Тиара

Предисловие

Работу в этом сезоне я получил случайно, по предложению моего знакомого геолога Лёхи Бакумова, с которым мы вместе работали на Чукотке. Он дал мне контактные данные Миши – начальника геофизического отряда магаданской конторы, с которым мы быстро нашли общий язык, потому что Миша был рубаха-парень: общительный, ответственный, открытый и просто интересный кадр.
Когда при первом телефонном разговоре он всерьёз поинтересовался, сколько литров спирта ему закупать на меня для полей, мне сразу стало ясно, что этот сезон пройдёт очень весело и интересно. Собственно, пока Миша был с нами, так оно и было – большая доля интересных историй моего очередного таёжного трипа пришлась именно на него.
В Магадан я ехал полный решимости остаться на постоянную работу и проработать там хотя бы год, чтобы подзаработать немного опыта и денег, а потом возвращаться «на материк», и искать себе другую работу по специальности. По поводу постоянки Миша с самого начала ничего мне не обещал, потому что это была государственная контора со всеми вытекающими проблемами. Я и не питал никаких надежд – решил действовать по обстоятельствам, как получится.
По ощущениям и впечатлениям этот сезон был для меня где-то посередине между Чукоткой и Якутией. Меня подогревала та мысль, что у меня будет возможность вновь увидеться и поработать в полях со своими старыми чукотскими товарищами – Лёхой Бакумовым и однокурсником Сашкой Кулешовым, который ещё с позапрошлого сезона так и остался работать в Анадыре на постоянке, и которого в этом сезоне спецвызовом отправили работать в Магадан.
Я отбросил все другие варианты работы и умчал в Магадан. Потом я уже понял, что пытался гоняться за теми тёплыми воспоминаниями, которые остались у меня от Чукотки, но это, к сожалению, так не работает.
Наш рабочий участок под названием Тиара был совсем мал по объёмам, и мне сперва даже казалось, что мы сделаем всю работу меньше чем за месяц, и уже в августе вернёмся в город, но со временем, при стечении множества различных обстоятельств, я изменил своё мнение. Да и Миша говорил мне сильно не гнать – чем дольше мы будем в полях, тем больше денег заработаем. В итоге, по срокам всё вышло примерно как обычно это и должно быть – до сентября.
Почему же тогда по объёму этот текст получился таким маленьким? Потому что чем чаще я посещаю север, тем меньше удивляюсь тем вещам, которые там вижу. Все переживания, а также природа тайги, города и посёлки – они все имеют много общего с теми местами, где я уже бывал, которые я уже описывал, и ничего нового о них я больше рассказать не могу, а постоянно, в каждом сезоне описывать одно и то же совсем не интересно. Поэтому получилось так, как получилось.

1

- Санёк, мне кажется, в Магадане мы замерзнем, - сказал я Кулешову, наблюдая за окном самолёта бесконечные заснеженные складки Земли.
- +17, за бортом, не должны замерзнуть. И у меня куртка лежит на дне сумки. Только её ещё нужно из багажа достать.
Погода в аэропорту Сокол была пасмурная, но довольно тёплая для того, чтобы комфортно чувствовать себя в джинсах и толстовке поверх футболки. Кулешов, в свойственной ему манере при любой погоде одеваться так, будто бы он приехал в Сочи в разгар лета, всё же немного подмерзал.
У выхода из аэропорта нас встретили немного выцветшие баннеры: "Добро пожаловать на Колыму - золотое сердце России" и щиты с приглашением местной компании работать бульдозеристом на карьер.
Мы полчаса дожидались, пока старый автобус на парковке с выщербленным асфальтом соберёт людей, и поехали в город, до которого от аэропорта час езды.
Виды вдоль дороги из окна трясущейся машины производили завораживающее впечатление своей мрачноватой атмосферой и красотой: высокие сопки с белыми пятнами не подтаявшего снега и с вершинами, затерявшимися в рассеянных склоках низких облаков. Лиственницы, ивняк, ольховник и прочая невысокая древесная растительность у обочин стояла сплошной стеной, переплетаясь в дремучие стены непролазных джунглей, при одном взгляде на которые становилось дурно, особенно когда представляешь себе, как будешь в полях продираться через всю эту дрянь в связке с громоздкими приборами.
Если закрыть глаза на торчащие тут и там полуразваленные бетонные брошенные халупы и заменить их на двухэтажные особняки с покатыми изогнутыми черепичными крышами, дымчатыми витражами и сакурами во дворе, то можно представить, будто едешь по интересному туристическому маршруту в Японии - какое-то родство и близость флоры и рельефа чувствуется. Проезжая разваленные окраины и полумёртвые деревушки магаданских окрестностей, я ещё тешил себя надеждой найти в самом городе источник какой-то колоритной эстетики и самобытности, но при въезде в центр окончательно эту надежду потерял.
На своём коротком веку я мало где побывал, и не так уж много всякого смог вживую повидать, но более ужасного и запущенного города чем Магадан я ещё не встречал. На автовокзале мне на минуту подумалось, что даже мой родной вымирающий посёлок с населением в семь тысяч выглядит гораздо лучше, чем этот относительно большой город. Старые дома послевоенной постройки в центре ещё сохраняют какой-то налёт сталинского ампира и худо-бедно поддерживаются в сносном состоянии, а всё остальное, что выходит за пределы главной улицы – пугающий мрак и ужас. Магадан — это тот город, из которого охота уехать как можно скорее. Он неприятен, запущен и просто уродлив. Сплошной архитектурный вандализм, обилие ужасных наляпистых вывесок реклам и местных магазинчиков, которыми обвешаны многие первые этажи жилых домов, а главная вишенка на торте этого безумия – сами дома. Серые, выцветшие, с давно облупившейся краской, штукатуркой и с уродливыми ржавыми подтёками железных подоконников. В некоторых домах встречается одно-два окна, в которых стекло пробито камнем, а дырка заклеена скотчем. В иных домах оконных рам нет вообще, а только закопченная дыра от бушевавшего пожара. Одна старая двухэтажка выгорела полностью, да так и стоит, с чёрными глазницами окон и обшарпанными бетонными стенами. Даже небольшой город Мирный в Якутии со своими покосившимися деревянными трущобами на окраинах пугает гораздо меньше, чем то, что я увидел здесь, в Магадане.
Какое-то время я ещё испытывал некий культурный шок, который сменялся то удивлением, то смехом, то страхом и апатией. От звания полнейшего упадочного дна его спасает разве что только отсутствие мусора на улицах. Ещё большой плюс Магадану можно поставить за очень хороший мобильный интернет и дешёвое такси, на котором за сотню рублей можно доехать в любую точку города.

2

- Техника безопасности – это дело важное, конечно. Работал тут у нас один, в лагере. Дрова рубил возле палатки в шлёпанцах. Промахнулся мимо ветки и очень ювелирно так остриём отрубил себе средний палец на стопе, при этом остальные не задел. Собрали его, прибинтовали как-то этот болтавшийся на коже палец, посадили в вахтовку и повезли в ближайшую деревню до фельдшера, благо было недалеко. Приехали, а вся деревня на ушах. Гуляют свадьбу. Нашли мы этого фельдшера, а он никакущий. Разрезал бинт, посмотрел на палец и говорит: "***ня вопрос, щас пришьем". И пришил ему палец. Обработал, наложил повязку, сказал завтра на перевязку приезжать. Возвращаемся на другой день. Деревня будто вымерла. Вчерашний весёлый фельдшер умирает.  Голова у него трещит, трясётся как в горячке. Он охуел, когда этот палец пришитый увидел: "Это чего, - говорит, - серьезно я пришил?! Мужики, клянусь вам, был бы трезвый, в жизни бы за такое не взялся!" Но самое удивительное во всём этом то, что отрубленный палец прижился.
Этой, и многими другими подобными историями потчевал нас Миша, пока мы ожидали отъезда, сидели на геофизическом складе нашего отряда и имитировали бурную деятельность и страшную занятость во время сборов в поля.
Дома, во время общения с Мишей по телефону, я представлял себе его немного другим – более подтянутым, молодым и крепким. В жизни же он оказался полным, пузатым мужиком лет сорока пяти, с большим мясистым носом картошкой и близко посаженными глазами, которые казались совсем маленькими на его круглом, широком лице.
Все вещи у нас давно уже были собраны, лежали по своим местам и ожидали своего часа на погрузку. Сам склад представлял собой старую гостиницу, куда в своё время контора подселяла приезжающих и отбывающих в поля иногородних геологов и студентов. Несколько лет назад комиссия по технике безопасности запретила селить в этом дряхлом здании людей, и теперь здесь проводят время только полчища крыс, отряд геофизиков, да ходят на обед механики, которые ремонтируют пассажирские машины конторы в гаражах, которые стоят тут же, во дворе. Помимо Кулешова, Миши и меня, в зале склада на стульях растянулось ещё трое человек. Двое из них были практически моими ровесниками – на пару лет моложе. Оба они уже успели окончить какой-то Новосибирский геологоразведочный техникум и сходить в армию. Одного из них звали Семён – худой, косноязычный, угрюмый и изредка бубнящий что-то невнятное парень с ужасно тощими ногами узника Бухенвальда. Его друга звали Женя – светловолосый и круглолицый эндоморф с приятными чертами лица. Это всё что я пока мог сказать о них, потому что они всегда держались обособлено, часто разговаривали только друг с другом, и до полей я так и не смог их как следует изучить.
Третий человек по имени Олег был другом и ровесником Миши. Немного косоватый мужчина с густой, седой шевелюрой и в очках. По рассказам Миши, Олег всю жизнь был инвалидом по зрению – один его глаз совершенно ничего не видел. Будучи ещё молодым парнем – мнимым, скромным и ранимым по характеру, он так и не поступил вместе с Мишей на геологический факультет Воронежского государственного университета из-за того, что на медкомиссии офтальмолог заявил ему, что с таким зрением Олегу никогда в жизни не быть геологом.
Олег раскис и потерялся. Бросил всё и пошёл работать на стройку. Через время он купил участок под строительство дома недалеко от Воронежа, завёл семью и детей, и с тех пор лишь иногда выбирается работать в поля, если Миша найдёт для него какую-то халтурку на летний сезон.
Сейчас Олег тоже был молчалив. Он сидел за столом перед ноутбуком и играл в какую-то компьютерную игру со средневековыми баталиями, поэтому основную роль тамады нашей безнадёжной команды брал на себя Миша.
- Олег, поговори со мной, заебал ты уже на своих лошадях по полям скакать! Бегаешь там с кучкой каких-то бомжей. Когда ты уже королём станешь?
- Я тебе говорил уже, Миша! – возмущался и отчаянно жестикулировал Олег. – В этой игре всё как в жизни! За один день королём не станешь! Нужно осваивать земли, рекрутов в армию искать, дипломатические отношения и торговлю налаживать. Это целая наука!
- Ты бы лучше эсэмэски в своём телефоне читать научился, а то кроме как звонить нихрена ничего сделать не можешь, пещерный ты человек.
- Да мне эти все ваши эти компьютеры с телефонами вообще по барабану. Я гавкаю на всю эту технику, не понимаю я её! А вообще, я недавно вот что делать научился, - Олег взял свой телефон, долго всматривался и тыкал по кнопкам, пока из его динамика не полилась песня какого-то российского эстрадного исполнителя.
- Только не говори мне, что это ты песни с компьютера на телефон закинул, - крякнул Миша, - я в жизнь в это не поверю!
Олег расхохотался и сказал, что песни на телефон ему скинула жена и потом ещё долго учила его заходить в аудиоплеер.
Между обычными житейскими историями, Миша рассказывал о жутком упадке компании и всей российской геологии в целом, что, впрочем, ни для кого уже не является новостью. Сплошная экономия на полевом инвентаре, из-за чего страдают условия жизни геологов, задержки зарплат и пренебрежительное отношение к кадрам, которых не ценят и разбазаривают попусту. Опытные геологи на таких условиях работать не хотят, кто-то бежит, на их место приходит только что выпустившаяся зелень вроде меня и пытается что-то делать. Как следствие - провал полевых сезонов из-за недостатка опыта, проблемы с организацией, с отчетностью, с прибылью компании, которая уже который год в лучшем случае выходит в ноль, но чаще терпит убытки, и вот это вот всё, что мы все так горячо любим.
От этих историй я испытывал какой-то грустный упадок настроения, особенно когда начинал думать о своей работе по профессии, тем более, в этом страшном городе. Миша вообще любил присесть на уши, и коли уж делать на складе больше нечего, то все сидели и слушали. Сам Миша был уже далеко не в восторге от своей работы, на которую убил половину жизни.
- Мой полтос уже не за горами. Не тот уже возраст, чтобы бегать по тайге. Я каждый сезон ухожу в поля в страхе там скопытиться. У меня половина справок липовые. Проблемы с сердцем, диабет, микроинсульт пережил, до сих пор руки толком не слушаются. Сахар в крови перед сдачей анализов опускать я научился, не первый год живу. Что скрыть не могу, то покупаю. А в Воронеже у меня семья, дети… А я же вечно по разъездам. Жена вообще даже близко не геолог, ей тут нет на севере работы. Сыну 16 лет исполнилось. Я не видел, как он вырос. Считай, рос без отца. И так это всё грустно, на самом деле, что понимаю я – надо какую-то другую работу искать, чтобы почаще быть с семьёй. Я долго думал и искал такую работёнку, чтобы и платили хорошо, и физической работы по-минимуму, и чтобы вахтовым методом. Вроде нашёл подходящую вакансию в газодобывающей компании в Новом Уренгое. Сейчас собеседуюсь с ними, собираю нужные документы. В сентябре я должен быть уже там, ну а вас покину уже в начале августа, так что тебе, Дима, придётся остаться в этом сезоне с парнями за старшего.
Я немножко напрягся, и по моему телу пробежала волна холодного пота. Стараясь как-то поудобнее сесть, я не знал какое мне чувство испытывать от услышанной новости – то ли радость и восторг, то ли тревогу и страх. Мне кажется, в этот миг я испытал все эти чувства разом, сдержанно кивнул и только лишь сказал:
- Угу.
- Не ссы, всему тебя обучу в полях, - продолжал Миша, - там пару дней практики, и приборы освоены. Покажу, как работать в программе, скидывать данные и строить карты. Ну и учитывать провизию тоже важно, конечно. С полей приедешь, тебя оформят геофизиком, категорию присвоят, да поставят на моё место. Всё равно ведь на постоянку оставаться собрался, вот и будешь всему учиться.

3

На работе Миша нас долго не задерживал, и после обеда мы с Кулешовым обычно уходили изучать город, лазить по всяким интересным местам.
Первым местом, куда мы с ним направились, была бухта Нагаева – небольшой залив, омывающий западную часть полуострова Старицкого, рядом с которым, на перешейке, и стоял Магадан.
Набережная бухты местами выглядела страшно, а местами отсутствовала вовсе – просто провалилась в обрыв, подмываемый постоянными приливами и отливами. Сбоку от небольшой набережной можно спуститься с обрыва к самому пляжу, где в тот день гуляло пару пенсионеров, которые в резиновых сапогах и с ведёрком под рукой ходили меж оголившихся скользких камней и как грибы срезали ножом и клали в ведёрко гроздья маленьких чёрных мидий.
- Вкусные! – недовольно оглядела меня одна из пенсионерок, к которой я пристал со своими вопросами. Быть может, видела во мне конкурента. - Варить можно, жарить.
- И как долго тут длится отлив?
- Каждые шесть часов вода приливает, а ещё через шесть снова отливает. Вот пока ушла она, хожу, собираю.
Мы несколько раз прошли по серому болоту, оставленному отливом, прыгая на скользких камнях. Посреди берега, покосившееся и терявшееся в низком тумане, стояло врытое в землю ржавое тело корабля, с которого нескончаемо стекала вода, что насытила его во время прилива. Рядом с этим кораблём стоял старый и единственный уцелевший причал в ужасном состоянии, развалившийся и хлипкий, на который страшно даже ступить. Были и другие причалы, но единственное, что о них напоминает сейчас, так это пеньки вбитых деревянных свай, поваленные столбы и древесная щепа, вынесенная на берег. Видимо, когда-то именно здесь был порт, который сейчас находится в нескольких километрах дальше от города, более удобный для швартовки кораблей, с разгрузочными кранами и большим пирсом.
С левой стороны бухта врезалась в небольшую сопку, у подножия которой стояла судоремонтная мастерская со старой кучей стоявшего на приколе ржавого корабельного металлолома, который зачем-то перекрашивали яркими красками. После Миша объяснил, что власти таким образом «облагораживают» город к его грядущему восьмидесятилетию. Чуть дальше от мастерской, вдаль по береговой линии, ближе к открытому морю есть насыпной причал, где с девяностых годов стояли на плаву несколько списанных подводных лодок. Те лодки, которые были у самого причала, на мели, распилили на металлолом. Остальные же прогнили и ушли под воду на полтора десятка метров, так что от бывшего некогда военного дока осталась только длинная, каменистая коса.
С другого края береговая линия упиралась в морской порт. Ближе к городу здесь построена ещё одна набережная, поновее, с несколькими ржавыми памятниками из металла и небольшим обзорным пятаком с видом на бухту.
После прогулки у бухты вернулись в центр и зашли в магаданский краеведческий музей, подавляющее большинство экспонатов которого - культура и быт чукчей, эвенков, якутов. И, конечно же, большая часть экспозиции музея посвящена истории ГУЛАГов. Интерактивные стойки с информацией об известных людях, отбывавших здесь наказания, дневники, книги и предметы лагерного быта репрессированных учёных, журналистов и простых людей. Пугающие фотографии стен бараков, с надписью: "Прощайте, родные. Семён", детские письма: "Дорогой папа! Я учусь хорошо. Скорей приезжай. Мы с мамой очень скучаем. Целую, твой Валя". Лагерные кресты с личными номерами захороненных, выбитые на консервных банках, решётки, тряпичные лозунги, запрещающие таблички, фрагменты настоящих стен заборов из колючей проволоки и поношенные лохмотья.
Следующим днём поехали, на один из самых известных памятников Магадана - мемориал скульптора Эрнста Неизвестного под названием "Маска скорби".
Это огромная махина в пятнадцать метров высотой стоит на одной из сопок, окружающих город. С неё открывается неплохой вид на весь Магадан, часть полуострова Старицкого и две бухты по краям перешеека – Нагаева и Гертнера. Маска скорби смотрела на свой серый город израненным бетонным лицом, в котором отразились страдания многих людей. Не скажу, чтобы она как-то по-настоящему пугала меня. Она, скорее, внушала тоску и печаль о сломанных жизнях многих задушенных репрессиями в многочисленных лагерях Колымы и всего дальнего востока. Как рассказал нам потом один таксист, на месте этой маски в 50-е годы стояла гряда деревянных бараков, куда свозили заключённых со всего советского союза и дальше этапировали по лагерям области.
Рассматривая с высоты сопки вторую бухту Магадана, решили посетить и её. Бухта Гертнера, в отличие от бухты Нагаева, была дикой и пустынной, мало обжитой и безлюдной. Тут не было никаких пирсов, памятников, прибитых кораблей. Тут не было вообще ничего. Только длинное побережье, врезающееся по бокам в крутые, гранитные скалы. Мы опять попали к отливу. До моря было не дойти – вода ушла от берега километра на полтора. Несмотря на пустынность и дикость этой бухты, здесь было очень красиво и умиротворённо. Высокие скалы обрывов отвесно надвинулись на галечный пляж. На высоте обрывистой сопки массивные деревья с беседками под ними, а вдалеке яркие лучи заката, переливающиеся в спокойных волнах далёкой воды. Похоже, это первый день за проведённую здесь неделю, когда над Магаданом впервые появилось тёплое солнце, и город сразу немного преобразился, начал казаться дружелюбнее и приятнее.

4

Первые выходные в магаданском гостевом доме «Старатель», который был типичной общагой для вахтовиков и прочих сезонных рабочих, мы встретили долгим сном до полудня. Долго собирались, и после обеда вышли снова гулять в сторону бухты Нагаева в поисках чего-то особенного. Подвозивший нас вчера до дома таксист рассказал, что в окрестностях этой бухты, куда в 1929 году впервые высадился советский человек для закладки города, был построен первый жилой деревянный барак, который жив и поныне, вот только ужасно запущен и превратился теперь в унылые мусорные развалины. Погода стояла ясная и тёплая. Мне уже начало было казаться, что я привыкаю к этому городу и просто игнорирую его повсеместную убогость – большую, или мелкую.
Поиски нужного барака ужасно затруднились, потому что под описание унылых мусорных развалин подходил абсолютно каждый частный дом в окрестностях бухты Нагаева. Я в очередной раз был поражён тем, что в таких ужасно разбитых покосившихся трущобах до сих пор ещё живут люди. В прошлый раз я не рассматривал толком всю страшную окружающую действительность прибрежной зоны, потому что ехал на такси, а теперь мне снова стало страшно. Все дома этого частного сектора буквально слеплены из мусора. На крышах некоторых из них поверх прохудившегося толя натянуты старые выцветшие баннеры, вместо окон плотный целлофан, стены подпирают деревянные бруски, а двери оббиты пластиком разрезанных канистр. Полнейшая бичарня, уродство и позор города.
Бросив безнадежный поиск иголки в большой свалке, пошли на набережную и в этот раз попали на прилив – море подступило к самому пляжу. В субботний вечер по нему гуляло много людей. Рыбаки ловили рыбу на разваленном пирсе, а мужики на берегу стояли по пояс в воде и черпали сочками воду, вылавливая какую-то мелкую хамсу с ладонь размером и толщиною в палец. Народ развлекался как мог в перерывах между дождями и холодами. На набережной дымили мангалы, а в море в гидрокостюмах плавали люди на парусных досках.
От бухты поднялись вверх и пошли гулять по городскому парку. Сели в колесо обозрения, осмотрели окрестности города и весь парк с высоты. Мне понравился этот парк, с его японскими мотивами, с гранитными столбами для свечей и красивыми стилистическими беседками из толстого бруса.

5

Следующие дни прошли в ожидании отъезда, который каждый день то откладывался, то переносился на следующую неделю. Миша часто ходит ругаться в контору, и возвращается оттуда злым и недовольным. Говорит, что за неделю моего простоя и ещё десяти прибывших на работу студентов, которых временно разместили в «Старателе», контора уже потерпела 250 тысяч убытка. Машины нет. Рабочая только одна, а частников никто нанимать не хочет. Видимо, они так экономят. В общем, днём я слушаю восхитительные истории и ругань Миши о том, как его всё достало, а вечером гуляю со старыми товарищами – Лёхой Бакумовым и Сашкой Кулешовым и вспоминаю замечательные времена чукотского позапрошлогоднего сезона. Мы полночи шатаемся по обоссаным пивнухам, рассматривая этот и без того страшный город в самых неприглядных местах.
Пожалуй, ни в одном другом городе я не встречал столь явного классового неравенства как здесь, в Магадане. В то время как по проезжей части города, особенно ночью, гоняют внедорожники премиум-класса и различные праворульные японские минивены, по троруарам ходит оборванная рвань. Нередко здесь можно встретить пенсионеров, укутанных в поношенное грязное тряпьё, вонючих и затасканных то ли алкоголиков, то ли бомжей разной степени опьянения. Даже молодые, стоит лишь немного спуститься к частному сектору или к окраинам, порой пугают своими заплывшими лицами, щербатыми улыбками и зашмыганными от грязи штанами с истоптанными кроссовками.
И всё же, потихоньку работники разъезжаются. Через день на свой участок уехал Бакумов. Спустя ещё пару дней следом за ним отправился и Кулешов.
После отъезда Кулешова ко мне в комнату подселили рабочего по имени Серёга. Родом он из Абакана, но ездит работать в Магаданскую область уже не первый год. На вид ему лет 35. На теле вечный спортивный костюм, на обритой голове модная сельская чёлочка, обладатели которой, казалось бы, вымерли ещё в далеких нулевых. Наверное, Серёга был одним из последних почитателей старых этнических традиций своих предков. Мужик он добрый, в меру болтливый и ненапряжный.
Единственное, что в нём сильно раздражало, так это рекордно громкий, раскатистый храп по ночам, от которого вибрировала вся комната и гудели эхом стены. На следующий же день пришлось купить беруши, чтобы хоть немного заглушить эту симфонию хриплого и захлебывающегося ужаса. Серёга рассказывал мне о своей работе и давал рассматривать таежные фотографии с работы.
- В прошлом году работали в посёлке Глухарином. Он заброшен уже давно, только два охотника живут, ещё с девяностых годов. У них там лодка, машина стоит. Ловлей промышляют, мясо продают, живут потихоньку. Их вообще трое жило, но один другого захуярил по пьяни и в тайгу сбежал. Третий с трупом в комнате проснулся - охуел. Десять лет беглеца искали, не нашли. Только недавно вот вернулся. Пошёл сдаваться в ментовку Сеймчана, а его дело уже закрыли - срок давности уголовного преследования закончился. Теперь живут вдвоём. Мы там, недалеко от посёлка, породу взрывали для борозд геологических. Бульдозер поехал разбитые камни сгребать, и такую вонь все учуяли, не продохнуть. Начали землю разгребать, камни раскидали, а под ними кости мамонта лежат. Воняют страшно, будто он помер неделю назад.
Там ведь как породы идут - над коренными четвертичные отложения сначала. Метр земли, под ним толстая линза льда, и вот под этим льдом мамонт и лежал.
Все кинулись за бивнями, порастащили себе. Я тоже взял здоровый обломок. Потом мужики ещё несколько штук отковыряли, и кости нашли. Кости повыкидывали, а бивни себе попрятали. Осенью в город приехали, давай объявления искать о скупке. Шесть человек на моё объявление откликнулось. Один пришёл, оглядел, сказал: “Третья категория только”. Состояние, мол, плохое у него. И в правду он сам по себе уже весь расслоился, так ещё и взрывом его покоцало. Сговорились, что заберёт он его по 2500 за килограмм. Взвесили, а в нем 11 кило. Мелочь, а приятно. Но другие мужики и больше на этом поимели. Самый удачливый свой бивень за 90 тысяч загнал.

6

Три дня спустя наше томительное ожидание разбавила суета скоро отъезда. За это время я успел сходить и посмотреть на день города, власти которого выгнали на улицы сотни школьников в маскарадных костюмах и рабочих госпредприятий с транспарантами, а уже через пару часов улицы снова были пустынны и безразличны ко всему, будто бы ничего и не было.
Сейчас же мы находились на территории грузового загородного склада с кучей привезенных на грузовом прицепе полевых вещей и еды и до отказа набили ими старый вездеход ГТ-Т, а всё что не влезло – навьючили на крышу и привязали как можно крепче. Загруженный вездеход загнали на подъехавший трал и зафиксировали цепями. В таком состоянии он и будет ехать по трассе до поворота на участок - разбивать гусеницами и так дефицитный здесь асфальт нам никто не позволит.
Сами же мы поехали следом, на пассажирской «буханке». Её водитель по имени Юра приехал поздно, только к трём часам, нервный и напряженный: о предстоящей поездке его предупредили за час до отъезда, поэтому и собирался как мог, менял в машине колеса, потому что старые уже стёрлись и были опасны для долгих таёжных поездок.
Кроме водилы и меня в салон «Буханки» влезло ещё пять человек: Женя, Семён, Олег с Мишей и вездеходчик Женя, которому позже мы дали прозвище Дед, потому что имел он длинную, закрученную шайтанскую бородку и был старше всех в нашей компании. Не смотря на свой возраст, Дед был впечатлительным как ребёнок и искренне удивлялся любому интересному факту о Магадане и области: удивлялся не заасфальтированной федеральной трассе, удивлялся ледникам на вершинах сопок и не растаявшим коркам льда на реках в июне месяце – в общем, всему, чего он никогда не встречал в своей родной Новосибирской губернии.
Обматерив всеми словами нашу контору, Юра немного успокоился, взял на себя роль гида и на протяжении всего пути проводил нам мини-экскурсию по придорожным достопримечательностям трассы Колыма. Эта трасса соединяет два северных города - Магадан и Якутск, между которыми больше двух тысяч километров расстояния. Колыма проходит через большинство посёлков Магаданской области и единственная соединяет Магадан с «материком». Другие дороги из города тупиковые и ведут к нескольким немногочисленным и практически вымершим деревням и посёлкам области.
Первым на нашем пути стоял посёлок Снежный – некогда центр сельского хозяйства Магаданской области. По словам Юры, здесь были пастбища, фермы и луга на сотни голов крупного рогатого скота и свиней, от которых сегодня, конечно же, не осталось и следа.
Второй поселок назывался Уптар. Под его боком самая близкая от центра действующая поныне зона. Когда-то она была намного больше, с большими производственными цехами. Сам посёлок, обслуживающий эту зону, пришёл в упадок. Куча пустых частных домов, несколько панельных трёхэтажек, среди которых трудно распознать какие-либо признаки жизни.
- Эх, а какую мебель зэки тут красивую, резную делали... – вздыхал Юра. - Нарды, шахматы, серванты, столики журнальные... Собирались строить новый большой цех, до сих пор вон только остов железный и стоит.
Миновали аэропорт Сокол. Через пару десятков километров машина вывезла нас на подозрительно благополучный оазис среди этого хаоса упадка и застоя. Совсем небольшой посёлок, как и предыдущие два, но чище и аккуратнее даже самого Магадана - выкрашенные дома, яркие магазины, ухоженные аллеи и газон.
- А это владения местного маркиза, - продолжал Юра. - Посёлок, под названием Палатка. Здесь живет самый богатый человек Магаданской области. Он имеет пять или шесть крупных золотых приисков, о мелких и не говорю, и сеть ювелирных магазинов в Магадане.
После Палатки асфальт на Колымской трассе закончился. Началось утрамбованное щебёнчатое полотно – жёлтое, кривоватое и пыльное. Первый мёртвый посёлок этой трассы назывался Карамкен. Он стоял на перекрытой дамбой реке Ола. Во времена советского союза в этом посёлке было много золотых приисков, руду с которых свозили на ГОК Карамкена. В августе 2009 года здесь прорвало плотину, и хлынувшая река смела несколько стоящих у берега домов. Погибло два человека. Теперь здесь официально и вовсе никто не живёт – всех эвакуировали. Осталось лишь несколько семей, которых уже не согнать с насиженных мест. Совместными усилиями они наладили здесь быт - восстановили и застеклили несколько заброшенных теплиц и выращивают в них овощи на продажу. Возле дороги мы увидели сколоченный из палок пустой лоток с надписью "Огурцы".
- Карамкенский перевал – это главная граница водораздела Магаданской области, - говорил Юра. - Все реки, текущие южнее этого перевала, несут свои воды на юг, в Охотское море. Все реки, которые севернее, впадают в бассейн Северного Ледовитого.
Через 50 километров за Карамкеном сделали остановку в Атке - таком же почти умершем посёлке, в котором люди всё ещё пытаются как-то жить, и только лишь за счёт проходящей мимо трассы. На обочине можно встретить небольшую забегаловку-столовую и поесть борща, картошки с котлетой, пирожков и прочих пищевых ресурсов стандартного общепита. За кафе распростёрлись пустые бетонные коробки домов, железные остовы хозяйственных цехов и ржавой техники.
- Ну вот, и живут же люди как-то здесь, и ничего, - наблюдая за однородной пустынной картиной вымерших земель, пытался внушить себе хоть какой-то оптимизм Олег.
- Что значит «живут»? - возмутился Юра. - Выживают! Работы нет, люди ничем толком не занимаются. Жмутся к трассе, перебиваются от дальнобойщиков, и ни уехать никуда, ни податься, потому что дорого всё для них, и недоступно. Заложники херовой жизни.
Мы вышли немного размяться на пятаке у кафе после четырёх часов езды. Погода портилась, и сопки над Аткой затянуло густыми облаками. Здесь, за пределами города, природа Магаданской области сочетала в себе высокие сыпучие сопки Чукотки и лиственничную тайгу Якутии, только в отличие от последней, Магаданская тайга была красивее: в ней не было хилой болезненности. Большее разнообразие растительности, красивые, пышные деревья, огромное множество ручьёв и, конечно же, горы. Прекрасные, заснеженные сопки с зелёными долинами и кучей диких животных, в том числе, конечно же, и медведей. Впрочем, по рассказам Юры, медведи даже в Магадане не такая уж большая редкость:
- Недавно видели, как один в окрестностях нашей базы ошивался. Они, обычно, со стороны гороховых полей прибегают к нам в город, а потом их менты сигналками, да пожарные водомётами гоняют. Помню, зимой в город мамка с медвежонком зашла. Заблудилась, видно, бежит куда-то без разбору, и к площади, на каток, где люди катались. Пожарный впереди орёт: "Медведь! Медведь!" Народ как ломанулся с улиц, все к горисполкому, чуть дверь не вышибают. Консьерж впустил, все в здание понабились, человек двести, забаррикадировались и ждут, пока эту дичь с улиц прогонят.
С дороги мы свернули к восьми часам вечера. Здесь вездеход съехал с трала, мы все пересели на его крышу и помчали по накатанной грязи болот в неизвестные дали. Минут через сорок или через три километра сделали привал на ночь в пустынной долине. Оставшиеся семьдесят километров пути проедем уже в следующие два-три дня, если всё сложится удачно. Наспех собрали новую каркасную палатку, покидали на землю листы фанеры, сверху коврики и спальные мешки. Выпотрошили вездеход, достали посуду, еду и плитку, заварили чай и лапшу с тушёнкой. Не обошлось и без горячительных напитков. Миша поставил на импровизированный столик полторашку разбавленного спирта, отметить успешный заезд в поля.
- Ну, давайте по рюмашечке, за заезд, и спать. Завтра в девять утра выезжаем.
Собственно, я так и сделал. Сёма же, Миша и Дед немного потеряли контроль и через пару часов утратили всякий человеческий облик. Я это понял по их диким воплям, разбудившим меня глубокой ночью. Они пытались петь. Криво, плохо и нескладно. Главным запевалой был Дед. Пел Дед отчаянно и самоотверженно. Пел он нестерпимо плохо, но так надрывисто и громко, будто поёт в последний раз.
Мы с Женей и Олегом тщетно пытались заснуть. Шум, крики и споры под музыку из портативной колонки стихли только к утру, когда нетверёзые начали позлком прорываться через вход в палатку.

7

Десять утра. Дед с Мишей с трудом разомкнули очи. Семен, правда, чувствовал себя получше.
- Больше никогда в жизни не буду пить водку, - хрипло бормотал Миша, глядя в брезентовый потолок. Через несколько минут они выползли к столу и накатили ещё. Самая сильная страсть к этиловой продукции обнаружилась у Деда. Мало того, что он не просох ещё со вчерашнего дня, так и сегодня влил в себя хорошую дозу, благодаря которой нам не пришлось скучать весь день. Как только собрались в путь и залезли на крышу, бухой водила вдавил гашетку в пол, выжимая всю мощь древнего гусеничного сарая, что для кривой таежной грунтовки было непозволительно. Я понятия не имел, что вездеход способен развивать такие космические для него скорости и обоими руками намертво вцепился в поручни на крыше машины. Здесь, наверху, мы на каждой кочке подлетали на полметра вместе с кучей досок и инструментов. Это было похоже на самый страшный в жизни аттракцион, только без кресел и ремней безопасности. Мы то поднимались в гору по самому краю дорожного серпантина, где по левую сторону был стометровый крутой склон, то неслись с горы со скоростью вдвое большей, и я каждую минуту готовился прыгнуть с крыши на камни если вдруг этот сарай полетит под откос. По ощущениям, стремительный полёт вниз на этом железном гробу был, наверное, такой же, как если бы я сидел на крыше разваливающегося во время оползня дома и проваливался в пропасть, с грудой мусора и обломков.
Закончилось всё ожидаемо. Дорога, по которой мы неслись, упиралась в ручей и резко поворачивала вправо, огибая сопку. Ручей прорезал в земле канаву глубиной метра в полтора. Дед и глазом не дернул в попытке затормозить или хотя бы попытаться свернуть и на всей скорости влетел в эту канаву. Наше счастье, что у нас было секунд пять форы, чтобы приготовиться к неизбежному и стальной хваткой обхватить борта крыши. Это помогло не всем. Вещи вместе с людьми полетели через борта на водительскую кабину и в воду.
Мне чуть не оторвало руки, а всё тело с такой силой шлёпнуло о доски, что дыханье спёрло, но я всё же смог удержаться. Кто-то ободрал ребра, кто-то живот, кто спину. В реке оказалось несколько коробок, измазанных машинным маслом - на крыше пробило большую пластиковую канистру. Мотор заглох. Среди дыма и пыли только шум реки и кряхтение людей.
- ****ая синька, блять... - выдавил Миша, - как сердцем чуял, добром не кончится...
Хлопнула открывшаяся водительская дверь, из кабины вылезла взлохмаченная голова Деда, и заплетающийся голос с задором крикнул:
- А я вам говорил, ребята, надо крепче за борта держаться!
- Женя, блять, какие нахуй борта, ты вообще видишь куда едешь?! - психанул Миша. – Ну, нахер… надо было проспаться и трезвым ехать. Больше никаких гонок! Едем нормально, не выше второй скорости, понял!?
Дед угрюмо кивнул, закрыл дверь и молча сидел в кабине, пока мы зализывали раны и собирали упавшие с крыши вещи.
Нравоучения Миши не помогли Деду стать на путь истинный, и он продолжал на полной скорости гнать вперёд. Благо, местность с высокогорной перешла на равнинную, и мы почти безопасно скакали по болотным кочкам на полях и на скорости перепрыгивали мелкие ручьи. К трём часам дня встали на обед у берега широкой реки под названием Асан. На берегу Дед разделся до трусов, нырнул в глубокую ямчину, снова по-детски удивился ледяному холоду талых вод и быстро протрезвел. После этого он ехал уже адекватно и осторожно, снизил скорость вездехода до стандартных пяти километров в час, аккуратно объезжал кочки и переезжал канавы ручьёв.
Спустя какое-то время грунтовая дорога снова повела по широким таежным долинам, петляя между сопок, поросших лиственницами и густым кедрачом. Только однажды эта дорога раздвоилась: мы свернули налево, а другие колеи пошли прямо.
- Смотри, - толкнул меня Миша, - видишь, дорога прямо идёт? А электрические гнилые столбы кое-где стоят, видал? Ещё километров пять по той дороге, и упёрлись бы в заброшенный лагерь. Днепровский, называется. Сюда москвичи любят на джипах своих ездить. Это ж типа экзотика для них - на лагеря посмотреть. Один из немногих, который более-менее уцелел. Выглядит удручающе.
Вечер. Остаток пути следовали через мелкое русло Асана. Думали остановиться в заброшенном балочном лагере старателей, но добрались до него рано и поехали дальше, пока время позволяет. Через два часа сделали остановку – подбить выскочившие в гусеницах пальцы. Задняя дверь кабины вездехода оказалась открыта. После беглой инвентаризации недосчитались Жениного рюкзака с вещами, который, очевидно, вывалился по дороге. В поисках провели три часа и вернулись на десять километров назад, пока не нашли рюкзак в канаве, лежащим на мелководном дне реки. К часу ночи вернулись на заброшенную артель старателей и остались ночевать там. Здесь из нескольких убитых балков остался только один уцелевший; в остальных зачем-то повыдирали полы, в каких-то прогнила крыша, где-то рухнули стены.
- А вы видели следы здоровые медвежьи на песке? - спросил Олег.
- Одни следы только ты видел, Олег, - отозвался Миша. – Они тут всю дорогу засрали. Развелось, конечно! Чувствую, с медведями в этом сезоне заебемся. Будут преследовать нас всегда и везде. Если раньше их хоть деревенские стреляли, когда в области народ жил, то сейчас некому. Увы, мы не на Камчатке, где каждая река рыбою кишит, и они до отвала нажираются. В этих реках нет ничего. Еды мало, медведи голодные. Если еду учуют, то так и будут до последнего на запахи ходить, пока их не пристрелишь. Так что еду и весь мусор за собой не раскидываем и сжигаем.

8

Встали рано, но сразу выехать не смогли – за вчерашний день Дед разбил ходовую ГТ-Т и ремонтировался до обеда. Только к двум часам запихнули вещи обратно и выехали. Дорога к лагерю всё так же шла по руслу реки Асан. Судя по огромному руслу этой реки и мелкому ручью посередине, весна для тайги как стихийное бедствие. Она наступает стремительно, и уже через пару-тройку дней ревущие потоки талых вод сметают всё на своём пути. По всему руслу и берегам лежат большие намывы упавших в воду лиственниц и ивняка. Не смотря на нынешний размер усохшейся реки, в ней всё же попадались глубокие ямы, в которые можно было нырнуть чуть ли не по самую крышу, поэтому ехать нужно было осторожнее, высматривая эти ямы, чтобы не утонуть.
- Был у нас в прошлом воду водила, Жиган, - кричал мне Миша. - Так вот, ему вообще похуй, куда ехать. Направление рукой покажешь, скажешь: "Езжай туда". И поедет в любом направлении, куда нужно. Бригада Деряся на его Урале с полуприцепом в прошлом году выезжала, и он этот Урал в реке утопил. Тут уж ничего не поделать. Водила он хороший, профи, но когда дороги нет и ехать приходится вслепую, даже профи попадают впросак. Мы на берег спрыгнули, закурили. Парни волнуются, бегают, спрашивают что делать, а Жиган говорит: "Да что тут поделать? Ждать. Не суетитесь, ребята, вытащат. Я этих Уралов по два штуки за сезон топлю. Сейчас на следующей полувахте уедете, а меня вытащат через несколько дней, и я вещи подвезу". Так оно и случилось.
К девяти вечера вездеход заехал на крутой берег небольшого намытого островка посреди речки.  Его двигатель громко поперхнулся, выпустил столб чёрного дыма и представился.
Женя с час копался в двигателе, пока не нашёл причину. Поломка была не серьёзной, но нужной запасной детали у нас не было, а без неё машина не заведётся. Миша позвонил в контору, чтобы там срочно нашли необходимую запчасть и выслали вместе с геологами, которые уже завтра отправляются на участок за нами вслед. До места нашей дислокации осталось километров двадцать, и мы застряли, можно сказать, на его подходе, как минимум, на пару дней. Разгрузили вездеход, достали и поставили палатку, смастерили стол, разожгли костер и приготовили поесть. Миша достал новую полторашку синьки, и мы раздавили её на шестерых. Гудели до шести утра, слушали музыку, любовались вечным закатом полярного дня и болтали как туристы, выбравшиеся за город на шашлык.
Этим, предыдущими и последующими вечерами Миша неизменно почивал нас самыми разнообразными историями из своей жизни и работы. Особенно часто он любил рассказывать о Таймыре, куда впервые попал ещё студентом. Как я понял, Таймыр был для него первой любовью, как и для меня Чукотка.
- Как-то раз на Таймыре в тайгу на вездеходе заезжали, - начал он рассказывать за стаканчиком, - и надо было несколько рейсов делать, чтобы вещи перевезти, людей. Когда ехали, проскочили мимо ещё одного вездехода, он на обочине стоял. "Охотники, должно быть, стали на привал отдохнуть", - подумалось. Пока лагерь обустроили, туда-сюда, на следующий день поехали опять. Возвращаемся - вездеход стоит. Несколько раз так прокатились за несколько дней, я и думаю: "Как-то долго они там стоят на месте. Подозрительно". Подъехали, кабину открыли, а там пять трупов. Зажгли на ночь печку-капельницу на соляре, чтобы кабину прогреть, и оставили. Может с усталости вырубились, может нажрались перед этим, что более вероятно. Стали ещё с подветренной стороны, ну очень уж неудачно. Ночью поднялся ветер, начал в трубу задувать, и все эти газы выхлопные погнал в кабину. Вот и всё. Сообщили спасателям о находке, приехала специальная служба, начали трупы вытаскивать, а у них лица синие-синие. Никогда такого не видел и не знал, что люди когда угарают, то так сильно синеют.
Вот не люблю я этих старых геологов-ветеранов, которые сидят в конторе, и кудахчат постоянно: «А вот в на-а-а-аше время, а вот у на-а-а-ас!» На Таймыре, по крайней мере, всё как-то более организованно было. Не то, что здесь. Вы же слышали, как эта контора в прошлом году с соляркой обосралась? Ну, слушайте. Покупали они, значит, десять тонн солярки на сезон, на нужды всей партии. Нефтебазе полмиллиона отслюнявили, договорились, что подъедет цистерна. Какая-то цистерна подъехала, на заправке и спрашивают: «Это на вас десять тонн солярки было заказано?» Водила цистерны молодец, не потерялся. «На меня», - говорит. Я не знаю, почему они никаких документов не проверили и просто ему на слово поверили и отпустили. Но то, что они десять тонн соляры левому дяде залили, стало уже потом известно, когда на заправку цистерна от конторы подъехала.

9

Геологов ждали весь следующий день. За это время солнечная и ясная погода сменилась прохладой и переменной облачностью.
Уже на закате, часам к девяти, услыхали далекий рев машины - на Урале подъехали геологи. Несколько минут спустя прикатил второй четырехосный Урал, груженный бочками с топливом. Лагерь оживился. Геологи привезли Деду запчасть для вездехода и тот сразу же полез чинить машину. Через час двигатель ГТ-Т вновь кашлянул черным облаком выхлопа и завелся.
Следующим утром долго не задерживались. Выехали в десять и полдня добирались до стоянки старого лагеря, где в прошлом году начинали работать геологи и геофизики. Навигатор показывал расстояние в 13 километров. На месте мы были к четырём - с каждым километром путь становился всё сложнее. С русла реки не съехать - её берега плотно обступила тайга. Преодолели высотную отметку в 900 метров. В верховьях река Асан сужалась и становилась всё глубже, валуны крупнее, а путь задерживали свалившиеся в реку подмытые весенним паводком стволы лиственниц, которые всё время приходилось распиливать. Мы на вездеходе ехали вперед - прощупывали и расчищали путь за плетущимися сзади Уралом и бензовозом, чтобы те не утонули в подводных ямах реки. Всё прошло благополучно, хотя и медленно. Наконец, выбрались на широкую каменистую долину, свободную от деревьев. На другом её конце, в небольшой просеке, показались палаточные остовы прошлогоднего лагеря. До новой стоянки нам осталось всего четыре километра. По уверениям Миши, они будут самые сложные. Большие валуны и древесные заносы этой постоянно сужающейся долины могут быть не по зубам даже гусеницам вездехода.
Геологи быстро разгрузили бочки с топливом и все свои вещи с Уралов и машины сразу уехали обратно в город. Мы же натянули палатки на старые каркасы прошлого лагеря и стали ждать завтрашнего дня. Вечером пошёл дождь.
- Ну, здравствуйте, старые места. А в прошлом сезоне мы ведь только в сентябре работать здесь начали, - сказал вечером Миша.
- Почему? – спросил я.
- Потому что такая прекрасная здесь организация. Привыкай. Вечно тянут, тянут, экономят, а потом клюнет петух жареный в одно место, и давай делать всё срочно, всё бегом! Вертолёт для нас заказывали, который, видно, конторе был по карману. А вот машина летом не по карману! Причём в два рейса выгружались. Сначала мы, потом геологи. К нам по спецвызову привезли двух московских студентов пятнадцатого августа. Студенты предупредили: «У нас вот, мол, в институте всё строго: пятнадцатого сентября мы обязательно должны быть на учёбе». Предупредил об этом главного геолога. Он отмахнулся: "Миша, летите и работайте сколько потребуется. Куда они нахер с подводной лодки денутся?"
Прилетели, а эти москвичи, они, сука, из другой реальности будто приплыли. Скажешь, что ты с периферии, так сразу начинают на тебя смотреть как на недоразвитого, и постоянно: "А вот у нааас, в белокаменной.... " - затянул Миша с надменым лицом. – Короче, никто тут москвичей не любит. Лёха Бакумов говорил: "Если ты приходишь в любой бар Магадана и говоришь что ты москвич, то разбитый ****ьник тебе обеспечен". Ну, в общем, лагерь начали ставить, натянули палатки, сделали всё по лагерю, работаем. Пацаны стоят, языками чешут. "Какого, говорю, вы палатки не ставите? " А они, прикинь, чего говорят?
"Ну должны же быть какие-то люди, которые нам эти палатки поставят".
"Ах, люююди, - говорю, - ну ждите, ждите".
Протупили они до ночи, пока не стемнело, потом фонарики включили и с кислыми минами начали полог разбирать и в куче вещей копаться.
Блогеры сраные. Поприезжали со своими налобными камерами, давай всё снимать, комментировать. Нас медведи в прошлом году просто заебали. Пристала к лагерю целая семья - мамаша и три молодых подростка. Дошло до того, что они средь бела дня, при шуме людей и генераторов не стеснялись залезать на склад и ****ить из него банки со сгущенкой и лапшу быстрого приготовления. Мы их подкараулили в один момент, и двоих подростков пристрелили. Ну а иначе никак! Они ж наглые, тем более, когда молодые. Москвичи сразу прибежали, тут же когти поотрезали, повыбивали зубы, прыгают на них сверху, банки свои хилые распетушили, фоткаются.
Один другому говорит: "Смотри, какой я брутал!"
Долбоёбы, одним словом. Но перло их конкретно. Пришлось им по макушке надавать, чтоб приструнились. Если фотки эти в Интернет попадут, могут и вопросы серьезные к конторе возникнуть. Они говорят: "Да не будем мы никуда выкладывать". Ну а если не будете, то и нахер тогда не надо фотографировать!
А по поводу когтей, зубов... Этой хренью как раз только такие вот туристы и страдают. Местные эвенки в этом плане очень суеверны. Точной формулировки их приметы не помню, но звучит она как-то так: "Коль у мёртвого медведя зубы заберёшь, то скоро смерть придёт и за твоими".




10

Следующим днём уехать так и не смогли из-за сильного дождя. Небо обложило тучами со всех сторон. Ещё через день Миша умирал от высокого давления и боялся, что в таком состоянии не доедет, но всё же смог превозмочь себя и заполз на крышу машины.
По руслу реки долго ехать не пришлось - оно сузилось и стало слишком каменистым - была большая вероятность свернуть катки или порвать гусеницу, поэтому пришлось проламываться через дебри тайги. И без того медленная поездка стала ещё более затянутой. ГТ-Т натужно пыхтел и ломал целые ряды лиственниц, которые, падая, корнями поддевали дно вездехода и немного приподымали его над землёй. Обычно деревья валились легко – они не могли уйти корнями глубоко в землю, потому что кроме тонкого слоя торфяника другой земли здесь и не было. Те деревья, которые не поддавались с первого раза, брались силой, нахрапом, с разгону. Сверху на головы постоянно падали обломанные ветки падающих деревьев.
Каждый раз, когда края гусеницы цеплялись и с громким лязгом и визгом отрывались от сучьев поваленных стволов, я молился о том, чтобы вездеход не разулся. Если он разуется здесь, среди болотных кочек, ивняка и поваленных стволов, это будет просто конец всему. Обуть его в таких условиях практически невозможно.
За высокими кустами кедрача не было видно канав, прорытых ручьями, в которые мы иногда неожиданно проваливались. В таких местах приходилось слезать с машины и идти вперёд на разведку.
Спустя четыре километра и четыре часа выехали на намеченное в прошлом сезоне место и стали разбивать там лагерь.
Не знаю, зачем я на следующий день вызвался ехать вместе с Дедом забирать вторую партию геологов с вещами со старой базы. Вчера строились допоздна, легли около часа ночи, а сегодня поднялся с ним в шесть утра и поехал. К счастью, доехали быстро, всего за два с лишним часа. По прокатанной дороге пустому вездеходу ехалось намного легче. В дремучей тайге счастье от быстрого передвижения, оно такое. Когда проехал четыре километра всего за два с половиной часа – это, считай, успех.
Обратно ехали чуть дольше. Выехали в полдень, и я всю дорогу клевал носом, но спать было некогда, потому что снова продолжали строиться до ночи. Баню поставить так и не успели, пошёл купаться в ледяном ручье. Не знаю, почему в такой ледяной воде у меня до сих пор ничего ещё не отвалилось. Не помню, сколько я уже полноценно не мылся. Неделю? Со дня своего отъезда в поля. Нормально обмыться в ручье невозможно. Зубы и кости сводит мгновенно. Мытьё ног и торса не в счёт.
Новым днём поставили баню, я обмылся в горячей воде и стал немного счастливее.
Жаркие дни не дают покоя, особенно в первый рабочий день. Больше половины дня палило нестерпимое солнце, а на его место пришла гроза – громыхала и густой стеной поливала окрестности где-то далеко, то с одной, то с другой стороны, так и не коснувшись нас. Поднимался ветер, пару раз капнул мелкий дождик, и туча обошла нас стороной. К вечеру она вернулась, снова громыхая, и снова мимо нас. Четырёхкилометровые профили на такой местности даются нелегко – продвижение задерживают те же горные сыпухи, что и на Чукотке. Здесь добавляется дополнительная полоса препятствий – обильная растительность долин и частые заросли кедрача на пологих склонах сопок.
Вообще, эта дрянь называется кедровым стлаником, и составляет подавляющее большинство кустарниковой растительности этих мест. Из интересных вещей, какими может поделиться стланик с окружающей его фауной, являются кедровые шишки с маленькими орешками, которые можно щёлкать как семечки. Этот кедрач составляет основу медвежьего рациона в этом регионе, потому что везде, и тем более около самого кедрача всегда можно найти большие кучи медвежьих шишек, полностью состоящих из плотно утрамбованной ореховой скорлупы.
В остальном же кедрач – это большое проклятие, ужас и страдания. Густая стена из непролазных джунглей, по которой можно ползти разве что сверху, по изгибающимся веткам и стволам, беспорядочно шатаясь как муха, увязшая в желейном пудинге.
 Горы тут хоть и пологие, но высокие. Подъём на каждую отнимает много сил, хотя есть и положительные стороны. На южных концах профили заканчиваются почти на вершине длинного хребта, и с высоты открывается вид красоты неописуемой. Мы выбрались из котлована плотно обступивших нашу лагерную долину хребтов, взошли на вершину и узрели воочию настоящее чудо. С замиранием я смотрел на бесконечную гряду заснеженных сопок и зеленых долин внизу, обливаемых дождём грозовой тучи. Там, где ясно и нет туч, горы залиты бледной голубоватой дымкой, и всё с такой высоты кажется игрушечным и нереальным.
Впервые за два года со времен чукотских полей я вновь испытал эстетический оргазм от созерцания величия и красоты местной природы и ненадолго стал необычайно счастлив от переполнявшего меня чувства дежавю по тем чукотским местам, в которых навсегда осталось моё сердце. Мы сели обедать здесь же, почти на вершине хребта, на серых камнях, обдуваемые всеми ветрами, и никто не мог знать, почему мне здесь так хорошо и легко.
Стало немного грустно, когда начали спускаться в лагерь, в густые джунгли долин, кишащих комарами и прочими кровососущими тварями. Несмотря на это, здесь приятно пахло хвоей, сухим ягелем и прелой травой, и немного расслабляли тяжелую, уставшую голову, звенящие переливы бегущих где-то под выступающими обломками камней ручейков, которые выходили через расстояние на поверхность.
В лагере нас уже ждал горячий ужин и топлёная баня, подготовленная к нашему приходу Мишей, а после и отдых. Отныне каждый день на несколько часов я задерживался в палатке у Миши, постигая науку ведения журналов съёмки и первичной обработки данных. Все эти манипуляции казались мне сперва сложными и непонятными, но я освоился быстро, и уже через неделю мог самостоятельно интерпретировать все данные, снятые с приборов.

11

Геофизики от геологов, помимо специальности, отличны и тем, что геофизический коллективный труд преобладает над индивидуальным геологическим. Так уж получается, что геофизикам здесь приходится работать в связке по нескольку человек, согласованно и дружно. Геологи же ходят парами. Наверное, отчасти этим можно объяснить их плохую организацию и раздолбайство.
Мы поставили лагерь по приезде за три дня, у них он строится уже вторую неделю. С Мишей нам повезло. Он любит комфорт, что в совокупности с его наглостью и способностью доставать окружающих, всем играет только на руку. В конторе у снабженцев он выпросил много полезных вещей. У нас была электроплитка, хлебопечка и даже маленькая стиральная машинка. Мы действительно жили очень комфортно и хорошо, чего не скажешь о геологах. Их руководитель по имени Рома вообще плевать хотел на какие-то комфортные условия, поэтому геологи жили в постоянном говне и разрухе. Несмотря на то, что мы стоим одним лагерем, у нас всё разное: столовые, бани, туалеты. Вместе с организацией лагеря, у геологов отсутствует и чувство ответственности за вещи и инвентарь, поэтому у них нет ничего, кроме, разве что, ружья у Ромы, в чём было большое его преимущество.
Более тесно с геологами-студентами мы стали общаться уже только под конец сезона, когда те собирались дождливыми вечерами в палатке у Кулешова. Один из них рассказал мне о Роме и о других геологах этой конторы в целом, для которых наплевательская организация считается нормой:
- Честно, мы завидовали вам, что у вас так всё хорошо и аккуратно, а у нас отвратительно, как попало и криво. Третий курс, работаем только первый сезон, и у нас с организацией беда, потому что начальник вот такой. Вы видели, какая у нас кухня? Стол с лавками, навес из брезента над головой, и больше ничего. Знаешь, сколько мы её делали? Неделю. Думаю, никто не будет спорить, если я скажу, что геологи в этой конторе, да и вообще в принципе, ценятся больше, чем геофизики. Мы важнее. Геологи – они материалисты, они работают с реальными материалами, собирают пробы, шлихи. Вот они, образцы, осязаемы и реальны. Ты их изучи и получишь достоверные данные о том, что находится в недрах этой земли. А геофизика — это чистой воды шаманство, где вместо бубнов только ваши приборы да абстрактные графики и карты аномалий, на основе которых можно строить не всегда точные и достоверные теории о структуре этих недр. Так к чему это я? Почему у вас, геофизиков-шаманов есть всё, а у геологов, вывозящих всю самую важную часть этой разведки, нет ничего? Мы задавали этот вопрос Роме. Знаешь, что он ответил? "Да делать им нехуй, понабрали шмотья, вот и строют всякую хрень". Вот и всё. Роме похер, как вообще в полях жить. У вас Миша об этом позаботился – разогнал всех снабженцев. И беда не в том, что Рома так не может. Он просто так не хочет. Ему это не нужно, всё его устраивает и так. И, похоже, так заведено у всех геологов. Знаешь Артёма, что с нами в этом сезоне работает? Нет? Он сынок ведущего геолога, Попова. Те парни, которые работали тут в прошлом сезоне и приехали в этом сюда снова, рассказывали о нём. Батя у него жёсткий, к комфорту и удобству не прилюблен. Так вот, услышал кто-то ругань Артёма с отцом. Артём должен ехать на участок уже накануне, а у них нет ничего. Ни вещей, ни инструментов, ни посуды. Артём и говорит:
- Да как мы поедем, па? У нас топоров даже нет!
На что отец отвечает:
- Топоры я найду, а больше вам и нахуй ничего не нужно.




12

Весь день шёл дождь, все сидели по палаткам, а после обеда Рома с Дедом поехали на старый лагерь, встречать новую партию геологов на наш участок. Поздней ночью Дед притарахтел на своём сарае обратно с новым рабочим биоматериалом и бутылкой водки. Кончилось всё ожидаемо.
Утром тучи немного растянуло и выглянуло солнце.
Когда ели, в столовую вошёл проснувшийся Миша с заплывшим лицом и произнёс:
- Прошу прощения, господа, но вчера ночью я снова имел неосторожность на****иться.
Зашёл Рома. Рассказал о том, что на прошлогоднем старом лагере объявился медведь. Он распотрошил оставленные геологами вещи и погрыз бочки с соляркой, до которой пытался отчаянно дорваться, как они любят это делать с любой канистрой ГСМ, что бы в ней ни было. Большая любовь медведей к нефтепродуктам объясняется тем, что подобная отрава неплохо спасает от летнего гнуса и комарья. Не знаю, откуда у медведя такая информация. Если он находит открытую бочку, то обмазывается её содержимым с ног до головы.
Вышли в маршрут. Было солнечно, но уже на половине профиля налетели многочисленные тучки, которые поливали нас мелкой моросью. Каждый раз, когда начинался дождь, я надевал дождевик, а когда туча пролетала и дождь заканчивался, снимал его, потому что без дождя он действовал как парник, и под ним я взмокал вдвое быстрее. Поиграв так в переодевания раза три, в итоге бросил это дело и при очередной мороси надевать дождевик не стал – решил, что дождь всё равно быстро закончится.
К тому моменту когда я понял что этот дождь уже не закончится, вымок до нитки. Ледяной ветер обдувал прилипшую к телу одежду, но тело горело от постоянного движения. При подъёме на новую гору зашли в сплошной непроходимый кедрач. И без того мизерная скорость нашего передвижения уменьшилась в разы. Я стоял в середине разноса и подтягивал толстую верёвку, скрепляющую шлейфы приёмника и генератора электроразведочной аппаратуры. Тяжёлая веревка постоянно цеплялась и зажёвывалась в многочисленные рогатины кустарника, что делало передвижение невозможным. Я тянул верёвку, подскальзывался на мокрых камнях, падал, ломал ветки, ушибался. Я представлял себя бурлаком на Волге, хотя точнее - перетягивателем каната, другая сторона которого была привязана к дереву. Все психуют и подгоняют, дёргают верёвку разноса, вырывая её из рук. Пока доползли до лагеря, истрепали все нервы, вымотались и немного покалечились падениями. Пишу и чувствую, как больно мне сгибать суставы на руке, потому что до боли в костях сжимал скользкую мокрую веревку и тянул её что есть сил на себя. Пока проходил этот отвратительный профиль, несколько раз подумал: что я вообще здесь делаю, и почему я до сих пор работаю на этой работе?

13

Через пару недель Миша покинул нас. Со дня на день к нам должны были приехать геофизики со второго участка под названием Дерясь – оттуда, где работал Кулешов. Они выполнили планы на Дерясе и теперь едут работать сюда, на участок под названием Тиара. Миша собрал свои вещи и поехал с Дедом на встречу. Новые геофизики ждали на старом лагере, куда их подвёз Урал, который заберёт Мишу. Немного грустно и страшно оставаться теперь за старшего вместо него. Но есть и свои плюсы. Когда Миша уехал, я быстро собрал все свои вещи и переехал из палатки Семёна и Жени на его место, к Олегу. Теперь мне просторно и хорошо. И есть свой служебный ноутбук.
После отъезда Миши в лагерь ненадолго пришли холода. Временами лил дождь. Ночью облака обычно ненадолго рассеиваются, начинает слегка подмораживать. Приходится чаще топить печку по ночам.
Через день шестеро геофизиков уже были в нашем лагере, включая Кулешова и начальника геофизиков Лёву. Они заявились в шесть утра. Лёва, сидевший на лбу ГТ-Т, спрыгнул с вездехода и разрядил свой карабин. На вид ему было около тридцати. Немного смугловатый, немного пухловатый, он был тихим и незаметным, не создавая вокруг себя такого значительного, шумного эффекта присутствия, как это получалось у Миши. Остальные были молодыми студентами. Все сразу взялись за дело и принялись ставить лагерь, а мы пошли в маршрут.
Начало дня было ясным и безоблачным. Приятно пригревало утреннее солнышко, по которому можно понять, что днём будет жарко, особенно, когда придётся лазать по горам. Кроме футболки и тонкой робы я ничего не надел, и не стал брать с собой больше одежды, пренебрегая уже усвоенным для себя правилом двух часов, в течение которых погода на севере может измениться до неузнаваемости.
Примерно через такой промежуток времени, когда мы шли по профилю в сторону лагеря, нас плотным напором полоскал дождь и считал кости ледяной ветер. Наверное, к подобному я привыкну не скоро. Быстрая ходьба с приборами и лазание по каменистым склонам не помогали согреться вымокшему телу с прилипшей одеждой. Я с трудом попадал скрюченными пальцами на кнопки прибора и мечтал поскорей оказаться в тепле. Но всевышняя природа позлорадствовала ещё сильнее, и на наши головы крупными хлопьями стал падать снег. Мы не домерили несколько точек маршрута, психанули и пошли в лагерь.
В следующий раз я не стал повторять своих старых ошибок, взял с собой тёплые вещи и не прогадал - пролетающие над нами в течение дня тучи приносили метель, ненадолго засыпая нас снегом. Снег, это всё же лучше, чем дождь – меньше мокнешь. Пришли в лагерь как обычно, но и в лагере я работал допоздна. В шнуре электроразведочного прибора разорвался шлейф и его пришлось паять. Это уже случалось при Мише, он его паял, паяю и я. Так это странно и по-русски - паять прибор на гарантии стоимостью в шестьсот тысяч при помощи гвоздя и газовой горелки. Но делать нечего. Работу нужно продолжать, а новые шлейфы если и привезут, то ещё не скоро, да и смысла мало. В таких условиях шлейфы изнашиваются очень быстро, постоянно перегибаются под оплёткой и отрываются. Благо, чинить их легко. Сначала я очень старался. Но потом, когда износились все четыре шлейфа установки, и четыре запасных тоже, не было и дня, чтобы хоть один починенный шлейф не начинал отходить снова. Приходилось прибегать к методам более варварским – перерезать обмотку шлейфа ножом в месте обрыва, оголять контакты, просто скручивать медные жилы вручную и обматывать изолентой. Получалось намного быстрее, а иногда даже долговечнее.
Вообще, в каждом сезоне рано или поздно неизменно наступает тот момент, когда начинает изнашиваться, рваться и ломаться абсолютно всё, и сперва даже не замечаешь, как потихоньку человек превращается в оборванного бича. Максимум, что тут можно сделать – каждый день превращать себя в бича парадного: заклеивать сапоги, зашивать одежду, чинить приборы. Выглядит всё равно не особо, но хоть как-то сносно. Когда в тайге хорошая и тёплая погода, сложно позволить себе и другим сидеть в лагере и чиниться. Быстрый косметический ремонт и снова в путь, до ближайшего куста или горной сыпухи. С другой стороны, иногда, в долгие дни погодного штиля выходные всё же необходимы, и не только потому, что ты выглядишь как бомж, но и потому, что устаёшь безмерно.
Со временем я немного наладил контакт с Лёвой и изредка перекидывался с ним парой фраз. Не скажу, что человек он общительный, но в целом, приятный и добрый. Чисто рабочее наше взаимодействие заключалось в том, что он иногда заходил ко мне в палатку и интересовался ходом выполнения работ. Я отвечал ему, сколько объёмов выполнено.
По приезде он договорился с Дедом насчёт готовки еды для геофизиков: тот готовит нам каждый день и топит по вечерам баню, а за это мы с него списываем все деньги на еду, которую он проест за сезон, и раскидываем на каждого. Потеряем совсем немного, зато производительность труда и время на отдых увеличится.
Высматривая в окружающей нас тайге сухостой для дров, Лёвины парни стали заодно и рыбаками, выловив из воды семь пачек солёного сала в вакуумной упаковке. Неделю назад, когда шли дожди, геологи оставили на берегу реки кастрюлю закупленного на свой отряд сала. Поднявшаяся вода смыла его вниз по течению. Мы с большим удовольствием пожинали плоды геологического раздолбайства.

14

Первое августа. Всё вокруг плотно затянуло тяжёлыми тучами, которые спустились в долины и укрыли собою лагерь. В воздухе стоит сырая, мелкая взвесь и ватная, звенящая тишина. Ни ветра, ни пения птиц – только тихое шипение обмелевшего ручья под горой. В такие дни время тянется особенно медленно. Приходится подолгу ждать, когда тучи отдадут земле свою влагу, снова поднимутся вверх и улетят набираться новых сил, куда-нибудь подальше отсюда.
На часах семь утра, и мы собираемся с Лёвой в тайгу. Он хочет взять ружьё и пойти поискать следы всякой дичи, а я просто увязался с ним, от скуки.
Вся тайга отсырела от стоявшей в воздухе водяной взвеси. Ветки пушистых лиственниц поседели от росы, а горных хребтов совсем не видать за облаками. На один из таких хребтов мы и карабкались – неспеша, с перекурами, слушая, как хруст рассыпающихся под ногами камней разносится эхом в узком ущелье. На вершине было немного ветрено и очень туманно. Видимость первые десятки метров. Всё что дальше – туман войны, парное молоко, конец света, что угодно. Лёва снял дождевик, чтобы хоть немного просохнуть. Посидели, выпили чаю и пошли по вершине хребта, где проходила звериная тропа. Небольшой островок камней в поле зрения, и ничего вокруг. «С такой видимостью друг друга бы не потерять», - подумалось мне. Когда мы поняли, что заблудились и идём не в ту сторону, Лёва решил достать навигатор.
- Сейчас пройдём немного южнее и спустимся с сопки, - спокойным голосом говорил Лёва после того как мы вернулись обратно. - Там должна быть небольшая терраса. На терассе ягельник, кедрач, мало ветра. Олени и горные бараны любят такие места. Обычно, они устраивают на них свои лежанки.
Мы гуляли по сопкам несколько часов – то спускались с террас, которых нашли множество, то снова поднимались на тропу, удобренную свежим бараньим помётом.
Ближе к полудню туман начал рассеиваться, и тучи поднялись вверх, обнажив далёкие окрестности сопок. На одном из хребтов таял большой белый ледник. Лёва сказал, что живность любит обитать возле них в жару. Мы сели на склоне горы, напротив ледника, снова налили чай и внимательно стали высматривать в долине животных, но не нашли никого. Спустились вниз, где нашли следы копыт, лежанки баранов, и взрытые оленем ямки в ягельнике.
Пошёл дождь. Укрылись под склоном большого останца и вытащили обед. Собрали немного сухих веток, чтобы разжечь костёр, но тут Лёва понял, что забыл спички. Порывшись по карманам, он вытащил ракетницу и решил аккуратно выстрелить по веткам, чтобы зажечь их вылетевшим сигнальным огнём. После того как ветки разлетелись от выстрела во все стороны, решили, что обойдёмся и без костра. На обратном пути, когда возвращались домой по долине вдоль ручья, встретили средних размеров лиственницу, разорванную в щепки. На первый взгляд я бы подумал, что во время грозы в неё ударила молния, если бы не многочисленные медвежьи следы вокруг. Переломанный ствол лиственницы был изодран когтями от верхушки до самого низа.
- Это медвежата весной резвились, - сказал Лёва. - Забава у них такая. Залезут на самую верхушку, вцепятся когтями в ствол и сползают до самого низу.
Должен сказать, что либо из Лёвы охотник был так себе, либо ему просто не везло. В этом сезоне горных баранов в маршрутах встретили все, кроме самого Лёвы. Однажды случилось так, что он на несколько дней слёг с высокой температурой и его парни ходили в маршруты сами. У всех были рации, и Лёва сказал, чтобы ему сообщали, если кто-нибудь увидит баранов, и тогда он поднимется и придёт.
Днями позже, когда мы лезли на сопку, из рации раздался голос кого-то из второй группы геофизиков:
- Лёва, тут четыре козла по горам ходят.
- Это ты про нас? - отозвался Семён в свою рацию, когда мы ползли по склону.
Лёва так и не ответил. Видимо, его сморил глубокий сон.

15

Обложной дождь всё продолжал идти и не стихал целую неделю.
Первые пару дней мы ещё пытались заниматься хоть какой-то деятельностью. Я ходил с Лёвой искать следы призрачных зверей. После поехали с ним и с Дедом на поиски водителя Урала, который должен был доставить нам еду, запчасти, топливо, одежду.
Его прибытия на старую базу мы ждали ещё за день до нашего нынешнего отъезда. Рома ездил ночью, но никого не застал. Видимо, Урал задержался в пути из-за поднявшейся в реках воды и не смог доехать до лагеря вовремя. Связи с водителем не было. Рома не стал ждать его в дождь и оставаться там с ночёвкой, поэтому вернулся обратно. Нам повезло больше. Когда мы приехали в полдень на старую базу, нас ждала провизия, прикрытая целлофаном. Видимо, водитель приехал на базу только под утро, выгрузился и сразу уехал обратно, потому что кто знает, на сколько ещё поднимется вода, и сможет ли он уехать позже. В такую непогоду лучше уезжать сразу, пока есть возможность.
Нас встретили всем лагерем. Народ получил свои сигареты, сапоги и сало. Мы побежали на кухню и сразу накинулись на это сало, жевали жёсткое мясо с сырым хлебным мякишем, который почти никогда нормально не пропекается в кухонной хлебопечке. Достали брагу. Я хряпнул две кружки и меня развезло. Вернулся в мокрую палатку. Полог, натянутый поверх брезента палатки, от сильного ливня дал течь в нескольких местах. Подмочило кровать, стол, капли падали на печку. Я на шатких ногах выполз из своего жилища, прихватил с собой Олега, и мы кое-как смогли натянуть новый брезент поверх старого.
С тех пор больше и не просыхали. Пятидесятилитровая канистра кулешовской браги, настоянная на сухофруктах для компота, была противной и вонючей, но никого это не пугало. Теперь весь лагерь погрузился в пучину пьянства и содомии. Когда была выпита вся брага, в ход пошёл технический спирт, которым Олег протирал сапоги перед клейкой и смесь пропана и бутана из газовых баллонов. Однажды я допился до такого беспамятства, что не помнил, кто меня отнёс до палатки. Каким-то чудом я всё же находил в себе силы, чтобы каждые полчаса доползать до порога палатки и прямо оттуда блевать в дождевую грязь, а потом Олег всю ночь отпаивал меня активированным углём. С тех пор я до конца сезона и смотреть больше не мог на эту брагу и какой-либо алкоголь вообще.
Успехом в пробитии самого низкого морального дна отличились геологи. В их стане был один длинноволосый парень по имени Андрей. Выпить Андрей любил, но сразу предупреждал своих коллег об эффекте, который оказывает на него алкоголь: после нескольких стаканов в нём просыпается безудержное желание искать себе на жопу приключения, от чего он может встать и просто пойти без разбору куда глаза глядят и заблудиться ночью в тайге. Опасаясь такого развития событий, он сразу попросил своих товарищей, чтобы те связали ему ноги. Парни обмотали ему ноги скотчем и начали пить дальше.
По каким-то стечениям обстоятельств, праздник незаметно перекочевал в другую палатку, куда постепенно перетекла вся компания, кроме одного человека. Заскучавший Андрюха не желал сидеть в одиночестве, разорвал на себе скотч и пошёл куролесить по лагерю. Парни быстро его поймали и на этот раз зафиксировали надёжней: помимо перематывания скотчем ног, привязали отдельно каждую его руку к каркасу палатки и снова ушли пить. Некоторое время Андрюха лежал спокойно, пока не осознал, что всё выпитое им в этот вечер начинает проситься наружу. Так как у него не было возможности встать и даже перевернуться набок, то он, на сколько смог, приподнял голову повыше и начал блевать себе на грудь. Извергнувшиеся из него массы растеклись по всему телу, потекли на постель, на пол и на волосы. Той ночью его соседи так и не смогли спать с Андрюхой в одной палатке. Его развязали, но на утро он всё так же продолжал лежать скорее мёртвый, чем живой и жутко смердеть, пока к вечеру парни не отогнали его пинками в баню, чтобы он постирал свои вещи и смыл ту заблёванную слипшуюся паклю, которая была у него на голове.

16

Гора Тиара, или Тира имела абсолютную отметку в 1590 метров и стояла на самом краю нашего рабочего участка. У неё была форма трапеции, без четко выраженной вершины. Один её край был пологим. По нему приходилось забираться целый час. С её плоской вершины мало что можно было увидеть, кроме самой этой большой вершины, и только при подъёме с южной стороны, где склон гораздо круче, можно рассмотреть серебряные воды большой реки Малтан.
В первый раз подъём на эту гору был тяжёлым и долгим. И только нам стоило на неё подняться, как небеса разверзлись и обдали нас холодным ливнем, который казался ещё холоднее от сильного ветра на вершине.
Склоны Тиары сложены крупными обломками пород человеческих размеров. Все они поросли чёрным и жёлтым лишайником, и при намокании становились подобны огромным скользким кускам мыла. Дойти по ним обратно до лагеря и ничего при этом не отбить было невыполнимой задачей, которую мы проваливали при каждом падении. Чуть ниже по склону от Тиары в сторону лагеря отходит длинный хребет, по которому протоптана широкая звериная тропа. Если бы не многочисленные оленьи тропы на хребтах и медвежьи в долинах, с передвижением и навигацией на этом участке было бы немного сложнее. Живность спасается от хищника на хребтах и вершинах, а хищник ходит по долинам и ест кедровые шишки. В конце июля по этому хребту к нам в лагерь пришёл медведь. Он медленно плелся по вершине сопки и с любопытством рассматривал раскинувшийся в долине лагерь людей. Мы поставили лагерь прямо на медвежьей тропе, перегородив ему путь, и медведь поступил мудро – начал обходить лагерь стороной, по хребту сопки. Рома вынес из палатки ружьё и выстрелил в воздух. Медведь пулей понесся прочь и уже через пару секунд скрылся за хребтом. В тот день нам было страшно идти работать в то место, где час назад проходил медведь, но себя мы пересилили. Коль хватило у него ума не соваться в лагерь, то и на четверых человек он в одиночку не пойдёт.
Вечером в лагере праздник. У Кулешова день рождения. Лёва поправился и испёк в хлебопечке пирог из сдобного теста. Тесто мы обильно обмазали варёной сгущёнкой и обложили кружочками консервированных ананасов. Посидели на кухне. Сегодня без алкоголя. Вспомнили позапрошлый день рождения Кулешова на Чукотке. Тогда он встречал его в больнице Анадыря, из-за того что упал в лагере и вогнал себе в ногу деревянную щепку, из-за которой ступня распухла и загноилась.
Сегодня я понял, что наш рабочий сезон уже перевалил за середину, а работы проделать нужно ещё очень много. Открывшийся во мне приступ трудоголизма и честолюбия не давал покоя, и я как проклятый гонял парней на Тиару изо дня в день, стараясь успеть за один маршрут как можно больше. Часть геологов уже заканчивала свою работу. Скоро они должны были ехать на другой участок вместе с Дедом, который часто, помимо готовки, на своём вездеходе возил нам из тайги дрова. Наши запасы дров подходили к концу, поэтому после маршрута мы ели и ходили пилить, возить, колоть свежий лес, который и сырым горел отлично. Нагрузка была максимальной, и к ночи я валился с ног от усталости. Парням тоже было тяжело, но они стойко всё сносили, практически без возмущений. Слабину давал один лишь Олег.
Иногда его жалобы имели налёт паники и отчаяния. Олег начинал ныть и роптать на свою тяжёлую судьбу и на мой беспощадный менеджмент.
В начале сезона, когда мы работали в более спокойных условиях и с меньшими нагрузками, он был спокоен и весел. Рассказывал множество историй, потчевал шутками и помогал с мелкими делами. Под конец он начал расклеиваться и пессимистично смотреть на всю ситуацию с работой в этом сезоне. Моя вспышка трудоголизма была отчасти его заслугой. В одном из наших споров он с уверенностью сказал, что это работу нам ни за что не выполнить в срок – времени мало, а объёмов слишком много, поэтому нет смысла зря рвать сердце и пытаться всё успеть за этот сезон. Я воспринял его слова как вызов и ответил, что мы костьми ляжем, но сделаем эти объемы любой ценой.
Такое заявление Олега бескрайне огорчило. Он долго что-то причитал, но на какой-то открытый и решительный бунт не решался, а действовал всегда исподтишка. Он никогда не отказывался от работы, но постоянно ныл, приводил свои скептические доводы или просто старался рассказать что-то, что, по его мнению, должно было бы меня как-то заставить разжалобиться и допустить поблажки.
Он постоянно упрекал меня в том, что я, якобы, слишком быстро бегу, и он не поспевает за моим быстрым шагом, хотя на самом деле мы всегда ползли очень медленно. Один раз он рассказал мне, как бы между прочим, историю о том, как в детстве переболел коклюшем, который дал осложнения, из-за чего теперь объём его лёгких на литр меньше чем у обычного человека, и от этого при подъёме на вершины он начинает задыхаться. Как-бы подтверждая свою историю, на склонах он часто начинал громко и сипло втягивать ртом воздух и долго переводил дыхание, из-за чего мы на каждой точке задерживались по нескольку минут.
Его медлительность невероятно бесила, и мне постоянно казалось, что он симулирует, хотя всё же и делал скидку на его возраст и сам характер – постепенный, медлительный. На подъёмах, когда солнце жарко припекало нам спины, Олег останавливался, стягивал с себя кучу своих портков, запаковывал их в рюкзак, и потом мы шли дальше. Ближе к вершине тело начинал обдувать холодный, резкий ветер. Становилось прохладно. Олег останавливался, открывал рюкзак, доставал вещи и укутывался снова. После того как мы переваливали через вершину и шли по склону вниз, ветер исчезал, и тело опять грело солнце. Олегу становилось жарко, и он начинал раздеваться. Наблюдая за его неторопливыми манипуляциями по нескольку минут, мне хотелось его убить.
В маршрутах накалившуюся ситуацию своими безобидными шуточками разряжал Женя. Олег всегда ходил в самом конце установки, и в то время как мы уже спускались с горы в долину, Олег ещё был наверху, сползал вниз по камням очень медленно и порою так неуклюже, что невольно провоцировал лавину камней, которые разлетались из-под его ног и скатывались по склону вниз.
- Олег, не катай камни! – кричал снизу Женя. – Зачем катаешь? Они тебя не трогали, вот и ты их не трогай! Да и вообще, нахуя ты туда залез? Давай, спускайся, пошли лучше домой, хватит фигнёй заниматься.
После таких шуточек меня немного попускало, но только до того времени, пока мы не возвращались в лагерь. И тогда, после тяжёлого и долгого рабочего дня Олег начинал кряхтеть в палатке и учить меня жизни – что я не должен так отдаваться работе, не должен работать на износ, а остепениться, понять, что всё оно того не стоит, и оставить своё честолюбие.
Однажды на половине профиля у Олега оторвалась подошва на уже десяток раз подшитом ботинке, дырявом и изношенном. Мы останавливались каждые пять точек, чтобы он смог примотать изолентой оторванную подошву и пройти ещё несколько точек. И с каждым профилем я всё сильнее убеждаюсь в том, что работа с Олегом – сплошная мука, и таскать с собой в поля такую обузу слишком тяжело, а заменить его просто некем. В тот день Олег износил последние свои ботинки и вечером я побежал по лагерю искать ему другие. Тяжело было откопать обувь на его лыжу 46 размера, но мы нашли что-то близкое – поношенные сапоги 44 размера Лёвиного геофизика Егора. Олегу они были как раз, впритык. Уверен, что он сидел в палатке и молился, чтобы я не нашёл для него большие сапоги. Я понял по его выражению лица как он расстроился, когда я принёс для него в палатку новую пару.

17

В последнее время в тайге снова стоит ясная и тёплая погода, которая только и шепчет, что надо идти на работу, потому что я чувствовал – хорошая погода в конце августа не будет долгой. Мы быстро нагнали объёмы, и вскоре я немного успокоился. Потихоньку стал пропадать гнус и комар, уже можно было ходить на работу без москитной сетки, из-за чего у меня обгорело лицо – кожа пылает и жжёт, прикасаться даже больно.
Стали делать больше выходных, чтобы починиться и приготовить в маршруты еду. В дни отдыха Лёва обычно пёк хлеб на кухне. В один из дней, когда мы остались отдыхать, а он с парнями ушёл в маршрут, то хлеб решил испечь я – сам намесил тесто в кастрюле, высыпал в муку слишком много сахара, сухого молока и дрожжей. Словом, ночью каждая палатка наших геофизиков в лагере превратилась в газовую камеру. Ядовитый хлебный духан, который неукратимо рвался наружу с удивительной частотой, невозможно было держать в себе, и мы с Олегом стреляли по очереди, пока мне не стало невыносимо плохо и тошно от отравляющего запаха собственных же газов.
Как назло, в эту же ночь один из моих сапог, который обычно висел у выхода рядом с печью, упал на неё и начал дымиться. Я проснулся от того, что мне было невыносимо тяжело дышать. Ужасно болела голова, а палатка была заполнена чёрным дымом.
В начале сентября, когда вторая группа геофизиков закончила свою работу, Лёва решил предпринять очередную вылазку в тайгу, на этот раз на рыбалку. Он прихватил с собой всех желающих из своего отряда и ушёл с ночёвкой на Малтан, до которого от лагеря 3-4 часа пути. Лёва уже ходил на разведку в том направлении и высмотрел охотничий балок на берегу реки, поэтому вещей много не брал.
На следующий день, ближе к вечеру, в лагере появились двое из лёвиной команды. Прибежали первые, пока остальные плелись позади. Они рассказали, что рыбалка на Малтане толком и не состоялась – рыбы просто не было. За пару часов в четыре удочки они поймали одного хариуса и ещё троих сетями и сразу же их съели. На ночь заселились в охотничий балок с выбитым окном, которое забили целлофаном. На голый пол постелили спальные мешки, улеглись штабелем и уснули, не затопив печку. В три часа ночи всем внезапно показалось, что не топить печку было плохой идеей. Занялись растопкой. Под утро в сети забилось ещё четыре хариуса, которые и были съедены на завтрак. Снимая сети, встретились с двумя угрюмыми мужиками, которые сплавлялись вниз по реке на резиновой лодке. Парни и мужики долго оценивали друг друга тяжёлыми взглядами, не проронив ни слова. Обратно в лагерь все возвращались угрюмыми, уставшими и с одной мыслью в голове: поскорей бы доползти до родной тёплой палатки.
Уже на следующий день после лёвиной рыбалки опять начались дожди. Тучи собирались долго – за три дня до них было пасмурно, летали высокие густые облака с редкими просветами ясного неба, и вот дожди. Как назло, ночью тучи почти всегда растягивало, и ударяли первые серьёзные заморозки. Замерзла вода, индевела трава и кусты. Ночью вставал несколько раз подкинуть дров в печь, да всё кутался в спальник. Днём же ясно и жарко. Ночи стали такие тёмные, что после восьми вечера без фонаря ничего не видать. На небе слабо сияют звезды, но совсем не дают света. Луны же здесь никогда не видно из-за обступивших лагерь острых сопок.
Этот полевой сезон заканчивается куда раньше, чем я рассчитывал. Лёва сказал, что машина приедет за нами ровно через неделю, а сам он вместе со своими парнями уезжает уже сегодня на перевалочную базу, а потом в заброшенный лагерь старателей, где через несколько дней их должна забрать вахтовка. В нашем лагере, помимо меня с товарищами, остаётся ещё и Рома с небольшим отрядом своих геологов. Им работы так же как и нам, дней на пять, вот только когда эти пять дней закончатся, да и закончатся ли к отъезду – для всех загадка: послезавтра снова обещают затяжные дожди. Сам же Лёва надеялся на это очень сильно, чтобы сидеть в балке на заброшенной стоянке старателей и ловить рыбу – сейчас её там очень много.
Мы продолжаем работать. Тайга в долинах пожелтела, и лиственничные иголки снова находятся в самых неожиданных местах. На кустах кедрача созрели шишки с маленькими орешками. В маршрутах мы обрываем их и щёлкаем ядра как семечки.
Дожди всё не прекращались. В один из дней с утра было очень пасмурно и сыро, но без дождя. Из-за погоды я боялся не успеть всё сделать в срок, поэтому всё равно пошли. Пока собирались, несколько раз накрапывал небольшой дождь. Парни было расслабились, но быстро огорчились, когда я всё равно погнал их на работу. Только стоило нам выйти, как пошёл дождь и не прекращался до конца рабочего дня. Продираться в дождевиках через вымокшие кусты кедрача занятие отвратительное – через час всё равно весь мокрый до нитки. Хорошо, что было безветренно, тепло, и сам дождь был приятный, грибной.
И всё же я пожалел, что вылез в дождь на работу и сказал Олегу, чтобы он передал по рации идущим впереди парням отбой, но тот просил меня добить профиль, чтобы не переходить его заново, а в конце профиля молча пошёл на следующий. Это меня приободряло и давало сил работать дальше. В голову лезли новые переживания о том, что из-за дождя может ухудшиться достоверность отснятых данных, и эти профиля придётся перехаживать заново. Впрочем, опасения не подтвердились, и с данными всё было в порядке. В конце концов, проклятый дождь добил меня окончательно, и я решил закончить работу немного раньше и побрёл весь вымокший домой.
Через час после того как вернулись в лагерь, где-то вдалеке послышалось тарахтение ГТ-Т - Дед возвращался с перевалочной базы. Через несколько минут его сиплый громкий голос уже доносился из нашей кухни.
- Там, на базе старателей, где балки, сейчас человек двадцать сидит, - рассказывал он. - От этих балков до трассы дорога терпимая, УАЗик доехать сможет. Вот и гоняют его, грузят вещи потихоньку, и человека по три-четыре в день отвозят. Сколько там этот УАЗик увезёт? Набилось кучу народу в этот один уцелевший балок. Правда, потом хоть второй починили, не так тесно стало. Тоже у них дожди, сыро. Пожрать приготовят большую кастрюлю, её сразу и нет. Чайник так же – поставили, и попробуй за всеми успеть. Туалета нет, бани нормальной нет – есть одна совсем маленькая, моются по одному до глубокой ночи. В общем, беда. Сбежал я оттуда с большим удовольствием, и снова ехать пока не охота. И вот думаешь теперь: стоило ли спешить, чтобы сидеть там битком? Нет, на этой неделе туда лучше точно не соваться. Хорошо, что вы ещё здесь.
- А вахтовку так и не починили? - спросил Олег.
- Они эту вахтовку всё лето починить не могут. Хорошо бы её отправить, сразу всех бы забрать можно было. У них ещё небольшая полувахта есть, но она других людей сейчас откуда-то вывозит. Если и будет, то ещё не скоро, - сказал водила и помолчал немного, после чего продолжил:
- Ну, это сейчас выходные уже на носу, в выходные никто за ними не поедет. А понедельник - день тяжёлый. Так сразу и не соберёшься.
- А во вторник водила за час до отъезда узнает, что ему ехать черти куда, поедет собирать вещи, прощаться с женой, колеса менять, - подшучивал Женя.
- Глядишь, к вечеру и соберётся, - хохотнул Дед, - с трассы съедет, переночует, и к обеду среды будет на месте. Если, конечно, не сломается по дороге, и если поднявшаяся после дождей река его не снесёт.
- Короче, мы теперь тут до снега на рисово-гречневой диете сидеть будем, - подытожил Олег.

18

Дождь уже который день с перерывами поливает пожелтевшую яркую тайгу. На улице спокойно, безветренно и тепло. Геологи собирают свои вещи и готовятся к скорому отъезду. Рома каждый день бегает ко мне, чтобы узнать, сколько рабочих дней нам осталось, да всё прикидывает, на какое бы число заказывать машину, чтоб не прогадать и всё успеть. Отъезд перенесён на день - со вторника на среду, и кто знает, сколько это продолжится ещё. Мается и Олег. На днях в маршруте он где-то выронил из рюкзака свой швейцарский нож – подарок брата – да всё рвался сделать вылазку и найти его.
Сегодня он попросил меня научить его обращаться с навигатором. Через несколько минут к нам обоим пришло осознание, что он не сможет за эти несколько минут обучиться управлять таким простым устройством как навигатор. Тогда Олег попросил меня пройтись с ним по маршрутам и я, по своей доброте душевной, согласился, хотя с самого начала был убежден в бесполезности данной затеи. Конечно же, после я сотню раз пожалел о своём согласии. Поплясав несколько часов на мокрых от дождя камнях, вернулись промокшие и ни с чем.
Чем дальше осень, тем хуже сон - холод заставляет вставать и растапливать печь по нескольку раз за ночь.
Восьмого сентября показалось солнце. Рома сказал, что будет пасмурно, но дождей пока не обещают. Завтра Дед увезёт на перевалочную базу часть наших вещей и Роминых геологов, а уже следующим рейсом, во вторник, вернётся за нами. Ходили контрольные профиля по кустам и зарослям долины, вокруг нашего лагеря. Снова разорвал свои штаны, которые не успеваю зашивать. Только зашью в одном месте, как появляется брешь в другом. Вся одежда похожа на бичарские лохмотья – из лоскутов, грубо стянутых синими нитками.
Следующим днём утро морозное и очень ветреное. Остаётся всего три профиля возле лагеря – 12 километров. По небу бегут густые облака, работать уже совсем не охота. В столовой все сонные и хмурые, и я стараюсь как-то по-своему всех приободрить демативационными шуточками:
- А давайте мы за сегодня пройдём эти три профиля! Сейчас махнем не глядя, одна нога тут, другая там, - сказал я, конечно же, в шутку, потому что даже полтора профиля с Олегом – это подвиг длинною во весь световой день. О большем невозможно и мечтать.
- Нет, ну ты точно хочешь нас тут и прикончить, - засмеялся Олег. – Я, конечно, понял уже, что ты ****утый, но не до такой же степени!
- Да ладно тебе, - сказал я по-дружески. – Что это за сезон вообще, который прошёл, а никто и не умер?
- Я понимаю твоё стремление к сорока годам скопытиться, но я его совсем не разделяю, - видимо, начал всерьёз воспринимать моё предложение Олег.
- Брось, Олег, - продолжал я в том же духе. - Ты помнишь, что Куваев писал? Сорок лет для геолога - время инфарктов. Если работаешь геологом и до полтинника дожил, считай, что не геолог. А вот Куваев - человек слова. Как писал о своих коллегах, так и жил - умер в сорок лет от сердечного приступа. Так будем же стремиться к Куваевским идеалам и сделаем сегодня три профиля! – сказал я и вышел из палатки. Пока собирался, прошло некоторое время. Когда подошёл ополоснуться к умывальнику, парни всё ещё сидели на кухне, и я услышал оттуда обрывки фраз парней и голос Олега:
- А давайте ему ноги сломаем! Его это вряд ли остановит, он сука и со сломанными на профиля поползёт, но хотя бы не так быстро, а то сил моих нет уже больше бежать за ним.
Парни засмеялись. Усмехнулся и я, а потом немножко даже испугался.
В последний рабочий день дул ужасно холодный и сильный ветер, а в небе летали высокие тучи, похожие на снежные, и я впервые ощутил близость зимы. Последний профиль ходился тяжело. Казалось, что нет уже никаких больше сил – тело не слушается, ноги не поднимаются, дыхание то и дело сбивается. Настроение подавленное. Не ощущается радость конца.
Как пришли в лагерь, начали потихоньку собираться. Я рассовал свои вещи по сумкам и упаковал в ящики всю измерительную аппаратуру. С темнотой, часам к девяти, в лагерь прикатило два ГТ-Т - это приехал Дед со вторым водилой с другого участка забирать нас с геологами. Рома сказал, что вдвоём они приехали напрасно. Только сегодня утром он связывался с начальством, которое накинуло тому ещё на неделю работы. Матершина второго водилы заглушала рёв вездехода – соляру ему дали размешанную с водой, лопнул радиатор, погорели какие-то прокладки и прочие непонятные для меня вещи, а теперь ещё оказалось, что ехал сюда он зря. 18 сентября на этот участок должны заехать буровики. Их бульдозеры расчистят нормальную дорогу, по которой сможет проехать и обычный внедорожник. Тогда вывезут геологов и подвезут запчасти для сломанного ГТ-Т. В этом сезоне выезд происходит так оперативно, что даже не верится: ещё сегодня мы работали на профилях, а уже завтра собираемся и едем домой. Конечно, не сразу домой: нас ждёт три дня пути до Магадана, но то, что мы двигаем в путь, это удивительно и быстро для этой конторы.

19

Встали в шесть утра и начали собирать лагерь к отъезду. Всё складывалось как нельзя лучше - поднявшаяся через пару часов метель дала понять, что мы уезжаем вовремя. Уложились в четыре часа. Загрузили ГТ-Т и тронулись с Дедом в путь. Расстояние в тридцать с лишним километров проехали всего за девять часов, и были возле балков ещё засветло. Осеннее нежное солнце легко и приятно пригревало - здесь, в низине, ещё была тёплая, тихая осень, без ветров и снега. Нас встретили остатки геологов из шести человек во главе с Лёвой, который как раз возвращался с рыбалки с полным пакетом хариусов – сбылась его мечта нормально порыбачить, хотя бы в конце. Вода в реке поднялась, и вся рыба ушла вверх по течению, к устью ручья, где сейчас роилась в ямах и под корягами в изобилии.
Сбоку от заброшенных балков старателей, куда мы заселились, со своими балками и техникой стоял артель старателей китайских, которые выкупили лицензию на этот участок и теперь мыли здесь золото.
Давно мне не было так хорошо и дивно, как в этот тёплый, спокойный вечер. Работа позади, ты знаешь, что впереди дорога домой, а значит, можно просто расслабиться и отдыхать, ждать машину и доживать последние спокойные осенние деньки. Уже давно стемнело. Под тихий стрекот генератора я до глубокой ночи с двумя геологами жарил хариусов и пил кофе у костра. Уже глубокая ночь, а на улице всё так же тепло, и казалось, что здешние места ещё не чувствовали заморозков грядущей зимы.
В городе тоже было тепло и солнечно. Настоящее лето, которого не было в конце июня, так что можно даже гулять в футболке. На ближайших выходных я вместе с Лёхой Бакумовым взобрался на сопку, на вершине которой стоит заброшенная станция тропосферной связи «Дракон» - почти такая же, как и на Чукотке, за исключением того, что в Анадыре эти огромные тридцатиметровые антенны-радары давно спилили, однако сохранили здания управления с вычислительной техникой, сторожками и опустевшими архивами. В Магадане же напротив – от всех подсобных зданий остались лишь одни железобетонные руины, а главный барак с аппаратурой для управления радарами сожгли дотла – остались лишь одни погнутые железные сваи. Сами же радары пока стоят. Взбираться по ним страшно – постоянно гуляющий по вершине ветер шатает гигантские железные конструкции, зато с такой высоты открывается самый замечательный вид на город, пригороды, часть полуострова и далёкие острова в лазурной дымке синего моря.
На камнях, у подножия этой вышки, мы сидели с Лёхой и рассматривали бухту Нагаева, порт, причал подводных лодок и маленькие корабли, стоящие на якоре посреди залива.
- Знаешь, пора валить отсюда поскорее, - сказал мне Лёха, попивая пивко. - Занимаемся какой-то хернёй здесь, а новости с каждым днём всё хуже и хуже. Я вообще не понимаю, почему ты хочешь здесь остаться, в то время как все бегут отсюда.
- Уже не хочу, - сказал я. – Даже Лёва новую работу ищет, а это не к добру. Как говорил Миша, у него нюх на такое. Он чувствует, когда пахнет жареным и заранее ищет пути отступления.
- И правильно делает, - ответил Лёха. - Я уже написал заявление. В следующий понедельник у меня последний рабочий день.
После я ещё месяц сидел в «Старателе» и ожидал решения конторы о приёме меня на постоянную работу, но так и не дождался. Здесь нет никаких перспектив.  Компания погрязла в огромной долговой яме, из которой вылезти уже не в состоянии. Из-за этого сплошные сокращения, задержки и урезания зарплат. Я уезжаю из этого города с намерением больше никогда не возвращаться на север. Романтика уже ушла, впечатления притупились. Пора распрощаться и навсегда выбросить из головы устоявшиеся и уже давно изжившие себя стереотипы о том, что север – это то место, где можно заработать хорошие деньги и получить какие-то льготы и привилегии. Всё это в прошлом. По крайней мере, в подобных государственных конторах уж наверняка.

16.10.2019