Детство — это время самого большого обмана и иллюзий. Когда в трудные моменты взрослые от тебя отмахиваются, мол «ты еще не поймешь», и идут дальше решать свои дела, оставив тебя с вопросами. Когда ты можешь быть самым маленьким и самым сильным. Детство — пора друзей и доверия, которое рассыпается, как только ты вырастаешь. Там все так просто и не требует сомнений. Когда мама и папа вместе. Детство — это время, где никто не умирает.
Но еще детство, как добрый дядюшка, задабривает тебя подарками, сладостями, походами в кино и играми в классики. Проявляет заботу и глядит по головке. И подобно такому доброму родственнику, оно любит, чтобы его за свои дары благодарили, чтобы восхваляли, и не упустит момента попрекнуть. Момента, выдернуть из-под тебя стул, и показать, что реальная жизнь бывает очень болезненной. Особенно для твоей детской розовой задницы. Детству плевать на правду.
И исчезает оно, как и положено дальним родственникам, внезапно. Ты вроде ждал, ждал этого момента, но когда он наступает, оказываешься совершенно не готов. Что тебе восемь, что восемнадцать — детство исчезает неожиданно, отрекается от тебя и оставляет огромный шрам поперек еще сияющей наивностью души.
Детство громко ставит на пол массивный чемодан, заставляя в первый раз вздрогнуть маленькое существо. Потом еще один, и еще. И, наконец, захлопывает за собой дверь. Этот момент прощания — это всегда точка не возврата. Точнее несколько. У кого-то это первая работа, секс, расставание с лучшим другом, которого знаешь всю жизнь, первые месячные, перелом, смена школы, развод родителей, смерть бабушки или дедушки, которые угощали тебя мороженным. Это всегда разрушение идеальной картинки, которая до этого тебя окружала. Вы помните свои точки не возврата? Я да.
Я помню, как возвращалась с летней поездки с мамой и подругой. Помню, как изнывали от жары и желания попасть наконец в нормальный душ и свои постели. А потом зазвонил телефон и все замолчали. Дедушка умер. А к тому моменту, как мы приехали, закончились похороны. Не позвонили раньше, чтобы не волновать. А в итоге... я упустила все.
Он был моим прадедушкой, не но родным. Второй муж прабабушки. Говорил всегда мало, курил слишком много и широко улыбался почти беззубым ртом. Пока я росла, нам почти не о чем было говорить, а когда стала старше, время взяло над ним свое, и спрашивать что-то было уже бессмысленным. Мы не были близки. «...А потом его нарядили и погребли», как писала Полозкова. Я все упустила. Даже возможность попрощаться. И этого уже не изменить. Я больше не узнаю его. Нее услышу голоса, ни одной истории, и не увижу ту широкую улыбку. Ту самую, которой улыбаются старики, когда приходят внуки. Его жизнь прервалась, а на моей осталась еще одна точка.
А дальше был трудный ночной разговор.
«...Правда в том, что я не твой родной папа.»
Слишком неожиданно. Поэтому первой мыслью после этой фразы было, что никакие мои косяки не спалили. Только потом пришло удивление. Затем злость. Потому чту правду не сказали раньше.
Меня воспитывал самый лучший папа, холил, лелеял и потакал так часто, как моя душенька просила. И те капли спокойствия, которые во мне вообще есть, точно достались от него. Он любил меня так сильно, как отцы только могут любить дочек.
А человек, причастный к моему появления, просто посчитал, что ему этого не надо. Или испугался ответственности. Его не было ни на одном моем дне рождения, ни на одном утренники. Его не было даже на выпускном. Я ни разу не слышала его голос.
Правда, которую знаю я, может сильно отличаться от его. Где истина, где преувеличение... Я не узнаю, почему на самом деле он не участвовал в моей жизни. Не узнаю его.
И я никогда не узнаю, почему меня заранее посчитали недостойной.
На этой последней точке детство поклонилось, ехидно улыбнулось и зашагало бодрой походкой прочь.
Вы помните свои точки не возврата?