Аммиан Марцеллин, офицер римской армии, непосредственный участник персидского похода императора Юлиана (Отступника), служивший также на западе Империи – является и крупнейшим историком позднеантичного римского государства.
Был ли Аммиан лично знаком с гуннами, как, например, дипломат немного более позднего времени Приск Панийский, или он при их описании пользовался какими-то сторонними источниками – мы не знаем. Однако сохранившаяся часть его исторического труда (Res Gestae) охватывает период c 353 по 378 годы, т.е. именно то время, когда гунны впервые заявили о себе римскому миру
«Семя и начало всего этого несчастья и многообразных бедствий, вызванных яростью Марса, который своим пожаром сотрясает мир, восходит, как выяснено, вот к какому событию. Племя гуннов, о которых древние писатели осведомлены очень мало, обитает за Меотийским болотом в сторону Ледовитого океана и превосходит своей дикостью всякую меру»
«Меотийским болотом» обычно считают Азовское море, но в некоторых источниках, например в «Деяниях архиепископов гамбургской церкви» Адама Бременского (XI век) так называется Балтийское море (Адам называет его также Варварским и Скифским)
Описывая гуннскую «дикость, превосходящую всякую меру» Аммиан говорит:
«Так как при самом рождении на свет младенца ему глубоко прорезают щеки острым оружием, чтобы тем задержать своевременное появление волос на зарубцевавшихся надрезах, то они доживают до старости без бороды, безобразные, похожие на скопцов.
Члены тела у них мускулистые и крепкие, шеи толстые, они имеют чудовищный и страшный вид, так что их можно принять за двуногих зверей, или уподобить тем грубо отесанным наподобие человека чурбанам, которые ставятся на краях мостов.
При столь диком безобразии человеческого облика, они так закалены, что не нуждаются ни в огне, ни в приспособленной ко вкусу человека пище. Они питаются корнями диких трав и полусырым мясом всякого скота, которое они кладут на спины коней под свои бедра и дают ему немного попреть.
Никогда они не укрываются в какие бы то ни было здания: напротив, они избегают их, как гробниц, далеких от обычного окружения людей. У них нельзя встретить даже покрытого камышом шалаша. Они кочуют по горам и лесам, с колыбели приучены переносить холод, голод и жажду. И на чужбине входят они под крышу только в случае крайней необходимости, так как не считают себя в безопасности под ней.
Тело они прикрывают одеждой льняной или сшитой из шкурок лесных мышей. Нет у них разницы между домашним платьем и выходной одеждой; один раз одетая на тело туника грязного цвета снимается или заменяется другой не раньше, чем она расползется в лохмотья от долговременного гниения.
Голову покрывают они кривыми шапками, свои обросшие волосами ноги - козьими шкурами. Обувь, которую они не выделывают ни на какой колодке, затрудняет их свободный шаг. Поэтому они не годятся для пешего сражения - зато они словно приросли к своим коням, выносливым, но безобразным на вид, и часто, сидя на них на женский манер, занимаются своими обычными занятиями.
День и ночь проводят они на коне, занимаются куплей и продажей, едят и пьют и, склонившись на крутую шею коня, засыпают и спят так крепко, что даже видят сны.
Когда приходится им совещаться о серьезных делах, то и совещание они ведут, сидя на конях»
Словом, в труде Аммиана гунны описаны как орда настоящих азиатских кочевников, а в антропологическом смысле, - они более всего напоминают монголоидов, с которыми римский мир до сих пор не сталкивался.
Таким образом, версия о тождестве гуннов с «хунну» (или «сюнну») китайских хроник, которые были вытеснены с монгольских просторов и двинулись на запад, присоединяя к себе по пути другие урало-алтайские племена: тунгусо-манчжур, тюрков и финно-угров – кажется наиболее правдоподобной, хотя «в науке» существуют и другие, иногда весьма экзотические, мнения.
Эта первая волна центральноазиатских завоевателей, - в известной нам истории, - ко времени своего появления на границах Европы, произвела на «более цивилизованных» представителей римско-варварского мира IV века впечатление чуть ли не катастрофы всеобщего миропорядка и обещанного христианством конца света.
Видимо силы вторжения не представляли собой какого-либо организованного войска под единым командованием:
«Не знают они над собой строгой царской власти, но, довольствуясь случайным предводительством кого-нибудь из своих старейшин, сокрушают все, что попадает на пути...
В бой они бросаются, построившись клином, и издают при этом грозный завывающий крик. Легкие и подвижные, они вдруг специально рассеиваются и, не выстраиваясь в боевую линию, нападают то там, то здесь, производя страшное убийство. Вследствие их чрезвычайной быстроты никогда не приходилось видеть, чтобы они штурмовали укрепление или грабили вражеский лагерь.
Они заслуживают того, чтобы признать их отменными воителями, потому что издали ведут бой стрелами, снабженными искусно сработанными наконечниками из кости, а сойдясь врукопашную с неприятелем, бьются с беззаветной отвагой мечами и, уклоняясь сами от удара, набрасывают на врага аркан, чтобы лишить его возможности усидеть на коне или уйти пешком…
Никто у них не пашет и никогда не коснулся сохи. Без определенного места жительства, без дома, без закона или устойчивого образа жизни кочуют они, словно вечные беглецы, с кибитками, в которых проводят жизнь - там жены ткут им их жалкие одежды, соединяются с мужьями, рожают, кормят детей до возмужалости. Никто у них не может ответить на вопрос, где он родился: зачат он в одном месте, рожден - вдали оттуда, вырос - еще дальше.
Когда нет войны, они вероломны, непостоянны, легко поддаются всякому дуновению перепадающей новой надежды, во всем полагаются на дикую ярость. Подобно лишенным разума животным, они пребывают в совершенном неведении, что честно, что нечестно, ненадежны в слове и темны, не связаны уважением ни к какой религии или суеверию, пламенеют дикой страстью к золоту, до того переменчивы и гневливы, что иной раз в один и тот же день отступаются от своих союзников. Без всякого подстрекательства, и точно так же без чьего бы то ни было посредства опять мирятся» - пишет Аммиан.
Первой жертвой азиатской орды, которая «двигалась вперед среди грабежей и убийств» стали сарматы (ираноязычный народ) и готы (тевтонское племя), которые вперемешку с антами-славянами занимали земли в северном Причерноморье и Приднепровье.
При этом, как правило, уцелевшие остатки завоеванных племен присоединялись к гуннам и вместе с ними продолжали натиск на запад:
«И вот гунны, пройдя через земли аланов (сарматское племя), которые граничат с гревтунгами (остроготами) и обычно называются танаитами, произвели у них страшное истребление и опустошение, а с уцелевшими заключили союз и присоединили их к себе.
При их содействии они смело прорвались внезапным нападением в обширные и плодородные земли Эрменриха (Ойум – готская держава Германариха с центром на Днепре), весьма воинственного царя, которого страшились соседние народы, из-за его многочисленных и разнообразных военных подвигов.
Пораженный силой этой внезапной бури, Эрменрих в течение долгого времени старался дать им решительный отпор и отбиться от них.
Но так как молва все более усиливала ужас надвинувшихся бедствий, то он положил конец страху перед великими опасностями добровольной смертью.
Витимир, избранный после его кончины царем, оказывал некоторое время сопротивление аланам, опираясь на другое племя гуннов, которых он за деньги привлек в союз с собою»
(У Иордана следующий тиуданс остроготов назван Винитарием. Разные это люди или разные имена одного и того же человека – мы не знаем).
Здесь любопытно, что готы оказывали сопротивление ВОВСЕ НЕ ГУННАМ, А АЛАНАМ, т.е. видимо, той их части, которые присоединились к гуннам.
Какое-то из гуннских племен даже было нанято готами для оказания помощи против этих аланов.
Иордан, видимо имея в виду этот эпизод, пишет, что готы, СОПРОТИВЛЯЯСЬ ГУННАМ, НАПАЛИ НА АНТОВ-СЛАВЯН. Вначале потерпев от них поражение, затем они все же победили славян и распяли короля антов Божа с семьюдесятью старейшинами.
В ОТВЕТ НА НАПАДЕНИЕ ГОТОВ НА СЛАВЯН, ГУННЫ АТАКОВАЛИ ГОТОВ и готский тиуданс (Иордан называет его Винитарием) был убит «королем гуннов» Баламбером (Баламбера некоторые также называют Баламиром и Велимиром).
Словом, гунны здесь (впрочем, как и везде, где они появлялись позднее) совершенно запутывали межплеменные, межэтнические отношения так, что разобраться с ними далеко не просто, если возможно вообще.
На мой взгляд, при современном уровне знаний, скудости источников - любые реконструкции этих событий IV (да и V) века будут иметь отнюдь не исторический, а скорее политический или мировоззренческий характер (вроде пресловутого «норманнского вопроса»).
Правда немного помогает археология. Но совсем немного.
Единственным реально обоснованным, - хотя и тривиальным, - выводом здесь, как представляется, может быть вывод о том, что с нашествием гуннов (которые уже являясь конгломератом различных урало-алтайских народов) в восточной и центральной Европе началось военно-политическое, хозйственное и этническое смешание совершенно различных по уровню развития, языку и происхождению народов (Римская Империя к этому времени уже была вполне полиэтническим образованием).
Направление и величина (как говорят ученые мужи – вектор) этого смешания были заданы гуннским вторжением IV века в восточную Европу.
Несмотря на свою «дикость», так живо описанную Аммианом Марцеллином, гунны довольно быстро вписались в пеструю и беспокойную европейскую историю того времени – их услугами пользуются все известные нам персонажи того времени.
Историк Зосим (рубеж IV и V веков), описывая современные ему события, отмечает, что когда рекс вестготов Аларих начал свой поход на Рим, «он отправил в Паннонию к брату своей жены Атаульфу, которому подчинялась значительная часть воинских сил гуннов и готов, приглашение принять участие в его предприятии».
По словам Зосима, в римском гарнизоне фактической столицы западной Империи - Равенны, присутствует отряд наемников-гуннов.
Для борьбы с напирающими вестготами, император «дал гуннов из Равенны в количестве трехсот человек. Когда этот отряд нашел готов Атаульфа, он стал лагерем близ города Пиза, а затем атаковал врага.
Было истреблено одиннадцать сотен варваров (т.е. вестготов), а гунны потеряли только семнадцать человек, но когда они увидели количество всех вражеских сил, то, испугавшись, что они могут быть окружены превосходящим врагом, благополучно возвратились в Равенну»
Империя, как и ее противники, широко использует гуннских наемников: «император вызвал десять тысяч гуннов в качестве союзников», - пишет Зосим, - а личная охрана Стилихона (вандал, фактический правитель запада Империи) состоит из гуннов.
Примерно через девяносто лет после времени Аммиана Марцеллина и тридцать лет после Зосима, восточно-римский дипломат Приск Панийский описывает гуннов уже не как дикую орду «полулюдей», а как представителей многонациональной и вполне цивильной, для своего времени, державы.
В V веке гунны уже обосновались в Паннонии (регион на территории Венгрии и восточной Австрии. Частично охватывает также земли современных Словакии, Словении, Хорватии, Сербии и Боснии-Герцеговины)
Приск, лично участвовавший в посольстве восточных римлян к гуннам, уже отмечает в их земле множество селений, красивые и просторные деревянные дворцы гуннской знати и самого Аттилы.
Житель Константинополя, самого блестящего города тогдашнего мира, которого трудно было поразить великолепием построек и предметов роскоши – с удивлением говорит о внешнем и внутреннем убранстве дворцов Аттилы и его жены Креки, обилии золотой и серебряной утвари, богатых тканей и драгоценного оружия.
В ставке Аттилы есть даже баня, построенная для его первого министра Онигисия, очевидно в римском стиле, пленным архитектором из Сирмия.
Сам Аттила в изображении Приска, - не дикий варвар, единственное стремление которого разрушать и грабить, но прежде всего государственный деятель, ведущий активную международную политику.
Он скорее не завоеватель, а правитель, выслушивающий жалобы народа и выносящий приговоры по судебным делам, а также гостеприимный хозяин.
Двор Аттилы так же полиэтничен, как и его держава: в окружении вождя гуннов множество представителей других европейских племен, хотя гуннское происхождение высоко ценится.
С помощью ученых секретарей Аттила ведет обширную дипломатическую переписку с королями различных варварских племен Европы и римскими императорами.
Дипломатия Аттилы, правда, в основном направлена на получение от Империи огромной дани, но она также преследует и другие цели: например, соблюдение четких правил торговли между римлянами и гуннами.
Гунны и римляне обмениваются посольствами: Приск рассказывает о том, как Равенна и Константинополь соперничают друг с другом в стремлении приобрести расположение Аттилы - в его ставке Приск встречает неких Ромула, Примута и Романа - представителей западного императора Валентиниана III, направленных к Аттиле «для укращения его гнева». Послы стремились удержать Аттилу от похода на запад и использовать его военную мощь против других варваров, напирающих на границы Империи.
Приск признает крутой и непреклонный нрав вождя гуннов, но, по его словам, в образе жизни гуннов нет какой либо особенной, присущей только им, жестокости и грубости нравов.
Рабство у гуннов имеет патриархальный характер.
Приск рассказывает, что на войне гунны проявляют такую же жестокость, как и римляне, но с пленными обращаются более мягко, позволяют им выкупиться и оставляют жить у себя в качестве равноправных людей.
Раб (военнопленный), желающий выкупиться, обычно идет на войну вместе со своим хозяином и, если проявляет храбрость и захватывает добычу, то, отдав ее господину, - получает взамен свободу.
Тем не менее, бывают и побеги рабов, которые гунны пресекают беспощадно. В случае поимки беглого раба - его распинают.
Кстати, одним из пунктов в договорах Аттилы с Империей обычно присутствует пункт о взаимной выдаче перебежчиков.
В канцелярии Аттилы ведется учет гуннов, перебежавших к римлянам – обычно это знатные гунны, враждовавшие с вождем и стремящиеся найти убежище в Империи.
Из Империи к гуннам бегут простые римляне. Основная причина бегства – беспощадное взимание налогов и притеснения со стороны правителей.
У гуннов же «каждый без тревоги пользуется тем, что у него есть»
Закон у римлян, в отличие от гуннов, имеет равную силу не для всех: если к беднякам он суров и неумолим, то богатые всегда имеют возможность избежать наказания с помощью взятки.
Во время войн римляне не знают безопасности, часто их берут в плен, а они даже не могут защитить себя - римское государство не позволяет подданным иметь оружие.
В заключение отметим то новое, что привнесли гунны в европейское военное дело того времени.
В римской армии оружие дальнего боя – лук появился, как говорят, после поражения при Каррах (53 год до н.э.), когда легионы Красса были буквально погребены под градом парфянских стрел.
Хотя в эпоху ранней Империи в войсках, вроде бы, появились подразделения лучников, они, кажется, использовались малоэффективно. Среди известных мне источников нет описаний боевого применения лука ни римлянами, ни федератами, тем более применения лука кавалерией.
В то же время, легкая и тяжелая кавалерия гуннов с успехом использовала сложные в изготовлении, но зато очень сильные и дальнобойные композитные луки с накладками из рога.
Австрийский и американский тюрколог и специалист по гуннам, профессор Калифорнийского университета Отто Джон Менхен-Хельфен пишет об этом уникальном оружии:
«Сложность изготовления лука подобного гуннскому косвенно подтверждается неспособностью германцев создать таковой. Гепиды (тевтонское племя, родственное готам) много лет жили под властью и вместе с гуннами в Венгрии. Даже после обращения в христианство они хоронили своих умерших с оружием. Могилы содержат мечи, кинжалы, броню, шлемы, наконечники стрел, но ни одной роговой накладки.
Хотя у готов были лучники, они никогда не учились стрелять верхом, никто из них не имел хоть какого то навыка в этом деле... Их лучники вступают в бой пешком под прикрытием тяжеловооруженных людей.
Готы в Италии были отличными наездниками, но не могли соперничать с гуннами так как у них не был луков подобных гуннским» (Otto J. Maenchen-Helfen. The World of the Huns)
Автор VI века, сравнивая лучников прежних времен с современными ему, пишет:
«Нынешние лучники идут в сражение, одетые в панцирь, с поножами до колен.
С правой стороны у них свешиваются стрелы, с левой - меч.
Есть среди них и такие, у которых имеется копье, а за плечами - короткий без рукояти щит, которым они могут закрывать лицо и шею.
Они прекрасные наездники и могут без труда на полном скаку натягивать лук и, пускать стрелы в обе стороны, как в бегущего от них, так и в преследующего их неприятеля.
Лук они поднимают до лба, а тетиву натягивают до правого уха, отчего стрела пускается с такой мощью, что всегда поражает того, в кого попадает, и ни щит, ни панцирь не может отвратить ее стремительного удара» (Прокопий Кесарийский. Война с персами)
(Скорее всего и появление в Европе стремян, без которых, сидя на коне, проблематично стрелять из лука, - да и пользоваться мечом и копьем тоже, - связано именно с появлением там гуннов)
Как известно, основную ударную силу войск ромейского полководца Велизария, спутником которого в войнах и был Прокопий, составляли именно конные лучники гунны-массагеты, так что этот фрагмент, скорее всего, относится либо к ним, либо к ромейской коннице, вооруженной и обученной на гуннский манер.
-------------
Весь опус о гуннах, в 8-ми небольших текстах, здесь - ГУННИЯ: http://www.proza.ru/avtor/pro812&book=46#46
Картинка из сети