1 ГЛАВА
« Интересно, - думал Дубинин, ставя банку с пивом на гранитную тумбу набережной, - интересно, почему в наши дни, когда дорога каждая секунда, когда автомобили и компьютеры раз в полгода увеличивают скорость, когда все спешат, почему именно сейчас, люди перестали ценить время?». Мысль эта возникла спонтанно, когда взгляд его упал на умершее табло электронных часов, находящееся на крыше соседнего дома. Табло не работало уже довольно давно – неделю или две, но за повседневной суетой, мысли о времени и его судьбе не приходили Дубинину в голову.
Он достал из кармана спортивных штанов трубку и пачку табака, аромат вишни защекотал ноздри. В принципе, Дубинин не курил, но раз-два в год позволял себе старый добрый «Клан». Вчера был именно такой день. Неспеша набив трубку, Дубинин опять расфилософствовался: «Все течет, - рассуждал он, глядя в мутные воды Фонтанки, - все течет… Вот уже и сороковник, не за горами полтинник, а там и… Да, ну и что я успел? Ничего. Пару десятков бульварных романов, один сборник стихов, и вот, последняя книга; в принципе именно ради нее я десять лет назад и начал все это. Наконец-то! Десять лет унижений, житья литературного поденщика, бессонных ночей, и я уже имею право публиковать не то, что будет иметь коммерческий успех, а то, что хочу. То, что считаю нужным. Пусть и очень смешным тиражом, пусть в достаточно скромном оформлении. Пусть. Но свое, то, что идет из глубины. Каких-то десять лет…». Чиркнув спичкой, он продолжил: «Десять лет… А еще через десять лет, все забудут о том, что был такой писатель Михаил Дубинин, и его книги можно будет приобрести по цене автобусного билета. А еще через десять лет…».
Дубинин щелкнул ключом и открыл банку. Пиво было ледяное и слегка отдавало хлебом. Сделав пару глотков, он поставил банку обратно, и несколько раз затянулся. Душистый дым клубами поднялся вверх. «В сущности, - решил Дубинин, - в сущности, все не так и плохо. Грех, как говорится, жаловаться. Это все, знаешь ли, возраст… Возраст и небольшое пост-юбилейное похмелье.».
Он опять глотнул пива, и с легкой усмешкой вспомнил вчерашнее застолье. Народу было много – половину присутствующих он даже не приглашал, но как-то узнали, как-то нашли… Не выставлять же людей, пришедших с громадными букетами и скромными подарками – многим просто лестно будет потом сказать в кругу друзей: «…И тут я говорю Дубинину: Михаил, ты, это…». А как-же, модный писатель, медийное лицо. М-да, попала собака в колесо – пищи, но бежи!
В очередной раз затянувшись, Дубинин вспомнил, как десять лет назад, неожиданно для него самого, его фантастический боевик вдруг заинтересовал одно достаточно известное издательство. Через полгода, когда книжка продавалась на всех лотках, он уволился с завода и подписал с издательством контракт. С тех пор, раз в три-четыре месяца, выдавал очередной опус. В принципе, жизнь свободного литератора вполне устраивала Дубинина, чего он не мог сказать о собственных сочинениях. Если самый первый роман он писал на протяжении трех лет и очень тщательно прорабатывал личность каждого героя, события, интригу, то последующие… Два-три штриховых наброска, и один из пяти стандартных сюжетов. Иногда Дубинин ненавидел сам себя, много раз он пытался бросить творчество, но его удерживали не столько деньги и слава, сколько возможность самому распоряжаться своим временем. О том, чтобы вернуться на завод, он даже и не думал: опять вставать в пять утра, жить по звонку… Нет, увольте, хватит! И он продолжал описывать однотипных героев попадающих в схожие ситуации, и спасающих, как минимум, человечество – ни больше, ни меньше. Вот такой была плата за свободу, как понимал ее сам Дубинин. Однако, после третьего или четвертого подобного произведения, он понял, что может потерять не только желание, но и умение писать, если срочно не начнет делать что-нибудь действительно серьезное. Так появилась «Другая вахта». Написана она была в рекордно короткие сроки – полтора месяца. Еще неделя ушла на правку. Через два месяца дискета с текстом была в компьютере у редактора.
Роман был, собственно говоря, автобиографическим. Дубинин описал одно-единственное лето своей жизни, то лето, которое он провел в роли начальника водолазной службы и механика на небольшом частном теплоходе «Радуга». Событий тем летом было выше крыши, и Дубинин буквально вывернул себя наизнанку, описывая свои терзания и муки. Он совершил своеобразный душевный стриптиз, показав мысли и чувства неприкрыто, не приукрашивая их. Это был роман-исповедь, роман-откровение, и потому Дубинин очень сильно удивился, когда его отказались издать. Он, было, попытался переубедить главного редактора, но потерпел фиаско. От автора боевиков и детективов никто не ждал серьезной прозы. Не ждал и не хотел, это было коммерчески невыгодно – так объяснил редактор. В конце концов, Михаил Дубинин это не просто имя и фамилия, это брэнд. Читатель, видя фамилию «Дубинин», ожидает необычайных приключений, драк, погонь, перестрелок, крутых спецназовцев и умопомрачительных красоток, а вовсе не занудной истории развода водолаза-неудачника, обильно сдобренной философскими сентенциями. И все в таком духе.
Дубинин не стал настаивать. Он вспомнил старую китайскую поговорку: «Терпение – высшее из всех добродетелей», и стал ждать. Время от времени, Дубинин перечитывал роман, правил его. Заключительную главу, например, он переделывал раз пять, то добавляя, то вычеркивая отдельные эпизоды. В конце концов, произведение приняло безупречный, отточенный вид. К этому времени Дубинин стал уже известным писателем и вполне мог позволить себе издать не то, что от него ждали, а то, что он хотел сам. Это, наконец, произошло: вчера, в день его сорокалетия, ему позвонили из издательства и сообщили, что роман «Другая вахта» внесен в план на сентябрь. Таким образом, ждать готовой книги надо было еще два с половиной месяца, но что это значило по сравнению с восемью годами!
Трубка погасла. Дубинин достал спичку и стал вычищать чашечку от несгоревшего табака. Тишину июньского утра нарушила уборочная машина, яростно вращавшая щеткой и поливающая набережную ярко блестевшей на солнце водой. Дубинин задрал рукав куртки над циферблатом часов – полвосьмого. Алла, надо думать, еще спит, и Семен с Ией тоже. Значит, можно не торопиться. Он открыл вторую банку и достал упаковку кальмаров.
Алла была жена Дубинина и бессменный художник-оформитель всех его произведений. Они были женаты уже почти двенадцать лет, но, как считал Дубинин, сохранили свежесть отношений, которые возникли когда-то, на берегу лесного озера, под негромкие переборы гитары, треск горящих поленьев и комариное жужжание. История их знакомства была полна романтики, и изобиловала таким количеством совпадений, что казалась совсем уже неправдоподобной. Много позже, Дубинин понял, что должен был встретить Аллу очень давно, еще в той, «прежней жизни» – так он называл время до первой своей женитьбы. «Должен был, да не встретил. Не судьба. А может наоборот, судьба. Жизнь,как известно, гораздо мудрее, чем мы о ней думаем…» – допив пиво, ставшее уже теплым, Дубинин сунул трубку в карман и подхватив полиэтиленовый пакет с продуктами, медленно побрел к дому. В пакете лежали вобла и бочонок пива литров этак на пять. Собственно, ради этого он и решил выйти на улицу до ночного магазина.
После яркого утреннего солнца, парадная казалась темной, несмотря на круглосуточно горящие лампочки. Поднявшись на свой этаж, Дубинин порылся в карманах и достал связку ключей. После этого он, повесив пакет на прикрепленный к правому косяку крючок, стал священнодействовать с замками. Замков было три, и для того, чтобы открыть их,требовался ряд очень хитрых манипуляций. Уже много лет Дубинин, открывая дверь, клял замки на чем свет стоит и давал себе слово завтра-же поменять их, но… Не поднималась у него рука поменять безмолвных свидетелей его чувств, ибо сколько разговоров, поцелуев и объятий было у них с Аллой на этой площадке! Он прекрасно помнил тот день, когда Алла гордо вручила ему связку ключей, а потом долго учила ими пользоваться. Вспоминая об этом, Дубинин махал рукой, и замки оставались на месте.
Тихо скрипнув дверью, Дубинин миновал прихожую, и на цыпочках вошел в комнату. Он передвигался очень тихо, но Алла все-же проснулась. С наслаждением потянувшись, она полусонно пробормотала:
- Где ты был? А то я просыпаюсь – тебя рядом нет…
- За пивом ходил, - Дубинин скинул футболку и штаны, - и за воблой. Семен проснется – посидим немного.
- И я с вами! Ты куда это в голом виде?
- В душ. А ты, лучше, с Ией сходи на рынок, она чего-то хочет купить своим - помоги там, посоветуй… А у нас сугубо мужской разговор!
Алла, было, обиженно, по-детски, надула губы, но Дубинин уже вышел. В ванной он посмотрел в огромное, во всю стену, зеркало. Из зеркала на Дубинина глядел невысокий крепкий мужичок с короткой стрижкой, в которой кое-где уже поселились седые волосы. Потрепав себя за небольшой животик, Дубинин нахмурился: он много лет держал себя в форме, не позволяя расползаться, но последний месяц выдался на редкость суматошным и количество тренировок пришлось сократить. «Надо будет увеличить нагрузку», - решил Дубинин, открывая воду, - «а то расслабился, расплылся…».
Зачесав влажные волосы назад, Дубинин вернулся в комнату. Алла уже опять спала – «все-таки досталось ей с этим юбилеем!», - запоздало раскаялся Дубинин, - «надо было заказывать кафе». Завернувшись в полотенце, он стоял посреди комнаты. Селезнёвы пока не проснулись, значит время еще есть… Усевшись за стол, Дубинин откинул крышку ноутбука. В принципе, «Другая вахта» вылизана практически до зеркального блеска, лучшей книги он еще не писал, и, вероятно, не напишет. Хотя кто знает, кто знает… Итак, роман правки не требовал, да к тому же уже был принят и даже набран, но Дубинину вдруг захотелось перечитать его. Не весь, а некоторые, так сказать избранные места. Те вехи, на которые опиралась ткань повествования, знаковые события не только и не столько романа, сколько судьбы самого Михаила Дубинина как он есть. Без этих моментов, Дубинин никогда не стал бы тем, кем он стал – не в смысле литературы, а в смысле жизни. Это были этапы становления его как личности – и вовсе не важно, что все они пришлись на то памятное лето 2001 года. Пора наступления зрелости как бы спрессовалась, и Дубинин мог точно сказать, что началась она ранним утром десятого апреля 2001 года…
…Вчерашний вечер был тихим и теплым, и Дубинин даже порадовался, что уезжает на судно именно сейчас, а с ночи начался сильнейший снегопад. Такие перемены погоды – не редкость для непредсказуемого и изменчивого питерского климата. В общем, утро началось так себе. Поторапливаемый Лерой – надо было успеть отвезти Аркашку в садик – Дубинин наскоро перекусил какой-то выпечкой, запил все это кружкой горячего кофе, и минут через двадцать уже счищал с машины образовавшиеся за ночь сугробики. Вещи еще с вечера лежали в багажнике, да собственно их и было-то: средних размеров рюкзак и спортивная сумка. Аркашка уже прыгал на заднем сидении и Лера перестала протирать лобовое стекло и теперь торопливо докуривала у водительской дверцы, а Дубинин медлил садиться. Он смотрел на заваленный снегом двор, на соседние автомобили, на светящиеся в полумгле окна домов. Окна, за которыми влюблялись, разводились, ссорились, дрались, выпивали, мирились, рождались и умирали, одним словом, жили люди. Такие же, как сам Дубинин, как Лера, как ее мать Зоя Владиславовна, как Аркашка…У многих из них были проблемы, и проблемы гораздо более серьезные чем у Дубинина…
Ледяной ветер из арки пробрал его до костей – зимнюю куртку он решил не брать, и теперь жалел об этом – все-таки «косуха» это стильно, но для питерской весны сомнительно.
- Ну что ты там завис? – недовольная Лера уже сидела за рулем, – встал как памятник и стоит! Садись, поехали! Надо быстрее, на Лиговке, скорее всего, пробки.
Дубинин устроился на переднем сидении, потянул ремень. Аркашка совсем уже извелся – он взял с собой в садик красивую машинку, и ему не терпелось, наверное, похвастаться ей перед друзьями. «Жигули» завелись с третьего раза. Аккуратно лавируя между другими автомобилями, Лера вывела «пятерку» к подворотне. Пропустив встречную «Волгу», она резко надавила на газ, и выскочила на улицу. В общем-то Дубинин ничего не имел против женщин за рулем – может быть, потому, что сам водить не умел, да и не хотел учиться. Он был далек от разговоров типа: «Ну, тут этот козел меня подрезает, я ухожу в правый ряд, по газам, потом на третью…». Когда в компании, собравшейся за столом возникали такие темы, Дубинин обычно уходил курить. Последнее время они, эти темы, стали основными… Вообще, последний месяц, вокруг него творилось нечто непонятное, подспудное, хтоническое. Дубинин все больше и больше убеждался, что его интересы, и интересы Леры, находятся на разных полюсах жизни. Он был, по натуре домосед, не любил больших шумных сборищ и всяческих тусовок. Валерия же, наоборот, вечно собирала вокруг себя много народа, в основном мужчин. Бывало, что они на трех-четырех машинах гоняли всю ночь по городу. Дубинина она не приглашала, да он и сам не рвался. Понятно, что при подобном образе жизни, вопрос о любовнике оставался открытым, Дубинин был просто уверен, что у его жены время от времени случаются небольшие интрижки на стороне. Судя по всему, Лера относилась к ним согласно знаменитому изречению А. Коллонтай о стакане воды.
Год и четыре месяца – столько они официально женаты. И столько же времени Дубинин задает себе один-единственный вопрос: «Зачем?». Зачем надо было начинать эту бодягу, если уже за месяц до свадьбы он понял, что совместная жизнь не будет ни долгой, ни счастливой? Дубинину был известен ответ на этот вопрос, ответ нелицеприятный, но правдивый. Поначалу, он убеждал себя, что отказаться от свадьбы это как-то не по-мужски – ведь он дал слово, что женится. Позже он думал, что не стоит огорчать родителей, затем – что стерпится-слюбится… Бред! Прояви он тогда хоть чуть-чуть твердости, собери он тогда вещи и уйди – и все сложилось бы по-другому. Не было бы этого страшного года, этого раскола в его душе. Да, погрустил бы, пострадал бы, возможно пришлось бы даже посопротивляться попыткам родителей их примирить – ну месяц-другой заняла бы эта кутерьма. А потом все устаканилось бы и жизнь снова вошла бы в свою колею. «Бы!». История, как известно, не имеет сослагательного наклонения, однако последний год, каждое утро он начинал с этой частицы «бы». Что было бы, как сложилось бы…
В конце концов он перестал лгать самому себе: «мужское слово», «бедные родители» – это все годилось для разговоров под кружку пива, причина крылась в другом – он смалодушничал. Ведь видел же по поведению Леры, что с ней происходит что-то не то, непонятное. Видел и то, как изменилось ее отношение к нему – куда-то исчезли все ласковые слова, мимолетные поцелуи, все те розовые благоглупости, по которым можно безошибочно определить влюбленных. Исчезли моментально ,словно щелкнули выключателем: «Щелк!» – и потух свет в глазах.
Кляня себя за то, годичной давности малодушие, Дубинин понимал что и сейчас, после этого годичного кошмара, он по прежнему остается все тем же нерешительным человеком, что и год назад. А иначе, что мешает ему сейчас, сегодня, в особенности после вероятных измен, взять и развестись. Отрезать такую жизнь, подобно тому, как хирурги ампутируют безнадежно больной орган: да, неприятно , но ведь не смертельно! Сейчас Дубинин оправдывал себя тем, что морально-то он готов к разводу, а вот юридически… В конце концов Аркашка числился его сыном (хотя и не был им), и по всем законам Лера могла претендовать на алименты. Он опять лгал самому себе – не был он готов к разводу – ни морально, ни как иначе. Все-таки они жили вместе два с половиной года, и даже то, что между ними уже не было любви… Что ж , люди привыкают ко всему. В конце концов, какое-то равновесие в их отношениях установилось: живут себе в одной комнате два совершенно чужих человека, делят одну кровать, едят за одним столом, ездят в одной машине…Такое вот общежитие получается. Последнее время Дубинин ловил себя на мысли, что привык к тому, что его не любят. У него уже никаких эмоций не вызывали Лерины приходы по утрам с ночных поездок-прогулок-шашлыков, он давно перестал ее ревновать: любовники – так любовники, как любила повторять сама Лера: «Любовник – от слова любовь. А между мужем и женой какая любовь? Обыкновенная семейная жизнь!». Дубинин почти верил ей, ибо именно так у них и было. Замкнувшись в себе, зациклившись на своих проблемах, он не замечал окружающей действительности, и когда однажды увидел на улице влюбленную парочку, испытал настоящий шок. Прошлым летом он работал в магазине, и к ним частенько приходили семейные пары, чтобы прикупить что-нибудь к отпуску – мяч там, или ласты. Многие глядели друг на друга с такой откровенной любовью… Видя, что другие люди счастливы в браке, Дубинин не смог разглядеть очевидного: именно их с Лерой совместная жизнь есть исключение из правил. Он же, находясь в состоянии душевного ступора, как заведенный повторял про себя этот «категорический императив» Валерии: «Любовники – от слова любовь. А между мужем и женой…» – и так далее. Повторял, и считал именно счастливые пары исключением из правил, неким чудом, которое дано не каждому.
Много позже, будучи уже женат во второй раз, Дубинин сформулировал принципы семейного счастья: «Любой человек может быть счастлив в браке, абсолютно любой. Нужно только найти с кем. Потому что, по законам статистики, всегда найдется тот, с кем у тебя будет полная гармония и взаимопонимание. А несчастливые семьи – это те люди, которые не нашли свои «половинки». А не нашли их потому, что толком не знали – какая она эта «любовь», и приняли за нее другое чувство – страсть, например, или дружбу, или еще что-нибудь. А не знали они про любовь потому, что воспитывались в семьях, где с детства ребенок слышал: «Любовники – это от слова любовь, а между мужем и женой…». Такой вот порочный круг получается…
Лера не стала въезжать во двор, где был детский сад. Она тормознула у арки и заглушила двигатель:
- Посиди здесь, я сейчас быстро Аркашу отведу, и поедем.
- Угу, - промычал Дубинин, - и потянулся за сигаретами.
- Пока, папа! – замахал ему рукой Аркашка.
- Пока-пока!
Закурив, Дубинин приопустил стекло. В сущности, он уже давно сформулировал для себя, почему именно не может развестись с Лерой – он боялся. Это было нелегко признать, но проблема заключалась именно в нем, в банальном страхе. Страхе к переменам в жизни. Дубинин улыбнулся: попахивает мазохизмом! Жить с нелюбящей тебя женой, в постоянном душевном разладе, в состоянии перманентного стресса – и изо всех сил, упираясь руками и ногами, отказываться что-либо изменить. Потому что страшно – а вдруг будет хуже? Нет, не то – Дубинин прекрасно знал, что хуже не будет. Страшно просто что-либо менять – ну не любит он этого! А так все вроде идет по накатанной колее.
«Страшная вещь – привычка!» – Дубинин щелчком отправил окурок в окошко, - «признайся, что и на этот долбаный пароход ты согласился уехать, чтобы не видеть то, что ты видишь каждый день: бесконечные Лерины компании, нытье тещи, дрязги с соседями. Не хватает смелости развестись, вот ты и придумал себе этакий заменитель развода – командировку. Вроде одновременно и женат, и холостой». Психологический аспект поездки был именно такой – в конце концов ему хватило мужества признать это. Но из психологии обед не сваришь, а платить обещали очень даже недурно…
История его трудоустройства на судно началась почти два месяца назад, в феврале. Тогда Дубинин в очередной раз остался без работы и целыми днями колесил по городу, в поисках подходящих вакансий. Результатов не было – либо он не устраивал работодателя, либо платили смешные деньги. Валерия вообще перестала разговаривать с ним, называла не иначе, как «нахлебником» и «неудачником», и периодически приводила в пример своих многочисленных знакомых, которые, разумеется, зашибали громадные бабки, хоть и были без высшего образования. Пикантность ситуации заключалась в том, что Лера в тот момент сама нигде не работала, а когда он предложил ей тоже поискать работу, случился грандиозный скандал. В конце концов, она заявила Дубинину, что работать не собирается, и если он настоящий мужик, в чем она, лично, не уверена, то должен найти для себя такую вакансию, чтобы зарабатывать за двоих. Вот, например, Андрей. Его жена тоже не работает, а одевается…
Все это Дубинин слышал неоднократно. Поэтому для того, чтобы избегать повторения подобных сцен, он рано утром уходил из дома, а возвращался часам к четырем-пяти. К этому времени Лера уже приводила Аркашу из садика, да и теща возвращалась с работы. У самой же Валерии именно в это время начиналась бурная жизнь – у всех ее многочисленных друзей завершался рабочий день, поэтому повертевшись с полчаса перед зеркалом, она уходила, забрав ключи от машины. Возвращалась, обычно, под утро, почти всегда навеселе, когда Дубинин уже спал. Таким образом, их общение было сведено к минимуму, что, впрочем, устраивало обоих. Гуляя по городу, Дубинин иногда вовсе и не занимался поисками работы – ходил и думал. О себе, о Лере, о жизни. Он не мог понять: еще каких-нибудь два года назад все было по-другому, Валерия любила его, несомненно! Или не любила…? Можно ли столь долго и столь тщательно притворяться – почти год? Год счастья был отпущен ему, а потом…
В один из таких дней Дубинин решил навестить Гордея. Прошлым летом, именно у него в магазине он работал продавцом в отделе спорттоваров. Проработал там, правда, недолго: Гордей уехал в отпуск, и генеральный директор полностью разгромил его команду, поувольняв всех, начиная, правда заочно, с самого Гордея. Тот, однако, не растерялся – хватка у него была еще та, и знакомств хватало. Теперь он открыл свою фирму по продаже снаряжения для подводного плавания, или как сейчас модно говорить, «дайвинга». Ныне Гордей арендовал небольшую комнату в офисном центре, недалеко от метро «Чернышевская», поэтому уже через час после выхода из дома, Дубинин тыкал в кнопки внутреннего телефона. Потом была недолгая поездка на лифте, и наконец он пожимает руки своих старых знакомых – сотрудников Гордея, одновременно отвечая на обязательные при таких встречах вопросы о здоровье, семье, детях. И вот уже сам Гордей – худощавый молодой человек в очках, на год старше Дубинина, протягивает ему открытую бутылку пива. Совмещая приятное с полезным, Дубинин сделал глоток:
- Как ты думаешь, безработный водолаз никому не требуется?
Гордей задумчиво поправил очки:
- А ведь верно, нужен водолаз! У тебя ведь «высшее»?
- Именно,- у Дубинина зародилась слабая надежда, что он не зря потратил сегодня жетон на метро – Лера выдавала их ему по счету.
- Ты знаешь такого Забельского? – спросил Гордей, листая визитницу, - это компания «Подводный Мир».
- «Подводный Мир»? Впервые слышу, - Дубинин пожал плечами.
- Ну, у них еще магазин на Лиговке, дайвингом во всю торгуют. Неужели не знаешь?
- Нет, - покачал головой Дубинин.
- Ну так вот, этому Забельскому требуется водолазный специалист. Он тут корабль покупает, надо организовать там водолазную станцию. Погоди, сейчас я его наберу…
Увидев выходящую из арки Леру, Дубинин поднял стекло. Да, именно тогда, в феврале, в тот день, когда он впервые услышал в телефонной трубке голос неизвестного ему Забельского, было положено начало целой серии событий, и самым первым событием в этой цепи было сегодняшнее утро с его мокрым снегом и промозглым ветром. А что будет дальше…? Будущее покажет, какой именно круг времени замкнулся тогда, в феврале…
- Ну что, поехали? – Лера поудобнее устроилась на сидении и закурила.
- Давай, пора бы.
На этот раз машина завелась сразу. Доехав до Малого проспекта, Валерия повернула направо, в сторону 8-9 линии, перестроилась в левый ряд, чертыхнулась когда кто-то не пропустил ее. Дубинин еще раз подумал о женщинах за рулем: нет, женщина-водитель это в порядке вещей, но боже мой, как же ему не нравилась Лерина манера водить! Как уже было сказано, Дубинин слабо разбирался в стилях вождения. Он знал, что опытные инструктора из автошколы, пищат от восторга, видя Валерию за рулем. Однако, ему самому казалось, что Лера как-то…ну, резковато что ли, водит…и вообще, можно наверное ехать чуть потише…Однажды он поделился с ней своими мыслями. Она рассмеялась:
- Говорят, у меня мужской стиль вождения. И вообще, на дороге добрым быть нельзя, иначе вообще никуда не доедешь!
Более Дубинин не говорил с ней на эту тему. Он понял, что такая агрессивность за рулем это своего рода сублимация, выход каких-то глубинных комплексов Лериного подсознания. Скорее всего, считая Дубинина хроническим неудачником, она таким образом самоутверждалась, как бы говоря окружающим: «Ну и черт с ним, что у меня муж – тряпка. Зато я сама девчонка что надо!». Возможно, это было и не так. Возможно. Однако, Дубинин понимал, что скорее всего прав…
За стеной послышались голоса, затем хлопнула дверь. Кто-то прошлепал по коридору в сторону туалета. «Селезнёвы проснулись!», - понял Дубинин, и с сожалением закрыл ноутбук. Повесив полотенце на ручку шкафа, он стал медленно одеваться.
Семен Селезнёв был одним из тех, кто связывал Дубинина с тем памятным летом 2001 года. Он тогда тоже был на «Радуге» – сначала вторым, а после ухода Шаврина и старшим механиком. Именно тогда, тринадцать лет назад, они познакомились и подружились. Много воды утекло с тех пор – Семену давно надоела корабельная жизнь, он уже полковник милиции. Служит, правда не в ГАИ и не в угрозыске, а на самой непрестижной работе – в УВО. Впрочем, Выборг – город маленький, там полковник УВО – большой человек.
Семен Селезнёв, наверное, единственный, кого Дубинин мог назвать другом, все остальные – знакомые, коллеги, товарищи – но никак не друзья. Селезнёву никогда ничего не надо было от Дубинина, впрочем, как и Дубинину от него. Их отношения напрочь были лишены даже той невинной корысти, которую преследует большинство, пытаясь получить от своих друзей что-нибудь полезное, пусть даже только жилетку, в которую можно поплакаться. Дубинин никогда не плакался Семену, да и тот был далек от этого. Возможно, тут играло роль некое мальчишество, этакая показная бравада: «Гляди, какой я крутой мужик! Жизнь меня бьет, а я крепчаю…», возможно дело было в том, что Дубинин помнил, что тем давним летом, Селезнёв повел себя странно: «потерял лицо», как сказали бы китайцы. Вероятно, потом он раскаялся в своих словах и поступках, но было поздно, из песни слов не выкинешь. Дубинин вовсе не осуждал Семена за минутную слабость, но тому было наверное стыдно вспоминать об этом. Поэтому тогда, на «Радуге», он исповедовался Дубинину первый и последний раз в своей жизни.
Селезнёвы жили в Выборге, и встречался Дубинин с ними крайне редко – раза два в год. Тем не менее, они регулярно созванивались, обменивались новостями. Жена Семена, Ия, всегда относилась к Дубинину очень приветливо и немного покровительственно, как к младшему брату, хотя они были ровесниками. Это отношение опять-таки своими корнями уходило в прошлое, в тяжелое для Дубинина время расставания с Лерой, когда Ия учила его уму-разуму. Потом она пыталась познакомить его с кем-то из своих подруг… Когда Дубинин впервые приехал к Селезнёвым с Аллой (они вот-вот должны были пожениться), Ия одобрила его выбор – Алла понравилась ей сразу, они очень быстро нашли общий язык. Года два назад, на праздновании сорокалетия Семена, Дубинин с женой провели в гостеприимном доме Селезнёвых несколько дней – вчетвером гуляли по Выборгу, по Монрепо, ели шашлыки в летнем кафе на Смоляном мысу… В этот раз Дубинин настоял, чтобы Селезнёвы приехали к нему с ночевкой – благо машина имеется, а видят они друг друга и так нечасто. Накануне, когда гости уже разошлись, Дубинины еще некоторое время пообщались с Семеном и Ией под коньяк, поэтому сегодня Селезнёв, ясное дело, не мог сесть за руль. Догадываясь о таком развитии событий, Ия, как женщина весьма разумная и практичная, решила что пока они, волею случая, находятся в Питере, да еще в двух шагах от Троицкого рынка, неплохо было бы потратить это время на совершение кое-каких покупок для младшей дочери и внуков, которыми несколько лет назад осчастливил их старший сын. Семен, разумеется, как и всякий нормальный мужик, не горел желанием таскаться по душному рынку среди толпы потных людей, но поход на рынок был необходимым условием его дальнейших посиделок с Дубининым, и он, скрепя сердце, согласился.
…Дубинин застегнул рубашку. Слыша звуки, доносящиеся из соседней комнаты, он решил что супруги Селезнёвы уже собрались. Толкнув дверь, Дубинин покосился на спящую Аллу: «Ладно, пусть отдыхает, незачем ей таскаться по рынку!», и вышел в полутемный коридор. Из-за слегка приоткрытой двери гостиной пробивался яркий свет, и доносились голоса. Судя по всему, Селезнёвы спорили об ассортименте подарков внукам. Дубинин ощутил мимолетный укол зависти и сожаления: вот Семен, которого он всегда считал немного легковесным и несерьезным, этаким «вечным мальчишкой» – увлекающимся и слегка безалаберным; Семен, с которым он знаком бог знает сколько времени, его единственный друг – уже дед, в свои неполные сорок два. А он, Дубинин, имеющий доход гораздо больше, чем зарплата полковника милиции, человек, известный если не по всей стране, то по крайней мере, по Питеру, книги которого продаются на всех углах, он, к сорока годам не сподобился стать не то что дедом, но даже отцом. Дубинин махнул рукой – э-э, опять старая песня: сначала нет средств, хочется заработать, чтобы обеспечить детям достойное будущее, поэтому пашешь по двенадцать-пятнадцать часов в сутки. Прихватываешь на заводе левые заказы после рабочего дня, или ругаешься до хрипоты с редакционным начальством, выдавая на-гора очередную халтуру, и пересчитывая гонорар, чувствуешь как сводит зубы от ненависти к самому себе. И вот, наконец, ты на вершине успеха. Можно слегка расслабиться – с каждого тиража твоих книг тебе капает процент, можно вообще ничего больше не писать, и вести размеренную сытую жизнь небогатого рантье – без шика, но не беспокоясь о завтрашнем дне. И теперь, когда закончилась эта нелепая гонка, когда ты наконец успокоился и перевел дух – глянешь на себя в зеркало, и поймешь, что жизнь прошла: и ты уже далеко не мальчик, и жена тоже не молодела все эти годы. Время беспощадно: можешь биться головой об стену, можешь орать благим матом – теперь твои дети, это твои произведения… Есть, конечно, вариант завести романчик на стороне, с молодой и длинноногой – вон как они вешаются на шею на ежегодных встречах с читателями, но! остается одно маленькое «но»: а как же любимая жена, с которой вы не успели надоесть друг другу за двенадцать лет? Как быть с ней, с человеком, который морально, а временами, что греха таить, и материально (был, был такой период в их жизни) поддерживал тебя, радовался каждому твоему успеху, переживал вместе с тобой твои неудачи? Бросить? Или обманывать? Кто-то из великих написал : «Горек хлеб измены!» – Дубинин не помнил кто именно, лично он считал, что измена вообще не может иметь вкус хлеба. Вкус дерьма – это сколько угодно, нахлебаешься большой поварешкой по самые уши! Подумаешь-подумаешь об этом, и уже совсем другими, равнодушными глазами, глядишь на всех молодых и длинноногих стоящих в очереди за автографами, и готовых – только мигни – самим дать тебе автограф в виде номера своего телефона. Нет уж, увольте! Никогда не делай другому то, что не хочешь чтобы делали тебе – а уж от измен на своем веку Дубинин натерпелся изрядно. Но даже Валерии, которая последний год их совместной жизни изменяла ему направо и налево, даже ей Дубинин не изменил ни разу. Знал: измена сама по себе скверн;. И не важно, что твоя супруга тебя не любит и ей глубоко плевать с кем ты проводишь ночь. А если, как это было в случае с Лерой, она заявляет: «Неплохо было бы тебе, дорогой, завести любовницу, потому что я спать с тобой не буду!» – тогда тем более. Хотя бы назло. И пусть ей будет стыдно!
Лере стыдно не было. Ей вообще не было никакого дела до Дубинина, он был ей безразличен, воспринимался как досадная помеха, которую еще надо кормить и обстирывать. Нечто среднее между ребенком и домашним животным – можно поругать, можно погладить по шерстке, но нельзя относиться всерьез…
…Стукнув для приличия пару раз в дверь, Дубинин вошел в гостиную не дождавшись ответа. Он знал, что Селезнёвы, скорее всего уже одеты и готовы к походу на рынок. Так оно и было: Ия сидела на заправленном диване, держа в руках какой-то лист бумаги, очевидно список покупок, а Семен на корточках копался в своей большой спортивной сумке.
- Доброе утро, господа и дамы! – Дубинин посмотрел на неубранный с вечера стол, заставленный многочисленными букетами, рюмками и недопитыми бутылками. Мимолетно вспомнил количество грязной посуды на кухне и тихо ужаснулся.
- Привет, именинник! – Семен поднял голову от сумки, - Ия, здесь нет, посмотри у себя.
- Вот балбес! – обратилась Ия к Дубинину, - доброе утро, Миша!
- Что потеряли? – Дубинин дошел до стола, и произвел ревизию бутылок: так, одно шампанское, нераспечатанное, початый коньяк, и где-то треть литра водки.
- Да кошелек, кошелек он куда-то вчера запихнул, ну, когда вы вдвоем в магазин ходили, а куда – не помнит!
- Ты его в пиджаке оставил, - Дубинин задумчиво нацедил в чью-то рюмку грамм сто водки, - ваше здоровье!
- Нет его в пиджаке, - растерянно заморгал Семен, - я все карманы перетряхнул…
- В моем пиджаке! – Дубинин дотянулся до вазы с фруктами, оторвал виноградину, - в прихожей на вешалке посмотри.
Семен метнулся в коридор. Через несколько секунд он торжествующе влетел обратно, потрясая кошельком.
- Деньги-то хоть все на месте? – вздохнула Ия
- Все. Я уже проверил.
- И как же он там оказался? – Ия перевела вопросительный взгляд на Дубинина.
- Помнишь, когда мы уходили за коньяком, Семен был в одной рубашке. Вот и дал мне кошелек, чтобы я сунул его в потайной карман. И забыл.
- Алкоголики! – назидательно протянула Ия, - пить меньше надо! Как там Алла?
- Спит, - Дубинин налил еще стопку, - я тут утром пиво купил, и кучу воблы. Посидим потом, обмоем ваши покупки.
- Нет-нет, Миша, нам сегодня вечером надо уже ехать, правда! – запротестовала Ия, - у нас еще куча дел, и этому – кивок на Семена – на службу.
- Вообще-то я взял отгул! – сварливо сказал Семен. По его глазам Дубинин видел, что тому очень хочется и пива, и воблы, а главное – общения.
- Завтра с утра поедете! – решительно произнес Дубинин, - часов до пяти вечера сегодня попъянствуем и баиньки! А завтра с утра – как огурцы! И за руль можно.
- Ну, не знаю...- неуверенно протянула Ия, понимая, что такое решение самое разумное, - у нас дела дома...
- Подождут ваши дела! - Дубинин выпил, поморщился, и снова потянул на себя виноградину, - в конце концов это мой юбилей, а вы мои гости. И вдруг,неожиданно даже для самого себя, пропел гнусавым голосом:
- В жизни раз быва-ает очень сорок ле-ет...
- Ладно! - Ия решительно поднялась с дивана, - сначала нам на рынок, а потом решим... Пошли, Сеня, раньше сядешь - раньше выйдешь. Как там на улице?
- Пока нормально, - Дубинин хотел налить ещё одну, но передумал и отставил бутылку, - так что спешите, пока жара не началась.
- Идём, Сеня, идём! - заторопила Ия Семёна, обречённо держащего в руках свою сумку.
Дубинин не стал их провожать. По-прежнему сидя на стуле, он слышал, как они обуваются в прихожей, о чём то переговариваясь, затем хлопнула входная дверь, на секунду впустив усиленные гулким подъездом звуки просыпающегося двора: чьи-то шаги, рокот прогреваемого мотора, заливистый собачий лай. Посмотрев на часы, Дубинин всё-же маханул третью, и, встав со стула, неторопливо пошёл в свою комнату: "Как ни жалко, а Аллу придётся разбудить - без неё я не управлюсь с этой чёртовой посудомойкой. Понапридумывали шайтан-машин! То ли дело в наше время..."
2 ГЛАВА
Селезнёвы уехали рано утром, часов в пять. Дубинин с Аллой проводили их до машины, потом Алла опять легла спать, а Дубинин сделал пробежку вокруг квартала, принял душ,и, прихватив ноутбук, двинулся на кухню готовить завтрак. Произведя разведку холодильника, он выгрузил на стол помидоры, оставшиеся от юбилейного стола, достал остатки мясной нарезки, пучок зелени, четыре яйца, и принялся колдовать над яичницей. Мелко порубив зелень, порезав помидоры колечками, он бросил на раскалённую сковородку предварительно покрошенную нарезку, ссыпал туда же овощи, и залил всё это яйцами. Задумчиво посмотрел на количество, и добавил ещё два яйца. Убавил огонь, закрыл сковороду крышкой, и, сев за стол, включил ноутбук. На его экране заблестела очередная страница "Другой вахты" - очередная веха его, Дубинина, судьбы...
...Проснувшись, Дубинин ещё некоторое время полежал с закрытыми глазами, пытаясь вспомнить, что-же ему снилось. Сон был какой-то мутный, тягостный, подробности Дубинин так и не вспомнил, но ощущение от сна осталось не из приятных. Полежав ещё немного, и поняв, что вспомнить сон, равно как и подремать ещё немного не получится, Дубинин посмотрел на часы - в принципе, можно уже вставать, полчаса роли не сыграют...
Сквозь иллюминатор в кубрик проникал яркий солнечный свет, рисуя на затоптанном линолеуме причудливые узоры. С верхней палубы слышалось какое-то позвякивание - очевидно, Виктор уже готовил завтрак. Сев, и свесив ноги, Дубинин посмотрел на соседнюю койку - из под одеяла виднелась тёмная макушка, доносился лёгкий, с присвистом, храп - Геннадич, один из отделочников, работающих на "Радуге", не любил рано вставать. Обычно он выходил из кубрика, когда вся команда уже завтракала, или даже много позже.
Койка Дубинина находилась на втором ярусе, и сидя на ней, чуть пригнув голову, Дубинин оглядел пространство кубрика, за последние две недели ставшего ему домом. Кубрик вмещал четыре двухъярусных койки, то есть, теоретически, здесь могли жить восемь человек. Ныне заняты были только две верхние койки - по левому борту Геннадичем, и по кормовой переборке - Дубининым. Койка под Геннадичем была завалена его вещами, под Дубининым - соответственно, его рюкзаком и сумкой. Рундуки в кубрике, конечно имелись, но там находилась демонтированная из рубки радиоаппаратура, с которой капитан, пока, не знал что делать. Остальные койки пустовали, на одной из них стоял телевизор, на другие, вперемешку навалили матрасы и ватники. Григорий Сигизмундович всё обещал прислать боцмана, чтобы следил за порядком, да как-то пока не вытанцовывалось...
С Григорием Сигизмундовичем Карповичем, Дубинин познакомился в тот же день, десятого апреля 2001 года,когда распрощавшись с Лерой, соизволившей даже поцеловать его на прощание - странно, на радостях что-ли, что он уезжает, или она работала на публику,играя роль любящей жены, провожающей мужа в долгую командировку - он, ведомый встретившим его во дворе офиса Забельским, проследовал за ним, дабы приступить к недолгой процедуре оформления на работу.
- Кофе хочешь? - развалившись на кожаном кресле, Забельский лениво перелистывал цветастый автокаталог.
- Не откажусь! - Дубинин закончил писать заявление, и вместе с трудовой книжкой передал его Лене, миловидной девушке, которая одновременно исполняла роль бухгалтерии и отдела кадров.
- Ну тогда наливай! - Забельский указал рукой на столик в угу, - всё там, владей!
Налив небольшую чашку кофе, Дубинин вопросительно взглянул на своего новоиспечённого шефа:
- Дмитрий Викторович, а на пароход когда?
Забельский отложил каталог и потянулся:
- Сейчас Гриша подъедет, я вас на своей машине и отвезу. Да не торопись ты! - усмехнулся он, когда Дубинин инстинктивно посмотрел на большие настенные часы, - успеешь ещё палубу потоптать, ещё и надоест, и волком взвоешь! А так, как раз к обеду успеем.
Глотая крепчайший кофе, Дубинин вспомнил неожиданный Лерин поцелуй :"До чего-же некоторые люди склонны к жизни напоказ..." Дубинин никак не мог понять, откуда в наше время, когда, кажется, исчезли все условности, в голове в общем-то неглупой молодой женщины, появляется старый мещанский принцип "всё как у людей"? У каких людей - всегда хотелось спросить Дубинину - а судьи, как говорится, кто? Зоя Владиславовна? Подруги? Откуда это дикое, дремучее устремление, из каких нэпмановских глубин подсознания оно выплыло? Впрочем, понятно откуда - от "любимой" тёщи, Зои Владиславовны. Даже странно - Лера была фактически воспитана бабушкой, пока её собственная мать бороздила моря-океаны в качестве буфетчицы на сухогрузе. Когда она уволилась из пароходства, дочери было шестнадцать, и её личность уже сформировалась. "Значит, это у них фамильное" - решил Дубинин, ставя пустую чашку на столик, - "мерять ценность человека количеством навешанного на него золота, и стоимостью шмоток, в которые он одет..."
С точки зрения Леры, принцип "всё как у людей" включал не только украшения и вещи, надетые лично на ней. Кроме всего прочего, должен быть муж - накормленный, хорошо одетый, ухоженный, и ребёнок - чистый, вымытый,желательно занимающийся английским языком...или фигурным катанием - без разницы.
Дубинин не любил совместных посиделок с подругами Валерии - не потому, что ему не нравились сами подруги, возможно они были вполне нормальными людьми - Дубинин плоховато знал их - а только лишь потому, что подобные встречи превращались в самую настоящую ярмарку тщеславия, в безудержное хвастовство друг перед другом - мужьями, любовниками, одеждой, детьми - всем. Дубинину с самого начала было противно наблюдать за тем, как четыре вполне адекватных женщины, ведут себя подобно плохо воспитанным подросткам, самоутверждающимся благодаря не каким-то своим личным качествам, а только лишь тем, что на них надето, и сколько в кармане "бабла". Такое поведение настолько не вязалось с тем, что Дубинин привык видеть вокруг себя с детства, что попадая в подобные ситуации он терялся, не зная как себя вести, молча сидел где-нибудь в стороне,и, скорее всего, воспринимался окружающими как человек, чьи умственные способности оставляют желать лучшего. Поначалу Дубинин терпел это ради Леры, ради того, чтобы она могла пообщаться с подругами - ну мало ли, какие люди на свете живут, не всем же быть Диогенами. Впоследствие, когда отношения с Валерией испортились, а совместные "выходы в свет" ещё продолжались, он терпел в силу привычки, по инерции. Когда, наконец, его терпение закончилось, и он понял, что более не сможет слушать бесконечные разговоры о покупках и безудержное восхваление своего достатка перед чужим, его перестали брать с собой. Именно так - "брать". Перестали "брать", как надоевшую вещь, потому что в этом кругу к мужчине относились не как к "спутнику жизни" или "любимому", а как к более или менее удачному приобретению. Своих мужчин тут выставляли напоказ, ими восхищались, но лишь до той поры, пока они соответствовали некоему уровню.
Если мужчина (любовник, муж - всё равно) переставал быть предметом зависти подруг - от него избавлялись. Появлялся другой, и всё повторялось. Дубинин давно перестал тешить "эго" Валерии, он сделался чем-то привычным, обыденным, в конце концов, он просто надоел. Будучи человеком искренним, он не умел и не любил никакой театральности в общении. Ему, находящемуся в состоянии глубочайшего стресса из-за разлада с Лерой, было невозможно, сидя за общим столом, изображать безудержную радость от встречи, или глубокую заинтересованность в предмете разговора, если сам предмет не вызывал у него никаких эмоций. Лера сначала пыталась его тормошить, потом начала злиться, и в конце концов, стала встречаться с подругами без него. Дубинина это вполне устраивало.
Соответственно, согласно принципу "всё как у людей", его внешность, а также манера одеваться, не переставали подвергаться осуждению, как со стороны жены, так и тёщи: и причёска-то у него не такая, и брюки не те, и обувь дурацкая... В начале семейной жизни, слыша подобные разговоры, Дубинин честно пытался понять точку зрения оппонентов, искренне считая, что, может быть, он в чём-то неправ. Когда он понял, в чём смысл этих придирок, то стал отшучиваться, ибо одеваться и выглядеть так, как это понравится обеим женщинам, было ему противно. Последний год, на подобные выпады, он молча пожимал плечами и уходил - итак всё ясно, к чему весь этот спектакль! Такое поведение ещё больше выводило из себя и Леру, и Зою Владиславовну, они провоцировали его на открытый конфликт, на скандал, финалом которого было бы клеймение его как "неблагодарной твари", "оборванца" и "позорища". То, что Дубинин почти не тратил заработанных средств на себя, обходясь тем, что у него было, тоже вызывало раздражение - мало того, что его нельзя упрекнуть в растрате семейных денег, которых и так вечно не хватает,так ведь ещё на фоне такого Дубининского отношения к приобретению вещей, расходы Леры и тёщи на разные шмотки, казались, мягко говоря, чрезмерными.
Отвлёкшись от чтения, Дубинин с удовольствием позавтракал. Кинул тарелку и сковороду в мойку, залил водой. Выбрал на кофемашине режим "американо", дождался чашки кофе, кинул туда кружок лимона, чуть присолил, и вернулся к ноутбуку.
Открылась дверь, и в офис, отряхивая куртку от мокрого снега, вошёл незнакомый Дубинину мужчина - выше среднего роста, широкий в плечах. Его узкий, слегка выдающийся вперёд подбородок, был покрыт растительностью,которая уже не тянула на небритость, но до кондиции бороды ещё не дошла. На вполне мужественном лице вошедшего, блестели серо-голубые глаза, цвет которых почему-то напомнил Дубинину отражение мартовского неба в талой воде...
- Ну и погодка, ёлки-палки! - неизвестный расстегнул куртку - в офисе работали сразу три тепловентилятора, - привет, Дима!
- Здорово, Гриша! - и Забельский, не вставая с кресла, обменялся с ним рукопожатием.
- Здорово! - вошедший протянул руку Дубинину, - Григорий.
- Михаил, - они пожали друг другу руки, - вы капитан "Радуги"?
- Нет. Капитан там есть. Я, как бы сказать...
- Григорий Сигизмундович Карпович не капитан. Он...скажем так, начальник морского отдела нашей фирмы, - перебил Забельский, с особенным удовольствием произнеся отчество, - надо же такое придумать - Сигизмундович! Скромнее надо быть, Гриша!
- Ну, что выросло, то выросло, - Карпович слегка развёл руками, - поехали?
- Поехали! Кстати, Михаил - наш водолазный специалист, начальник водолазной службы. Его задача - организовать на "Радуге" полноценный водолазный комплекс.
- Вот это славно! - Григорий ещё раз посмотрел на Дубинина, - у меня тоже кое-какие мысли по этому поводу есть, приедем - всё покажу на месте.
- Короче, хватит трепаться, идите к машине, - Забельский набросил на плечи кожаную куртку, - ехать пора.
Дубинин закинул рюкзак за плечи, взялся за сумку. Григорий спросил "Помочь?", и не дожидаясь ответа, подхватил сумку из рук Дубинина. Тот не возражал. Выйдя во двор, они дождались, пока Забельский откроет багажник белой "Нивы" с изображением аквалангиста на дверце, забросили вещи. Ожидая, пока начальство прогреет мотор, закурили. Дубинин посмотрел на небо - оно было беспросветно-серым, с лёгким лиловатым оттенком. И падал, падал непрерывно, крупными хлопьями, мокрый снег. Он казался Дубинину таким же серым, как небо, его породившее. Снег падал, и тут же таял, превращаясь в грязное месиво, в ледяную кашу, мерзко хлюпавшую под ногами. Бросив окурок в лужу, Дубинин полез в машину. "Так и в моей жизни, - подумал он, примостившись на заднем сиденье, - за тёплым ясным вечером, наступило промозглое, беспросветное утро. И длится, длится, длится..."
Дубинин быстро сполоснул посуду, сделал ещё одну чашку кофе, и продолжил чтение.
...Спрыгнув с койки, Дубинин влез в выцветший застиранный камуфляж, сунул ноги в старые "берцы". Задумчиво посмотрел на висевшую брезентовую куртку, прикидывая, какая может быть погода снаружи, всё-таки накинул её, не вдевая в рукава. Ещё раз обвёл взглядом кубрик, и потопал по трапу. Грохнув тяжёлой дверью, вылез на палубу и постоял несколько мгновений, впитывыя всем своим существом тишину апрельского утра. От воды, тихо плескавшейся за невысокими бортами, тянуло лёгкой сыростью, и какими-то, присущими только невской воде запахами - немного тиной, немного рыбой, немного ещё чем-то, что Дубинин так и не смог идентифицировать. Глянув на безоблачное небо, Дубинин решил, что день будет погожим. В тот год, весна вообще была ранняя и несмотря на неделю внезапных холодов, к Пасхе, приходившейся на 15 апреля, установилась сухая ясная погода, что было только на руку работающим на судне, ибо электрокалориферы были демонтированы ещё в самом начале ремонта.
Около небольшой надстройки, где располагался камбуз, Виктор, исполняющий обязанности кока - высокий жилистый мужик лет пятидесяти, с висячими усами - собирался на берег за водой.
- Проснуля уже? Мих, поможешь? - Виктор вопросительно покачал на пальцах правой руки пакет с пластиковыми бутылями.
- Что за вопрос, ясно - помогу! Дай только рожу сполосну, - и Дубинин снял крышку со стоящего у борта ведра. Вода была ледяная и Дубинин проснулся окончательно. Пригладив рукой волосы, достал из кармана пачку "Беломора". Закуривать пришлось на ходу - Виктор уже подходил к трапу, ведущему на берег. Проходя мимо кормового салона, Дубинин глянул в дверной проём: стены салона темнели голым металлом, кое-где тронутым пятнами ржавчины - сварщики закончили работу только два дня назад, поэтому отделку пока не начинали. В полумраке белели сваленные на палубу брусья и листы фанеры - вчера их купили на местной стройбазе, и всей командой перетаскивали через длинный полуразрушенный причал.
"Радуга" была ошвартована кормой, "по военно-морскому", и сойдя на выщербленный бетон, Дубинин критически осмотрел швартовы. Увидел, что левый шпринг провис, и чуть ли не касается воды, нахмурился - не забыть бы подобрать, и ускорив шаг, стал нагонять Виктора, ушедшего немного вперёд. Наконец они поднялись по неожиданно крутому склону, и оказались у колодца. Пока Виктор гремел воротом, вытаскивая старое мятое ведро, Дубинин окинул взглядом ставший уже привычным пейзаж - широкую ленту Невы, множество облезлых лодок, приткнувшихся к берегу, торчащие из воды останки полузатопленного артиллерийского катера. Левее, из-за невысоких домишек, торчали ржавые П-образные мачты - рыбколхоз, ранее кормивший окрестное население, потихоньку доживал свои последние дни. Большинство местных жителей давно нашло работу в Питере, или спилось.
Виктор уже достал ведро и поставил его на край сруба. Дубинин вытащил из пакета пустую тару, и они принялись наполнять её. Воронки, разумеется, не было, и часть воды проливалась мимо, на руки Дубинина. Через полчаса, сложная, но необходимая процедура была закончена, и водоносы двинулись в обратный путь. Издалека, ещё с холма, Дубинин различил бродящую по палубе фигуру в синей робе - очевидно Семён или Сашка уже проснулись.
Первые, с кем у Дубинина сложились менее формальные, скорее даже, дружеские отношения, были именно механики. С Саней Шавриным они разговорились ещё в первый день пребывания Дубинина на "Радуге", когда вдвоём осматривали водолазный компрессор. Саня высказал тогда ряд дельных замечаний, касательно размещения оборудования, о подводе охлаждения и установке баллонов-воздухохранилищ. Разговор плавно перешёл на какие-то отвлечённые, не связанные с работой темы. Во время перекура, Дубинин узнал, что со вторым механиком, Семёном, которого он видел мельком, и толком даже не познакомился, Шаврин вместе служил, а до того, с разницей в два года, они закончили одно и то же училище в Пушкине, что оба женаты, но если у Семёна только один сын, то у Сани был "полный комплект" - и сын и дочь. Узнал и о том, что на "Радуге" механики сидят почти год, и за всё это время ни разу не отошли от причала. Вобщем, за время разговора они стали не то, чтобы друзьями, но хорошими товарищами, правда Дубинина не покидало ощущение, что Шаврин не так прост, как пытается себя преподнести.
С Семёном Дубинин сдружился в течение первой недели, когда занимался очисткой причала и палубы от всякого хлама, коего накопились небольшие Эвересты. Заказывать мусорную машину - это дорого, да она бы всё равно не могла подъехать вплотную к судну - причал был узок даже для пешего хождения, а у самого берега его перегородили бетонной балкой. Поэтому, посовещавшись с капитаном, Карпович решил мусор сжечь. Из старого аккумуляторного ящика изготовили печь, достаточно примитивной конструкции, и Дубинину поручили заняться мусором. Каждое утро, после завтрака, он одевал два ватника - как уже было сказано, тёплая погода установилась только к середине апреля - и весь день таскал обломки пластика, дерева, теплоизоляции, выломанные из переделываемой "Радуги", и пихал их в ненасытную топку. Горящий огонь всегда привлекает к себе человека - это память о тех далёких временах, когда "костёр" означал "жизнь". Не был исключением и экипаж "Радуги": на всякие перекуры все приходили к печке, и развлекали продрогшего Дубинина разговорами. Он много узнал о тех, с кем ему придётся делить тесную Ойкумену судового мирка.
Дольше всех, однако, у импровизированной мусоросжигалки, задерживался второй механик Семён Селезнёв. Он, вообще то, не курил в принципе, и приходил просто пообщаться, сбегая ненадолго от грязи и разрухи ремонтируемого судна. За эту неделю они стали друзьями, и оставались ими до сей поры. Семён был прост в общении - без притворства, неглуп, и что самое главное, знал кучу всяких смешных историй и случаев, происходивших, как он уверял, либо с ним самим, либо с его близкими знакомыми. Впоследствии, Дубинин прочитал много похожих историй в разных юмористических изданиях, и понял, что Селезнёв просто веселил окружающих, рассказывая небылицы от первого лица - ну а какой-же доморощенный "Швейк" не привирает? В конце концов эти сборища на причале, Дубинин стал называть "политинформацией", а Семёна - "политруком" и "комиссаром". Подобные собрания способствовали психической разрядке уставших от неустроенности, неналаженности быта людей, исчезали всяческие поводы для конфликта, нередко возникающие в ограниченных, чисто мужских коллективах.
С остальными членами экипажа отношения были боле формальные: Григорий Сигизмундович почти всё время проводил в своей каюте, делая эскизы и чертежи для сварщиков, капитан-же, которого звали Максом, отнёсся к Дубинину настороженно, разговоры вёл исключительно касающиеся работы. Дубинин сначала не мог понять в чём тут дело, поначалу думал даже, что своим появлением перешёл дорогу какому-нибудь другу Макса, но чуть позже догадался - капитан считал его человеком Забельского, глазами и ушами последнего, и опасался банального стукачества. Доказывать ему, что Забельского он видел всего два раза - на предварительном собеседовании и потом, в день отъезда на "Радугу", Дубинин не стал, решив, что время всё расставит на свои места. Ещё одного из экипажа - старпома Сергея, Дубинин видел только один раз, а потом тот уехал в Питер, заниматься оформлением судовых документов. С отделочниками отношения тоже не выходили за рамки "привет-пока", они держались особняком, и свободное время предпочитали проводить в каюте капитана, с которым, как выяснилось, были знакомы очень давно.
...Поднимаясь по поскрипывающему, подрагивающему под ногами трапу на борт "Радуги", Дубинин вспомнил о провисшем шпринге - ветра пока нет, но кто знает, какой фортель выкинет весенняя погода. Если начнёт раздувать более-менее всерьёз, то на двух кормовых и провисшем шпринге судно не устоит - его развернёт вдоль причала, что чревато неприятностями, ибо тогда "Радуга"перегородит всю гавань - это в лучшем случае, в худшем - раздавит между бортом и пирсом пару-тройку лодок, и никакие кранцы, никакие покрышки не спасут.
Виктор сразу занялся камбузными делами, и решив не отвлекать его от прямых обязанностей, Дубинин окликнул Шаврина, справлявшего малую нужду прямо с борта:
- Саня, давай шпринг подберём!
- Да я уже тоже глянул - не работает. Надо ещё с другого борта завести, на всякий случай - ну, это Макс с Григорием приедут, пусть решают.
Вдвоём они достаточно быстро выбрали слабину и перезавели конец на другие кнехты - Шаврин сказал, что так будет лучше. К этому времени проснулся Геннадич, да и Виктор уже ждал всех к завтраку.
Расположились прямо на палубе, вокруг громадного стола. Когда вскипел алюминиевый чайник - литров на десять, не меньше - на борту появились капитан, бригадир отделочников Шулейкис, за прибалтийскую фамилию и высокий рост называемый "Сабонисом", и Григорий Карпович. Они обычно ночевали в городе,пользуясь пожилым "Мерседесом" бригадира, которым тот очень гордился.
Дубинин не понимал странного желания терять каждый день два-два с половиной час на дорогу, ради сомнительного удовольствия провести ночь в кругу семьи. Впрочем, он догадывался, что судит со своей колокольни, что их жён он пока не видел, и может статься, остальному экипажу больше повезло со спутницами жизни, чем ему. Надо сказать, что за время, проведённое на "Радуге" в повседневных заботах, во всяких приборках и прочем, душевное равновесие Дубинина начало потихоньку восстанавливаться. Ему не оставалось времени для рефлексий и самокопаний - отношения с Лерой стали казаться дурным мутным сном, кошмарной галлюцинацией, а реальностью были ржавое железо, запах горящего в печке мусора, и грязная, забросанная огарками электродов и окалиной, палуба, которая требовала ежедневной приборки после ухода сварщиков, и которая к следующему вечеру опять принимала вид помойки. Один раз, по какой-то непонятной инерции, по устоявшейся привычке, он позвонил домой - сказать, что у него всё в порядке, и раньше майских праздников его ждать не стоит, но Леры не услышал. Трубку взяла тёща, и долго жаловалась, что Валерия совсем отбилась от рук, целыми днями, вместе со своей компанией ковыряется в автомобиле, приходит за полночь, Аркашей совсем не занимается, бросила его на неё, а она... И, вообще, зачем он уехал, вот другие и в городе работу приличную находят, и живут семьёй как люди, а не врозь - одна в машине, другой на каком-то непонятном пароходе.
Дубинин даже не удивился - молча выслушал монолог, и ссылаясь на неотложные дела, повесил трубку. Он мог бы позвонить Лере на мобильник, но это было ни к чему - слушать раздражённый голос супруги, говорящий, что он позвонил не вовремя - тут карбюратор настраивают (или стартер меняют)... Тем более не хотелось услышать в динамике звуки весёлого застолья - зачем бередить только начавшую затягиваться рану? Таким образом, днём ему было некогда думать о своей семейной жизни, ночью он спал, а вечерами...
Стоянка "Радуги" находилась в пяти километрах вверх по течению Невы от города Кировска - районного центра Ленинградской области. Когда они окончательно сдружились с Семёном, и получили первые деньги - аванс за апрель, Селезнёв повёл Дубинина по местным злачным местам. В общем, подобных мест, исключая банальные "тошниловки" и "разливухи", в славном городе Кировске было три: ночной клуб с дискотекой, где правили бал провинциальные ди-джеи, играя музыку, которую в Питере не слушали уже года три, и два более-менее приличных ресторана, по мнению Дубинина - едва дотягивавших до уровня питерских кафе средней руки. Тем не менее,это были единственные источники развлечений, да и цены отличались гуманностью, поэтому почти каждый вечер, побрившись и напрыскавшись одеколоном, Семён и Дубинин отправлялись, как любил повторять Селезнёв, в подражание героям вестернов, "в салун". Путь до центра Кировска, где и располагались эти заведения, занимал минут сорок пешком, или пять минут на автобусе, ходившем, как ему заблагорассудится, вне всякой связи с расписанием, поэтому друзья предпочитали более надёжный вид транспорта - собственные ноги. За время этих прогулок, Дубинин узнал Семёна гораздо глубже.
Моральный аспект этих походов - оба всё-таки были женаты - Семёна не волновал вовсе, он так же непринуждённо знакомился с девушками, как наверное в те годы, когда был ещё холост. Дубинин сначала испытал лёгкий укол совести, познакомившись как-то, неожиданно для самого себя, с симпатичной брюнеткой, и даже проводил её до дома, но потом махнул рукой - клин клином вышибают, да и Лера дома явно не монашествует. Нельзя сказать, что Дубинин пустился во все тяжкие, за время стоянки "Радуги" под Кировском у него ни разу не было физической близости ни с одной из многочисленных подружек, хотя многие явно были не против, но эти знакомства вывели его из порочного круга Лериного мировоззрения, касающегося отношения полов, в который он попал под действием того болезненного чувства, ещё недавно трактовавшегося им как любовь. Он, вдруг, словно открыл глаза и увидел вокруг обычных, нормальных людей, парней и девушек, которые встречались, влюблялись, ссорились и мирились, но всё это без налёта исковерканной, перекошенной Лериной философии. Дубинин наконец-то понял, что сам себя замуровал в башне из слоновой кости, под влиянием слепого чувства. Осознав это, он бросил думать о всяких неприятностях - работал, отдыхал - выздоравливал, как определил сам. Леру с её нездоровыми принципами, он задвинул в дальний угол памяти: "Вернусь в город - тогда посмотрим, что к чему..."
...Услышав звук открываемой двери, Дубинин оторвался от чтения, и чуть прищурившись, посмотрел на вошедшую в кухню Аллу. Её голову, на манер тюрбана, украшало полотенце - видимо, она только что вышла из ванной, о чём говорил и надетый махровый халат, считавшийся "банным".
- Ты уже завтракал? - Алла взяла недопитый дубининский кофе, и сделала глоток, - тогда иди одевайся, нам через полчаса выходить...
- Боишься опоздать? Закажем такси. Даже с учётом пробок - вовремя доедем!
- Закажем. На улице пекло, представь, что в маршрутках делается! - Алла открыла холодильник, и достала упаковку кефира - за двенадцать лет совместной жизни, Дубинину так и не удалось её переубедить, что завтрак должен составлять нечто более существенное.
Слегка задержавшись у двери, Дубинин несколько секунд размышлял, стоит ли забирать ноутбук. Решил оставить:
- Алла, ноут выключи, пожалуйста!
- Хорошо.
В комнате, распахнув шкаф, Дубинин задумчиво изучил ассортимент одежды, раздумывая, что бы одеть - мероприятие было значимое, но не вполне светское. Решил танцевать от погоды - глянул на заоконный термометр, м-да...уже +20. Чего там интернет вещал - до +25, вроде... Выбрал лёгкие брюки, рубашку с коротким рукавом, и светло-зелёный льняной пиджак. Брызнул на ворот парфюм, подумал - и сунул в боковой карман трубку и остатки "Клана" - где это вы видели литератора без трубки? К тому времени, как пришла Алла, он уже полностью одетый сидел на диване, разглядывая в телевизоре утренние новости. Когда Алла, наконец, вышла из-за дверцы шкафа - почему то она считала неприличным одеваться при муже, Дубинин критически осмотрел её длинную, до середины икр, юбку, и цветастую гавайскую рубашку навыпуск, так популярную у модниц в этом сезоне. Безупречный вкус, как обычно, не изменил Алле, Дубинин был уверен, что на предстоящем открытии выставки, большинство мужских взглядов будут устремлены не на работы, развешанные на стендах, а их очаровательного автора.
Это была далеко не первая выставка Аллы, но самая первая персональная, и не где-нибудь, а в Союзе Художников на Большой Морской. Приглашены были мэтры современной станковой графики, в том числе известный питерский художник Юрий Нечкин, ректор Декоративно-Прикладного Института Искусств, считавший Аллу своей ученицей.
Дубинин взял пульт, и выключил телевизор:
- Такси из дома закажем, или с набережной?
- Давай с набережной, хоть на воздухе пока постоим...
И уже в прихожей, вдевая ноги в остроносые туфли, которые он предпочитал всякой другой обуви, Дубинин подумал, что благодаря странной и непредсказуемой линии судьбы, он, через Аллу и Нечкина, непостижимым, сверхъестественным образом был связан с тем, переломным летом, с "Радугой", которая давно стала чужой, кое с кем из экипажа...
Открыв дверь в полумрак подъезда, Дубинин пропустил вперёд Аллу,щёлкнул замками, и стал вслед за ней спускаться по лестнице, размышляя о том, что древние индусы считали смыслом деятельности богов - игру судьбами людей. Что касалось его, дубининской жизни, сей постулат индуизма был верен на все сто.
3 ГЛАВА
Сидя в гостиной на диване, с ноутбуком на коленях, Дубинин краем уха слушал телерепортаж о сегодняшней выставке, опять листая текст "Другой вахты". Несмотря на то, что мероприятие было сложно назвать городским, оно было, скорее узкопрофессиональное, интересное только специалистам, телевизионщики всё-таки ухитрились взять интервью и у Аллы, и у Нечкина, и у Шатова - ещё одного претендента на роль учителя Аллы.
"Да-да, всё так и есть" - размышлял Дубинин, слушая бубнёж журналиста о молодом, самобытном художнике...раскрыл образ...показал в неожиданном ракурсе... и прочую репортёрскую белиберду. Пару раз в кадре мелькнул сам Дубинин, камера задержалась на нём в тот момент, когда он пожимал руку Нечкину. Завтра-же околокультурные "светские" сайты будут во всю обсуждать отношения модного писателя и известного художника, изощряясь в самых неправдоподобных выдумках.
С кухни пришла Алла, расставила на журнальном столике тарелки с бутербродами, фужеры. Достала из бара уцелевшую от юбилея бутылку шампанского, спросила с любопытством:
- Ну, что они тут врали?
- А, всё как обычно, - отложив ноутбук, Дубинин уже сдирал фольгу с горлышка, - "самобытный", "парадоксальный"... Первая персональная, да ещё и в Союзе - это достойный повод добить "шипучку" и доесть икру, - он аккуратно снял металлическую оплётку, тихо хлопнул пробкой. Шампанское было тёплым, в фужеры лилась сплошная пена.
(продолжение следует)