Ассоциативная память прихотлива, тем более - память новенького пенсионера. Попробуй разберись, почему по дороге в славный город Ашкелон мне вспомнился именно Миша Барсов и его вопрос, заданный мне на расставальной вечеринке перед моим отъездом.
- Яковлич, а на Святую землю любой может приехать?
В самом начале веселых девяностых я стал директором и совладельцем фирмы Эко-ТМ. Кроме меня ей владели два моих приятеля, два Володи: программист и механик. Так получилось, что все трое разом решили круто изменить свою жизнь.
То было веселое и шальное решение. Посмеиваясь и в меру выпивая мы создали фирму, с удивлением пересчитали первые дивиденды, потом вторые и, наконец, привыкли к постоянным и внушительным выплатам самим себе своих же денег, которые тоже казались нам шальными и легкими. Нет, мы их не воровали, мы их зарабатывали, но зарабатывали тем же трудом, за который в прежнее время государство платило нам во много раз меньше. Немного позже, когда миновал первый кураж, мы трезво огляделись вокруг и поняли, что оказались в экологической нише, которая стоит того, что бы вкладывать в нее часть наших денег. Мы заказали компьютеры, пристойно обставили свою контору и, в дополнение к арендованным “разгонным” легковушкам, купили белый “Жигуленок”. Вот тут-то и появился в нашей фирме Миша Барсов - стокилограммовый улыбчивый парень, с трудной судьбой единичного философа.
- Слышал, вам водитель требуется?
Иногда нужно совсем немного времени, что бы человек стал тебе симпатичен. Ритуал вопросов и ответов при приеме на работу ничего особо приятного для отвечающего собой не представляет. Миша исполнил свою часть ритуала с достоинством - без подобострастия и без вызова. Работал главным энергетиком совхоза, вот, пожалуйста, трудовая книжка, работал пастухом... Сейчас живет в областном центре и женат гражданским браком на жительнице этого города- героя. Обязан выплачивать по исполнительному листу алименты на двух детей, от алиментов не бегает, все по-людски. Водительский стаж - с восемнадцати лет, сейчас ему тридцать пять. В смысле ремонта машины - предпочитает свои руки: если ему ездить, то он хотел бы быть уверенным, в том, на чем он ездит. В конце собеседования мы подошли к вопросу деликатному, но неизбежному.
- Ну, а с водкой как? - спросил я.
Миша немного подумал и твердо ответил: - Могу.
Ответ мне очень понравился, но я все-таки решил уточнить.
- Что, именно, можете-то?
- Могу выпить, могу не пить. Смотря по ситуации.
В сорок лет слабо верится, что невинность есть абсолютное благо. Мне уже недалеко было до сорока и я предпочитал людей, узнавших прелесть и силу искушений и умевших, при необходимости (будь она неладна), совладать с ними. Миша Барсов стал моим персональным шофером.
Мы мотались по городу и области, а если находились заказчики в соседних областях - отправлялись и туда. Я проводил первичное обследование заводов и заводиков, определял число источников выброса вредных веществ в атмосферу, оценивал работу и подписывал договоры. По нашим следам на заводы и заводики выезжали бригады, проводившие инструментальные замеры, потом в дело вступали люди Володи-программиста, рассчитывавшие рассеяние вредных веществ в атмосфере и в финале я отвозил заказчикам желаемые ими толстенные тома ПДВ- проекты предельно-допустимых выбросов, согласованные во всех инстанциях.
Так, эта почтенная дама, решила перебежать улицу перед носом именно моей новенькой "Сузуки”. Нет, вы не правы, уважаемая, но я остановлюсь и буду ждать, пока вы перенесете всю массу своих достоинств на противоположный тротуар.
- Ну-у, корова... - беззлобно сказал бы Барсов в этом случае. А я поправил бы его, со значением:
- Не корова, Миша, Коза. С очень большой буквы...
- Вредная у тебя память, Яковлич,- засмеялся бы Барсов.
В одной из своих поездок Барсов совершил непреднамеренное убийство козы с невероятными последствиями.
В поселке городского типа, с названием "им. 19 партсъезда", что находился километрах в трехстах на севере области, имелось два заводика: ликеро-водочный и авторемонтный. Оба они заказали нам тома ПДВ, причем почти одновременно, что было большой удачей: инструментальные замеры могла сделать одна бригада. На выезд вызвались трое: моя бывшая аспирантка Леночка и два Сани, у одного из которых были и борода и лысина, а у второго - только лысина. Поэтому, что бы как-то различать их в своем повествовании, первого я буду называть Саня-с-бородой, а второго - Саня-с-лысиной. Везти их должен был Олег, кстати говоря - друг Барсова, им же и приведенный в нашу фирму, но тут Миша подошел ко мне с просьбой.
- Яковлич, можно я вместо Олега повезу бригаду?
- Чего это ты, вдруг, решил?
- Да, понимаешь, когда мы там были, ну когда договоры подписывали, я подругу старинную встретил. С нашего хутора девчонка, теперь там живет. С мужем разошлась и все такое... Так что, может обойдешься без меня дней несколько? А тебя тут Олег повозит.
- Да я-то обойдусь, но с Олегом сам договаривайся. Может у него там тоже любовь имеется. Кто вас знает, пиратов неповешенных...
- Это мы уладим, - сказал Миша и следующим утром уехал навстречу козе.
В первые несколько дней, как рассказывали мне потом Леночка и два Сани, Барсов в поселковой гостинице, куда поселили бригаду, не ночевал. По утрам он забирал их из гостиницы, возил с завода на завод, помогал таскать газоанализаторы и аспираторы, а вечером отруливал от гостиницы с длинным прощальным гудком. Впрочем, прощальным ли? Леночка с этим не соглашалась и считала, что финальный сигнал был сродни реву самца в период брачной лихорадки. Так оно и шло до того момента, когда на Мишином пути вдруг оказалась беспутная коза.
- Яковлич, а что мне было делать? - объяснял Миша по приезде, - Дорога идет, как бы по насыпи: справа - откос и слева - откос. Шел я хорошо, километров восемьдесят. И вдруг, она - вот, перед бампером! Выскочила, скотина, откуда-то из под насыпи, как будто черти за ней гнaлись! И мне что? Или бить козу, или лететь с дороги. Хоть налево, хоть направо: все одно - через крышу!
Убедившись в том, что коза не дышит и оттащив ее на обочину, бригада разделилась во мнениях. Два Сани были убеждены, что самое лучшее - это немедленно смыться, а вечером выпить по рюмке за помин козьей души. Миша впал в оцепенение и молча смотрел на бездыханную козу. Некурящая Леночка вынула у него из нагрудного кармашка сигареты, закурила и сказала, что сейчас все дружно отправятся разыскивать хозяев козы, найдут их и уладят дело миром. И платить за козу будут все четверо, поровну.
За ее тихими словами стояла ясная правота тех жизненных правил, которых твердо придерживались ее предки - немецкие колонисты Поволжья, суровые к человеческим слабостям протестанты. Немного поразмыслив, с Леночкой согласился Саня-с-лысиной. У него был легкий характер, а к деньгам он относился оптимистически: сегодня они у меня есть, а завтра... я еще заработаю.
Саня-с-бородой, напротив, деньги любил неистово, хотя и потаенно. Его личный кодекс представлений о Добре и Зле был предельно прост: Добро - это когда деньги приходят, Зло - то, что заставляет расставаться с ними. И все. Все прочие жизненные проявления - лишь нечто производное от этой фундаментальной истины. При этом степень Саниного презрения к окружающим напрямую зависела от разницы в уровнях благосостояния его и сравниваемого субъекта. Будучи человеком житейски неглупым, он, как умел, скрыват эту, не уважаемую в нашем обществе, черту характера. Он понимал: выпасть из общества - значит лишиться доступа к очень хорошему заработку. Оказавшись у тела козы в меньшинстве, он тоже, в конце концов, сдержал себя, но поставил условие: торговаться с хозяевами о цене козьей жизни будет он сам.
Хозяев нашли довольно быстро и Саня-с-бородой с ходу выставил им счет за ущерб от нападения их козы на наш “Жигуленок”. По его версии высокомерное животное сперва остановило автомобиль, загородив ему дорогу, а потом, разогнавшись, со всей козьей дури врубилось своими рогами в наш беззащитный бампер. В общем, какие-то деньги хозяева все-таки получили, но, наверное, куда большую сумму, они истратили позднее на лекарства, для поддержания здоровья, подорванного Саниной наглостью.
В мире человеческом все, казалось бы, улaдилось, но где-то там, за пределами иными, несмирённый дух Козы требовал отмщения.
Миша, как обычно, высадил бригаду у гостиницы и уехал. Но, не успело еще и стемнеть окончательно, он вернулся, пинком открыл дверь в номер, где жили два Сани и мрачно поинтересовался:
- Так, где тут моя койка?
- Бери раскладушку, Миша, - сказали ему,- А что случилось-то?
Барсов не ответил, установил раскладушку, застелил ее и очень конкретно спросил Саню-с-бородой:
- Куда ящик с водкой заначил?
И тут на Саню-с-бородой снизошло прозрение. Он вдруг ясно понял, что если добродушный и вежливый Барсов, вот так ставит вопрос, то лучше забыть об уже состоявшихся сегодня потерях и чистосердечно открыть Мише доступ к ящику водки, неправедно добытому на обследуемом ликеро-водочном заводике.
- Миша, да под кроватью...
Барсов достал из-под кровати бутылку, взял стакан и молча вышел из номера через окно на предвечернюю южно-русскую природу.
- И ведь знаешь, Яковлич,- жаловался мне после Саня-с-бородой,- Когда он вернулся, пустую бутылку-то не принес!
Потом последовали несколько совершенно черных дней. Барсов молча лежал на своей раскладушке и, на манер Атоса, опустошал Санины погреба. Саня-с-бородой непритворно страдал, но помалкивал. Страдал он еще и потому, что рулить теперь приходилось ему - единственному в бригаде обладателю водительских прав. А руля он боялся. Однажды, за несколько месяцев до этого, не найдя поблизости никого из шоферской братии, он решил сам загнать на смотровую яму "девятку”, только что подаренную ему женой - денежной бизнесменшей, в знак примирения и возвращения к семейной жизни. Саня аккуратно вогнaл машину в яму, и больше на моей памяти за руль не садился.
В субботу Миша пришел к Леночке с просьбой.
- Лен, я тут рубашку постирал, ты мне ее к завтрашнему утру погладишь?
- Поглажу,- сказала Леночка сухо, давая понять, что очень не одобряет пьяный образ жизни Барсова. Миша с виноватым видом потоптался на месте и продолжил.
- И я еще с попом договорился, что завтра он меня окрестит. Крестной матерью будешь?
- Ой, - сказала Леночка,- Ну, буду... а что там надо делать?
- Да скажут, что делать. Ты сама-то крещеная?
- Крещеная, не сомневайся.
- Тебе - легче, - вздохнул Барсов,- Ну, тогда я пошел к Сане-с-лысиной насчет крестного отца.
На следующий день рано утром Леночка принесла наглаженную рубашку и, в который раз, напомнила:
- Миша, так ты смотри, не пей сейчас.
Барсов, не выходя из своей многодневной думы, молча покивал. Два Сани переглянулись и решили, что до выезда на процедуру нужно будет пасти Барсова со всем вниманием. Все-таки они не углядели за ним и к моменту выезда Миша ухитрился принять такую дозу, что передвигался неустойчиво.
- Ну и куда его такого везти?- задумался вслух Саня-с-лысиной,- В церковь, или в вытрезвитель?
Повезли все же в церковь. Священник, по Леночкиному описанию, был молодым человеком лет тридцати, видным и ироничным. Он оглядел Мишу и, считая его не вполне одушевленным, обратился мимо него к Леночке.
- Может ли сей отрок не пить два часа?
- Да что вы, батюшка, - обиделась за Барсова Леночка,- Он у нас и четыре часа может не пить...
- Четырех часов не требую,- сказал священник, - а на два часа отведите его вон туда, на взгорочек. Пусть полежит на ветерке. После - приходите, окрещу.
Надо полагать, батюшка, несмотря на свою молодость, сам был достаточно натренирован жизненными обстоятельствами. Назначенного им срока вполне хватило Барсову, что бы принять достойный вид и Миша был окрещен.
После этого Миша оставил в покое водку, вернулся к своим служебным обязанностям, но из состояния тусклой задумчивости не вышел. Таким он и приехал обратно в контору, пришел ко мне и сам рассказал про козу, про свой мрачный загул и про крещение. Я, конечно, дал Мише положенный "разгон", но ни черта в этой истории не понял. То-есть, мне было ясно, что произошли некие события, но какова связь между ними? Ну, сбил он эту козу, неприятно, но бывает. Что уж так переживать-то? Или он ее во младенчестве из соски выпаивал? Может она тоже с его хутора? И причем здесь крещение? Миша - натуральный дoнской казак. Казак Барсов с хутора Барсов, что на Дону. Что ж его в детстве не окрестили, что ли?
Прошло несколько дней, мы медленно ползли в безнадежной пробке в центре города и Барсов спросил:
- Яковлич, ты вроде историю немного знаешь, скажи у какого народа коза - священное животное?
Кроме древних египтян с их кошками и индусов с коровами мне ничего в голову не пришло.
- Да скажи ты толком, чего тебе далась эта коза? Чего в ней такого особенного?
- Только, чтоб никому,- предупредил Барсов и, с внезапно прорезавшимся донским говором, все мне объяснил, - После этой козы приезжаю к подруге, р-р-раз..., а... не стоить. И даже не намекаеть. И с того дня - как отрезало.
Когда я услышал с какой горечью Миша произнес это и даже не "намекаеть", я понял, что дело плохо. Ни в какое "проклятье Козы" я, понятное дело, не верил. Последствие стресса и все такое.
- Ты раньше кого-нибудь сбивал?
Барсов отрицательно помогал головой.
- Будем искать толкового врача.
Барсов подумал и, тяжело вздохнув, кивнул.
Вечером этого же дня наша фирма, в полном составе, отправилась в гости к "соседям" - работникам лаборатории Минэкологии, что размещалась в этом же здании. Был чей-то юбилей. Я отсидел протокольное время и ушел - сильно болела голова. А утром, когда я уже собирался уходить на работу, дверной звонок свихнулся и начал выводить непрерывные трели. Я открыл дверь и увидел сияющую физиономию Барсова.
- Машина у подъезда, Яковлич! Прошу...
Путь от моего подъезда до конторы занимал две минуты вялой ходьбы.
- Миша, ты чего творишь? Ты в себе, в порядке?
- В порядке, Яковлич, в полном порядке!- и Барсов попытался сгрести меня в объятья.
Обниматься с этим здоровенным чертом я не стал и начал вспоминать: с кем рядом сидел Барсов вчера за столом и с кем он танцевал.
- Тамара... или Танька, - сказал я.
- Ага,- неопределенно согласился Миша, - и врача искать не будем. На хрен он нужен, врач-то?!
"Только песня казаку во степи подмога, Только с песней казаку помирать легко" - пел Розенбаум и водитель "Субару", притормозивший около меня на перекрестке Гилат, повернувшись некоторое время вслушивался в мелодию. Вряд-ли он знал русский язык, а также кто такие казаки и кто такой Розенбаум. Зажется зеленый свет и я поехал дальше. Ехать по Земле обетованной под лихую казачью песню, написанную несомненным евреем - это странная до нелепости и при это совершенно реальная формула жизни русского еврея.
Очень недолгим оказался промежуток между падением коммунистов и приходом воров. Свобода не состоялась, всего через несколько месяцев целая страна стала жить по законам воров. Наша фирма продолжала работать и даже приносить хорошую прибыль, но вернулось прежнее, хорошо знакомое по советским временам ощущение бессмыслицы происходящего. И бессмысленности какой-либо деятельности. Все равно очень скоро все пойдет прахом.
Бессмыслица происходящего правила нас на нехорошем оселке. Мы стали много пить, много и ...невесело. Потом Володя-программист впал в жестокую мистику и ушел из фирмы, сделавшись послушником городского экстрасенса. Я работал, управлял фирмой на манер лыжника, проходящего трассу гигантского слалома, чуть не ежедневно тренировался в стрельбе из револьвера и с отвращением просыпался по утрам. Я жил вне закона. Да, как всякий неплохой инженер, я подошел к системе воровских законов, как к инженерной задаче и научился их обходить. Но я не был вором и не хотел им стать. А воровские законы защищают только воров.
В тот день мы с главбухом дотемна готовились к предстоящей налоговой проверке. Шел месяц февраль, год только начался, но это была уже вторая проверка. Нам доходчиво давали понять, что можно и чего не стоит делать в той России, которую воры назвали "свободной". В числе прочего нельзя нарушать новые правила игры. Если свободный народ на свободных выборах избрал во власть воров, то нужно уважать выбор народа и не прихватывать избранников за руку, когда эта рука залезла в чужой карман.
Мы не соблюли этого правила. Однажды к нам случайно попал договор, согласно которому фирма А обязывалась передать фирме Б очень приличную сумму. Возврат суммы не оговаривался, так что в сущности это был договор дарения. Президент фирмы А был мне шапочно знаком и поначалу я даже пожалел его: либо человек повредился умом, либо стал жертвой жестокого "наезда". Я ошибся и понял это дочитав договор до конца: от фирмы Б, принимающей стороны, договор подписал ее хозяин и родной брат вице-председателя городской экологической службы.
Сам вице-председатель, а кроме того депутат, химик по образованию, демократ первой волны по характеру и пaccивный педераст по манерам, тоже был мне знаком. Как экологический начальник он курировал заводы южной части города, которые обслуживала наша фирма. Как демократ первой волны он уже при второй нашей встрече предложил себя в качестве "крыши" для нашей фирмы.
- Кто это будет нашей "крышей"?!- возмутился Володя-механик, когда я рассказал ему о предложении вице-председателя, - Этот пацан с походкой застарелой полковой по****ушки?! Не требуется! Над нами не каплет!
Я во всем был согласен с Володей: ив том что - пацан (вице - председателю было двадцать семь лет) и насчет походки и что пока не каплет. А вице- председателю я сделал встречное предложение: пусть поработает с нами как инженер-химик, сделает обследование, скажем, нефтебазы и рассчитает тамошние выбросы в атмосферу. Работа серьезная и гонорар - соответствующий.
Выдержки у этого парня было в достатке. Гриша, так звали молодого вице - председателя, поиграл своими длинными пальцами, томно улыбнулся и согласился.
Через месяц я получил его отчет и понял, что великий грех совершил тот, кто выдал Грише диплом инженера-химика. Я вспомнил, что когда-то был доцентом политехнического института и попытался втoлкoвaть Грише некоторые полезные химику сведения: что двуокись углерода гореть не может, что отрицательная температура по Кельвину - это смотрится немного вызывающе, так же как и критерий Рейнольдса, убежавший за 32 миллиона и так далее. Я постарался быть убедительным, но... как мало волновали Гришу эти мелочи. Он терпеливо выслушал меня, все также улыбаясь, и сказал
- Работа сделана, Павел Яковлевич. Вы должны расплатиться со мной.
Господи, в российском море плавает столько мусора, что и вторая волна демократии и ее девятый вал будут поднимать во власть только этот самый мусор. Мусор более дрянной или менее - это вопрос третьестепенный. Какая волна будет чистой, сотая? Я ее уже не застану.
Я не стал посвящать Гришу в свое печальное открытие. Спорить с ним я тоже не стал. Через день наша секретарша принесла ему деньги и ведомость. В ведомости цифрами и прописью была обозначена сумма, вполне достаточная для покупки двух стаканов семечек.
Вскоре после этого, судя по дате заключения договора, Гриша решил сыграть в совсем другие игры. Комбинация, которую он задумал, была нехитрой и распутать ее было несложно. Он создал треугольник. Одной из вершин треугольника была фирма А, тишком и бесплатно приватизировавшая разработки смиренно умирающего от безденежья НИИ. По обычаю, владельцами фирмы А были "генералы" этого самого НИИ. Второй вершиной была фирма Гришиного брата. Наконец, главной вершиной был сам Гриша, точнее - городской экологический фонд, средствами которого Гриша распоряжался.
Гриша заключал договор с фирмой А на разработку технологического оборудования. Фирма А с готовностью и в рекордные сроки эти договоры выполняла, сдавая Грише десятилетней давности отчеты материнского НИИ, при этом экономя даже на услугах машинисток: на титульных листах замазывались реквизиты НИИ и печатались реквизиты фирмы А. После этой многотрудной операции фирме А переводились деньги из экологического фонда и часть этих денег она сбрасывала фирме Б.
Только очень неумный и очень жадный до легких денег инженер мог придумать подобную схему. Мы без особых хлопот раздобыли и эти отчеты и копии договоров между Гришей и фирмой A. Мы внимательно их прочли и ненадолго задумались. Среди Володиных друзей имелись действующие офицеры ФСБ и Володя настаивал на том, что эти бумаги следует передать им. Я колебался, так как всегда старался не иметь ничего общего с жандармами. Однако... красть из экологического фонда в таком городе, как наш, где дышать было чрезвычайно вредно для здоровья - это почти то же, что запустить руку в суму нищего.
Кто именно из Гришиных подельников спустил на нас налоговую инспекцию и сказал "фас!" я не узнавал.
Главбуха увезли домой, а я наконец занялся своим прямым делом: начал просматривать подготовленный к сдаче том ПДВ и обнаружил, что у меня кончились сигареты. Я отправился в ремонтный бокс, где по моим расчетам Миша с Олегом должны были ремонтировать "Жигуленка". Они действительно занимались ремонтом, из смотровой ямы слышались их голоса.
- Да ты дослушай до конца, - говорил Олег, - почему евреи называются иудеями? Они же произошли от Иуды. Иуда - иудеи. Потомки Иуды, который предал Христа.
- Ага, - сказал Барсов (далее в скобках будут помещены слабые заменители тех выражений, которые следует писать на заборе, а не на бумаге),- ну ты гонишь (нечто ни с чем не сообразное) и не краснеешь. Ты бы книжки почитал, что - ли.
- Ты у нас один грамотный...
- Иудеи, (чтоб ты знал), за тысячу лет до этого Иуды существовали, а может даже и больше...
- Ну, Барсов, (слово джентльмена) ты прямо все знаешь. А почему же тогда Иуда - иудеи?
- Да (утомил) ты меня. Спроси у Яковлича. Он получше меня историю знает.
Черт его знает почему, но я постарался выйти из бокса беззвучно. Все сложилось в глупую до тоски картинку: бездарно потерянный день, ожидание завтрашней нервотрепки с налоговиками и последней каплей - невинная юдофобия от Олега. Впору было махнуть рукой на остатки самоуважения, достать из холодильника бутылку "Белого орла" и как следует выпить, чокаясь с собственным отражением в экране компьютера.
Через некоторое время, когда "Белый орел" уже ворковал во мне нежным голубем, в дверь постучали и на пороге объявились Миша с Олегом.
- Ну, мы все закончили, - доложил Миша, - Ехать куда-нибудь требуется?
- Требуется... Слетайте за сигаретами...
- Сейчас сделаем, - живо откликнулся расторопный и услужливый Олег, цены не было этому парню, такому свойскому, такому гладкому... дать бы ему хорошую плюху, да "Белый орел" мешает своим умиротворяющим воркованием.
- Яковлич, вопрос можно? Мы тут с Барсовым поспорили. Иисус Христос, он кто был?
Ну, и как тут оставить "Белого орла" в покое если они уже добрались до происхождения Христа?
- И что говорит по этому поводу Барсов? - спросил я.
- Говорит, что еврей.
- А ты как полагаешь?
- Да не знаю я, - увернулся этот гладкий бес.
- Тогда слушай. Христос был из галилейских славян. И все его апостолы - тоже. Говорили на славянском языке. Кроме Иуды, тот был негро-семитом. Говорил на идиш.
Странное дело, но мое сообщение, похоже, Олега не обрадовало. Видно было, что он озадачился каким-то вопросом, но, подумав, задавать его не стал.
- Так я поехал, Яковлич. Вам - "Кэмел"? Блок?
- Два...! Блока!!
Если человек начал сатанеть, то ему трудно остановиться. Два блока, и не пачкой меньше! Ни в какой малости не желаю соглашаться ... ни с кем! А этому орлу-миротворцу надо вообще башку открутить! Кстати, и на орла-то он не похож. Где там эта картинка? Сейчас посмотрим на нее еще раз для правильности мироощущения...
Барсов сел и устало вытянул ноги.
- А что же ты ему дальше не стал рассказывать, - спросил он, - Про иудео - хазарское иго, про Бориса Годунова, который тайный иудей... Он бы много чего нового услыхал...
- Достань из холодильника "Орла" и салями, - попросил я и мы выпили с Барсовым за наше тайное знание, совместно добытое на патриотических сходках.
Однажды меня подвело любопытство: я увидел в киоске неизвестную мне газету под громким названием "Колоколъ". Я купил ее, прочел и попросил киоскершу считать меня постоянным покупателем. Потом, после нескольких месяцев регулярного чтения "Колокола", у меня появился вопрос: кто эти люди, к которым "Колоколъ" обращается? Я приезжал на собрания "Русской общины", они почти каждую неделю происходили на Центральной набережной или на площади Павших Борцов, разговаривал с этими людьми, задавал вопросы и внимательно слушал то, что они говорили, а иногда кричали, в ответ.
И вот, что любопытно. Когда я спрашивал: на каком языке они прочли тот самый Талмуд, который приводит их в исступление - на меня, в лучшем случае ...обижались. По поводу иудео-хазар и порабощения ими русского народа, в основном, отсылали во времена Ивана Грозного ( иудеи привели хазар и татар и те сожгли Москву), но один парень, по его словам студент пединститута, настаивал на эпохе Троянской войны ( славяне-арийцы направили свою армию на помощь братьям -троянцам и этим воспользовались иудео-хазары). От смертельного натиска кагала Русь спасло только принятие православия. Правда, сам Владимир-Креститель был предателем-иудеем и спаивал поверивший ему народ: "Веселие Руси - есть пити." А нашестствие орд Батыя на Русь было предпринято по решению Каракорумского раввината. Последнее утверждение я слышал много раз и, как правило, с рефреном: "Вы что, не читали об этом в "Колоколе"?"
В том-то и дело, что читал...
Миша Барсов, когда мы приезжали на очередную сходку "русских людей" не оставался в машине. Возможно, он считал, что мне не помешает телохранитель, но не только по этой причине. Он был любопытен не меньше моего. И не меньше моего, как выяснилось позже, был ошарашен теми впечатлениями, которые мы получили в первых выездах в "русские люди".
Возвращаясь после этих поездок домой я чувствовал себя потерявшимся. Все мои прежние представления о России, в которой я прожил сорок лет, летели к черту. У государственного антисемитизма, который, как строгий дядька, опекал меня все предшествующие годы, было несимпатичное, но в общем-то почти человеческое лицо.
Этот дядька попросту стоял у дверей, за которыми располагались сферы влияния на государство и общество и, если я приближался к этим дверям, пихал меня в грудь и кричал: “Куда прешь?! Давай отсюда!...” Иногда, для особо непонятливых добавлял: " ...жидовская морда". В общем, поведение этого дядьки-швейцара вполне поддавалось рациональному объяснению.
Дядька ушел, навсегда или передохнуть на часок, для меня это уже не столь важно. Пока его не было пришли "русские люди" и я ощутил то, о чем раньше не подозревал - ненависть к евреям. Рвущуюся даже сквозь стиснутые зубы, необъяснимую, иррациональную. И причина ее не в Троцком, о преступлениях которого "русские люди" прочли в "Колоколе" и не в Талмуде, которого они вообще не читали. Такая ненависть не возникает вдруг, внезапно... Значит она существовала и раньше, и только тот самый дядька не давал ей выйти на поверхность. Получается, что государственный антисемитизм хранил меня от антисемитизма куда более страшного: неосознанного, не рассуждающего... Готового принять даже то бездарное вранье, которое печатает "Колокол". Вывод неприятный, но куда от него уйдешь?
Наши с Барсовым возвращения от "русских людей" обычно проходили в молчании. Мне хотелось осмыслить увиденное, а это, естественно, лучше делать молча. А вот о чем молчал Барсов, выяснилось после того, как я спросил его:
- Ну, казак, а ты что обо всем этом думаешь?
- Яковлич, тут ничего, наверное, ни поправить, ни изменить...
Он ответил сразу, как будто ожидал моего вопроса.
- А по-подробнее...
- Получается так... Ты ведь, Яковлич, в деревне никогда не жил? Не видел, как иногда там ненавидят красивых девчонок и баб. Ну, ясное дело, бабы с девками и ненавидят. Непонятно: за что бы? Боятся, что уведут эти красивые женихов и мужей? Так ведь нет, даже если и муж верный и жених такой, что хоть завтра свадьба, все одно - глазами сжечь готовы этих , которые красивы. Я вот думал и получается, что из ревности к Богу. Нет, наоборот - Бога к красивым. Красота - это ведь Божий дар. Почему Бог одарил ее, а не меня? Так и с вами. Почему это Бог открылся евреям, а не другому кому? Почему вам именно? И ничего ты с этой ревностью не сделаешь, ни образованием, ничем... Тот в ком она есть - тот с ней и останется.
- Подожди, это не ревность, это - зависть.
- Не-ет, Яковлич, это страшнее, чем зависть. Зависть - это к тому, кто достигнул чего - то такого, чего и ты мог бы достигнуть, но не сумел. Вот тогда ты завидуешь и хочешь это отнять и может даже и отнимешь. Ну, я могу отнять деньги у Сани-с-бородой, если сильно захочу. Могу дом его в три этажа спалить к чертовой матери. Могу девятку его новую угнать и продать чеченцам. И мне, к примеру, полегчает. Я его жалеть буду, стакан ему накачу: Саня, да хрен с ним со всем, выпей вот на халяву, а там поглядим куда наша жизнь повернет. Наша, заметь Яковлич, мы с ним подравнялись и жизнь наша теперь как бы общая. А с вами так не получится. Как у вас отнять, то что Бог вас выделил? Это ведь даже хуже, чем красота. Этого же глазами не увидеть ив руки не взять. А значит и отнять можно только ...топором по голове. По другому, Яковлич, с вами не выйдет...
Мишино объяснение природы новой русской юдофобии показалось мне слишком экстравагантным.
- Знаешь, Миша, мне доводилось читать о людях, совершавших всяческие подвиги из любви к Богу. Но, по - моему, еще ни один юдофоб не признался, что ненавидит евреев, потому что ревнует Бога к ним.
- А ты когда-нибудь встречал выродка, который бы кричал на площади люди добрые, что мне делать, я - выродок! Никчемный я, ни Богу, ни людям, ни спеть, ни станцевать, ни украсть, ни покараулить. Нет, Яковлич, он на этой площади будет орать совсем другое люди русские, сколько ж нам терпеть жидовское засилье! И дальше - по букварю для убогих... И такие же убогие соберутся вокруг него и тоже будут орать. Про русских людей и жидовское иго. А ты будешь их выслушивать и пытаться их понять... А понимать нечего, их собрать надо и наладить всех в пастухи.
- Почему в пастухи?
- К скотине поближе и от людей подальше...
Хорошо, когда у человека есть собственная машина. Хотя бы, потому что она защищает его от вынужденного и неприятного общения. Сегодняшняя моя дорога к морю располагает разве, что к элегическим размышлениям. Но... куда деться от хорошо вышкoленной, на свою же голову, памяти. Я помню, как 21 год назад в микроавтобусе, везущем стопроцентно русскоязычную компанию на море по этому же маршруту, слушал монолог бывшей учительницы русского языка из Баку. Монолог длинный, на весь путь от Беер-Шевы до моря и однообразный, как бесконечно повторяемая гамма ...
- А русских я бы всех отсюда выгнала. Нечего им здесь делать. Здесь должны жить евреи среди евреев. Вот...а русских я бы...
Вряд ли я встречусь еще раз с Мишей Барсовым. А если бы удалось встретится и я рассказал бы Мише об этой учительнице, то он не поверил бы мне. Слишком уж невероятным выглядит совпадение. Однако так оно и есть там, на последней для меня сходке "русских людей", тоже была учительница. И тоже русского языка и тоже бывшая... После монолога той учительницы, Миша сказал не то мне, не то в пространство
- Уедешь, Яковлич...
Та женщина действительно представилась учительницей русского языка и литературы на пенсии. Скорей всего она сказала чистую правду, она и выглядела, как человек, который сорок лет входил в класс и считал это своим призванием и долгом. Маленькая сухонькая женщина с коротко подстриженными седыми волосами в старомодных круглых очках.
Собственно митинг к этому времени уже закончился. Люди стояли небольшими группами, переговаривались, курили, так словно для этого они и собрались в такое тихое весеннее утро на красивой набережной большой реки.
Учительница овладела вниманием одной из таких групп очень быстро. Может быть потому, что говорила негромко. В этой послемитинговой обстановке тот, кто стал бы рвать голос и рубаху, вызвал бы только благодушные насмешки. Но она говорила негромко, обыденно, даже немного устало.
- Евреи несовместимы с нами. Это как в медицине - болезнь несовместимая с жизнью. Или побеждает болезнь и тогда человек умирает, или человек выздоравливает, а это означает смерть болезни. Человек и болезнь вместе существовать не могут. Кто-то один должен умереть...
Она говорила довольно долго ... и ее слушали. Не так, как слушают митинговых ораторов с аплодисментами и криками. Ее слушали беззвучно. Ее слушали, даже когда она молчала. Молчала и, задумавшись, снимала свои старенькие очки и протирала их кончиками платка, наброшенного на плечи.
Видимо есть предел и моему избыточному любопытству. И терпению. Всей моей выучки терпеть хватило лишь на то, чтобы повернуться и уйти. В такой ситуации полагается драться, плакать или материться. Но драться было... не с кем, а плакать я уже не умел. Я матерился... Я долго дергал дверцу запертой машины, пока, догнавший меня Барсов не отпер ее. Мы двинулись в обратный путь и Миша, глядя строго перед собой, сказал:
- Уедешь, Яковлич...
А потом, Бог знает через какое время, добавил:
- А в пастухи их не надо. Мне их там повстречать не хочется. Я сам, похоже, в пастухи пойду. Нормально, я ведь уже пас однажды, с полгода... Ты знаешь, хорошо там, прямо мне по характеру. И я никому не мешаю, и меня никто не учит... Стой себе, смотри внимательно по сторонам и думай. Знаешь, думать там ... просторно...
Я уехал в Израиль следующей весной. Перед самым отъездом я устроил в конторе прощальное застолье, на котором Барсов и задал мне свой вопрос
- Яковлич, а на Святую землю любой может приехать?
- Миша, - сказал я, сильно поглупевший от выпивки и многих приятных преувеличений, услышанных за столом,- Морда ты христианская. Ты, ведь, Миша, задаешь этот вопрос с замыслом и заходишь ты, Миша, издаля. Только мы, евреи, эту землю зовем Землей обетованной. И приехать туда может каждый, да. Приехать, погостить и ... обратно. А жить там дано только евреям, иудеям, которые... эй, Олег, слушай сюда, которые совсем не произошли от Иуды, предавшего Христа. Ты понял, Олежка?
- Да помню я, Яковлич,- покивал мне с другого конца стола Олег, - Мне Барсов еще тогда объяснил и ты объяснял. Я помню...
А потом, через много тостов, которые Барсов исправно и молча поддерживал действием, он вдруг продолжил свой вопрос.
- Я к тому, Яковлич, что может оно и неправильно? Может нужно так: пусть каждый человек попробует себя на Святой земле. Чтоб у него было такое право. Примет его Святая земля - значит пусть живет там, он - достойный. Нет, ну так езжай обратно. Эта земля не для тебя.
- Миш, ты что - хочешь в Израиль?- со всей доступной мне в тот момент тонкостью спросил я. Барсов не ответил, неопределенно пожал плечами и выпил безо всякого тоста.
Этот казак Барсов с хутора Барсов, был бы он чужаком среди пастухов и мудрецов, которые три тысячи лет назад пасли своих овец в стране колен Израилевых?
Я уехал не взяв с собой горстку российской земли - не в характере сентиментальные жесты. Я попрощался, как умел: "Ну вот и все, прощай, Россия". Может быть следовало добавить: "Извини, Россия..."