Глава XI. БЕЗ НАДЕЖДЫ, НО С ЛЮБОВЬЮ. РАУЛЬ (ОКОНЧАНИЕ)
Восемь лет пролетели как сон…
Раулю восемнадцать лет. Он никогда ещё не был так счастлив. (Он никогда уже не будет так счастлив, но ведь он об этом ещё не знает.) Он любит Ясона, Ясон любит его. В его объятиях первый красавец Вселенной. Любовь блонди… Ясон целует точёные лодыжки Рауля, плывёт выше, и широкой сияющей волной по всей постели разливается платиновое чудо, топит Рауля, гасит сознание. Им осталась только одна ступень в абсолютном познании друг друга, и она близится… Ясон уже официально Первый. Да, конечно, к этому всё шло, это стало неминуемо несколько лет назад, когда его любовь изящно сложила к ногам Юпитер такие перспективы: практически неисчерпаемые количества энергии, сокрушающую разрушительную силу. Ясон раскопал это в анналах Терры, по крупицам сведя воедино научное наследие великого Теслы. Безмозглые, ограниченные террианцы, погрязая в своих вечных распрях, не могли до конца уразуметь гениальность соотечественника и воспользоваться его наработками, а Ясон смог, добрался до сути потрясающих изысканий! Ох, и завалили же тогда работой физиков! Ясон был великолепен, расписывая с Юпитер планы и сроки воплощения теории в практику, но и химики с биологами не сидели без дела, а это уже была его, Рауля, заслуга: генная инженерия, клонирование, сложнейшие операции в человеческих организмах. Конечно, Джулиан Август, тогдашний Первый, понял, что его дни сочтены, но повёл себя стоически. Достойный старик, умудрённый огромным опытом, склонился перед молодой ослепительной звездой, не вцепился руками и зубами в свою власть и ушёл гордо, сумев сохранить и жизнь, и разум. Сидит теперь на провинциальной планете, выращивает малину со смородиной и изредка выходит на связь с Ясоном, давая небольшие консультации по поводу того, как вести себя с федералами, чтобы не зарывались. В свободное время мемуары с романами пописывает. А что — ничего, Рауль кое-что читал.
Рауль сладко поёжился: величественная картина инаугурации нового Первого ещё живо стояла в глазах. Строгая серьёзность, бесстрастное лицо, совершенная красота, практически безграничная власть. Да для такого спецуказом титул императора надо было ввести! Император, король Синдиката, Первый консул, глава чёрного рынка… Любовь моя! И спустя два дня… Он, Рауль, — Второй консул, Советник, первый биотехнолог Амои! Голова плывёт в лучах любви, красоты и славы…
Рауль открыл очередную пачку сигарет и печально улыбнулся. Как всё было легко и безоблачно! Ничто не предвещало катастрофы. Иногда, правда, Ясон инкогнито посещал Цереру, а потом делился впечатлениями, но Рауль, зная взбалмошность и любопытство Первого, относился к сему с недоумением, но в целом равнодушно: господин просто хочет знать, как живут все его подданные, даже низшие. Это немного не комильфо, но вообще-то понятно и, конечно, простительно. И было незначащим, пока рыжие волосы не затенили золотые. Хотя, когда Рауль увидел их в первый раз, он только лениво повёл глазами, услышав отзыв Ясона: няша так няша — одна из сотен, которая через неделю будет беззаветно и безответно влюблена в своего хозяина…
Густейшие локоны до середины бёдер, золото волос, поражающее законченным совершенством, — и рыжие лохмы, короткие, растрёпанные, неубедительные и, конечно же, более жиденькие. Изумительные формы — и тощее тело. Красивейшие, мощнейшие, неутомимые мужские достоинства — и полное отсутствие таковых. Гениальный ум, получивший лучшее в мире образование, заточенный на захватывающие открытия, — и краткие курсы для обслуги. Второе лицо в сказочном королевстве — и бесправный фурнитур. Сливки общества, знать, элита — и оборванец из помоечной Цереры. Да, эти антиподы могли оказаться рядом, ибо смерд всегда прислуживает господину, но разве их можно было сравнивать! А уж думать о том, что грязь дерзнёт вступить в борьбу с благоухающей розой, да ещё и победить в ней, и вообще было немыслимо. Рауль видел своё будущее в розовом свете — не только в смысле работы, но и в личной жизни. Он знал, что Минк непредсказуем и авантюрен (в первоначальном, благом смысле этого слова), но он любил Рауля. Этой страсти было куда развиваться, она ещё не исчерпала себя, а когда это произойдёт, то многолетнее пребывание вместе не иссушит сердца, а плавно перетечёт в стойкую привычку, сексуальную зависимость и, покоясь на доверии, будет гореть ярко и жарко, освещая дальнейший путь и устилая его розами. Ко всем своим многочисленным талантам Рауль был первоклассным психологом и был уверен в том, что от чего от чего, а от возможного охлаждения к себе Второй консул всегда может Первого избавить. Появление Катце в жизни Ясона его позабавило.
Как и следовало ожидать, мальчишка влюбился по уши, и Рауль лениво размышлял, стоит ли брать фурнитура под наблюдение и препарировать его страсть вместе с её порывами и развитием. Первые дни протекли тихо, но на исходе второй недели Советник с недовольством ощутил в себе пришедшее откуда ни возьмись и почему-то нараставшее в глубине души беспокойство, а потом… Он ничего не мог сделать, даже вооружившись всеми своими знаниями и подробными психологическими развёртками. Первого охватило какое-то ненормальное настырное влечение, и оно начало отдалять его от Рауля. Нет, этого нельзя было сказать о сексе, потому что собственно секса у Ясона с Катце было очень мало, но Минк замыкался, как бы приберегая излияния сердца и ума для другого, и стал невнимателен к Раулю. Свидания превратились в какие-то проходные встречи, Ясон перестал нетерпеливо намекать на «абсолютное познание» и, получив своё, мчался в свои покои с таким видом, будто там его ждало неизмеримо более важное, интересное и дорогое. Рауль огрызался, независимо крутил хвостом, кокетничал с другими блонди, ограничивал доступ к телу или, наоборот, был разнуздан, бесстыдно развратен в постели, ускользал, отталкивал, изображал пресыщенность, потерю интереса, занятость — всё было тщетно: ухищрения не помогали, психологическая обработка была бессильна, доводы разума и предостережения не действовали. «А осталось ли у него ко мне вообще что-то, кроме желания получить очередную порцию оргазмов? А ведь в последнюю неделю их было…» — Рауль посчитал, ужаснулся такой малости и в тот же вечер припёр Ясона к стенке:
— Что у тебя с Катце?
Рауль хотел сказать «с рыжей дрянью» — это указывало бы на ничтожность фурнитура, но Первый мог оскорбиться за свою пассию и за себя, не ответить. Второго игра в молчанку не устраивала, и он решил приберечь справедливые эпитеты на будущее.
— Он мой фурнитур.
— Перестань, здесь нет прослушки.
— И не ведётся даже стенограмма — что-то новаторское для допросов…
— Ты раньше никогда не говорил со мной в таком тоне.
— А ты не задавал глупых вопросов.
— Я имею на это право. — И Рауль внезапно смягчил интонации, нежно взяв Ясона за руку и с радостью почувствовав ответное тепло. «Но чувство ли это или рефлексия?» — пришёл на ум вопрос, и биотехнолог продолжил: — Я просто должен знать. Поверь: лучше прояснить ситуацию сейчас, чтобы не запутать её окончательно и ежедневно изощряться в притворстве, лжи и обмане.
— Да, справедливо. Но, — Ясон поднял голову и устремил задумчивый взгляд в потолок, — я и сам не знаю. Определённо очарован и увлечён — слегка, определённо испытываю сострадание и жалость, определённо пацану нужно немного тепла. Он не желал себе такой участи, и не он в ней виноват. В конце концов, мне просто с ним интересно. А что, это порок? — И тепло в прекрасных синих глазах сменилось холодом и жёстким вызовом.
— Меня очень интересует, как далеко ты осмелишься зайти, забывшись в своих нежностях, пусть и обоснованных. Тебя не остановит даже возможность разрыва? Огласки? Подумай о матери. Она не давала тебе права на беспорядочные связи с кем попало, тем более с низшими. Ты оскорбишь её, навлечёшь на себя её гнев, восстановишь против себя всю элиту. Тебе так надо скандализировать всю Эос?
— Слишком много вопросов.
— Хорошо, ты прав, я погорячился. Давай по порядку и прошу тебя быть честным: мне кажется, наши отношения не потерпят увёрток и недоговорённости, так?
— Так.
— Ну вот и прекрасно. Начнём с самого простого, чтобы быстрее отсечь. Твоё консульство не только права, но и обязанности. Даже на звёздах есть пятна, даже у Первого есть то, над чем он не властен: общественное мнение, правила поведения. Ты молод, твоей головокружительной карьере завидуют все.
— И ты? — Пальцы и предплечье Ясона легли на талию Рауля, он полупривлёк его к себе.
— Я всегда останусь при тебе первым, это не я, а мне должны завидовать. Тебе и мне. За власть, за влияние, за нашу любовь, за исключение, которое для неё сделала матушка, — против воли в голосе Рауля зазвучали откровенно призывные, обольщающие низкие грудные интонации, дурман манил возможностью дальнейшего развития, Ясон тоже поддавался чарам влекущих, завораживающих, обволакивающих звуков, но Рауль собрал всю свою волю в кулак и, сделав неимоверное усилие, отошёл от соблазна. С превеликим сожалением: погрузиться в блаженство так хотелось, так подмывало, но надо было идти вперёд. «К чему? К разрыву? Господи, помоги, я не хочу… Но и делить его с недостойным противно. Если я сейчас задушу свою гордость, то очередные уступки в будущем станут неизбежны. Это поражение, он сделает из меня свою игрушку и будет крутить её, вечно покорную, как хочет. Нет, этого нельзя допустить». — Раньше они бессильно скрипели зубами, а теперь удовлетворённо потирают руки: Первый консул наконец-то прокололся, и если он сам с удовольствием готов упасть и вымараться…
— Не смей!
— И вываляться в грязи, не худо ему в этом помочь, заготовив вёдра помоев. — Рауль зло дёрнулся, уворачиваясь и от нажима руки, и от гнева, загоревшегося во взгляде Консула, и продолжил пытку: — Как болезненно ты реагируешь на мои слова! Конечно, они же голая правда, которая всегда колет. Тебя волнует всё: и то, что осквернение началось, и то, что сплетни разлетаются — обоснованно, к сожалению, и то, что ты совершаешь действительно нечто противоестественное, дикое, но неслыханная дерзость твоего эпатажа не даёт права на его принятие другими, не надейся. Терпение чести имеет предел. Конечно, ты всегда плевал и смотрел свысока на всех, это тебе позволяло положение, но сейчас ты опущен и это видят все, теперь ты не сбросишь эти вериги легко и быстро. Ты запятнан. Тебе не больно за меня, за то, что я испытываю, когда говорю тебе это?
— Нет. Если мне это безразлично, то и ты должен терпеть, даже проще — не обращать внимания. Второе лицо планеты боится сплетен — смешно!
— Моя честь для тебя тоже ничего не значит? Я никогда не поставлю себя рядом с фурнитуром — это неслыханно, он и сам об этом не помышляет.
— Разве я тебя об этом прошу? Пари в своих высотах.
— Хорошо. Огласка побоку, элита побоку, честь побоку, Рауль побоку.
— Мои чувства к тебе, — Ясон проговорил с усилием, — по-прежнему сильны.
— Спасибо, — Рауль не смог и не счёл нужным скрывать сарказм. — А готовность к козням? Раньше все молчали, но теперь ты перестал быть неприкасаемым. Они будут вредить, попытаются восстановить меня против тебя, создадут коалицию, ты окажешься в кольце наветов, страдая здесь, твой престиж пострадает и за пределами Амои, это затруднит твою работу и попортит много крови всем. Ты развяжешь им руки, распустишь языки, они начнут дерзить, покушаться на нашу безопасность, а мы выстраивали эту систему с таким трудом…
— Милый мой, ты делаешь из мухи слона. Что может дойти до федералов? У Первого консула интрижка с фурнитуром? А это влияет на показатели чёрного рынка, ослабляет оборонный щит, обесточивает электростанции, ухудшает технологии?
— Тебя не проймёшь. Ладно, проехали. Теперь. Юпитер. Она ревнива дико, я тебе как-то расписывал. И понимает, что, разрешив нам связь, была чересчур добра. Она это терпела, но может раскаяться.
— Слишком отвлечённые для микросхем категории, но пусть так. Она может чувствовать себя оскорблённой: предложила мне торт, а я им попользовался и потом стянул кусок хлеба. Ну и что? А если мне надоело, а если я устал от сладкого?
— Устал?! — голос Рауля замёрз до абсолютного нуля. — Объяснись.
Ясон молчал.
— Ну же! Ты готов предать из-за жалкого тощего мальчишки тринадцать лет нашей с тобой любви?! — Рауль изо всех сил тряхнул Ясона за плечи.
— Тринадцать — плохое число. Чёртова дюжина. Если я виноват, пусть она меня накажет.
— А если она накажет тебя им, тем, что сделает с ним?
Синие глаза потемнели.
— Это значит тоже меня. Только идиот этого не поймёт.
— Я не понял, что означает твоё «устал».
— Понимай как угодно. Я буду делать что хочу.
— А кто тебе это разрешил?
— Моя свободная воля. Или я ничтожество, или моё желание — моё право.
— Твоё право ударит по тому, кого ты сейчас им защищаешь. И ему будет хуже, чем мне, потому что я наверняка сильнее.
— Что ж, может быть, я об этом пожалею, но от своего не отступлюсь.
— Ясон! — Рауль тряхнул его за плечи ещё раз, но теперь голос его просил: — Скажи, что у тебя с ним и что у тебя сейчас ко мне. Я хочу знать, и у меня тоже есть право.
— Я им увлечён, мне его жалко, мне с ним интересно, но мои чувства к тебе это не отменяет. Если твою честь это ранит, ты можешь отказаться от наших отношений.
— Я не предполагал в тебе такой жестокости. А теперь послушай. Ты начал с блондина. Прекрасного, равного, лучшего, так как после тебя первым был я. У тебя была любовь, но этого тебе было мало. Тебе понадобился этот бред, понадобились извращённые отношения с рыжим кастратом-фурнитуром. Успокойся, тебе ещё есть куда падать, есть кого предавать, ибо твои любовные похождения ты закончишь с помоечным грязным черномазым монгрелом из Цереры, тупым развратным пьяницей и вором. Он доведёт тебя до безумия, выпьет всю кровь, и дай тебе бог, стоя на последней грани, вспомнить обо мне. — Лицо Рауля стало непроницаемым. — Иди, иди, тебя наверняка заждались.
А утром следующего дня Рауля вызвала к себе Юпитер.
— Ты ничего не хочешь мне сказать, сын мой?
— О чём, мама? Последние отчёты…
— Я их просмотрела и осталась довольна. Речь пойдёт о Ясоне и о твоих с ним отношениях. И о других отношениях…
Но и тогда Рауль уже умел дурить Юпитер.
— Ах, отношениях. — Он тонко улыбнулся. — Да, у него интрижка с фурнитуром. — Ещё одна улыбка, на этот раз беззаботная. — Тебя что-то смущает?
— Отсутствие в тебе ревности.
— Помилуй, я сам готов был предложить ему нечто вроде. Сладкий тортик — это прекрасно, но желудку иногда потребен кусок простого хлеба. Помимо того, что чёрный хлеб хорошо усваивается, его потребление необходимо для противопоставления. Не устав, не отдохнёшь, не проголодавшись, не насытишься, не вкусив чёрного хлеба, не оценишь сладкий тортик.
— Да ты либерал…
— Узда же ограничивает. Её ощущаешь, она рождает желание от неё избавиться. Запрет возбуждает, а разрешение остужает. Я лично не против временной смены декораций.
— Ну да, ну да, ты же психолог. Что же мне — и Ясона не наказывать, и фурнитуру жизнь оставить?
— Я изучил его тип. Он дико и истинно предан Ясону и не лишён некоторого ума. Он на него благотворно влияет, Ясон с ним хорошо расслабляется. Ты знаешь, как это важно, когда у нас на носу…
— Да, повестка опять напряжённая…
— Ну вот, а Ясон поиграет в папочку. Мальчишка из приюта, Консул почувствовал к нему тягу, так как и мы по отцу сироты.
— Так-так…
— Для Ясона это что-то вроде семьи. В общем-то, такие отношения полезны Первому. Новые ощущения. Наиграется, надоест — пристроим мальчонку старшим фурнитуром или на чёрный рынок. Он смышлёный, везде справится.
— Ну-ну, раз ты не против… — И дама успокоилась. В самом деле, она тоже кое-чего лишена, Рауль не тревожится, другие блонди в том же самом уличены — чёрт с ними…
Ещё долго оставалось до того дня, когда Катце вскроет протоколы приватных бесед и Ясон узнает, как Рауль, будучи фактически преданным, сильно рискуя сам, благородно обеливал своего любимого.
Конечно, Рауль мог просто свернуть шею Катце, списать всё на несчастный случай и с безгрешными глазами поведать об этом Ясону и Юпитер. Мамулечка только одобрительно погладила бы его по голове, но Второй быстро отошёл от идеи убийства. Он, блонди, опустится до тёмных разборок с бластером, как какой-нибудь помоечный ревнивый оборванец из церерских трущоб? Никогда в жизни. Он свяжется с покалеченным мальчишкой в неравной схватке? Ни за что. И, самое главное, изуродовать или устранить Катце — значит травмировать Ясона и ещё больше, своими руками, отдалить его от себя. Он лучше подождёт, как это говорилось где-то когда-то, с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками. И юный чекист преисполнился терпения и стал ждать того прекрасного момента, когда страсть выветрится и председатель Совнаркома вернётся к своему железному Феликсу.
Рауль ждал. По своей собственной инициативе перестал встречаться с Ясоном и похвалил себя за то, что объявил об этом Консулу так достойно, дав понять, что в его жизни есть что-то интереснее жарких ночей. «Прости, не теперь. Букет идей, и каждая настолько заманчива, что диктофон из рук не выпускаю. Ну вот опять», — и, вытащив из кармана небольшой чёрный прямоугольничек, стал излагать ему порцию очередных гениальных мыслей, которые действительно часто посещали голову лучшего в Галактике биотехнолога. Лёгкой походкой скользил прочь от Ясона. Сердце обливалось кровью: рушить всё самому, своими руками… Разум пытался утешить: ничего, успокойся, теперь Ясон останется один на один со своим драгоценным — и это приблизит охлаждение. Ты, Первый, сам пошёл на минимум любви и секса с равным, минимум шахмат, бильярда, умных, приятных, интересных, волнующих разговоров — получи же абсолютный ноль. Никакой фурнитур не заполнит зияющую брешь, не сможет сделать это ни чувством, ни умом. Я ухожу по коридору от него. Я и сам иду в чёрную пустоту, но свет в конце тоннеля должен появиться — это основа всех религий. Будь мужественным, Рауль. Ты снова станешь первым у Первого. И единственным.
Десятилетний Рауль плакал от прихоти судьбы — рыдал отчаянно, взахлёб. Но многим ли отличается от десятилетнего девятнадцатилетнее сердце? Сухими воспалёнными глазами — они всё равно скоро станут влажными. Воспоминаниями — их снова сменят голограммы. Учитывая благоволение матери и поведение Ясона, Рауль мог бы позволить себе связь с любым, но он не сделал этого. Пусть Орфеи с Аишами спят спокойно, он не разменивается по мелочам. Тогда что? Опуститься до дрочки, сменить Ясона на кулак? Негодованию снова возражал разум: «А ведь скоро придётся». Волна стыда откинула голову, исказила прекрасные черты. Когда-нибудь я с тобой посчитаюсь и за это.
Рауль ждал. Терпеливо. Недели складывались в месяцы, месяцы — в годы. Мужайся, Ясон одумается, это должно пройти, он его разлюбит, он его бросит. И свершилось. Это прошло. Ясон разлюбил Катце и бросил его. Ради Рики. «Наверное, мне стоило покончить самоубийством три года назад», — думал Рауль, но знал, что не поступит так и ныне: ему снова надо идти к матери и заступаться за Ясона. «Видишь, мамочка, как я оказался прав. Фурнитур наскучил и сейчас приносит пользу на чёрном рынке, а Ясон снова экспериментирует. Да, у него какой-то пет из монгрелов, он раскопал его во время очередной инспекции Цереры. Право, это интересно. Мы даже организовали своего рода тотализатор и держим пари, как успешен будет Первый в приручении и удастся ли приблизить чернявого смазливого дикобраза к среднестатистическому пету. Что? Коррекция, утилизация, ликвидация? Мама! Ты богиня, ты не можешь быть уязвлена появлением беспородного. Посмотри на меня, я же не ревную. Да и времени у нас с тобой на это нет. Я должен закладывать новый центр, Ясон, как всегда, усмиряет федералов идущим перевооружением Амои, Гидеон заканчивает серию опытов с гиперпереходом — и ты должна всем этим руководить».
Рауль плёл очередной ворох убеждений, возвращался в свои апартаменты и клял свою прозорливость, вылепившую как-то Ясону в лицо, что Первый закончит историю своих страстей безумием к помоечной черномазой твари. Кидался в постель. Сжимал подушку губами и сухими глазами смотрел на стену. Ему так хочется разрядить обойму в мерзкую черноволосую голову. Ненавидеть Ясона. Предать Ясона. Надругаться над Ясоном. Убить Ясона. Почему же он до сих пор этого не сделал? Почему, любимый?