Жители ночи, или эскиз с силуэтами
ПРОЛОГ
1
Как тяжело от мирной лени
Перемещаться в круг забот,
На полусогнутых коленях
Ползти от двери до ворот.
Открыть – чтоб въехала машина,
Закрыть – чтоб злыдни не вошли,
Как респектабельный мужчина,
Солидно подтянуть штаны.
...Ну, вроде всё. Но огонёчек,
Что в душу некогда запал,
Тревожит сразу сотню точек
Зовёт туда, где не бывал.
В мир не-моих воспоминаний,
В чужой подслушанный рассказ,
И, обозлившись от страданий,
Пуститься в новый пересказ.
А потому долой приборы,
Что вкруг расставила жена,
И погрузимся в море горя,
Откуда выплыла страна.
2
Готов остаться без обеда,
Сегодня точно обойдусь,
Питаться сытно очень вредно,
А я поправиться боюсь.
На переполненный желудок
Не сядет никакая мысль,
Я обзову себя: ублюдок,
Скотина, выродок, взбодрись!
Но тут предательская нега
Потянет в тёплую кровать,
И как медведь под гнётом снега
Я начинаю засыпать.
Так с каждым творческим порывом
Впадаю в сладостную лень,
Она спасенье от надрывов,
Легка мечта, реальность – хрень.
Но, впрочем, я заговорился,
А дело требует трудов,
Иной с тоски давно бы спился,
Но я к мучениям готов.
Готов, хребта не разгибая,
Забыв сезоны и восход,
Повествовать о том, что знаю,
Хотя бы даже с чьих-то слов.
3
Но, открывая партитуру,
Сперва хочу предупредить,
Что дураки, а с ними дуры
Нас пожелают обдурить.
А с ними умники в придачу,
Как тот великий астроном,
Что объяснил, кто напортачил:
Нет, не вожди, не хрен собачий,
А галактический синдром.
Легла планида на планиду,
А дело сделать не смогла,
А та, что снизу, от обиды
Россию ввергла в чудеса.
С тем астрономом дело ясно,
Он в лагерях пересидел,
А нам что с этим самовластьем,
Что, оставаться не у дел?
Нет, хрен вам в нос, науки дети,
Мы разберёмся как могём,
Найдём всех тех, кто нам ответит
И за бардак, и за синдром.
Пора строкою стихотворной
Раз навсегда разобъяснить,
За что сто лет сидим в уборной,
И не пора ли прекратить?
Без экивоков и намёков
Приличьям положить конец,
Сказавши, не боясь упрёка,
Что вождь-спаситель – злой подлец.
Конечно, скажут негодяи:
Вот расхрабрился мелкий хлюст!
Но я скажу всё, что желаю,
А завтра, может, побоюсь.
* * *
1
Март растекается по саду,
Природа ждёт апрельских снов,
Хочу вцепиться в кудри мая,
Нырнуть в июнь без берегов.
* * *
...Сапог раскрасил подбородки,
Виски залиты сединой,
Неистребимый запах водки
Стоит над русскою землёй.
Слезлива женская натура,
Ей только дай поголосить,
Оплачет дура мужью шкуру,
А о себе забудет выть.
Впряжётся в мелкие заботы –
Картошка, дети и долги,
И непременная работа –
В тюрьму готовить узелки.
2
Из незаконченной поэмы
Я отрываю по листам
Картины, диалоги, сцены
И отдаю тугим ветрам.
Мысль улетит, качая сосны,
Поверх пустынь и городов,
Не замечая морды постной
Бредущих вяло мужиков.
Бредут, чтоб на краю окраин
Хоромы счастья возвести,
Себя спасти от негодяев,
Что мир привычный разнесли.
Мужик бездомный, безземельный,
Безродный – без чего ещё? –
Сгорает, как щепа в котельной,
И не отпет, и не прощён.
3
И города от беглых пухнут,
Избёнки серые растут,
Но тщетно мним, что беды ухнут,
А нам достанется уют.
4
Вот ты сбежал, колхозы кроя,
В Москву попал, свободным стал,
Но за тобой по тайным тропам
полз розыскной материал.
Всегда в столице есть работа:
Хватай, тащи, на место ставь,
И никакой колхозной рвоты!
Назад в деревню – нет, избавь...
Гранитом берега крепили,
Парило даже лошадей,
Но люди, утопая в мыле,
Упрямо гнулись каждый день.
5
А ввечеру в барак вонючий,
их собирал убойный сон.
Храпел народ, но луч колючий
Тех, кто в барак вломились кучей,
Будил того, кто обречён.
...Ну, ты, вставай, хватай обмотки,
Не то погоним голышом,
Заткни свою собачью глотку,
А руки за спину, – пошёл!
6
Коленька
Колян, подобно многим детям,
Жизнь с мрачной стороны узнал.
Отец бузил и куролесил,
То уезжал, то приезжал.
Работы не было приличной,
Отец к работе не кипит,
А без работы лишь заботы,
Как жить, как быть, детей кормить,
Как поддержать потребность плоти
И веселуху замутить.
А дома скука бесконечна,
В семье и дня не проживёшь,
И все так серо: печка, свечка,
Жены занудство и гундёж.
Лишь только про отъезд заявишь,
Так тут же начинался вой:
подлец, мерзавец, нас оставишь,
А сам под юбку к молодой.
И остается для веселья
Бутылка в дружеских руках,
А после мрачное похмелье
И возвращенье на бровях.
7
Какая скучная картина,
Какая душная зима,
Забудь про воспитанье сына,
Сперва наполни закрома.
Что в нашей жизни непременно?
Еда и сон, а после них
Встает проблемой неизменной
Неотвратимый перепих.
8
Вослед гармонии первичной,
Когда смеёшься без причин,
Жизнь стала нервной, истеричной,
Ты как на острове один.
Вот наступило примиренье,
Казалось, снизошёл покой.
За это краткое мгновенье
Плати бессмертною душой.
* * *
И вот уж поменялись роли,
Вернули грешному покой,
Живи себе как серый кролик,
Питайся листьями с ботвой.
9
А после все закувыркалось,
И не поймёшь, где началось,
К самим себе осталась жалость,
А к остальному миру злость.
10
Пришли играть на наших нервах
И прививать колхоза муть,
И прочесать граблями смерти
Земли родной тупую суть.
Тупую? Может быть, святую.
Но для природы всё равно.
Деревня смотрит в даль пустую
Через разбитое окно.
Детишки с голоду уснули,
Старуха мать сошла с ума,
Жену придётся караулить,
С ума бы тоже не сошла.
11
Скажи мне Коля, грешный мальчик,
Какой урод задумал план,
Чтоб не осталось всё как раньше
У православных христиан?
Чтоб венценосною фигурой
Стал подкаблучный господин
И мать Россия пьяной дурой
Легла с оравою скотин?
Теперь уж поздно ржать и блеять,
В соплях ошибки проклинать:
Взошёл Уран по кличке Ленин,
Пристроив раком нашу мать.
12
Маманя, рыхлая Расея,
Порядок новый приняла,
Покочевряжилась и села
На кол иного бытия.
И весь двадцатый век сидела,
На запад глядя и скрипя,
Такое нам досталось время,
Надеюсь, прожили не зря.
13
В России жить, конечно, пошло,
Но что нам делать, как нам быть,
Лизать у запада подошвы,
А корни русские забыть?
14
Авось дотянем до свободы,
Избегнем горя и угроз,
И снова, как в былые годы,
Останется один Христос.
15
Чуть-чуть на небе прояснело,
Так тут же тучи нанесло.
Боюсь, что худо будет дело,
Но признаваться западло.
У драматурга-демиурга
Кресало в огненных руках,
Он создал мир и кличет друга,
Чтоб оценил мечты размах.
И вот зашевелились тени,
В домах зажёгся теплый свет,
Садятся жёны на колени
Мужьям, надеясь на ответ.
16
Так мало радостей у Коли,
А неприятности везде:
Тоска икон, унынье в школе,
Пустая каша на воде.
А эти вечные обноски,
Тряпьё от тех, кто относил,
и мать зудит привычно, плоско,
и для веселья нету сил.
Бодливых сверстников орава –
Щелчки, затрещины, щипки,
Не жизнь, а сущая отрава,
Скулить и плакать не моги.
Но, слава богу, есть слабее,
На ратном поле мотыльки,
Их можно стукнуть, не робея,
И компенсировать плевки.
И так везде... менялся город,
Куда забросили ветра,
Но проявлялся мерзкий норов
В душе простого паренька.
Три класса – всё образованье,
Скорее к делу – денег ноль,
Но к счастью родственник есть дальний
И по профессии портной.
17
Учеником определили –
Давай измерь и запиши,
Пусть без зарплаты, но при деле,
Дают пожрать – и не греши.
В пристройке, где мальцы томились,
Ночами от огарка свет,
Спать не хотелось – сердце билось,
О чём мечтать в пятнадцать лет...
И начинались разговоры
Про женский зад, живот и грудь,
И ряд заманчивых историй,
Откуда что у баб растут.
Вздымались члены не по-детски,
Томленья предвкушая прыть,
И так хотелось по-соседски
В чужое тело жар излить.
Актив, пассив—не к месту счёты,
В мужской семье устав един –
Все эти мелкие заботы
Забудь на свалке голых спин.
А после вновь желаний стадо
Взбухало, как весны разлив,
И даже затхлый запах зада
Не останавливал порыв.
18
Чуть-чуть на небе прояснело,
Так сразу тучи нанесло.
Боюсь, что худо будет дело,
Но признаваться западло.
19
Утихли злые катаклизмы
И, утверждая светлый строй,
Всех звали в рай социализма,
А вышло – «шти с головизной».
Народ – мерзавец и доносчик?
Народ – страдалец и герой?
Ну как определиться точно?
Он – то и это. Он такой.
20
Однажды копия доноса
Мне в руки жадные легла:
Архивный страж остался с носом,
А правда прошлого всплыла.
Солдат писал, что доноситель,
Его товарищ по полку,
Сам многолетний гад-вредитель
И льёт на мельницу врагу.
А всё, что он троцкистской лапой
В доносе обо мне писал,
Сплошная ложь, он после драки
Меня назло оклеветал.
21
Россия серое надела,
С утра стоит в очередях,
И никому нет больше дела
До прочих, всех терзает страх...
Кругом провал, в мозгах разруха,
Не поднимается рука,
Те дни ползли зелёной мухой
По чёрным дёснам дохляка.
22
Евгения. Её семья
В Одессе, раскоряченной
Бандитской крутизной,
Жил жизнью одураченный
Почтенный Соломон.
Держал при доме лавочку,
Детишек произвёл
И с Сарой, нежной самочкой,
Для будущего цвёл.
Мечтал, что всё останется,
Торговля в рост пойдёт,
А дети, как товарищи,
Возьмут ярмо забот.
Война и революция
Всё к чёрту разнесли
И Шлёмы планы куцые
Смели с лица земли.
Пошли ночные обыски,
Погромы и разбой,
Пришли порядки новые,
Ты сам себе не свой.
23
Николай
Пришлите делегацию,
Я всё признать готов,
От тихой мастурбации
До буйных бардаков.
Порочными безумствами
Отмечен жизни путь,
Теперь одни дисфункции –
Ни охнуть, ни вздохнуть.
24
Старшой в войсках Якировых
Петлюру одолел,
С убогими и сирыми
Управиться сумел.
Остался после в армии
При штабе южных войск,
Как все служаки старые
Возвышен над толпой.
Потом пришли тридцатые,
Их взяли с тёплых мест,
Якировская братия
Попала под арест.
Он не писал прошения,
Вождя не возносил
И в приступах истерики
Пощады не просил.
Свои же били до смерти,
Чем под руку легло.
Текла кровища по сердцу,
Рыдало рта дупло.
Измучили допросами,
Ноги сломали кость,
Сломали переносицу,
Сорвали прядь волос.
А после коридорами
Вели в пустой подвал,
Тут ни о чём не спорили,
Лишь выстрел прозвучал.
25
Суровый суд троцкистским тварям,
А прах развеять по ветрам.
Порой, смягчась, давали лагерь
И добивали в лагерях.
О, боже, боже! Как их били,
Как изгалялась сволота,
Но всё, чего враги добились –
Кровавой рвоты. Изо рта
Текла пузырчатая жижа,
Желудка слизь и мясо губ,
Обрывки дёсен, что кривились
И отдавали новый зуб.
А под ковром заплёванным –
Такой он был эстет –
спал город завоёванный,
как пишет Виктор Серж.
С огромной территорией
В лесах и на горах,
С извечной меланхолией
У Родины в глазах.
26
Не говори: перестарались,
Мол, высший суд рубил с плеча,
А я испытываю радость,
Когда палач бьёт палача.
Иной герой тыщ десять сплавил,
Пора бы к чёрту на рога,
А он живёт, ремень расслабив,
И глаз не сводит с пирога.
Куда сольются крови реки,
В какой безбрежный Океан?
Скорей всего, что внуки века
Оплатят дедовский подвал.
Я увильну от споров склочных,
От комментариев жены,
Чтоб, начиная с этих строчек,
Писать историю страны.
27
Аркадия с Иосифом,
Весёлых близнецов,
В Америку забросило,
Когда француз ушёл.
Здесь, к счастью, соплеменники
Из-под земли нашлись,
С рутиной иноземною
Братки разобрались
И первым делом сделали
Свой маленький гешефт:
Не земли плодородные,
Не золото и нефть,
А нищему приезжему
Был продан чемодан,
Полдоллара утешили
Давно пустой карман.
И с этой скорбной выгодой
Поехали искать
Хоть что–то безобидное,
Чтоб было что пожрать.
И вышло попадание,
Вакансия нашлась:
Работа чемоданная
На фабрике велась.
И там пошло-поехало,
Америка не Русь,
Торжественным вехами
Отмечен славный путь.
Спустя немного времени
Аркаша стал главбух,
А Ёся, гордость племени,
Явил торговый нюх...
Все знают фирму мощную
Как «Бразерс Соломон»,
А дорогое прошлое
Ушло, как страшный сон.
28
Николай
Сгущались злые сумерки,
Иосиф не звонил,
Другие тоже умерли,
От страха нету сил.
Всё как при ней расставлено,
Пыль мёртвая в углах
Да три портрета Сталина
На четырёх стенах.
В те дни тоской задушенный
Ежов нещадно пил,
Порою гладил кружево,
С женою говорил.
Вот платьице нарядное,
Она в нём хороша,
Всегда такая ладная
Ну просто – пой душа!
Она ещё появится
И в платьице придёт,
Помадою намажется
Как в тот прекрасный год,
Когда мы только встретились
И закрутили вальс
На юбилейном вечере,
И получили шанс
Любить и быть любимыми
На скользком островке,
Чекистами незримые,
От крови вдалеке.
Так пролегла счастливая
Всей жизни полоса,
Подружкой говорливою
Явилась в дом весна.
Букеты и объятия,
Хрустальный перезвон,
Угрозы и проклятия
Не проникали в дом.
Давно истосковавшийся
По бархату груди,
Так загибал салазки ей,
Что господи, прости!
Хотелось основательно
Проникнуть в глубину
И ощутить приятную
Ответную струю.
Возникнет единение,
Когда в один порыв
Сливаются движения,
И наступает взрыв.
29
...Любовью истощённые,
Задумали шутя
Крепить семью ребёнком, но
Не клеилась семья.
Он вечно на дознаниях,
Над истиной не спит,
А то на заседаниях
В своём ЦК сидит.
Проснулся бес в Евгении,
Уже не до семьи,
Вернулись, к сожалению,
Привычные грехи.
30
Николай
Его бесили хохот дружный,
Бокалов звон, кабацкий дух,
Когда, домой придя со службы,
Он видел морды этих двух.
Она чечёточку плясала
(С женой наркому повезло)
И с наслаждением орала
Супругу мрачному назло:
Не ходи по льду –
Лёд провалится,
Не люби вора –
Вор завалится.
Лёд провалится,
Вор завалится,
Передачку носить
Не понравится.
Тут этот хмырь из Вешенской
Из правых подпевал,
А с ним еврейчик бешеный,
Жаль в руки не попал.
Она прочла «Конармию»,
Забыла про покой
И отдавалась Бабелю
Не часто, но с душой.
Не раз ему советовал,
Предупреждая, вождь:
«Ты б лучше с ней разъехался,
Иначе пропадёшь».
А он, страстями согнутый,
Момент отодвигал,
Не мог он с ней по-строгому
И « нет» вождю сказал.
Он мог бы дать согласие,
Но человечье в нём
Гудело. От соблазнов
Никто не защищён.
А вождь подумал и не сразу
Слепил загадочную фразу:
«Повсюду отпетая сволочь,
Никто не приходит на помощь».
31
Жены нагое тело
Не знало берегов,
Бурлило и хотело
Свободы от оков.
Понятлива с рождения,
Лукава и смела,
Пленяла обхождением
Ягнёнка и козла.
Чины и состояния,
И словоблудья грех
Бледнели пред желанием,
Единственным для всех.
Смотря по обстоятельствам
То низом, то верхом,
Обслуживала тщательно
Броском или ползком.
Любовные светильники
Горят во все века,
Чтоб не считались истиной
Другие берега.
К тому же был секретик,
Как разжигать огонь,
Сильнее пуль и плети,
Важнее всех погонь.
Что ей чины и страхи,
Мундир и кобура?
Из ледяного праха
Вставало, как заря,
Желание объятий,
Чтоб жизнь текла не зря.
Так высшему приказу
С восторгом подчинясь,
Он без хлопот залазил,
Забыв вождя и власть.
32
Евгения счастливая
На даче прожила
А с нею крошка милая –
Приёмное дитя.
Ушли проблемы прежние,
В семье растаял лёд,
Жизнь задышала нежностью,
Приняв нормальный ход.
Вот так бы жить до старости
И ничего не знать,
И радоваться малости
И рта не раскрывать.
Нарком свой норов бешеный
На службе источал,
А к ночи как помешанный
Ребёнка целовал.
Простил жене блудилища
И наглый взмах ресниц,
Остановились игрища,
Нет больше пьяных лиц.
Есть ангельское пение
Ребёнка по утрам,
Чудесные мгновения –
Я б всё за них отдал...
33
Николай
И вдруг всё как-то поменялось,
Дохнул холодный ветерок.
А может, просто показалось?
У нервов тоже есть свой срок.
А дальше – больше, тут задули
Совсем серьёзные ветра,
Календари нас обманули,
На лето двинулась зима.
34
Поджатыми губёшками
Встречал вчерашний друг
И мокрыми ладошками
Очерчивал свой круг.
Простите мне признания,
Их неуклюжий вид,
Но мыслящего фраера
Непониманье злит.
А взгляды в спину тыкались
Нещадно каждый час,
И даже кто-то всхлипывал,
Злорадно веселясь.
35
Евгения
Ей стало страшно в мужнем доме,
Со всех углов сочилась боль,
А слово «жизнь» теперь не боле,
Чем пустословия пароль.
Уже не радовала дочка,
Редакций шумных кутерьма,
Со всех сторон из разных точек
К ней подступали страх и тьма.
«Проверь меня, – жена молила,
Где в прошлой жизни ложный шаг,
Когда и в чём я провинилась,
Кто был мне друг, и кто был враг?»
Но он-то знал – бессмыслен поиск,
Когда в игру вмешался рок,
И, чтоб историю ускорить,
Нарком любовью пренебрёг.
Жена с усилием вставала
И в санаторий под Москвой
Заметно с радостью попала,
Но был тревожен краткий сон.
Он дал ей пачку люминала,
Договорились: если что,
Сигнал подаст, что всё пропало,
Простым на вид карандашом.
Так и случилось. В час урочный
Сигнал был подан, ночь пришла,
Снотворного хватило точно,
И не открыла глаз она.
36
Николай
Нарком терял сознание,
Читая рапорта,
Осталась тень желания,
А дальше – пустота.
О, эти донесения,
Подробностей обвал,
Как раздвигал колени ей
Очередной мужлан.
Нет смысла в объяснениях,
Нашла на бабу дурь,
Что ей мои волнения,
Раскаты гневных бурь?
При разговоре следующем
Всё выскажу в лицо...
И сознавал вдруг немощно,
Что прошлое прошло.
Что больше не появится,
Скандал не заведёт
Одесская красавица,
Предмет его забот.
Остались эта комната,
С бутылкою стакан,
А если что и вспомнится,
Так ты же просто пьян.
37
Автор
Лежит страна огромная
В лесах и на горах,
А вот насчёт истории
Не скажешь в двух словах.
Века в архивах стиснуты,
Притихли и молчат,
Иной запросит истину,
А истины искрят.
Но я решил протиснуться,
Не подставляя зад,
Я сочинил фольк-хистори
И несказанно рад.
38
Вниманьем дружеским отмечен,
Нарком неистово служил,
Вот только речи этой встречи
Товарищ Сталин не забыл.
Так два великих негодяя
Втоптали родину в навоз,
А мы, доверчиво моргая,
Замазали рубцы от слёз.
Но слышу ангельское пенье
Из всех сортиров на Руси,
То адвокаты преступленья
Гнусавят: «Господи, прости!»
Гнусят, что мы ошиблись в цифрах,
Убит был ТОЛЬКО миллион,
А чтоб невежды попритихли,
Врут про врага со всех сторон
ИЮ наслаждаясь аргументом:
«Ну что такое миллион?» –
Ручонкой трут свои коленки,
Мол, все обиды – глупый сон.
Но, подлецы, закройте пасти
И воспримите мой резон:
Любой, дорвавшийся до власти,
Добавит новый миллион.
39
Николай
Он восседает в кабинете
За царским, с вензелем, столом
И ждёт желанного ответа,
Ну как Ермак над Иртышом.
Где тот момент, когда кривая
Не станет более прямой,
И уведёт, куда, не знаю,
Тебя с дороги боевой.
Ведь было всё предельно ясно:
Служи, и будешь на коне –
Так нет! Со службою опасной
Придётся распрощаться мне.
ОН недоволен. В чём причина,
Где сучка-змейка проползла?
Иль перекрыла путь к вершинам
Моя беспутная жена?
Уже расстрелянных пластами
Кладут крест-накрест в тот овраг,
А всё, усталости не зная,
Подножку подставляет враг.
И мысли скачут малодушно,
Сквозь дымный сумрак проносясь,
Усатый демон молча кружит,
Мочою окропляя нас.
Вернётся ль чудное мгновенье,
Неся утерянный покой,
Когда нет тени сожаленья,
И снова Женя подо мной...
...Нет, это не мои служаки
Её до смерти довели,
Тут незнакомые собаки
Копают кость из-под земли.
Конечно есть другая служба,
Хозяин в хитростях мастак –
Стравить нас всех и, если нужно,
Расстрелом прекратить бардак.
40
Автор
Сидел на даче мрачный мачо
И наблюдал, тоской палим,
Как жеребец тиранит клячу,
А та от счастья ржёт под ним.
Вот был бы я не хрен на блюде,
А полноценный молодец,
Узнали бы простые люди,
Что я не хуже жеребец.
Коря дожди, терпя морозы,
Я целый год зову теплынь
А как придёт, роняю слёзы –
Весна пришла, а я один.
41
Автор
Суровый суд троцкистским тварям
И по ветрам развеять прах.
Порой, смягчась, давали лагерь
И добивали в лагерях.
42
Иосиф
Сугробы встали выше метра,
Дороги – камень ото льда,
Захочешь выбежать до ветру –
Придёт хворобы маята.
Морозы жгут, тоска до чёрта,
А почта снова не пришла,
Помятой мордой рожи корчит
Не просыхающая тьма.
43
Рассказ отца
...А те, кто в Киеве...лежали на вокзале,
Собравшись, как смогли, оставшимся селом,
Там неньки бледными руками прижимали
Тряпичные узлы с младенцем-мертвецом...
44
...Из мёртвых и больных высасывая грязь,
А после по весне всё снова – фарс и пляс...
Бесстыжий азиат, моей страны Малюта...
45
Джугашвили
Печной угар дыханье сушит,
А щель не бережёт тепло,
Здесь издыхают дни и души,
А холод кажется добром.
В ночь непроглядную несётся
Бурливый ропот животов,
Нажрались твари чем придётся –
Всё мужичьё, бабьё, рваньё.
46
Сибирь лежит, горя и тлея,
Неисчислимые века,
Великой льдиной Енисея
Соединяя берега,
Бежать по льду, топча сугробы,
Мать с каждым шагом поминать
И, может, на пороге гроба
Вдохнуть свободы благодать.
47
Нет смысла снова мыть тарелки,
Собаки любят жира слизь,
Часы текут из мелкой лейки
Шепча: терпи, не торопись –
Твой день придёт,
Палимый славой,
Дойдёт к вершинам колея,
Пусть даже огненная лава
Сожжёт российские поля.
Да что поля!! И городища
Не пожалеет злой огонь,
Перевернутся кверху днищем
Царь, император и король.
И вот тогда назло тиранам
Я справлю праздник баловства
Их жёны, дочки мне смутьяну
Покажут низа волоса.
И то что раньше не досталось,
Что только грезилось в бреду,
Оставит мир пустой и малый,
А я спасение найду.
Я буду рвать зубами злобы,
Когтями ломаными рвать
Наряды, двери и засовы,
Что б не мешали бабу взять.
48
Обжёгшись молоком горячим,
На ковш колодезный не дуй,
Ты дома столько нахреначил,
Что заслужил свой Акатуй.
Все эти эксы и процессы
Ведут в застенок и петлю.
Да помогла защита бесов,
Спасибо, бесы, я учту.
И снова ссылки быт собачий,
Ты здесь в дерьме, они в кафе
В Париже, на приморских дачах,
И знать не знают обо мне.
А здесь ни книг, ни мысли здравой,
Ничто не освещает мглу,
У мужиков такие хари,
Что лишний раз не подойду.
49
Власть только способ, чтоб добраться
До блага недоступных тайн,
И насладиться, искупаться
И успокоить свой вулкан.
У них в Париже баб раздолье –
Иди, бери и не скучай,
А здесь за всё заплатишь кровью,
За всё башкою отвечай.
С хозяйской дочкой получилось,
Да забрюхатела она,
Пора бежать, чтоб не случилась
Какая новая беда.
Да как бежать? – болезнь догонит,
Как падаль, рухнешь на снегу,
Сохою ржавой грудь разроет,
И ты достанешься врагу.
Здесь ссыльных собралось немало,
Но не пускают в тесный круг,
К себе все тянут одеяло
Как будто враг я, а не друг.
Вся их еврейская когорта –
Одна поганая душа,
Прошу на хлеб, но ни шиша.
Книг не дают. Да ну их к чёрту!
Сбегу без ржавого гроша.
И в первом городе, как раньше,
К жандарму местному явлюсь.
А что со мною будет дальше?
Уж как-нибудь да извернусь.
50
Вот Кремль стоит, омытый славой,
Даря векам державный взгляд,
А переулки отступают
И разбегаются в Арбат.
Таятся, ждут добычи сочной,
Поджав пугливо сучий хвост,
В кромешной тьме, чтоб в час урочный
Вмиг перегрызть у власти кость.
А после, утоливши мщенье,
Прослушав вражий хриплый стон,
Находят вновь пути к смиренью,
Привычный путь в родной загон.
51
А эта девка так, дворняжка,
Каких мильоны на Руси,
Такие раздвигают ляжки,
Хотя б ты даже не просил.
Не то что гордые грузинки,
Каких в Тифлисе видел я,
На них посмотришь – рот разинешь,
И закипает молофья.
52
Дым волновался и взлетал,
Когда Поскрёбышева рожа
Являлась вновь в дверной провал
И удалялась осторожно.
«Герцеговиной Флор» дыша,
Вождь закрывал глаза устало.
Его тяжёлая душа
Под вечер тоже уставала.
В прищуры глаз он видел вновь
Сибирь, снега и жалкий угол,
Где можно видеть сотню снов.
Один как перст. И нету друга.
53
Его сподвижников портреты
Явились, встали в полукруг,
Их взгляды – точные ответы
Без разных масок и потуг.
Им впереди страдать и строить,
Шагать дорогами огня
И крепко-накрепко усвоить:
Любить не бабу, а меня.
54
Бежать навстречу тем бабёхам,
С кем, право, стоит всласть пожить,
О ком потом совсем неплохо
Суду Олимпа доложить,
Бежать, чтоб в пожеланьях плотских
Зажглась грузинская душа,
По-джентльменски и по-скотски
Горела, угли вороша.
Свобода, равенство и братство –
Масонской мудрости предел,
Какая чушь и святотатство,
Предлог для несусветных дел.
Как что, так сразу тычут в Маркса,
Но Маркс всех фишек не познал.
Он только в тексте делал кляксы,
А револьвера не держал.
Я начинал читать – двух строчек
Не смог, увы, переварить.
Такая скука, между прочим,
Ну как по ней народу жить?
55
Мальчишка жалкий и порочный,
С полу-отсохшею рукой,
Объект вражды и шуток пошлых
Явился миру как герой,
В толпе таких и даже хуже,
Кому не нравится закон.
Ты понял, для чего ты нужен
И для чего вооружён.
Отнять у радостных богатых
Еду, хоромы и жену,
Жене дать в морду – дело свято,
И драть задрыгу как хочу.
Так в добрый час готовя мщенье
По пожеланию толпы,
Сперва поправить снаряженье,
Потом сказать «иду на вы».
Назвать расправу «справедливость»,
Всем несогласным – Колыму,
И наконец такая милость,
Отрада сердцу и уму:
Поставить шваль народом править,
Шваль подлеца не подведёт,
Она начнёт блудить и грабить,
Чтоб образумился народ.
Знамёна вспыхнут над толпою,
Растает разом тухлый снег,
И тот, кто раньше был изгоем,
Тот будет НОВЫЙ ЧЕЛОВЕК.
56
Пройдут года, увянут всходы,
Уйдут во тьму за другом друг,
А мой удел – пугать природу
Лицом похожим на урюк.
Москва – анархия славянства,
Здесь сразу замечаешь ты
И смех и грех непостоянства
Верховной власти и толпы.
* * *
Эпохи грозной данники,
Повстанцы и охранники,
Кто вас теперь, изгнанники,
Не выдаст, не продаст?
И кто больной и пьяненький
По чести выдаст данные
Про пытки постоянные,
Про щель опухших глаз?
57
Сергей
Он пригибал её за плечи
Рукой, где тикали часы,
И победителем беспечным
Лез инспектировать трусы.
Легко понять, что ты с чухонкой,
Чухонкой с заячьей губой,
Когда в дому такая жёнка,
Посмотришь – и с копыт долой.
Зачем женат? Необъяснимо
Сглупил по молодости лет.
Хотелось так побыть счастливым,
Но потянул не тот билет.
Тогда такое было дело:
Поволжье, Астрахань, расстрелы,
Хотелось лечь за пулемёт,
И обозначить всем пределы
И смерть послать в любое тело –
В рабочих, в белых и в сирот,
Что ошивались ради хлеба
Близ покосившихся ворот.
58
...Жарой горело злое небо,
За Каспием пылал восток,
Вокруг враги, а справа-слева
Кавказ нацелился в висок.
Желанья рвали гимнастёрку,
Порой бывало невтерпёж,
Сам на себя смотрел с издёвкой,
как смотрит рядовой на вошь.
На перезрелую еврейку
Залезть в истерике пришлось
Такая вот судьба-злодейка,
Когда поверил в свой авось.
Жена, от счастья умирая,
Благодарила всех богов,
А он в мечтах блудил, сгорая
От тех же неотступных снов.
Политика тащила жёстко:
Москва, Воронеж, Ленинград.
Дружить со Сталиным непросто,
Не надо никаких наград,
Но грозный вождь нуждался в друге,
И приближал для громких дел,
Забудешь думать о супруге,
Творя Великий Передел.
Сергей Мироныч не был подлым,
Не окровавил Ленинград,
Пожалуй, лучшим был из кодлы,
Что правила страной тогда.
Усевшись на царёвом кресле,
Мироныч наконец расцвёл,
А баб, поштучно или вместе,
На пробу постоянно вёл.
Певиц, танцовщиц и актрисок
Вкушал как член Политбюро,
От ляжек, животов и сисек
И прочих Евиных даров
Порой мутило. Длинный список
Поэт представить не готов.
Когда в кремлёвском кабинете
Ягода клал на стол отчёт,
Иосиф ржал проказам этим,
Ладошкой потирал живот:
«Пускай мужик за бабой скачет,
Зато в сраженьях не предаст,
Пока ты думаешь о клячах,
Ты не предашь рабочий класс».
59
Автор
Кровь густо растекалась
И красила моря,
А умные старались
Уйти в самих себя.
Чтоб не молчать, орали,
Фальшиво славя власть,
И снова умолкали,
На дёснах чуя грязь.
Не обвиняй в позоре,
Не сетуй на обман –
Стучали дети хором
На папу и маман.
60
Мамин рассказ
Есть на Кузнецком узкий дворик,
Его так просто не найти,
Здесь собирались те, кто спорил
С судьбой за лёгкие пути.
Кто утешал себя надеждой,
Что разберутся и простят,
Но всё ж невзрачною одеждой
Сопровождали свой обряд.
А очередь вздыхала глухо,
Переминаясь каждый раз,
Когда в натруженное ухо
Очередной летел приказ.
«Давай! Кто следующий? Быстрее!
Мне что, стоять до темноты?»
И женщины рукой несмелой
В окошко клали узелки.
У всех одно большое горе:
Пришли, нежданно увели,
Ни приговоров, ни укоров:
«Вам объяснят, а щас пошли».
И жёны-матери молчали,
И объяснялись лишь кивком,
Здесь говорить не запрещали,
Но кто их знает, что потом...
И, ускользнув от перепитий,
Шепни совет, прикрыв лицо:
«Гражданочка, кольцо снимите,
Они не любят, кто с кольцом».
61
Добрейшим либералом
Слыл Киров на Руси,
За это обожали,
Сердца к нему несли.
Ну да, конечно, красный,
Конечно, вурдалак,
Но всё ж не столь опасный
И даже не дурак.
Ну да, конец приличьям,
А ты прожить сумей
Средь злобных, энергичных,
Когтистых кобелей!
Зажмут тисками яйца,
За задницу возьмут,
По вам, образованцам,
Давно скучает кнут.
Мироныч, он хороший,
Его б на самый верх,
А то живём всё плоше,
А празднуем успех.
А он к вождю был ласков,
Молчал в Политбюро,
Уставясь без опаски
В хозяйское мурло.
Кто промолчал, тот умный,
Кто рот раскрыл, тот враг,
Пересчитает зубы
Подученный кулак.
Так строй пока заводы
И детские сады,
К тебе придут народы
И сберегут зады.
«Что зря скулить о вечном, –
Подумывал Сергей, –
Уж лучше с первой встречной,
И сразу, без затей.»
В душе просторной русской
Есть много уголков,
Где можно по-французски
И не снимать портков.
Он перебрал все театры,
Он в клубы заглянул,
Он брал бабьё за патлы
И властно вниз тянул.
Расстёгивая блузки
У прима-балерин,
Порой хотел капустки
Как пролетарский сын.
И вот одна попалась
Буквально под рукой
И надолго осталась
Беречь его покой.
Служила в аппарате,
В горкомовской толпе,
Простом ходила платье
И не сказала: «Не-е...»
В просторном кабинете
Послушную согнул,
А зад её ответил,
Буквально подмигнул.
Потом пошли свиданья
Считай, что каждый день,
Без слёзных расставаний –
Достала эта хрень.
Ну замужем, ну дети,
Да у кого их нет.
Но в личном кабинете
Забудь про партбилет.
Достань, задвинь, похлюпай,
С квартирой помоги,
И с подозреньем глупым
Останутся враги.
Жила номенклатура
Не хуже, чем сейчас,
Одно просили дуры:
Ну не стреляйте нас!
Удобно, не поспоришь,
На службе бабу драть,
А вечером приходишь
По театрам гарцевать.
62
Леонид
Крупу по карточкам давали,
А рядом сахарный песок,
В очередях давили, рвали,
И наступали на мысок.
Наружу дверь не закрывалась,
Тянулся на дорогу хвост
И так по лестнице спускался
В толпу и уличный галдёж.
Надев потрёпанную кепку
И обдергайку-пиджачок,
Он приходил худой, нелепый
Добыть огурчик и лучок.
С тех пор, как выгнали с работы
За праздный трёп и склочный нрав,
Он жил теперь одной заботой –
Добиться помощи в верхах.
Писал в различные управы
И в слабослышащий горком,
Везде невнятно отвечали,
А чаще вовсе не о том.
Семья жила зарплатой Милды,
А он от этого страдал.
Детишки, маленькие дылды,
Скулили, чтоб конфетку дал.
Когда с женою расписались,
Детей наделать поклялись,
И что теперь? Какая жалость!
Все идеалы вниз и вдрызг.
Девчушка согревала душу,
Чуть улыбнёшься – сразу в пляс,
А мальчик в духе «революшен»
Носил святое имя Маркс.
Муж оставался, как вначале,
Сторонник резких перемен
И лез как истый пролетарий
Разоблачать следы подмен.
Вскрывал и тыкал бюрократов
Продажной мордою в грехи,
Не избегая чёрным матом
Об этом всём писать в верхи.
Пропагандист одной святыни –
Рабочей правды перевес –
Всем надоел, и всякий ныне
Хотел, чтоб выродок исчез.
И подловили. В дальний угол
Ему оформили отъезд,
Там с пропагандою, мол, туго,
Но всё исправит твой приезд.
Он ни в какую. «Здесь у Смолки
Я буду жить, как раньше жил,
Я ученик партийной школы,
В Коммуне верный большевик»
«Ты что ж, партийной дисциплины
Признать не хочешь, голубок?
Так вон из партии, скотина,
Мы зададим тебе урок!»
63
Ах, Милда! Что ей не хватало?
Да всё того же – свежих струй,
Борьбы под жарким одеялом,
Где побеждает поцелуй.
К дневной бумажной волоките,
Что душу вывернет за час,
Привыкнет посторонний зритель.
Но только не свободный глаз.
Какая каторга для женщин –
Тарелок, мисок вечный звон.
А на работе псы и крысы,
Рутина, быт со всех сторон.
А муж совсем не замечает,
Всё балаболит свой резон:
Вот только партия узнает,
Свой пост назад получит он.
Но партия сдавалась туго,
На уговоры не велась,
И возвращалась жизнь по кругу
И добавляла к грязи грязь.
Писал в ЦК, ещё надеясь,
Что в высших сферах не враги,
Там возвращали эту прелесть
На ленинградские круги.
«Так, может, Киров разберётся? –
В сомненьях думал Леонид. –
Моя душа к работе рвётся,
Я умираю от обид».
Но от владыки Ленинграда
Опять засушенный ответ:
Мы вам помочь, конечно, рады,
Да мест пока достойных нет.
Под ленинградским серым небом
Легко обиды накопить,
Да тут ещё шепнули слева,
Что Милда с Кировым блудит.
Теперь понятно, в чём загвоздка:
Не хочет сволочь помогать,
Мою жену заделал соской
И продолжает раком драть.
Мне, убеждённому партийцу,
На всё глядеть со стороны?
Мечты о братстве и единстве
Буржуям новым не нужны?
Сложился план, как посчитаться,
За всё про всё один ответ,
В том светлом пролетарском царстве
На башнях будет мой портрет.
Про думы знал один товарищ
И куда надо доложил,
И Леониду, всем на радость,
Наган надёжный предложил.
Уж как они помочь желали
И заработать орденов,
Арестовавши, отпускали
И никаких тебе следов.
В заветный день на радость чёрту
Осуществился чёртов план –
Кто возмущался до икоты,
А кто-то радостью считал.
Сложилась ясная картина:
С большевиками мрак и муть,
И скоро запах мертвечины
Затмил России светлый путь.
64
Идёт коммуна по земле,
Живые жизни обрывая.
А мы сидим в своём дупле
И ничего-то знать не знаем.
Хотел бы фразой хлёсткою
Закончить дребедень,
Чтоб ясною полоскою
Зажёгся новый день.
Но жаль, умов развалины
Над нами тяготят
И чёрной тенью Сталина
Гнетут кого хотят.
Д. Митино,
март-ноябрь 2019