шли через ледовый перевал. Но какой? Поднявшись над городом, лесничий мог пересечь Заилийский Ала-Тау перевалами «Озерный» или «Проходной». Далее ему надо было перейти через  Кунгей Ала-Тау. На картах отсутствует перевал с названием «Койнарский», но можно. предположить, что им мог быть перевал Кой-Су в долине реки Орто-Кой-Су , тем более, что это название отражает основную суть, которую можно перевести на русский как  «Бараний перевал». Высота его 3889м, ледники рядом, но тропа (а ныне и черновая дорога для вездехода) минует их. Если предположить, что 80 лет назад ледники были обширней, то вполне возможно, что именно здесь и попал в переделку лесничий со своим проводником. Этим перевалом в 1913 году с Иссык-Куля в Верный прошел известный путешественник В.В.Сапожников.
     Но продолжим рассказ о так полюбившемся детворе жеребце Чубаром. 
     Дети чудом выходили больного коня, бесконечно, по-детски искренне радуясь его выздоровлению. Но счастье было недолгим, лошадь погибла и это большое горе переживает и читатель. Невозможно без волнения читать заключительные строки
     «Мы забились по углам и не видели больше друг друга. Но я знаю, наверное, что все приходили проститься.
     –Где ребята? – удивлялась мать. Отчего никто не обедает?
      –Оставь их, - ответил отец.
       Мы скрывались до поздней ночи.  Так прячут только большое горе. И никто из домашних не видел, как грустные, заплаканные девочки молча уходили из опустевшей Чубаркиной конюшни».
      Книга закончена, но не хочется расставаться с ее героями: детьми с их любимыми зверюшками и родителями, давным-давно жившими в нашем любимом городе и бродившими по знакомым нам улицам
     С приходом советской власти, в 1918 году Василий Васильевич Перовский вынужден был вместе с семьей покинуть Семиречье и уехать на Алтай. Есть сведения, что в 1926-1928 годы он ра¬бо¬тал заведующим от¬де¬лом охо¬ты Нар¬ком¬про¬са РСФСР, умер в 1944 году.О жизни в не менее богатом природой крае Ольга Васильевна впоследствии написала другие повести и рассказы: «Алтайские рассказы», «Необыкновенные рассказы про обыкновенных животных», «Золотое руно», «Джан – глаза героя», но та первая книга о детстве осталась лучшей.
Дальнейшая судьба О.В.Перовской сложилась  не слишком удачно, если не сказать трагично. Ее  муж, писатель Г.Замчалов, с которым она вместе писала книги  («Остров в степи»), погиб на фронтах Великой Отечественной войны. Во время Великой отечественной войны Ольга Васильевна была эвакуировано в Кисловодск, где работала в библиотеке. Во время немецкой оккупации библиотека закрылась не сразу, и после освобождения её работники были осуждены. Перовская пробыла в советских лагерях 10 лет, с 1943 по 1953 год. Похоже, ей припомнили  и дворянское происхождение, счастливое детство в «проклятой царской России». Ведь как это ни маскируй, а жизнь ее в семье царского чиновника была действительно безоблачной, радостной и лучезарной.
     Возможно, досталось ей и от так называемого «лысенковского погрома», когда была разгромлена лучшая в мире российская школа генетиков. Зловещая тень этого Распутина от науки упала не только на труды по «формальной генетике», но даже на детские книги и их авторов. Многие книги были запрещены. В их число попала и книжка «Остров в степи» о заповеднике «Аскания нова» и даже самый безобидный диафильм «Франтик» (1931 год)  на тему одного из рассказов книги «Ребята и зверята». Этот запрет был снят лишь в 1955 году, когда о писательнице и ее книгах уже успели подзабыть. Долгое время ее не печатали и вспомнили лишь в последние годы, когда поняли, что на них можно неплохо заработать. 
    После ссылки, закончившейся в 1955году, Ольга Васильевна была прикована  к постели тяжелой болезнью и умерла рано, в возрасте 59 лет в 1961 году. Всю жизнь ее согревали дорогие сердцу воспоминания о юных годах, проведенных в городе яблок у подножья заснеженного хребта Тянь-Шаня. Привязанность к животным  и любовь к природе остались с ней навсегда. Сама она об этом как-то рассказала в журнале для детей.   
      «Однажды, путешествуя со своим отцом-ученым лесоводом  и охотоведом, убежденным «лесовиком» по горному Алтаю, я что-то разворчалась  на какую-то мелочь и в сварливом настроении не замечала  ничего  вокруг. А вокруг были высокие зеленые травы, пышные заросли ярких, горно-луговых цветов. Наши лошади продирались сквозь сплошные стены диких роз, как в сказочных владениях Спящей Красавицы. Мы въехали под узорный купол леса. Торжественность. Тишина. Вьются, свисая, изумрудные гирлянды, блестят бусами ягоды кислицы, малины, смородины, ежевики. Стук копыт заглушает пружинистый мягкий мох. Пахнет свежестью, чем -то лесным, особенным…
      Отец с недоумением оглянулся на мою ворчню:
     -Ну как можно на что-нибудь раздражаться в лесу? У меня здесь никогда не бывает плохого настроения.
      Немного погодя я вижу: он остановил лошадь у высокого пня. Дерево спилили зимой по линии снега, а когда снег стаял  - срез оказался более чем на полметра выше земли. Отец снял войлочную шляпу и со счастливым лицом шутливо и церемонно приветствует какую-то «значительную» лесную особу.
      А на пне сидит на задних лапках  полосатая белочка-бурундучок, любопытно и смело сверкая на гостя веселыми бусинками глаз, и передними лапками прижимает к груди какой-то лесной гостинец.
      Какие чудесные у них в это мгновения были лица!
     Да, великое счастье – общение с природой».
     Жаль, что Перовская не написала о своей учебе, о школьной жизни. Долго не мог я найти свидетельств ее учебы в Верненской женской гимназии. Она просто не могла там не учиться. Да это и понятно: ведь я не жил в Алма-Ате более пятидесяти лет. Но вот, занявшись историей родного города, я познакомился с племянницей алматинского краеведа Н. Дублицкого. «Как же, как же, я прекрасно помню рассказы своей бабушки о том, как она бегала вместе с Олечкой Перовской на занятия, - несколько взволнованно воскликнула девяностолетняя Майя Николаевна. - Бежим по Губернаторской, мимо Городского парка, а звонок из дверей уже вовсю заливается! Заскакиваешь в аудиторию, а надзирательница уже идет следом. Чудесное было время!» Я сам, пишущий эти строки, тоже хорошо все это мог представить, ведь и мое детство прошло в том же уютном и теплом городе. В старой, провинциальной АлмаАте, тихие улочки которой утопали под кронами карагачей и акаций, а вдоль улиц журчали арыки с прозрачной ледниковой водой.
       Позже, работая в архиве, я нашел и документальные свидетельства учебы дочерей лесничего в гимназии города Верный. 
      К сожалению, до сих пор О.В.Перовская не стала кумиром алматинской детворы. Ни разу о ней не вспомнили и наши краеведы, о чем только не писавшие. Кажется,  о Перовской не было ни одной публикации в  казахстанской прессе. А ведь писательница познакомила с Алма-Атой весь мир, ведь её книга разошлась по всему свету. И как бы хотелось, чтобы нашей замечательной  писательнице поставили памятник в любимой ей Алматы! Местом для его установки прекрасно подошел бы любой из центральных парков, где бывает алматинская детвора:  сосновый (детский), что посажен руками воспитанников Детского приюта еще в дореволюционное время,  парк имени 28 героев-панфиловцев, где она наверняка не раз гуляла, и, наконец, перед входом в алматинский зоопарк, где ее скромная фигурка с волчонком на коленях стала бы символом  приюта диких зверей.

                Вспоминая озеро

Озеро Иссык было одним из красивейших горных водоемов в мире. Местные жители казахи знали его как Джасыл-Куль – зеленое озеро. Так называл его и знаменитый путешественник П.П.Семенов, впоследствии получивший приставку к своей фамилии Тян-Шанский. В последующем озеро стали называть Иссыком по одноименной реке и ущелью. Лежащее в 55 верстах от Верного, озеро быстро приобрело популярность у горожан, как одно из самых живописное мест окрестностей  города. Один из первых просвещенных европейцев любовавшийся озером был П.П.Семенов. Правда, добраться до самого озера ему не довелось, в 1856 году он был у каскада водопадов, а в следующем году обозревал озеро с высоты окружающих гор.
Позже он писал в своих мемуарах:
«Долина Иссыка служит одним из лучших входов в лучшие по своим видам местности Заилийского Алатау. Мне так много говорили о водопаде, находящемся в долине Иссыка, и о прекрасном альпийском «Зеленом озере» (Джасыл-куль), которого легче всего достигнуть по долине Иссыка, что я решился, оставив свой отряд на месте  пятидневки, сделать в сопровождении трех конвойных казаков и трех охотников экскурсию в долину.
Наконец в конце дикого ущелья показался, спускаясь широкой серебристой лентой, водопад. Весь Иссык, подобно Гисбаху (в Швейцарии), стремился с длинного ската уступами в глубокое ущелье, и только вершина его прорывалась водопадом сквозь скалистую выемку, живописно окаймленную темнозелеными елями, торчащих со скалистых порфировых обрывов, отчасти покрытых темной зеленью арчи». Он же описывает печальный итог той экскурсии, продолженный его спутниками казаками-охотниками. Выследив двух тигров, они стали их преследовать двумя группами. Однако тигр опередил охотников, из засады сам совершив нападение на одного из них. В результате, прежде чем хищник был убит, он успел перегрызть руку казаку и едва не утащил с собой. Шкура с этого тигра была подарена Семенову и сделанное из нее чучело до сих пор хранится в Зоологическом музее в Петербурге.
Через год он наблюдает озеро и опять только с высоты близлежащей горы:
 «Поднявшись, наконец, на кряж, …мы с наслаждением увидали у наших ног «Зеленое озеро» (Джасыл-Куль), имевшее самый чистый и прозрачный, густой, голубовато-зеленый цвет забайкальского берилла. За озером возвышался смелый и крутой зубчатый гребень высокого белка, а правее открывался вид на еще более высокую снежную  гору, имевшую вид ослепительно белой палатки; эту гору проводник назвал Иссык-Баш».
Добавим, что зеленым цветом воды озеро было обязано густым ельникам на склонах окружающих озеро гор, а голубую мутноватось берилла придавала ледниковая вода, несущая с собой шлам истертых ледником горных пород. Озеро имело размеры: наибольшая длина 1850 метров, ширина 780 метров и глубина до 57 метров.  Цвет воды менялся в зависимости от времени дня и погоды, варьируя от зелено-голубого до аквамаринового и бирюзового. Осенью и в ненастье вода часто принимала суровый свинцово-серебристый оттенок. Температура воды в июле достигала лишь +9 градусов и к купанию не располагала. Возможно, поэтому рыба в озере не водилась, зато здесь часто останавливались на отдых большие оранжевого цвета утки огари  (атайки).
В 1903 году на озере побывал другой известный путешественник В. В. Сапожников. Он писал: «Необыкновенно красив зеленовато-голубой цвет воды, прибрежные скалы, густая зелень леса и выделяющиеся на заднем плане остроконечные вершины, создающие особую прелесть картины. Мы воспользовались прекрасной  лодкой генерала М.Е. Ионова, гостящего здесь каждое лето, чтобы сделать  несколько измерений  глубины озера».
Винокуров А.Н. в брошюре «Озеро Иссык в Заилийском Ала-Тау», писал в 1911 году:
 «Озеро лежит в значительном поперечном расширении ущелья. Изрезанность берегов озера, кулисы отчетливо очерченные, выдвигающихся один из-за другого западного и восточного бортов его, которые круто поднимаются до 1000 метров и покрыты почти доверху густым еловым лесом, наконец скалистые вершины южного фона с блестящим в их ложбинах снегом и синеватым флером далей, – вот рамки изумрудного озера, представляющие в общем изумительно живописную панораму, с разных точек дающую ряд вариаций».
 В 1900-1910-х годах служил в Джаркенте казачий офицер П.Н.Краснов, известный тем, что позже сражался на стороне белых в гражданской войне. Несомненно обладая литературным талантом, он оставил свое описание озера:
«Это озеро – сказка. Только наш прозаический век не населил это тихое красивое озеро таинственными существами. Вот где должен стоять дворец царевны, к которой на ковре-самолете прилетал Иван-царевич, вот горы, которые должен стеречь дракон! Заключенное в раму из голубого  неба, серебряных снеговых гор, густых хвойных лесов, как таинственный изумруд, тихо спит Иссыкское озеро. Вправо голые скалы серого цвета, спускающиеся к темно-зеленой воде, цвета темного хризопраза. Окруженное горами, оно таинственно и прекрасно. Недаром верненцы почти поголовно совершают паломничество к его красивым берегам,  живут неделями в палатках и юртах, любуясь его красотами».
Действительно, озеро было любимым  местом паломничества среди любителей природы Верного, а затем Алма-Аты. Губернатор М.Ионов, немало сделавший доброго для города и области, в самом начале  XX века держал на Иссыке лодку и едва ли не каждый год отдыхал там летом вместе с семьей. На этой лодке в 1904 году плавал наш замечательный путешественник В.Сапожников и делал промеры глубин озера.  В конце тридцатых на озере был образован туристский лагерь Туристско-экскурсионного управления (ТЭУ) ВЦСПС. Действовала большая лодочная станция, содержались лошади для конных маршрутов. Но после войны все пришло в запустение и разруху. Деревянные строения разрушились. Теперь снова сюда приезжали «дикари».
На озеро из селения Надеждинского (ныне Иссык) вела конная тропа. Позже провели тележную дорогу, узкая её ленточка, вьющаяся по берегу грохочущей реки шла по дикому ущелью, заросшему дремучим, нетронутым человеком, лесом. Она кончалась неожиданно, упираясь в крутую гору-перемычку, запирающее ущелье.Естественная плотина – завал из обломков береговых скал, случившийся когда-то давным-давно, возможно из-за катастрофического землетрясения, (специалисты подсчитали, что это произошло 8-10 тысяч лет тому назад). Постепенно вода из образовавшегося озера проделала подземный ход сквозь каменную перемычку. Но в июле-августе, когда интенсивно таяли снега на ледниках в верховьях ущелья, естественный дренаж не справлялся с увеличившимся притоком воды, и она устремлялась поверх плотины. Так начинал действовать красивейший каскад водопадов.Беснуясь в скалах, по крутому откосу падала та же самая река.
В те годы побывать на озере означало совершить целое путешествие. До перемычки добирались кто в кузове грузовика, кто в телеге. Дальше пешком или на коне. Последнее в советское время было проблематичным. Я хорошо помню свои поездки на озеро в 1949, 1950, и далее каждый год до 57-го. Как-то мы с другом добрались до Иссыка на велосипедах, причем, последний этап тащили своих «коней» в руках и были горды этим, как мы считали, достижением.
Пеший путь идёт по узенькой тропинке, вьющейся меж обломков скал и елей. Она то выводит прямо к водопаду, то отступает в заросли малинников, пахнущих цветами и мёдом. Рев воды оглушал, казалось, прибрежные скалы дрожат от бешеного напора безумствующих потоков воды.Водяной туман стоял над этой извилистой белой лентой, кажущейся живой. Прохлада, даже холод ледяных вершин веял от неё.Насыщенный озоном воздух смешивался с запахами буйной зелени по берегам и ароматом горной малины, в изобилии спеющей в эту пору года. Отсюда не хотелось уходить. Зрелище завораживало, и можно было до бесконечности любоваться сверканием хрустальных водяных струй и слушать беспрерывный грохот и рев беснующейся реки. Поднимаясь всё выше, крутая тропа выводила на верх перемычки, заваленной скалами и заросшей диким лесом.  И вот он исток  водопада: каменное жерло озера, называемогоМалым или Круглым. Заключенное меж скал, оно несколько мрачновато и путники могли бы разочароваться, но всё волшебство еще впереди. Ожидание встречи с настоящим чудом подгоняло, несмотря на одышку и тянущий книзу рюкзак. Чуть в стороне ещё одно маленькое озерко, запрятанное среди скал в густых ельниках и называемое Чёрным. О нём мало кто знал, даже не подозревая о его существовании. Ещё несколько минут хода и открывался вид на изумрудную гладь воды настоящего горного дива. Окаймленное крутобокими горамии густыми ельниками, озеро каждый раз вызывало чувство восторга, несмотря на то, что видел его до этого уже много раз. Вспоминая об этом, я думаю, чем же поражало озеро в первую очередь? Конечно, красотой совершенного ландшафта. Но было и еще что-то необъяснимое, почти колдовское, возможно, первозданность природы, практически ненарушенной человеком, сам горный воздух, вода цвета морской волны, вся атмосфера какого-то праздника, витающего вокруг.
Я уже уехал на чужбину, когда, наконец, в 1958 году до самого озера была проложена хорошая асфальтированная дорога. Был построен целый комплекс зданий и сооружений для туристов и отдыхающих: автовокзал с размещением в нем до 100 пассажиров, большая двухэтажная гостиница, ресторан, павильон фотографии, две лодочных станции и причал на 70 лодок, спасательная станция, парикмахерская. Популярностью пользовались павильоны «Беседка воздуха» с открывающимся с нее видом на озеро и ущелье, смотровая вышка, павильон-юрта. Турбаза «Озеро Иссык» лагерного типа (с размещением в стационарных палатках) принимала до 1000 туристов год. Они делали различные горные маршруты протяженностью до 180 км. Туристы же дали и названия окрестным объектам: Малиновый лог, Пчелиная бухта, Кремлевская стена, Падающая скала и т.д., отчасти сохранившиеся и поныне.
48 лет минуло с того рокового июльского дня 1963 года, когда катастрофический сель уничтожил озеро. Но мало кто знает, что спустить и погубить озеро могли гораздо раньше, еще в XIX веке, причем сами люди по своей воле и малограмотности. А все дело в том, что живущие у подножья гор казаки и крестьяне остро нуждались в поливной воде для орошения полей. Вызывает удивление тот факт, что Областные власти вняли их просьбам, и даже специалисты гидротехники Переселенческого района вынашивали планы спуска озера для орошения полей. Дело в том, что в разгар лета, в июне,  начале июля, когда требовался усиленный полив, сток был незначителен, увеличиваясь лишь в августе, кода вода, переливаясь через верх плотины Малого озера,шла каскадом водопадов. Жители давно обратили на это внимание и не раз просили власти исправить «ошибку» природы. Были даже подсчитаны объемы работ для устройства канала по искусственному спуску воды: при длине в 110 саженей (323 м.) и глубине канала в 3,6 саженей (7,7 м.), надо было вынуть 720  куб. саженей грунта.   Губернатор области А.Фриде внял этим просьбам и в 1884 году путем натуральной повинности были организованы работы по углублению стока. Но, как писал гидротехник А.Винокуров, «…при двух заинтересованных обществах, казаков и таранчей (уйгур, - прим.  автора), к работе были привлечены только таранчи, притом более половины из них дети моложе 15 лет.  Кузницы на месте работ для ремонта скоротупящихся инструментов не было, заведывание работами было поручено лицам, не знавшим туземного языка. В результате вся компания разбежалась, и работы, таким образом,  прекратились».  Тем не менее, в 1885 году на углубительных работах было задействовано 210 рабочих в течение 35 дней. На взрывных работах было израсходовано 25 фунтов пироксилина. В результате вода поступила на поля на несколько дней раньше обычного. Но вряд ли стоило ожидать ощутимых результатов, ведь колебание уровней воды в разные времена года составляло до 15 метров, а такой глубины канал мускульной силой рабочих построить было невозможно. О сохранении памятника природы тогда никто не задумывался, и оно сохранялось еще 77 лет, пока не случилась катастрофа.
Катастрофическим селем в июле 1963 года естественная плотина была прорвана, и озеро прекратило свое существование. Как это происходило, трудно себе представить. Скорее всего, плотина была размыта мощными потоками воды, раз за разом выхлестываемыми селевыми вбросами в озеро. Кто-то из специалистов довольно метко назвал это явление горным цунами. В результате катастрофы погибло много людей, отдыхающих в тот погожий, воскресный день на берегах и плавающих на прогулочных лодках и катерах. Озеро погибло, но любители и фотографы тешат себя иллюзией его существования, делая фотографии жалкого его остатка из самых немыслимых ракурсов.

Искатель древностей Н. Н. Пантусов

Памятники древности на территории Семиречья, и в первую очередь курганы, наскальные рисунки, следы древних городищ и могильников, бросались в глаза не только ученым путешественникам, но и любым приезжим творческим людям. О «древних могилах» упоминали в своих записках И. Сиверс  – иркутский аптекарь и ботаник, в поисках целебного ревеня в 1793 году из Усть-Каменогорска дошедший до южных предгорий Тарбагатая, и Т.Аткинсон  – английский художник, в 1848 году побывавший в северной части Семиречья (г. Копал). Конечно, о захоронениях знали и коренные жители –казахи, считая их могилами «колмаков» (джунгар). Не оставил без внимания археологические объекты и первый казахский ученый Ч.Валиханов, впервые побывавший в Семиречье в 1856 году. В своих записках он упоминает о подобранном им куске водопроводной гончарной трубы на Чингильдийском пикете на месте древнего городища Еки-Огуз. Получивший хорошее образование и обладавший большой любознательностью и знаниями, он не только не оставлял без внимания увиденные следы истории, но и мог многое понять и  объяснить. Его перу принадлежит археологическая работа «О киргиз-кайсацких могилах и древностях вообще».«Первооткрыватель Тянь-Шаня» П. Семенов, совершивший путешествие в Семиречье в 1856-1857 годах, в своих трудах описывает увиденные памятники (например, джунгарские рисунки на берегу реки Или), делая экскурс в местную историю.  О памятниках старины упоминали едва ли не все путешественники, исследователи, обозреватели-географы (Н.Северцов, Н.Абрамов, А.Голубев, В.Верещагин), местные краеведы (В.Каллаур, И.Кастанье.П.Гурдэ и т.д.), что не могло быть незамеченным научной общественностью России. В край посылались специалисты - историки и археологи. Одним из первых   профессионалов ученых, посетивших Семиречье в 1862, 1868-1869 годах, был тюрколог и языковед В.Радлов,  производивший раскопки у города Копал, в Чуйской и Илийской долинах, на берегах озера Иссык-Куль. В результате изучения вскрытых курганов (лишь в 1862 году на протяжении от Семипалатинска до китайской Кульджи им было раскопано более 40 курганов) Радлов сделал вывод о тождественности их курганам в Сибири, а значит и народов, населявших эти края. Он же с сожалением констатировал, что почти все курганы оказались разграбленными. В 1893-1894 годах в крае работал ученый востоковед В.Бартольд, охвативший археологическими, этнографическими и историческими исследованиями Таласскую, Чуйскую, Илийскую долину и бассейн озера Иссык-Куль, а также район города Верный. Обладая обширными познаниями, объединив накопленные исторические  сведения, Бартольд сумел нарисовать общую картину древней истории Туркестана. Общий обзор археологических памятников Семиречья на основании уже произведенных исследований сделал в 1898 году профессор Томского университета В.М.Флоринский. Среди всех, использованных им исследований, первое место он отдал работам местных краеведов – любителей истории.  Их было много, бескорыстных труженников на благо науки.
По зову души археологией занимались: врач по профессии Ф.Поярков, ботаник и садовод А.Фетисов, сумевшие внести значительный вклад в открытие многочисленных исторических памятников и их описание. Проживая и работая военврачем в Токмаке, а затем в Пишпеке, и делая разъезды по Чуйской долине, Поярков был заинтригован величественной башней Бурана, возвышавшейся в голой степи. В 1885 году он производил раскопки на территории древнего христианского кладбища вблизи этой башни, обнаружив более 20 надгробных камней с надписями и остатки крепостной стены. В последующем Поярков изучал  петроглифы в районе Иссыг-Атинских минеральных вод, в 1899 году он совершил несколько поездок с целью отыскания каменных изваяний - балбалов. В долинах Большого и Малого Кемина им было отыскано до 150 каменных баб.  Свои исследования Поярков сопровождал статьями, публиковавшимися в Памятных записках по Семиреченской области.
Значительные заслуги в археологическом изучении области принадлежат любителю ботанику и садоводу А.М.Фетисову. Еще в 1878 году он обнаружил следы древних городищ в Каджисае на берегу Иссык-Куля, совершая поездки по краю, отыскивал и фиксировал встреченные на пути руины человеческих поселений. Совместно с Пантусовым в 1885-1886 годах Фетисов производил раскопки несторианских кладбищ в Чуйской долине, в результате чего было отыскано более ста захоронений, отосланы в Петербург снятые с надгробных камней изображения крестов и надписей. Фетисов много путешествовал, всегда обращая внимание на встреченные в пути древности. Особая его заслуга заключается в публикации путевых очерков.
Раскопки курганов, с разрешения властей, производил и лепсинский купец Е.М.Трусов. Свои услуги в археологических изысканиях предлагали многие семиреченцы, в частности учителя школ, чиновники, военные.
В целом надо признать, что, несмотря на отсутствие в крае специальных научных учреждений, любители-археологи совместно с приезжими профессионалами и учеными из Петербурга и Москвы успешно работали в области археологии  Семиречья.  Более других в области работ по археологии края, организации изучения, разведки, раскопок, методики работ и сохранения объектов старины Семиречья преуспел Николай Николаевич Пантусов (1849–1909). Большую часть своей служебной карьеры занимая должность старшего чиновника по особым поручениям при Семиреченском военном губернаторе, он остался в истории как археолог и ориенталист (востоковед), специализировавшийся в основном на поисках памятников древней истории края, их описании и сборе.
Пантусов родился в городе Николаеве Херсонской губернии. С юности подавал большие надежды, с медалью закончив гимназию, а потом факультет восточных языков в Петербургском университете. За сочинение «Географическая арабская литература» награжден золотой медалью. Имел возможность остаться при Петербургском университете, но предпочел воспользоваться приглашением на работу в Туркестанский край. Его манил и влёк к себе пока еще неведомый ему Восток. С сентября 1872 года он поступил на службу к генерал-губернатору Туркестанского края в Ташкенте, а в 1874 году перевелся в город Верный, где был назначен заведующим канцелярии при Семиреченском губернаторе. Параллельно он заведовал учебными заведениями Семиреченской области, включаявременно входивший в ее состав Кульджинский край Китая. С 1876 года Пантусов был зачислен членом Статистического комитета Туркестанского генерал-губернаторства, а с 1879  года стал заместителем  председателя этого комитета. С 1883 года Пантусов был назначен на должность чиновника по особым поручениям при Семиреченском губернаторе и занимал ее до своего отъезда из Верного в 1908 году. Несколько раз ему предлагалась должность начальника одного из уездов, что означало повышение и карьерный рост, но каждый раз он отказывался, в основном из-за желания всецело посвятить себя занятиямпо археологии. В годы вхождения Кульджи в состав России возглавлял так называемую Кульджинскую канцелярию, где, в частности, организовал школу переводчиков с уйгурского языка (сам Пантусов знал несколько восточных языков).
В 1881 году Н. Пантусов работал в комиссии генерал-майора Фриде по передаче Кульджинского края китайским властям. Был одним из активных организаторов Семиреченского краеведческого музея, созданного в  1893 году. Сюда же он передал свои коллекции и богатую библиотеку. Не имея своей семьи, много тратился на благотворительные цели. В основном на деньги, пожертвованные Пантусовым, в 1896 году было построено новое здание  Верненского детского приюта (в искаженном виде здание сохранилось).
Будучи государственным служащим, все свободное время Пантусов тратил на краеведческие и археологические исследования. Одним из важнейших его достижений является открытие и изучение им несторианских христианских кладбищ под Пишпеком, явившимися едва ли не первым достоверным подтверждением существования древнего христианства в Средней Азии. Благодаря ему и петербургскому лингвисту Д.Хвольсону о христианах Чуйской долины узнал весь мир.
Понимая значимость научных изысканий в крае и поддерживая проводимые Пантусовым археологические работы, начальство ему благоволило. За время службы Пантусова сменилось четыре губернатора области (Г. Колпаковский, А.Фриде, Г. Иванов, М. Ионов) и никто никогда не отказал в поддержке всех его научных и организаторских начинаний в области археологии (это говорит о культуре российского генералитета) . С его подачи  начальниками области изданы были десятки распоряжений, касающиеся изучения, сохранения и раскопок археологических объектов. Он писал  десятки докладных о необходимости охраны памятников и первую очередь о запрете самовольных раскопок курганов, расхищение которых приобретало массовый характер. Местные жители старались не только обогатиться за счет найденных «кладов», но и разбирали кирпичи из древних построек для своего личного строительства. Так был уничтожен памятник Денгек джунгарского происхождения близ Абакумовского (Джансугуров), аналогичный памятнику Козы Корпеч.
В июле 1884 года казак Малоалматинской станицы Степан Егорин, разравнивая участок своей усадьбы, отрыл из земли массивный предмет в виде медного столика на низеньких ножках. Даже непросвещенный человек мог догадаться о ценности находки для науки, и весть об этом стала достоянием общественности города. Военный губернатор Семиреченской области А.Фриде, которому было сообщено о находке, тут же  распорядился сделать фотографии  предмета и запросить более высокое начальство в лице генерал-губернатора в Омске о том, что с ним делать. Егорину было немедленно выдано 10 рублей вознаграждения в качестве аванса. Сообщение о событии было напечатано в газетах. Взволнованы были и ученые археологи в столицах. Между ними началось соперничество, каждый хотел заполучить ценную находку себе. О желании приобрести жертвенник известил телеграммой председатель Императорского археологического общества в Москве граф А.Уваров, а тремя днями позже об этом же заявил  председатель Археологической комиссии в Санкт-Петербурге.  И та и другая организация, не торгуясь, готова была заплатить любые деньги за ценный экспонат. Естественно, приоритет был отдан государственной археологической комиссии, комплектующей коллекции Императорского Эрмитажа.  Находка была отправлена в Петербург через Общество транспортных кладей. Относительно же цены за находку Фриде счел необходимым истребовать  для вознаграждения Егорина сумму в рублях по цене меди в алтаре.  По весу жертвенника в 11,5 пудов (!) выходило 460 рублей. Огромная сумма для того времени, тем более для простого казака. За вычетом уже полученного аванса и расхода на изготовление фотографий (6 руб.) Егорин получил на руки  444 рубля. Н.Пантусов же, пока еще негласно курирующий археологические работы в области, после этого случая предложил археологической комиссии себя в качестве посредника при приобретении подобных древностей. По его мнению, это могло значительно сократить расходы, что и было с благодарностью принято в Петербурге.  (Егорин с радостью удовлетворился бы и 10 рублями вознаграждения, уверен был Пантусов).
Учитывая и высоко оценивая многочисленныеархеологические изыскания Пантусова,  Императорская археологическая комиссия в Петербургев 1885 году предложила ему быть своим агентом и сотрудником, а с 1894 года избрала его член-корреспондентом. Так началось длительное и очень плодотворное сотрудничество Пантусова с государственной Археологической комиссией, благодаря чему мы можем видеть в Эрмитаже находки предметов древности из Семиречья XIX, начала XX веков.
Совершая многочисленные поездки по области и в Кульджу, он открыл целые галереи петроглифов на реках Коксу и Теректы. Он описывал древние поселения и городища, фотографировал памятники, боролся с расхитителями, самовольно раскапывающими курганы, пересылал найденные артифакты в Петербург, постоянно держа связь с Археологической государственной комиссией и общественными археологическими обществами: Московским и Русским в Петербурге, членами которых он являлся.  Заслугой Пантусова является описание, датировка и гипотеза христианского происхождения знаменитого древнего сооружения Таш-Рабат близ озера Чатыр-Куль, осмотренного им в 1902 году, а также городища Кошон-Коргон, курганов в долине реки Кара-Коюн и наскальных рисунков на берегах Нарына. Когда читаешь статьи, докладные записки с маршрутами поездок Пантусова, то оказывается, что почти нет мест, интересных в археологическом отношении, где бы он не побывал. Приходится только удивляться, как при загруженности основной работой, он находил время для археологических изысканий. А ведь у него были еще и другие пристрастия. Он опекал Детский приют и первое время был даже его директором, был председателем Тюремного комитета (опека над заключенными и забота об их нормальном быте). Это все общественные обязанности. Особое пристрастие Пантусов питал к истории восточных языков.
Основные труды Пантусова: Христианское кладбище близ города Пишпека в Чуйской долине (1886). О богатстве археологических памятниковв Семиречье (1888). Алтын-Эмельская волость (1890 г.). История владетелей Ферганы (1885 г.). Древности Копальского уезда (1899 г.). Каменный бурхан в Токмакском уезде Семиреченской области (1897 г.). Тамгалы-Тас. (1898 г.)Таш-Рабат. (1902 г.)Кладбище на р. Кунгей Аксу близ Сазоновки (1906 г.)
Перечислить все работы нет возможности, так как число их велико, более 30 статей. Можно сказать, что Пантусов положил себя на алтарь служения археологии, отказавшись от многих земных благ: от служебной карьеры, всецело занятый служению истории, не завел семью. Наряду с Н.Аристовым, Н.Пантусов был одним из немногих  исследователей-любителей  Верного, занимавшийся научными разработками на профессиональном уровне.
Трагичен конец ученого. В 1908 году выехав из Верного на родину, через год он погиб при невыясненных обстоятельствах (был убит).

                Как начиналась наука в дореволюционной Алма-Ате

Областной город Верный в конце XIX, начале XX века был глухой провинцией царской России. Где уж тут было думать о научных организациях, если даже на всю Сибирь был только один университет – в Томске, а на всю Среднюю Азию ни одного. Однако научные разработки здесь велись и занимались этим любители: в основном чиновники, военные, технические специалисты. Жажда познания неизведанного владела умами   любознательных людей. Их с полным правом можно назвать творческой интеллигенцией. Всячески поощрял и помогал в научных исследованиях губернатор Г. Колпаковский, сам собиравший, а затем отправлявший в научные организации коллекции минералов, чучела птиц, предметы старины и древние рукописи. Особо он интересовался древними поселениями, затопленными Иссык-Кулем и даже опубликовал на эту тему статью в научном журнале. На профессиональном уровне историей и этнографией местных народов занимался, помощник военного губернатора и начальник Областного правления Н.Аристов. В области археологии востоковедения преуспел чиновник по особым поручениям Н.Пантусов, назначенный агентом Императорской археологической комиссии в Петербурге, а затем и ее член-корреспондентом. Любительской археологией занимались врач Ф. Поярков, садовод А. Фетисов. На профессиональном уровне изучением насекомых занимался  начальник уезда А.Кушакевич. На конец XIX, начало  XX века приходится увлечение любительской орнитологией (изучение птиц) школьных учителей (А.Куценко), чиновников (М.Дивногорский) и даже военных (Б. Кареев). Исследованием ледников Заилийского Ала-Тау всеръез увлекался военный ветеринар С.Дмитриев, став основоположником  казахстанской гляциологии. Казачий офицер Н. Леденев написал капитальный труд «История Семиреченского казачьего войска».
Средоточием научной мысли в Семиречье стал Статистический комитет, образованный в 1879 году, а с 1897 года и областной краеведческий музей, где энтузиастом и горячим поклонником изучения природы был В. Недзвецкий.
Вопросами агротехники, землепользования и статистики с 1905 года занимались специалисты так называемого Переселенческого управления, где своими научными разработками выделялись почвовед А. Бессонов и статистик П. Румянцев. Их работы не потеряли своего значения и в наше время.
В отсутствии институтов Академии наук своеобразными научными учреждениями в провинциях царской России служили отделения Русского географического общества, члены которых занимались вопросами географии, этнографии и истории различных губерний. Но надо сказать, что в этом отношении Верный отстал от других городов. Так, Туркестанское отделение в Ташкенте было создано в 1897 году, Семипалатинский подотдел – в 1902.   
Лишь в начале 1915 г. заведующий Переселенческим районом Б.Х. Шлегель с ведома вице-губернатора П.П. Осташкина обратился к творческой интеллигенции Верного, написав следующее извещение: «3.01.1915 г. в 7 часов вечера в  Межевой чертежне на углу улиц Казначейской (Калдаякова) и Гостинодворской (Алимжанова), состоится заседание по вопросу учреждения в городе Верном Семиреченского отдела Русского географического общества.
В списке приглашенных 32 фамилии известных в городе людей, в том числе лесной ревизор Э. Баум, секретарь Статистического комитета В. Недзвецкий, художник Н. Хлудов, зоолог В.Шнитников и др. В числе членов-учредителей были и уже состоящие в ИРГО действительные члены.
В конце этого же года от председателя центрального Русского географического общества  в Петербурге Ю.М. Шокальского был получен положительный ответ и согласие на испрашиваемое. Однако неясно, было ли тогда официально оформлено образование отделения. Видимо, из-за  трудностей  военного времени, а затем революции и гражданской войны было не до науки. Лишь в 1920 году появляются сведения о существованииДжетысуйского, как теперь он стал называться, отделения Русского географического общества.
Первым печатным трудом отдела стал сборник «Джетысу» с обзором естественно-природных условий области. Инициатором его создания был Владимир Николаевич Шнитников, выбранный тогда председателем этой организации. Дипломированный агроном, приехавший в 1907 году из Петербурга  и работавший в Переселенческом управлении, он проявил себя очень деятельным исследователем Семиречья, и в первую очередь как биолог (орнитолог).
  Весной 1921 года, на одном из заседаний общества был разработан план книги и намечены авторы – авторитетные специалисты в разных областях: Л.К. Давыдов (климат), Е.И. Сергеева (геология), А.И. Безсонов (почвы). Организацию и редактирование сборника взял на себя В.Н. Шнитников, написавший разделы «Животный мир Джетысу», «Растительность Джетысу», а также очень ценную главу: «История научного исследования Джетысу» с подробным списком литературы. Согласно первоначальному плану сборник должен был состоять из двух томов, один из которых посвящался истории и этнографии края. Однако по политическим соображениям от него пришлось отказаться.
Трудности того времени, а также отъезд Шнитникова в Петербург привели к тому, что издание затянулось на долгие четыре года, и лишь настойчивость и энергия Шнитникова принесли результаты. В 1925 году книга, хотя и в усеченном виде (отсутствие карты), увидела свет в Ташкенте, но и ее небольшой тираж в три тысячи экземпляров был изъят советскими властями из продажи (было сказано несколько добрых слов о губернаторе Колпаковском, упоминались и другие царские генералы, что тогда категорически воспрещалось). В настоящее время сборник, представляющий большой интерес для истории научных исследований Семиречья, является библиографической редкостью.
Что касается географического общества, то, к сожалению, едва зародившись, через год оно практически развалилось. 8 июля 1921 года через город прокатился сокрушительный сель, повлекший многочисленные человеческие жертвы и разрушения. Когда, казалось бы, географическому отделу надо было срочно заняться его изучением, члены его перессорились между собой. Работы по исследованию причин селя в конце-концов были проведены, написаны отчеты, а В. Городецким даже написана брошюра, но часть наиболее активных сотрудников ушла, образовав новое «Общество изучения Джетысу» во главе с В.Городецким.  Раскол, отъезд Шнитникова, все это резко отрицательно сказалось на  деятельности  первой научной организации края. В последующем руководимое И. Л. Брызгаловым, отделение ничем себя не проявило, и  в 1929 году было закрыто.

                Яблоня Иоганна Сиверса
 
 Новейшие исследования на генетическаом уровне позволили установить, что Семиречье, горы северного Тянь-Шаня являются прародиной царицы северных фруктов – яблони. Именно отсюда яблони расселились по Азии и Европе и, возможно, прабабушкой прекрасных сортов спустя тысячелетия послужила дичка, скромное дерево, называемое яблоней Сиверса, все еще растущее в Алматинских прилавках.
Ученый, давший имя родоначальнице яблоневых садов, вошел в историю как искатель целебного ревеня. Иоганн Сиверс во второй половине ХVIII века работал ученым аптекарем в городе Иркутске и Барнауле. Обладающий знаниями в ботанике, он был послан Петербургской академией наук на поиски целебного ревеня. Дело в том, что еще с Древнего Рима ученые медики приписывали ревеню удивительные лекарственные свойства. В течение столетий сушеные корни этого азиатского растения доставляли в Европу из Китая и можно представить, как им дорожили. В ХVIII веке основным маршрутом транспортировки ревеня служила азиатская Россия, и царь Петр даже ввел государственную монополию на торговлю этим дорогим снадобьем. В то же время жители Сибири уже знали свой местный ревень, однако, не обладавший драгоценными качествами ревеня Тибетского. Естественно, что государство было заинтересовано найти  это ценнейшее растение у себя в стране. В его поисках И.Сиверс объездил многие районы Сибири. В 1792 году он приехал в Казахстанский Алтай, посетив долину Бухтармы, побывал в горах  у озера Маркаколь и на Зайсане. В следующем году он продвинулся дальше на юг и достиг отрогов Тарбагатая. Именно здесь, на южных склонах он увидел яблоню, которую спустя три десятилетия назвал его именем другой очень известный ботаник и исследователь Алтая Карл Ледебур.
     Иоганн Сиверс, видимо, не вел дневника, но регулярно посылал письма с дороги (из Усть-Каменогорска, Семипалатинска, Барнаула) своему земляку, известному путешественнику П.С.Палласу, в 1768-1774 годах совершившему большое путешествие по азиатской части России. Позже, уже после смерти Сиверса, Паллас опубликовал эти письма и из них мы знаем весь ход экспедиции искателя ревеня. Вот как он описывает открытие яблоневых зарослей, что было для него совершенной неожиданностью.
      «Когда я прибыл к подножью горы, богиня Флора обрадовала меня лесом прекраснейших карликовых яблонь, которые тут у Ульджара растут на обоих берегах реки в диком виде. Я забыл усталость, жару, камнепад и все прочее и въехал в яблони, как леший, и принялся лакомиться. Простите мне эту резвость, Вы же знаете, я рожден в краю яблок. За четыре года пребывания в Сибири я не пробовал других фруктов, кроме растущих по ту сторону Байкала подобия груш, которые там едят вместо конфет на десерт вместе с толченым сахаром. Но мои, сейчас найденные, были хорошим виннокислым фруктом, правда, здесь они из-за своего дикого состояния измельчали до размеров перепелиного яйца и имеют красные и желтые щеки. По-киргизски их называют алма. Хочется выдать этот сорт за новый вид.
     Трое сибирских крестьян, что были при мне, удивлялись еще больше. Они слышали от своих отцов, выходцев из Малороссии и Польши, частые упоминания о множестве там яблок, но никогда сами не видели какие-либо.
     Быть тому, чего желаешь! Я не сомневаюсь в хорошем будущем моих тарбагатайских яблок в Сибири, особенно вокруг Усть-Каменогорска, где земля и климат совершенно похожи на местный. Если этим заняться в более высоких широтах, то жители Сибири могли бы со временем иметь фруктовые сады и есть яблоки,  что до сих пор еще не удавалось».
      Предсказания Сиверса сбылись. Ныне яблоки выращивают не только в районе Усть-Каменогорска, но и в Сибири, правда, не такого хорошего качества как южнее, в Семиречье, на родине яблок.
      Что касается самого Сиверса, то ревень он нашел, хотя и не тибетский, а алтайский. Но это не помешало получению им звание академика Российской академии наук
               
                Алтын -Эмель - Золотое седло
 
Семиречье окаймлено горами, а потому проходы через них всегда имели стратегическое значение. Издавна перевалы почитались особыми и даже святыми местамии отмечались знаками, чаще всего «Обо» - горкой камней, иногда каменными статуями, так называемыми балбалами.
Один из знаковых для юго-востока Казахстана перевал Алтын-Эмель (Золотое седло) лежит на древней караванной тропе из Западного (Китайского) Туркестана в Семиречье. Расположенный в отрогах Джунгарского Ала-Тау, он, без всякого сомнения, служил одной из дорог Великого шелкового пути. Веками по нему шли караваны, груженные товарами с Востока на Запад и обратно.
   С присоединением в 1870 году Кульджи к России, тропа была разработана в колесную дорогу и служила основной транспортной артерией из города Верного в Китай, а с 1882 года, когда был основан Джаркент, дорогой в этот уездный город. Довольно пологий подъем длиной в 12 верст начинался от одноимённой Алтын-Эмельской станции. Достигнув высшей точки в 1711 метров, дорога входила в живописное скалистое ущелье и, делая серпантины,  с большим уклоном уходила вниз. Из-за большой крутизны спуск занимал всего шесть верст. В отличие от безлесного западного склона скалы здесь чередовались с богатой растительностью травяной по склонам и древесной по дну ущелья. Всё это создавало живописную картину, резко контрастирующую с лежащей к востоку пустынной и знойной долиной. Сейчас уже никто не помнит, но оказывается, перевал был двойным, причем ныне существующий проход назывался Якши (хорошим) Алтын-Эмельским в отличие от менее удобного, расположенного южнее, называвшегося Яман (дурным) Алтын-Эмельским. С постройкой тракта южный проход был забыт, но там находилось месторождение мрамора, разрабатывавшееся для нужд города Верного (в основном для изготовления надгробных памятников, подоконников и прочих мелких поделок). Известно, что занимался этим житель Верного некто Ластовский, и с большой долей вероятности можно предположить, что знаменитая надгробная плита на могиле Чокана Валиханова вырублена им из алтын-эмельского мрамора. Эта плита, изготовленная  по распоряжению двух генералов -  губернатора Туркестанского края К. П. Кауфмана и губернатора Семиреченской области Г. А. Колпаковского, сохранилась и поныне и лежит у подножья надмогильного обелиска, сооруженного еще в Советское время.
   Публицист и обозреватель Л. Костенко, проезжавший через Алтын-Эмельский перевал в 1872 году, так описал его:
  «Дорога проходит в расселинах скал, грозно нависающих над головою. Часто скалы расходятся, и тогда с покатости впереди открывается огромная равнина, окаймленная с южной стороны средним течением Или. В настоящее время ущелье хорошо разработано и не представляет никаких трудностей для движения. ...отчего оба перевала получили название Алтын-Имель (золотое седло) угадать трудно. По всей вероятности, кочевники назвали их так потому, что перевалы эти давали им возможность переходить через хребет. Существует, впрочем, легенда, будто один калмыцкий хан, спасаясь от преследования; зарыл свое золотое седло в один из этих перевалов. Но здесь очевидно, что не ущелье получило название от легенды, а, наоборот, последняя сложилась уже тогда, когда ущелье приобрело свое прозвание. Как бы то ни было, никаких драгоценностей в горах не открыто, и только в Яман-Алтын-Имельском ущелье находятся богатые ломки мрамора».
   Да, но, глядя на карту, можно задаться вопросом: зачем понадобилось взбираться на высокие горы, когда дорогу можно было проложить по равнине вдоль берега реки Или? И путь легче и дорога  короче. Ответ напрашивается один: на пустынной равнине может прокормиться верблюд, а вот конь верблюжью колючку есть не станет, ему подавай травку. Именно такую, как растёт на перевале, почему для караванщиков он и был золотым седлом, где можно было отдохнуть в прохладе и пустить коня пастись.
Сейчас, когда существует и другая автомобильная дорога «Алматы – Борохудзирский мост через Или – Джаркент», Алтын-Эмельский тракт несколько потерял своё значение, но тем не менее автомобили на Сары-Озек идут через него сплошным потоком. 
 Старинная дорога, как и перевал,  первоклассный туристический объект с множеством достопримечательностей, явно несущих значение музейных экспонатов, отражающих историю края. В первую очередь обращают на себя внимание чудом сохранившиеся с восточной стороны от перевала старинные гранитные опоры под телеграфную линию, сооруженную в 1884 году. Вырубленные вручную стальными зубилами, они отличаются от современных, как правило, бетонных, тем, что соединялись с деревянными опорами с помощью болтов, а не проволоки, как это делалось в недавнее время, а кое-где и сейчас.  А величественные деревья по обочинам дороги, которые хочется назвать реликтовыми! Гигантские ивы с роскошными кронами, пирамидальные тополя со стволами, едва ли не в десять метров в обхвате. Подобных деревьев-гигантов вряд ли где еще увидишь во всем Семиречье. Каждое из них целый мир для пернатых, где может загнездиться десяток птичьих пар. Явно эти деревья были посажены одновременно со строительством тракта, то есть в 1870 году, а значит, им почти по 150 лет, а может, и больше!
    Есть здесь памятники и Советского периода: огромная кирпичная печь для обжига известняка, заброшенный и забытый карьер для его добычи в соседнем отщелке. Можно сказать, умиление вызывает чудом сохранившаяся гипсовая скульптура туристов: девушки и юноши, явно из тридцатых годов, когда была мода на подобного рода символы социалистической эпохи. Такую скульптуру сейчас вряд ли где ещё увидишь и можно только удивляться, как она сохранилась. Глядя на неё, испытываешь благодарность к местным жителям, простым труженикам, благоговейно её хранящим.
  Туриста, едущего через перевал, ожидают живописные горные виды, звонкие крики красноногих куропаток кекликов и чарующее воркование горлинок, богатая и разнообразная флора. Он увидит и почувствует на себе быструю смену климата от прохладного высокогорья до знойной пустыни на выходе в долину Джаркента. «Нет фруктов в Казахстане слаще и дешевле, чем в Джаркенте», - говорят опытные путешественники. «Музейный» перевал и сам  Джаркент едва ли не самый экзотический городок республики, напоминающий то ли арабский Восток, то ли провинцию Китая, не говоря уже о казахско-русском колорите. Да, стоит прокатиться по древней дороге, чтобы почувствовать радость путешествия и встречи с историей и экзотикой Юга и Востока.
   
           Поэт гор и ледников

Иметь образование и профессию еще не значит достичь в ней каких-то высот. И наоборот, не обладая профессией, но имея увлеченность, можно добиться многого. Это доказал С.Е.Дмитриев, дипломированный военный ветеринарный врач, ставший основоположником гляциологии (наука о ледниках) в Казахстане. Конечно, это пришло не сразу, помог случай. Волей судьбы молодой поручик получил назначение в захолустный Джаркент у подножья Джунгарского Ала-Тау, у самой китайской границы. До этого Дмитриев, уроженец равнинной России (он родился на хуторе в Нижегородской губернии), никогда не видел гор.   
Впечатлительного офицера горы поразили еще издали, но поднявшись до альпийских лугов, где паслись подопечные ему табуны казачьих коней, он был очарован еще больше. Суровость и величие заснеженных исполинов, сочетающихся с нежностью и хрупкостью цветов-альпийцев, с безмолвием, тишиной и покоем вечной весны, нарушаемой лишь журчанием ручейков  талой воды – все это не могло оставить  равнодушным романтически настроенного казачьего офицера.  «Неземная красота», – подумалось Дмитриеву. Ему казалось, что он попал на другую планету, так здесь все было необычно: скалы, снежные исполины, изваянные природой, синее, до фиолетового, темное-темное небо.
С тех пор, покорив навсегда, горы влекли его до конца дней. Он вовсе не писал стихов, но они звучали у него в душе, когда он в очередной раз поднимался под небеса, к подножью ледяных пиков. Садясь писать очередную статью исследовательского характера, он сдерживал себя, боясь выплеснуть эмоции и восхищение перед красотой гор, но она все равно прорывалась сквозь строгие фразы ученого повествования. Не нужно обладать большой фантазией, чтобы между  скупых Дмитриевских строк увидеть тонкую душу поэта.
Он родился в семье бывшего солдата в год отмены крепостного права (1861). Отец служил управляющим на помещичьем хуторе, но рано умер, вскоре умерла и мать, оставив 15-летнего Сергея с младшими братьями и сестрами. Помогла хозяйка-помещица, удивленная старательностью парня и жаждой знаний. Устроила в гимназию, после окончания которой Сергею хотелось стать ученым, путешественником, но нужда заставила идти в ветеринарный институт: там платили стипендию: три с половиной рубля в месяц.
И вот служба. Молодой офицер, к удивлению сослуживцев выписывает книги по ботанике, зоологии. Собирает травы, набивает чучела птиц. Выпивка, пирушки, карты – удел офицерской службы в захолустье не для него. Он увлечен изучением Природы, все больше понимая, что именно это и есть его призвание. Теперь, поднимаясь на высокогорные пастбища, он уделял день-другой, чтобы побывать на ледниках. Он познакомился с работами известного геолога И.В.Мушкетова, написавшего инструкцию по изучению ледников, с работами зарубежных гляциологов, в основном из Швейцарии. Три года он изучает ледники южных отрогов Джунгарского Ала-Тау в истоках рек Тышкана, Чежина и Бурхана. Но Дмитриев – человек подневольный: его посылают в Забайкалье, где он занимается заготовкой мяса для армии.
Удивительно: как при влюбленности военнообязанного в горы и ледники его  понимало начальство? Внимая просьбам необычного офицера, его не только возвращают в Семиречье, но и повышают по службе. К 1913 году он дослужился до генерала. Но это к слову, а продолжая разговор о Дмитриеве-гляциологе, скажем, что приехав на новое место службы, в г. Верный, он, не теряя времени, стал готовиться к походам в горы.
Наверное, не найти человека, будь то приезжий гость или коренной  алматинец, который бы не любовался  панорамой гор, протянувшихся над городом. Но задумывался ли житель Алматы над тем, кто впервые взялся за изучение ледников, что сверкают на вершинах этих гор? Семенов, впоследствии ставший Тянь-Шанским, подъезжая к реке Или, еще за 100 с лишним километров увидев на горизонте призрачный контур гор, с восхищением написал:
«…пересекая  порфировый кряж, я впервые с восторгом увидел в туманной дали блистающий своими вечными снегами исполинский хребет Заилийский Ала-Тау».
Действительно, редко где в мире увидишь горы, возвышающиеся над равниной почти на 4500 м. Однако ни Семенов, ни десятки других исследователей, проехавших через Верный в последующие 50 лет, не удосужились заинтересоваться и вплотную заняться изучением ледников Заилийских гор. Все они ставили перед собой великие цели, направляясь в Большой Тянь-Шань или необъятные просторы Центральной Азии. Дмитриев задался скромной задачей: выяснить наличие ледников и попытаться проследить закономерности их деятельности. Его интересовали не только ледники: реки, окружающие горы, растительность. Он с жаром расспрашивал проводников-казахов, с упоением записывая казахские названия всего, что встретилось на пути и эти названия сохранены до сих пор.
Первое своё путешествие он совершил в конце лета 1902 года, отправившись к истокам ближайшей реки Малой Алматинки. Всего-то 25 верст пути на лошадях, по цвету воды (бывает мутновато-белая) он уже предвидел наличие в верховьях ледников.
Ледник назывался Туюк-Су – стоячая или замкнутая вода, что имело сразу два значения и как нельзя более правильно отражало суть: во-первых, стоячая вода – это лед, во-вторых, замкнутая,  означающее, что по ущелью нет прохода на другую сторону гор. Это тупик, никудане ведущий. Для Дмитриева казахские названия урочищ и гор звучали как музыка, он всегда поражался, как точно и емко они отражают самые характерные особенности того или иного места.
Взобравшись на гигантский вал морены, Дмитриев увидел ледяное поле, стекавшее с гор. Исследователь, а в душе поэт, Сергей Евгеньевич не в первый раз созерцал картину ледникового цирка, и каждый раз она настраивала его на патетический лад. Сдерживая свои эмоции, он записал: «Когда видишь его одетым сверкающей пеленой девственного альпийского снега, то поэтическое сравнение с «престолом» напрашивается само собой». Да, престол Бога и по величественности и высоте, и по тому чувству восторга, охватывающему человека, впервые попавшего в этот космический заоблачный мир.
Гулкая тишина, нарушаемая лишь посвистом влажного ветерка да бульканьем, капающей где-то в ледяном чреве воды нарушали безмолвие. Послышался шорох осыпающегося со склонов горы щебня, где-то заквохтал улар, и его мелодичный голос, будто трель колокольчика, резко контрастировала с вечным безмолвием заснеженного царства. Над вершинами по синему до фиолетового небу быстро-быстро проносились клочья белых облаков. Уже знакомое волнение от ощущения высокогорья снова овладело Дмитриевым. Он шел в одиночку по белому полю, считая шаги и все глубже погружаясь в снег. Пройдя по леднику около трех верст, где глубина снега достигла одного метра, Дмитриев не решился продолжать путь, опасаясь попасть в ледниковую трещину. Его спутники остались далеко позади, отдыхая на пригретых солнцем скалах и удивляясь зиме, в которую попали через каких-то несколько часов после выезда из жаркого лета.
Определив размеры ледника (длина примерно 4 версты) и заложив станцию наблюдений, Дмитриев спустился в город.
Дмитриев еще дважды побывал на Туюксуйских ледниках в 1903 и 1905 годах. Он определил отступание ледника в 3,2 м в год, скорость движения в 71 метр в год.
Теперь внимание путешественника привлек массив самой высокой горы Заилийского Ала-Тау Талгара, достигающего высоты в 5 тыс.метров.
Все ученые, приезжавшие в Верный, отмечали величие Талгарнын – тал-чеку – так звучит она по-казахски. Семенов писал:
«… снежная средина хребта была увенчана трехглавным  исполином, заметно превосходящим вышиной все остальные пики хребта. Три вершины этого Талгарского пика, высотой едва ли не превосходящие европейский  Монблан (он действительно выше на 200 м – прим. А.Л.), очень сближены между собой. … В то время, когда ближайшие к нам невысокие предгорья еще едва выступали из ночного покрова, возвышавшийся во главе Талгарской долины, резко очерченный зубчатый снежный гребень с трехглавым исполином Талгарнын-тал-чоку уже блистал своими вечными снегами в ярко-пурпуровых лучах солнца, еще не показавшегося из-за далекого горизнта».
Знаменитый геолог И.В.Мушкетов, обследовавший горы Заилийского Ала-Тау, назвал вершины Талгара «Горным узлом Семенова». Он же посчитал этот горный массив связующим звеном между Заилийским и Кунгей Ала-Тау (Чилико-Кеминским узлом).
Теперь экспедиция Дмитриева субсидировал Туркестанский отдел Русского географического общества в Ташкенте, членом которого он состоял с 1900 года и куда регулярно ездил, отчитываясь о проделанной работе и печатаясь в «Известиях» этой научной организации.
Никто из ученых еще не проникал к южному подножью исполина Заилийских гор. Известные подходы по долине Чилика пугали отдаленностью и  трудностями сложного горного пути. Дмитриев нашел проводника из местных жителей Рыскула Джилькайдарова – охотника, облазившего все местные горы, который провел его по короткому, хотя и сложному пути из Иссыкского ущелья через ледовый перевал Кок-Булак к подножью Талгара. (кстати, отметим, что Рыскул был отцом известного в будущем политического деятеля-большевика Казахстана и России Турара Рыскулова).
Сам Дмитриев писал позже в отчете:
…Своей тогдашней удачей я обязан своему проводнику Рыскулу Джилькайдарову. Надо было видеть с какой уверенностью он вел нас в опасных местах, мимо зияющих трещин в фирне, по скользким ледяным косогорам. По праву первого исследователя, совершившего описанный путь, я признаю справедливым увековечить память моего проводника Рыскула Джилькайдарова, назвав долину в верховьях реки Иссыка перед перевальным ледником, – долиной Рыскула».
Совершенно естественно желание исследователя взглянуть на знакомую гору с обратной стороны. Какие тайны хранит «изнанка» грозной вершины? Дмитриев ожидал увидеть обожженные солнцем черные утесы с возможными снежниками и ледничками в кулуарах и расщелинах скал. Ведь это южный склон, обращенный к солнцу!
С бьющимся от предельных усилий сердцем он выбрался на седловину перевала. Открывшаяся картина была неожиданной. Среда горных исполинов, извиваясь, сползали три белых ленты ледников. Расплываясь по долине, они сливались в один мощный поток. Целое ледяное море! Оно было неизмеримо больше Туюк-Су. Дмитриев понял, что он открыл самый большой ледник Заилийского Ала-Тау, и на ум сразу пришло наименование ледового потока. Он назовет его «Богатырь». Белая заснеженная седловина, откуда начинаются ледяные потоки, «Шапка Богатыря», левый исток – Шуйца (левая рука), центральный – голова Богатыря, правая – десница (правая рука).
Но где же Талгар? Семь скальных вершин возвышались по краям ледового цирка. Дмитриев правильно определил самую высокую, назвав ее Юго-восточным Талгаром.
Вот как сам Дмитриев описывает вид Талгара с юга: «Вообще же, Талгар выглядит отсюда, с юга, совсем иначе, чем со стороны Или. Там,  на севере Талгар казался нам углом гигантской крепости и, оживляясь по подножью растительным покровом, напоминал о лете и тепле, а  питающий его речку малый ледник прятался в голове глубокой долины; здесь, на юге как раз наоборот, несмотря на прямые лучи жгучего средне-азиатского солнца, наибольший в хребте ледник Богатырь охватывает его холодной широкой гладью и с юга и с востока и, вздымаясь над этим ледником, Талгар стоит, как гористый остров на ледяном море, нет ни одной былинки и все говорит о суровой, вечной зиме».
В 1909 и 1910 годах Дмитриев снова стремится к ледникам Талгара. На этот раз у него цель сделать топографическую съемку открытого им ледника Богатырь, проследить истоки Чилика и определить местонахождение Чилико-Кеминского узла – горного массива, соединяющего хребты Кунгей и Заилийского Ала-Тау. Некоторые географы, в том числе И.В.Мушкетов считали Талгар едва ли не ядром этого связующего узла.
На этот раз Дмитриев изменил маршрут подхода, зайдя с тыла, с востока по реке Тургень через перевал Аман-Жол вышел в долину Чилика и двинулся с караваном вверх по реке. Как жаль, что с ним не было Рыскула! Отважный и непокорный Джелькайдаров успел побывать на каторге в Сибири за убийство оклеветавшего его  волостного начальника, а теперь, сбежав, прятался где-то в горах от русских властей. Будь с ним опытный мерген, возможно, не совершил бы Дмитриев нелепый промах, о котором будет сказано дальше.
Это только на карте долина Чилика кажется такой широкой, где все на виду. На самом деле, особенно в верховьях, боковые отроги обоих хребтов – Кунгей и Заилийского – заходят один за другой, перекрывая видимость. Если бы взглянуть сверху, с высоты птичьего полета! Сразу бы стала ясна вся путаница хребтов. А так приходится двигаться вслепую, преодолевая вброд бурные реки, обходя завалы скал и осыпи, на которых лошади могут сломать ноги.
Река сама привела путников к истокам. Мощный поток, бурый от размываемых моренных отложений, вырывался из мрачного зева ледника.  Промоина напоминала страшный  каньон с постоянно осыпающимися бортами. Рев воды, грохот обваливающихся камней, отражаясь от стен оврага, многократно усиливался эхом.
– Джангарык, – стараясь перекричать шум воды, махнул камчой проводник, – совсем громкий эхо!
«Хорошо, пусть этот ледник будет Джангарык, – подумал про себя Дмитриев, – так я его и назову».
Почти такой же большой, как и Богатырь, ледник упирался в ледяную стену, увенчанную башнями и главами многочисленных вершин. Это и был Чилико-Кеминский горный узел, дающий начало самым большим рекам сразу двух хребтов: Чилику, текущему на восток и впадающему в Или, и Большому, текущему на запад и впадающему в реку Чу. Эта перемычка оказалась гораздо западнее, чем предполагали до этого и к Талгару не имела отношения.
Удивительно устроены горы Заилийского Ала-Тау: явная симметрия и повторяемость прослеживаются в ущельях. Совершенно невероятный случай произошел с Дмитриевым: вместе с проводниками вся экспедиция, поднявшись по левому притоку Чилика (Юго-восточный Талгар), попала в горный цирк, как считал Дмитриев, тот самый, где он был под Талгаром в 1903 г. Он не заметил никакой разницы, ошибочно приняв  новый ледник за Богатырь, а стоящие напротив вершины заТалгар, и этим задал задачку следующим исследователям и альпинистам. Лишь к 1936 году альпинист и краевед В.Г.Горбунов установил, что Дмитриев был на двух разных ледниках. Второму он оставил наименование Богатыря, а первому присвоил имя гляциолога Л.Корженевского, хотя и достойного, но лишь раз бывавшего в Алматинских горах в 1921 году, когда он изучал катастрофический сель того года. Что касается Дмитриева, то он так и остался в неведении до самой своей смерти в 1931 году, хотя это нисколько не умоляет его заслуг в науке.
Но вернемся к путешествию Дмитриева. Вот уже и топосъемка Богатыря закончена, надо возвращаться домой. Ан нет, жажда приключений и желание познать неизведанное гонит неуемного гляциолога в рискованный маршрут. Местные жители-скотоводы поведали ему, что есть короткий путь в город прямо через горы.
Перейти в лоб осевой гребень Заилийского Ала-Тау верхом на лошадях вблизи Талгара! Трудно поверить в возможность этого. Попытка 1909 года не увенчалась успехом. Рыхлый снег заставил отступить. Но Дмитриев не сдается, а опытные мергены-казахи готовы его проводить. Надо только пораньше выходить…Вечером они чаевали, сидя в теплой юрте.
Описание перехода ледовой перемычки высотой в 4332 м читается с замиранием сердца.
…Мои собеседники в один голос советовали выехать пораньше, для чего раньше же лечь спать. Так и сделали, а в 1 час 45 мин ночи уже выступили со стоянки. Было еще так темно, что не только внизу, но и на самом леднике нельзя было сначала различить  часовых стрелок. Только опытный глаз проводников вполне уверенно  вел нас хорошо известной им дорогой, сначала по камням двух конечных террас «Богатыря», а затем по его правой стороне, также среди неровностей, образуемых хаосом боковых и срединных морен, мимо сухих мульд и ледниковых озер, спускаясь в ложбины и вновь поднимаясь зигзагами по крутизне ледяных скатов моренных валов. Ранний час давал возможность  нашим горным лошадкам довольно удачно цепляться за редкие камни, пока довольно  прочно вмерзшие в ледяную основу, но и то в одном месте пришлось всем спешится: спуск верхом оказался уж чересчур крутым, скользким и вообще рискованным. По льду лошади пошли веселее… Уже совсем рассветало, проводники стали выказывать явное беспокойство, подхлестывая своих лошадей. Пускались даже рысью, особенно когда, перепрыгнув через 3-4 продольных трещины, свернули по ледяной равнине вправо, чтобы ехать у самой стены, вздымающейся здесь скалистой вершины. Подъем до самой вершины идет постепенно, а версты через две с половиной мы перешли уже на сплошной снег. Но на снег мы поспели вовремя: он еще был скован ночным холодом и великолепно держал нас с лошадьми; только две поотставших  провалились и запурхались в снегу; им помогли и вскоре уже весь караван, вслед за мной, собрался на перевале. Было 4 часа 55 минут утра.
Это была наивысшая точка из всех мною достигнутых до сих пор; по проверке она определилась в 4232 метра.
Хотя в эту пору года внизу, в Илийской долине, стояло жаркое лето (было 7 августа), но нас окружал грандиозный ландшафт суровой вечной зимы. Только с севера крутые скалы Талгарской  вершины закрывают от нас Илийскую долину.
Спуск был настолько крут, что его можно было сделать только пешком, для чего мы перебрались на правый откос ледового цирка, покрытый осыпью крупных камней, довольно прочно держащихся на скате. Тут не обошлось без некоторого  инцидента со мной самим, так как я чуть было не полетел вниз, поскользнувшись на ледяном скате. По счастью, изогнувшись вперед, я успел ухватиться за камень, и так удержаться, а подоспевший проводник уже помог выбраться окончательно.
В то время, как мы  лепились по своей осыпи, лошадей сводили одну за другой по средине снежника, где они, погружаясь ногами немного в снег не рисковали поскользнуться. Спустившись благополучно до фирновой мульды, сели на лошадей и, держась все время правого бока ледника, через три часа 5 минут спустились до подножья морен. В Кокашике расстались со своими проводниками, вознаградив их за заслуги, а затем, переменив два раза лошадей, в тот же день в 7 часов пополудни были в Верном».
Таким образом была доказана возможность проехать из Чилика (истоков реки – примеч. А.Л.) в Верный за 18 часов вместо 3-х дней. Но из предыдущего явствует, что столь благоприятная обстановка для этого пути случается не каждый гор, перевал открывается на каких-нибудь один-полтора месяца и должен быть причислен к наиболее трудным и опасным».
В благодарность к отважным проводникам Дмитриев назвал перевал именем главы их рода Тогузака. Трагически сложилась их дальнейшая судьба. Спустя всего четыре с половиной месяца в конце декабря 1910 года (январь 1911 по новому стилю) произошло знаменитое  верненское землетрясение, во время которого более всего пострадал именно 5 аул Тогузак, где погибло и было ранено 29 человек, а потери скота составили 1101 голов. Как позже писал известный  алматинский краевед В.Горбунов, в результате землетрясения на леднике Тогузак образовалось много трещин, и перевал окончательно закрылся. Скорее всего, Дмитриев был последним путником, преодолевшим верхом этот сложный перевал, ведущий из верховых Чилика в долину Левого Талгара. Сейчас этот перевал проходят лишь опытные туристы и, конечно, только пешком, соблюдая правила страховки.
В том же, 1910 году Дмитриев побывал у северного подножья Талгара, открыв 11 ледников, самый большой из которых назвал именем известного географа Ю.М.Шокальского. (Позже, другой исследователь ледников и тоже самоучка В.Горбунов именем Дмитриева назвал самый большой ледник северных склонов Заилийского Ала-Тау в истоках Левого Талгара, кстати, по которому спускался сам Дмитриев с перевала Тогузак.)
В 1911 году Дмитриев изучает ледник у подножья Мало-Алматинского пика (ныне пик Комсомола). Отзвуки страшного землетрясения 1910-1911 годов все еще сотрясали горы. Дмитриев наблюдал, как с вершин  от подземных толчков рушились, падая на ледник, скалы, и ему пришла мысль назвать ледник именем ученого геолога К.И.Богдановича, в это самое время  приехавшего сюда с экспедицией  для изучения этой страшной подземной стихии.
В последующие годы он продолжал изучение ледников Джунгарского Ала-Тау, закончив эти работы через 16 лет после их  начала. Дмитриев первым из учёных доказал наличие долинных ледников в Заилийском Ала-Тау. Ведь дажеП.П.Семенов Тянь-Шаньский, в свое время не веря, что в Заилийском Ала-Тау есть ледники, писал:
 «…фирны еще недостаточно обширны и глубоки, чтобы образовать нисходящие в долины ледники».
Ему вторил А.Н.Краснов, хотя и ботаник, но зарекомендовавший себя опытным исследователем Тянь-Шаня, который считал, что на месте ледников здесь увидят «лишь скопления снега и песка». Дмитриев не только доказал наличие ледников в самом северном хребте Тянь-Шаня, но и описал часть их,  Он сделал выводы о их режиме, тем самым заложив основы гляциологии в Казахстане.
Заслуги Дмитриева были оценены Географическим обществом России, присудившим ему золотую медаль.
Очерк назван «Поэт гор и ледников». Но где же здесь  поэтические  строчки? Они читаются между строк, прорываются сквозь строго научное описание, где явно чувствуется присутствие не только ученого, но и романтика:
«Жизнь в эту пору года  в таком горном углу (верховья долины Чилика – прим. автора.) полна неизъяснимой прелести и очарования. Эти чувства не чужды, видимо и простой душе номада, тем более, что он, наряду с наслаждением величественных красот природы, пользуется и полным материальным довольством. Чем-то прямо библейским повеяло на меня от мирной вечерней картины доения овец, когда к нему с помощью работников и ребятишек, приступила вся женская половина аула, после того как стада стеклись из окрестных долин и ущелий, а маленькие пастухи Джеломан и Одомен в их коротких одеждах из овечьих шкур прямо на голом теле, как будто только что сошли сюда с какого-нибудь полотна «Поклонение Волхвов».
       Что влекло его в горы? Конечно, жажда познания,  но не только это.
«Нас, горных бродяг, влечет сюда еще и несравненная красота горной природы. Пишущий эти строки и теперь еще жаждет один только раз побывать у подножия Талгара».
Это были заключительные строчки его последнего труда «Талгар, главная вершина Заилийского Ала-Тау», написанного за четыре года до смерти.
               
           Общественное собрание города Верный

Старожилы Алматы хорошо помнят старинный особняк на Пушкинской улице по западной стороне чуть ниже городского парка. Советским людямв 1940-1950-е годы оно было известно как республиканская филармония, затем «Казахконцерт», позже и до сегодняшнего дня как Театр кукол. По-домашнему уютный зал, атмосфера небольшого провинциального городка всегда царила в этом старинном доме. Оно и понятно, это было одно из самых значимых зданий дореволюционного Верного и, возможно, наиболее часто посещаемое. Оно и называлось Общественным собранием и предназначалось для «доставления своим членам и их семействам возможность проводить свободное время с удобством, приятностью и пользой». Так гласил первый пункт  Устава Общественного собрания.  И тут надо сделать существенную поправку: «для удовольствия зажиточной (образованной, культурной) части населения». Тогда эти люди назывались «благородными», в отличие от остальных простых, малообразованных жителей города, называемых обывателями или мещанами. В столицах и больших городах Российской империи  подобные дома носили более громкое наименование: Дворянское или Благородное собрание. Понятно, что предназначались они в первую очередь для аристократической знати: дворян, позже коммерсантов –богачей. Но в небольшом, заброшенном на край света Верном, дворян было совсем немного, зато много офицеров, чиновников, купцов. Вот они и были завсегдатаями местного Общественного собрания. При нем имелся совет собрания, состоящий из действительных и почетных членов, руководимый советом старейшин. Новые члены принимались баллотировкой (избранием путем голосования), не допускались несовершеннолетние, нижние чины военнослужащих, учащиеся и лишенные прав по суду, то есть бывшие заключенные. Интересно, что членами не могли быть женщины. Но это вовсе не значит, что вход им был закрыт. Напротив, они всегда были желанными посетителями, но в качестве гостей. Дамы пропускались вместе с мужьями, отцами или приглашенными какого-либо члена собрания. Сейчас все это кажется нелепостью, ненужной формальностью, но тогда никто этого не замечал.  Вернее же сказать, что всеми финансовыми и хозяйственными делами ведали мужчины, а женщины были от всего этого освобождены.
Существовало общество на ежегодные взносы с каждого члена в 10 рублей.  Кроме того в его пользу взималась плата из суммы, вырученной за входные билеты с каждого концерта. Все это шло на содержание здания: 15 руб. за аренду помещения, 8 руб. за освещение, и прочие оплачиваемые услуги. Был еще доход с провинившихся любителей Бахуса, задержавшихся в помещении сверх положенного срока: половины второго ночи. Существовала даже такса взимания штрафа в зависимости от степени вины: за первые полчаса 25 коп., за вторые - 50 и т.д.  Захмелевший и проспавший до утра в здании посетитель должен был заплатить штраф в 10 рублей (цена коровы).
Здесь проводили свободное время,  устраивались вечера с танцами, маскарады, игры, общественные обеды, для детей под новый год ставилась елка, и проводились утренники. Приезжие ученые читали лекции (например, Н.М.Пржевальский, В.В. Сапожников).  Со сцены Общественного собрания звучали отрывки из опер Мейербера, Д. Верди, Даргомыжского, П.Чайковского, Россини, М. Глинки и т.д. К началу ХХ века при Собрании существовал постоянный хор, руководимый итальянским капельмейстером при штабе Семиреченских войск Л.Лонжелли. Самодеятельными артистами ставились драматические спектакли, водевили, пьесы с репертуаром из классики (Островский, Гоголь, Чехов) и местных авторов.  Профессионалы приезжали редко. (Интересно, что с каждого спектакля отчислялись авторские деньги и ведал этим очень известный в городе человек, фотограф А.С.Лейбин, получавший за это небольшую плату). В помещении были бильярдная, буфет, в гостиной можно было просмотреть газеты и журналы.  При Собрании была библиотека, в 1898 году здесь числилось 3360 томов книг 1812 названий.
Среди краеведов Алматы существуют разногласия в дате постройки здания Общественного собрания. Чаще называют 1910 год.  Но вот передо мной лежит любопытный документ из архива города Алматы - запрос театрального справочно-статистического бюро из Москвы о сведениях по Общественному собранию и ответ на него  представителя Верненского общества любителей драматического искусства от 20 февраля 1901 года.  В частности он пишет, цитирую: "Спектакли в Собрании  начались со дня его основания, лет 15 назад... В Собрании существует сцена для спектаклей и концертов без подразделения на зимнюю и летнюю. Вместимость зала 21 на 16 аршин (примерно 170 квадратных метров, - примечание автора), не считая сцены. Кресел и стульев имеется 162, кроме того 20 входных билетов. Кроме спектаклей любителей, устраиваются концерты, профессионалы приезжают редко». Если верить этому документу, получается, что здание построено в 1885-1886 гг. Но тут возникает сомнение, ведь известно, что до землетрясения 1887 года Верный строился как областной город с каменными двухэтажными домами, тем более в центре.  И как могло  случиться, что  такое значимое для города здание выстроено деревянным, да еще и одноэтажным. Напрашивается мысль, что автор записки ошибся, ведь он и пишет: «лет 15 тому назад», значит, дату называет примерную. Скорее всего, здание построено в спешке, в ходе восстановительных работ после разрушительного землетрясения 1887 года, то есть где-то в 1888 году или даже чуть позже, когда напротив,  каменное строительство в Верным было запрещено.  Этот дом виден на фотографиях начала XX века (хотя и в мелком изображении), и совсем не похоже  на то, каким мы его помним до последней перестройки. И это понятно, ведь здание, вернее фасад исказили еще в 1920-1930-е годы, когда хотели придать ему более парадный вид. Возможно, здание перестраивалось и ранее. Абрам Соломонович  Лейбин, известный фотограф Верного, по совместительству исполнявший должность агента театральных обществ, в одном из писем 1902 года упоминает: "...при Гражданском собрании (а это то же Общественное собрание)... устроена большая сцена при новом зимнем здании..."  Интригующая запись! Неужели было два здания? Нет,  здание Общественного собрания было одно. Скорее всего, оно было реконструировано и перестроено после не менее сильного землетрясения 1910-1911 года.  Видимо, тогда же был увеличен зал, так как уже в советское время вместимость его составляла 450 мест.
Отвлекаясь от основной темы, скажем, что кроме Общественного (Гражданского) собрания в Верном были и другие залы, говоря современным языком, для проведения культурно-массовых мероприятий. В 1908 году построено существующее до сих пор здание Военного собрания. Кстати сказать, при нем, кроме основного зала, был еще и летний, позже снесенный (он виден на имеющейся фотографии). Я сам хорошо помню, когда в 1950-е годы учебы в Казахском Горно-Металлургическом институте в Доме офицеров проводились общеинститутские отчетно-выборные комсомольские собрания, возвращаться с которых приходилось под утро. Другим подобным зданием было Коммерческое собрание, вскладчину построенное в начале XXвека купцами Верного. Располагавшееся на углу улиц Копальской (позже Карла Маркса, а затем Кунаева), в советское время оно служило театральным зданием, а в 1940-1950 годы было едва ли не самым популярным (особенно в годы войны) кинотеатром «Ала-Тау».
       Более демократичным был так называемый Епархиальный Народный дом, в 1907 году построенный в Городском парке Туркестанской епархией. Во время проведения различных мероприятий (например, чтения лекций) доступ сюда был не ограничен для любого люда. В 1930 годах здесь был кинотеатр «Спартак», в 1940-е годы переименованный в «Алма-Ата».
Больной вопрос нашего времени, особенно интересующий старожилов Алматы: снос старых зданий, особенно верненского периода. Действительно, уничтожена большая часть памятников старины: губернаторский дом, здание Верненской женской гимназии. Вот-вот разрушится дом старой обсерватории и метеостанции, и никому до него нет дела.Здание бывшего женского училища на улице Гоголя, кстати, рядом с Театром кукол, «преобразили» так, что теперь оно ничего общего не имеет с прежним старинным домом. Подобная участь постигла в 2013-2014 годах и здание Общественного собрания. Да, конечно, жалко, что его разобрали, а ведь казалось, что ни у кого не поднимется рука разрушить столь памятный и дорогой для алматинцев памятник истории и культуры. Но как должны были поступить власти города с разрушающимся зданием, представляющим опасность для людей, тем более, для детей? Воссоздать в первоначальном виде, каким оно было до  революции?  Но еще раз взглянем на фотографию, судя по столбам, сделанную  не раньше, чем в конце 1910-х годов XX века Павлом Лейбином. Приземистый дом с невыразительным крыльцом, глинобитный забор, примыкающий к стене… Вряд ли оно понравилось бы даже патриотам  старой Алма-Аты.Что поделаешь, стихия, страх перед землетрясениями диктовали свои правила.  В отличие от других губернских городов России, в Верном приходилось строить приземистые, в основном одноэтажные здания.  Главное, что мы потеряли – это уют небольшого тихого городка, когда из моря зелени едва выглядывали небольшие домики. Вызывает сомнение, что большинство из них представляли интерес в архитектурном плане. Это вполне можно отнести и зданию Общественного собрания. Получается, что мы сожалеем по существу о стенах, сложенных из  еловых тянь-шанских бревен. Да, нам жалко руин, наверное, они святы, как свят для нас прах наших предков.
Кстати, новодел нынешнего Театра кукол не так уж плох, и мы должны быть благодарны архитектору и строителям его, постаравшимся сохранить память  о строениях деревянного Верного. Очень кстати и деревянная башенка, напоминающая башенку Офицерского собрания, и башню Бредихина на доживающем (к сожалению) свой век здании старой метеостанции. И даже имитация еловых бревен вполне уместна – ведь старый Верный (даже Кафедральный собор) был сплошь построен из тянь-шанской ели.
   Представляю, как возмутятся любители старины, читая мои рассуждения.  Для них (и для себя!) скажу: есть у нас здание, которое, в случае его восстановления,  могло бы украсить город даже лучше, чем известный всем Кзыл-Тан (бывший магазин Габдулвалиева) на улице Жибек жолы. Это дом бывшего Детского  приюта напротив Соснового детского парка, построенный по проекту Поля Гурдэ.  Тонкий любитель красоты, прекрасный архитектор и почетный гражданин города Верный, он построил его со всем блеском своего таланта (это единственное сохранившееся его творение в городе, где Гурдэ  прожил большую часть своей жизни). Это красивейшее в Верном здание было обезображено еще в первые годы советской власти сносом эффектного церковного купола, как раз и придающего ему торжественный и парадный вид. Сейчас фото обезглавленного дома (бывший медицинский колледж) фигурирует во всех книгах об Алматы (недавно в нём разместился музей Алма-Аты), но никто не отметил, что оно мало общего имеет с первоначальным обликом прелестного когда-то сооружения.
Известно, что вовсе не бетонно-стеклянные гиганты создают славу и украшают любой город мира (а в нашем случае появившиеся в последние годыв Алматы помпезные, с вульгарной лепниной колоссы дома-особняки), а в первую очередь именно памятники старины. Они же и привлекают туристов, особенно иностранных. Вот бы  и восстановить Детский приют таким, каким он был сто лет назад! Это было бы хорошим вкладом в воссоздание истории нашего Алматы.
 
           Деревянные дворцы верненских церквей
 
                Терем военного собора.
 Если посмотреть на нынешние фотографии российских городов, то обращает на себя внимание тот факт, что их главным украшением до сих пор остаются православные соборы, сооруженные еще в давние времена. В городе Верном в начале XXтоже появились красивые церкви. Одна из них – Алексеевский Военный собор.
 В начале XX века кварталы Верного постепенно сдвигались к югу, ближе к горам и город уже собирался перешагнуть за естественную границу, которой служил Магистральный (Головной) арык. Уже были распланированы участки под строительство Духовной и Учительской семинарий за Головным арыком (по иронии судьбы на месте предполагавшейся Духовной семинарии в 1950-е годы выстроено здание высшей партшколы, которая стоит и сейчас). Готовилось строительство новых гимназий в районе улиц Старокладбищенской (Абылай хана) и Мещанской (Кабанбай-батыра). А пока там находился обширный пустырь, который вскоре должен был стать одним из центров города.  Воплощая в жизнь эти планы, в 1906 году здесь была воздвигнута новая церковь, нареченная  Военным Свято-Алексеевским собором во имя святителя Алексия, митрополита Московского. Находился он на пересечении улиц Сельской (Виноградова) и Пишпекской (Ала-Тау, Байсеитовой). В то время на слуху был страдающий болезнью наследник царского престола, поэтому народ его связывал с именем малолетнего страдальца царевича Алексея.
При императоре Павле духовенство  при армии было выделено в особое ведомство.  К концу  XIX века военное духовенство управлялось Военным духовным правление во главе с протопресвитером. При каждом значительном военном гарнизоне была своя военная церковь.
 Новый храм был сооружен по типовому проекту, утвержденному военным министром А.Куропаткиным и имел размеры в плане 51 на 19 м, пятиглавый. Службы слушались не только воинскими частями, но иногда и учениками Учительской семинарии, временные помещения которой находились неподалеку. С южной стороны военного собора (почти там, где теперь воздвигнут 24-этажный небоскреб) находилась площадь, где проводились смотры войск, парады и строевые занятия войск гарнизона 2-го Семиреченского казачьего полка. Называлась она, то Военнособорной, то Казачьей, то Казарменной, то Плац-парадом. Неподалеку располагались казачьи казармы.
Церковь была приписана 20-му Туркестанскому стрелковому полку, сооружена на средства казны (44 тыс. руб.). К ней была приписана, действующая в летнее время во время учений лагерная полевая церковь во имя Великомученика Георгия Победоносца. По штату при церкви служил один священник. 
Занимаясь сбором информации для написания энциклопедии «Город Верный и Семиреченская Область», я долго не мог найти картинки Военного Свято-Алексеевского храма. Вообще надо сказать, что изображений  верненских церквей и соборов, тем более хорошего качества, за исключением, пожалуй, фотографий Свято-Вознесенского кафедрального собора и Свято-Казанского в Малой станице, почти нет.  И это понятно, в советские времена церкви не только уничтожались, но и память о них искоренялась. Алматинский искусствовед и прекрасный знаток старого Верного Ольга Сергиенко мне подсказала: «Военные церкви этого периода строились по типовому проекту. Конечно, отличия есть во внешнем оформлении, но в основном общая планировка одна и та же. Вот посмотрите на фотографию Ашхабадского военного собора, он был похож на верненский».  Действительно, как потом я убедился, сходство большое. 
Потом меня обнадежил наш церковный краевед В.Казанцев, сказавший: «Я собираюсь издавать историю православия Семиречья и  изображение Свято-Алесеевского собора у меня есть». Действительно, вскоре в газете «Свет православия» появилась эта фотография, но плохого качества, о чём я тогда сожалел. Зато сейчас не могу наглядеться на прекрасную фотографию этого  великолепного храма,  насколько мне известно, привезенную нашим алматинским  краеведом Ольгой Ходаковской из Санкт-Петербурга. Будем надеяться, что, занимая должность завархивом Петербургской Епархии, Ходаковская сможет отыскать хорошие изображения и других верненских православных храмов. Этого давно ждут верующие православные Алматы.
Вызывает восхищение работа верненских строителей и в первую очередь плотников, воздвигнувших это ажурное сооружение, богато декорированнное резными деревянными украшениями. Неизвестно, кто занимался декором собора, но  напрашивается догадка, что этим человеком мог быть А. Зенков, это его стиль. Обращает на себя внимание и тот факт, что почти в одно и то же время была построена не менее великолепная Никольская церковь на Кучегурах, годом раньше воздвигнут Свято-Вознесенский кафедральный собор, еще раньше -Троицкая церковь (1895 год), в 1909 году – Введенская церковь на Клеверных участках (между Большой и Малой станицами). 
Несомненно, верненскими зодчими был выработан свой, семиреченский, казачий стиль церковной архитектуры. Подстать южной природе, эти светлые деревянные церкви несли в себе радость, жизнеутверждение и в корне отличались от деревянного зодчества Русского севера,  где храмы выполнены в мрачных, темных тонах. Сказочные теремки солнечного города. Сейчас в Алматы от той эпохи осталось лишь три достойных памятника архитектуры, где дерево не декорировано и не скрыто штукатуркой, а именно: здание училища на Гоголя и Калдаякова, Военное собрание (музей музыкальных инструментов), дом Баума на улице Аменгельды (хотя эти здания реконструировались и могли в чем-то изменить свой облик). 
Последующая история военного собора была печальна. В конце 1920 –х годов было решено перенести столицу Казахстана в Алма-Ату.  К этому времени Военный собор был уже снесен и теперь на его месте воздвигли первый правительственный центр Казахской республики. (Последний настоятель собора протоиерей А.П.Марковский был репрессирован и, видимо, расстрелян). В комплекс зданий, возведенных в стиле конструктивизма, вошло здание Совнаркома и Дома связи, ныне Главпочтамт. Улица Командирская, позже Кирова, была вымощена брусчаткой (сохранялась до 1960-х годов), а площадь с 1927 стала называться Красной по образцу главной площади Москвы. Планы, правда, вскоре поменялись, площадь для демонстраций и парадов перенесли на бывшую Покровскую площадь, предварительно снеся Покровскую церковь, и назвав её площадью Коминтерна (там, где сейчас на Абылай-хана располагается детский театр и стоит памятник А. Иманову).

             Любимая церковь в родном обличье.

Не так давно, в 2008 году исполнилось 100 лет любимейшей верующими алматинцами Никольской церкви. Но кто бы из ныне живущих мог подумать, что первоначальный вид церкви был совсем другим! Оказывается, что и у ней есть свои загадки и тайны.
Совсем недавно мне показали роскошную фотографию незнакомой красивой деревянной церкви с грациозной высокой колокольней и изящными луковками белоснежного цвета.  Я не мог поверить, что это Никольская церковь в Алматы, так хорошо мне знакомая, ведь совсем неподалеку от неё я вырос и в детстве проходил мимо сотни раз. Эту легкую ажурную колокольню я впервые вижу, так же, как и неоштукатуренные стены, сложенные из строевых бревен.
Но присматриваюсь внимательнее и узнаю знакомое пятиглавие куполов с маленькими луковками над шатром самого здания. Да и сам корпус, расположение и форма окон. С трудом признал я, что да, это Никольская церковь.
Свято-Николаевский собор, храм Святителя Николая, церковь Николы Зимнего – всё это храм на Кучегурах в Верном, а сейчас на Никольском базаре в Алматы.  История его такова. В 1904 году жители юго-западной окраины Верного, называвшейся тогда Кучегурами и населенной в основном беднотой, обратились к епископу Туркестанскому и Ташкентскому Паисию (глава Ташкентско-Семиреченской епархии) с просьбой о возведении в их районе церкви. Военный губернатор дал задание городскому голове рассмотреть на заседании городской Думы вопрос о сооружении нового храма на Зубовской площади (названа была по стоящему неподалеку дому купца Саввы Зубова, сохранившемуся доныне под именем мемориала Байтурсынова), что и было исполнено 14 октября того же года. Два года шла переписка по этому вопросу между строительным отделением Областного управления и городской Управой. В 1906 году был создан специальный «Комитет по постройке храма Свято-Николаевской церкви на Зубовской площади», и в том же году началось сооружение храма по проекту архитектора С.К. Тропаревского.
Строительство курировал вновь назначенный и ставший любимейшим главой православия Семиречья  архиепископ Димитрий. Сооружение церкви велось быстрыми темпами и было закончено в 1908 году. 14 декабря того же года она была освящена архиерейским служением. Настоятелем храма был назначен отец Александр Скальский, бывший до своего нового назначения настоятелем Александро-Мариинской церкви при детском приюте.
Церковь была деревянной, в плане кораблеобразной формы, семиглавая, с высокой колокольней и лазурными куполами. Ее нельзя было назвать грандиозной или венцом архитектуры, но в народе она сразу стала любимой и одной из самых посещаемых.
12 ноября 1909 года прихожане и староста церкви обратились к преосвященному Димитрию с просьбой об оказании содействия в приобретении частицы святых мощей великомученика и целителя Пантелеймона. В том же году святыня была привезена из Русского Пантелеймонова монастыря на Афоне в город Верный. Прибытие святых мощей к храму превратилось в праздник, на встречу вышло почти все население города, прибыли войска, военный губернатор, духовенство, преосвященный Димитрий.«Туркестанские епархиальные ведомости» писали о Никольском храме в 1910 году: «Кучугурский храм выделяется среди многих приходских храмов Верного не только своей внешней красотой, напоминающей наилучшую пору зодчества, но и своей внутренней жизнью. Богомольцев стекается так много, как нигде, а если усердие их будет стоять всегда на той же высоте, то этот храм скоро придется расширить».
Честно говоря, читая восторженные отзывы о красоте Никольской церкви, я никак не мог понять, в чем же выражаются архитектурные достоинства этого храма. Мне казалось, что в художественном плане это неудачное и невыразительное церковное сооружение. И вот спустя много лет, наконец, из небытия выплыла эта фотография истинного строительного чуда зодчего Тропаревского. Да, действительно, храм выглядел совсем по-другому. Изящество придает не только стремящаяся ввысь ажурная колокольня, легкие луковки семи глав, раскрашенные в лазурный цвет, но и сам строительный материал – дерево, позже  закрытое штукатуркой. Объяснение метаморфозы с храмом может быть только одно: она перестроена после землетрясения 1910-1911 года. Естественно, такое легкое и изящное сооружение, как высокая колокольня, не могло выдержать 10-ти бальное землетрясение. На скорую руку она была заменена на более устойчивую, но невыразительную массивную шатровую башенку, которую мы видим и сейчас.  Вернее, сейчас мы видим уже третий вариант колокольни, восстановленной после Великой Отечественной войны, перед тем как церковь вновь открыли для народа. 
Как и у большинства храмов в Советскую эпоху трудной и трагичной была судьба этой церкви, прослеженная краеведами В.Казанцевым и Н. Букетовой. Почти все служители церкви были репрессированы и умерли в лагерях мучительной смертью от болезней и лишений. 22 мая 1936 года церковь была закрыта и отдана под музей истории религии и атеизма, а в годы Великой Отечественной войны в помещении была устроена конюшня. Видимо, тогда и была сделана представленная здесь третья фотография, на которой у церкви отсутствует центральная колокольня и её вообще трудно узнать, не говоря уже о окружающих убогих строениях (трамвайная линия прослеживается).
В 1946 году началось возрождение Никольского храма и восстановление  порушенных глав, колоколен и внутреннего убранства. Помню, будучи школьниками, мы тайком от учителей из любопытства бегали в церковь смотреть таинства, происходящие в ней. Но ни тогда, ни в 2004 году, когда проводилась очередная реставрация, не был воссоздан первоначальный вид церкви, вызывавший восхищение уже одним своим видом. Нам остается любоваться прекрасным творением зодчего и строителей рабочих, возводивших храм, лишь на чудом сохранившейся фотографии.
               
                Алматинские арыки

Арык – типично средне-азиатское слово и изобретение, как и само поливное земледелие. Когда в 1853 году русские впервые пришли в район нынешнего Алматы, то сразу обратили внимание на следы оросительных каналов, когда-то проложенных по заброшенным ныне полям. На каменисто-глинистой почве трудно было что-либо вырастить без полива. Поняли это и городские власти строящегося Верного, поэтому вместе с улицами прокладывались и арыки, и вскоре ими  был пронизан весь город. Вода служила не только для полива деревьев, огородов и садов, но и для питья. Конечно,  арычная вода не соответствовала санитарным нормам. Городские власти пытались бороться с загрязнением воды, запрещалось в арыках, предназначенных для питьевой воды, умываться, стирать белье, поить скотину, но полностью уберечься от загрязнений было невозможно. Городской голова, врачи  неоднократно советовали  жителям для питья употреблять только кипяченую воду.
С одной стороны арыки были благом, с другой доставляли городу массу неудобств. Если  на окраинах они смотрелись вполне естественно, являясь необходимой деталью полусельского пейзажа, то в центре они были постоянной головной болью для Управы. Арыки мешали проезду, растекаясь по улицам, размывали дороги и были источником грязи, через них необходимо было строить сотни мостиков, устраивать переходы и постоянно за ними следить. Поэтому неудивительно, что городские власти не раз пытались сократить число арыков или хотя бы запретить строительство новых. Однако город развивался, и росло число арыков. Можно сказать, что они были визитной карточкой Верного, а потом и Алма-Аты.
Для упорядочения водоснабжения в 1874 году был создан специальный комитет. Им было запланировано строительство шести основных арыков; выходя из Малой Алматинки, они веером расходились по городу. Но  беспорядочная арычная сеть мешала движению по улицам, поэтому  в 1884 году было решено построить Магистральный (Головной) арык так, чтобы он не мешал городу. Строился он не сразу, поэтому датой его рождения следует считать 1884 - 1899 годы. В верхней части города  на реке Малой Алматинке была устроена запруда и шлюзы, откуда вода по большому арыку направлялась вдоль верхней границы города. От него сделаны отводки арыков поменьше по всем улицам, идущим в сторону от гор, то есть под уклон вниз. В 1899 году стенки Магистрального арыка были облицованы каменными плитами, что сделало невозможным мытье лошадей и стирку белья в арыке. Благодаря этим мерам улучшилось качество воды. Общая длина арыка составляла более трех верст. В этом виде он сохранился и до наших дней, менялась лишь его облицовка, от плохо отесанных гранитных глыб до бетона. Так появилась верненская, а потом и алматинская профессия каменотесов. С ручным зубилом и молотком они раскалывали гранитные глыбы, принесенные горными реками и селями из гор. Впрочем, нужда в обработке камня возникла еще раньше, когда появилась потребность вырубать каменные жернова для мельниц, а с 1860-70-х годов и подпорки для телеграфных столбов (такие каменные блоки кое-где еще можно увидеть, также как и подготовленные под раскол гранитные валуны в пойме Алматинки). Техника была самая примитивная, однако для успешной работы требовался большой опыт и чутьё камня.  Ведь достаточно одного неверного удара и камень раскалывался совсем не так, как было нужно. Каменотесы стали исчезать лишь в конце 1950-х, в 60-е, когда вместо гранитных облицовочных блоков стали изготавливать более дешевые  бетонные.
Из своего военного детства хорошо помню арыки, что облицованные в центре города, что на своей родной Октябрьской улице (Айтеке би) рядом с речкой Весновкой. Здесь, на окраине хорошо было присесть в летнюю жару на заросший чередой и пахучей мятой бережок и, опустив в воду босые ноги, болтать ими, наслаждаясь прохладой.  Над арыком реяли стрекозки, бабочки присаживались утолить жажду, а в затишье, там, где вода, успокаиваясь, стояла лужицей, плавали, выписывая немыслимые пируэты, крохотные, размером с пшеничное зерно, блестящие жучки вертячки.
Наши арыки все шли из Весновки (ее называли Поганкой), благо она была под боком. Каждую весну находился заводила-энтузиаст. Он обходил  дома, зычным голосом скликая народ:
 - Айда на арык, пошли строить «голову».
  «Голова» - это водозабор, дамба на Поганке, отводящая воду в арык. Наш водозабор находился на улице Комсомольской (Толе би), у самого моста. Бывало это обычно в один из весенних вечеров, когда народ приходил с работы. Мужики и бабы собирались  с кетменями, с лопатами, с ломами и шли верх по берегу реки. Следом бежала ватага ребят. Для нас это был праздник. Да и для взрослых хороший повод, чтобы встретиться, посудачить, поговорить о делах и заботах. Здесь были все равны, ни начальников, ни подчиненных, всех объединяла одна цель. Забывались старые обиды и ссоры. Все весело перебрасывались шутками, стучали ломы, звенели, ударяясь о камни, кетмени и лопаты, глухо ухали, перекатываемые вручную, огромные валуны. 
Но построить водозабор и арыки - это еще далеко не все. Летом в Поганке было всегда мало воды, где-то выше ее забирали совхозы на полив садов. Если она появлялась, то обычно неожиданно, чаще всего ночью и это заставало многих врасплох. Начиналось суета и горячка и, как водится, тут уже было не до очередности и порядка. Шла самая настоящая борьба за воду, и доставалась она самым ловким и, что там греха таить, нагловатым. В ночной тишине слышалось торопливое чавканье босых ног по раскисшей земле, лязг лопат и откровенная ругань и мат. Зачастую люди теряли человеческий облик, соседи забывали, что были друзьями, да и было отчего, ведь от полива зависел урожай, а у некоторых он был основой существования. Часто арыки шли через усадьбы  Кто-то «гнал» воду, вопреки заборам бегая по чужим садам,  по пути ее хотели  урвать для своего сада,  попросту украсть, а потому, случалось, кетменями забивали насмерть.
Ныне большинство арыков в городе не работают из-за того, что забиты мусором под дорогами. И это плохо: без полива засыхают деревья, а город теряет свое лицо, лишаясь столь приятной  своей особенности, дающей прохладу и радость для глаза.

            Человек, отстоявший рубежи государства

Задумывался ли читатель над тем, как, когда и при каких обстоятельствах была проведена граница Казахстана с Китаем? Не возникла же она сама собой, по щучьему велению, по моему хотению? Действительно, были конкретные люди, причастные к этому далеко не простому делу.  А задача со стороны России стояла невероятно сложная – мирно договориться с великим соседом о границе. Ведь Китай по праву завоевания Джунгарского ханства не только претендовал на весь восток нынешнего Казахстана, называвшийся тогда Джунгарией, но и собирал дань с этой территории.  О каких-либо правах казахского населения, называвшегося тогда киргизами, он не задумывался. Лишь слабость Китая в  XIX веке  позволила русским не только занять её, но и освоить.  И вот теперь надо было закрепить это юридически, то есть договориться  с соседом о разделе территории и провести линию разграничения. Конечно, к решению этого вопроса были причастны власти России, но известны и лица, непосредственно занимавшиеся этим сложным процессом.
Иван Федорович Бабков - его имя надо назвать в первую очередь.Именно его настойчивость и  усилия привели к установлению границы с Китаем с большой выгодой, как для России (теперь Казахстана), так и для живущего здесь казахского народа.   Можно сказать, что он отстоял интересы государства, обеспечив незыблемость и сохранение территории Казахстана на протяжении вот уже более 150 лет. Более того, Бабков причастен к присоединению территории с расположенными на ней двух озер: Зайсана и Маркаколя, а также и к закладке города Зайсан.
Иван ФедоровичБабков (1827–1905) – военный геодезист (впоследствии генерал от инфантерии – высшее генеральское звание), дипломат, государственный деятель, прослуживший на юго-западе Сибири более 30 лет.
Родился в Санкт-Петербурге. Окончив курс в Павловском кадетском корпусе, учился в главном  инженерном училище Генштаба (Николаевской академии).  Начал службу в Генштабе с назначением в Кавказский отдельный корпус. С 1857 года служил в Сибири, сначала в звании начальника штаба 24 пехотной дивизии в Тобольске, затем, с 1859 года – оберквартирмейстер в Омске. С 1865 года помощник начальника штаба Сибирского военного округа, а с 1869 года – начальник штаба того же округа. 
В 1861-1869 годах Бабков возглавлял русскую делегацию на Чугучакских переговорах по разграничению двух государств, согласно Пекинскому договору 1860 года. И Бабков блестяще выполнил эту труднейшую задачу.
В 1867 – 1868 годы Бабков и.о. военного губернатора Семипалатинской области. Тогда же, в 1867 году он выбрал место и  основал форпост и город Зайсан.    В 1880-е годы Бабков неоднократно исполнял должность Степного генерал-губернатора. В 1883 году Бабков входил в состав российской делегации по разграничению с Китаем согласно Петербургскому договору 1881 года. И с этой задачей он справился с большой выгодой для России.
Бабков С 1860 года Бабков состоял действительным членом Императорского Географического общества, а с 1877 года был первым председателем Западно-Сибирского отдела РГО.  В этом ему помогало то, что задолгие годы службы он изъездил горы Алтая и Тарбагатая и изучил географию юго-западной Сибири и Киргизской (Казахской) степи.
Известны публикации Бабкова: «О ходе топографических исследований озера Балхаш и его прибрежий» (Записки ИРГО по общей географии. том 1. 1867 г.), «Сведения о горных проходах в Южном или Пограничном Алтае» («Известия» ИРГО, VII том). За работу «О ходе топографических исследований озера Балхаш и его прибрежий». (Записки ИРГО, 1867 г., СПБ) был удостоен серебряной медали от ИРГО.
Даже покинув Омск в 1889 году, Бабков продолжал сотрудничать с отделом, переписываясь и высылая статьи. Особняком стоят мемуары «Мои воспоминания о службе в Западной Сибири», написанные  уже на закате лет в Крыму, и, к сожалению, незаконченные (до 1875 года) из-за смерти автора.
Главное детище И. Ф. Бабкова – граница с Китаем. Установление её  от гор Алтая до гор Тянь-Шаня – трудный и мучительный процесс, основные этапы которого прошли с 1860 по 1881 год. Но пограничные проблемы начались гораздо раньше. После разгрома Джунгарского ханства и поголовного истребления его народа в 1758 году Китай претендовал на все занимаемые до этого джунгарами земли, включая южный Алтай, Тарбагатай и Семиречье, т.е. весь восток нынешнего Казахстана. Однако внутренние проблемы Китая, слабость государства не позволили освоить столь обширную территорию. Да и сами китайские крестьяне не проявляли интереса к  чужим землям далеко на западе от Китая. Зато  русские люди быстро освоили горы юго-западного Алтая, заселив правобережье Бухтармы и Иртыша до реки Нарын. В то же время казахи Большого джуза заселили обширную территорию от долины Зайсана на севере до Семиречья на юге.
После принятия казахов Большой орды в подданство России встал вопрос обеспечения их безопасности, в том числе от набегов со стороны соседей. Для этого надо было ставить границу. Переговоры о границе между Китаем и Россией были проведены в 1860 году графом Н.П.Игнатьевым, заключившим так называемый Пекинский договор (трактат). По нему, с уступками со стороны Китая за помощь России в миротворческих англо-франко-китайских переговорах, в общих чертах было оговорено примерное положение границы в районе от Алтая до Тянь-Шаня, но требовалось более точное определение ее положения с маркировкой на местности. Главным комиссаром пограничной комиссии от России был назначен полковник отдельного Сибирского корпуса И.Ф.Бабков, в помошники ему назначены капитан Генштаба А.Ф.Голубев, консул в Кульдже И.И.Захаров и петербургский астроном А.В.Струве. Бабкову были даны неограниченные полномочия самостоятельно принимать решения в этом сложнейшем процессе . Основными принципами, которых придерживалась российская делегация и утвержденными царем Александром II и министром вооруженных сил Д.А.  Милютиным, было соблюдение основ  Пекинского трактата с проведение границы по китайским пикетам, а там, где их нет, по характерным чертам рельефа, могущим служить естественной преградой: гребням хребтов, рекам и т.д. Статья 2-я Пекинского договора гласила: «Граничная черта на западе Китая, доселе неопределенная, отныне должна проходить, следуя направлениюгор, течениюбольших рек и линии, ныне существующих китайских пикетов, от последнего маяка, называемого Шабан-Дабаг (на Алтае, - прим. автора), на юго-запад до озера Зайсан, а оттуда до гор южнее озера Иссык-Куль, и называемых Тянь-Шань». Непременным условием было соблюдение интересов живущего здесь народа: сохранение мест кочевок и пастбищ, неделимость территорий отдельных родов. 
Переговоры 1861-1862 года прошли в бесплодных реверансах, приемах и обедах. Бабков настаивал на соблюдении Пекинского трактата, по которому к России отходило верховье Бухтармы и озеро Зайсан. Китайцы, затягивая переговоры под любыми предлогами, стояли на том, что Джунгария принадлежит им по праву завоевания. Так, ни о чем не договорившись, переговоры были закончены.
В следующем 1863 году Чугучаке переговоры начались уже по инициативе китайской стороны. Бабкову приходилось преодолевать не только  хитроумную китайскую дипломатию, но и сопротивление своих чиновников, готовых идти на уступки с Китаем. Китайцы выдвинули свои военные отряды к границе, Бабков настоял, чтобы и русские ответили тем же.  Произошли военные стычки.
Дело сдвинулось лишь в следующем 1863 году,  когда переговоры начались уже по инициативе китайской стороны. За это время изменилась политическая обстановка: начались мусульманские восстания в Китае, в Чугучаке были разгромлены русские торговые фактории, и китайцам надо было возмещать убытки. Русские все больше приобретали влияние в Средней Азии и все больше казахских и киргизских родов обращались за помощью к России.
Мучительные переговоры, длившиеся почти три года, завершились подписанием  25 октября 1864 года Чугучакского договора, закрепившего фактическое положение  России на юго-востоке  страны.  К России отошло озеро Зайсан (до этого граница разделяла озеро на две части), часть Черного Иртыша и земли в районе  рек Текеса и Кегена на северо-востоке гор Тянь-Шаня.
Присоединение значительной территории восточней озера Зайсан поставило перед администрацией области задачу ее охраны. Необходимо было ставить опорный военный пункт с размещением там воинского гарнизона. Бабков, исполнявший в то время обязанность губернатора Семипалатинской области, очень ответственно подошел к выбору места заложения этого военного пункта. Он сам лично осмотрел местность на всем протяжении и пришел к выводу, что лучшее место для этого - урочище у подножья гор Саур, при выходе на равнину речки Джеминей. Все определило наличие строевого горного леса, хорошей воды и места под пашни. И Бабков не ошибся, заложенный им в 1867 году Зайсанский пикет впоследствии стал уютным, очень удобно расположенным городом.
В последующие 1869-1870 годы была проведена демаркация границы от пикета Шабин-Дабага на востоке Алтая до перевала Хабар-Асу в Тарбагатайском хребте.  Бабков сам лично занимался постановкой пограничных  знаков, для чего в сопровождении геодезиста и кучки казаков объехал всю границуна протяжении 2000 км., включая самые труднопроходимые участи гор Алтая и Тарбагатая .Следует отметить, что Бабков, не получая поддержки от местных властей, даже встречал противодействие в лице военного губернатора Семипалатинской области, критиковавшего направление разграничительной линии.
Далее к югу Россия граничила с Кульджинским краем, в то время охваченным восстанием мусульманского населения, изгнавшего китайцев, поэтому там демаркация была произведена позже. Однако и там граница охранялась. С 1868 года были учреждены три пограничных отряда, каждый в составе: роты пехоты, сотни казаков и взвода артиллерии. Располагались они на урочищах: Бахты, Борохудзир и Текес. Кроме того на лето выставлялись еще временные отряды из сотни казаков каждый на урочище Каптогай  (между Бахтами и Лепсой) и в Чундже. В последующем число пограничных пунктов было увеличено (с 1881 года граница по Борохудзиру перенесен на Хоргос, устроен пост в Кольжате)
Последующие десять лет с 1871 по 1881 годы Илийский край был временно занят Россией. После побед китайских войск, взявших в 1878 году Кашгар, встал вопрос о возвращении края. 20 сентября  1879 года в Ливадии был заключен договор, по которому Китаю за вознаграждение возвращалась восточная часть Кульджинского края, а за Россией оставалась небольшая его западная часть, включая долину реки Текес с важным в стратегическом отношении Музартским проходом и отдельные участки, в т.ч. в долине Или до р. Хоргос и часть долины Черного Иртыша. Кроме  того Россия получала право беспошлинной торговли в Синьцзяне и разрешение на устройство консульств в разных городах Западного Китая. Однако китайский император отказался подписывать этот договор, решив, что уступки со стороны Китая слишком велики. Подписавший договор китайский дипломат был приговорен к смертной казни, а обе стороны стали готовиться к войне.
В 1880 году у границы с Китаем были сосредоточены крупные военные силы под командой Г. Колпаковского, однако до войны дело не дошло.   12 февраля 1881 года вопрос о границе был окончательно решен Петербургским договором. По нему Россия Россия пошла на уступки, отказавшись от притязаний на Музартский перевал, она возвращала Илийский край, оставляя себе лишь небольшой западный участок у реки Или от Борохудзира до  Хоргоса для поселения жителей Кульджи – уйгур и дунган, пожелавших принять российское подданство. Кроме того Россия взамен получила отдельные участки вдоль границы: у перевалов Терек-Даван и Тау-Мурун на юге Киргизии, а также и на Алтае вдоль реки Кабы с присоединением живописного озера Маркаколь. Ответственными за демаркацию границы от России были: в районе Алтая от истоков Ак-Кабы до устья реки Алкабек – начальник штаба Западно-Сибирского военного округа И.Ф.Бабков и путешественник М.Певцов, от перевала Хабар-Асу до перевала Кара-Дабан – уполномоченный  Семиреченского губернатора А.Фриде , от перевала Бедельдо перевала Узбель (на юге Семиреченской области)  – помошник военного губернатора Ферганской области генерал-майор В.Ю.Мединский. В установке погранзнаков участвовали топографы К.Ларионов и Петров.
На Алтае граница прошла по реке Ак-Кабе до горы Мустау (высшая точка Саура), вобрав в пределы России озеро Маркаколь. Заслуга Бабкова в приобретении живописного озера и его окрестностей, к тому времени самовольно уже заселенных русскими переселенцами, несомненна. Далее граница пересеклаЧерный Иртыш восточнее горы Ашутас, поднялась до горы Мустау  в хребте Саур, откуда,  спустившись, пересекла Чиликтинскую долину на перевале Чаган-Обо. Пройдя по гребню Тарбагатая до перевала Хабар-Асу, спустилась в  долину реки Эмель, оставив в Китае город Чугучак и хребет Барлык, за обладание которым долго, но безуспешно,  сражался с китайскими дипломатами А.Фриде. Пройдя через так называемые Джунгарские ворота, граница прошла по главному гребню Джунгарского Ала-Тау, по реке Хоргос пересекла реку Или и далее хребет Кетмень. Оставив Китаю перевал Музарт, граница поднялась на наивысшие  горыТянь-Шаня, а затем по гребню хребта Кок-Шаал-Тау прошла через перевал Бедель, спустившись на юго-западе к перевалу Торугарт, где Семиречье граничило с Ферганской областью.
Семиреченская граница охранялась казачьими частями, расположенными в укреплениях: Бахты, Хоргос, Кольджат, Аксу-Пржевальск, Нарынское укрепление, далее за пределами области – Иркештам.
Так окончательно установилась граница с Китаем, с незначительными изменениями существующая до сих пор.
Начальник отдела по китайским делам Азиатского департамента Министерства иностранных дел Федор Романович Остен –Сакен обратился к Бабкову с поздравительным письмом:  «С особым живым участием следил я по Вашим донесениям за ходом разграничительной  комиссии. Нужно отдать Вам полную справедливость, Вы очень искусно повели дело. Вы доказали, что без лишних возгласов и шуму можно достигнуть несравненно лучших результатов. Вы успели остаться в согласии с китайцами и, вместе с тем, где того требовали наши интересы, не упустили случая приобрести для нас выгодные урочища, как например, ключ хорошей воды к северу от Зайсана, и в особенности место для пристани на Черном Иртыше. Последнее обстоятельство окончательно упрочивает за нами торговое и промышленное владычество в Зайсанском бассейне. От всей души поздравляю Вас с успешным окончанием разграничения. Дело это так затянулось, что действительно были причины опасаться за успешный исход. Наше министерство иностранных дел самым сочувственным образом отнеслось о Ваших действиях и добытых результатах в Военное министерство». Петербургский чиновник (и ученый тоже) увидел присоединение «выгодных урочищ, как, например, ключ хорошей воды», не сказав, что закрепление границы есть величайший фактор безопасности страны.
Особенно ценно для Бабкова было письмо, полученное от Н. П. Игнатьева, большого дипломата, благодаря которому был заключен Пекинский трактат  и на основе которого действовал Бабков:
«С величайшим интересом ознакомился я с трудами Вашими по постановке знаков на новой государственной границе с Западным Китаем и довершению дела, основание которому было положено мною при заключению Пекинского трактата. Вам выпала на долю славная и трудная работа, но вы выполнили ее отлично. Премного Вам признателен за добрую память, за письмо Ваше от 8 июля, за карту и любопытную записку о дунганах. Принимая живейшее участие в Вашей деятельности, я убежден, что ближайшее Ваше начальство, равно как и Министерство иностранных дел, оценят должным образом Ваши заслуги».
Резюмируя деятельность И. Ф. Бабкова, следует признать, что он один из тех ныне забытых русских людей, кому независимый и суверенный Казахстан обязан постановкой ныне существующей границы с Китаем  на  востоке страны и в том числе с присоединением значительных участков приграничных территорий.
   
              Путешественник, давший имя тянь-шанской ели 

Наша всеми любимая тянь-шанская ель носит мало кому известное и понятное имя: ель Шренка. Кто такой Шренк и за что он удостоился такой великой  чести? Ведь мало кто усомнится в том, что ель его имени, произрастающая в горах Заилийского Ала-Тау у Алматы, одна из красивейших в мире (это признано во всем мире), и ей вполне подошла бы роль быть символом всех гор Тянь-Шаня.
    Александр Шренк – русский немец, родился в 1816 году в Тульской губернии. После окончания в 1837 году Дерптского университета (г.Тарту) работал в Петербургском ботаническом саду. Будучи совсем молодым, успешно путешествовал по северу Европейской России, а  в возрасте 24 лет возглавил большую экспедицию на восток Киргизской (Казахской) степи, в совершенно неизвестную науке северную часть Семиречья.
    В мае 1840 года он вышел из Семипалатинска во главе экспедиционного отряда в 40 человек, в число которых входил казахский хан со свитой в 20 человек охраны, топограф, переводчик с казахского языка, специалисты по сбору растений и животных. Пройдя Аягуз, Шренк достиг восточного берега Балхаша, откуда продожил движение на юг, пересекая последовательно реки , текущие с северных и западных склонов Джунгарского Ала-Тау: Лепсы, Аксу, Саркан. Почти месяц, с 18  июня по 17 июля он обследовал загадочные для европейцев горы.
    Поднявшись по реке Баскан, он впервые увидел местную ель, поразившую его своей красотой, и тогда же проследил растительные зоны по мере набора высоты. Он установил, что ель по северным склонам поднимается до высоты 2500 метров, выше располагаются арчевники (до 2800м), сменяемые низкорослыми растениями альпийских лугов, поднимающимися до высоты 3200м и даже 3500м.
     Спустившись с гор, А. Шренк побывал на озере Ала-Коль и, перевалив хребет Тарбагатай, возвратился в Аягуз. Собранные растения Шренк отправил в Петербург, где  их определяли и описывали опытные ботаники К.Мейер и Б.Фишер. Из первой поездки было описано 900 видов флоры, в том числе 75 новых и в их числе ель, названная именем первооткрывателя А.Шренка. 
     В последующие 1841-1842 и 1943 годы Шренк совершил  еще три экспедиции. Пройдя через Центральный Казахстан, он обошел со всех сторон озеро Балхаш, побывал на реке Или, достиг низовий рек Чу и Сарысу.  В условиях безводья, не имея карт, но с помощью местных проводников-казахов он обследовал пустыню Бетпак-Далу и достиг северо-западной оконечности Чу-Илийских гор ( немного не дойдя до Северного Тянь-Шаня).
      Значение экспедиций Шренка было велико. Он стал первым ученым, посетившим огромный район Азии: северное Семиречье и  Центральный Казахстан, все известия о которых в Европу приходили от купцов и военных, приносивших лишь отрывочные сведения о географии этой слабо населенной местности. Во время экспедиции была составлена карта обследованных районов с нанесением рек, горных хребтов и положение озер Балхаша и Алаколя.
    Шренк открыл и описал огромное количество растений, доселе неизвестные науке, он первый описал местные  археологические памятники и сделал правильный вывод о том, что озеро Балхаш и Алаколь в недавнем прошлом являлись единым бассейном. Всего Шренком опубликовано 16 статей и монографий. К сожалению, они не переведены на русский язык. Возможно, именно это является одной из причин малой популярности этого крупного ученого и путешественника. Удивительно, но ни в одной из энциклопедий дореволюционной поры не присутствует имя этого крупного путешественника-исследователя. Советские энциклопедии повторили эту ошибку. Многие его работы, хранящиеся в Российском Географическом обществе в Санкт-Петербурге, вообще не опубликованы и на это должны обратить внимание ученые Казахстана, ведь сведения, сообщенные Шренком, и в наше время могут представлять интерес как исторический, так и этнографический.

                Туркестанский тигреро
 
В наши дни широко известно имя писателя-натуралиста и ловца диких зверей Джеральда Даррелла, сто лет назад популярным было имя зверолова и торговца экзотическими зверями Карла Гагенбека. Но мало кто сейчас  знает, что и в России был свой «Русский Гагенбек», «Сибирский тигреро», прозванный так журналистами едва ли не всего мира, простой русский мужичок по фамилии Неживов. Этот незаурядный человек стоит того, чтобы о нем вспомнили, тем более, что он наш – семиреченец.
 Есть в самой середине Тянь-Шанских гор  небольшой уютный городок Нарын. Даже по меркам Киргизии это отдаленная глубинка. Киргизы, желая подшутить над провинциальным человеком, говорят: «Ты, наверное, нарынчанин»? Все равно, как в России, подсмеиваясь, упоминают про какой-нибудь Урюпинск или Васюки. Это в наше время, а что же было 100 лет назад!  Тогда это был небольшой поселок, возникший рядом с русской крепостью, поставленной для охраны рубежей от зарившегося на Киргизию Кашгара. Там стоял русский гарнизон из солдатиков, привезенных из далекой России.
    Необычно, а порой и страшновато было русским людям, привыкшим к равнинам, среди диких и грозных каменных гор. Но нашелся среди них мужичок  из-под Перми, некто Осип (Иосиф?) Неживов, которого киргизские горы прямо-таки сразили. До природы он был охоч еще у себя дома, любил побродить с ружьецом, и пуще всего привязан был к зверушкам, птичкам и прочей живой твари вплоть до козявок. А тут насчет этого был просто рай земной: диковинное зверье и птицы прямо-таки кишмя кишели, яркие бабочки порхали среди пышного разнотравья .  Когда кончился срок службы, пермяк  долго не раздумывал да здесь и остался. Построил себе халупу из самана,  как и все местные, и стал думать, как выживать. На первых порах добывал себе пропитание охотой. Охотнику раздолье, но нашему любителю природы, хотя он и был на этот счет не промах, вскоре захотелось не только убивать, но и держать зверье живьем у себя дома, чтобы всякие козлы и барсы жили под боком, где бы их можно было всегда наблюдать и получать от этого удовольствие. Короче говоря, начал он создавать домашний зверинец, сначала из самых простых и доступных животных: кекликов, ящериц, черепах. Но прежде он начал с насекомых и тут надо открыть секрет.
    Когда-то в детстве через деревню Осипа проезжал важный и ученый граф С.А.Строганов, собиравший коллекции насекомых. Он заприметил шустрого мальчишку, буквально ходившего за ним по пятам, отпросил у отца и целый месяц возил с собой. Там-то15летний Осип и научился этому искусству препарирования, набивке чучел и собиранию коллекций жуков, бабочек и прочих козявок, как принято тогда было говорить, произведений природы.  Тогда была мода коллекционировать фауну и флору. Учеными велась перепись животного мира (она продолжается и сейчас). Им помогали чиновники и офицеры, на досуге прогуливаясь по окрестностям  своих гарнизонов. Находились и такие, что этим подрабатывали. Именно так теперь  и поступал  Неживов, снабжая экзотическими бабочками, стрекозами и кобылками научные учреждения, например, зоологический музей Академии наук. Ночами просиживал он у костра или с фонарем, с азартом гоняясь за мотыльками, слетающимися на свет. Среди насекомых были совершенно неведомые, диковинные, неизвестные науке, а потому охотно скупались учеными.
    Экскурсируя  месяцами по горам и долам, вскоре Неживов стал знатоком края. Он изучил обычаи местных жителей, их язык, знал как форсировать бешеные горные реки, как и где укрываться от непогоды, узнал повадки зверей.  Не раз Осип попадал под снежные обвалы-лавины, отсиживался в пещерах в снежные бураны, спасался от камнепадов, страдал от жары и холода. Характера ему было не занимать, жизнь научила его бороться и не опускать руки, как бы тяжело ни приходилось. Ко всему прочему была у нашего героя деловая хватка, жилка настоящего предпринимателя, заставляющая думать, как расширить свое дело, все более его захватывающее и, как он хотел бы думать, перспективное.
     В Нарын время от времени наведывались натуралисты и естествоиспытатели, им то и сбывал Неживов добытый материал. Это давало кое-какие копейки. Вскоре он смекнул, что музеи интересуются и скелетами, и шкурами зверей и птиц. В ход пошли и рога и черепа.
    Следующий этап в  жизни и деятельности нарынского зверолова связан с приездом  в его места хранителя зоологического музея в Петербурге энтомолога А.И.Герца. Он надоумил Неживова вывозить зоологический материал  в Центр, причем не только в  в виде засушенных коллекций, шкур и костей, но и живых птиц и зверей. А их у зверолова накопилось немало. Во дворе стояли клетки не только с лисами и обычными волками, но и  с редчайшим красным волком, дикобразом и сибирскими козерогами.
      Мало-помалу  скопился у Неживова небольшой капитал, но зверолова он не очень радовал, так как в России торговать больше было негде. Другой бы приуныл, но не таков Осип Емельянович Неживов – привычный ко всяким невзгодам мужик из простого народа! Опять выручили знающие люди. Директор петербургского зоосада дал совет везти зверей за границу. Там люди живее, всем интересуются куда больше российских и азиатские диковинки пойдут нарасхват. И верно, так все и вышло: в Берлине директор зоопарка встретил Неживова с радостью, купив всех привезенных зверей и птиц и заплатив хорошую цену. 
     С этого времени дело окрыленного успехом бизнесмена (так бы назвали его в наше время) было поставлено на поток. Каждый год снаряжались 1-2 каравана со 100-200ми животными. На специально построенные огромные телеги-арбы ставились клетки, накрепко привязывались, и в долгий путь! Почти тысяча верст по ужасной, тряской дороге, больше похожей на вьючную тропу. На железнодорожной станции Неживов отпускал караванщиков и с 1-3  помощниками ехал товарняком через всю Россию (два континента – Азия и Европа!) чаще всего в Германию.  Там его ждали. Каждый приезд русского траппера (трампеадора, охотника)  был событием  и вызывал большой интерес у зоологов и  содержателей зоопарков Европы. Они съезжались сюда в надежде раздобыть очередную диковину. Каждый караван приносил 15-20 тысяч рублей, которые Неживов тратил на зарплату  рабочим и  расширение  хозяйства.
    Расценки были таковы: туранский тигр (ныне исчезнувший с лица земли) от 1500 до 2500 рублей, снежный барс 300-500 рублей, тянь-шанские медведи, дикие лошади, рыси, куланы, красные волки -200 рублей, джейраны, выдры, козероги -100 рублей, грифы, бородачи-ягнятники -50  рублей. Бабочки, жуки (засушенные) от 1копейки до 3 рублей. Для сравнения скажем, что корова в среднем стоила 10 рублей, а лошадь 20.  У Неживова ничего не пропадало и все шло в дело: кости, шкуры птичьи яйца.
    Постепенно нарынский зверолов (теперь его можно было уже назвать и звероводом) разбогател и расширил свое  дело до целого звероводческого хозяйства. Неживов стал видной фигурой в крае. Масштаб этого человека перерос  рамки Семиречья, он стал достопримечательностью всего Туркестана (Средней Азии).
      В 1912 году, к 25летию деятельности у Неживова образовалась целая колония в Нарыне. Одних только домочадцев - родных и родственников 12 человек,  несколько домов и целый поселок со штатом служащих и работников (в основном охотников)  до 40 человек. Во дворе и саду стояли вольеры и клетки с хищными зверями, в загонах бродили травоядные: архары, теки (горные козлы), сибирские косули, яки, олени. Особой гордостью  и любовью хозяина  пользовались хищники; их у него был полный набор: от горностаев, куниц и рысей до медведей, снежных барсов и тигров.
    Осипу Емельяновичу давно уже Семиречье показалось тесным, хотя в то время оно охватывало весь юго-восток Казахстана и половину Киргизии. Лошадь Пржевальского, дикий верблюд? Генерал Н,М.Пржевальский описал этих , никем еще из европейцев невиданных зверей из загадочной и недоступной Джунгарии. Братья Грум-Гржимайло в 1889 году сумели добыть этих животных и привезли в Европу их шкуры с таинственного озера Лобнор. Размах и масштабы Неживова не меньше! Он посылает экспедиции за рубеж, в  Восточный Туркестан, в богатые дичью горы Восточного Тянь-Шаня в Западном Китае, в Тибет. Ему привозят  необычно светлых, желтоватошерстных с белыми когтями,  тянь-шанских медведей, полумифических красных волков, похожих то ли на лисиц, то ли на шакалов, про которых  рассказывали, что редко кому из людей, застигнутых в горах стаей этих  хищников, удавалось спастись, рысей – лесных хищников, вопреки утверждениям ученых зоологов и здравой логике,пойманных в безлесном  (даже без кустарников!) Восточном Памире. В вольерах и загонах разгуливали обитатели заоблачных вершин барсы,  яки с шерстью до земли и лошадиными хвостами, в клетках сидели филины и беркуты. Их хозяин и дня не мог провести вне своего звериного общества. Ежедневно обходя свое хозяйство, он останавливался у клеток и подолгу «разговаривал» со своими любимцами.
    Ловцов и служителей, набравшийся опыта Неживов нанимал только из местных киргизов, объясняя это тем, что они лучше знают местность и привычки зверей, неприхотливы и  непритязательны. Немаловажным для охоты было и то обстоятельство, что они не курили и не пили вино, а значит, не могли отпугивать зверей, не терпящих никакие запахи. Разбитые на бригады, охотники специализировались на определенных животных: одни ловили мелочь, другие организовывали загоны на травоядных, третьи охотились на хищников.
      Королем всех охот считались облавы на тигров, непременным участником которых был сам хозяин. Готовились к ним очень тщательно, ведь зверь был редок и дорог, а охота на него связана с риском для жизни. Обнаружив хищника, давали знать Неживову, он бросал все свои дела, организовывал экспедицию,  до мелочей  разрабатывал  план охоты и возвращался,  лишь доведя дело до конца. На могучего и опасного зверя охотились двояко: загоном на стрелков или засадой из юрты или специально построенного скрадка. Последний способ родился в Средней Азии и описан даже в учебниках охотоведения. Особенностью его было сооружениие  крепкого каркаса внутри юрты или клетки, обтянутой войлоком или шкурами. Внутрь забирались охотники, роль которых была служить приманкой или своего рода раздражителем. Засидку ставили на тигровой тропе, дожидаясь зверя, а если он  уходил, то передвигали ее, преследуя хищника. Так раздражали тигра до тех пор, пока он, разъяренный, не бросался на охотников, которые тут его и приканчивали. Такая охота была эффективной лишь в том случае, если тигр оказывался самкой с детенышами. Тогда тигрят забирали и выращивали до полувзрослого состояния на продажу.
    Снежных барсов (ирбисов) ловили живьем ямами-ловушками. В замаскированной хворостом яме подвешивался кожаный мешок с приманкой, обычно убитой дикой козой. Зверь, привлеченный запахом мяса, проваливался, попадая в мешок. От тяжести мешок затягивался и оставалось лишь его погрузить и везти к месту назначения. Также ловились волки, рыси и некоторые другие хищники. Травоядных брали загонами, причем основной расчет делался на детенышей. Они лучше приручались и выживали в неволе. Крупных хищных птиц – сипов, грифов, орлов - отлавливали у приманки сетями.
    Особой заслугой и достижением Неживова было то, что почти все дикие звери и птицы, даже такие редкие, как ирбис, размножались у него в неволе. Конечно, был и вред, ведь деятельность неугомонного зверолова  распространялась и на сборы птичьих яиц и на отлов таких редкостей, как снежный барс и тигры. Но тогда еще никто не говорил о необходимости сохранения животного мира, всем казалось, что их ресурсы неисчерпаемы, а что касается хищников, будь то зверь или птица, то считалось за благо их поголовное уничтожение. Плохо и то, что большинство неживовского материала уходило за границу (кое-что осталось и сохранилось до наших дней, например, бабочки в Томском университете).
   Читатель уже понял, что во всем этом хлопотном и нелегком деле не одна лишь корысть руководила Неживовым. О его неравнодушии к животным говорит и тот факт, что им был организован  собственный зоосад и музей природы, где были выставлены чучела, скелеты, коллекции насекомых, птичьих яиц и разные диковины, собранные за годы странствий по горам.  Доступ ко всем этим богатствам всегда был открыт для любого желающего, и сам хозяин совершенно бескорыстно  водил экскурсии, стараясь передать посетителям свою любовь к животным. К своим питомцам  он питал чувства, сходные с отеческими. Теперь, когда он обеспечил себе безбедную жизнь, он мог позволить себе дарить музеям кое-что из своих экспонатов просто так, безвозмездно и одно лишь мучило его: необразованность.  Не раз пожалел Неживов, что не разбирается в тонкостях зоологии, что не может поделиться тем, что знает, что видел и пережил за свою жизнь, богатую встречами с дикими животными. Ученые мужи не раз бессовестно пользовались этим, нередко присваивая себе  приоритет неживовских открытий. Особенно преуспевали в этом зарубежные энтомологи. Свысока поглядывая на необразованного русского мужика, они давали названия новым видам, забывая о человеке, открывшим их.
     К сожалению, сохранилось очень мало сведений об этом интересном человеке. Сам он никаких записей и дневников не вел, по крайней мере, автору этого очерка они неизвестны. Возможно,  за рубежом есть публикации, могущие пролить дополнительный свет на его деятельность. Наверняка где-нибудь в архивах сохранились документы о звероводческом хозяйстве Неживова. Так что тема эта еще далеко не исчерпана и ждет своих исследователей.
     Автора этого очерка долго мучил вопрос: что же стало с Неживовым и его хозяйством после революции. Наконец в Интернете попался материал, буквально повергнувший в шок. Вот выдержки из воспоминаний некоего П.С.Назарова, эмигранта, после Гражданской войны бежавшего из Туркестана в Китай, а затем на Запад:   
     «Город Нарын до войны и революции славился своей торговлей дикими зверями, которая была начата здесь человеком по фамилии Неживов, известном как русский Хагенбек. Он экспортировал отсюда в Германию целые караваны животных каждый год. Его дело стало большим, и он был богатым человеком. Он построил себе прекрасный дом, окруженный всевозможными клетками. Когда я видел это место в последний раз, все клетки были пусты за исключением одной, в которой сидел прекрасный снежный барс. Неживов подумывал о том, чтобы попытаться возобновить свое дело вопреки большевикам, но этому не суждено было сбыться. Еще до конца того же года, пять месяцев спустя, вся его семья, включая 12летнего мальчика, который показывал мне барса, и даже самое животное, были расстреляны большевиками, которые  послали карательную экспедицию, чтобы стереть это гнездо «буржуя». Из всего европейского населения Нарына только двое избежали этой судьбы – очень старые люди».
     Трудно ставить под сомнение рассказ очевидца, и все же хочется  надеяться, что ослепленный обидой и ненавистью, он преувеличил ужасы послереволюционной эпохи. Но факт остается: хозяйство Неживова перестало существовать, и, возможно лишь, что организованная  в советское время зообаза во Фрунзе стала отголоском дела, которое вел любознательный природовед и талантливый предприниматель.

                Первая дорога в Семиречье

Пассажиры автобуса «Усть-Каменогорск – Алматы» у поселка Джансугуров обращают внимание на полузаброшенную дорогу, уходящую в горы. Крутая, никогда не знавшая асфальта, что за дорога, куда ведет?
Похожий вопрос возник на одной из научных конференций в Алматы. Докладчик назвал перевал Гасфорта и оказалось, что почти никто из присутствующих не знает, где он находится.  Да, эта дорога, как и  перевал, почти забыты, а ведь каких-то 65лет тому назад это была основная дорога (автомобильная) из Сибири в Семиречье, известный с  XIX века Семипалатинский тракт, о чем свидетельствуют сохранившиеся вдоль него с 1871 года гранитные опоры телеграфной линии. В общем, это давняя история, непосредственно связанная и с Алматы, и со всем Семиречьем.
    События те происходили более полутора  века назад в 1847  -1850 годах. Русскими властями у северного подножья Джунгарского Ала-Тау основано укрепление Копальское, форпост для защиты казахов Большой Орды от набегов кокандцев из Заилийского края. История Копала тех лет связана с генерал-губернатором Западной Сибири Гасфортом.
    О  русском генерале немецкого происхождения Густаве Христафоровиче Гасфорте написано немало и прежде всего как о чудаковатом сумасброде, поставленном на высокий пост генерал-губернатора Западной Сибири, куда входила  и часть нынешнего Казахстана. Характеристика верная, но верно и то,  что Гасфорт тот  человек, во многом благодаря которому Россия присоединила  Заилийский край и основала множество городов и селений во главе с Верным – теперешним Алматы.  П. П. Семенов Тян-Шанский лично знавший генерала, писал в своих мемуарах: «…самой крупной его (Гасфорта) заслугой было занятие Заилийского края. Мечтой Гасфорта было прославиться в истории так, как это случилось с губернатором Восточной Сибири Муравьевым, заслугой которого стало присоединение Приморья, за что он получил титул «Графа Амурского».Почти то же пишет свидетель происходивших в те годы событий (и непосредственный участник некоторых из них) публицист и обозреватель  М.И. Венюков, сказавший, что основной причиной присоединения Семиречья к России послужило желание Гасфорта получить титул «Заилийского».  Действительно, занять край ему удалось в 1854 году с посылкой военного отряда Перемышльского, заложившего укрепление Заилийское,  несколько позже переименованное в Верный.
Воодушевленный успехом, в 1857 году Гасфорт посетил занятый край, лично наметив трассу дороги.  Впрочем, труда в этом не было, так как уже существовала конная тропа и проходила она через горы в Копал. А вот чтобы сделать её дорогой с колёсным движением пришлось потрудиться отряду солдат под командой основателя Копала подполковника Абакумова. «С киркой и топором в руках он принялся за устройство лучшего пути в Копал через одну из цепей Джунгарского Ала-Тау на перевале, получившем название Гасфортова», - продолжил свое описание сам проезжавший здесь П. Семёнов в книге «Путешествие в Тянь-Шань».  Это подтверждает и училищный инспектор П.Галицкий, проезжавший по дороге  несколько позже в 1867 году:
«Солдатики наши, устраивая эту дорогу, в течение трех лет, почти без всякого вознаграждения много потратили сил и трудов, чтобы пробить кайлой или взорвать порохом эти громадные гранитные твердыни».
Видимо, с легкой руки этого Галицкого алматинские краеведы, сами не бывавшие на этой дороге, расписали её самыми мрачными красками. Известный писатель-краевед Сергей Марков в книге о Чокане Валиханове  «Идущие к вершинам» писал: «Вот и узкое ущелье Кейсык-Ауз – преддверие Гасфортово перевала». Далее, говоря о трудностях перевала, он назвал его «гибельным». Другой алматинский краевед Николай Ивлев в книге «И оживают биографии», рассказывая о путешествии Чокана Валиханова, пишет:
 «…требовалось преодолеть тяжелый и небезопасный перевал …Дорога вошла в темное и мрачное ущелье. ...Слева и справа вздыбились скалы красноватого и бурого цвета. Они так высоки, что редко здесь видно солнце». Словом, по описаниям краеведов это страшный и опасный перевал. На самом деле и перевалом-то эту дорогу можно назвать лишь условно. Есть крутой подъем в гору, ранее преодолеваемый по логу, называвшемуся ущельем Кызык-аус (кривой рот). При остановках экипажа приходилось подкладывать под колеса камни, чтобы не укатиться и не разбиться.
Ботаник В. Липский, проезжавший по дороге  в 1909 году, пишет:
«Гасфортский перевал. На самом деле никакого перевала нет, а есть просто спуск с возвышенности на равнину, тянущуюся к озеру Балхаш. Спуск начинается на высоте 1400 метров. Лишь в двух-трех местах приходится ставить тормоза, где особенно круто. Дорога идет по узкому ущелью с ручьем, которое извивается  и состоит из сланца, легко разбивающегося на плитки, блестящие на солнце. Плиты украшены изречениями  и надписями фамилий проезжающих».
   Эта дорога существует и поныне, но не как главная трасса, а второстепенная, соединяющая поселок Джансугуров (бывший Абакумовский выселок) с Арасан-Копалом и собственно Копалом. Конечно, она расширена, покрыта гравием,  а вместо «страшной» дороги по логу Кызыл-Ауз проложены серпантины по склону. Пылят редкие грузовики и легковые «Жигули»,  путника все так же на пути встречает звонкое кудахтанье горных куропаток кекликов, но от столбов телеграфной линии, проложенной в 1872 году, кое-где чудом уцелели лишь гранитные опоры (удивительно, что до сих пор их не выкопал какой-нибудь хозяйственный мужичок, за что ему большое спасибо!). До Капал-Арасана 20 км. дорога идет знаменитой долиной Джунке. Это легендарная земля батыра Танеке (его могила находится рядом с дорогой)   и любимицы народа акына Сары Тастанбековой, прославившейся в айтысе с акыном Биржаном Кожагуловым и в свою очередь прославленной в опере «Биржан и Сара».

                Трагедия капитана Б. П. Кареева: орнитолога и востоковеда
       
В плеяде зоологов, изучавших фауну Семиречья, среди признанных корифеев особняком стоят имена непрофессионалов-любителей: военных, чиновников, учителей, внёсших свой вклад в биологическую науку. Скромные труженики–самоучки, они не жалели сил, здоровья и своего времени, помогая ученым, и остались в безвестности. Таких энтузиастов было немало в дореволюционном Верном, Пржевальске (Караколе), Джаркенте. Один из них – любитель орнитолог Борис Павлович Кареев.
      В самом конце XIX век в город Джаркент прибыл на службу молодой офицер из Петербурга. Блестяще образованный, он отличался не только многообразием интересов, но и своей фамилией: Кареев. По преданию основателем этого старинного дворянского рода, был в XIII веке сын золотоордынца Едигея Гирея (Кирея), принявший православие с именем Андрей. (Интересно, что одним из основателей казахского ханства считается султан, носящий такое же имя: Гирей. Возможно, он был из того же рода или даже потомком.) Впоследствии дворянский род Кареевых прославился большими заслугами перед Русью, а в XIX веке из него вышел выдающийся российский историк, философ и социолог Николай Иванович Кареев (1850-1930), с 1910 член-корреспондент Петербургской академии наук, с 1917 - член-корреспондент РАН и с 1929 года - почётный член АН СССР.
      Борис Павлович Кареев окончил кадетское училище в Пскове, затем Артиллерийское училище в Санкт-Петербурге, после чего был направлен на службу в Семиречье, а конкретно, в захолустный городок Джаркент. Деятельного подпоручика не устраивала одна лишь работа в полку. В 1899 году совместно с сослуживцами: С.Дмитриевым, ставшим впоследствии первым гляциологом в Казахстане, и Я.Корольковым, тоже небезизвестным пржевальским (каракольским) краеведом, он совершил научную экскурсию на одну из вершин Джунгарского Алатау для обследования ледников. Мало этого, увидев в Семиречье оригинальную, отличную от Европы орнитофауну, он продолжил свои наблюдения за птицами. Дело в том, что любительской орнитологией он увлёкся, ещё проживая в Пскове в 90-х годах, и к этому занятию его пристрастил очень известный в России орнитолог Н.А.Зарудный, с которым у Бориса Павловича завязалась крепкая дружба.
     Не чурался Кареев и светской жизни. Здесь, в Семиречье, будучи вхож в семью генерала от инфантерии Михаила Ефремовича Ионова - военного губернатора Семиреченской области в 1899-1907 года и наказного атамана Семиреченского казачьего войска, в 1900 году молодой офицер женился на его дочери Наталье. Подающего надежды офицера для повышения военного образования вскоре направили в Николаевскую Академию Генерального штаба в Петербурге. Теперь молодая семья зиму проводила в столице, на летние каникулы возвращаясь в Верный. И опять Борис Павлович не ограничился занятиями в Академии. Большое впечатление произвели на него рассказы его тестя, известного своими походами на Памир, благодаря которым эта обширная горная страна была присоединена к России. К любительским занятиям орнитологией прибавилось увлечение темой Восточного Туркестана. Став деятельным членом Средне-Азиатского отдела общества Востоковедения, он стал завсегдатаем научных библиотек и петербургских архивов.
В1904 году Б.П.Кареев, вернулся в Верный для командования ротой. «Выбор пункта был подсказан желанием быть поближе к Средней Азии и продолжать работы по ее изучению. Борис Павлович не прерывал связи со своими сочленами по отделу, выписывал через них книги, получал справки и делился своими научными впечатлениями. Работа у него кипела, он собрал интересный политический и военный материал по Памиру, сгруппировал множество сведений об Афганистане, и собирался приступить к созданию обширного труда об этой малоизвестной стране. В результате кропотливых и напряженных занятий появились его капитальные работы: «Краткий исторический опыт афганской границы» и «Библиография Афганистана» (написана совместно В.Ф.Гетце, Б.П.Кареевым и С.Д.Масловским-Мстиславским), чем заслужил уважение ученых специалистов и авторитет ориенталиста (востковеда). Не меньшим признанием он пользовался у орнитологов благодаря статье «Орнитологическая фауна Семиреченского края», в 1906 году написанной совместно с Зарудным. 
Перед Кареевым, продолжавшим службу в Семиречье, стояла перспектива блестящей служебной карьеры. В 1907 году он, поручик артиллерии, получил очередное звание капитана с направлением в Хабаровск с должностью начальника крепостной артиллерии. Всё было прекрасно, но случилось несчастье.  Дело в том, что Кареев, как и многие передовые люди того времени, не остался в стороне от революционных идей. Еще в Петербурге он вступил в партию эсеров. Истоки этого увлечения, ставшим роковым, следует искать в ближайшем окружении молодого офицера. И тут всплывает имя молодого ориенталиста и революционера С.Д.Мстиславского (псевдоним), одного из идеологов левых эсеров, последователя неоромантизма и «горной философии» Ницше. Сын выдающегося военного историка генерала Д.Ф.Масловского, принадлежавший к высшему военно-аристократическому кругу Санкт-Петербурга, он с гимназических и студенческих времён увлёкся Востоком, занялся антропологией и этнографией, принимал участие в 5 экспедициях в Среднюю Азию – тогдашний Туркестан, посетив восточную часть Бухарского эмирата и Памир. Его перу принадлежит целый ряд исследовательских работ этнографического и исторического характера. Назначенный заведующим библиотекой и музеем при Генеральном штабе, он познакомился с  молодым Кареевым, по складу характера и увлеченности, близким ему самому. Результатом дружбы стало не только активное участие обоих в работе «Среднеазиатского отдела» Общества востоковедения  и совместное написание статей, но  и то, что Борис Павлович заразился эсеровскими идеями.
В Верном Кареев наладил связь и продолжил сотрудничество с местной эсеровской организацией, что стало известно полиции. К этому времени его тесть - губернатор М.Ионов - ушёл в отставку, а на его место 28 июля 1907 года пришёл новый военный губернатор - Василий Иванович Покотило, генерал от кавалерии, известный своим крутым нравом и нетерпимостью к инакомыслящим. А причины для беспокойства у властей были и очень серьёзные. В Верном активизировалась революционно настроенная молодежь, появилась профсоюзная организация, начали действовать ячейки РСДРП и эсеров, проводились митинги, демонстрации, произошла забастовка рабочих предприятий. Толчком для принятия решительных мер стали революционные социалисты, которые в 1907 году, достав типографское оборудование, начали издавать нелегальную газету «Обстрел», печатавшую крамольные статьи с призывами к революционным действиям и даже террору. В конце августа последовали обыски и аресты членов этой группы, началось следствие и судебные разбирательства. При вступлении в должность, новый губернатор произнес речь, в которой были такие слова: «Беззаконник, кто бы он ни был, не встретит во мне защитника и покровителя потому только, что у него семь детей. Пусть он сам бережет своих семерых детей». Намёк был очевиден: у Кареева было трое детей и жена, беременная четвертым.
Накануне отъезда, когда уже были уложены чемоданы, к Карееву пришел друг с тайным известием, что у него готовится обыск и заводится «дело». Решение прищло спонтанно. 11 ноября 1907 года выстрелом из браунинга Кареев покончил с собой. Что заставило его пойти на этот шаг: кодекс чести русского офицера, стыд перед предстоящим судилищем или горечь от рухнувших надежд – неясно. Видимо, сказались эмоциональность и восприимчивость тонкой натуры. На взлёте оборвалась жизнь блестящего офицера и учёного.
 В последний путь Кареева провожал едва ли не весь город. Скорбили все, от людей высшего света и офицеров до простых солдат, любящих своего командира. Его друг Андрей Павлович Зенков (1863-1936) - известный семиреченский зодчий, строитель Кафедрального собора в Верном, украшающего Алматы и поныне, написал трогательное стихотворение, где были такие строки:
«Ты с жизнью покончил нежданно,
Но жить будешь в наших сердцах,
И память друзей постоянно
Оплакивать будет твой прах!»
       Одна маленькая, но трогательная деталь. В воспоминаниях дочери Б.П. Кареева Н.Б.Родионовой есть такие строки: «У меня хранится небольшой брелок – серебряный погон с надписью: «от стрелков 1 роты 23 С (стрелкового полка) 1905-1907 гг». Погончик этот стрелки подарили отцу на память перед его предполагавшимся отъездом в Хабаровск. Подумайте только, на копеечное солдатское жалование сделать такой подарок кое-что значило!»
Покотило после этого случая получил прозвище «Хан-генерал» и в должности губернатора прослужил недолго: всего год с небольшим, после чего был направлен в другое место.
Со смертью Кареева возникла  загадочная ошибка, жившая среди орнитологов более 100 лет.  Все эти годы орнитологи Казахстана, до сих пор использующие работы Кареева, были в неведении о настоящих обстоятельствах его смерти, причём,  известен он был под фамилией Кореев (так была написано в статье). Связано это еще и с тем, что в некрологе Зарудный, в духе христианской морали написал: «погиб в стычке с бандитами». В процессе работы над энциклопедией «Город Верный и Семиреченская область» автор этого очерка сразу догадался, что Кореев и Кареев это одно лицо. Примечательно, что орнитологи не сразу поверили в истинную историю смерти учёного любителя. Например, известный ташкентский орнитолог Митропольский посчитал мой рассказ нехорошей выдумкой, и мы даже поссорились. С другой стороны, ныне живущие прямые потомки не знали о том, что Борис Павлович увлекался изучением птиц и внес значительный вклад в орнитологию Казахстана.  Его правнучка Наталья Дмитриевна Кареева, ныне сотрудница Русского музея в Санкт-Петербурге, призналась: «А мы никак не могли понять, почему в числе семейных реликвий хранятся картинки с изображением птиц».
Заслужив плохую репутацию, и, чувствуя себя  в Семиречье неуверенно, Покотило подал прошение о переводе, и в октябре 1908 года был назначен губернатором Уральской области. К слову сказать, после раскрытия и ареста верненской подпольной революционной организации, никто из участников не получил тюремного срок (а ведь там были списки высших чинов Верного, приговоренных к убийству!). Всех опустили после судебного процесса (не сказалась ли на решении суда трагедия с Б.П.Кареевым?)
       Интересен и такой факт. Когда жена Кареева Наталья Михайловна с семьей и отцом (напомним, что это был бывший военный губернатор Семиреченской области) после революции вернулась в Верный, то советские власти не только не тронули их (а ведь проводились массовые расстрелы «бывших»), но и вернули вещи (даже личное оружие!), до этого принадлежавшие им, разрешили жить в принадлежавшей когда-то отцу даче. В Верном, ставшим Алма-Атой, до сих пор уважали (совершенно поразительное по тем временам дело!) бывшего губернатора, помнили и любили Бориса Павловича Кареева. Видимо, немаловажным было и то обстоятельство, что М.Е.Ионов, будучи губернатором, покровительствовал вдове врача Василия Фрунзе, оказывая финансовую поддержку, благодаря которой дети Фрунзе (в том числе Михаил, будущий командарм Красной Армии) смогли получить высшее образование в Петербурге. Кроме того, один из сыновей М.Е.Ионова служил командиром в частях Красной Армии, действовавших в Средней Азии (то есть под командованием М.Фрунзе).  Переписчицей служила в Туркестанских частях Красной Армии в 1920-е годы и дочь Б.П.Кареева – Наталья Борисовна, тогда же в восемнадцать лет вступившая в комсомол. Другой сын Александр Ионов, будучи атаманом казачества, возглавлял антибольшевистскую борьбу в Семиречье.

               Пристрастия верненского статистика

В конце ХIХ, начале ХХ века жил в Верном удивительный человек. Скромный чиновник средней руки, юрист по образованию. Звали его Владислав Ефимович Недзвецкий. На вид чудаковатый, бедно и как попало одетый, но одухотворенный и с блеском в глазах.  Писатели и философы столетиями бьются над извечным вопросом,  для чего рождается и  живет человек. Для Недзвецкого такого вопроса не существовало. Он жил и радовался, всем своим бытием доказывая, что появился на свет для того, чтобы увидеть, как прекрасно устроен божий мир. Стоило только выйти за околицу последней улицы: вокруг все зеленело, благоухало и цвело, а в траве, в кустах и даже в небе  что-то копошится, ползает, бегает и порхает. И все свободное время Владислав Ефимович проводил за городом, любуясь, удивляясь и собирая коллекции растений, бабочек и жуков для домашнего музея и для рассылки в различные научные организации.
    Не гнушался он и занятиями в саду, прослыв опытным и знающим садоводом и огородником. Его заметили, в 1901 году назначив заведующим складом сельхозорудий и семян и одновременно руководителем Статистического комитета. Это казенное заведение, наполненное цифрами и таблицами, Владислав Ефимович сумел превратить в живой организм. Получилось что-то среднее между музеем и научно-исследовательским институтом по изучению родного края. Вокруг него группировались  любознательные любители природы, а их в Верном было предостаточно. Военные, чиновники, гимназисты собирали коллекции растений, животных, минералы, вели дневники природы. Даже губернатор Г.А.Колпаковский живо интересовался наукой и, тайно завидуя приезжим ученым-путешественникам, сам коллекционировал птиц, минералы и искал в водах Иссык-Куля следы затонувших древних городов.
     С особым энтузиазмом Недзвецкий занимался пополнением экспонатов музея, созданным на общественных началах при  Статкомитете. Он и был его попечителем и заботливым хранителем вплоть до выхода на пенсию в 1918 году. Отовсюду он собирал экспонаты, переписывался с музеями и университетами, обменивался коллекциями, собирал научную литературу, хлопотал о строительстве специального здания для музея. К сожалению, это так и не удалось сделать; музей ютился в арендованном частном домишке, а в советское время долгое время занимал Кафедральный собор, что в городском парке.
    А музей собрался совсем неплохой. Достаточно сказать, что в основном на его зоологических коллекциях известный ученый В.Н.Шнитников  в 20-30-х годах написал несколько капитальных книг о животном мире Семиречья и Казахстана. Недзвецкого знали путешественники, ботаники и зоологи всей  России.
     Для пополнения коллекций музея Недзвецкий умудрялся на отпускаемые казной гроши организовывать самодеятельные экспедиции. В одну из таких поездок весной 1909 года собрались: он сам,   гидротехник, энтузиаст и краевед А.Н.Винокуров, ботаники любители В.В.Новопашенный, А.С.Махонин  и студент Лютек (история даже не сохранила его имя и отчество).
    Отправились на запад от Верного, в Чу-Илийские горы. Здесь, близ горы Анаркай, среди серых и рыжих щебнистых холмов все разбрелись, каждый по своему маршруту. Жарко грело апрельское солнце, глаза слепил блеск загорелых до черноты обломков скал. Мучала жажда, под ногами сухо звякал плитчатый щебень. Глаза устали от вида невзрачных кустиков боялыча и полыни. Лишь изредка алыми огоньками тут и там виднелись уже отцветшие тюльпаны. И вдруг, что это? Иван Лютек не верил своим глазам: на щебнистом сером склоне красовались зеленые кусты с ярко розовыми цветами. Выкопав несколько растений, студент бережно уложил их в гербарную папку.
    В лагере все долго и внимательно разглядывали цветы, но никто не знал, что это за растение. И это немудрено, ведь не меньше удивился  и Б.А.Федченко, известный петербургский ученый-ботаник, сын известного путешественника Алексея Федченко, изучая и описывая присланные посылкой сборы верненской флоры.
    Растение оказалось не только новым видом, но и из семейства бигониевых, ближайшие родственники которого обитают на юге Африки. Как считают ученые, это реликтовое растение одно из единичных представителей южной флоры, сохранившееся здесь с древнейших времен, когда еще до поднятия Гималаев, тропическая растительность заходила далеко на север.
    Удивленный и даже пораженный открытием, Б.А.Федченко дал новому растению имя недзвецкия семиреченская, отдав таким образом дань уважения и признательности скромному и бескорыстному рыцарю науки, бесконечно преданному Верному и Семиречью.
     Недзвецкия удивительно хороша: нежная зелень несколько одеревеневших ветвей высотой до 35 см украшена граммофончиками крупных ярко-розовых цветов, похожих на домашние вьюнки. Поразительно, как это нежное создание выживает на выжженных безжалостным солнцем, почти голых каменистых сопках, соседствуя с суровыми  и безликими эфемерами полупустынь. У зоологов и ботаников есть термин «эндемик», означающий, что данный вид обитает лишь в одной, строго ограниченной местности. Например, есть эндемики Алтая или Тянь-Шаня. Для недзвецкии даже определение «узколокальный эндемик» не отражает ограниченность его ареала (места произрастания), настолько он мал. Растение настолько декоративно и уникально, что вполне достойно стать символом Семиречья.
    После той, первой находки ученые ботаники долго и бесплодно искали недзвецкию и повторно нашли только в 1925 году. Оказалось, что это редчайшее растение существует буквально в считанных  экземплярах, и обитает на территории, не превышающей несколько квадратных километров. Так как нигде более в мире недзвецкия не растет, то понятно, что над ней всегда висит угроза исчезновения с лица земли. Ведь стоит несколько раз прогнать отару овец или табун лошадей, и краса алматинской флоры может быть навсегда потерянной. А как бы хотелось, чтобы этот раритет природы не исчез и радовал нас своей уникальностью!  Конечно, там надо бы создать хотя бы микрозаповедник; есть такие в Узбекистане – огороженные клочки земли. Но этого нет, и никто о недзвецкии не вспоминает. Утешает лишь то, что есть опыт выращивания этого прелестного цветка в ботанических садах, и можно надеяться на его культивирование в качестве декоративного растения. Останется ли недзвецкия в природе – это лежит на совести людей. Но как хотелось бы, чтобы она продолжала радовать нас как скромный символ непобедимости жизни на земле!
Царям и полководцам ставят бронзовые памятники-монументы. От В.Е.Недзвецкого не осталось даже фотографии, хотя он умер не так уж и давно: где-то в 20-х годах.  Он не сражался, не воевал, не был государственным деятелем и политиком и напрасно искать его имя в энциклопедиях. Зато навсегда осталось его имя в открытых им «произведениях природы» (Какие хорошие раньше бытовали слова и выражения!). А именем Недзвецкого названы и другие, не менее чудесные представители алматинской флоры: уникальная яблоня с красной мякотью плодов, остролодочник. Даже коммунисты, всюду навязывая имена своих подельников, не в силах были вытравить имя чудаковатого верненского чиновника, оставшееся в мировых названиях прославивших его растений.

              Загадки реки Весновки

Сейчас мало кто помнит, что до 1960-х годов алматинскую речку Весновку (Есентай) называли Поганкой. Более того, вплоть до 2000 года это название присутствует на картах и фигурирует в архивных документах. Слово обидное и непонятное, тем более что название «Весновка» дали еще первые русские поселенцы, с военным отрядом под командованием майора М.Перемышльского проведшие весну 1854 года берегах этой речушки.  Впрочем, не все так просто, и история эта достаточно запутанная. Дело в том, что Весновка и Поганка – это две разные речки. Поганка это самостоятельная речка (скорее ручей, судя по нынешней карте, носящий название Керен-Кулак), вытекающая из прилавков Поганого ущелья, что западнее Ремизовки. Весновка же предположительно могла служить одним из старых  русел Малой Алматинки. На памяти же верненцев первоначально это мог быть небольшой ручей.
Обогнув город с юга, Весновка меняет направление и далее течет на север. Слева и параллельно ей, в не менее глубоком русле-овраге, на встречу с ней струится Поганка. В створе улицы Кастекской (теперь Кожамкулова на уровне  улицы Мещанской (Кабанбай батыра) речки сливались и Весновка получала имя своей соседки. Позже, в 1950 -1960-е годы место слияния рек несколько раз переносилось выше, и в конце-концов Поганка была забрана в трубу, а русло ниже улицы Тимирязева засыпано.
В январе 1880 года при городской Управе Верного была создана комиссия по борьбе с ожидаемым весной мощным паводком на Малой Алматинке. Слова «сель» тогда не знали. Очень уж много снега выпало в горах в ту зиму. Ответственным в решении этого вопроса был поставлен областной архитектор Поль Гурдэ. Кто такой Гурдэ? Иноземец, специалист, приехавший из Франции. Но он неравнодушный человек, полюбивший край, ставшим ему родным (до самой смерти он прожил в России). Ко всему прочему он очень грамотный и толковый инженер. Вместо расчистки русла, как вначале предполагалось сделать, он, наоборот, распорядился еще более перегородить Алматинку, чтобы направить часть паводковой воды в Весновку. Здесь надо пояснить, что еще раньше, казаки для полива своих пашен, расположенных выше города, использовали воду Алматинки, для чего, прорыв канал, перепускали ее в Весновку, откуда она расходилась по арыкам.
      Мы не знаем, как прошла весна, но, видимо, наводнения не было. Возможно, разделившись на два потока, паводок не был силен. Эта схема сработала и во время сокрушительного селя 1921 года. По словам старожилов вначале сель, взломав непрочную дамбочку из насыпных валунов, по Алматинке ворвался в город, где и наделал бед, по Копальской (Кунаева) улице докатившись до самой  Ташкентской. В разгар стихии, в какой-то момент гигантский камень встал поперек русла, перегородив путь потоку и водяной вал, изменив направление, рванул в Весновку. Русло ее оказалось более вместительным, нежели Алматинки, хотя и здесь сель наделал бед (и здесь были жертвы), но гораздо меньше уже в силу малой населенности этого района. Кстати скажем, что именно мощное русло Весновки дает повод сделать предположение, что здесь когда-то протекала сама Малая Алматинка. Крохотная речушка, какой была Весновка, сама не смогла бы его прорыть. Как известно, город Алматы расположен на конусе выноса горных пород. Во время селей, выбрасывая скальные обломки, гальку и песок и перегораживая их отложениями себе путь, река строила этот самый конус и при этом постоянно меняла свое русло. Поэтому их было много. Существовала догадка, что одно из старых русел Малой Алматинки проходило на месте Копальской улицы, почему туда поток и пошел. И у Весновки-Поганки было несколько русел. Одно из них было заметно в 1940-1950-е годы в створе улицы Муратбаева (тогда она называлась Гончарной). Я хорошо помню проходивший здесь овраг (кое-где он и сейчас еще заметен ниже улицы Толе би), по берегам которого на санках и лыжах лихо скатывались мальчишки и девчонки, а улица Гоголя, тогда мощеная булыжником, делала глубокий нырок. О том, что по руслу Весновки текла настоящая речка, еще в  XIX веке напоминали целые цепочки старинных курганов, позже снесенных строительством. Как известно, древние степняки-кочевники  любили ставить свои усыпальницы вдоль берегов рек. 
Такова история, а для меня Поганка-Весновка была речкой моего детства. Когда в 1937 году наша семья переезжала  в Алма-Ату из Семипалатинска, отец все говорил: «Там, рядом с Поганкой будем жить». Сам я был мал, а моя старшая сестра Леля все удивлялась: что это за гриб такой знаменитый? Наверное, очень какой-то большой. А это оказалась речка, и совсем не большая, почти ручей.
Но для меня, как и для всех мальчишек, Поганка была наилучшим местом для игр и забав. Мы не обращали внимания на цвет воды и купались в ней с утра до вечера. Летом, в жару воду забирали на полив, и речушка мелела - впору курице пешком перейти. Тогда мы строили из камней запруду, благо округлыми  валунами-голышами было усеяно все русло.
Вода шумит, водопадом перекатываясь через плотину, а в пруду глубина уже по пояс. Вода теплая, но бурая от ила, да мы и сами такого же глинисто-коричневого цвета то ли от солнца, то ли от грязи.
Родители, отпуская нас на Поганку, были спокойны, зная, что ничего с нами случиться не может, а главное - утонуть никак нельзя.
В годы войны на берегах Поганки садили огороды, а мы, мальчишки, в обрывистых глиняных берегах рыли пещеры, называя их то по-военному «штабами», то укрытием для разбойников Али-Бабы, где они прятали свои сокровища.
Даже зимой, когда воду сковывало льдом, притягивала к себе Поганка. По ноздреватому льду катались на коньках, а с берегов скатывались на лыжах и санках. Зимой в Поганке воды было совсем мало, подо льдом струился лишь ручеек, так что и провалиться было не опасно.

             К подножью Властелина духов

Имя Готфрида Мерцбахера – альпиниста и путешественника – малоизвестно у себя на родине, в Германии, но достаточно хорошо знакомо исследователям и альпинистам Казахстана. И связано оно с самой легендарной горой горной системы Тянь-Шань – Хан-Тенгри – Властелином неба, как называли ее китайцы и казахи, и Хан-Тоо – Кровавая гора, как называют ее киргизы. К сожалению, об этом исследователе мало знают простые казахстанцы. Журнал «WorldDiscoveryKazakhstan» решил восполнить этот пробел и рассказать на своих страницах историю одного удивительного открытия.
Тысячи заоблачных пиков возглавляют цепи тянь-шанских хребтов, но Хан-Тенгри - особая гора, неизменно обращающая на себя внимание. Ее остроконечный пик виден за сотню километров. Впервые наблюдая ее из знойной Илийской долины, не веришь, что это гора, а не облако, повисшее в синем небе. Она будто парит в безбрежном океане воздуха, резко возвышаясь над цепью остальных вершин хребта Сары-Джаз, тянущегося длинным белоснежным гребнем.
Каждый, кто видел Хан-Тенгри хотя бы издали, кроме удивления испытывал чувство восхищения и даже какого-то мистического благоговения перед этим чудом природы. Самодеятельный писатель П.Краснов, казачий офицер, в начале XX века служивший в Семиречье (г. Джаркент), тот самый белый генерал, что в гражданскую войну воевал против большевиков, написал роман «Амазонка пустыни», где действие происходило как раз вблизи легендарной горы. Автор несколько раз обращает взор к Властелину Духов, называя его то «Троном богов», то «Подножьем божьего трона», и каждый раз передает волнение, будто речь идет о святыне.
Первым европейским ученым, увидевшим Хан-Тенгри, был П.П. Семенов. В 1857 году, поднявшись по ущелью реки Каркары на вершину Терскея, он был поражен открывшимся видом Центрального Тянь-Шаня. Восторженный по натуре, а тогда еще совсем молодой, он написал в мемуарах:
«Когда же мы добрались около часа пополудни к вершине горного прохода, то были ослеплены неожиданным зрелищем. Прямо на юг от нас возвышался самый величественный из когда-либо виденных мной горных хребтов. Он весь, сверху донизу состоял из снежных исполинов, которых я направо и налево от себя мог насчитать не менее тридцати. Весь этот хребет вместе со всеми промежутками между горными вершинами, был покрыт нигде не прерывающейся пеленой вечного снега. Как раз посредине этих исполинов возвышалась одна, резко между ними отделяющаяся по своей колоссальной высоте, белоснежная остроконечная пирамида, которая казалась с высоты перевала превосходящей высоту остальных вершин вдвое. И, действительно, так как вершина Хан-Тенгри оказалась, по позднейшим измерениям, около 7000 метров абсолютной высоты, то относительная ее высота над горным перевалом составляла 3500 метров, между тем как высота остальных горных вершин над перевалом не превышала 2000 метров. Небо было со всех сторон совершенно безоблачно, и только над Хан-Тенгри заметна была небольшая тучка, легким венцом окружавшая ослепительную своей белизной горную пирамиду немного ниже ее вершины…»
Разглядывая грандиозную панораму, Семенов решил, что Хан-Тенгри находится в единой цепи гор, стоящих перед ним. На самом деле это иллюзия. Три мощных хребта – Адыртор, Сары-Джаз и Тенгри-Таг, накладываясь один на другой, создают видимость единого гребня. Это была роковая ошибка, и целый ряд путешественников, побывавших здесь в последующие годы, думали так же, и потому экспедиции, пытаясь пробиться к заветной вершине, одна за другой терпели неудачу, в буквальном смысле слова упираясь в заснеженные стены, надежно охраняющие подступы к заветной горе.
Одна за другой изучались, наносились на карту неизвестные ранее области и районы Средней Азии и Казахстана, и лишь горный узел вокруг Хан-Тенгри продолжал оставаться белым пятном. Трудности освоения этого района связаны не только с большой высотой и изрезанностью рельефа, но и с особенностями суровых климатических условий: крайне неустойчивой погодой, высоким снежным покровом, неожиданными вторжениями холодных масс с ветрами и штормами, несущими обильные снегопады, резкими перепадами температур, лавинами и разреженностью воздуха. Чтобы работать в таких условиях, необходима не только хорошая физическая подготовка, но и опыт хождения в горах и более того, владение техникой альпинизма. Всего этого не хватало исследователям тех лет. Альпинизм конца XIX - начала XX веков только делал первые шаги, развивался в основном в Альпах и почти не имел опыта высокогорных восхождений.
Ничем не могли помочь исследователям и ученым и местные жители. Постоянно видя перед собой грозную вершину, киргизы с почтением и даже страхом относились к горе, которая на заходе солнца горела багровым светом так, будто алые потоки крови струятся по ее склонам (именно отсюда пошло киргизское название). Ее не зря называли кровавой горой: как позже выяснилось, она сложена мраморизованными породами розового цвета. Для аборигенов она была недоступна как небо, как звезда, и горе тому, кто попытался бы замахнуться на нее!
Поэтому неудивительно, что распутывание этого сложнейшего горного узла шло несколько десятилетий. С невероятными усилиями, по крохам добывались новые сведения. Одни только подходы к горе искали с 1869 по 1903 год. Распутывание хитросплетений хребтов продолжалось до 1930-го, окончательная же ясность появилась лишь в 1943 году, когда было сделано последнее крупное открытие: найден пик Победы, превышающий по высоте самого Повелителя неба Хан-Тенгри.
Здесь же речь пойдет о первом этапе исследований – поиске путей подхода к горному узлу, являющемуся высочайшим поднятием хребтов Тянь-Шаня.
В 1886 году по инициативе Российского Географического общества и лично П.П. Семенова Тянь-Шанского и И.В. Мушкетова в районе перевала Музарт и Баянкола работала экспедиция горного инженера И. Игнатьева. Опытный путешественник и горовосходитель И.В. Игнатьев уже имел опыт работы в горах Алтая. Здесь перед ним стояла задача разобраться в системе сложного горного узла, выяснить расположение хребтов Терскея и его связь с восточным продолжением на китайской территории, где находится знаменитый и очень важный стратегический объект – перевал Музарт.
Выйдя из Пржевальска, экспедиция двигалась маршрутом, впоследствии ставшим традиционным для всех русских путешественников: через перевал Тургень – Аксу в долину Сарыджаза, истоки которого начинаются с ледника, названного Семеновым-Тянь-Шанским «ледяным морем». Вполне логично было решение Игнатьева дать леднику имя его первооткрывателя Семенова.
Исследуя окрестности, к югу от этого ледника путешественники обнаружили другой, параллельно текущий ледник, получивший имя другого первопроходца, много сделавшего для изучения гор Средней Азии, - геолога И.В. Мушкетова.
Сделав вывод, что оба ледника стекают с вершины Хан-Тенгри (что было грубой ошибкой), экспедиция на этом закончила свою работу.
Следующими путешественниками, побывавшими в верховьях Сарыджаза, были венгерские ученые-натуралисты Альмаси и доктор Штуммер-Трауенфельс, в 1889 году проведшие вблизи Хан-Тенгри два месяца и собравшие зоологический и этнографический материалы. Перед ними не стояла задача проникнуть к подножию вершины. Эту цель в 1900 году преследовали другие иностранцы, а именно австрийские альпинисты князь Боргезе и доктор Броккерель, рассчитывавшие на опыт шедшего с ними прославленного асса горовосхождений швейцарского проводника Цурбригена, в 1896 году покорившего высочайшую вершину Южной Америки Аконкагуа (почти 7000 метров над уровнем моря). Больше того, в их амбициозные планы входило восхождение на высшую точку Тянь-Шаня. Они правильно рассчитали, что искать пути подхода надо южнее, чем это делали их предшественники. Поднявшись на хребет Сарыджаз, они увидели глубокую долину с вползающим в нее ледником. Это была северная ветвь ледника Иныльчек. «Вершина где-то в верховьях», - догадался Боргезе. Но уже первые метры пути по леднику показали невозможность продвижения по нему с лошадьми. Носильщиков у путешественников не было, киргизы идти пешком отказались. Чтобы хоть как-то сгладить горечь поражения, путники поднялись на ближайшую вершину, чтобы хотя бы увидеть Хан-Тенгри, но вместо него их глазам предстала другая, южная ветвь ледника. На этом экспедиция и закончилась: на большее у альпинистов не хватило ни времени, ни сил. Но и это было большим достижением: наука узнала о существовании ледников Иныльчек.
Через два года, в 1902 году в район Хан-Тенгри направились сразу две экспедиции: профессора ботаники из Томска В.В. Сапожникова и немецкого географа и альпиниста Г. Мерцбахера. В. Сапожников не ставил перед собой задачу разгадывать узел Хан-Тенгри, но определил его высоту. Известный исследователь Алтая отличался тщательностью в проведении работ и имел большой опыт измерения высот вершин. Он и на этот раз оказался верен себе: измеренная им с перевала Ашутер высота Хан-Тенгри оказалась равной 6950 метров, что отличается от ныне принятой (6995-7010 м) не более, чем на 50 метров.
Напротив, у профессора Мерцбахера едва ли не на первом месте стояла спортивная цель восхождения на вершину (вместе с тем, по заданию ученых он проводил сбор фаунистического, флористического и геологического материалов). Немец был дерзок и тщеславен. Покоритель Повелителя Духов? А почему бы и нет, ведь он не был новичком в горах и уже бывал на подобных высотах в Каракоруме. Да, ему было 60 лет, но он еще был крепок физически, у него большой опыт восхождений в родных Доломитовых Альпах, близ которых он вырос (родился 9 декабря 1843 года в городке Бауэрсуорфе в Германии), на Кавказе, где он бывал в 1891-1892 годах, в горах Ирака, Южной Америки, в Кашмире (Индия). Когда-то, будучи владельцем лавки, он променял денежную профессию купца на романтичную, но полную опасностей и лишений, жизнь географа, путешественника и альпиниста.
В 1892 году он впервые побывал в Семиречье, увидел Хан-Тенгри. Тянь-Шань покорил его. Тогда же он загорелся, поставив перед собой немыслимую задачу - покорить легендарную гору. Но вначале надо было еще найти путь к вершине. Мерцбахер пренебрег опытом Цурбригена и Боргезе и самонадеянно решил идти своим путем из верховьев реки Баянкол, откуда Хан-Тенгри отчетливо виден. Здесь создается полная иллюзия, что истоки реки находятся у подножья горы.
Выехав из Мюнхена, в конце июня экспедиция прибыла в Пржевальск и, проследовав через перевал Санташ, 7 июля была уже в поселке Охотничьем (ныне Нарынкол), ставшем базой путешественников. Сформировав конный транспорт и наняв проводника, караван из более чем 100 лошадей по хорошей тропе двинулся к урочищу Джар-Кулак, откуда через 13 км подошел к краю ледниковых массивов. Перед альпинистами возвышалась гигантская заснеженная стена, закрывшая весь вид впереди. Хан-Тенгри где-то за ней! Мерцбахер вместе со своими спутниками-альпинистами бросился ее штурмовать. В разрывах ледяного покрова горы виднелись выходы светло-желтого мрамора, Мерцбахер так и назвал вершину - Мраморная стена. Но вовсе не скалы оказались главным препятствием. Альпинисты столкнулись с совершенно новым для себя явлением: глубокий снег, покрывающий склоны, был сыпуч как сухой песок. Проваливаясь, он растекался и, не уминался под ногами, сильно затруднял движение. Ноги не имели опоры, и ходьба по такому зыбучему снегу выматывала все силы.
Как позже выяснили исследователи, загадка сыпучести снега на больших высотах Центрального Тянь-Шаня объясняется двумя факторами: морозами, не знающими оттепелей и сухостью воздуха из-за близости пустынь Западного Китая. Останавливаясь, чтобы отдышаться, путники с надеждой всматривались вперед, но заснеженные склоны уходили все выше и выше, закрывая собой вид на юг. И напрасно Мерцбахер метался, меняя курс, в надежде хоть где-то достичь гребня: высота хребта (5800-6400 м) оказалась альпинистам не под силу. А ведь стоило им преодолеть еще 300-500 метров и они увидели бы Хан-Тенгри во всей его красе.
Лишь 46 лет спустя, в 1948 году экспедиция известного ученого и альпиниста А. Летавета достигла гребня Мраморной Стены, и перед ее участниками открылась та картина, которую так и не смог увидеть немецкой альпинист.
«Достаточно подойти к краю площади, и на юг открывается вид, незабываемый по своей грандиозности. Прямо перед глазами, видимый от основания до вершины, поднимается Хан-Тенгри. Его изящные контуры парят над окружающим пейзажем. Трудно отделаться от мысли, что это гора, а не архитектурное  сооружение. Обычное сравнение с пирамидой примитивно и недостаточно. Настолько это творение природы красивее и грандиознее, можно сказать – даже воздушнее, чем грузное создание древнеегипетской архитектуры. Каждая грань его своеобразна и по-своему прекрасна. Одна – это сплошной, снизу до верху срез нежно-розового, как бы теплого, мрамора, другая – ледяная стена с выходами темных, мраморных скал. С правой стороны виднеется часть белоснежной юго-западной грани. У подножья пика течет, как река, ледник Северный Иныльчек.                (Д.И.Затуловский. «Среди снегов и скал»).
Ничего этого не увидел Г.Мерцбахер и его спутники. Убедившись в тщетности попыток преодолеть Мраморную Стену, он решил попытать счастья из долины Сарыджаза, над которой Хан-Тенгри красуется точно так же, как и над Баянколом. Но каково же было удивление и разочарование путешественника, когда, взойдя на одну из вершин в верховьях ледника Семенова, он увидел все тот же ледниковый цирк Баянкола с возвышающейся над ним Мраморной Стеной. «Надо брать правее», - резонно решил он, перейдя на соседний ледник Мушкетова, расположенный южнее. И опять совершил все ту же, непростительную для опытного горовосходителя ошибку, выбрав гору на северном гребне, а не на южном, откуда он мог бы увидеть желанную вершину. А так, будто злой рок преследовал альпинистов или злые духи гор не хотели выдавать свою тайну. Непостижимым образом Хан-Тенгри опять ускользнул от взора путешественников. К неудаче чуть было не прибавилась катастрофа. Уже под самой макушкой одной из вершин четырех альпинистов смела снежная лавина; пролетев метров 200, они спаслись только чудом, случайно попав в ледниковую трещину. Напуганные спутники Мерцбахера отказались идти дальше, а ведь от разгадки тайны Хан-Тенгри их отделяли всего каких-то две сотни метров. Надвигалась осень, в горах ранняя зима, и Мерцбахер через Музартский перевал ушел на зимовку в теплый Кашгар.
На следующий год Мерцбахер наконец-то внял голосу разума, правильно рассудив, что Хан-Тенгри надо искать в долине Иныльчек, которую уже разведали три года назад Боргезе и его спутники.
С величайшим трудом, вырубая ступени во льду, экспедиция поднялась на перевал Тюз, ведущий через хребет Сарыджаз в долину Иныльчек. Путники увидели грандиозную панораму. Прямо перед ними стояла гигантская гора со свисающими языками ледников, скалами и полосами осыпей, пятнами зелени и клочками елового леса у подножья. А на дне долины лежала серая лента галечников с извивающейся по ним лентой реки и выползающим слева гигантским ледником. Двигаясь по долине, экспедиция вскоре подошла к развилке ущелья. Как оказалось, ледников было два: северная и южная ветвь с обеих сторон огибали гигантский хребет (в Советское время он был назван хребтом Сталина, а позже переименован и получил название Тенгри-Таг).
По какому идти? Вполне логично Мерцбахер выбрал северное ущелье (ведь гора до сих пор наблюдалась только с севера). Лошадей пришлось оставить, так как корма впереди для них не было. Всюду простиралось море камня, скал и льда.
Чувствуя, что разгадка близка, Мерцбахер готов был торжествовать. Но не тут-то было. Фатальное невезение продолжало преследовать его. Пройдя совсем немного, караван уперся в озеро, полностью перекрывающее ущелье. Прекрасное и одновременно зловещее, оно блистало холодной красотой. Белыми лебедями по зеленоватой воде плавали ледяные айсберги, отколовшиеся от края наползающего ледника. Некоторые из них были высотой с трехэтажный дом. По сторонам вздымались отвесные кручи неприступных черных скал, пройти по которым, чтобы обойти озеро, было совершенно невозможно. Неужели опять крах? Мерцбахер взошел на ближайшую вершину, и ему наконец-то повезло: он увидел Хан-Тенгри, но вовсе не у северного склона ущелья, как ожидал, а у южного, что было полной для него неожиданностью. «Значит, к горе можно подойти и по южной ветви ледника», - понял путешественник.
Надо было торопиться, запасы продовольствия кончались. Опять началась тяжелая работа с преодолением каменных завалов, ледовых трещин и озер талой воды. Пройдя полтора десятка километров, голодные носильщики встали, отказываясь идти дальше. Но не отступать же, когда цель близка! Взяв с собой двух тирольских проводников, Мерцбахер в быстром темпе и налегке продолжил путь. Постепенно на смену каменному чехлу, покрывающему поверхность ледника, пришли сплошные снежные поля, бесконечно тянущиеся все дальше и дальше. Пять часов, напрягая все силы, шли путники.
Когда-то в начале XIX века точно так же искали подходы к Белухе, высочайшей вершине Алтая. Путешественник А. Бунге, двигаясь по долине Катуни, не дошел каких-то нескольких сот метров, чтобы увидеть перед собой грандиозную гору. Помешала разлившаяся в половодье река, а боковой отрог хребта закрывал видимость. Теперь, спустя более чем 70 лет, Мерцбахер шел по леднику, а изгибы ущелья и борта склонов закрывали перспективу. Спутники уже изнемогали и требовали повернуть назад. Начинался снегопад. Еще немного и видимость будет совсем нулевой. Еще один изгиб ущелья… Изнемогающие путники обогнули очередной скальный выступ и их глазам предстала вся гигантская гора от подножья до верхушки.
Сразу стала понятна загадка Хан-Тенгри и причина того, что гору так долго искали. Она стояла в отдельном хребте, разделяющем ветви ледника и не принадлежала ни верховьям Баянкола, ни Сарыджаза, где ее прежде пытались обнаружить. Она также не являлась узловой вершиной, как думали ранее. Роль узловой вершины, где по его мнению сходились хребты, Мерцбахер отвел вершине, названной им пиком Николая Михайловича, имея в виду великого князя Романова, известного покровителя наук в России.
Мерцбахер до того, как сплошняком повалил снег, успел сделать фотографии, ставшие потом знаменитыми и составил схему хребтов, которой долго пользовались географы и путешественники. Несмотря на ее неточность, Мерцбахера по праву считают первооткрывателем местоположения Хан-Тенгри, разрешившим главную загадку горы.
От мысли покорить Властителя Духов Мерцбахер отказался еще после неудачной попытки взойти на Мраморную стену, позже сказав в отчете экспедиции:
«Я вскоре убедился, что высокие вершины Тянь-Шаня - неподходящее место для удовлетворения альпинистского увлечения». Другой участник экспедиции, Костнер, выразился еще более определенно: «Вероятность восхождения на Хан-Тенгри не больше 5 процентов. Я и сегодня имею мужество утверждать, что считаю эту вершину недоступной».
Схему Мерцбахера поправляли в 30-е и 40-е годы прошлого века, и уточнение продолжается до сих пор. Выяснилось, что никакой узловой вершины нет, а есть меридианальный хребет (он так и назван, и идет с юга на север), единственный в своем роде, идущий поперек всех остальных хребтов Центрального Тянь-Шаня.
Что касается пика Николая Михайловича, то с ним связана целая история. 1 февраля 1924 года вышло постановление Советского правительства о запрещении географических и прочих наименований в честь царских особ и их чиновников. Так пик Кауфмана на Памире, названный в честь первого губернатора Туркестанского края, стал пиком Ленина. Какое-то время наименование «пик Николая Михайловича» сохранялось. Географы сделали вид, что вершина названа в честь путешественника Пржевальского, имеющего то же имя и отчество. Позже, когда разобрались, пик переименовали, назвав «100 лет ВГО» (Всесоюзное географическое общество, хотя на самом деле правильное его название «Императорское Российское географическое общество»). Интересно, что часть альпинистов считает, что такой горы вообще нет, так как она и есть - главная макушка Мраморной Стены, то есть это одна и та же вершина.
Г. Мерцбахер хотя и приезжал еще раз в 1907 году на Тянь-Шань, но работал в Китае, и в районе Хан-Тенгри больше так и не был. За труды во благо науки Русское Географическое общество в 1908 году вручило Г. Мерцбахеру золотую медаль имени П.П. Семенова - Тянь-Шанского. Умер Мерцбахер в апреле 1926 года в возрасте 83 лет.

              На перекладных

Как передвигались, как добирались до Верного (ныне Алматы) наши прабабушки и прадедушки сто лет назад? Испокон веков основным транспортом служили лошади. Если механическому транспорту не исполнилось и двести лет (пароходы, паровозы, гораздо позже автотранспорт), то лошадиному транспорту, наверное, не одна тысяча лет. Но вот уже в России провели транссибирскую железнодорожную магистраль (конец XIX века), а лошадки все так же исправно перевозили грузы и пассажиров.  Вспомним, что железная дорога до Алма-Аты (Турксиб) была проложена лишь в 1930 году. До этого Алма-Ата была «глухомань» и добирались сюда только на лошадках (автомобиль только-только входил в обиход, а дорог для него не было). Еще со времен Пушкина сколько песен сложено о ямщиках, сколько раз поэты и писатели обращались к этой теме! «Станционный смотритель», «Птица-тройка»…  Сколько копий сломано на этой теме! Одни ругали, другие восхищались. Из города в город добирались «на перекладных». Понятие это, вероятнее всего, возникло от необходимости перекладывать вещи из одной повозки в другую. Проехав 20-30 верст от одной станции (почтового пикета) до другого, пассажир должен был пересаживаться в другой экипаж (лошади ведь тоже уставали). Существовало еще другое название передвижения по просторам Российской империи: «На почтовых». Вместе с пассажирами перевозилась и почта.
В деле прогресса Семиречье (нынешняя Алматинская область, с частью Восточно-Казахстанской и востоком нынешней Киргизии) явно отставала от других областей и губерний. Отсутствие железнодорожного сообщения было самой большой проблемой Верного и всего Семиречья. С ближайшей станцией железной дороги Кабул-Сай близТашкентом и ближайшей пароходной пристанью в  Семипалатинске  в начале ХХ века Семиречье соединялось лишь гужевым транспортом.
По-разному оценивали налаженное транспортное сообщение в России. Явно, к концу XIX века оно было анахронизмом, однако, во многих случаях единственно возможным. Находились и такие путешественники, что восхищались чисто российским способом передвижения. Например, американский журналист Джон Кеннан в 1890-е годы писал:
«Пожалуй, в целом мире не найдется другого так хорошо и широко организованного способа доставки пассажиров на лошадях, как казенная почта в России. От южной оконечности Камчатки до самой отдаленной деревушки в Финляндии, от замерзших, обвеянных вечными бурями берегов Ледовитого океана до знойной песчаной пустыни Средней Азии вся империя покрыта широкой сетью почтовых дорог. Вы можете уложить свой чемодан в Нижнем Новгороде, взять из почтовой конторы подорожную, и можете ехать в Петропавловск (Камчатка), хоть за 7.000 верст, с полной уверенностью, что на всем этом огромном протяжении вас будут ждать лошади, олени, собаки, готовые везти вас день и ночь к месту вашего назначения. Надо помнить, однако, что русский почтовый тракт совсем не то, что почтовая дорога в старой Англии, и что русская лошадиная почта нисколько не похожа ни на наш «pony express», ни на лошадиную почту в других странах. Характерная черта западноевропейской почты — это почтовая карета или дилижанс, который выходит из определенного места в один и тот же определенный час, подчиняясь заранее установленному распределению времени. Вот этого-то и нет в России. Перевозка почты там не совпадает с перевозкой пассажиров, и вообще, точного соблюдения времени там не существует, кроме как на железных дорогах. Вы не обязаны ждать часа отправления дилижанса, выезжать, когда он отходит, и останавливаться, когда он остановится, не считаясь с вашим здоровьем, настроением и удобствами. Вы можете ехать в собственном экипаже или санях, запряженных почтовыми лошадьми. Вы можете ехать со скоростью 175 верст в 24 часа или же 24 версты в 175 часов, — это зависит только от вас. Вы можете останавливаться, где хотите, когда хотите и на сколько хотите времени; а когда вам захочется опять ехать, вам стоит только велеть запрягать — и вам подадут ваш экипаж. Куда бы вы ни ехали и в какой бы части империи ни находились — везде одно и то же. Пошлите свою подорожную на ближайшую почтовую станцию, и через час вы будете ехать со скоростью 10 верст в час, находя на каждой станции свежую смену лошадей».
Хорошо рассказывает о езде «на перекладных» и П.Краснов (блестящий офицер, впоследствии один из руководителей белого движения в России), сам проехавший от Кабул-Сая до Верного в 1911 году:
«По всему Туркестану,  по Семиречью, по всей Сибири, по всей необъятной России, широкой сетью раскинута казенная почтовая гоньба. Эта почта сдается с торгов по участкам вольным предпринимателям. Кто берет себе несколько, кто два, три. Каждый хозяин сообразно с числом станций держит определенное положением число лошадей, почтовых телег и ямщиков. Расстояние между станциями около двадцати верст. Но, конечно, есть перегоны и больше, есть и меньше. В сухое время года двадцативерстный перегон делают обыкновенно в один час. На каждом перегоне перепрягают лошадей, а при перемене хозяина меняют и телеги, почта перекладывается в повозку нового хозяина, отчего и езда носит название «на перекладных». Там, где меняют только лошадей – задержка маленькая – 5-10 минут, здесь перепрягают быстро и – «Айда, пошел!». Там, где приходится менять телеги, там почта задерживается на полчаса и больше, пока не перебросят все тяжелые баулы».
А вот что написал один из чиновников Верного (школьный инспектор) П. Румянцев в начале XX века:
 «…русские пока принесли сюда способ передвижения, устаревший, примерно, на столетие. Попадая на Семиреченский почтовый тракт, вы сразу переноситесь в гоголевские времена. Тянутся бесконечные обозы, скачут почтовые тройки. Проезжающие делятся на ранги: по частной надобности, по казённой надобности, по Высочайшему повелению, и все они сражаются со станционными старостами за право получить лошадей. Понятно, что колёсное сообщение не могло вытеснить ходящих здесь с незапамятных времён караванов. Вы видите, как по той же почтовой дороге передвигаются вереницы мерно покачивающихся верблюдов, предводимых маленькими осликами-поводырями».
Более-менее нормальное движение возможно было только в летнее время и зимой, когда устанавливался санный путь. Тогда расстояние между Верным и Ташкентом, равное 776 верстам (828 км), обозы проходили в 17–20 дней, а до Семипалатинска – 995 верст (1062 км) – в 20–23 дня. Был еще и частный извоз, когда пассажиром нанималась подвода с возчиком, но тогда скорость была еще медленнее, так как лошадям и возчику ночью надо было отдыхать.  Зимой же и такая скорость была не всегда возможна, т.к. санный путь устанавливался не одновременно и не повсеместно и часто сани заменялись телегой. Весной же и осенью, во время распутицы, почтовый тракт Ташкент–Верный–Семипалатинск представлял большие неудобства для проезда, т.к. искусственное покрытие полотна дороги почти всегда отсутствовало. Бывало, застревали и сидели на месте по неделе. Как ни странно, едва ли не самый плохой участок дороги был от окраины Верного до станции Каскеленской из-за топких болотистых низин, в которых тонули повозки. В 1884 году дорогу перенесли ближе к горам, построив Каргалинский или Аксайский тракт (в пределах нынешнего города улица Джандосова, а ведь еще в 50-60-е годы прошлого столетия этот участок горожане так и называли Каргалинским трактом), но в землетрясение 1887 года его замыло селевыми потоками. Мосты снесло, а полотно заилилось отложением камней и грязи слоем более аршина (70см).
На почтовых лошадях, даже при усиленной запряжке и обыкновенном багаже, на проезд дистанции в 20–30 верст требовался нередко целый день, ночью же езда часто была совершенно невозможна или сопряжена с риском завязнуть до утра в грязи в нескольких верстах от станции. Обозы в плохую погоду шли 40–60 дней, случалось же, что и не доходили до места. Возчики, будучи не в силах преодолеть все трудности пути, нередко бросали кладь где-либо на дороге, предпочитая подвергнуться денежной ответственности перед товароотправителем или транспортной конторой.   
С 1893 года существовало отделение петербургской транспортной фирмы «Надежда» по перевозке грузов по области. Контора имела постоялые дворы на дорогах, обзавелась своими кузницами для ремонтов, содержала свой штат возчиков, телег и тарантасов.
Часто для перевозок подряжались крестьяне, причем использовались не только лошади, но и верблюды. В 1912-1913 годах купец В.Юлдашев, купив 6 автомашин, пытался организовать автомобильное сообщение между Верным и Пишпеком.
Содержание в исправности дорог в области, а также небольших мостов относилось к числу натуральных повинностей населения. Особо важные дороги (тракты), строительство капитальных сооружений (мостов), шоссирование на отдельных участках велось за счет казны, военного ведомства или с помощью специальных сборов средств, часто с населения. Устройство переправ (паромов) через крупные реки иногда брали на себя купцы, взимая за это плату.
Все существующие дороги пролегали по мягким лессовым или солонцеватым грунтам и во время весенних и осенних распутиц превращались в топкие болота. Укрепление таких мест возможно было достигнуть только дорогостоящим шоссированием, так тогда называлось выравнивание профиля и лишь в редких случаях покрытие полотна гравием.
Летом большие повреждения наносили дорогам селевые потоки с откосов гор или из русел рек, которые разрушали мосты, смывали дорожное полотно или наоборот наносили слой камней и грязи. Неудивительно, что все общество, от интеллигенции и купцов до самых бедных слоев населения, ждало соединения края железной дорогой, прокладка которой началась с 1913 года

                Дорога, ставшая легендой

Вряд ли надо представлять Курдайский перевал читателю; пожалуй, трудно найти алматинца или жителя Алматинской области, который бы не проезжал через этот перевал или хотя бы не слышал о нём. Но вот как и когда построена была через него дорога вопрос непростой и забытый за давностью лет. 
 Проблема дорог, строительства путей сообщения всегда стояла и стоит на первом месте в любой стране. С образованием первых поселений в Заилийском крае с 1854 года, а затем и на берегах Иссык-Куля и в Чуйской долине нынешней Киргизии возникли проблемы сообщения между ними. Первое время использовался высокий Кастекский перевал (2420 м.), расположенный в западной части Заилийского Ала-Тау.
В 1863 году под руководством инженера Н. Криштановского там была разработана колесная дорога через перевал, но несмотря на это дорога считалась опасной из-за крутизны и частых падений экипажей. Большая высота, сложный горный рельеф были труднопреодолимым препятствием для прокладки здесь хорошей дороги. Один из проезжающих оставил такое описание пути:
«Кастекское ущелье поражает путешественника дикостью и грандиозностью видов. Оно все состоит из скал и камней, громоздящихся один над другим. И вот по ним-то путешественнику приходится карабкаться, незаметно поднимаясь в гору, то зигзагами, то винтообразно».
В верхней части проезжающие обычно выходили из экипажей и пересаживались на верховых лошадей. Дорога постоянно подправлялась, в последний раз это было в 1869 году, когда работы велись двумя ротами 11-го Туркестанского батальона под командой штабс-капитана Иваницкого. Тем не менее дорога продолжала оставаться сложной и даже опасной. 
Неудобство движения через Кастекский перевал заставило задуматься о переносе тракта на другой с более удобным маршрутом. Еще актуальней проблема стала с образованием Туркестанского губернаторства в 1867 году. Теперь надо было думать и о дороге на Ташкент и о связи с городами Средней Азии. Первую разведку с изысканием новой трассы сделал есаул И.С. Герасимов, в то время исполнявший обязанности помощника начальника Верненского уезда. После осмотра всего горного хребта Заилийского Ала-Тау к западу от Кастека выбор его пал на Курдайский перевал с гораздо более мягким рельефом и меньшей высотой (1233 м.) и где еще с древности существовал караванный путь. Начало разработки колесного пути через перевал было положено в 1870 году опять-таки командой туркестанских саперов в числе 46 человек под начальством поручиков барона Фон-дер-Роппа и Дейбнера. Работали в основном киркой и лопатой, благо взрывчатку применять не пришлось. Препятствием на новом пути была река Чу, через которую в том же году был построен деревянный мост. Строительство контролировал генерал-губернатор из Ташкента.  Сам Ропп описывает приезд его на стройку.
«В разгар стройки неожиданно нагрянул к нам на работу командующий войсками.  Константин Петрович (Кауфман, - прим. автора) потребовал профиль реки; такового у нас не оказалось. По имеющимися отметкам в записной книжке я начертил на скорую руку профиль и подал.
 - Это не чертеж, а рисунок, - сказал генерал, возвращая профиль.  Оказалось, что я забыл начертить масштаб. Похвалив команду, командующий отправился в обратный путь».
Эта дорога на долгие годы заменила трудный и опасный путь через Кастекский перевал, став основным трактом, соединяющим город  Верный со Средней Азией, а позже и с Европейской Россией.
Движение по тракту осуществлялось «на почтовых», то есть так, как во времена Пушкина в его «Станционном смотрителе». Вот уже и XX век наступил, а все так же пассажиры на почтовых пикетах ждали, когда подадут тройку. И было таких станций, а значит, и пересадок, от железной дороги близ Ташкента до Верного 33. Иногда на этот переезд уходил целый месяц! Зимой или в распутицу это был настоящий кошмар, но летом, в хорошую погоду такая езда в полевых условиях даже нравилась. Известный петербургский ученый-натуралист В.Шнитников, все жизнь проработавший в Семиречье, с восторгом писал о своих поездках в самом начале XX века:
«А мчаться на хороших лошадях с какого-нибудь Курдайского или Долонского перевала (перевал в Киргизии, - прим. автора), любуясь ловкостью и уверенностью, с какими ямщик правит своей упряжкой на бесчисленных «вавилонах», которые делает в таких местах дорога!»
Даже постройка железной дороги, так называемого Турксиба в 1930 году не поколебала важности и нужности Курдайского перевала. Сообщение с городом Фрунзе, ныне Бишкеком до сих пор осуществляется через него.
Автору этих строк не раз доводилось ездить по этой дороге, начиная с 1947 года. Конечно, «почтовых» уже не было. По голой степи пылили редкие грузовики. Тогда гравийная дорога кончалась в Узун-Агаче. Дальше, до начала подъёма на Курдайский перевал шла грунтовка, временами теряясь среди редких просёлков. Нигде никаких заправок, поэтому в кузове стояла бочка с бензином. До Фрунзе иногда добирались лишь за два дня, ночуя в Отаре. Но на Курдайском перевале дорога уже тогда имела почти «цивилизованный» вид: гравийка, каменные мостики, кое-где заградительные бордюры. В 50-е годы на спуске в сторону Алма-Аты стоял аншлаг: «Водитель, экономь горючее, выключай двигатель!» В 1995 году, проезжая на «Жигуле», я вспомнил этот призыв и пустил автомобиль на «самотёк», за что притаившимся гаишником был оштрафован за превышение скорости.
Даже в наше время Курдайский перевал славится ветрами, зимними буранами и авариями. Сейчас, оставаясь воротами в Киргизию, он потихоньку теряет свою монополию, как единственный путь на юг Казахстана и в Среднюю Азию. Скоро вступит в строй ультрасовременная автомагистраль «Западный Китай – Западная Европа», а она, минуя Курдай, пройдет севернее перевала.

              Лучше топлива не было и нет

Вряд ли в Казахстане найдется человек, не знакомый с этим экзотическим и в то же время самым известным у нас представителем местной флоры. Трудно представить себе песчаную пустыню без саксаула. Относится он к семейству маревых. Имеет вид ветвистого и корявого дерева высотой не более 10 метров. Некоторые ботаники считают, что это вовсе не дерево, а древовидная трава, солянка. В Семиречьи произрастает в песчаных пустынях Южного Прибалхашья. При сжигании выделяет большое количество тепла, это едва ли не самое калорийное древесное топливо. Горит жарко, давая ароматный дымок, и долго держит тепло даже после того, как потухло пламя. Знаменитый автор книги «Жизнь животных» Альфред Брем, путешествовавший в  XIX веке по северо-востоку Казахстана, писал:
«Здесь в первый раз показался странный древовидный кустарник с несоразмерно толстым и кривым стволом и с почти голыми, как у веника, сучьями. Это был характерный для большей части пустынных и степных местностей Азии – саксаул, ветви которого служат любимой пищей верблюдов, а само дерево тщательно собирается киргизами и калмыками. Хотя по твердости и хрупкости оно и не годится для поделок, зато хорошо горит, или вернее сказать, дает уголь, который по словам Мейера (путешественник, бывавший в Призайсанье в 1826 году, - примечание автора) может тлеть несколько дней даже под снегом. «Путешествие в Западную Сибирь в 1876 году».
Есть предание, что первые годы после постройки железной дороги из Оренбурга в Ташкент паровозы из-за недостатка угля работали на саксауле. В это можно поверить, особенно, если прочитать замечательную книгу Неверова «Ташкент город хлебный».
Произрастая в полутора сотнях верст от Верного, саксаул был желанным видом топлива у горожан. Так как древесина саксаула очень ломка (и тверда), высохшие ветви и стволы ломаются от ударов о твердый предмет. По этой причине едва ли не в каждом дворе Верного имелся камень (булыжник), о который разбивали саксаул на куски (при этом образовывалось большое количество мелких чешуек) и если не надеть надежную рукавицу, множества заноз не избежать.
Саксаул не имеет листьев, и почти не дает тени, поэтому в саксауловой роще, как отмечали путешественники, впервые встретившиеся с саксаулом, даже жарче, чем на открытом воздухе, так как кусты и деревья, задерживая движение ветерка, в то же время свободно пропускают солнечные лучи. На самом деле тень все же есть, хотя и слабая, а вот то, что в саксаульниках бывает жарче, чем на открытом воздухе, пожалуй, правда.  Любят в саксальниках держаться зайцы-песчаники (толаи), ящерицы агамы и змеи-стрелки в полуденную жару взбираются на вершинки саксауловых деревьев, в надежде, что здесь на ветерке будет попрохладнее.  За ними охотится песчаный удавчик, добывающий себе пропитание точно таким же способом, как и его великаны-родичи в жарких тропических странах.
Надо признать, что в Верном саксаул был все же недоступен для всех жителей. В условиях, когда единственным транспортом были верблюжьи караваны, доставка его в город даже из ближайшей пустыни в Прибалхашье была затруднительна и дорога. Другое дело, когда появился автотранспорт. Начиная с 30-х годов прошлого века саксаул в массе стали привозить в города  на юге Казахстана, и в Алма-Ате он стал едва ли не основным видом топлива. О том, как его добывают, ходили разные слухи. В любом, тем более в старом саксауловом лесу едва ли не половина деревьев отмершие. Стоят этакими серыми чудищами-великанами, простершими во все стороны скрюченные и витые, будто толстенные веревки, ветви.  И чтобы взять его, вовсе не надо пилить ствол, куда легче просто сломать.
Ходили байки, впрочем, похожие на правду, что корчуют саксаул из-под Баканаса самым примитивным и варварским способом, используя хрупкость дерева: два трактора тянут стальной трос, прикрепленный между ними, сгребая всё подряд. И вот уже готова куча саксауловых дров – только грузи в «ЗИС»-пятитонку. Эти грузовики, с горой нагруженного и перетянутого веревочными арканами  саксаула, то и дело мелькали на улицах послевоенной Алма-Аты. Видимо, по железной дороге возили и из других пустынь, так как вблизи железнодорожного вокзала «Алма-Ата 2» существовала  хорошо знакомая алматинцам так называемая Саксауловая база. Располагалась она на пустыре рядом с путями, там, где сейчас в них упирается улица Фурманова. Иногда сюда на разгрузку и погрузку «гоняли» служащих и рабочих города. Моя старшая сестра Ольга рассказывала,  как их, пятиклассниц 8 школы, директриса послала на транспортировку саксаула с базы до школы (это около Никольского рынка).  Ясно, что девчонки по дороге дрова порастеряли и принесли, как говорится, «кот наплакал».
Можно смело сказать, что для верненцев, а потом алматинцев, саксаул был таким же непременным атрибутом, как апорт и горы, цепью снежных вершин протянувшихся над городом. Сейчас, когда введён запрет на рубку саксаула, тем не менее, можно видеть кучки саксауловых дров (теперь даже аккуратно распиленных), продающихся для приготовления шашлыков (наверное, шашлыки получаются вкуснее?).
Без сомнения, саксаул – чудо и драгоценность казахских пустынь и хотелось бы, чтобы его росло еще больше для закрепления песчаных барханов и на благо обитающих там животных.

              Река Большая Алматинка 

До прихода русских эту реку казахи называли Джасылкульсу.  Это  река северного склона Заилийского Ала-Тау, протекающая в 3–4 км западнее  тогдашнего Верного. Образуется из слияния двух горных рек: Проходной и Озерной. Сама река, длина которой 96 км, является правым притоком реки Каскелен, которая в свою очередь впадает в реку Или. Берет начало из ледников и часто подвержена селевым потокам.
Притоки Большой Алматинки (а вернее, реки Озерной): Кызылкунгей, Серкебулак, Кумбельсу, Аюсай, Терсбутак и другие более мелкие.  Гидротехник и краевед Верного А.Винокуров  в 1908 году опубликовал о Большом Алматинском озере статью в московском сборнике «Землеведение», он же  оставил описание пути по Большому Алматинскому ущелью. Вот выдержки из него.
«За рекой Весновкой дорога уже идет по конусу выноса р. Б.Алматинка вдоль коренных увалов, называемых в Семиречье  привалками (прилавками). Весь конус выноса р. Б.Алматинки представляет цветущий оазис, богато орошенный арыками, пестреющий полями и садами (конус выноса – это отложения горных пород, вынесенных горной рекой, чаще всего во время селевых явлений, - примечание автора). Перейдя через значительный и бурный поток Б.Алматинки, дорога направляется вдоль реки, несущейся по валунам и достигает лесного кордона, лежащего на высоте 1225 м. абсолютной высоты. До этого пункта (13 верст от Верного) можно доехать в экипаже, далее к озеру ведет лишь верховая тропа. Как большинство лесных кордонов области, большеалматинский кордон расположен в горловине ущелья в вершине конуса выноса. Такое положение кордона рассчитано на преграждение хищения горного леса из казенных лесных дач (дачами назывались четко ограниченные лесные массивы, можно сказать, охраняемые лесоучастки, - примечание автора).
Горы, все еще невысокие и мягких контуров, подступают ближе; их склоны в удобных местах распаханы, но здесь посевы рассчитаны на естественное орошение, это так называемые богарные (кайрачные) земли.
Само Б.Алматинское ущелье имеет здесь светлый, веселый вид; по обеим сторонам бурлящей реки и ее широтного притока Терисбутак раскинулись рощи дикой яблони, вперемешку с тополем, березой, урюком; всюду пестреют кустарники рябины, тала, барбариса, шиповника, облепихи, боярышника. Ряд родничков, пробиваясь тут же у бортов долины, стекает в р. Б. Алматинку.  Среди этих рощ появляются первые ели. Еще одна верста вверх и дорога из зеленой чащи выводит к слиянию двух почти равных потоков, образующих Большую Алматинку. Меньший из них (р. Проходная) идет по Проходному ущелью (Уртсай, Прямая, Средняя щель). Чтобы попасть на озеро, необходимо повернуть в ущелье Джасылкульсу ….Дорога становится довольно трудной; она то лепится по карнизу над пенящейся Джасылкульсу, то спускается к руслу и идет по голым валунам, частью по самой речке. В двух местах дорога пересекает пенящийся поток, лошади скользят по валунам и пугливо храпят, вступая на мостики киргизской работы. Они сложены из нескольких продольных бревен, покрытых ветками и легко раздвигающихся под копытами».
Еще выше  начинался крутой подъем  на высокую морену, с которой каскадами, с грохотом падала река Озерная, она же Джасылкульсу (ныне она забрана  в трубу ГЭС). Каскад Большеалматинских водопадов был красивейшей достопримечательностью окрестностей Верного, а до 1960-х годов и Алма-Аты. Постройка ГЭС в 1940-1950-х гг. лишила горожан возможности любоваться этим чудом природы.
Взобравшись на вершину древней морены, тропа, позже колесная дорога, несколько километров шла по ее неровной вершине, в конце пути приводя к озеру. Большое Алматинское озеро - естественный горный водоем на северном склоне Заилийского Алатау, образованный ледниковой мореной (морена – это нагромождение обломочного каменного материала, принесенного ледником, - примечание автора) и грандиозным обвалом прилегающих склонов гор, создавшими плотину – запруду реки Озерной (Большой Алматинки). Трудно себе представить, как это могло произойти. Разве что в результате какого-то совершенно невероятного по силе землетрясения, когда недра встряхивали подобно тому, как это делает хозяйка, подбрасывая сито при просеивании муки. По крайней мере, оползень такого завала не смог бы образовать, хотя бы потому, что сложен исключительно твердыми скальными обломками, способными только обрушаться, но не ползти, подобно леднику. Громадные холмы то ли морен, то ли завала, за многие тысячи лет задернованные и частично поросшие еловым лесом, составляют главную красоту и уникальность местности. А выше, по сторонам долины высятся завалы великанов-обломков скал. Все, как на подбор, один к одному, все размером с небольшой дом или чуть поменьше. За сотни тысяч лет, что лежат, они нашли каждый свое, место, слава богу, не шевелятся, слегка окатались дождевыми водами и ветром, покрылись разноцветными лишайниками, кое-где в щелях образовалась почва, дав возможность вырасти елям.
 Озеро расположено в 25 км от города на абсолютной высоте 2510 м, длина 1,6 км, ширина 1 км, глубина 30–40 м. через озеро шла конная тропа на перевал Озерный, являющийся самым легким путем в долину Большого Кемина (Киргизия).
Выше озера испокон веков располагались любимые летние пастбища казахов джайляу, пастьба на которых была закрыта лишь в 1960-е годы. А тогда на зеленых лужайках всюду стояли юрты, дымки вились из них. Пестрыми россыпями светлых пятен на склонах виднелись многочисленные отары овец, с развевающимися гривами проносились табуны полудиких коней. На случайного путника (а чаще это были туристы) с громогласным лаем бросались огромные и лохматые чабанские псы-волкодавы. Но злобные и страшные только с виду,  собаки тут же отставали, стоило только на них прикрикнуть хозяину, и вот уже чабан зазывает путника в гости попить хмельного кумысу или освежающего айрана. А вокруг джайляу  стоят снежные вершины: по левую сторону (на востоке) правильный конус пика Советов, правее за ним обледенелые Молодая Гвардия и пик Кудерина. Еще правее, за долиной, ведущей к перевалу Озерному, вершина того же наименования с примыкающей к ней снежной стеной из целой цепи вершин, замыкаемых горой Алматы-Алагири. В пазухах между вершинами залегли ледники, питающие реку, а значит, и город Алматы.
Когда в начале лета чабаны гнали из степи скот на летние пастбища в горы, то всегда останавливались перед входом в ущелье на ночевку. Пропахшая бараньей мочой стоянка располагалась как раз там, где сейчас стоят дворцы и коттеджи богатых алматинцев.  Это же место было самым опасным во время селей, а они не раз проносились по долине Большой Алматинки. Интересно, что озеро считалось менее доступным, чем Иссыкское, расположенное гораздо дальше от города. Примечательно, что А.Винокуров рассматривал озеро лишь как источник воды для орошения подгорных полей, не упоминая о его эстетическом значении. Уже тогда это было  актуально, хотя для нужд города хватало воды из Малой Алматинки. Зато сейчас озеро действительно стало едва ли не главным хранилищем питьевой воды для громадного мегаполиса, каким стал Алматы. Второе предназначение озера, которое создала сама Природа, это задержание селей. Ведь естественная плотина выполняет ту же роль, что и искусственная дамба в Медео. На памяти последних 70 лет частые сели, что проносились по долине Большой Алматинки, всегда вырывались из ущелья Кумбельсу. Там, в верховьях небольшой, и казалось бы, безобидной речушки, скопились гигантские морены, подпираемые ледниками пиков Советов и Молодежной.
Из долины Большой Алматинки в соседнюю Киргизию ведут два нетрудных перевала, один из которых находится в верховьях речки Озерной, другой – в верховьях реки Проходной, западного притока и одного из составляющих Большой Алматинки.

                Саман
Саман – местное название сырцового кирпича, широко употребляемого для строительства в странах Средней Азии и Южного Казахстана.
Обычно материал (суглинок, глина) берется рядом со строительством. Размешивается водой с добавлением соломы  или конского навоза (как связующего материала) или без них. Формуется деревянными формовками (в форме ящика без дна) и выкладывается для просушки на солнце (размер в 3–4 раза более обычно, жженого).
Дома из сырцового кирпича довольно практичны в условиях жаркого климата: летом в них прохладно, зимой относительно неплохо удерживается тепло. Недостаток: слабая крепость, а отсюда и неустойчивость к землетрясениям. Города и селения Центральной Азии, что в российской части Туркестана, что в Китае с древности построены из глины. Крепостные стены многих таких сооружений стоят столетия, хорошо сопротивляясь размыву водой и выветриванию.
Саман можно назвать основным строительным материалом сельских оседлых жителей: дунган, уйгур, ведь глина есть везде и она практически бесплатна. Коренные жители степи казахи тоже часто строили себе саманные зимние жилища.  В связи с острой нехваткой строительного лесоматериала, а потом и запрета на вырубку лесов, все большее распространение саман получал и у русских жителей не только в селах, но и в городах. Правда, в основном это была беднейшая часть населения, селившаяся по окраинам города Верного, в основном в западной части города, называвшейся Кучугурами (кучугуры – неровная, бугристая  земля).  О том, что на этой окраине жили народы из Китайского Туркестана свидетельствовали названия слободок и улиц: Дунганская (Масанчи), Уйгурская (Байтурсынова), Дехканская. Здесь  стояли в основном саманные дома с усадьбами, огороженными глиняными дувалами. Эти дувала могли быть не только из самана, но и глинобитными, что даже ускоряло и удешевляло строительство.  Для этого из дерева изготавливалось специальное приспособление в виде  тяжелой деревянной колотушки (подобие чугунной «бабы», например, из обрезка древесного ствола) для уплотнения землиударамимежду деревянными щитами. Толстые глинобитные стены среднеазиатских крепостей не пробивались пушечными ядрами.

                Охота и рыбалка в Семиречье
Большой знаток фауны известный путешественник и исследователь Средней Азии Н.А. Северцов в 1873 году писал: «…весь Семиреченский край может считаться охотничьим раем, по обилию дичи, от тигра и марала до перепелок. Для любителей штуцерной охоты тут есть тигр, барс, медведь, архар, марал, кабан, дикая коза; для ружейной – бесчисленные фазаны, улары, зайцы и, всего больше, чилика и кеклика; на пролете тоже водяная и болотная дичь, и поля возможны баснословные, сотенные. Дичи так много, что педантичному или самолюбивому охотнику это обилие дичи может и надоесть, – нет случая пощеголять ни своим охотничьим умением, ни поиском отличного сеттера: успевай заряжать и бить, поле всегда будет, были бы заряды».
Действительно, путешествуя по горам Тянь-шаня, Северцов едва ли не каждый день встречал на пути то медведя, то марала. Он же отмечал: «Обильны еще медведи у Верного, где сурки редки; там, кроме яблок и урюка, им особенно привлекательны пчельники». Вспомним, что П.П.Семенов, известный как Тян-Шанский, рассказывает, как в 1856 году его казака едва не загрыз тигр по пути на озеро Иссык. Путешественник С.Алфераки, проезжая в феврале 1879 году через Лепсинск (старинный городок в северных отрогах Джунгарского Ала-Тау), рассказывает о станционном старосте, занимающемся охотой: «У него нашли мы до двадцати мерзлых  цельных кабанов».
По далеко не полным данным в  числе добытых в 1884 году зверей было (цифры примерные): маралов 703, тигров 3, барсов 83, рысей 226, медведей 210, куниц 497, лисиц 11422, козлов разных 2501, волков 2242. По статистике 1894 года было учтено добытых: 27044 зверей разных, в т.ч. лисиц – 9714, хорьков – 3803, волков – 3522, барсуков – 3026, козлов – 2921. Экономическое значение имела охота на кабана в виду его многочисленности и на маралов,  рога (панты) которых сбывались в Китай по цене от 50 до 150 рублей за пару. В дельте реки Или и в тростниках Балхаша добывались серые и белые цапли, перья которых шли на модные женские шляпы «шантаклер».
О том, что фауна оскудела, говорят цифры добычи зверей спустя 16 лет: медведей 63 (в том числе в Лепсинском уезде 27), барсов 30 (в т.ч. в Пржевальском у. 20), волков 3408 (в том числе в Лепсинском у. 1009), кабанов 1400 (в т.ч. в Капальском у. 315, в Верненском  уезде– 459), 726 (в т.ч. в Пишпекском уезде 311), маралов 134 (в том числе в Пржевальском уезде 94), барсуков 5562 (в том числе в Лепсинском уезде 1935). Всего на сумму 36650 рублей, в том числе в Лепсинском уезде на 9256 рублей.
Большим любителем охоты был губернатор Семиреченской области М.Е.Ионов.  Хорошо зная, как пагубно влияет хищническая охота на численность крупных копытных, он настоял на введении ограничений отстрела особо ценных животных. В 1900 году впервые были введены правила охоты, по которым на три года запрещался отстрел маралов вообще, а в последующем разрешена охота лишь на самцов с ограничением по временам года. Ограничивалась охота в весеннее время и запрещалась охота летом. Пытались запретить охоту силками и с помощью ловчих птиц. Не было ограничений на охоту в течение всего года на хищных животных, считавшихся вредными (в том числе и снежные барсы)  и на свиней (кабанов).
Любительская рыбалка в среде интеллигенции и офицеров популярностью не пользовалась. Да и промысловая  рыбалка из-за отсутствия ценных пород  была развита слабо. В основном занимались ею для подспорья в свободное от основного занятия время. Казахи, живущие у берегов озер, ловили рыбу в Балхаше и Алакуле, русские казаки и крестьяне рыбачили  на Иссык-Куле, а также в низовьях рек Или и Чу. Основными породами рыб были местные: маринка, чебак, осман.  О том, сколько было рыбы, свидетельствует рассказ все того же П.П.Семенова, когда его казаки, не имея средств лова, зашли в мелководный залив Иссык-Куля и шашками нарубали в воде до 11 пудов сазанов.   
Маринка – типично центрально-азиатский вид пресноводной речной и озерной рыбы водилась в Балхаше и Или в большом количестве. Питается камышом и другими водными растениями, а также личинками насекомых. Икру мечет в мае, в реке Или наблюдалось два хода рыбы: весенний и более дружный – осенью. В реке Или неводом в 50 сажен казаки вылавливали осенью до 200 пудов этой рыбы за один раз.
Хотя мясо маринки не считалось особенно вкусным, тем более что ее икра и черная пленка, выстилающая изнутри брюшину, ядовиты (ворона, наклевавшаяся икры, дохнет, человек получает сильное отравление, которое проходит без особого вреда), однако, вяленая маринка пользовалась большой популярностью и в Верный обычно привозилась из Илийска, где продавалась от 50 коп. до 1 руб. 50 коп. за пуд.
В 1905 году прорвало плотину пруда Федота Богданова близ Верного, в котором он разводил сазана, привезенного с реки Чу и тот попал в Или (по другим сведениям, сазан попал в реки Семиречья из прудов купца В. Кузнецова, также, еще с 70-х годов XIX столетия имевшего запруды на реке Малой Алматинке).  Так или иначе, сазан, благодаря наличию стариц в Или, мелководий, поросшим камышом, начал быстро размножаться, через несколько лет став ценнейшей промысловой рыбой Семиречья.
С появлением новых пород (сазан, лещ, судак и др.), с 1910 года рыбалка несколько оживилась. В прибрежных селениях на Иссык-Куле появились рыбаки-профессионалы, сбывающие рыбу в соленом, вяленом и копченом виде в Верный и Пишпек. С Балхаша и Ала-Куля казахи в зимнее время стали привозить замороженную рыбу в Лепсинск, Копал, Верный.  Но маринка еще очень долго, до 60-х годов ХХ века, оставалась основным, очень популярным рыбным продуктом, особенно в сушеном и копченом виде. Запахом маринки пропах весь Илийск, и это чувствовалось, стоило лишь сойти на железнодорожной станции.

                Деревянное чудо на реке Или(Первый Илийский мост)
С возникновением первых поселений в Заилийском крае остро встал вопрос переправы через Или. Здесь проходила единственная дорога, связывающая край с Сибирью и Россией, а существующая паромная переправа через быструю и своенравную реку не удовлетворяла всевозрастающим потребностям хозяйствования. Мысль о строительстве моста через Или ходила все время, но долгое время эта задача была не по силам Семиреченскому краю. Основной проблемой былоотсутствие финансирования капитальной стройки.Казахское население было заинтересовано в строительстве моста даже более, чем жители Верного и селений Заилийского края, так как ежегодно с одного берега на другой перегонялось большое количество скота. В 1873 году губернатор Г.Колпаковский писал: «Находящаяся при Илийском выселке переправа через  Или (имелась в виду паромная переправа, - прим. автора), как я имел случай убедиться лично, не удовлетворяет своему назначению. В тот день, когда мне довелось переезжать через реку, на берегу ожидало переправы на другой берег множество скота, транспорты с товарами и несколько партий переселенцев. Многие ожидали очереди по неделе и более. Понятно, что люди, поставленные в такое положение, не могли относиться спокойно к происходящему и производили большой беспорядок, для устранения которого был вызван по телеграфу уездный начальник». Колпаковский предложил для разработки проекта моста привлечь, жившего в Верном ссыльного инженера Козелло-Поклевского. Однако извечная беда – недостаток денег в казне тормозило дело. Между тем потери скота, ждавшего переправы иногда до одного месяца, достигали 50%. Лишь к 1880 году решение  по финансированию строительства моста было найдено за счет обложения населения дополнительным налогом. Необходимая сумма было найдена в основном за счет сбора денег с коренного населения в размере 1 рубля с кибитки, с рассрочкой на два года. Это было незаконно, но туркестанский генерал-губернатор, в подчинение которого входила Семиреченская область, дал добро, а население не возражало.
Проект деревянного моста разработал инженер Туркестанской строительно-дорожной комиссии Николай Петров. Место для моста было выбрано у поселка Илийского, там, где и проходила почтовая дорога.
Строительство началось с осени 1880 года, когда инженерами П. Гурдэ и И. Поклевским в горах Джунгарского Ала-Тау близ Джаркента была организована заготовка строительного леса. На рубке елей и подвозке бревен к берегу Или было занято до 470 человек из местных жителей и до 300 волов. Бревна сплавлялись по Или до строительной площадки, где вылавливались и распиливались ручными пилами на брусья и доски. Всего на стройку ушло 3232 еловых стволов и 225 карагачевых. Одновременно Тагильский и Екатеринбургский заводы выполняли заказ на производство металлических деталей: 2500 пудов болтов, 69 пудов гаек, 917 пудов труб, а также хомутов, стяжек, скоб и пр.
Руководил стройкой сам автор проекта инженер Н. Петров, командированный из Ташкента.
В поселке Илийском (ныне он затоплен Капчагайским водохранилищем, а располагался он несколько выше города Капчагая по течению реки) была построена казарма для рабочих, кузница, склад и сарай для сушки пиломатериала. Из России привезены паровые машины для забивки свай, кроме того построена печь для обжига кирпича, необходимого для устройства береговых устоев. На строительстве было занято до 350 человек. Посередине моста один пролет был устроен подъемным для пропуска судов (но пароходство по Или до революции так и не было осуществлено).
Строительство велось интенсивно и зимой, и летом, в дневное и ночное время. Стройка была завершена за два с половиной года и обошлась в 203644 рубля. К 1 мая 1884 года мост был готов, а 5 июня состоялся его официальный прием в эксплуатацию, на который съехались военные игражданские чины, губернатор Алексей Яковлевич Фриде, знатные купцы, местные жители со всего края. Состоялось освящение моста и устроен банкет, после чего мост был открыт для движения.
Мост имел следующие характеристики: длина – 122 сажени (260 м), ширина – 5 саженей (10,7 м), высота подмостового пролета – 3 сажени (6,4 м). Мост покоился на десяти опорах (быках), каждая из которых состояла из 16 еловых свай диаметром 31-35 см, забитых в грунт речного дна на большую глубину и забранных в верхней части в металлические трубы. На обоих берегах реки отсыпаны береговые подходы длиной по 35 метров. Мост имел перила-ограждения, два пролета для проезда гужевого транспорта и пешеходные дорожки по сторонам.
Для охраны моста содержался смотритель, живущий тут же на берегу.  Петербургский ученый зоолог А. М. Никольский, в 1884 проезжавший через Илийский мост, написал про него: «Лучший, как, кажется,  во всей Азиатской России». Действительно, мост выглядел не только надежным, но и красивым.
А вот впечатления от илийского моста в 1921 году другого натуралиста П.Массагетова: «Вечером по мосту пересекли Или. Мост очень длинный. Зыбкий, с подъемами, спусками, зияющими щелями. Гнедой то приостанавливался, то брал рывком, пугаясь, всхрапывая. Я с облегчением вздохнул, проехав чрез этот последний заслон на моем пути». Еще бы не зыбкий, если мосту из недолговечного дерева было уже 37 лет, а страна лежала в разрухе после гражданской войны.
Мост требовал больших затрат на поддержание и ремонт, но тем не менее он выдержал все испытания, в том числе два сокрушительных землетрясения 1887 и 1910 годов и честно прослужил почти 70 лет, вплоть до 1953 года, когда был разобран и построен новый железобетонный автомобильный, а рядом, построенный ранее, стальной железнодорожный (оба были разобраны при строительстве Капчагайской ГЭС в 1970 году). Можно сказать, в дореволюционном Семиречье было два деревянных чуда: построенный в XIX веке Илийский мост, и  в XX - кафедральный собор.
Проезд по мосту был бесплатным, содержание производилось за счет казенных средств.

                Натуралист, очарованный Семиречьем.
Хорошо помню суровую военную Алма-Ату, когда в городе был один- единственный книжный магазин. Располагался он на улице Карла Маркса ниже Гоголя, и все называли его «Казгиз», что означало «Казахское государственное издательство». В старом доме верненской постройки торговали убогой книжной продукцией военного времени. И вот среди плакатов Кукрыниксы, книжек с пламенными речами наших вождей и брошюрок на тему как прокормиться, собирая дикие растения, попалась книжка, сразу привлекшая внимание. Называлась она «Звери Казахстана». Отпечатанная на серой газетной бумаге, с бумажным переплетом, но с настоящими хорошими рисунками, она рассказывала о зверях, обитающих не где-нибудь в дальних странах, а у нас, зачастую рядом с Алма-Атой.
Так я впервые услышал фамилию В.Н. Шнитникова. Шло время, выходили новые книжки этого автора, имя его регулярно появлялось в газетах. Его книги стали такими же любимыми, как томики старинного издания Брема. Написанные легким слогом, добротным литературным языком, они были не только событием в науке, но и образцами художественного чтения для любознательного читателя.
Так кто же такой Владимир Николаевич Шнитников? Я долго думал, как определить суть этого незаурядного и сложного человека. Конечно, в первую очередь он натуралист, орнитолог (специалист по птицам). Так он определяет свое призвание сам. Но среди ученых биологов, изучавших животный мир Казахстана, имя его стоит  особняком. Универсальный зоолог он совместил  в себе орнитолога, маммолога (специалиста по млекопитающим), герпетолога (специалиста по пресмыкающимся) и энтомолога (специалиста по насекомым). Написавший капитальные труды по трем классам животных, он, можно сказать, энциклопедист, к тому же, несомненно, обладающий писательским даром. Нам, казахстанцам, он дорог еще и тем, что почти вся его научная деятельность связана с нашим краем. Коренной петербуржец, он приехал в Верный в 1907 году и с небольшими перерывами прожил в Алма-Ате целых 45 лет! Он стал старожилом и патриотом Алма-Аты и всего края, написавшим в конце жизни книгу воспоминаний, запечатлевшую яркие страницы истории нашего города.
Родился В.Н. Шнитников в 1873 году в интеллигентной семье; отец - военный, все родственники со стороны матери, его дед и дядья служили врачами и все, включая мать, были страстными охотниками. Эта страсть передалась и мальчику. Как пишет он сам, в наследство от предков он получил два богатства: любовь к природе и охотничью страсть. Жилка будущего зоолога зародилась у него с первыми годами жизни, когда он жил в Ялте и со жгучим интересом собирал и тащил в дом всякую живность. Однако время, которое он провел в Крыму,  было омрачено тяжелой болезнью. Преодолев болезнь (костный туберкулез), последующие годы детства Шнитников провел в Петербурге, на лето выезжая в Финляндию, где с увлечением охотился, рыбачил и продолжал знакомство с живой природой. Окончив сельскохозяйственный институт, первые годы самостоятельной жизни Шнитников провел в Белорусском Полесье, где продолжал знакомство с птицами и, в конце концов, написал свою первую книгу «Птицы Минской губернии». (1906 г.). Здесь он окончательно понял свое  призвание и решил «уверенно идти по тому пути, к которому смутно, но настойчиво стремился всю жизнь и на который впервые робко вступил в Ялте».
В 1907 году, получив новое назначение агронома, уже сложившимся натуралистом Шнитников впервые приехал на юг Казахстана, в город Верный. Это была глушь, захолустье, удаленное на 1000 верст от больших городов. Он уже знал, что там его ждет новая, незнакомая ему природа, но то, что он увидел, превзошло все его ожидания. Богатая растительность, пейзажи от равнины  до снежных вершин, и на каждом шагу невиданные, диковинные птицы. С какой радостью и восторгом наблюдал он впервые встреченных кекликов, туркестанских трясогузок, бульдуруков, показавшихся ему удивительными и даже экзотическими. Это был край, где достаточно несколько часов верховой езды, чтобы попасть из жаркой равнины в суровую тундру высокогорья. Если в лесах европейской части обитает 50 видов млекопитающих и 250 видов птиц, то в Семиречье – 120 видов зверей и более 400 видов птиц.
С азартом и рвением Шнитников начал  знакомиться с великолепной и разнообразной местной природой, жизнь и изучение которой поглотило его целиком и на что его перед поездкой «благословил» сначала мэтр российской орнитологии М.Мензбир, а уже перед самым Верным, в Ташкенте  другой замечательный знаток птиц – Н. Зарудный. Однако не надо забывать, что свое увлечение птицами Шнитников совмещал со службой в Переселенческом Управлении. Было в царской России такое влиятельное ведомство, занимавшееся устройством крестьян в новых, неосвоенных районах Азии. По заданию Управления Шнитников вел почвенные, гидрогеологические, ботанические исследования, почти ежегодно  отправляясь в путешествия. Это было ему на руку, но все время приходилось изворачиваться, чтобы основную работу совмещать с изучением животных. Так, например, ямы для исследования почв выкапывались так, чтобы они служили ловушками для мелких животных. Шкурки  добытой для пропитания дичи были одновременно и коллекционным материалом. Словом, везде и всюду он старался использовать любую возможность для наблюдений и пополнения коллекций.
Уютный южный городок, каким был вначале века Верный, близость природы натолкнули на собирание ночных бабочек. Это его просил делать Зоологический музей Академии Наук в Петербурге.  Бабочки летели на свет лампы во множестве и, случалось, он просиживал до утра.
Прожив лето в Верном, осенью 1907 года Шнитников переехал в Копал, крохотный уездный городишко у северных предгорий Джунгарского  Алатау. Здесь, на границе пустынных равнин и величественных гор с их лесами, реками и ледниками, в городке, где число жителей едва достигало 3600 человек, он прожил пять лет и сохранил самые лучшие воспоминания об этих годах. За это время он совершил много поездок и настоящих больших экспедиций. Глубоко врезалась в память первая такая поездка, когда он вдвоем с проводником-казахом, на лошадях, прихватив сумы с хлебом, чаем и сахаром, с сачком и ружьем отправились путешествовать по пустыне.
Три раза он побывал на Балхаше, пересек пустыню в междуречье Или и Каратала, ознакомился с барханными песками, полынной степью, солончаками и саксаульниками.
«Песчаный ландшафт произвел на меня такое сильное впечатление и так заинтересовал своим своеобразием, что с тех пор я всегда с нетерпением ждал, когда мне опять удастся попасть в пески».
  А вскоре Шнитникову пришлось познакомиться с полной противоположностью степей и пустынь, он увидел Тянь-Шанские горные леса: урюковые, яблочные, еловые, арчевые…
С 1912 года, с назначением руководителем отряда Министерства земледелия, Шнитников начал предпринимать экспедиции в горные районы Киргизии  и юга Казахстана. Вместо плоской, часто выжженной солнцем жаркой равнины, теперь маршруты его поездок проходили по ущельям и горным хребтам, порой достигающим трех и четырех тысяч метров. Не раз путников захватывали снежные бураны даже в июле месяце, приходилось преодолевать бурные горные реки, карабкаться по снежным откосам, брести по ледникам. Бывали случаи, когда пробирались по узким тропам, где с одной стороны возвышалась каменная стена, а с другой зияла глубокая пропасть, падение в которую грозило неминуемой гибелью.
Маршрут одной из экспедиций пролегал через хребет Кетмень, подножье Хан-Тенгри – озеро Иссык-Куль. Другой – по самым отдаленным районам Внутреннего Тянь-Шаня, включая Нарын, Атбаши, Алабугу.
Однажды одна из вьючных лошадей оборвалась на узенькой тропе и начала катиться вниз. Тогда один из проводников, местный киргиз по имени Кудакельды, обладающий огромной физической силой, мгновенно соскочил со своей лошади, бросился к упавшей и задержал ее, пока не подоспела помощь.
Зато вместо однообразия и однотонностей пейзажей здесь на каждом шагу, за каждым поворотом тропинки или с перевала открывались картины, одна грандиозней другой. И, как сказал сам Шнитников: «Кто раз побывал в горах, тот вряд ли променяет их на какие бы то ни было степи, даже описанные Гоголем».
Иногда в экспедициях Шнитникову помогали жена и сын, но еще большую помощь оказывали простые, зачастую малограмотные люди, спутники по путешествиям – рабочие, которых он умел подбирать. Некоторые из них так увлеклись собиранием птиц и зверей, что стали его постоянными спутниками. Таковыми были препараторы Садырбек и Султанбек, а также возчик, копальский казак Скударнов.
Между тем в Петербурге Шнитникова ждала его квартира, кабинет, любимые книги из Академии наук. Но Верный решительно не отпускал. В начале зимы 1917 года, когда он попытался было выехать в родной город, произошел несчастный случай, во многом изменивший его жизнь. Время было неспокойное, тревожное. Чтобы выбраться из Верного, требовалось запасаться всевозможными справками и пропусками. Но в городе, как и поныне в Алматы, стоял страшный гололед. Бегая с оформлением необходимых бумаг, Шнитников по своей привычке торопился, поскользнулся и с высоты своего большого роста со страшной силой упал. Последствия были самые печальные: у Шнитникова была сломана нога в тазобедренном суставе, а так как тогда в Верном рентгеновского  аппарата не было, перелом остался незамеченным и лечили его от вывиха. В результате он на всю последующую жизнь остался инвалидом и ходил сильно хромая и только с палкой. На долгое время невозможными стали пешие экскурсии, недоступными стали птицы.
   Как хорошо, что за предыдущие годы скопилось столько наблюдений, что их  обработка могла занять многие годы! Шнитников не мог сидеть без дела, и даже на время болезни нашел себе занятие по силам. Чувствуя в себе призвание не только зоолога, но и путешественника, он оживил работу Семиреченского отделения Русского Географического общества и несколько лет возглавлял его. В отношении животных он перешел как бы на малые формы и стал наблюдать насекомых, живущих рядом с ним в обычном Верненском саду. К зиме подоспела и другая работа. Заведующий местным краеведческим музеем В.Е. Недзвецкий предложил ему определить и составить каталог зоологических коллекций музея. Работа не только увлекла Шнитникова, но и сослужила большую службу, став дополнительным материалом к его собственным наблюдениям. Постепенно, выполняя заказы различных научных учреждений, Шнитников стал специалистом по трем классам животных: птицам, млекопитающим, пресмыкающимся. Одна за другой стали выходить его статьи, а затем и книги. Еще до революции вышли его работы: «Несколько данных о Семиреченском тритоне» (1913 г.), «Краткий очерк лесов Семиречья» (1914 г.), «Илийская саксаульная сойка» (1915 г.), «Поездка по Семиречью. Джаркентский и Пржевальский уезды» (1915 г.).
После октябрьского переворота 1917 года коренным образом изменилась и жизнь Шнитникова. Окончилась благополучная и счастливая жизнь ученого, напоенная плодотворной работой и приносящая радость открытий и материальное благополучие. Долгие годы жизни при советской власти Шнитников нигде более не работал, однако путешествия, хотя и не такие длительные и капитальные, совершал, и жил на нищенские издательские гонорары. В 1921 году произошло и событие в личной жизни Шнитникова, о чем он нигде не упоминает, возможно, это его больной вопрос. Он поменял жену, женившись на сотруднице по Переселенческому отделу Елизавете Ивановне Сергеевой. Тогда же, в бытность его председателем Семиреченского отдела РГО, произошла и ссора с его помощником Городецким, после чего он уже не был председателем. Тем не менее, тогда же, в 1921 году, он взялся за создание сборника «Джетысу» с описанием природы Семиречья (это был первый и последний труд Семиреченского отдела РГО). После Октябрьского переворота печататься стало значительно сложнее, но даже и в это тяжелое время настойчивость и упорство помогало преодолевать трудности в издании новых книг. Своей издательской базы для выпуска работ Семиреченского отдела Географического общества в Верном не было, поэтому задуманный сборник Шнитников договорился напечатать в Ташкенте. Едва ли не трижды терялись материалы книги, и только фанатическая преданность делу помогли Шнитникову этот сборник все-таки издать, который вышел в 1925 г., хотя и в сокращенном виде.
Девизом ученого всю жизнь был принцип: «Если вам везет – продолжайте, если не везет – все равно продолжайте».
Ничто не могло остановить пера плодовитого автора. Его книги, хотя и худшего типографского качества, продолжали выходить уже в советской стране. Большинство их носит чисто научный характер: «Поездка по Семиречью. Каратал-Балхаш» (1923 г.), «Пресмыкающиеся Семиречья» (1928 г.), «Поездки по Семиречью. Загорная часть б. Пишпекского уезда, юго-западная часть б. Пржевальского уезда» (1930 г.), «Наши млекопитающие» (1930 г.), «Млекопитающие Семиречья» (1932 и 1936 гг.), «Животный мир Казахстана» (1934 г.), «Птицы Семиречья» (1949 г.). Это были первые солидные монографии по животным края, выпущенные задолго до появления аналогичных работ Академии наук.
Для ученого важна правда и точность. Никакой фантазии, только то, что видел. Скучно и сухо. Но совсем другое дело – литература научно-популярная, жанром которой ученый особенно увлекся в 40-50-е годы. Здесь важно вызвать интерес у читателя, и тут Шнитников был мастером своего дела. Его книги содержат и информацию и читаются как увлекательный рассказ. Среди них: «Звери Казахстана» (1943 г.), «Наши животные в фотографиях с натуры» (5 книг, 1947-1952 гг.), «Звери и птицы нашей страны» (1957 г.).
Лебединой песней стали автобиографические книги, написанные в последние годы жизни и получившие одобрение М. Пришвина: «Воспоминания натуралиста» для взрослых и «Как я стал натуралистом» - для детей.
С 1917 г. почти до конца 1921 г. Шнитников прожил в Верном, а с 1922 по 1941 г. зимовал в Ленинграде, на лето выезжая на полевые работы в Семиречье. И хотя ездить становилось все труднее, каждая новая весна снова и снова звала его в полюбившийся край.
Для спасения от невыносимой жары в пустыне Шнитников изобрел оригинальный способ. Замочив шерстяные одеяла водой, он накрывал ими палатку. Усиленное испарение воды под жарким солнцем вызывало такое понижение температуры, что в палатке вполне было комфортно работать. Летело время, Шнитникову приближался  восьмой десяток и испытывать лишения в поездках становилось все труднее. Сколько раз старый натуралист решал: «Все, хватит, это моя последняя поездка, пора на покой». Однако приближалась очередная весна, и его снова неудержимо тянуло в дорогу.
Но даже в условиях военного времени не прерывалась работа, которую вел неутомимый натуралист. С 1941 по 1945 год каждое лето он проводил на Большом Алма-атинском озере, изучая птиц высокогорья. Военные и послевоенные годы оказались наиболее трудным периодом   жизни Шнитникова. Продолжая трудиться над книгой «Птицы Семиречья», которую сам Шнитников считал главной работой в своей жизни, весной 1941 года он вместе с женой Елизаветой Ивановной Сергеевой в очередной раз приехал из Ленинграда в Алма-Ату. Для книги не хватала материала по птицам высокогорья Тянь-Шаня. Здесь их застала война, и возвращение домой стало невозможным. Вместо ленинградской блокады они оказались заблокированными в Алма-Ате. Видимо, это был  не худший вариант, тем не менее, застигнутые врасплох, они оказались в бедственном положении, без прописки в чужом городе, без родственников, без денег, без имущества и всего необходимого в жизни. У Шнитникова никогда не было сбережений, у них не было даже ни одежды, ни обуви, ни постели. В тяжёлом положении были все эвакуированные из Европейской части страны творческие люди. Выживали кто как мог. Кто-то заводил подсобное хозяйство, вёл огород. Работой обеспечить всех не могли. Всемирно известный биолог Штегман устроился наблюдателем за ондатрой в дельте реки Или у Балхаша и жил вместе с женой в самодельной хижине из глины и тростника и питаясь на подножном корму, в основном рыбой. Шнитникова подпирал возраст, ему шёл 70-й год.
Шнитников писал отчаянные письма с просьбой о помощи в разные инстанции. Его имя было известно в Казахстане,  в Алма-Ате он пользовался популярностью как автор публикаций в книгах и газетах, он имел звание почётного деятеля науки, однако в связи с войной и тяжелым положением в стране никому не было дела до учёного. Заместитель председателя СНК Казахстана (Совет народного хозяйства) предожил ему лишь единовременную помощь в размере 800 рублей, от которой Шнитников отказался.  Более действенной оказалась помощь от председателя президиума Академии наук СССР В. Комарова, с которым Шнитников был лично знаком и даже дружил семьями. Шнитникову дали пенсию 300 рублей в месяц. Это были гроши (на базаре за эти деньги можно было купить булку чёрного хлеба), но Шнитников и этому был рад. Помогали гонорары за книги, публикации заметок натуралиста в газетах, хотя и не бог весть какие.
И в этих условиях, проводя лето в полевых наблюдениях за птицами высокогорья на Большом Алматинском озере в окрестностях Алма-Аты, Владимир Николаевич за годы войны сумел написать и главное издать в Алма-Ате несколько книг: «Звери Казахстана» и пять книжек целой серии «Наши животные в фотографиях с натуры». Конечно, о типографском  качестве книг говорить не приходилось, тем более, о фотографиях. Если для  книге «Звери Казахстана» нашелся неплохой художник (Баранов), то фотографии использовались из личной коллекции самого Шнитникова, а они были чаще всего вырезками из журналов и газет, в том числе зарубежных. Владимир Николаевич снабдил фотографии иностранных авторов подписями на английском языке, за что получил нагоняй и отрицательную критику в свой адрес. Тогда шла компания по борьбе с «преклонением перед иностранщиной».
В 40-е годы имя Шнитникова как-то примелькалось в Алма-Ате, оно стало такой же неотъемлемой частью города, как имя писателя М.Д. Зверева, как старое здание кинотеатра «Алатау» на улице К. Маркса, как собор в парке. Во время войны квартира Шнитникова в Ленинграде и все имущество погибли. Но он все-таки уехал на родину, и имя его постепенно исчезло со страниц казахстанских газет. Имя Шнитникова ушло в историю науки, обыватели постепенно забыли о нем, для тех, кого интересует история Семиречья, его имя обрело ореол легендарности. Ученые, и не только зоологи, но и географы, всегда помнят о нем. Альпинисты Алма-Аты его именем назвали перевал и ледник в горах Заилийского Алатау.
И все-таки, кто Шнитников для Алма-Аты?
Он не только натуралист, описавший животный мир края, зоогеограф и путешественник. Он еще и краевед, оставивший непередаваемый колорит старого Верного и едва ли не лучшее описание верненских катастроф 1910 и 1921 гг. Он общался и лично знал многих верненцев, оставивших след в истории нашего города. Он был знаком с лесничим Э. Баумом, сотрудничал с В. Недзвецким, общался с ученым лесоводом В. Перовским, дочь которого Ольга Перовская стала известной писательницей, написавшей книгу «Ребята и зверята» о своем детстве в городе Верном. Он принадлежал к той славной плеяде носителей передовой культуры, волей разных судеб приехавших из столиц людей разных профессий, таких как Е. Брусиловский, Н. Сац, Ю. Домбровский, М. Зверев и других, которые так много сделали для культуры Казахстана, став основоположниками в разных областях деятельности.
За годы долгого общения с М.Д. Зверевым я не раз спрашивал его, что за человек был В. Шнитников в жизни, быту. Старый писатель, как видно, не питал к своему коллеге теплых чувств и отвечал односложно. В основном критика его сводилась к тому, что «писал сухо, наукообразно, хотя мог бы лучше».
- Но ведь он был ученый!
- Ученых много, а писателей единицы. А так… Это был высокий, седой старик с большой белой бородой. Как сейчас его помню. Он часто бывал  нас; о его приходе мы в доме задолго узнавали по стуку палки. Тогда хоть из дома убегай – въедливый был человек,  язвительный и дотошный. Индивидуалист. Можно сказать, кустарь-одиночка. Никому не доверял. Предпочитал оставаться свободным художником, принципиально не желая служить в советских учреждениях. Жил на гроши, получаемые писательским трудом. Бедствовал, конечно, хотя мог бы и преподавать или быть научным работником в институте. Однако от приглашений на экскурсии или на охоту не отказывался, но даже и в компании с высоким начальством или, тем паче, с работниками КГБ не скрывал своих убеждений. Прямо-таки ездить вместе с ним было опасно, - признался старый писатель, - все хаял напрямик, и то не так и это не эдак. А кэгэбешники слушают и посмеиваются. Я однажды даже спросил: «Как же так, почему позволяете?». А те смеются: «Да нет у него ничего плохого за душой, раз говорит открыто. Вот если бы помалкивал да скрывал, тогда другое дело, тогда можно было бы и заподозрить».
Когда ввели научные звания, он первым пришел на комиссию и сказал:
«Я написал несколько книг и заслуживаю научного звания».
- И, представляете, - продолжал Зверев, - ему пошли навстречу. И потом оказалось, что он единственный в стране доктор зоологии, так как, вы знаете, степень была по биологической науке, а не зоологии. Мало того, ему присвоили звание заслуженного деятеля науки.
Что ж, Шнитников знал себе цену и вполне заслуженно получил и степень и звание. Он явно обладал сильным, волевым характером, иначе бы и не сделал так много. Я вспомнил, как отзывался о нем его более молодой коллега, известный в Казахстане орнитолог (ныне покойный) И.А. Долгушин. Мы пешком поднимались с ним на Большое Алма-атинское озеро, где тогда, в 1964 году, располагалась экспедиция Академии наук.
Остановившись передохнуть, Игорь Александрович показал на небольшой домик, притулившийся на склоне между серпантинами дороги.
- Вот в этой хибарке Шнитников провел несколько сезонов, изучая высокогорных птиц Тянь-Шаня, - сказал он и добавил: - Вот человечище был: один написал книг больше, чем вся Академия наук!
И это говорил глава казахстанских орнитологов, человек, ответственный за работу целого отделения Академии наук. По существу признание собственного поражения!
И опять слова М.Д. Зверева: «В конце жизни Шнитникову повезло. Ему вернули его квартиру в Ленинграде, и он уехал уже в преклонном возрасте из Алма-Аты».
Максим Дмитриевич помолчал:
- Только не пожилось ему на севере, прожил года три и умер от рака».
Он умер в 1957 году в возрасте 84 лет.
Я же пожалел тогда, что Шнитников не остался в Алма-Ате, уехав из райского края. Зачем ему этот каменный мешок? Впрочем, там музей, институты, вся наука, а ему надо было подводить итоги.
Но как бы ни было, имя В.Н. Шнитникова принадлежит Алматы (сейчас идет спор между Петербургом и Алма-Атой: чей же учёный Шнитников?). К сожалению, истинному рыцарю пера и науки нет в этом городе ни памятника, ни улицы, ни даже мемориальной доски. Но остались его книги, а книги не умирают, хотя иногда их и стараются искусственно предать забвению.
У  В.Н.Шнитникова было 5 детей, из них один – первенец Арсений унаследовал от  отца страсть к науке,  к исследованиям неизведанного, к путешествиям. Он стал известным физикогелграфом и по научным достижениям превзошел отца. Безусловно, на любовь к географии и романтике странствований оказало влияние участие 16-летнего Арсения в экспедиции отца по Тянь-Шаню в 1914 году.


                Бунт бессмысленный и беспощадный
  В 2016 году исполнилось 100 лет восстанию 1916 года в Казахстане и Киргизии.  По разному можно относиться к тем трагическим событиям, но отрадно то, что правительству Казахстана хватило мудрости не акцентировать внимание народа на события столетней давности, не возбуждать людей, не нарушать сложившееся межнациональное согласие.
Основной причиной восстания по мнению автора явилось то, что коренное население Казахстана за 60 лет вхождения в состав России так и не почувствовало себя гражданами Российского государства, а правительство ничего не сделало или не успело сделать для консолидации народов, населяющих страну. Объяснений этому много. Сказывалось различие менталитетов, религий, неприятие чуждого  европейского (русского) образа жизни, нахождение на разных ступенях развития общества. Элита была недовольна потерей власти ханов, султанов, биев и батыров, запрещением мгогих своих законов и традиций, народ был недоволен навязыванием другого менталитета, других правил поведения. От старого уклада, своих «законов», выработанных столетиями, было трудно отвыкнуть, тем более отказаться. Большинство историков причину восстания видит в земельном вопросе. Отчуждение земли в пользу русских переселенцев, высокомерное их поведение по отношению к «туземцам» и «инородцам», даже льгота в виде освобождения от воинской службы работала против России (до сих пор были свободными людьми, а тут посылают на черновые работы!). Сыграл свою рольи мусульманский фактор, которым пользовались агенты Турции, воевавшей на стороне Германии. Активную антирусскую агитацию вели мусульманские священнослужители. Замечались и китайские агенты, возбуждающие население к неповиновению. Еще большую роль играла агитация со стороны своей верхушки (баев, манапов), жаждавшей денег и власти, обиравшей бедняков и направляющей их гнев на русских земледельцев.  Посыл был таков: земля наша, а тут пришли чужаки-русские, занимают наши земли да еще насаждают чуждый нам образ жизни, обложили налогами, хватит это терпеть, пришла пора с этим кончать.  Рост самосознания порождал и национализм. Настроение населения подогревалось нелепыми слухами о принудительном крещении мусульман, о том, что посылают рыть окопы на передовой, где все будут убиты и т.д. Власти не смогли или не успели опровергнуть эти слухи и подготовить население. Все делалось в спешке, не была продумана организация всего мероприятия. (Как считала часть русской интеллигенции, этих страшных событий вполне можно было избежать, надо было просто провести предварительную разъяснительную работу с населением и проводить мобилизацию после окончания полевых работ). Недовольство копилось годами и вырвалось наружу в виде кровавого мятежа после обнародования указа от 25 июня 1916 года о мобилизации в армию на тыловые работы инородческого мужского населения.
Государство и народ изнемогали от тягот и бедствий войны, и правительство решило, что коренное население, являясь гражданами страны, должно выполнять определенные обязанности. Всего на тыловые работы предполагалось мобилизовать около 220 тысяч жителей Туркестана.  Возмущение народа вызвало то, что люди отрывались в самый разгар полевых работ и в дни мусульманского праздника, организация набора была дана на откуп местному начальству – волостным старшинам и аульным старостам. Пользуясь неграмотностью и отсутствием метрик у большинства населения, те освобождали байских сыновей, мулл и включали в списки только бедняков. В то же время часть волостных старшин и сами, собравшись на сход, договорились не выполнять указ.
Пример неповиновения оказался заразителен и вскоре мятежом были охвачены многие районы сначала Верненского и Джаркентского, а затем и Пржевальского уезда. Первое столкновение с властями произошло  24 июля в с. Пограничное  в Алакольской долине. 3 августа вооруженные мятежники в урочище Ассы напали на помошника уездного начальника и его конвой, во время которого был убит 1 человек и ранено 3. Затем вооруженные столкновения начались в районе Кастекского перевала, откуда мятежи перекинулись в Чуйскую долину Киргизии. Здесь оно было особенно жестоким. Восстание быстро приняло характер антирусского бунта, подогреваемого агитаторами, причем свой гнев восставшие обратили не столько в адрес властей и военных, сколько на мирных жителей. Им удалось разными путями достать оружие. На Иссык-Куле повстанцы захватили обоз с винтовками, направлявшийся из Пишпека в Пржевальск, это придало им силы. В Прииссыккулье, где началось восстание, была перекрыта дорога из Верного и Пишпека, разрушена телеграфная связь. С 10 августа восставшие напали на села Сазановку, Преображенское, Кольцовку, осадили Пржевальск и Нарын, в которые бежали жители сожженных повстанцами переселенческих деревень и хуторов. Некоторые села организовали сопротивление (Кочкорка, Самсоновка, Новоросийка), старики женщины и дети защищались, построив барикады. Но силы были неравны, так как нападавших были тысячи. Мужчин зверски убивали, не щадили ни женщин, ни детей. В Свято-Троицком монастыре убито несколько монахов (единственное место, где здания относительно уцелели, так как здесь собирался устроить свою резиденцию один из главарей восставших, выбранный ханом), сожжены селения: Охотничье, Николаевское, Самсоновское, (Бурулдай), Столыпино (Кочкорка), Белоцарское (Куланак), большинство деревень северного побережья Иссык-Куля с убийством жителей, не успевших убежать или скрыться. Повстанцы-киргизы проявили необычайную, ничем необъяснимую жестокость, о которой страшно писать (об этом говорят десятки показаний свидетелей, ныне (впервые) опубликованные в Интернете. Среди «степных киргизов» (казахов), как писали газеты, таких жестокостей не наблюдалось). Особенно гонялись за служащими переселенческого управления, работниками ирригационной службы, проводившими изыскательские  работы по орошению Чуйской долины. Кроме убийства инженеров, были уничтожены результаты двухлетней изыскательской работы по проведению каналов (убивали всех русских, попадавшихся на пути, например, убита баронесса-ботаник  Фитингоф, занимавшаяся в поле сбором местной флоры, убит мирный геодезист Долгушин и т. д.). Всего в Семиречье подверглось нападению 94 русских селения, не считая заимок, пасек, хуторов.
Казахская интеллигенция пыталась остановить бессмысленное и  чудовищное  кровопролитие. 11 августа 1916 года в газете «Казах», № 192, за подписями бывшего члена 1-й Государственной Думы Букейханова, редактора  Байтурсунова и Дулатова появилось «Воззвание к киргизскому народу». Они горячо призывали народ умиротвориться, уверяя, что никакой опасности нет. «Приказ царя, - писали они, - должен быть безоговорочно выполнен. Царю честно служить наш долг». После приема 10 августа у А.Н.Куропаткина в Ташкенте  М.Тынышпаев телеграфно обратился к пишпекским киргизам с призывом успокоиться.  Алашордынец А. Букейханов и кадет А.И.Шингарев высказались против подачи казахами правительству докладной записки по поводу мобилизации. Шингарев заявил, что «стыдно киргизам ходатайствовать об освобождении от призыва в то время, как русский народ льет свою кровь против врагов-немцев».  (Индийские сипаи были призваны в действующую английскую армию и воевали на фронтах, при этом число погибших достигло 500 тысяч человек).
Основные правительственные воинские части были на фронтах, поэтому пришлось вызывать подкрепление извне. Войска были высланы из Андижана в район Нарына, из Черняевки в Пишпек и Токмак, из Сибири 9 Сибирский казачий полк через Семипалатинск отправлен в Верный, с фронта были сняты два казачьих полка. Крупные столкновения с царскими казачьими войсками произошли в урочищах Ассы, Каркары, на реках Чилик и Чарын, в Нарынколе. Много повстанцев погибло в сражении на перевале Кайкан. Бои и стычки продолжались весь сентябрь и закончились лишь в октябре.
Повстанцыне могли противостоять хорошо вооруженным и обученным казачьим войскам и всюду бежали, бросая семьи и скот. Озлобленные видом всюду валяющихся трупов женщин и детей, казаки со своей стороны были беспощадны. Были и случаи самосуда со стороны русских поселенцев, жестко пресеченные генерал-губернатором Куропаткиным, потребовавшим  в таких случаях судить русских одинаково с киргизами (в селе Беловодском разъяренная толпа жителей, подстрекаемая пострадавшими женщинами, забила 200 плененных киргизов (по другим сведениям более 500, что явно завышено), в Пишпеке солдатами и полицейскими, разъяренными от вида обезображенных трупов убитых женщин и детей с выколотыми глазами, убито 118 пленных).
 Историк А.Асфендияров еще в советское время, когда кровавый бунт преподносился как желанная революция угнетенных масс (фильм «Амангельды»), признавал, что «в результате восстания пострадало и русское население: в одной Семиреченской области по неполным данным погибло более 2000 человек, 1300 дворов сгорело и 1300 дворов было разграблено», более тысячи пропало без вести (в основном женщин и детей, взятых в наложницы и в рабство. Большинство из них или погибло в дороге, или было убито позже, так как китайцы на границе поставили условие: принимать без русских пленных), всего пострадало более 8000 человек.Потери восставших были еще более значительны. Каратели жестоко расправлялись с непокорными: казахи, киргизы, бросая скот и имущество, целыми аулами бежали в Китай. Это было неверное решение, так как именно это стало причиной гибели наибольшего числа людей. Китай не хотел принимать бунтовавших беженцев, в наступающей зиме голодные люди замерзали в горах. По примерным подсчетам число беженцев из Киргизии и Казахстана достигало до 150 тысяч.
После подавления восстания начались контрибуция скота и имущества у коренного населения в счет погашения убытков, понесенных русскими переселенцами. Арестовано и подверглось суду более 3000 человек, но большинство было отпущено. Осуждено на смертную казнь 350 человек, но только для 51 (по другим сведениям 20) приговор был приведен в исполнение, большинство отпущено или отправлено в ссылку (в основном по решению Куропаткина. Остальные отпущены(амнистированы) Временным правительством в 1917 году). Предполагалось переселение «провинившихся» аулов в  другие районы с худшими условиями, но сделать это не успели из-за революции. 
Как отголосок тех страшных событий были казни русских казачьих офицеров большевиками после установления советской власти (видимо, за участие в  подавлении восстания). Так, по рассказу одного из потомков принародно, отсечением головы, был казнен подъесаул И.Бакуревич, с сотней казаков отстоявший город Токмак во время осады его несколькими тысячами восставших. Казнен пристав Беловодского участка Грибановский и др.