Так мило скрипочка играла, Я слушала – всё было мало!
И так в висках стучала кровь! В ней жизнь и воплощенье снов,
Но я ещё не понимала, И я тогда ещё не знала:
Что это – первая любовь. Бывает вечная любовь.
Я обернулась на тихое «позвольте…». Прекрасная, да-да не просто красивая или там элегантная – прекрасная женщина прошла к месту рядом со мной. Наш Малый концертный зал почти заполнился публикой, сдержанной, интеллигентной. Зазвенел третий звонок. Дама опустилась в кресло и замерла с выражением ожидания на лице. Я, зная, что скоро погаснет свет, старалась незаметно рассмотреть её. Она поражала с первого взгляда особым нежным очарованием: бледное продолговатое лицо с огромными глазами, цвет которых было не уловить, глядя сбоку, но они были скорее тёмными. Изящная фигура, окутанная тёмно-зелёным шёлком платья, руки с точёными кистями… Причёска подчёркивала её классическую красоту: гладкие, почти чёрные с блеском, волосы на прямой пробор, собранные в пучок. Из украшений только массивное золотое кольцо на левой руке да маленькая золотая искра на длинной тончайшей цепочке – кулон на платье. Она как-то странно смотрела на сцену: напряжённо, взволнованно, порывисто дышала, вдруг быстро облизнула сухие губы. Мне показалось, я её когда-то знала. Когда? Откуда? В каких событиях могла встретить? Память, словно мотылёк в освещённое окно, билась в прошлое, но стекло времени было не пробить… Вдруг пришло на ум слово «ангел»… Ангелина! Да-да! Как? Эта прекрасная дама – Ангелина? Гелька Просыпина? Нагулянная дочка уборщицы Лиды? Не может быть! Начали ворочаться, словно окаменевшие, пласты мозгов, выворачивая из глубин картины такой далёкой, совсем другой жизни… «Сколько ей лет? Кому? Да этой красавице. На вид, ну… двадцать пять. А Гельке? Она лет на пятнадцать, точно, моложе меня. Тогда этой уже тридцать. Может быть».
Свет начал таять, невысокая и небольшая сцена осветилась, и вышла ведущая концерта, наша любимица Арсеньева – строгая красавица с лучистым взглядом и нежной улыбкой. Она – музыковед, всегда кратко и увлекательно раскрывает тему концерта. А сегодня рассказала о гостях из северной столицы – ансамбле старинной музыки. Теперь стало понятно, почему был выбран Малый зал – концерт был камерный. Попала я сюда случайно, по билету срочно уехавшей подруги, так что была не совсем в курсе предстоящего. Я время от времени взглядывала на соседку: всё то же напряжение на лице, во всей фигуре. Пальцы сжимают крохотную золотистую сумочку, спина прямая, подбородок чуть вытянут в сторону сцены, словно внутри звучит призыв: «Ну! Ну!
Первым появился руководитель-дирижёр. Он поклонился и, покачивая своим альтом, указывая на каждого смычком, стал представлять коллег и музыкальные инструменты, характеризуя их особенности, объявляя мастеров-изготовителей, объясняя уникальность старинных и очень ценных раритетов, произнося мало или совсем неизвестные названия. Секстет завершал скрипач, видимо, объявляемый в финале, как особо яркий исполнитель. Тут дама рядом со мной вся вспыхнула, затрепетала, подалась вперёд. Александр Лучин поклонился и повёл глазами, как мне показалось, по нашему ряду. Нет, не показалось, он явно остановил взгляд на моей соседке и снова слегка поклонился именно ей! Наконец ансамбль зазвучал.
Концерт меня потряс. Это была особенная музыка. Микрофоны отсутствовали, живые звуки – голоса неземных существ – пели, шептали, вскрикивали, сплетались в хор и взлетали ввысь… Даже такие знакомые альт и скрипка преобразились, заговорили на незнакомом языке, но о понятном и дорогом: о любви, милосердии, сострадании, верности и о буйстве горячего веселья. Я вдруг поняла, насколько микрофон меняет восприятие голоса. А соседка… она не сводила взгляда со скрипача, и он постоянно взглядывал на неё. Как он играл! Его пальцы знали, откуда достать ту или иную ноту без всякого колебания, они летали по грифу, а рука, держащая смычок, взлетала, дирижировала настроением скрипача, скрипки и всех, кто её слышал… Музыкант, слегка пританцовывая, отбивал такт правой ногой в тонком, как перчатка, ботинке. Вся его гибкая фигура сливалась с мелодией и ритмом скрипки, голова с густой, слегка пробитой сединой шевелюрой, втискивала подбородок в тщедушное тельце инструмента. Он, поначалу выглядевший человеком лет за сорок, вдруг помолодел, стал прекрасным юношей, принцем из волшебной сказки!
И я всё вспомнила.
Институтский барак, дворик с ковром травки-муравки, огромный старый вяз в середине, лавка под ним. Вон Лида идёт, не идёт, бежит с работы. Она в институте уборщица, уже с шести утра там намыла километры полов и лестниц, туалетов и аудиторий, а теперь ждёт дочку Гелю из школы. Конец мая, кончается учебный год, и можно будет не так лететь домой с ещё не разогнувшейся спиной. Сейчас покормит девочку, сварит назавтра, пока та уроки поделает, и пойдут они вместе в баптистский храм, где Лида тоже уборщица. Там Ангелинка снова увидит орган, похожий на дворец из блестящих медных труб. Геля слушала орган не раз, приезжали музыканты из Москвы и были большие концерты. Всё в ней тогда замирало, и наворачивались слёзы. А сегодня мама будет готовить зал к концерту старинной музыки. Сначала старенький дядя на органе поиграет, а потом молодой коллектив выступит. Геля поможет маме, ей уже девять лет, она умеет мыть пол, но мама не разрешает, даст швабру, чтобы дочка подмела и потом собрала мусор, а ещё Ангелина протрёт влажной тряпкой лакированные скамейки. Они успели, орган отзвучал, Геля вытерла слёзы и вот…
Сейчас первое отделение концерта, представляющее народную и духовную музыку неизвестных авторов, окончилось. Во втором будет музыка известных старинных композиторов. Я шла к выходу в фойе прямо за Ангелиной. Моя жадная писательская душа ныла от желания заговорить, приоткрыть хоть краешек завесы над отношениями Гели и скрипача, как его? А, да, Александра. Он, похоже, мой ровесник. Мы вышли в просторное фойе, я приостановилась: куда она пойдёт? Ангелина не свернула ни в одну из сторон, которые ведут в посещаемые в антракте места, она прошла к служебной двери справа, и тут же вышла оттуда с небольшим букетом. Три жёлтых розы, без упаковки, перевиты золотистой лентой и только у основания букета обёрнуты целлофаном. Она понесла цветы к окну, положила на подоконник, оперлась на него и стояла, глядя на улицу. Я решилась подойти. Тихо, словно боясь спугнуть, вопросительно позвала:
— Ангелина?
Она повернула лицо с удивлённо приподнятыми бровями.
— Да?
— Извините. Я рада, что не ошиблась. Мы с вами были соседками по институтскому дому. Не помните меня? Не узнаёте?
Уже после первого вопроса я поняла, что не помнит. Вглядывается. Но разве можно узнать давно забытого, мало интересного в своё время человека, через более чем двадцать лет? Как увидеть в зрелой тёте девушку из детства? Она не солгала.
— Не узнаю, простите. Но спасибо, что вы меня узнали. Так давно этого дома нет, там уже новый построен, многоэтажный. А вы…
— Из четвёртой квартиры. Моя мама с вашей много общались. Тётя Зина – не помните?
— Помню, помню! Она повысила голос, в нём зазвенела радость. – Мама моя у вашей часто деньги занимала, всегда не хватало до зарплаты, хотя и на двух работах трудилась. Да я ведь ваши вещички донашивала. Красивые такие, подходящие. Мы обе худенькими были.
— Но это же были одёжки из сундука. Вы меня на пятнадцать лет моложе!
— Тогда так жилось… бедно, тяжело. Вы нас выручали. До сих пор помню кремовое платье в складочку с бархатным коричневым поясом. Я так его любила! Спасибо.
— Да что вы! Какая может быть благодарность? Радостно было, что такая красивая, нежная девочка могла принарядиться! А… ваша мама?
Её лицо потемнело, словно на солнышко нашла тучка. Глаза затуманились.
— Нет моей мамочки, год тому умерла… Так болела! Так мучилась.
— Надо же! И моей год как не стало! Но ваша много моложе была. Вы здесь, в городе, живёте? В каком районе?
Дальше я узнала, что Ангелина живёт одна в однокомнатной квартире, полученной мамой взамен снесённого жилья. После окончания музыкального колледжа (тогда ещё училища) по классу домры работает в музыкальной школе. Её ученица в прошлом году получила гран-при на международном конкурсе в Польше… Она рассказывала про себя просто, охотно, но мне хотелось узнать про другое. Я подступила к теме.
— Теперь понимаю, почему вы так внимательно и горячо слушали скрипача! Вы с ним знакомы?
— Да, как сказать… я… – она искала нужные слова, но тут прозвенел звонок, и мы двинулись за зрителями в зал.
Мне показалось, что Геля обрадовалась возможности прервать разговор. Не могла я настаивать. Досадно было, но что тут поделаешь?
Программа была выстроена так, что настроение зала становилось с каждым новым исполнением всё более вдохновенным, взволнованным. Ангелина всё так же вскользь, одними лёгкими взглядами общалась со скрипачом. Он был неподражаем! Мне порой казалось, все самые яркие краски музыки он дарил ей, зрительнице из третьего ряда. Прямо к ней летели лёгкие птицы-звуки, падали на её колени, плечи, взлетали и трепетали над головой. Чудилось, время от времени и мне доставалось пёрышко из распахнутого крыла… Я тоже смотрела почти на одного скрипача, видела его полное слияние с инструментом, с голосом скрипки, с её нездешними мелодиями.
Концерт окончен. Ангелина вспорхнула с места, подбежала к сцене, взлетела на неё и подарила розы Александру Лучину. Он на мгновение задержал её руки в своих и что-то сказал. Она вскинула голову, посмотрела ему в лицо и ответила. Я увидела: это было «да».
Я медлила: подвигала молнией на сумке, одёрнула платье. Геля меня нагнала, тронула за предплечье. Взглянув на неё, я поразилась выражению её лица, оно было… даже трудно слово подобрать… было совсем детским, воодушевлённым, немного растерянным.
— Вы спешите?
— Нет, Ангелина, нисколько. Меня никто не ждёт.
— Тогда… может быть, посидим немного на скамейке у фонтана? Он попросил встретиться. Он… – она замолчала почти на полуслове, спазм сдавил горло.
— Я поняло, о ком вы. Тогда, в антракте, вы не успели сказать, что знакомы с Лучиным. Теперь понятно, знакомы.
— Не поверите, – она справилась с давким комом в горле, – сегодня вторая встреча с глазу на глаз, возможность поговорить.
— А первая?
— Тогда мне было девять лет. Я в своём – вашем – кремовом платье пришла с мамой на её вторую работу в баптистский храм, помогла ей сделать уборку, и мы, как всегда, остались на концерт. Помните бухгалтершу Антонину? Она так осуждала маму за то, что работает у «нехристей»! Мама всё молчала, она была верующей, православной, но работа в том храме была ей очень нужна. Ну, вот. После короткой программы органиста, вышел этот самый ансамбль старинной музыки, именно эти мужчины, а женщины другие были, пожилые. Я, когда увидела скрипача, услышала его скрипку, вдруг почувствовала, что у меня зашлось сердце. Сначала затрепетало, а потом остановилось, помолчало и забилось совсем по-другому. Теперь я понимаю, я влюбилась.
— В девять лет?
— Именно. Я не могла оторваться от него: от лица, музыки, от всего его облика и от каждой малой чёрточки всей фигуры. Всё во мне изменилось, перевернулось, я подумала, что сейчас умру. Разве могла я понять, что произошло? Я смотрела на него, и радость накатывала волнами, захлёстывала, мешала дышать! Я отводила на секунду взгляд, и слёзы душили меня…
Они закончили концерт, им аплодировали сдержано, так принято в храме. Мама остановилась с кем-то из служащих храма, а я выскользнула в дверь и побежала к служебному выходу. Там всегда гастролёры ставили машину – небольшой автобус. Я спряталась за куст шиповника, он буйно цвёл, и, трепеща, стала ждать. Через некоторое время мама вышла на крыльцо, огляделась, позвала меня, и ушла внутрь, искать своего ребёнка. Вот и вышли они – музыканты. Переговариваясь, стали складывать инструменты в автобус. «Он уедет! Он сейчас уедет!» – отчаяние терзало меня. Я вышла из-за шиповника и встала на дороге, на его пути. Он рассеяно взглянул на меня. Не знаю, но что-то остановило его, что-то он разглядел на моём лице.
— Красавица, маленькая принцесса! Кого вы ждёте?
У меня пересохло в горле, и я почти прошептала:
— Вас.
— Нас? Вам понравился концерт? И музыка?
— Концерт… музыка… всё…
— Это замечательно. Спасибо за такой отзыв. Он непосредственный, искренний. А каково Ваше имя?
— Геля. Ангелина.
— Имя прекрасное, очень вам подходящее. Ан-ге-ли-на. Ангел. Вы похожи на ангела. Я думаю, вы и человек добрый, если чувствуете такую музыку. Не учитесь в музыкальной школе?
— Нет, но буду, – соврала я совсем нечаянно.
— Может быть, и я вас когда-нибудь послушаю. Здесь так пахнет розами…
— Это шиповник. Вот он, – указала я на куст.
— Да, только простые розы так ароматны. А эти…
Он поднял на уровень моего лица три жёлтые розы, обёрнутые золотистой ленточкой. Я видела, ему подарила их старушка из зала. Но когда мы разговаривали, я не видела ничего, кроме его глаз.
— Не пахнут, – пролепетала я. – Но они такие красивые!
— Возьмите, прекрасный ангел. Они так идут вашему нарядному платью! До свидания, будьте счастливы.
Он вскочил на подножку, махнул мне рукой, и автобус развернулся, пофыркал немного и поехал по дороге. Я всё смотрела вслед, а потом душа моя заболела, закричала, я упала на пыльную траву газона и зарыдала в голос. Так меня нашла мама. Она испугалась, стала меня ощупывать, отряхивать, спрашивала что-то такое: «Кто обидел? Ударил? Толкнул?» Я мотала головой, повторяла «нет-нет», потом, захлёбываясь слезами, едва смогла произнести: «Уехал!» Странно, но мама поняла, что со мной. Я подняла розы, и покорно пошла за мамой.
Потом я вырезала из афиши фотографию группы, потом попросилась в музыкальную школу. На скрипку меня не взяли, предложили домру… вот так. Я училась старательно, но выступать не любила. Стала педагогом. Представьте, через пять лет ансамбль снова выступал в нашем городе. Я нашла такие же розы, как те, что он мне подарил, и которые сухие и грустные стояли в моей вазе, и стоят до сих пор, и пошла на концерт. Невероятно, но он узнал меня! Я, нескладная в свои четырнадцать лет, подаю ему цветы, а он удивлённо так тихо говорит: «Спасибо, мой ангел, Ангелина!» Я и тогда вырезала фото из афиши, другое, новое. Я нашла в продаже альбом коллектива, слушала и словно вживую видела его, Александра. Через четыре года они выступали в областном центре соседней области. Я смогла поехать на тот концерт, как нынешние фанатки делают. Снова розы, снова его слова… Мне восемнадцать. У девчонок только и разговоры о любви, о парнях, а я, как заколдована – никто мне не нужен. Вот мне уже двадцать три. Мама страдает за меня, мечтает, что заведу семью. Из статьи в журнале узнала многое: он женат, у него дочь Ангелина и сын Арсений. Замечательные гастроли в стране и за рубежом, звание Заслуженного… Наверно он давно меня забыл в своей прекрасной жизни.
В меня влюбился молодой, успешный чиновник, обеспеченный, сделал предложение… Я могла его терпеть, уважала, но не полюбила, и детей у нас нет. Мама моя заболела, я стала за ней ухаживать постоянно, муж раздражался, нанимал сиделку, но я не оставляла маму, со мной ей было легче. Муж встретил другую. Я отпустила его легко. Сама осталась в маминой квартире, без претензий. Только обручальное кольцо переодела с правой руки на левую. Потом, то ли слух (сейчас столько врак в СМИ!), то ли правда, а написали, что жена Александра уехала в Германию с каким-то бизнесменом, забрала детей. Мне горько, словно предали моего родного человека! Разве можно его разлюбить? Вот, мамы нет. Этот год прошёл, как каток по душе. Я уже думала, всё, не смогу жить полноценно. Иду после занятий пешком через полгорода, смотрю, афиша. Они! Их ансамбль! Он!.. Бегу за билетом, сердце выскакивает! Он снова меня узнал!
Она замолчала, лицо пылает, глаза, словно разлились на пол-лица. И вдруг она выпрямилась, затрепетала, встала со скамьи. Как она угадала, как почувствовал? Он вышел из дверей служебного входа, и они пошли навстречу друг другу.
Я шла на остановку, вздыхала, как переболевший страдалец. Чувства мои перемешались в горько-солёно-кисло-сладкий коктейль, но давно я не пила такого ароматного, пьянящего напитка! А тост был «за чудо любви!»