За час до заката мы, потягиваясь, дружно закинули за спину рюкзаки и вышли из моего дома.
Первый участок пути целиком ушёл на то, чтобы познакомиться с Ллоем. Гипотетически, я знала, что у Чена есть пёс, даже видела его пару раз издалека, да и сам Чен показывал мне фотографии. Но теперь, когда нам предстояло несколько тысяч шагов вместе, нужно было узнать друг друга поближе.
У пса была остроконечная морда и вытянутые стоячие уши. Пока Ллой обнюхивал мои руки, мохнатые кисточки мелко дрожали и дразнили меня одним своим видом. Даже на взгляд они казались мягкими и шелковистыми, как лошадиные уши. Дождавшись, пока влажный нос перестанет втягивать воздух вокруг моих ладоней, я какой-то детской наглостью сцапала Ллоя прямо за ухо.
Пёс замер. Чёрные блестящие глаза с угрозой поднялись на меня. Ллой оскалил зубы. Клыки у него были внушительные, как у крокодила, только не такие загнутые.
- Тихо. – повелительно сказал Чен, и его пёс тут же виновато округлил глаза, захлопнул пасть и замолотил хвостом по земле, поднимая облачка рыжей пыли. Потом он со спокойствием святых со старинных фресок позволил мне зарыться пальцами в белую шерсть, сосчитать усы, потрогать чёрные подушечки лап и жёсткую щётку хвоста. Когда я снова потянулась к мохнатым ушам, Ллой только лениво зевнул, клацнув зубами, как кастаньетами. Мои руки сами собой отдёрнулись, а он отряхнулся и затрусил вперёд по обочине.
- И кто додумался до такого странного имени? – проворчала я, выуживая из недр рюкзака влажные салфетки.
- Ну не я же. – фыркнул Чен.
Я ещё раз скользнула взглядом по Ллою. Красив пёс, как карандашный эскиз, ничего не прибавить, не отнять.
- Знаешь, вы чем-то с ним похожи. – добавила я, приноравливаясь к широким шагам Чена.
- И чем?
- Скалитесь одинаково.
Чен тут же продемонстрировал ряд белых зубов с заметно выдающимися клыками.
Сначала мы шли вдоль трассы, по тропинке, вьющейся около полоски коттеджей. Иногда подошвы кроссовок ширкали по деревянным настилам, а в одном месте, где дорожка перед кирпичным особняком была выложена плитками, Ллой с грацией породистой лошади процокал когтями бойкую дробь. Потом, у горелой берёзы, свернули направо. Широкая, засыпанная щебнем дорога скатывалась вниз, под горку. Чем дальше мы спускались, тем глуше становился гул проносящихся по шоссе автомобилей. Чен, впервые проходившей этой дорогой, даже обернулся: мы не успели ещё отойти далеко от трассы, но её шум доносился издалека, как бы за несколько километров.
С каждым шагом город звучал всё глуше и глуше, шум вытеснялся резковатым стрекотанием кузнечиков и перепевками птиц. Ллой перестал смирно идти у ноги Чена и с энтузиазмом обследовал обочины.
Из-за высокой травы рельс не было видно, и казалось, что грузовой электровоз скользит нам наперерез сам по себе, как гигантский и странно прямолинейный уж. Я замахала руками, изображая ветряную мельницу, а Чен принялся считать вагоны. Когда поезд поравнялся с нами пятым вагоном, раздался короткий, негромкий гудок, так не похожий на тот рёв динозавра, которым обычно общаются между собой поезда на вокзале.
- Ты знаешь этого машиниста? – спросил Чен, недоуменно сдвинув брови.
- Неа. Просто в девяти из десяти случаев они «пунькают» в ответ. Наверное, им самим гудеть нравиться, а тут скучно кататься по одним и тем же рельсам несколько раз за день…
За рельсами склон продолжал так же круто спускаться вниз. Перед нами, в низине, лежали домики и сады, похожие с высоты на громадную приземистую клумбу. Ветер играл с высоким разнотравьем и пах так хорошо, как может пахнуть только летний ветер на исходе тёплого дня.
Поражённый простором панорамы, Чен встал на рельс и раскинул руки. Ветер раскачивал полы его расстёгнутой кофты, теребил волосы парня и шерсть Ллоя, вставшего рядом с ним.
Я тоже с наслаждением развела руки и потянулась. Мы словно говорили тому миру, лежавшему в низине, пахнущему летней пылью, свежими досками, цветами, листьями, дымом и тёплой водой: вот он, я! Забирай меня всего, целиком!..
Закат был скупым, потому что день был ясным. Только одна полупрозрачная розовая тучка нависла над самой линией горизонта, как родинка.
Мы ещё немного постояли в прощальных красно-золотых лучах, а потом начали осторожно спускаться по узкой и крутой тропке.
По обе стороны по пояс высились жёлтые корзиночки пижмы, сине-сиреневые звёзды цикория, белые цветочки пастушьей сумки. Чен сорвал ромашку, принялся гадать. На середине остановился, сосчитал оставшиеся лепестки и нахмурился: выходило, что «не любит». Недолго думая, сунул цветок в рот. Целиком. Ллой, пристально наблюдавший за хозяином, щёлкнул зубами и приоткрыл пасть.
- Хорош попрошайничать. – цыкнул Чен, и пёс с надеждой обернулся о мне. Доверчиво обнюхав пальцы, между которыми я растёрла цветок пижмы, Ллой чихнул и унёсся вперёд.
В сумерках петлять между садами было одним удовольствием. Около города разные садоводчества и слободы (кстати, Чен так и не смог уловить между ними разницу, сколько я ни пыталась объяснить) плавно перетекали друг в друга, а в ровных квадратных кварталах заблудиться было невероятно сложно. В лес, который тянулся зубчатой полоской по горизонту, мы бы так или иначе попали бы, главное, придерживаться направления.
Где-то мы нашли заросли одичавшей малины, выбившейся из огорода, и съели несколько горстей, пока совсем не стемнело. Не разглядев, Чен отправил в рот здоровенного зелёного клопа, а потом долго отплёвывался. Один раз нам дорогу перешли две кошки, чёрная и белая, став поводом для спора. Чен стоял на том, что белая кошка должна отменять неудачу, принесённую чёрной. Я пыталась доказать, что чёрная кошка вообще – символ везения, ну, по крайней мере, для меня лично. Потом ветром принесло умопомрачительный запах жареного мяса и хлеба. Мы прошли несколько кварталов, отыскивая источник аромата. Подышав немного и помедетировав на готовящийся за высоким забором шашлык, мы с Ченом пошли дальше. Ллой же надолго там завис, поскуливая и втягивая воздух с видом истинного гурмана.
Из-за такого отклонения с курса пришлось переходить ручей не там, где были сколько-нибудь адекватные мостики, а там, где поверх жизнерадостно бурлящей воды было брошено скользкое бревно. Чен шикнул на своего пса, почти зашедшего в воду, и с кошачьей ловкостью перевёл меня на другой берег. Его тёплая ладонь отгоняла страх навернуться вниз, хотя я всё-таки не могла оторвать глаз от пляшущих на камнях бликов. В одиночестве, да ещё и с рюкзаком за плечами я не рискнула бы переправиться и днём. Ллоя Чен перенёс на руках. Пёс повизгивал, как щенок, и всё норовил лизнуть хозяина в щёку.
Первые звёзды выглянули, когда мы выбрались на травянистую просеку между лесом и крайними заборами. Они, наверное, появились на небе уже давно, просто ярко освещенные улицы слепили нас. Минуты две мы стояли, запрокинув головы все втроём, даже Ллой.
- А где месяц? – прошептала я.
- Новолуние. – проговорил Чен. – Новолу-у-у-ние! – тихо провыл он по-волчьи. Где-то далеко зашлась визгливым лаем собачонка, а парень виновато вжал голову в плечи.
Потом мы пошли вдоль заборов, пытаясь отыскать нужную тропинку. Громада леса нависала над нами широкими колючими лапами, из глубины доносились шорохи и вздохи. Жизнь в сосняке и не думала прекращаться с наступлением сумерек. Мне стало не по себе, поэтому Чен пошёл вперёд, а я пристроилась за его плечом, как за щитом.
Я, конечно, знала, что так близко от города не живут звери крупнее лисицы, но темнота густого подлеска была по-первобытному густой и дикой. Казалось, её надо приручать взглядом, тогда она станет совсем другой - тихой, домашней, нестрашной темнотой. Стоило мне успокоить себя и убедить в этом, в чаще сверкнули глаза.
«Показалось!» - пронеслась в голове мысль, но две горящие точки появились снова. Мелькнула тень. Сердце заколотилось, как бешеное. Я подавилась собственным дыханием. Послышался шум. Кто-то мчался на нас, задевая невысокие пихты. Тусклый оранжевый свет фонарей отражался на дне диких стеклянных глаз, страшной вытянутой морде…
- О, Ллой нашёл дорогу. – Чен начал наклоняться, чтобы потрепать выскочившего пса по холке, но замер. Повернул голову, чтобы посмотреть на своё плечо. Я, оказывается, вцепилась в него так сильно, насколько позволяли мне руки.
- Он испугал тебя?
Я, вздрогнув, разжала пальцы.
- Ага. – ровно втянула в себя колючий воздух, пытаясь успокоиться.
- Собака Баскервилей, блин. Эта тропинка?
- Да.
- Ллой, к ноге! Возьми его за шкирку, если ещё боишься.
И Чен, массируя пострадавшее плечо, первым шагнул в лес. Пёс потащил меня за ним, и от прикосновения к его жёсткой, как старая проволока, шерсти сердце действительно стало потихоньку успокаиваться.
Если Ллой превосходно видел в темноте и заботливо обводил меня мимо ям и грязи, то Чен пару раз оскользнулся и ударился ногой о сухую ветку. После этого он что-то долго шипел сквозь зубы, пока искал в своем рюкзаке налобный фонарик. Когда белое пятно света заплясало по толстым стволам и мохнатым ёлочкам, стало веселей, хотя тени в глубине леса сгустились ещё больше.
Один раз до нас донеслось громкое нестройное пение. Чен выключил налобник, и мы втроем притаились в гуще молодых, в наш рост, сосенок. Чен стянул с меня приметную в темноте светло-голубую бейсболку и зажимал пасть Ллою, подметавшему хвостом по опавшей хвое. Мимо нас так никто и не прошёл, а через несколько минут голоса стихли вдали.
- Без тебя я бы ни за что не пошла сюда ночью. – призналась я.
Чен фыркнул и острозубо улыбнулся.
- Значит, тебе повезло. У тебя я есть.
Дальше по лесу мы продвигались не спеша, со вкусом. Через пару километров тропинка вынырнула из чащи и стала виться по краю леса, у самой кромки луга. Там росла яблоня. Мелкие, с вишню, яблочки были кисленькими на вкус, но вполне приятными. Даже попрошайка-Ллой присоединился к их поеданию. Над его задумчиво-ошарашенной мордой мы смеялись долго…
Я шла в темноте, смотрела на рюкзак и затылок Чена и, кажется, начала понимать, почему мы с ним так легко сошлись. Он не бравировал передо мной, как могло показаться со стороны, и каким-то чудом смог сохранить естественную детскую непосредственность. Радовался и обижался тоже искренне, как ребёнок. И как Ллой тоже. С ним было просто, так и тянуло поддержать очередную «глупость».
Линия вышек с гудящими проводами пронизывала лес и покатый бок луга. Около неё лежала ещё одна тропа, пересекающая нашу. Под открытым небом было светлее. Чен убрал фонарик, и мы несколько минут стояли, привыкая к темноте. Ллой сел рядом с нами, высунув розовую тряпочку языка.
Склон холма сначала был положе, потом круче. Забирались паровозиком: до половины подъёма я толкала Чена в рюкзак, оставшуюся часть пути – он меня. На ходу мы умудрялись что-то петь сбивающимся дыханием, чтобы идти более-менее в ногу. Смеялись. Пёс, чтобы принимать участие в общем веселье, молотил хвостом, как пропеллером, повизгивал и подвывал. Носиться и наматывать вокруг нас круги он уже устал.
На темечке холма мы остановились. По высокой траве гулял ветер. Это было очень похоже на водяную рябь, но не совсем. Как будто кто-то невидимой рукой наглаживал поросший холм, как свернувшегося в клубочек кота. Зубчатый лес лежал внизу, как колючий меховой воротник, и издалека снова казался пугающим и притягательным одновременно. До нас доносился лай собак из домиков, мозаикой раскинувшихся за тёмной полосой леса, отдалённый свисток и стук колёс невидимого поезда. Правее лежал город. Издалека он напоминал тлеющие угольки костра, таинственно переливающиеся разными цветами. По обе стороны от него поднимались в небо новостройки микрорайонов, как зубцы короны.
Весь горизонт вокруг нас был усыпан оранжевыми светлячками фонарей. Холм, на котором мы стояли, и лес, обнимающий его, казались тёмным пятном, чёрной дырой. Мы стояли высоко, высоко над этим колдовским кольцом огней, окружённые только ветром, тишиной и темнотой.
- Слышишь? Это его голос.
- Его?
- Его. Города. Всегда слышно шум машин, гул поездов. Ночью, когда нет ветра, можно услышать голос диктора с вокзала. И так – на несколько километров вокруг города. – я помолчала. – Когда живёшь здесь, привыкаешь к этому. Считаешь тишиной.
- А на самом деле это его голос?
- Да.
Чен задумался. Ллой, задрав морду, озабоченно втягивал в себя воздух. Влажный нос полукругом блестел в свете луны, как ещё один месяц.
- А-а-а-а-а! – вдруг закричал Чен. От неожиданности мы с Ллоем дружно шарахнулись от него.
- Ты что?
- Кричу. Хочу тоже, чтобы он услышал мой голос. Давай тоже! А-а-а! Вот так!
- А-у-у-у-у!.. – подхватил пёс.
- А-а-а…
- Давай громче! Всё равно никого не разбудишь! Из людей, по крайней мере… Дерзай!
Я решила: когда ещё будет такая возможность? Встала покрепче, сняла с плеча рюкзак и…
Наши голоса, сплетаясь и расходясь, взлетали вверх, как птицы, и исчезали в тёмном небе.
Через несколько минут мы вышли на грунтовую дорогу. Две автомобильные колеи петляли среди высокой травы и редкими островками борщевика. Если бы мы шли днём, я бы обязательно сняла кроссовки и ступала бы по тёплой, гладко прикатанной глине босиком.
У Ллоя открылось второе дыхание, он умчался далеко вперёд, наперегонки с ветром. Ноги гудели. Мы с Ченом шли не спеша, в удовольствие, фантазировали про всё на свете. Вспоминали самые приятные и особенные разновидности тишины, которые, строго говоря, тишиной и не являются. Потом загорелись нарисовать карту окрестностей и отметить на ней, где слышно голос города, а где нет. Это дело требовало не одной прогулки, поэтому его пришлось отложить до следующего лета.
Чену понравилось место на северо-восточной части холма. Там дорога раздваивалась, обходя колдобины. На дорожной «старице», уже начавшей зарастать пушистым топтуном, нашлось более-менее ровное местечко.
- Так я не боюсь, что нас задавят в темноте. – объяснил Чен. Мы раскатали коврики и рухнули на них голова к голове.
Я удачно подгадала с ночью – небо было ясным. Вдали от яркого неонового света оно было усыпано звёздами, как пылью. На какое-то время я забыла обо всём на свете.
- Как много спутников… - сказал кто-то голосом Чена.
- Да? Как ты отличаешь?
- Они слишком яркие и двигаются. И если присмотреться, они мигают ещё разными цветами.
- Всё равно не вижу. Где?
По небосводу протянулась чёрная тень – Чен вытянул руку. Спутниками оказалась добрая доля самых ярких звёзд.
- Так грустно… кто-то мельком взглянет на небо, увидит «яркие-яркие» звёзды, поговорит с ними, вдохновится… а это не звёзды вовсе, а кусочки металла, которые свет только отраж… ой, ты видел?
По небу пронёсся стремительный белый росчерк и тут же исчез.
- Ага…
- Красота… Счёт пошёл!
Я уснула после пятнадцатой падающей звезды. Сквозь сон я услышала, как Чен поднялся и ухватил мой коврик за уголки, отвалакивая меня в траву – видимо, всё-таки же опасался, что ночью по лугу кто-то может проехать. Громко шуршали сухие колосья. Вжикнула молния, и на меня упало что-то пушистое, защекотало нос. Потом под боком оказалось что-то тёплое.
- Лежи, дружище, ле-жи. Грей. Вот так, красавчик.
Ллой поскуливал и егозил, но слушался. Я догадалась, что пёс подныривает мордой под руку хозяина, выпрашивая почесушки. Потом заснула совсем.
Чен разбудил меня незадолго до рассвета. Я чихнула, когда колосок прошёлся по ноздрям, а потом начал выписывать замысловатые вензеля на щеке. Чен отпустил травинку только тогда, когда я разлепила веки. Тимофеевка немедленно разогнулась, уперевшись концом в сереющее небо. Я зевнула, потянулась, села. Прикорнувший под боком Ллой неохотно убрал узкую морду с моего колена и тут же свернулся клубочком – досыпать.
Остывший воздух бодрил, как ведро ледяной воды. Я помахала руками, пробежалась туда-обратно по колеям. Уставшие ноги тянуло и покалывало при каждом движении, но было так хорошо, легко и радостно, что я ещё и попрыгала на месте.
Чен сидел на своём коврике, сгорбившись и подтянув ноги под себя. Он о чём-то глубоко задумался, пил чай из термоса и смотрел куда-то сквозь колосья. Я плюхнулась рядом.
- Ты не спал?
Чен медленно помотал головой.
Чай у него оказался просто восхитительным. Думаю, если бы он открыл кафешку («Чай от Чена», скажем), то наверняка добрая половина города регулярно туда бы наведывалась. Черника, малина, лимончик… вот только сахара мало. Чен не сладкоежка.
- Пойдём?
- Да.
Мы затолкали вещи по рюкзакам и пошли дальше. Небо стремительно светлело. Мы молчали – что-то подсказывало, что наши огрубевшие и неуклюжие голоса перечеркнут хрупкую прозрачность утра. Шелестел ветер, вдали стучала рельсами электричка, птицы чирикали в траве, иногда беспечно пролетая над самыми нашими головами.
Когда дорога подошла близко к восточному склону, пришлось свернуть с колеи и идти по траве. Ллоя она скрывала целиком, понять, где он, можно было только по колышущимся верхушкам колосков.
- Пришли. – сказала я.
Вниз круто убегал склон, у его подножия лежала ещё одна деревенька. Серая, ещё не проснувшаяся, она казалась ненастоящей, как искусно сделанная модель на макете. До самого горизонта зубчился новый лес, а за ним, на горизонте, краешек неба уже начинал розоветь.
Я, не отрываясь, смотрела на сияющую полоску вдалеке, пила её глазами и не могла напиться. Как она росла и наливалась светом, так и у меня внутри поднималось тихое, свербящее чувство неправильности.
Чен принялся отвязывать коврик от рюкзака. В спешке он затянул узел слишком туго, и теперь никак не мог уговорить того развязаться. Под звяканье застёжек и пряжек я негромко произнесла:
- Когда приходит рассвет, исчезают иллюзии.
- Что? – замер Чен.
- Когда приходит рассвет, иллюзии тают. Понимаешь? Помнишь? – я виновато опустила голову.
Чен подошёл, встал рядом.
- Чен… пусть даже ты стал невероятно реальным, независимым, сам волен решать, когда тебе приходить и уходить… я всё ещё помню, как выдумывала тебя. Не могу забыть, что ты изначально был моей фантазией. Понимаешь?
Он кивнул. Потом сказал.
- Когда приходит солнце, исчезает то, что ты внутри, в глубине души, считаешь иллюзией. Огромная разница. И, знаешь… Я тоже не могу перестать считать, что это я тебя придумал. Всё-таки, согласись: кто из нас обычный человек, а кто – бродит сам по себе на пару с лунным псом?
Я вдохнула. Ллой тихо тявкнул и прижал уши – огненная полоска на небе становилась всё ярче.
- Когда приходит солнце… – сказали мы хором, остановились, одновременно фыркнули. Чен улыбнулся:
- Мы с Ллоем можем уйти ненадолго. Посмотрим рассвет поодиночке, на время исчезнем друг для друга.
- Нет. Это будет нечестно. – я покачала головой. – Мы столько шли вместе.
Чен снова острозубо улыбнулся.
- Значит, нам остаётся встать вместе, смотреть на солнце и представлять друг друга рядом. Так будет честно?
- Будь, что будет. Да!
Мы встали во весь рост среди высокой травы, плечом к плечу. Пёс неподвижной белой статуей замер у наших ног. Пальцы ещё помнили жёсткость его шерсти, во рту оставался лёгкий привкус лимона.
На востоке, за тёмным лесом, показался алый край солнца.