Маленькое предисловие
Раз на раз не приходится, и если о прошлом сезоне на Чукотке, не смотря на имевшиеся в полях проблемы и трудности, у меня остались только положительные воспоминания, то с Якутии я вернулся с впечатлениями противоречивыми.
На втором сезоне работать я ехал в одиночку, без товарищей, испытывая какую-то душевную опустошённость. После, на негативном восприятии окружающего меня мира сказались и природа, и климат, и работа, и очень своеобразный начальник, с которым пришлось жить в тайге бок о бок больше двух месяцев.
Концовку этой небольшой книжечки я не стал доводить до логического конца – конец и так понятен и банален. В концовке я убрал только последнюю строчку, которая была начертана в дневнике ранним утром, когда я уже ехал на маршрутке в аэропорт города Удачного: «А на следующий день я улетел домой…». И добавить больше нечего.;
Часть первая
1
Огромная клоака кимберлитовой трубки Мир, что расположилась аккурат под боком названного в честь неё города, тоскливо завывала под напором резких порывов ветра, вздымающих вихри серой пыли. Холодные потоки воздуха доносили со дна карьера, заполненного бирюзовым сероводородным озером, восхитительное амбре тонких ароматов сельского туалета, которое лёгким фоном вкрадывалось в ноздри обитателей этих окрестностей. Это была гигантская дыра в земле, диаметром в полтора километра и глубиной в три сотни метров, что полноценно позволяло назвать её самой настоящей жопой мира.
Не смотря на моё на первый взгляд неприязненное описание этого величественного рукотворного объекта, я был поражён его видом до глубины души. Я стоял на обзорной площадке, основанием для которой служила высокая ходовая часть огромного гусеничного экскаватора, и осматривал осыпающиеся стенки уходящего глубоко вниз отработанного конуса, по широкой резьбе которого ездили когда-то огромные самосвалы. Теперь же здесь торчат лишь обрывки труб и металлических конструкций у стёршихся дорожных насыпей.
- Слыхал же о происшествии, которое в прошлом году у нас случилось? – спросил Паша и кивнул на другую сторону карьера, в то место, где среди однотонных камней и гаражных коробок находился обложенный траурными венками серый монумент. Весь город, стоявший на противоположном краю воронки, казался отсюда совсем игрушечным, нереальным.
- Это когда шахту в трубке затопило? – спросил я. – Как же, новости читал. Серьёзная трагедия.
- А их ведь так и не нашли… – многозначительно и медленно проговорил Паша, растягивая и без того длинные паузы этих долгих минут молчания.
- Сколько их там было? Шесть?
- Восемь.
Снова помолчали.
- Как же так получилось? – снова нарушил я неловкую паузу.
- По исконно-русским традициям конкретной халатности и рас****яйства, конечно же. Её когда отрабатывали, трубку эту, вскрыли водоносный горизонт, и подземные потоки постоянно через породу сочились. Наземным путём трубку закончили отрабатывать в 2001-м, когда глубже уже некуда было копать. Когда люди ушли, дно воронки быстро заполнилось этой вонючей жижей. Стали шахту рыть. Эта рудная дайка на много километров вниз идёт, добывать можно ещё долго. Чтобы продолжать добычу подземным путём, под трубкой сделали подкоп, и разработку продолжили. Да только пласт, который саму шахту от озера отделял, сильно толстым делать не стали. Время шло, вода сочилась. Порода не была монолитной, её постоянно подмывало. Там насосы, конечно, системы дренажные всякие поставили, чтобы воду качать и держать на одном уровне, но когда вместе с водой сосёшь ещё ил, да грязь с камнями, то никакой насос долго не протянет. А подмывало там хорошо. Однажды насосы полетели, уровень воды поднялся, пласт осыпался, и хлынувшая вонючка смыла в бездну рабочих.
- И что же теперь, трубка окончательно закрыта?
- Ну да, пока тишина. А вообще, проектов много ведётся. Такое прибыльное место компания просто так не оставит. Всё-таки самый крупный алмазный рудник России. Пишут новые планы развития, другие методики отработок здесь, и в других местах, да что-то сомнительным мне это всё кажется. Ты представь, что там сейчас под землёй от этой шахты осталось. Месиво мокрой щебёнки и грязи. Мороз ударил, вода замёрзла, лёд породу разорвал. Оттепель пришла – всё посыпалось. Опять морозы – опять всё потрескалось. Нет, это не дело…
Во время объяснений взгляд Паши – молодого худощавого якута – стал более непринужденным и спокойным. Траур его лица вновь сменился более нейтральной и мирной гримасой, такой же, с какой он меня встретил в аэропорту. Он помолчал, ещё раз осмотрел серые окрестности трубки и сказал как бы снисходительно:
- Ладно, поехали в контору оформляться. Меня в аэропорт за тобой послали не для того, чтобы экскурсии проводить.
- Ой, да будьте ж вы людьми, - скорчил я страдальческое лицо, - дай хоть после дороги немного отоспаться.
- На том свете поспишь.
2
Та общага, в которую меня поселили ближе к вечеру после трудоустройства в конторе, среди местных гордо именовалась «Гостиницей». Это были две срощенных двушки панельного четырёхэтажного дома недалеко от центра города. Основной контингент заведения состоял в большинстве своём из синих вахтовиков, которые пили либо из-за того, что им предстояло ехать в тайгу, на объект, где ближайшие несколько недель, а то и месяцев, их ждала невыносимо тяжёлая трезвая жизнь, либо потому, что они возвращались, наконец, домой, и просто не могли не позволить себе отпраздновать столь радостное возвращение в цивилизацию, с её легкодоступными этиловыми благами.
Днём эти люди были ужасно угрюмыми и молчаливыми, вечером - пьяными и агрессивными, так что никакого контакта наладить с ними не представлялось возможным, да, в общем-то, не очень и хотелось.
Ночью один из таких, сидя на кухне, попросил меня разъяснить всё по понятиям:
- Кто ты вообще такой?
- Геофизик я. Студент. На практику приехал.
- Геофизик чего?
- В смысле - чего?
- Ну, какими методами занимаешься?
- Да всеми, какие дадут.
- Такого не может быть. Ты геофизик чего?
- В прошлом сезоне на магнитке и электроразведке был.
- Э-э... - махнул рукой мужик. - Вот тебе совет: иди на каротаж.
- Да какая мне разница, - пожал я плечами, не зная как отреагировать на мудрый совет этого бывалого профессионала. - Какой дадут метод, на таком и буду.
- Иди на каротаж!
- Мне пока всё равно. Отправят каротаж – буду им заниматься.
- Нет, иди на каротаж по-любому! Помяни моё слово...
- Ой, Жека, чего ты к нему доебался? - вставил своё слово собутыльник старожилы. - Пошли лучше спать!
Хозяйка хостела - прокуренная дама за пятьдесят с редкими зубами и всегда настороженным лицом, особенно при разговоре с незнакомцами. Выглядела она вполне прилично и старалась держать своё заведение в порядке; свиней и нарушителей часто гоняла и строила по установленным в её доме правилам. От общения с местными обитателями «Гостиницы» она сама одичала, огрубела и стала по духу к ним очень близка. Утром пропадала на весь день, вечером подолгу сидела на лавочке у подъезда, курила и громко хохотала с мужиками. Ложилась поздно, и перед сном была совсем не прочь накатить рюмашечку-другую за здоровье её вежливых соседей по комнатам.
Интересного общения с ней тоже завести не удавалось. Единственное, о чём она кратко рассказывала, так это о происходящих в городе и в её жизни скучных бытовых делах. Узнав, что я из воронежской области, она на мгновение было оживилась, вспомнила о своей давнишней поездке к дальним родственникам в Богучар, но её запал быстро утих, потух блеск в глазах, и она молча ушла с кухни к себе в комнату.
В тот же день, только несколькими часами позже, в аэропорту Мирного приземлился ещё один самолёт из Москвы, в котором прилетели четыре геолога, студенты-однокурсники из Ростова-на-Дону. После оформления их подселили ко мне. Мы познакомились, немного пообщались и вечером решили сходить на прогулку по городу.
Послеполуденный зной небольшого города плавил асфальт и изнурял. Под солнцем было очень жарко, поэтому юные низкорослые якутяночки на улицах ходили в коротеньких шортах, виляя своими пухлыми задами, тараторя что-то на своём, якутском, среди неразборчивой белиберды которого постоянно проскакивал русский мат и всякий обывательский жаргон.
Мы с парнями бесцельно шатались по чистым малолюдным улочкам, небольшим рощицам и аллеям хиленьких берёз и лиственниц; по серым дворам, пролегающим между стоящих на сваях панельных девятиэтажек. Центр города был железобетонный, окраины сплошь заставлены двухэтажными деревянными косыми бараками, некоторые из которых, по уверениям хозяйки хостела, до сих пор с удобствами на улице.
В этом маленьком городке, можно сказать, центре алмазодобывающей промышленности России, меня почему-то очень забавляли надписи некоторых объектов, таких как дом культуры «Алмаз», детская площадка «Юный геолог», и, моё любимое – пивбар «Геофизик». В остальном же, город ничем особо не выделялся среди тысяч подобных городков России, и быстро наскучил. Наскучили мне и парни из Ростова, с которыми я, как ни пытался, так и не смог найти общий язык. Они всегда держались обособленно, разговаривали только между собой и вообще были на своей волне – вели речи на темы, мне непонятные, и я очень скоро стал чувствовать себя лишним.
Я быстро распрощался с ними, и прошёлся по городу ещё немного. Зашёл перекусить в небольшую хорошую закусочную, где на выбор подавались отличные бургеры по-якутски из молодой жеребятины, зайчатины и оленины. Посетил музей кимберлитов с огромной коллекцией пород и минералов, которые добыли преимущественно здесь, в пределах региона. Рассмотрел кривые, наполовину съеденные молью чучела местных животных. Уже под сумерками полярного дня прошёлся по дорожкам большого облагороженного городского парка с небольшими фонтанами и бутафорскими северными оленями.
Ночь. Тишину уснувшего хостела сотрясают странные причитания и громкие возгласы, которые доносятся из кухни. Там мается молодой пухлый якут с тёмным пушком усиков над губой и в старых больших ретро-очках, которые явно уже стали маловаты на его широком лице. На столе заваренная лапша с кружочками нарезанных сосисок, варёные яйца, пачка майонеза. Увидав меня, якут перестал ходить по кухне, уселся за стол и снова стал жаловаться:
- А-а-а-й, что за напасть! - возмущался он как-бы сам с собой. – Приехать не успел, а телефон уже сломал, симку потерял… Утром на медобследование пошёл, так гастрит нашли, сахар в крови высокий, не дают козлы справку, а-а-ай! Это всё духи меня проклятые сглазили! Всё потому что землю не покормил, а ведь надо было! В прошлом году кормил, всё гладко шло!
- Чего? Как землю кормил?
- От сглаза! Ты не слыхал, что ли? Ты вообще откуда?
- С Воронежа я.
- А я с Якутска. Меня Иван зовут, - протянул мне руку якут.
- Я Дима. Слишком простоватое имя для якута.
- Это я для тебя, для всех русских Иван. Родители меня назвали Уйбан.
С первого раза, как и со второго, я не смог правильно расслышать его имени и попросил повторить ещё несколько раз, пытаясь при этом сохранять серьёзное лицо. Раза с пятого мне удалось, наконец, правильно выговорить его имя.
- Если тебе так сложно, можешь меня ещё Банньа звать.
- Давай лучше просто Иван. Как это понять - кормить землю?
- Ну, чтобы неприятностей никаких не было, такой обряд совершаем. Меня мама научила. Она раньше так делала. Печешь оладьи, маслом их мажешь, в круг на землю выкладываешь и читаешь Алгыз.
- Что это такое?
- Молитва. К нашему богу Баянаю. Знаю, это всё языческие старые верования, но у нас ещё чтут. Охотники когда идут на охоту, то всегда Баянаю молятся, чтобы охота удачно прошла. У вас, наверное, такого уже и нет давно.
- Может, у вас и шаманы есть ещё?
- Я только городских всяких знаю, но таких везде полно. Они всякую порчу, сглаз снимают, травы пить дают. Типа целителей. Настоящих уже не осталось. По крайней мере, я не видел.
- Ты здесь какими судьбами?
- Да я геолог, на практику приехал. В прошлом году нормально всё было, а в этом беда... Завтра опять по больницам пойду, а после на каротаж меня должны будут отправить, если повезёт. Ты ведь тоже студент? Я слышал о вас. Скоро едете?
- Да, завтра нас уже заберут.
- Эх, как мы поздно с тобой познакомились! Только я нашёл с кем поговорить, и вот опять я один. Твои-то товарищи какие-то совсем неразговорчивые.
3
500 километров на вахтовке по неровной щебёнчатой дороге тайги - тот ещё блевательный аттракцион. За 10 часов пути всё тело превращается в отбивную. Ни лежать, ни сидеть нормально невозможно. Хорошо хоть потолки высокие, а то отбил бы голову, потому что подлетал на ухабах иногда на добрые полметра. Внутренние органы ещё долгое время чувствовали себя неважно. Водитель не жалел никого и гнал слишком быстро для такой дороги.
В глазах рябит от дикого обилия древесной растительности за окном, что стоит сплошной стеной. В основном, это хилые лиственницы, редкие кривые ели и полусухие тонкие берёзы. Там, где лес изредка прерывается, можно наблюдать милые березовые полянки, небольшие выступы обнажённых скальных глыб и узкие долины рек, которые контрастно разрезают однородное зелёное покрывало тайги. В таких местах пейзажи просто сказочные. В остальном же - скука.
Каждые 10 километров у дороги то с одной, то с другой стороны стоят небольшие могильные памятники с пожухлыми букетами искусственных цветов. Там, где в одном месте таких памятников скапливается больше трёх, ставят надёжную защиту от всех бед - большой крест с надписью "Спаси и сохрани".
Первой нашей остановкой стал мост рядом с дамбой Вилюйской гидроэлектростанции. Впечатляющее, огромное сооружение. С высоты нескольких десятков метров с дамбы сбрасывают бурный, стремительный поток воды, который внизу разбивается о волнорезы. В мощном фонтане водопадных брызг играли лучи солнца, разлагаясь на спектр, и у подножия дамбы в солнечную погоду всегда стоит радуга. Вспененная здесь река Вилюй продолжает своё течение дальше и уносит свои воды вглубь тайги. Из-за белой пены мне сначала казалось, что с реки ещё не сошёл лёд.
Дальше по пути нам встречались ещё пару больших рек. Возле каждой из них водитель останавливался минут на двадцать, раздевался на берегу до трусов и кричал нам:
- А вы чего, со мной купаться не идёте?
Вода в реках ледяная. Надолго меня не хватает. Раз прыгнул – и на берег. Летом в придорожной зоне тайга очень даже обитаема. У берегов рек часто можно встретить рыбаков и отдыхающих.
4
Следующий транзитный посёлок, куда мы приехали к вечеру, назывался Айхал. Назван он, как и Мирный, в честь одноимённой трубки, открытой здесь. С якутского «айхал» переводится как «слава».
На въезде Айхал имеет очень оригинальный приветственный постамент: огромную кисть руки, которая зажала между большим и указательный пальцем гранёный бриллиант.
Мы въехали в сплошную промзону с длинными производственными ангарами и цехами.
Среди этих сараев и деревянных двухэтажных бараков расположилось геологическое общежитие - трёхэтажная бетонная коробка. Не смотря на поздний вечер, на улице всё ещё стояла жуткая жара. Солнце не пряталось за горизонт даже к 11 вечера, и светило всё так же ярко, как на закате уходящего дня.
Когда мы обустроились, ко мне и Ростовским студентам зашёл познакомиться местный геолог по имени Никита.
Всё, кроме лёгкого косоглазия, напоминало мне в нём образ русского былинного богатыря: высок, широк в плечах, русоволос, с аккуратной, не сильно длинной бородой, добрым, широким лицом и приятным громким голосом с хорошей дикцией.
Долго церемониться Никита не стал, и буквально с порога затянул большую автобиографичную тираду о своей жизни, молодости, студенчестве и учёбе в старооскольском геологоразведочном техникуме. Когда я сказал ему, что и сам родом примерно из тех же мест, то мгновенно стал в его глазах более уважаемым человеком с новым почётным званием «земляк».
Наш с ним разговор затянулся на многие часы. Моим ростовским соседям это быстро наскучило, и они как-то незаметно перекочевали в соседнюю комнату, куда поселили их остальных товарищей. Мне же слушать Никиту было интересно. Как-то незаметно его рассказы перетекли в русло альтернативной истории и теории заговоров, одни из которых своей нелепостью у меня вызывали только усмешку, другие заставляли задуматься. Сам того не осознавая, я задавал какие-то каверзные вопросы, которые ломали некоторые особенно абсурдные теории Никиты, и он начинал составлять новые предположения на обломках уже неправдоподобных для него знаний. Поговорили о литературе и любимых авторах, после чего настала моя очередь проникнуться уважением к этому человеку.
Уже под утро он, переполненный каким-то внезапным притоком альтруистических чувств, вскочил с места, сказал мне подождать его немного и на несколько минут убежал в свою комнату.
Через несколько минут он вернулся с большим белым мешком, перекинутым за плечи, грохнул его на пол и снова держал речь:
- Я тебе такую сейчас сказочку расскажу! Хочешь верь, хочешь нет. Это всё сугубо наши с мужиками догадки, да предположения. Что-то сверху слышали, что-то видели сами.
Работаем мы, значит, на одну такую крупную компанию, которая все алмазы в России добывает. И был у этой компании самый шикарный козырь в рукаве – алмазная трубка Мир, с которой добывалась треть всех алмазов этой компании. На карьер этот большие надежды возлагались, да ставки делались. И вот, в прошлом году в эту трубку смывает восемь горняков и восстановлению она больше не подлежит. Нет, в теории подлежит, конечно, сейчас что-то пытаются с этим сделать, но на столько это затратно, что мало кто во всё это верит. Все остальные трубки Якутии - они либо уже отработаны, по крайней мере, на поверхности, либо по запасам бедны. Всё плохо, казалось бы, да не совсем. «Не совсем» - не для нас, конечно же, а для компании. Есть у неё ещё кое-что такое, прибыльное, а именно - такая небольшая страна в центральной Африке, под названием Ангола. В ней тоже есть много алмазных трубок, да не таких как у нас, а очень даже перспективных, не разработанных. И вот компания покупает там лицензию и думает: а зачем нам что-то делать в выдоенной Якутии, платить здешним геологам по полторы-две тысячи долларов в месяц, если в Анголе есть так много не отработанной руды, да ещё и местные геологи с горняками согласны там работать за зарплату в десять раз меньшую? Понимаешь, к чему я клоню? Компания потихоньку на разработку российских алмазных трубок начинает ложить ***. По крайней мере, на такие маленькие и уже почти отработанные, как трубка Айхал в нашем посёлке. Нет, шахты там поработают ещё лет пять, потом уже будет сложнее, и мы уже начинаем что-то неладное чувствовать. Партия тут совсем никакая. Рублём пока не обижают, но с каждым годом у геолога появляется всё больше обязанностей при сохранении старого оклада. Понаехали тут всякие логисты-экономисты и хер пойми кто с Москвы, заставляют обустраивать в тайге лагеря по всем правилам безопасности: с бочками с песком, пожарными стендами, колючей проволокой по периметру от диких животных, и прочей хернёй. Снаряжение для партий больше не покупают, еду на сезон тоже. Всё геолог покупает в поля сам, компания потом должна выплатить. Короче…У тебя с одеждой и с деньгами как?
У меня зашевелились волосы на голове, и я открыл рот, прежде чем придумал, что именно ответить.
- Спокойно, - сразу же сказал Никита, - мы земляков не бросаем.
Тут он понизил голос, чтобы не было слышно из соседней комнаты, и шёпотом продолжил: - Эти, ростовские, пусть там сами кооперируются, а я тебе помогу.
С этими словами он начал доставать из принесённого мешка различные предметы: болотники, зимний бушлат, две пары портянок, москитную сетку, флягу, дождевик, и ещё много всякого по мелочи.
- Вот. Не новое, конечно, но я после полей сразу всё постирал в прошлом году. Оно у меня в сарае лежало, на мешок немного котик ссыкнул, но ты вывесь вещи на балкон, оно всё выветрится. Денег на еду я займу тебе сколько потребуется. Скоро зарплата. А сочтёмся потом. Так что ты не волнуйся, не пропадёшь. Такие вот дела. Мне самому очень горько от того, что приходится так молодняку выкручиваться, но что поделать? Гайки крутят со всех сторон, денег нам всё меньше. Скоро и вовсе карьер здесь закроют, многих геологов уже в другие места перевели, кто-то сам бежать собирается. Геологи видят, что тут никаких перспектив, всем всё равно, всё делается для галочки, поэтому уже никто не старается. Ты сам увидишь, как работа происходит. С алкоголем у тебя как? С сигаретами?
- Не курю, не пью.
- Ну и замечательно! По кабакам здесь ходить не советую. В посёлке живёт пятнадцать разных горских диаспор, у каждой свои магазины, свои кабаки. Друг с другом они не всегда хорошо дружат, чужаков не любят... Да ты знаешь, на улицу лучше вообще без особой нужды не выходи, особенно вечером. Мало ли до чего докопаться могут, они ребята горячие.
Никиту я дослушивал уже с трудом. На некоторое время мной овладела какая-то паника и растерянность, которая на некоторое время выбила из колеи окружающего бытия и заставила уйти глубоко в себя.
- А какие-то инструменты, или посуда там будут? – спросил я невпопад.
Никита только покачал головой:
- Вот этого не могу я тебе сказать, не могу. На складах нынче шаром покати. Крысы чувствуют, что тонет корабль. У нас этой снаряги было… Шесть партий можно было в тайгу снарядить. Почти всё растащили. Но ты тоже сильно по этому поводу не переживай. Я не знаю какой геолог тебе из нашей партии достанется, но они почти все у нас домовитые, снаряги собственной много имеют, не обидят, помогут. Попадаются, конечно, кадры очень ответственные и работящие, но, я надеюсь, ты к таким не попадёшь, и особо сильно напрягать тебя никто не будет.
Будешь как разведчик по лесу ходить: образцы пород отбирать, закопушки делать, шлихи мыть в ручьях, особо не напрягаясь. Сейчас вообще никто здесь особо не напрягается – смысла нет. Всё тут пустое уже, тем более, есть такая инфа, что работаем последний сезон, а осенью партию распустят.
5
Вечером следующего дня я всё же вышел прогуляться по Айхалу, и совершенно случайно провалился в Махачкалу.
Сначала я подумал, что единственными русскими в этом посёлке оказались лишь я с Никитой и четверо ростовчан. Потом я всё же встретил русских, и даже парочку якутов. Остальное население посёлка, казалось, составляют лишь лица кавказской национальности. Всё по-классике: косматые бороды, кривые ноги в обтягивающих спортивных трико, заниженные "Лады". Их женщины стоят за прилавком каждого магазина, и казалось, весь бизнес у них. Ходят они небольшими группами по три-четыре человека, и сверлят незнакомцев тяжёлыми взглядами из-под густых монобровей.
Даже сам посёлок внезапно для меня стал обладать всеми признаками южного города. Центральная его часть с многоэтажками, муниципальными учреждениями и площадями, стояла на возвышении. Резвые горные ручьи в канавах у дороги стремительно бежали вниз, в пойму реки Сохсолох. Особую атмосферу, схожую с картиной южного города, придавали скалистые склоны центральной возвышенности города, глыбы камней и скал в парках, кривые стволы старых лиственниц и елей, и почти сорокоградусная жара под открытым солнцем.
Как выяснилось позже, шумные гуляния горских диаспор и громкие пения муллы из местной мечети сегодня проходили не просто так – народ праздновал священный мусульманский праздник Ураза-байрам.
В общежитии нас ждал прекрасный ужин. Окончив праздновать, энергичные горские женщины, что сидели на вахте этого дома, угостили меня и Ростовских парней остатками еды со своего стола: салатами да пирогами. Цены на продукты здесь были заоблачные, мы были очень рады хотя бы немного сэкономить денег на еде, поэтому неустанно благодарили вахтёрш за угощения.
- Да что же вы, перестаньте! – смеялись вахтёрши. – Все мы люди, жалко вас, студентов! Вон худые какие, будете всё лето там, в тайге, на одной тушёнке жить. Так что угощайтесь, пока возможность есть.
6
Первый рабочий день в конторе Амакинской партии посёлка Айхал порадовал – нам всё же выдали полевую форму, берцы и болотники для тайги. Зимнюю одежду не дали – объяснили тем, что мы зимой в полях работать не будем.
На первых порах нас курировал весёлый пухлый мужичок невысокого роста с большими усами, по имени Николай Крайтер. Он постоянно балагурил, подшучивал над нами, шутливо и кокетливо строил глазки тёткам со склада, и в целом испускал лучи добра, хотя и было видно, что он не так уж прост, каким мог бы показаться на первый взгляд.
Шутил он часто, но в любой момент мог взять себя в руки, стать максимально серьёзным и сосредоточенным. В таком случае его взгляд становился, как говорится, откровеннее, чем сталь клинка. Узнавая его ближе, почему-то несомненно начинаешь убеждаться в том, что этот мужик повидал на своём веку немало всякого дерьма.
Вот он заходит в кабинет, где мы сидим, и держит в руках список геологов партии и закреплённых к ним студентов. Озвучивает сперва фамилию студента, затем фамилию его геолога. Останавливается на мне:
- Кто Шпилёв? Ты? Мда, - хохотнул он в усы. - Скажем так, тебе на геолога повезло больше всех. Будешь ходить с Анненковым. Мужик он хороший, но, кхм… скажем так, специфический. Путей лёгких не ищет. Будет гора, и будет возможность её обойти – он ей не воспользуется. Но если первые пару недель выдержишь, значит, и дальше нормально будет.
- А если не выдержу?
- Ну, ты это самое, главное – не думай об этом. Всё нормально будет, все парни выдерживали. Почти. Так, пошли, знакомить вас с вашими геологами буду.
Мы прошли на задний двор конторы к длинным рядам железных контейнеров. Из открытых контейнеров было вывалено всё барахло и лагерное снаряжение, в котором копошились мужики. Я немного вышел вперёд. Меня догнал Крайтер, взял под руку и в полголоса сказал:
- Дима, ты это самое, не бугурти там особо до него. У него в прошлом сезоне случилось одно неприятное, кхм...происшествие. В общем, он немного выбился из колеи, а так, мужик хороший.
О происшествии я спросить не успел. Мы подошли к открытым контейнерам и Николай познакомил ростовских студентов с их старшими, затем поманил меня рукой за собой. Мы прошли немного дальше, к отдельному контейнеру, в дальнем конце которого кто-то копошился.
- Володя, ты здесь? - крикнул Николай во мрак стального короба.
- Да! - через пару секунд донёсся гулкий ответ.
- Я тебе тут студента привёл! Выйди, познакомься.
- Щас!
- Ну всё, - обратился ко мне Николай, - знакомьтесь, а я пошёл.
Через минуту из контейнера выпрыгнул высокий, худощавый мужчина лет сорока пяти, в болотном камуфляже и с дурацкой большой панамой на голове. От яркого света он немого щурился, оголяя при этом редкий частокол вставных серебряных коронок.
- Здравствуйте. Дима, - протянул я ему руку.
- Крещёный? - протянул он мне свою пятерню в ответ.
- Да... - немного растерялся я от такого внезапного вопроса. - А это имеет какое-то значение?
- Ещё какое! Людей-то ведь не просто так крестят. Так, говори мне сразу: болячки хронические, врождённые дефекты и прочие проблемы со здоровьем имеешь?
- Нет, серьёзного ничего не имею.
- Не врёшь мне? Гляди, если в полях чего откроется серьёзного, тебе самому же хуже будет.
- В прошлом сезоне ничего не открылось. Этот тоже, думаю, переживу.
- Хорошо. Это я у тебя не просто так спрашиваю. Мне везёт на студентов дефектных. В прошлом году прямо напасть. У одного грыжа паховая вывалилась, в больницу увезли. Второй как-то умудрился от медкомиссии свой порок сердца скрыть. С виду парень здоровый, крепкий. Мы с ним в маршрут пошли, он от перенагрузки свалился по пути и умер. На меня убийство повесили. Год по судам таскали, и до сих пор проблем не оберусь. Поди ещё, свою невиновность докажи.
Ладно, сейчас введу тебя в курс дела. Задача предстоит нам героическая. Маршруты наши будут пролегать вдоль дороги от месторождения к городу Удачному. Там дорога постоянно тяжёлыми автопоездами разбивается, и её нужно часто обновлять. Мы будем искать на близлежащей территории новые стройматериалы для ремонта дорожного полотна. Будем высматривать выходящие на поверхность коренные породы, а заодно, когда будут попадаться водоёмы, мыть шлихи с разведочными целями. У тебя там курсовая по практике, да? Диплом? Ну, не волнуйся, каменный материал для изучения отберём, всё опишем, будет с чего писать. Работаем следующим образом: шесть дней ходим в маршруты, на седьмой отдыхаем. На костре еду готовить умеешь?
- Доводилось, - отвечал я со всё большим напряжением. От такого количества каких-то странных и бесцеремонных вопросов я начинал кипеть и раздражаться.
- Это хорошо. Готовить будешь, в основном, только ты, а я буду принимать в этом активное участие. В выходные дни готовлю я. Условия проживания у нас не самые лучшие будут. Сам понимаешь, дорога, пыль, и всё вытекающее. И ещё... Знаешь, у каждого человека есть своя специфика, и у геологов есть свои правила. У меня они немного нестандартные. Первое, что прошу тебя соблюдать: в тайге не материться!
- Это ещё почему?
- Почему? – педантично скандировал слова Анненков голосом строгого прапорщика, тембр которого уже мне не нравился. - Объясняю. У каждого крещёного человека имеется за собой ангел-хранитель. А сквернословие - это молитва сатане. Слыхал о таком выражении? Так вот, когда ты материшься, ты отдаляешь от себя своего святого духа, ангел-хранитель уходит. А без него тебя и медведь не боится, и любая самая мелкая хвороба так пристанет, что мама не горюй.
"Это ****ец" – подумалось мне.
- Второе, - продолжал Анненков . - Многие геологи позволяют себе пить в полях. Я же сам не пью и своим подчиненным делать это категорически запрещаю! Алкоголь - это вестник всех бед и зла, это - грешно!
"Полный ****ец" – снова пролетело в моей голове.
- Господи, Володя, ты хоть креститься его не заставляй! - крикнул из соседнего балка геолог. - Ох, пацан, как же я тебе не завидую! Как же тебе "повезло" с Володькой в полях оказаться.
Володька только молча злобно зыркнул на своего коллегу и продолжил:
- Ты куришь?
- Нет.
- Правильно. И не надо в тайге курить. Пьёшь вообще?
- Нет, мне не стоит.
- Это почему?
- Желудок слабый, алкоголь плохо усваивает.
- Как слабый? Почему ничего не сказал?!
- Да спокойно! Мы в полях пить не будем, ничего не случится.
- Всё равно, купи таблетки...
- Всё у меня есть.
- Хорошо. Насчёт субординации. Можешь звать меня на "ты", просто по имени, это неважно. Главное - не наглей, не забывай, что старший тут я. И это... - Анненков понизил голос. - Я знаю, про меня тут много чего рассказывают. Ты их не слушай. Обычный я мужик, студентов сильно не гоняю. Просто выполняй простые правила, и мы поладим. Всё, ты мне пока не нужен, но если что - будь рядом. Оставь мне свой номер, я тебе позвоню.
Анненков вернулся рыться в контейнере дальше, а я сел на камень у входа, ужасно напряжённый и злой, и не понимал, что мне делать дальше со всей полученной от него информацией, и как поступать. Одно я понял точно: этот сумасшедший мне уже жутко не нравится.
7
Каждый рабочий день в конторе айхальской геологической партии был очень тяжёл и сложен. Вся сложность его заключалась в удержании равновесия на ужасно неудобных офисных креслах, которые так и норовили разъехаться в стороны во время сна. Первые два дня лепили конверты для хранения шлихов. Когда их количество перевалило за тысячу, вошёл Крайтер и сказал:
- Ну и нахуя вы их столько налепили? У нас ещё с прошлого сезона полно осталось.
- Так нам начальник сказал извести на них весь этот здоровый рулон бумаги.
- А вы что, такого армейского правила не знаете? Не важно, чем солдата занять, главное его заебать.
С этого момента производство конвертов прекратилось. Иногда к нам заглядывал начальник и проверял чем мы заняты. В эту секунду мы срочно пытались создать имитацию бурной деятельности - что угодно, лишь бы пустить пыль в глаза.
- Работаете? – спрашивал начальник. Мы кивали ему в ответ, он кивал в ответ нам.
Потом мы даже симулировать перестали. Кто начинал слушать музыку, кто просто болтал, а когда заходил начальник, придумывали всякие отмазки вроде того, что наши геологи скоро вызовут нас работать. Они вызывали. В среднем, раз в день на полчаса. С самого утра мне звонил Анненков и говорил, чтобы я был на связи на случай, если в течение дня для меня найдутся какие-то дела. Дела находились следующие: просушка на солнце целлофановых тентов, спальных мешков и мешков для проб; перетаскивание всяких вещей из одного контейнера в другой. Один раз мы съездили на закупку продуктов на рынок. В последние дни дел совсем не находилось, поэтому весь рабочий день все сидели в большом кабинете конторы и пытались спать, отчаянно балансируя на скрипучих стульях.
8
Ночью я сидел на кухне общежития, читал книгу при ярком освещении ламп дневного света. Со мной был ростовский геолог, который резал и сушил в духовках буханки хлеба для полей.
- А вы знаете, почему я пьяный, товарищи студенты? - спросил у нас ввалившийся на кухню незнакомый якут и разбил трясущимися руками об угол железного стола горлышко запечатанной бутылки пива. - Да потому что на севере не пить нельзя, ребята! Это жизненно важно. Это первая необходимость. Запомните - без алкоголя в экспедициях никуда. Тут только пить, пить, и пить, потому что здесь вы всегда одни, и никому до вас дела нет.
Сюрреалистичность ситуации зашкаливала. Мы понятия не имели кто он такой, в то время как он, совершенно уверенный в себе, с потолка начал свой монолог, словно мы с ним уже разговаривали о чём-то таком пять минут назад.
- Почему это? - спросил я.
- Потому что у настоящего геолога никогда не будет нормальной семьи. Великий выбор всей жизни геолога - это иметь семью, либо работать геологом. Ты либо свободен и зарабатываешь денег столько, чтобы унять душевную боль от одиночества хорошим бухлом, либо ты женишься и становиться рабом севера; начинаешь работать для того, чтобы зарплату отсылать семье и детям. А в таком случае ты унимаешь душевную боль одиночества бухлом... - запутавшись в своих суждениях, мужик смолк, смущённо надвинул на глаза густые брови, почувствовав в хмельной голове некий разлад, а затем заключил:
- Короче, это я к тому, что без алкоголя тут никуда, - и немедленно выпил.
- Так что же мешает привезти жену с собой на север? – задал вопрос ростовский студент.
- А какая жена с тобой на север поедет?
- Должна поехать, коли женился не зря.
- А-а-ай, - махнул тот рукой, - зелёный ты ещё. Пусть я сам пока не слишком старый, но ты поживи с моё, тогда поймёшь, каково это - когда жена в Якутске **** тебе мозг без конца, и единственное, что может заткнуть ей рот - это денежная котлета раз в месяц. Я тебе ещё раз говорю - жить с тобой в этой дыре она долго не будет. Ей нужны все удобства этого мира - цивилизация, комфорт, маникюр и хули-вули всякого ещё. А назад дороги у тебя не будет - 150 тысяч в месяц на материке ты нигде не заработаешь, а на меньшее уже никогда не согласишься. Вот поэтому я здесь один - пью и уже начинаю от нервов седеть. Скоро и вы также будете, парни.
Дальше якут продолжил рассказывать о своей жизни, но я его уже не слушал. С его словами я не был в полной мере согласен, но в тот момент они с горечью отложились в моей голове. Я сразу же почувствовал себя в этом посёлке ещё более одиноким, чем до этого.
9
О том, что в геологическом общежитии посёлка Айхал завелись студенты, стало ясно по воцарившемуся на этаже лютому срачу. В душевой воняло сыростью, а на полу плесневели непросыхающие лужи. Туалеты были забиты, затоплен пол вокруг, а сушка полевых сухарей на кухне - это отдельная больная история.
Некоторые геологи в полях пекут из муки всякие оладьи и ландорики. Те же, кому в полях заниматься этим не в досуг, либо просто лень, поручают студентам резать и сушить в духовках общежития многочисленные буханки хлеба. Не удивительно, что на следующее утро после сушки сухарей ростовскими студентами на столе кухни появилась лаконичная записка: "Суки! Уберите крошки!!!"
Возмущенная вахтёрша не заставила себя долго ждать и прочла мне за завтраком длинную мораль о важности соблюдения чистоты в общественных местах при том, что хлеба я не сушил.
Когда я вернулся в комнату и передал соседям пламенный привет от вахтёрши, те схватились за совки и веники, пришли на кухню, за уборку которой уже взялась сама вахтёрша, решив парней простить на первый раз. Она даже не подозревала, что вечером они устроят ей подлянку покруче. На этот раз отличились студенты ухтинские, которые приехали в посёлок совсем недавно. Они оставили в духовке хлеб и ушли куда-то далеко и надолго. Через некоторое время по всему блоку общаги потянулся едкий запах горелых сухарей и лёгкий дымок.
- Кому тут жить надоело?! - басила на весь этаж сама комендантша общаги. Увидев меня в коридоре, она бросилась в атаку:
- Это ты тут хлеб палишь? - верещала она. Пришлось доказывать свою невиновность и помогать ей разыскивать преступников. Преступники на втором этаже зала досуга увлечённо наблюдали за футбольным матчем по телевизору. Виновные были отруганы, но по натуре своей оказались то ли дерзкими рецидивистами, то ли решили просто потроллить разъяренного зверя.
Словом, полчаса спустя я лежал в своей комнате и с ужасом смотрел, как через зазоры двери, ведущей в коридор, начали просачиваться густые клубы белого дыма. Примерно в ту же секунду весь коридор общежития оглушил тонкий писк противопожарной сирены. Я вскочил, открыл дверь и очутился в густом молоке едкого тумана, сквозь который не было видно ничего на расстоянии вытянутой руки. По щекам побежали слёзы, а лёгкие обожгло угарным газом. Я прикрыл нос футболкой и гуськом побежал в сторону кухни. По бокам коридора то и дело открывались двери комнат, из которых доносились недовольные возгласы мужиков. На кухне у открытой духовки стоял виновник торжества и тушил своей футболкой горящие на противне сухари.
Прибежавшая на шум и дым комендантша забилась в истерике, заглушив ультразвуком своего голоса и возмущенный хор мужиков, и сирену пожарной тревоги. Опять я попал под раздачу, но сразу же ретировался. Я закрылся в своей комнате и зарёкся больше не выходить из неё до конца этого злополучного дня. В случае серьёзного пожара, здесь можно выпрыгнуть и через балкон. Благо, падать недалеко.
Ночью я пошёл на кухню поставить чайник. Всё здесь провоняло гарью, а открытое жерло духовки так и чернело своей закопчёной пастью. Вся белая приборная панель электрической печи была ужасно закопчена и приобрела неравномерный буро-оранжевый цвет. На полу под ногами хрустела куча обугленных крошек, которые после пожара так никто и не убрал.
10
Пошла третья неделя моего заплесневевшего пребывания в Айхале. Все приехавшие как со мной, так и позже студенты уже давно поразлетелись на свои участки. За это время я уже успел вдоль и поперёк исходить весь посёлок, полазить по близлежащим лесам, крупным утёсам и плюнуть с обзорной площадки в глубокую бездну отработанной кимберлитовой трубки Айхал.
Поездка пока никак не клеилась. Нас должны были отвезти к участку по дороге на вахтовке, но когда капризные домашние водилы из Мирного узнавали о том, что им вместе с нами придётся пару месяцев безвылазно пожить в тайге, они сразу же начинали упираться рогами, переводиться в другие партии, а то и вовсе увольняться, как и произошло в последний раз, когда вот-вот собравшийся ехать к нам водила написал заявление.
Заниматься было откровенно нечем, но Анненков всегда придумывал что-нибудь эдакое, чем можно было бы меня занять. Он никогда не сидел без дела, без конца мотался вокруг да около, будто ужаленный, делал какие-то лишние суетливые движения, и изредка подкидывал что-то и мне. Я либо загибал молотком края и углы на кусках листового железа, либо нумеровал бирки и привязывал их к мешкам, либо снова перетаскивал какие-то баулы и мешки.
Когда все его лагерные вещи были собраны и утрамбованы в передвижной балок на колёсах, он закупил в магазине 45 буханок хлеба и велел мне их пустить на сухари. Это заняло у меня пару дней, после чего последовали очередные невыносимо долгие выходные в ожидании чего-то.
В начале новой рабочей недели Анненков всё же нашёл для меня более долгосрочное занятие, и отправил ворочать мешки на местный керносклад.
Керносклад находился недалеко от кимберлитовой трубки, на большой территории с ангарами. Весь двор склада был так плотно засыпан рядами керна, что сначала я испытал эстетическое удовольствие от созерцания параллельно лежащих стопок длинных цилиндров чёрного угля, жёлтого и белого песчаника с известняком, красных пластинчатых сланцев.
Ко мне подошёл полный мужичок с редкими волосами и в маленьких круглых фашистских очках. За ухо он заткнул огрызок карандаша, а в руках держал измятую тетрадь, на которую обильно потел из-за пекущего солнца.
- Привет! Ты студент? Мне доложили уже, что ты придёшь. Я Артём, - спохватился он и пожал мне руку. - Откуда сам будешь?
- Из Воронежа.
- О! Да у нас есть почти твой земляк. Вон, Михаил Анатольевич. Это он с виду такой щуплый, дохлый и в очках, а на самом деле местный миллионер. У него две квартиры в Курске, и одна в Удачном. А это - Шакир и Гульташир.
Я поздоровался со всеми. Все эти люди были примерно одного возраста – около пятидесяти. Только Михаил Анатольевич по виду был старше их всех лет на десять.
Во дворе по-над забором штабелями стояли ящики, заполненные керном. Их было около тысячи. Мужики выкладывали в ряд эти ящики по номерам, Артём ходил вдоль рядов выложенных ящиков, бегло их осматривал, делал заметки в тетради, а потом кричал:
- Эта скважина всё!
После этих слов мужики подходили к описанным ящикам и переворачивали их прямо там, где они и лежали. Пустые ящики скидывали рядом со здоровым баком – импровизированной печью с трубой и золою внутри. Затем вся процедура повторялась по-новой.
Ящики были с ручками по типу носилок для удобства переноски. Я пристроился в пару к Шакиру и мы начали выкладывать ящики в ряд.
- Мужики! Главное - не напрягаемся! - причитал Артём. - Нам все эти ящики до сентября таскать. Пару штук отнесли - перекур. А то такими темпами мы их за две недели перетаскаем и опишем.
- Артём, - начал Шакир, который тащил носилки с керном за передние ручки, - нам хоть заплатят за это?
- За таскание? Нет... Точно нет.
Шакир психанул, дёрнул плечами и упустил из рук ящик, который с грохотом шлёпнулся на землю и чуть не оторвал мне руки.
- Так а нахуя мы эти ящики сраные таскаем? У меня опять грыжа вылезет!
- Шакир, во-первых, не калечь студента, ему с нами ещё неделю работать. Во-вторых, керн же нам надо как-то описать? Ящики ты таскать не обязан, а отчёт будь добр, предоставь. Гульташир! - переключил своё внимание Артём на другого. - Ну чего ты их перекладываешь, эти ящики, с места на место? Здесь главное - без лишних телодвижений! Чего спину срывать зря? Ящик падает - не складывайте вы обратно этот керн, всё равно тут одно и то же. Ящиком больше, ящиком меньше - погоды не сделает. Всё равно на земле всё будет.
Я быстро возненавидел весь этот керн, лежащий на земле. Хождение по нему с носилками в руках напоминало пляску больного Паркинсоном, и я несколько раз чуть не свернул себе ноги на этих крупных цилиндрах, пока таскал тяжёлые носилки.
- Ты геолог-поисковик по специальности? - обратился ко мне снова Артём.
- Нет, я геофизик.
- А чего ты не в геофизической партии?
- Хотел бы я и сам это знать.
- Тут из геофизики разве что каротаж скважин остался. Ничего больше нет. Ну ладно, не буду забивать тогда тебе голову этой геологией.
- Да нет, мне интересно. Я так понимаю, тут в ящиках только осадочные породы?
- Нет. Скважины бурят до базальтов, мы до них ещё не дошли. Осадочные породы никому не нужны, мы их сразу выкидываем, а базальты после описания надо в ангар сложить, вдруг в них чего ценного завалялось. Но вообще нихрена тут ничего не осталось. Что бури, что не бури – всё пустое. Вокруг всё перерыто очень плотно, бесполезно что-то искать. Нет, последний раз нашли лет пять назад дайку кимберлитовую, мелкую, но в ней алмазов почти нет. Отрабатывать такую дороже выйдет. Поэтому всё, праздник кончился. Партию распускают, в октябре нас всех сократят, бурить больше ничего не будут. Раньше ящиков этих тысячи описывали, а сейчас вот - весь план на лето, так что не напрягаемся, что-то ищем для виду, эмитируем какую-то деятельность. Ты вообще как? Готов к полям?
- Давно уж готов.
- Ну и отлично! Знаешь такой анекдот? Приезжает внук-геолог в отпуск к бабушке в деревню, а бабка и спрашивает: "Так расскажи мне, внучёк, кем же ты работаешь?". "Геологом" - отвечает внук. "Понятно, - говорит бабка, - ещё на одного бича в стране больше", - закончил Артём и громко захохотал.
- А вы ящики сжигаете, что ли? - спросил я.
- Ага. Они одноразовые.
- Почему нельзя в них новый керн складывать?
- Чтобы от него заражения не было.
Я сразу вспомнил рассказы Никиты о старых советских скотомогильниках где-то на севере Якутии, поэтому спросил:
- Сибирской язвой?
От моего вопроса мужики хохотали хором.
- Минералами-спутниками! - ответил Артём. - В породах могут быть такие минералы, которые говорят о наличии в них алмазов. Если ты в этот ящик положишь снова другой керн, то он может "заразиться" от предыдущего пылью минералов-спутников, и в лаборатории могут принять пустую породу с другой скважины за алмазоносную. Но, как ты видишь, до лаборатории эти ящики с осадочными породами уже не дойдут, - закончил Артём и перевернул очередной ящик на землю.
- Фух, я не могу больше, меня эта жара убивает, - вновь сказал он спустя время, когда до конца рабочего дня оставался ещё час. Вы как хотите, мужики, а мой рабочий день на сегодня окончен. Я пошёл чай пить. Спасибо тебе за работу, Дима. Можешь быть свободен.
11
В следующие дни моих похождений на керносклад я не спешил приходить туда вовремя; знал, что мужики всегда опаздывают минимум на полчаса. Затем они идут в крытое здание кернохранилища и пьют там чай.
К двум часам мы собираемся у керновых ящиков. Каждый отнесёт по паре ящиков и разложит их в литологической последовательности. Затем долгий перекур, рассуждения о былом, о работе и дальнейшей судьбе после грядущего сокращения. После затяжного отдыха можно отнести ещё пару ящиков. К четырём часам, когда 20-30 ящиков одной-двух скважин выложены в ряд, Артём устало потирает свой взмокший от тяжёлой работы лоб и объявляет об окончании трудового дня. Все встают и расходятся: кто сразу домой, кто ещё посидит в гараже и погоняет чаи.
В пристройке гаража есть небольшое офисное двухэтажное здание, на втором этаже которого находится шлифовальная мастерская для пород. От безделья местный шлифовальщик Толик вместо шлифовки кимберлитового керна решил выпиливать из него различные поделки: шкатулки, примитивные статуэтки, просто красивые керновые срезы. Он провёл для меня небольшую экскурсию.
- Начальник говорит: работай! А как я работать буду, если лицензии нет? Мы раньше анализ керна местного прямо здесь делали, в лаборатории этой, а теперь нельзя. Возим на экспертизу в Мирный. Материала нового для работ брать нельзя, а делать хоть для виду что-то надо. Вот и сижу, пилю шкатулки из того что осталось. Начальнику понравилось, он говорит: продолжай. Но опять же, всё упирается в материал. Вот, такую шкатулку сейчас пилю.
Он показал мне глянцевую шкатулку из красного слоистого камня. Внутрь шкатулки он вклеил зеркало, а на пирамидальной крышке закрепил плоскую плитку-ручку, размером и формой с квадратик плитки шоколада. На столе у него стояло несколько кимберлитовых факелов.
- На этой подставке что-нибудь бы написать, да аппаратуры нужной нет - не поделочная же мастерская, все станки для полировки и резки камня промышленные, грубые. Вот ещё, - он достал из ящика стола каменную книгу, размером с сигаретную пачку. Тонкий корешок книги из тёмных минералов склеен внутри белым минералом блок-страниц. - На корешке тоже можно что-то написать, а не могу! Вот и получаются какие-то полуфабрикаты.
Часть 2
1
Бессмысленный месяц жизни в Айхале подходил к концу. Хотелось уже как можно скорее попасть в тайгу, хотя я даже не подозревал, что меня там ждёт.
Приехавшего намедни водителя из Мирного звали Серёга. Не смотря на свой уже вполне зрелый возраст, так он и представился всем – просто, понятно. Серёга вообще незатейливый был мужичок, покладистый. Что скажут – делает, сильно много не жалуется, синдромом капризного водилы не страдает. С виду щупленький, неказистый, с небольшим брюшком и гнилыми пеньками зубов. При нём спальный мешок, рюкзак с портками, ящик с консервами, да колёсная вахтовка-манипулятор со слесарной кабинкой и небольшим жилым отделением-купе на четыре души.
Анненков, не без нашей помощи, с самого утра под завязку набивал отделы манипулятора своим барахлом. Когда миновал обед, мы подцепили к вездеходу балок и двинулись в путь.
Спустя 160 километров пути мы в Удачном - городе, немногим больше Айхала.
По уже уяснённым порядкам, многие города в этой части Якутии располагаются под боком кимберлитовых трубок и имеют одинаковые с этими трубками названия. Рядом с этим городом, помимо трубки Удачной, ведётся разработка ещё одной трубки – Зарница.
"В Багдаде снова засуха", - сказал бы, глядя на Удачный, один мой знакомый водитель. Окрестности города, лишённые асфальта, вымощены известняковой щебёнкой. Колёса тяжёлых грузовиков, что возят руду от карьеров к местному ГОКу, разгоняют жёлтую дорожную пыль, которая кружит здесь вихрями, аки песчаная буря в пустыне Гоби. Жёлтый туман оседает на мёртвые лиственницы у обочины равномерным слоем, так что все деревья здесь сродни покорёженным стволам рыжего чернобыльского леса.
Маленький посёлок вахтовиков под названием Муна находился в 170 километрах севернее города Удачного, за полярным кругом. Возвели его всего пару лет назад, в 2016-м, рядом с открытыми неподалёку верхнемунскими коренными месторождениями. Строить горно-обогатительный комбинат возле верхнемунского месторождения экономически невыгодно – месторождение маленькое. По прогнозам, его разработка займёт чуть больше десяти лет, поэтому руду с этого месторождения автопоездами возят на ГОК города Удачного.
Окрестности дороги от Муны до Удачного нам и нужно прошерстить в поисках морских карбонатных отложений, а именно – доломитизированного известняка: самого крепкого и износоустойчивого для дорожного покрытия. Если лабораторные анализы образцов, отобранных нами на тех или иных обнажениях, покажут высокую степень доломитизации известняка, то тогда на месте таких обнажений начнут разрабатывать карьер, из которого можно будет брать материал для строительства дороги.
Сразу за Удачным, дальше на север, начиналась запретная территория с алмазоносными рудниками, вход на которую без специального пропуска был воспрещён. Наша вахтовка остановилась у ГОКа Удачного, где Вова должен был получить пропуск. В моём распоряжении было пару часов. Я поймал такси и отправился бороздить просторы разноцветных бетонных коробок городка.
Небольшие кусты вдоль дороги вместо древесных аллей, строгая геометрия планировки города и чистота. Большое расстояние между домами придавало ему какую-то опустошённость, недостроенность.
Меня высадили у ближайшего крупного универмага – похоже, единственного в этом городе. Там я закупился всякими мелочами для полей и едой. Поспрашивал у местных дорогу и дошёл до книжного – купить чего-то нового, потому что большинство привезённого с собой я уже успел прочесть пока отлёживался в Айхале.
- Парень! Вызови мне такси! - крикнул стоящий у крыльца жилого дома очень тучный усатый мужик с палкой. - Дом двадцать первый, четвёртый подъезд.
- А улица какая?
- Какая улица? В этом городе нет улиц!
Сам бы я вряд ли заметил, что повсюду на углах домов кроме табличек с номерами никаких опознавательных знаков больше и нет. Это было странно, но город действительно не имел названий улиц.
Я быстро вернулся. Мы миновали крохотную реку Талдын, воды которой, по словам Серёги, весной превращаются в огромный ревущий поток, сметающий всё на своём пути, и выехали на широкую мунскую дорогу, которая уже через десяток километров стала узкой, и на ней с трудом разъезжались два встречных грузовика, особенно если этими грузовиками были 120-тонные БелАЗы.
Спустя ещё полсотни километров мы достигли конечного пункта нашей долгой поездки, но стать на нём так и не смогли – практически на протяжении всей дороги её борта были очень крутыми и возвышались на 2-3 метра от земли. Съехать с такой насыпи вахтовке с огромным прицепом невозможно.
Подходящее место нашлось лишь на четыре километра дальше, на большом нагребном дорожном кармане, который раньше служил стоянкой для техники, ремонтирующей дорогу.
Кругом пыль и грязь, да жёлтые пожухлые лиственницы у обочины. Поблизости ни ручейка, ни тени. Каждый грузовик поднимает всё новые столбы жёлтого песка, который слой за слоем оседает на нашей машине, на наших вещах, в наших лёгких.
- Ну вот, здесь и будем жить! – как-то слишком жизнерадостно сказал Вова.
"Заберите меня обратно, в Айхал", - скорбно подумал я.
Отцепили балок. Анненков залез в него и вытащил несколько больших канистр для воды. Поехали искать ручей, который нашёлся в паре километров от нашей стоянки.
Путь к ручейку лежал через болото. Пока мы тащили эти несколько пятидесятилитровых канистр к вахтовке, я успел несколько раз по колено утопнуть в чавкающей жиже, упасть в неё и стать обглоданным комарами до мясных синяков. Не комарами едиными полны местные водоёмы. Огромные слепни тоже заставляли страдать. После мы залезли в трубу под дорогой, где протекал ручей, разделись и обмылись там от пота и тушек размазанных комаров. "Ах, эта романтика! - подумал я. - Жизнь в раю на ближайшие три месяца".
С собой в поля Вова взял своего пса-маламута Ярда, который, казалось, мог бы загрызть и медведя в честной схватке. Высотой он был мне по пояс, да и весил, наверное, как я сам. В Айхале, когда Вова вёл его на толстой цепи, чтобы посадить в балок, было непонятно, кто кого ведёт. Если бы этот пёс захотел, он бы мог кинуться куда угодно, и хозяин ему вряд ли смог бы помешать.
- Не бойся, он добрый, на людей не кидается. Только других собак не любит ужасно. В прошлом году на Муне несколько штук перегрыз, в том числе и любимую лайку местного геолога. Все начали его бояться, так мне Ярдика пришлось в тайгу метров на сто уводить и там привязывать, чтобы людям было спокойнее.
Ярд и вправду оказался собакой добродушной, был не против поглаживаний и игр, в которые с ним играть было опасно для здоровья. Он мог и придавить, и игриво куснуть руку до крови. Морда у него была широкая и драная от боёв с другими собаками.
По дороге к Удачному Вова много рассказывал Серёге о своём псе, который в позапрошлом сезоне выделился тем, что в маршруте по тайге вынюхал медвежью лежанку, под которой был запрятан сочный кусок оленины. Ярдик вырыл его и стал жадно есть. Вова хотел было отпихнуть собаку, но быстро подмочил портки, когда в нескольких метрах от себя увидел выходящего из кустов хозяина заначки.
Медведь, ошалев от такой наглости, немного опешил и не знал как поступить. Вова сразу вскинул со спины ружьё, взвёл курок и прицелился. Грозные шиканья и приказы не помогли ему отогнать ещё молодого и глупого Ярдика от такого соблазнительного угощения. Между геологом с собакой и медведем возникла неловкая, напряженная пауза. Вова обильно потел и плясал пальцем по курку, пока медведь сам не принял наиболее мудрого в этой ситуации решения – развернулся и ушёл.
Ужин в этот вечер Вова приготовил сам, а мне велел отдыхать. Пока я писал у балка дневник, он сварил лапшу с тушёнкой и фасолью, и пригласил меня к столу. Перед тем как сесть, он склонил голову над столом, сомкнул руки в замок на паху и начал что-то бессвязно бубнить. Я хотел переспросить что он там говорит, но потом прислушался и понял, что он читает «Отче наш», быстро и неразборчиво, как скороговорку. Затем он сел, пожелал мне приятного аппетита и начал есть. После ужина он снова встал над столом и начал бубнить другую молитву. Я сидел и отчаянно пытался сохранить серьёзное выражение лица, не зная, как вести себя в этом случае. Потом я просто встал и начал мыть посуду.
- Ты не подумай, что я умом тронулся, - сказал он после того, как закончил. - Я человек крещёный, православный, поэтому должен чтить своего бога.
- Да дело твоё, мне-то что...
- Человек по натуре своей слаб, - продолжал он. - Всё, что с нами происходит в этой жизни - всё по Его воле. Бога не уважишь - может быть беда. Поэтому я обязан периодически выходить с ним на связь.
- На связь?
- Ну, это я так, образно. Ментальная связь, так скажем, должна поддерживаться регулярно. Всё, теперь давай спать. Завтра весь день обустраиваем лагерь. А послезавтра воскресение, будем отдыхать. В воскресенье я принципиально не работаю. Поэтому так и будет все поля у нас – шесть дней работа, седьмой – выходной. Знаешь, почему так?
- Я догадываюсь. Потому что бог шесть дней создавал землю, а на седьмой отдыхал?
- Именно! Знаешь. Молодец. Я в воскресение священное писание до обеда читаю. Хочешь со мной?
- Нет, спасибо, воздержусь.
- Ну, дело твоё. Я никого не заставляю. Если хочешь – спи в этот день до скольки угодно.
2
Пока я спал утром, Вова пошарился по ближайшим кустам и нашёл там болото. Когда-то в том месте, видимо, была река, которая со временем заилилась, и её стало почти не видно за высокой травой.
Вова вернулся с разведки, разбудил меня и сразу же потащил копать в слабом течении этого ручья колодец такой глубины, чтобы из него можно было черпать воду ведром. Копать яму в болоте – то ещё идиотское занятие. Мы месили лопатами эту глину и ил два часа, а потом, все грязные с ног до головы, пошли завтракать.
- Тебя причащали в детстве? - снова за завтраком завёл свою шарманку Вова.
- Понятия не имею.
- А надо бы знать.
- Да мне вообще плевать.
Вова замолчал на минуту, переваривая услышанное, затем продолжил:
- А ты у нас неверующий, значит?
- Нет.
- Я в твоём возрасте тоже не то, чтобы не верил, но равнодушно к религии относился. Только к 37 годам этим заинтересовался, когда понял, что что-то идёт в моей жизни не так, тем более после прошлогоднего случая.
- И как, помогло?
- Конечно. Просто понимаешь, когда тебя месяцами в СИЗО мурыжат, каждый день всякие эти перекрёстные допросы у следователей, когда они убийство на меня повесить хотят, поневоле задумываешься, уж не знак ли? Я к Богу обратился, на него одного уповал, и он меня вытащил из этого ужаса.
- А как же доказательства? Вскрытие трупа? Экспертиза же должна показать, насильственной он смертью умер, или нет?
- Никто не смотрел на эти доказательства. В России нет презумпции невиновности, это всё бред. Труп есть. Свидетелей нет. Значит, убил. Им главное дело сшить, план по раскрываемости выполнить, а доказательства и прочее - это дело десятое.
Вова вздохнул, смахнул крошки со стола и снова продолжил:
- У него ещё на медобследовании перед отъездом давление скакнуло под 170. Я уж хотел не брать его никуда, но в последний момент думать об этом было уже поздно. Врачи говорили, что его можно было бы откачать, если бы скорая вовремя приехала. Да где же ей взяться в тайге?
Я молчал. В тот момент к Анненкову я питал не самые дружественные чувства. Та работа, которой мы занимались всё утро, казалась мне бессмысленной – проще ездить за водой к роднику. Мне не нравился его строгий педантизм и молчаливая угрюмость со сверлящим, будто вечно осуждающим взглядом. Меня начинали раздражать его религиозные толки и наставления, поэтому я не мог, да и не хотел сочувствовать свалившимся на него бедам. Тем более, что все их причины он сваливал на происки каких-то высших сил, что я считал нелепостью.
После завтрака Вова внезапно объявил, что не желает больше стоять возле пыльной дороги, поэтому мы подрываемся и углубляемся в лес на двести метров. Сперва я поддержал его решение – оно казалось мне разумным, но быстро пожалел об этом, и предпочёл бы скорее нюхать дорожную пыль на обочине дороги, чем разворачивать масштабную операцию по построению лагеря, которую задумал товарищ начальник.
Одни только его шмотки мы таскали полдня, в ужасную жару, в толстой робе. Я, конечно, совсем не профи в обустройстве лагеря, но, на мой скромный взгляд, его установка проходила ужасно медленно и как-то через задницу. Вместо того чтобы сразу поставить палатку, мы сначала копали яму для костра, для мусора, потом рубили и городили жерди для котелков и умывальника. Потом ему захотелось попить чайку – мы пошли к ручью и случайно нашли несколько крупных запруд с чистой, проточной питьевой водой. Наши чёртовы колодцы, которые мы ковыряли всё утро, оказались не нужны. Когда я разводил костёр и кипятил чай, Вова сушил хлеб, копал погреб под еду, пилил дрова.
Когда начало смеркаться, Вова решил, что пришло время ставить палатку. Мы настрогали несколько жердей для постройки каркаса под брезент. К сумеркам тайга гудела от комара. За очередной кружечкой чая Анненков пришёл к выводу, что сегодня поставить палатку мы не успеем, поэтому опять отправляемся спать в балок. Я не знаю, что мешало нам поставить в лагере в первую очередь именно палатку, но предъявлять ему не стал, а просто отмалчивался. Молчал и Анненков. Большую часть сегодняшних работ мы выполняли в абсолютной тишине, обмениваясь лишь парочкой самых необходимых фраз.
Серёге живётся хорошо. Весь день он лежал в пассажирском отсеке своей вахтовки и даже не слышал, как мы весь день таскали в тайгу вещи. Или делал вид, что не слышал. Вечером он вышел, зевнул, почесал пузо и увидел нас, выходящих из леса:
- Вы шо, в лес уходите? Там же комары вас съедят!
- Да тут пыльно, дышать нечем возле этой дороги, ещё и жара ужасная! - ответил Вова.
- А мне нормально. Я форточку у себя в кабине открыл, лежу, вроде пыль не тянет. Ну, вы как хотите, а я человек сугубо городской, буду здесь, в удобствах жить, - сказал он и залез обратно в свою кабину.
3
Остальные дни работ по обустройству лагеря были для меня как во сне. Я чувствовал себя Ермаком. Вова обустраивался здесь так основательно и серьёзно, что мне казалось, будто мы первооткрыватели севера, и закладываем в этом месте первое поселение, в котором собираемся жить годами.
Мы постоянно чем-то занимались: пилили, рубили, копали. Анненков не знал усталости и работал на износ. Я тоже сначала изнурял себя в работе и сильно напрягался, потому что думал, что ещё вот-вот, и мы всё поставим, и можно будет передохнуть и расслабиться. Но этого не происходило. Лишь только я заканчивал одно задание, как Анненков придумывал что-то новое, и его фронту работ не было конца. Когда я пытался этот фронт обозначить, спрашивая, какие будут планы на грядущий день, то он отвечал в духе: «Планы разные, работы всегда найдётся много». Это очень деморализовало.
Адская жара душит и истощает. Солнце печёт горячо, воздуха не хватает. Проклятым комарам не страшны никакие климатические капризы. Они прокусывают даже толстый комбинезон, который снять просто нет возможности – имеется большая вероятность быть съеденным заживо. При такой жаре спрей от комаров смывается потом с голой кожи за считанные минуты, поэтому в футболке тоже не поработаешь.
Ужасно плохо. Аппетита никакого. В желудке тяжело от постоянного питья воды.
На третий день нашей великой стройки со мной случилось то, что в таких условиях просто не могло не случиться: меня хватил тепловой удар.
Я проснулся глубокой ночью от бешеного стука сердца, которое рвалось из груди. Дышать было невозможно, и я запаниковал. Форточки балка плотно задраены от комаров, и невыносимая духота давила со всех сторон. Меня начало трясти мелким мандражом, обдавало потом и жаром. Я пытался заснуть, но мне всё время казалось, что я вот-вот сейчас задохнусь. Тело судорожно дёргалось и каждый раз вырывало меня из дремоты, чтобы я снова и снова жадно вдохнул глоток спёртого воздуха. Несколько комаров, которые влетели в балок через неведомые щели, начинали вызывать у меня какое-то чувство, схожее с афганским синдромом. Я думал, что ещё чуть-чуть, и эти мерзкие пискливые твари будут сниться мне в ночных кошмарах.
Утром проснулся совершенно никакой. Всё тело тряслось и гудело от ужасной слабости. Я приложил огромные усилия, чтобы подняться на ноги. Да и спал ли я вообще? В каком-то полусонном бреду я кое-как дополз до кухни, разогрел поесть для себя и этого мудака и сел за стол. Руки тряслись как у похмельного, голова не соображала ничего. Потянулся было к своей тарелке борща, но один его запах казался настолько противным, что окажись хоть одна его ложка у меня во рту, я облевал бы всё вокруг. Я отставил тарелку в сторону, налил себе чай и стал хлебать маленькими глотками.
- Что-то ты совсем без аппетита, - услышал через пару минут я голос Анненкова.
- Плохо мне, - выдавил я.
- Давление? Температура?
- Похоже, я перегрелся вчера. Слабость по всему телу, тошнота.
- Это плохо. Быстро ты как-то захворал, нехорошо это. Следи за своим самочувствием. Если хуже станет – сразу мне говори. Я водителю скажу, и в Айхал тебя отправим. У меня уже в полях были такие два студента. Мы сплав делали по реке с ними. Сам я в лагерь ушёл, уже и поесть разогрел, и чай сделал, а их всё нет. Только хотел идти за ними, смотрю - один другого под руку тащит. В обморок упал, переутомился. Ничего, думаю, с кем не бывает с непривычки. А потом он в маршруте второй раз упал, третий. Ну и зачем мне такой нужен? Связался по рации с начальством, приехали за ним и в город забрали. А второй крепкий оказался, до конца сезона со мной работал нормально.
Слова Вовы напугали меня. Уезжать обратно в Айхал в самом начале сезона мне совсем не хотелось, поэтому я собрал все силы в кулак и пошёл работать. Часа два мы с ним ставили высокую антенну для связи с партией по рации – привязали к дереву высокий шест с проводами, растянули усы. Каждую минуту мне казалось, что я вот-вот сдохну, но каждый раз удивлялся тому, как много всего может выдержать мой организм.
После снова вернулись к обустройству лагеря. День только начинался, а я уже был выжат и истощён. Пока Вова городил лабаз для своих пожитков, я лёг под жиденькую тень деревьев, прикрыл глаза и начал дремать. Ужасное место. Одно название от тайги. Всего лишь хиленькая, убогая лесотундра. Кроме кривых полусухих елей и лиственниц здесь больше ни черта не растёт. Иголки на ветвях деревьев так редки, что за их тенью невозможно укрыться – они её почти не дают. Только я начал проваливаться в туманное забытье, как услышал мерзкий солдафонский выговор Анненкова, который вернул меня в реальность:
- Дима, ты что-нибудь о притчах Соломона слыхал?
- Да, я читал Библию.
- Так вот, там есть такой стих, который звучит примерно так: "Беда придёт в дом к тому, кто не работает и пребывает в праздном безделье".
Я только подкатил глаза и ответил раздражённо:
- А в учении Будды Шакьямуни сказано: постигай покой и вечную медитацию для просветления и нирваны! Если у тебя есть какие-то конкретные предложения по работе для меня – говори.
Работа для меня у него, конечно же, нашлась. Теперь я начинал понимать предостерегающие речи геологов Айхальской партии по поводу Анненкова, и испугался, что ещё немного работы в таком духе, и меня тоже увезут отсюда в пластиковом мешке с сердечным приступом.
Я пока не знал, как вообще можно договориться с этим дураком, и что мне делать, поэтому нашёл единственный выход из сложившейся ситуации – начал халтурить по-максимуму. Халтурить так, как никогда в своей жизни. Почаще перекуров, чаепитий, побольше имитации бурной деятельности, поменьше реальной работы, ибо работа у него устроена по армейскому принципу – абсолютно бессмысленному и беспощадному. Я пошёл подальше в лес, настрогать ему кольев для стола, полочек и прочей идиотской ***ни, а вместо этого снова лёг дремать под деревом. И отныне так во всём.
Сам же он, в порыве трудоголического припадка, не особо замечал моего отсутствия. Он как терминатор – не знает усталости. Он как крестьянин – встаёт с рассветом, за два часа до моего будильника, и ложится далеко за полночь, когда я уже сплю.
4
Всю следующую ночь я снова плохо спал. Гнусные мысли усердно тужились в моём мозгу, перебивая одну другой. Сперва я пытался разобраться, было ли положение дел последних минувших дней и в правду на столько плачевным, как рисовал его мой паникующий разум, который не привык к таким нагрузкам? Может, я бы и смог с этим смириться, если бы мы уже который день не ставили лагерь с самого утра и до глубокой ночи.
В общем, я напрягся и стал относиться к Анненкову ещё более настороженно, и даже враждебно. Я хотел предъявить ему за его подход к работе и желчно излить на него все свои душевные терзания, которые не давали мне покоя. Обдумав всё произошедшее, я понял, что на то нужна более веская причина чем те недовольства, которые я собирался высказать, и которые со стороны будут выглядеть как попытка оправдать собственное безделье.
Я не был против усердной работы в полях. В прошлом сезоне она меня практически не пугала. Я был против солдатской отупляющей усердной работы от заката до рассвета. Нет ничего более угнетающего здесь, чем мысли об этом. В прошлом сезоне мы хорошо трудились, выполняли план, и у нас всегда было время для отдыха, развлечений и общения. Находиться в таких условиях без психологической разгрузки казалось немыслимым, и я хотел бы для себя хоть немного свободного времени.
Утро следующего дня выдалось слишком спокойным. Анненков будто чувствовал растущее к нему с моей стороны напряжение, поэтому не загружал меня до обеда ничем – приволок лишь несколько банок сгущёнки, велел содрать с них этикетки, варить в ведре три часа и постоянно следить за костром. Пока я неспешно этим занимался, Вова углубился в лес, что-то там постоянно пилил и работал топором.
Через пару часов ясное небо затянуло с юга непонятной густой дымкой. Солнце потускнело сквозь него и осветило тайгу насыщенной сепией с лёгким красноватым оттенком. Вместе с дымом пришёл и запах гари. "Полное погружение, - подумалось мне. - Теперь я точно в аду".
Где-то на юге горела тайга. Тягучий дым плыл высоко над нами, равномерно заслоняя небо и верхушки лиственниц. По дневному радиоэфиру другие геологические пары сообщили о задымлении на своих участках, но никто не знал, где находится сам пожар. Вова сказал, что он может бушевать за сотни километров отсюда.
После обеда мы взяли с собой кучу вещей, инструментов, и пошли к ручью, ставить мобильную баню.
Опять строгания многочисленных кольев и жердей, раскладывание брезента, установка, копание ям под печь внутри палатки, и под кострище снаружи. Когда палатка была поставлена и пришло время долбить в каменистой почве костровые ямы, я не выдержал:
- Слушай, я уже всё понимаю, но скажи, зачем нам эта дурацкая баня?! Ты же сам говорил, что мы здесь дней на двадцать, а потом переедем на другой участок. На улице нынче не мороз, можно и в ручье искупаться.
Вова остановился и посмотрел на меня невинными глазами:
- Так я вообще-то для тебя её ставил.
Мне захотелось орать от злости и бессмысленности всего происходящего. Я бросил лопату и сел на землю.
- Да вы же студенты – капризный народ! – снова начал Анненков. – Привыкли к комфорту и теплу, и всем баню подавай. Баню не поставишь – начинаются потом недовольства и жалобы начальству, что старший вот такой-сякой, нам баню не поставил.
- Нет, мне плевать, – старался я отвечать как можно спокойнее. – Баню я не люблю, и вообще, я к этим бытовым делам немного аскетично отношусь. Комфортно физически себя чувствовать в поле это хорошо, конечно, но и психологическая разгрузка здесь тоже нужна, чтобы головой не тронуться. Что уж говорить, мы из разных возрастных категорий, у нас совершенно разные взгляды на жизнь, и нам особо не о чем с тобой разговаривать. Это гнетёт порой, мне как-то нужно снять своё напряжение и заниматься своими любимыми делами – чтением, например, или, как ты выражаешься, "эпистолярными делами". Это как отдушина в подобной обстановке для меня, понимаешь? Я так снимаю свою психологическую нагрузку.
- Я тебе сказал, будем в маршрутах – я тебя загружать не буду, и у тебя будет время для своих любимых дел, - сразу понял Вова мой толстый намёк. – Мы придём, на точку сядем, и я буду её минут сорок описывать, а ты за это время хоть испишись. А вот когда будем шлихи брать, тут уже мыть придётся. Баню нужно будет доделать. Будем здесь стираться, да и на днях ещё два геолога приедут – по-любому кто-то из них будет любителем попариться. Давай лопату, я буду яму копать, а ты, если работать не хочешь, то я не заставляю – иди в лагерь.
Конечно же, после таких слов мне стало немного совестно, и я снова взялся копать. Этот старый-добрый трюк психологического давления почти всегда срабатывал в отношении меня и заставлял чувствовать бесполезным бездельником. Это и угнетало и раздражало одновременно.
Пока мы работали, Вова усиленно о чём-то думал. Наблюдая за его устремлённым в пустоту взглядом и гуляющими над челюстью желваками, я уже пытался предугадать вопрос, который он сейчас собирается задать и заранее продумывал на него ответы.
Конечно же, сценарий вопросов-ответов из моей головы почти никогда не совпадал с тем, что мне в дальнейшем подсовывал Вова, и мне долго приходилось продумывать заново ответы на его вопросы и потом задавать свои. Позже я понял, что и сам Вова предпочитает играть по той же стратегии – долго шариться по карманам в поиске нужных слов, тайно наблюдая за реакцией собеседника. Из-за всего этого наш диалог мог затянуться очень надолго. Со стороны это смотрелось слишком странно, и в такие моменты я не мог понять, кто же из нас всё-таки больший тормоз.
Наконец, Анненков выдал вопрос:
- А ты вообще знаешь происхождение слова «аскет»?
- Нет. Наверное, слово латинское…
- Это древнегреческое слово, и переводится оно, примерно, как «правильный образ жизни». Просто у нас оно приобрело несколько иное значение. Я, конечно, ничего против этого не имею, но на севере, тем более в полях, ты аскетом долго не проживёшь. Будешь бичевать, спать где попало – сразу себе спину застудишь, и почки. А когда после маршрута придёшь и прыгнешь в воду ледяную, то почувствуешь, как быстро у тебя суставы развалятся, да писаться больно будет.
- Да не аскет я, просто непривередлив в быту и могу обходиться с самым ограниченным набором предметов, поэтому аналогию с аскетизмом провёл. Да, и как же насчёт моржей? Люди ведь купаются в ледяной воде годами, закаляются, и прекрасно себя чувствуют.
- Так моржи не ходят прямо перед купанием в маршрут на десяток километров.
- Так и сразу после маршрута купаться не обязательно. Можно поесть, отдохнуть, остыть немного, а потом идти.
- Да ты не аскет тогда. Вы просто свинья, батенька, - шутливо заключил Вова и оголил свои серебряные зубы.
Вова меня не понимал и не слышал, и я лишь только пожал плечами. Его слова снова заставили меня задуматься о том, что я всё же отчасти лентяй и свинья. Это не значит, что я не слежу за своей гигиеной. После утомительного рабочего дня или долгого маршрута мне гораздо проще и легче подождать, и перед сном быстро обмыться в холодной воде, чем набирать в вёдра воду, колоть дрова, разводить костёр и ждать пока эта вода нагреется. На это уходит целая куча времени, тем более, что в такую хорошую погоду в этом нет особой необходимости. Я промолчал и не стал больше спорить.
- Когда я был молодым, - снова через время продолжил Вова, пока я обдумывал предыдущий наш разговор, - то попался мне в полях тоже такой начальник, ну самый настоящий аскет. Он вещей с собой, считай, вообще никаких брал. Ни баню, ни кухню не ставил. Только брезент на ночь над головой растягивал и спал под ним. В случае чего, мог за несколько минут собраться и со всеми вещами уйти. А потом я пошёл в тайгу с другим начальником, по фамилии Казанин, который потом стал для меня другом и коллегой. Сейчас он уже на пенсии. А тогда, когда я впервые уехал с ним в поля, я тоже дивился, зачем он берёт с собой так много вещей. Но все эти вещи нам потом очень пригодились. Поставили мы всё как надо – и палатку, и кухню, и баню, конечно – это самое главное. Он мне говорил: "Лучше я не поем лишний раз, чем не попарюсь". И знаешь, по сравнению с предыдущим аскетом, его лагерь мне куда больше понравился, и я с тех пор всё ставлю по уму, как надо, чтобы жить было комфортно, и работалось хорошо.
5
Работа в первом пробном маршруте показалась мне совсем не сложной. Мы вышли в тайгу только после двух часов дня. Сначала Вова всё делал сам, потом давал попробовать мне. Первой точкой наблюдения был наш лагерный ручей, со дна которого нужно было поднять пару вёдер глинистого материала и намыть с него шлих. Пока Вова описывал точку, я стоял по колено в воде и полчаса плясал с лопатой по каменистому дну, пытаясь подцепить в лоток хоть что-то. Глины было мало, и я быстро промыл поднятый материал до мелкой фракции, которую Вова довёл потом до тонкого шлиха и слил в конверт для проб из крафтовой бумаги. Больше в этот день ручьёв мы не встретили.
После шлиховки три километра шли вверх по небольшому уклону до следующей точки, среди бесконечно-однообразной флоры этой лесотундры. Кривые и уродливые палки полусухих лиственниц выворачивались в самых безобразных позах. Закрученные в спираль от мороза голые стволы мёртвых деревьев хрустели и разваливались в труху под ногами. Мёрзлая и каменистая почва не позволяла раскидистым корням прорастать вглубь земли. Все древесные большие корневища стелились по поверхности, и при сильном ветре выворачивались из скудной земли вместе с упавшими стволами.
Сухие кочки стоявшего здесь болота истощились и страдали от засухи. Лишь в одном месте небольшая лужица пару раз чмокнула подошвы моих сапог. Мы ушли далеко от дороги. Здесь стало очень тихо, и ничего кроме писка комаров не нарушало гнетущее безмолвие этих мест. Этот лес с его полумёртвыми деревьями казался очень больным, словно всё ещё оправлялся после некогда пережитой катастрофы, а лёгкая вуаль прилетевшего дыма далёких пожаров и запах гари только усиливали это ощущение.
По пути мы наткнулись на чьи-то старые, обглоданные кости. Через несколько метров меж кочек забелел позвоночник с решёткой тонких рёбер, а ещё дальше лежал безрогий череп молодого оленя.
- Волки зимой разорвали, - подытожил Вова.
За всю дорогу он не обронил больше ни слова, был суров и молчалив. Да и мне не особо хотелось с ним разговаривать – не о чем. В моей голове была пустота, и я совсем потерял счёт времени. Начало казаться, что этот однообразный лес будет идти бесконечно.
Через три долгих километра вышли к поросшему серым лишайником обнажению известняка, плиты которого звонко бились друг о друга под ногами, словно фарфоровые черепки. Это была небольшая возвышенность с ещё более редкой растительностью, продуваемая прохладным ветром. Здесь была вторая точка. Такие обнажения нам встречались ещё раз пять, и каждый раз Вова останавливался, откалывал молотком кусок породы и описывал её по часу; сверял наше местоположение с навигатором, заносил разные данные в несколько раскрытых перед ним журналов.
Собирался Анненков в маршруты основательно. В его рюкзак каждое утро складывалась кипа бумаг, пенал с ручками, линейками и транспортирами, инженерный калькулятор, тубус с картами, два навигатора с комплектами запасных батареек, геологический молоток, большой лоток для промывки шлихов тяжеленный резиновый плащ ОЗК и неприкосновенный запас: пакет с сухарями и сгущёнкой. Мне же он выдал походный рюкзак, топорик, маленький лоток, второй плащ ОЗК, обеденный мешок и посуду.
Всё это отныне я должен был всегда носить с собой. Он подробно посвящал меня в таинство сбора рюкзака. В обеденном мешке находилась куча замусоленных вонючих пакетиков и мешочков для сухарей, чеснока, сахара, соли, круп и чая, которые я должен был наполнять по мере необходимости. Даже если я иногда что-то и забывал положить в маршрут, у Вовы всегда был НЗ, в котором можно было найти всё.
Пока он описывал точку, я просто лежал под деревом и занимался своими делами. В маршрут с нами увязался бедняга Ярдик. Всю его морду облепили пузатые от крови комары, и даже на высунутом языке сидело пару оводов. Вокруг глаз и на носу его морда ярко краснела от многочисленных кровоподтёков, оставленных слепнями. В лагере он спасался от них лишь тем, что разрывал в земле небольшую яму, засовывал туда морду, и тяжело в неё дышал. Здесь же, на камнях, он не знал, куда себя деть; сновал без остановки между деревьями, тёрся о них, скулил и часто подходил ко мне, чтобы я смахнул облепивших его морду назойливых паразитов.
Уже под вечер прервались на обед – сняли лопатой с земли сухой дёрн, разожгли в выемке костёр и разогрели в двух армейских чифирных баках лапшу с тушёнкой и чай с комарами. Я отрезал себе слишком большой ломоть хлеба и намазал его сгущёнкой. Чтобы откусить кусок, я широко открывал рот, из-за чего в него обязательно набивалась пара-тройка комаров и жужжала там некоторое время, пока я их не пережёвывал. В таких условиях слишком быстро устаёшь брезговать. На вылавливание насекомых из еды энергии больше потратишь, чем получишь за один приём пищи.
После плотного полдника Вова слегка повеселел. Его лицо всё чаще стало расплываться в улыбке, и он начал даже что-то расспрашивать, и сам рассказывал о конфликтах обычных геологов с геофизиками, потому что те и другие друг друга считают лентяями и почти никогда не живут в согласии, а если и живут, да ещё и работа у них ладится, то значит в этом есть какой-то подвох, и они вместе договорились сделать гадость, либо умолчать о косяках друг друга, ибо косяки и конфликты в их совместной работе случаются обязательно.
В лагерь мы вернулись только в 11 вечера. Сама работа на сегодня меня не напрягала. Смущала лишь длина рабочего дня, установленная самим начальником. Мы будем уходить в маршруты минимум на двенадцать часов, если учесть, что встаём в 8:00, а возвращаться будем около 22:00. Мне казалось это не нормальным, но я не знал, что я могу на это возразить. Я снова не чувствовал веской причины для высказывания своих возмущений, потому что рабочий день хоть и был длинным, но совсем не напряжным, и в процессе дня у меня было полно времени для занятия своими делами.
- Вова, а есть какой-то определённый регламент рабочего дня для геолога в вашей партии? – после долгих раздумий всё же решил я ненавязчиво доебаться.
- Никакого регламента рабочего дня для геолога нет.
- Почему же мы работаем так много? Больше двенадцати часов выходить должно, если с самого утра и до глубокого вечера. А ещё потом дела по лагерю, готовка, стирка и прочие мелочи...
- Пока светло днём, мы работаем, - пожал он плечами. - Если есть возможность, почему бы не работать? В августе начнёт световой день сокращаться, будем работать меньше. Да и ты всё равно особо не работаешь, только пробы таскаешь, да есть готовишь, в основном. Не за токарным же станком на заводе стоишь. Времени между переходами много. Сиди и пиши, читай. Какая тебе разница, заниматься этим в лагере, или в маршруте?
Всё это звучало логично и разумно, и смогло меня успокоить на некоторое время.
6
Следующим днём пелена пожаров над лесом почти рассеялась, снова жарко запалило яркое солнце. В этих лесах стоит абсолютное безветрие, и, не смотря на равнинный рельеф, я облился потом, пока мы шли до первой точки. Душно, воздуха не хватало, и я долго не мог отдышаться.
- Тут невыносимо жарко, - сказал я Вове. - Давай немного отдохнём.
- Здесь не жарко. Просто воздуха мало.
- Мы на большой высоте?
- Нет, широта такая. Озоновый слой здесь тонкий, перепады температуры и давления высокие. Климат резко-континентальный. Так что да, условия здесь схожие с высокогорными.
Мы прошли ещё немного и остановились на точке. Сегодня были вдвоём. Умный Ярдик убежал на дорогу и забился под балок сразу как только понял, что мы снова собираемся идти в чащу, кишащую кусучими тварями, и даже хозяйский клич не заставил его выползти.
- Лентяй! Дармоед! - возмущался Вова. - Только спит и жрёт, работать никак не хочет.
На первой же точке Вова заметил, как я делаю заметку в телефоне и сказал мне:
- Только гляди, чтобы я в маршруте у тебя никаких плееров с наушниками не видел! Слышал историю, которая у меня в полях со студентом случилась?
- Когда твой студент шёл в наушниках, а за ним медведь из кустов вышел? Что-то помню такое, Крайтер рассказывал.
- Вот. И кричи ему, маши – бесполезно! Идёт, под ноги себе смотрит и ничего не слышит вокруг. Хорошо я вовремя заметил, подбежал и медведя отпугнул. Крайтер в таких делах очень серьёзен. Разбил плеер, и был бы прав. Это он в жизни, в городе такой жизнерадостный, а тайга – это как другой мир, враждебный для человека. После первого грехопадения человек стал слаб и далёк от природы. Единственное время, когда человек полностью безопасен в тайге, это время молитвы, обращённой к Богу. В остальное же время ты всегда должен быть начеку. Наблюдать следы диких животных, их свежесть, лежанки, и прочее. Видел вон там - грубая кора на лиственке ободрана? Очень может быть, что это медведь об неё тёрся. Но следы старые. Уже выцвели на солнце. И вот такие мелочи надо замечать, чтобы потом не было беды.
Я не знал, что на это ответить, и молча кивал головой. С его божественных перлов я бесконечно усмехался, но старался не показывать виду.
Любые его советы, даже самые полезные, но приправленные отсылками из библейских притчей и личных теологических доводов, трудно было воспринимать всерьёз. Вместо усваивания полезной информации, мой мозг вылавливал из повествования все эти сказы, приплетённые к реальности происходящего и крепко цеплялся них, сводя все речи Анненкова на нет. После этого всё мне казалось какой-то бесконечной шуткой с подвохом, и я не мог уже адекватно воспринимать слова этого человека. Его брутальный образ хмурого, бывалого мужика не вязался у меня с теми бреднями, которые я слышал от него.
Первое время с этого персонажа я не переставал удивляться. В тайге, в сотне метров от лагеря он воздвиг себе храм рукотворный – между деревьев был натянут тканевый брезент, под брезентом пустая бочка от соляры, на которой стояли иконы и свечи. Когда я впервые случайно наткнулся на церковь святого Володимира, то подумал сначала, что это стоянка каких-то сибирских старообрядцев-отшельников.
Молитве Вова уделял каждый день по часу утром и по часу вечером. Именно поэтому он ложился на час позже, вставал на час раньше меня и уходил в свой храм на молебну. В нашей же палатке у него на письменном столике стояла иконка Божией матери с младенцем Иисусом и лежал карманный молитвослов, который он каждый раз уносил с собой для совершения своих обрядов. В присутствии меня перед едой он больше не молился – то ли смущался меня, то ли не хотел смущать, поэтому отходил от стола на несколько шагов и тихо, в сторонке, бубнил и крестился.
Мы продолжили путь к следующей точке. Было ужасно душно. Я только и делал, что успевал смахивать панамой пот со лба и даже не заметил, как небо над нами стремительно потемнело. Поднялся освежающий ветерок. Тучи заволокли всё небо, а отдалённые раскаты грома напоминали звук тяжёлой тумбы на колёсах, которую катят по деревянному полу. Мы сели на вторую точку.
- Эх, не взял я целлофан… Поленился, и вот итог, - сказал Вова, поднял голову к небу, что-то пробормотал и перекрестился. - Без целлофана все мои журналы размокнут, не поработаешь. Возвращаемся на базу.
До лагеря было полчаса пути. Мелкие капли начали падать на землю сразу, как только мы двинулись обратно. При мраке и грозе унылые полусухие лиственницы выглядели ещё зловещее, чем обычно.
- Всё-таки тайга здесь некрасивая, будто хворая, - подытожил я свои неполные два дня странствий по этим местам.
- А тебе какая нужна?
- Мне красивая нужна, чтобы были сосны вековые, да кедры необъятные.
- То южная тайга, а здесь тайга северная. Уже лесотундра, можно сказать.
- Тундра далеко отсюда?
- Далеко. Километров пятьсот минимум, а то и больше.
Уже на подходе к лагерю мы вышли на большую поляну с только что возродившимся ручейком. На поляне росло несколько одиноких, и поэтому раскидистых и пышных лиственниц, и само это место выглядело как безмятежный красивый оазис на фоне остального больного леса.
- Ты посмотри, красота какая! - крикнул Вова, пытаясь перебить звуки грозы и шум всё возрастающего ливня. - А ты говоришь – некрасиво!
7
Последние несколько дней погода была пасмурной и холодной. Температура упала градусов на пятнадцать, до +5-8 градусов, и по ночам в нетопленной палатке я начинал стучать зубами под тонким одеялом. Небо основательно заволокло тёмными тучами, и земля погрузилась во мрак.
Я вздохнул с некоторым облегчением. Это куда лучше, чем палящее солнце. В маршрутах ходилось очень комфортно, мои глаза не заливал пот, и я всё чаще осматривался вокруг. К тайге я немного привык, и она мне теперь не казалась такой уродливой как раньше.
Очень часто нам на пути попадались разодранные волками оленьи скелеты и черепа с огромными рогами. Попадались и лосиные следы – старые, весенние.
От вчерашнего дождя в высохшие русла вновь вернулись ручьи, и я мыл шлихи по два-три раза за маршрут. Все, как и позавчерашний, оказались пустыми, без намёка на руду.
В холоде, конечно же, был и свой минус – собственно, сам холод. На долгих многочисленных стоянках я мёрз и дышал под робу, чтобы согреться. Периодически капал мелкий дождь, который не давал читать и писать. Хорошо хоть комаров теперь мало.
В один из таких непогожих вечеров к нам в лагерь привезли ещё одну пару геологов, которые будут работать вместе с нами – Ивана и Мишу.
Иван был молодым и пухлым якутом с Мирного. С хитрецой в глазах, говорил он спокойно и медленно, хорошо обдумывая каждое слово. Миша же наоборот – имел язык без костей, был совсем сухой и маленький ростом – смуглый, с большими пухлыми губами, крохотными глазками и сплющенным носом как у персидского кота. Очень трудно было определить его даже примерный возраст, но навскидку где-то между тридцатью и пятьюдесятью.
В первые дни у нас не было возможности поговорить. Парни заселялись в придорожный балок и обустраивали свой быт. Они приехали на участок абсолютно неподготовленными – у них не было ни палаток, ни посуды, ни инструментов. Их снабжением занялся Вова – выделил им часть своих личных вещей, показал на карте территорию и ввёл в курс дел.
В один из дней дождь всё шёл не прекращаясь, и Анненков до последнего не терял веры в то, что он всё-таки закончится. Когда уже было далеко за полдень, Вову оставила последняя надежда, и он придумал чем можно занять себя и меня в вынужденный выходной. С собой в балке он привёз десять мешков слипшейся сухой глины, которую отобрал где-то в окрестностях Айхала, и почему-то решил взять с собой и промыть здесь.
Оставь надежду всяк моющий глину в ледяной воде под дождём. Чем чаще я это делаю, тем всё твёрже убеждаюсь в том, что удел простого геолога, как бы стереотипно это не звучало, копаться в земле и грязи. Всё это выглядело ужасно по-первобытному: река, болотники, тяжёлый резиновый костюм ОЗК и деревянный лоток, в котором я час разминаю мешки с глиной как дурак. Это занятие казалось до жути тупым и бесполезным. Нужно было под водой размять глину и выбить её из лотка, в надежде, что в этом большом слипшемся куске найдётся хоть какая-то крупная обломочная компонента, которую можно будет потом тщательнее промыть и проверить оставшийся шлих на наличие минералов-спутников алмазов: пиропа, оливина и других. Я мыл с полнейшей отрешённостью, и был уверен, что это занятие не принесёт ничего – глина вымоется вся без остатка. И всё же, что-то в осадок, да выпало. Я промыл оставшуюся мелкую дресву и песок и отдал его Вове. Вова довёл дресву до состояния мелкого шлиха, достал лупу и долго рассматривал в неё эти мелкие частицы.
- Ничего интересного, - заключил он и слил весь шлих с лотка в реку. - Мой следующую.
- Через три часа бесполезной работы нам лишь в одном шлихе попалась крупинка минерала-спутника – пикроильменит.
- Как ты определил, что это именно он? – спросил я, разглядывая в лупу небольшую песчинку.
- Никак, - ответил Вова. - Я только предположил, что это он. Более точно это решают в лаборатории. Но что нам толку от одной этой песчинки?
Все породы, которые мы мяли, оказались пустыми. Даже тепло одетым я замёрз, и через резиновые перчатки чувствовал холод ледяного ручья.
- Отваливаются руки? Передохни, - сказал Вова и пустился в воспоминания. - Вот раньше мы сплавлялись на лодке по рекам, и через определённое расстояние останавливались и мыли в ней шлихи. Двести километров вниз по течению. Плывешь себе так месяц, а то и дольше. На ночь лодку подтянул на берег, разбил палатку, переночевал и дальше утром в путь. Романтика! Жаль, что сейчас нас в такие маршруты не отправляют. Помню, сплавлялся по реке Хахчан – это на севере Якутии, далеко за полярным кругом, где тайга в тундру уже переходит. Вот места там красивые были! Было это ближе к осени. Пошёл снег и река засалилась – это когда снег на неё падает, сбивается в белые сгустки и не тает. Подплыл я к берегу шлих промыть. Ноги в воду опустил, а сам на лавочку в лодке сел. Ну, помыл, значит, пробу, хочу встать, а оторваться не могу. Сперва не понял что случилось, дёрнулся резко и штаны свои ватные порвал! Оказалось, пока сидел, задницей к лавочке примёрз! – хохотнул он. – До конца сезона потом с зарплатой на всю жопу ходил.
8
С тех пор как Иван с Мишей начали работать вместе с нами, мы каждое утро по часу тряслись в вахтовке, катаясь на ней до самых дальних точек наших маршрутов, километрах в сорока севернее лагеря.
Старшие – Вова и Иван – ехали в водительской кабине. Они сверяли расстояние по картам и навигатору, указывали дорогу Серёге. Рабочий класс покоился на клеёнчатых лежаках вахтовки. За час езды с Мишей я узнал о Якутии больше, чем за всё время пребывания здесь. Говорил он без остановки: тараторил так быстро, что мне казалось, что он постоянно переходит на якутский, или ещё какой-то язык, среди которого изредка проскальзывают русские слова. От него я узнал, что работает он вахтой по две недели в геологической конторе посёлка Накын простым рабочим на керноскладе вот уже восемь лет. Свободные две недели он проводит с женой и детьми в Мирном, где не так давно взял квартиру в ипотеку.
- Я в поля в первый раз вот поехал, до этого всегда на складе в Накыне работал, - слушал я его болтовню, пытаясь дремать на трясущейся полке. - Меня даже не спрашивал никто, хочу я в поля, али не хочу. Пришёл начальник и сказал: “Едешь в поля!” Ехать я совсем не хотел, но начальник уговорил: езжай, говорит. Там балки, баня, все удобства есть, да ещё заплатят больше с полевыми. Я и поехал. Дали мне геолога с Мирного, Ивана, а он сам в полях разве что на практике был, когда учился. А так, сидит постоянно в конторе в городе, и особо никуда не выезжает. Ну, нам на складе и предлагают: посуду, инструменты, инвентарь какой брать будете? "Да нет, не будем", - говорит Иван. Я промолчал. Думал, что на месте всё есть. Взяли мы с собой разве что бензопилу только. Потом уже приехали сюда, пошли в лес за дровами, я пилу за шнурок стартера дёрнул, а он так и остался висеть – назад не возвращается. Вернулись, пилу разобрали, а в стартере пружина сломана, которая шнур назад возвращает, и ничем её не заменить. Вот так и сидим здесь голяком. С собой только вещи личные, да еда. Всё.
Миша без остановки полоскал мне мозг. Я понял, что подремать у меня всё равно не получится, поэтому сел и начал смотреть в окно. В это время вахтовка мчалась по возвышенности, с высоты которой прекрасно можно было рассмотреть бескрайнее холмистое море зелёной тайги. Главное – не смотреть на неё вблизи.
- Гляди, как красиво! - сказал я Мише.
- А... - махнул Миша небрежно рукой, - я как приезжаю домой, то детей своих этим лесом пугаю. Он как в сказках о страшных дремучих чащах, в которых Баба Яга живёт и Кощей Бессмертный. Вот у нас в Бурятии, там леса...
- Так ты бурят?
- Да, а что?
- Я-то думал, что якут.
- Ха! Да разве я на якута похож?
- Да как по мне, вы все на одно лицо, - шутливо сказал я.
- Так, о чём это я? – сказал Миша после того, как перестал смеяться. – Ааа, как меня весной отправляли в Якутск, чтобы там меня водить вездеход научили. Приехал я, значит, явился в тракторный отряд: "Вот, - говорю, - отправили меня с Накына сюда, права вездеходчика получать". А у меня и спрашивают: "А какие у тебя права уже есть?" "Да никаких нет!" - говорю. Они там ругань подняли: говорят, какого чёрта ты к нам тогда приехал? А что я, сам что ли сюда вызвался? Начальник сказал ехать, я и приехал. Ну, они рукой махнули и оставили меня в городе на месяц. Я там лежал в общаге, телевизор смотрел. С мужиками местными познакомился. Ходили вечером в пивнухи, пару раз проституток заказывали. Страшные-е-е, как война. А потом я назад в Накын приехал, и ничего с меня в конторе не спросили. Права, конечно, не получил, но и не жалею что поехал, потому что 120 тысяч командировочных получил.
Спустя некоторое время вахтовка начала останавливаться по нескольку раз каждую сотню метров. Геологи заблудились. По картам где-то рядом должен протекать крупный ручей, от которого и нужно начинать маршрут, но мы проехали уже несколько километров мимо отмеченной точки, а ручья всё не было.
Геологи долго спорили, согнувшись над картами, и пытались понять, куда же всё-таки мог подеваться ручей.
Серёга и Миша закурили на порожках вахтовки и завели разговор за жизнь. На обоих обочинах участка дороги сплошной стеной рос лес молодых лиственниц, будто ими совсем недавно засадили голое поле. Это выглядело странно.
- Лес восстанавливается после давнего пожара, - ответил Серёга на мой вопрос. - Это сейчас, пока он молодой, сплошной стеной стоит, а потом прорядится.
- Я понял уже, что тут даже сырая лиственница горит как соляркой облитая, - сказал я. - Как же такой лес можно потушить?
- Да никак, - ответил Миша. - Его тушить начинают, как только он близко к городам подбирается. Тогда и "Аны" летают, и тракторы сгоняют, чтобы рвы сгребали, пожар остановили. А всё что дальше городских подступов, то горит себе синим пламенем, никто до него не лезет. Да и зачем? Лес тут не строительный, выгоды с него никакой. Пожар сам со временем утихнет. Вот у нас в Бурятии, там леса ого-го! Такие высокие и густые, что и за двадцать метров уже ничего не видишь. Но там его рубят беспощадно. Каждый раз как приезжаю домой, за голову хватаюсь. Столько гектаров с пеньками стоят! И всё в Китай везут. Грузят полные товарняки с лесом, миллиарды с этого имеют, а у нас теперь все озёра и реки пересыхают, всё умирает. Раньше речка Баргузин судоходная была, баржи по ней плыли, а сейчас её вброд можно перейти. Такую красоту продали, суки!
Геологи так ничего и не поняли. Они решили сделать привязку от этой дороги и идти уже в маршрут.
Через некоторое время мы с Анненковым вышли на старую, брошенную дорогу, через которую сочилась скудная протока.
- Вот он и ручей, - сказал Вова. - Тут мы и должны были привязываться. Странные дела творятся.
Рабочие решили бросить большой участок дороги и отстроить его заново на километр восточнее. На старых спутниковых снимках с сеткой привязки, по которым мы ориентировались, была лишь только старая дорога, поэтому мы и потерялись.
В сырую погоду брать шлих со дна ручья дело одно, а в погоду сухую и жаркую – совсем другое. Когда попадается ручей в тайге, для нас начинается время грязекопания.
Какую-то непонятную жижу, заросшую болотной травой, и ручьём назвать язык не повернётся. Вова вгрызался в мягкие кочки лопатой, вырывал большие комья сросшейся травы с корневищем и копал колодец для промывки шлиха.
- Сейчас что-то должно быть, - кряхтел он и рубил лопатой корни трав и кустов.
Наконец, лопата хряпнула о что-то твёрдое на дне.
- Есть! – крикнул счастливый Вова, подцепил что-то в этой грязной жиже, вытащил лопатой кусок глины с камнями, переплетёнными корневищем травы и вывалил его в лоток.
- Так, материал есть, накопай его полный лоток и промой хорошенько. Лоток пока только один. Если будет в шлихе что-то интересное, тогда ещё один придётся набирать и мыть.
Вова отдал мне лопату, сел под дерево и начал описывать точку, а я долбил лопатой каменистое дно болота, запускал руки по локоть в воду, отрывал от корней слипшиеся куски глины и молился, чтобы в первом отмытом шлихе не попалось ничего интересного. Сейчас я ненавидел геологию. Меня успокаивала лишь мысль о том, что я геофизик. Работа моя больше связана с аппаратурой, и я искренне надеялся, что больше никогда в жизни мне не придётся заниматься подобным.
К счастью, первый же шлих оказался пустым. Мы собрали вещи и пошли дальше. До самого обеда нам больше не попадалось ручьёв. Был обычный поисковый маршрут. Каждый километр Вова останавливался на точке, что-то писал по часу, а я лежал под деревом. Вова меня не трогал. Он никогда меня не учил особенностям своей работы и объяснял это тем, что я геофизик, и подобная писанина при моей специальности мне едва ли пригодится когда-то ещё.
Да что уж там, мне и самому не особо хотелось вникать во всю эту писанину с привязкой, описанием точек и пород. Он говорил, что учитель из него никакой, и я сам не горел желанием у него учиться. Хотя он и стал в последнее время более открытым, я не могу с полной уверенностью сказать, что мне это нравилось.
Он стал более уверенным и свободным в общении, из-за чего на него периодически снисходила божественная благодать, и уста его разверзались в долгих проповедях и торжественных пересказах сказок из своей любимой книжки. В последних маршрутах я много наслушался о безграничной мудрости Соломона, о чудесной силе великого воина царя Давида, о поразительном воскрешении покойного Лазаря и о каких-то тайных библейских знаниях, которые кто-то от всех нас тщательным образом скрывает, а если бы не скрывал, то все люди непременно бы прозрели, раскаялись в своих грехах и стали бы на путь истинный.
Все мои пояснения о том, что я уже много раз слышал истории этих библейских персонажей и читал Библию, а все интерпретации её стихов для каждого человека субъективны и могут трактоваться по-своему, на него не особо действовали, поэтому я просто забил, ходил молча, на все его рассказы безразлично поддакивал, а сам мыслями был где-то глубоко в себе.
Как и любой уважающий себя набожный человек, Анненков был ярым противником геев, трансгендеров и прочих «содомитов». Под конец того же дня он к чему-то припомнил историю о том, как в каком-то американском городе на побережье океана проходил крупный гей-парад, и именно в этот день разыгралась сильная буря, и на город нашло разрушительное цунами, от которого погибло множество людей.
- Совпадение - скажешь ты? Бог - он всё видит. Он такие вещи не прощает и жестоко карает содомитов.
Я не люблю спорить или пускаться по этим бредням в долгие дискуссии, поэтому отвечал краткими фразами, вроде: "Интересное умозаключение", или: "Забавная легенда".
- Это не легенда, - отвечал он, - это быль. Это история, которая стала для нас уроком, поучительной и мудрой притчей.
- Для меня это лишь сказка, не более. Раньше люди всерьёз и в Зевса верили, и в Одина, и в бога Ра.
- Да, вот только слово божье, библейское, всё ещё живое, а все древние идолы давно уже канули в небытие.
- Думаю, всему своё время. Библия относительно молода по сравнению с теми же легендами античного мира. Придёт время, и, возможно, Библия станет на одну полку с другими ушедшими сказками и персонажами. Да, слова Библии, или того же Корана могут оказывать сильное влияние на умы широких масс, но всё рано или поздно забывается, уходит на второй план, изживает себя. Многие моральные основы Библии вечные, такими и останутся. А что касается божественной составляющей – ей нельзя дурачить и пугать человека вечно.
- Понятно, - недовольно проговорил Вова и до конца дня больше со мной не разговаривал.
9
Палящий дневной зной продолжает выматывать даже при незначительных нагрузках. Сегодня мы прошли в маршруте не больше обычного, но я очень устал.
Серёга забирал нас на участке дороги, отличающейся тёмным цветом от основных кремово-жёлтых оттенков известняков. Геологи рассмотрели обломки обочины и присвистнули – на дорогу высыпали кимберлиты.
- Подсудное дело, - сказал Вова.
- Что, прямо так наказуемо - высыпать на дорогу кимберлиты? - спросил я.
- А сам-то как думаешь? Нормально, что на дорогу алмазная руда пошла?
- Ну не будут же они с алмазами руду на дорогу высыпать! Может, она отработанная.
- Да не похоже, - вмешался Иван. - Отработанная руда по-другому выглядит. Там большие валуны окатанные остаются. А тут именно руда. Даже спутники можно рассмотреть. Быть может, она пустая, тогда ещё куда ни шло. Но всё равно, странно это...
- А я уже ничему не удивляюсь, - сказал Вова, закинул в вахтовку рюкзак и стал подниматься по трапу в кабину.
В вахтовке по дороге к лагерю я начал засыпать, но ехать пришлось недолго. Где-то на середине пути дорогу ковшом поперёк разрыл экскаватор. Вокруг копошились рабочие – им нужно было закопать дренажную трубу для проточной воды, которую они подвезли сюда на длинной платформе грузовика. Прораб бригады нам сказал, что работать они будут где-то до часу ночи. Мы вернулись в вахтовку, уселись в пассажирский отсек за столик и начали болтать. Вову наша болтовня отвлекала – он разложил на столе свои карты с журналами и что-то начал писать с серьёзным лицом.
Холод опустившейся ночи медленно сочился в открытые окна вахтовки. Время тянулось медленно.
- Если мы до часу тут будем стоять, то завтра никуда не идём, - сказал Иван. - Не выспимся.
- Почему это? - возмутился Вова. - Выспимся хорошенько, и поедем после обеда. В ночную смену поработаем, почему бы и нет? Жары не будет, ночью прохладно, хорошо ходится. Медведя тут нет, он далеко ушёл, шума дороги не выносит, а волки только зимой в стаи сбиваются чтобы выжить, а летом не опасны, на человека не нападут. Вот только шлихи не помоем, жалко. Слишком темно будет. Да тут и ручьи все сухие, особо не помоешь. Поэтому только ходишь, да описываешь породы. Красота! Погода и время года позволяют, так что завтра до полуночи точно походим.
Возникла безмолвная пауза. Все в вахтовке переглянулись между собой, и только лишь Вова как ни в чём не бывало неотрывно бегал глазами по документам на столе.
- Я завтра никуда не иду, - отрезал Иван.
- А я это... Думал, что если бы вы не поехали, то можно было бы в Удачный съездить, заправиться... - задумчиво потёр шею Серёга. - А то соляры мало уже осталось.
Миша спрятал лицо в ладони и тихо душился от смеха.
Вова некоторое время сверлил нас всех своим угрюмым вгзлядом, но потом сдался:
- Ладно, делайте как хотите... Тогда завтра по ближним маршрутам походим ещё.
Я начинал злиться и молча выпрыгнул из вахтовки на улицу.
Возможно, я бы и не злился так сильно на трудоголические припадки Анненкова, если бы на нашем участке не работала вторая пара геологов, и у меня бы не было возможности сравнивать. Меня грызло горькое чувство несправедливости от того, что Иван с Мишей работают так мало, а мы с Вовой находимся в поле от заката до рассвета.
Иван вообще был крайней противоположностью Вовы – не то чтобы ленивый, но очень капризный, привередливый. Работал по 8 часов в день, как и предписано в контракте, а выполнение каких-либо планов его совершенно не заботило. Ему бы найти только малейший повод – тучи, дождь, холод, поломка машины, порвавшийся ботинок, и он бы сразу же устроил себе камеральный день.
Экскаватор заканчивал рытьё глубокой канавы посреди дороги, и я подошёл поближе, чтобы посмотреть на его работу. Ко мне подтянулись остальные. Только один Вова остался в кабине описывать свои маршруты.
- Ну что, Диман, готов завтра к ночному маршруту? - с насмешкой спросил у меня Серёга. - Всё, переходим на ночную смену теперь.
- Прошу, останься завтра в Удачном, - сказал я. - Придумай что угодно, только не приезжай до самого вечера.
- Да какая разница? Даже если я не приеду, всё равно днём на ближние профиля пойдёте.
Я молчал. Экскаватор закончил копать яму. Пришло время бросать на дно длинную, тяжёлую трубу. Машинист на экскаваторе стянул её ковшом с платформы грузовика и начал перетаскивать к краю траншеи, пытаясь подкатить к самому краю, чтобы потом ровно и аккуратно столкнуть.
Вся эта работа, как и любые работы в нашей стране, делалась по старой доброй традиции – на глазок. Поэтому, когда труба гулко упала на дно канавы, никто сильно не удивился тому, что её длина оказалась короче ширины дороги. На вершине дорожной трапеции она казалась даже длиннее, но на дне разрытой канавы её края полностью скрылись за пологими склонами высокой насыпи так, что та непременно окажется полностью закопанной.
Работа застопорилась. Рабочие начали ходить вокруг трубы с рулеткой и озадаченно чесали макушки.
- Россия - всё этим сказано, - сказал Серёга. - Все работы делаются не пришей к ****е рукав, что называется. Я так водилой у сейсмиков семь лет проработал. На вахтовке с сейсмоаппаратурой рулил. Вот мы подъезжаем к точке, геофизики вытягивают длинные косы с датчиками, в скважины неглубокие шашки взрывчатки закладывают, отходят и взрывают. Сейсмические волны под землю уходят, отражаются там, и этими косами считываются, а в вахтовке на сейсмостанции оператор уже видит полученные данные. И был день такой, насыщенный, планировали много точек подорвать. Сперва как обычно – подъезжаем к точке, рабочие разложат косы, бахнут, данные снимут, свернутся, едем к следующей. Да что-то тогда сломалось, туда-сюда, уже конец дня, точек сделали мало, шашек динамитных много осталось, а по технике безопасности оставшуюся взрывчатку нельзя с собой на базу обратно везти, её надо в полях уничтожать.
Ну а домой же вернуться как можно скорее охота, лень же как по технике безопасности всё делать – по одной штуке взрывать. Насыпали их в поле целую кучу, этих шашек, и решили все сразу подорвать. Они-то по отдельности вроде бы и не убойные, по двести грамм штука, а когда их штук двадцать лежит в куче, уже как-то страшно становится. Мы стоим рядом с вахтовкой, метров за сто, я очкую, спрашиваю старшего, не отъехать ли подальше, а то мало ли чего? "Да ну, - говорит. Спокойный такой, уверенный. - Не будет нихуя. За станцию стань, и нормалды". Мы все за станцию попрятались, кнопку нажали, а оно ка-а-ак ****уло! У вахтовки все окна повылетали. Старший вышел, посмотрел, за голову схватился, глаза по пять рублей, и охает. Ехали потом на базу с ветерком.
После долгих совещаний строители решили, что трубу придётся с канавы всё-таки достать. Стоит ли говорить, как долго корячился экскаватор, пытаясь вытолкать из ямы этот длинный и толстый кусок железа? Когда труба была поднята, а дорога засыпана заново, был уже третий час ночи.
10
- Я одиннадцатый в семье. У меня пятеро братьев было и шесть сестёр. Сёстры все замуж вышли, живы-здоровы, а два брата умерло уже. Один в 87 ещё, когда я маленький был, а второй уже позже сгинул в тайге.
Каждый новый день поездки на вахтовке неизменно сопровождался долгими рассказами Миши. По утрам так охота спать, но лишь я прикрываю глаза, как он начинает что-то рассказывать. Игнорировать его как-то неудобно, и из вежливости приходится изредка поддакивать. Иногда же он начинает рассказывать такие вещи, которые порождают во мне неподдельный интерес, как было и сейчас. Я сел и спросил:
- Расскажешь, как это произошло?
- Да на охоту поехал. 250 километров от Мирного. Там старая зимовка стояла, в ней обычно охотники останавливались. Дело к осени шло. Они приехали поздно ночью, темно уже было. Разляглись в зимовке, печку затопили и набухались. Брат на охоте без этого никак. Старая русская традиция, хоть мы и буряты. В общем, заснули они ночью, утром друг встаёт, а брата нет в зимовке. На улицу выходит – вокруг всё бело. Ночью поднялась метель, и снегом землю замела, никаких следов не осталось, ничего. Друг покричал, побегал вокруг, а в ответ тишина. Брата как ветром сдуло. Вернулся в город, поиски там организовали, обшерстили несколько километров вокруг зимовки, и всё тот же результат. Сёстры хлопотливые, суеверные у меня. Звали шаманов всяких, гадалок-экстрасенсов. Они там с бубнами плясали, мантры читали, потом говорят: "Найдётся ваш брат, ждите". Да только вот 15 лет уже прошло, а брат так и не нашёлся.
Сегодня работали недалеко от стоянки дорожно-ремонтной бригады, и по одну сторону дороги наткнулись на волчьи следы, а по другую сторону Миша и Иван повидали следы медвежьи. Отпечатки лап были свежие. Видно, зверьё сбегается к этому участку дороги порыться в мусорных баках с объедками, которые остаются от дорожников. Волчьи следы Вову не особо тронули, а когда он увидел фото медвежьего следа, то серьёзно напрягся.
- Судя по размерам, пистун молодой. Отпечаток небольшой, - говорил он мне перед сном в палатке. - Хорошо если он один, а вот коли с мамашкой, это куда хуже. Больше мы в ту сторону не едем. Завтра по рации я сообщу о следах на базу, пусть присылают сюда охотников и те разбираются уже, а пока будем на противоположной стороне участки отрабатывать, которые ближе к Удачке. А теперь смотри сюда.
С этими словами Вова вырвал тетрадный листок и начал рисовать на бумаге кривые рисунки, напоминающие наскальную живопись древних людей. Каляки напоминали человека с луком в руках. Рядом стояли непонятные бурдюки, напоминающие бизонов. По рисункам Анненков принялся наглядно мне объяснять, что такое линия огня, и почему не стоит на ней стоять. Словом, очевидно о банальном, что и на словах понять было не сложно. Видно, годы работы с не всегда сообразительными студентами приучили его объяснять и показывать всё по десять раз. Опять он приплёл сюда свои молитвы и их чудодейственную силу, но "так как ты в бога не веришь, то они тебя не спасут". После инструктажа он ушёл в балок и принёс ещё одно автоматическое ружьё. Разобрал его, почистил и зарядил.
- Ты с ружья когда-нибудь стрелял?
Я немного напрягся и вспомнил о содержании прочитанного мною в мирнинской конторе документа, который представлял собой заключение экспертизы. В нём говорилось о том, как в 2017 году в июне месяце охотник сопровождал геофизиков в тайге с заряженным ружьём наперевес. Он всегда носил его заряженным – объяснял это тем, что в экстренной ситуации так можно быстрее среагировать на угрозу нападения диких зверей. Он всегда держал оружие на предохранителе, но в тот день что-то пошло не так. Отвлекшись какой-то мелкой суетой, охотник небрежно кинул ружьё, которое сработало при ударе о землю и прострелило хозяину ногу. Подумал я об этом неспроста. Если Вова вздумает повесить на меня ружьё, то тогда скорее наоборот, мои шансы погибнуть в тайге значительно возрастут.
- Да в детстве, вроде, - ответил я на вопрос Анненкова.
- Ладно, я тебе потом всё покажу, постреляем. Одно своё ружьё я отдаю Ивану, но они через десять дней уедут, поэтому если в другой стороне будут ещё следы медведей, то ты будешь тоже вооружён. Пока охотники те места не проверят, будем так работать. Главное – без паники, без тремора и лишней суеты. Спокойно всё делай, и что бы не случилось, сохраняй хладнокровие. Не беги. К медведю спиной не становись. Он будет пытаться зайти со спины, не позволяй ему этого сделать. Веди себя спокойно и уверенно.
После таких немного пафосных и серьёзных инструкций меня с новой силой сковал страх, который так мучил в прошлом сезоне. Снова стало не по себе.
Утром следующего дня Вова дал мне инструкцию на сорок страниц "По охране труда персонала, задействованного в полевых работах на территориях обитания опасных для человека зверей" составленную в Мирном. В книге описывались медведи и волки, их повадки, типы, особенности поведения и список действий при встрече с диким зверем.
- Если тебе интересно, - сказал Вова, - почитай ещё такую книжку о Якутии, автора не помню, которая называется «Злой дух Ямбуя». Там, в частности, есть глава, описывающая особенности повадок медведя, и выводы о том, почему медведи становятся людоедами. В книге на этот счёт есть два мнения: мнение опытных местных охотников – бывалых матерых сторожил, и мнение материалистов, у которых, по-сути, и мнения-то нет – просто отрицание теории первых.
- И какова же точка зрения первых?
- Их точка зрения заключается в том, что когда медведь убивает человека, то он становится одержимым – в него вселяется злой дух, который мстит людям, потому что злой дух никогда не упустит шанса исполнить свою главную цель – навредить человеку.
- Да-а, авторитетное заключение, - с наигранной серьёзностью сказал я. - Где уж там глупым материалистам тягаться с мнением таких авторитетных и более образованных экспертов, как якутские охотники.
- Вот именно! - не понял Вова моего сарказма. - Потому что охотники, они ведь здесь живут всю жизнь, знают повадки животных «от» и «до», и теории у них очень убедительные, верные! А почему так? Да потому, что в них прослеживается библейский сюжет, все объяснения грамотные, в соответствии со священными писаниями, ибо в псалтыре написано...
- Да на заборе тоже много чего написано, - попытался вставить я с раздражением, но Вова меня уже не слушал. Он снова начал проповедь, из которой поведал о каких-то ангелах, предавших господа и переспавших со злыми духами-искусителями, о падении Люцифера и о сражении его дьявольской армии с архангелом Михаилом и воинством Христа, в результате которого победа, конечно же, оказалась на стороне добра.
- Потому что Бог всемогущественный, и нет ни одной силы в этой вселенной, которая могла бы противостоять ему, – подытожил свою речь Вова.
Всё это мне так уже приелось, что я, разнообразия ради, решил немного пошутить:
- А если бог такой всемогущественный, то почему он всё ещё не уничтожил злобного Люцифера со всей его армией зла, которая искушает человечество на грех?
- Потому что он так же и милосердный и всепрощающий. Он пока не делает этого, но настанет день, когда чаша терпения его переполнится, и будет истреблено всё зло этого мира.
- Ну да, как же я забыл… На всё воля господа!
- Именно так!
- То есть теоретически, пока Люцифер существует, я могу совершить оккультный обряд, сделать жертвоприношение, начать служить ему, и тем самым обеспечить себе его расположение и хорошее место в аду после смерти?
Вова немного задумался и, наконец, сказал:
- Обряды ты совершать, конечно, можешь. Есть же много людей, которые делают культ во славу Сатане, пытаясь выхлопотать себе хорошее местечко в аду. Но они лишь обрекают себя на гибель, только и всего. Эти все люди, которые ходят к гадалкам, экстрасенсам, они испытывают свою судьбу, и попадают в руки дьявола. Знай, что даже если тебе будет казаться, что дьявол служит и подчиняется тебе, это всё лишь его ловкий трюк и корыстный обман – на самом деле ты станешь рабской марионеткой в его руках.
- Так мне этого и нужно! - оживлённо подхватил я. - Я как раз хочу быть ему верным слугой, чтобы после смерти не мучиться среди грешников, а быть на должности черта, либо злого духа, чтобы на земле искушать людей праведных, подводить их к греху на радость своего господина. Такое ведь возможно?
Вова пристально посмотрел на меня дикими глазами.
- Нет, не возможно! - твёрдо ответил он. - Как бы ты не выслуживался перед дьяволом, в конечном итоге ты обязательно приведешь себя и свою душу к погибели!
- Эх, не ценит Сатана хороших кадров, - с наигранной досадой вздохнул я и пошёл собираться в маршрут.
Когда я был собран и снова вошёл в палатку, Анненков сидел на своей койке с ноутбуком на коленях.
- Подойди сюда, сядь, - сказал он мне.
Я сел. Вова включил мне видео, в котором оператор, находящийся в балке, снимает медведя, просунувшего морду в открытое окно. Сначала мужик смеялся, а медведь начал зубами ломать раму окна, и вырвал вторую закрытую створку. "Ты охуел!" - послышался громкий комментарий оператора, после чего медведь просунул в окно лапы и запрыгнул в балок. Мужик начал орать, упустил камеру, и на этом видео оборвалось.
- Понял, почему медведь на него напал? - спросил меня Вова.
- Потому что мужик несколько раз медведя форточкой по морде ударил.
- Нет. Смотри ещё раз вот этот момент.
Вова перемотал видео на тот момент, где мужик кричит медведю "Ты охуел", после чего медведь запрыгивает в окно.
- Понял?
- Да. Мужик громко кричать начал, и этим раздразнил медведя.
- Нет. Ещё раз смотри...
- Да понял я, понял! Ты опять хочешь сюда свой божественный замысел приплести, и прочитать мне лекцию о вреде мата!
- Да, ведь медведь не просто так прыгнул, а именно после этих слов, потому что этой мерзостью отогнал он от себя ангела-хранителя, и всё для него окончилось печально.
- Ага, - стараясь сохранять равнодушие, сказал я и снова вышел из палатки.
С каждым разом мне всё сильнее начинало казаться, что я общаюсь с душевно больным человеком. Я психовал и злился, но никогда не вступал в открытее конфликты, и через некоторое время моя злоба на него стихала. Он рассказывал много и интересных историй из жизни о предыдущих маршрутах, охоте, студенческих летах. Я много раз наблюдал за тем, как наигранно сердито он поносит свою собаку за то, что та ночью, пока мы спим, тихо пробирается в палатку и спит под его нарами, хотя дворовой собаке положено спать во дворе. "Не смотри на меня таким умоляющим взглядом, ты уже ел сегодня дважды, и так толстый" – лёжа в палатке слышал я его голос, доносящийся с улицы. Вся эта бытовуха, такая обыденная и простая, примиряет немного. Всё, что накипает во мне к нему за день, постепенно стихает.
Последние несколько дней погода кисла, морила нас холодом и частым дождём, поэтому маршруты получались неплодотворными – приходилось ещё дольше задерживаться на каждой точке, растягивать между деревьев целлофановый брезент, чтобы Вова мог писать. Сырые дрова тоже разгорались очень неохотно, и на обеденные перерывы уходило много времени. Вова недовольно ворчал.
Сегодня солнечная погода, и мы снова вернулись на тот участок, где впервые были замечены медвежьи следы. В отличии от Вовы, Иван решительно не хотел опасаться медведей и уговорил его продолжить работу здесь. Ружья у нас были, а нападения медведей на людей – случай исключительный. Нормальный медведь всегда бежит, заметив человека.
Вова говорил мне то же самое, но медведя он опасался из-за того, что тот не побоялся подойти вплотную к шумной дороге и часто захаживал на стоянку людей.
- Такие медведи становятся синоморфными, - говорил он. - Это те животные, которые от частых контактов с миром людей стали слишком смелыми, и больше не боятся человека. Такого медведя уже не испугать громким шумом, своим запахом и присутствием, а можно только спровоцировать. Именно такие чаще всего и нападают. Вот почему я их так опасаюсь.
- Я вот такую историю раз в журнале прочёл, - рассказал мне Вова вечером. - В царской России, лет двести назад и раньше, делили помещики между собой охотничьи угодья. У каждых были большие владения, куда ходили на дичь из своего села охотиться. В чужие угодья ступать чужому из другой деревни воспрещалось, иначе могут быть скандалы, ссоры и вражда. И бывало нередко такое, что медведи, живущие в одном угодье, шли кормиться в другое.
Тогда люди тех угодий где они кормятся пускают по следу медведя свору охотничьих собак. Собаки выгоняют медведя из берлоги и гонят его с чужих территорий на свои, где добычу уже поджидают охотники. В таком случае и в чужие угодья лезть не надо, и медведь убит на своей территории, всё по закону.
11
Снова над тайгой стоит засушливая жара и снова сильный южный ветер доносит до нас запах гари и лёгкую дымку горящих где-то лесов.
Анненков объявил камеральный день, и с щедрого барского плеча разрешил мне спать аж до девяти часов утра, вместо обычных восьми. Он постоянно занимался какими-то безумно важными делами, и мне подкидывал работу по лагерю. Я рубил дрова, варил сгущёнку, подписывал бирки для проб. Дела, бесспорно, важные, с которыми можно справиться часа за четыре, я очень неспеша растягивал на весь день. Если я сделаю всё быстро, то Вова найдёт работу ещё – его армейский подход к организации работ любого сделает халтуршиком.
К обеду к нам в гости зашли Иван и Миша, посмотрели на меня и стали подкалывать, что я сделал уже так много дел, а они только проснулись. Послал их куда подальше.
После полудня Вова начал таскать в рюкзаке с ручья баклашки с водой и выливал всё в большую пластиковую бочку, которую он поставил между костром и палаткой. Когда бочка была наполнена, Вова прикрыл её крышкой и положил сверху два холщовых мешка. После этого он подозвал меня и сказал:
- А знаешь, как тайга загорается?
- Как же?
- Легко. Почти всегда это человеческий фактор. Я и сам тайгу поджигал, было дело. Ракетницу пускали в небо, но не прямо, а под углом. Она не успела догореть, пока летела до земли, и тут началось, да с такой скоростью, что контроль над очагом мы утратили ещё до того, как успели к нему подбежать. Ветер рвёт пламя во все стороны, дымом всё заволокло, я студента своего с поля зрения потерял, ничего не вижу, кричу куда-то в дым: «отходим!» Выбежали к реке. Мы жили в охотничьем зимовье, которое стояло на маленьком перешейке между рекой и озером. Взяли в руки тряпки длинные и ждём огня. Студент с одной стороны перешейка стал, а я с другой. Огонь подбирается, мы тряпки в воду окунаем и лупим по огню, сбиваем его. Если не поможет, то, думаю, в реку придётся прыгать и на другой берег плыть. Но нет, зимовье мы отбили. Помог ещё и начавшийся дождь, который немного загасил бушующий пожар. А потом, когда дождь кончился, всё равно по разным местам дымилось ещё много дней. Тем не менее, тряпки нас очень выручили. Этот метод борьбы с пожарами очень эффективным оказался. Поэтому теперь у нас здесь будет пожарная бочка с тряпками на случай, если что-нибудь загорится.
После этих слов он решил мне показать, как следует тушить пожар мокрыми тряпками. Он быстро, как на каком-то учебном видео открыл пластиковый бак с водой, замочил в нём тряпку и начал лупить ей по земле.
- Если очаг возгорания дальше, то берёшь ведро, зачёрпываешь в него воду из бака, кидаешь в него тряпку и бежишь к огню.
Эти слова он тоже незамедлительно подкрепил наглядной практикой. Я не стал его останавливать и что-либо говорить вообще. Хочется человеку попрыгать – пускай занимается.
Все эти процедуры он проделывал не зря. Вчера, когда мы палили мусор, сильный порыв ветра перекинул языки пламени через борта выгребной ямы на траву, которая пыхнула и успела разнестись на несколько метров вбок, прежде чем мы успели её затушить. Благо, после дождей почва ещё не успела как следует просохнуть, это и спасло нас от пожара. Вова этого происшествия просто так не оставил.
12
Вечером тепло и ясно. После полуночи пошёл дождь и не прекращался почти весь день. Термометр показывает +5. Анненков вытащил всех в маршрут. Для него такие капризы погоды полная ерунда.
Когда я бегал по лагерю утром и собирал вещи, то не особо почувствовал холод и оделся легко. В маршруте я задубел совершенно и трясся от холода, будто в припадке. Как будто этого мало, после обеда стало интереснее – крупными хлопьями выпал снег. Стало ещё холоднее. Я скрюченными пальцами в мокрых перчатках на каждой точке рубил колья и натягивал между деревьями целлофан, а сам в это время сворачивался в клубок и дышал себе под одежду. Прыгать, бегать и активно согреваться совсем не хотелось. Я был вялым и очень хотел спать.
- Не спи, замерзнешь! - сказал Вова.
Я с трудом разлепил глаза и с внутренней усмешкой подумал о том, какая это была бы нелепая смерть – околеть от холода двадцатого июля. Потом ответил:
- Я не сплю. Я долго моргаю.
С моего ответа Вова впервые за все поля искренне и долго хохотал. Он видел мою хандру, и пытался, видимо, оживить меня разными фразами, которые выдавал с максимальной для него задорностью и непринужденностью: "Ух, погодка какая сегодня бодренькая, свежая! И ходится по такой легче, не то, что по жаре, как вчера". Или: "О, смотри какие птички! Снег идёт, а они щебечут себе, прыгают по веткам, и всё им нипочем".
Я никуда не смотрел и ничего не отвечал. Только сидел, уставившись в одну точку, и жалел о том, что не одел на себя больше тёплых вещей.
К вечеру тёмный мрак безбрежных туч быстро растянуло и выглянуло тёплое солнце, отражающееся в мириадах алмазных дождевых капелек на листочках карликовой березки и голубики. Временами над головой ещё пролетали мелкие тёмные тучки, обдавая лёгким дождём, и под конец дня выглянула радуга – идеальный полукруг от одного до другого конца; такой чёткий, что можно было рассмотреть каждый её цвет. В это время вечернего затишья я впервые почувствовал некую красоту и очарование местной тайги. Вова, до самого вечера сохранявший бодрость духа, подал голос:
- Один студент с прошлых сезонов мне сказал: "Где как не здесь за один день ты можешь продрогнуть до костей под ледяным ветром и снегом, а после взмокнуть от жаркого летнего солнца?"
После нескольких прохладных дождливых дней в тайге начинает созревать голубика. Целые островки синих, спелых ягод можно встретить едва ли не на каждом шагу. Возле самых злачных мест Вова скидывал рюкзак, говорил "Выпасаемся", и начинал ощипывать кусты и горстями есть ягоду. Созревает и шикша, но голубика, конечно же, вкуснее. Я тоже рву её жменями и кладу в рот. Десять минут выпаса на голубичной поляне пару раз в день, и снова в маршрут.
Вечером все парни были весёлые – завтра они уезжают в отпускной на десять дней. Им хорошо. Серёга, Иван, Миша – все они живут в Мирном. Отдохнут дома, увидят семью. Мне же ехать некуда, и я остаюсь здесь, наедине с Вовой, до последнего. Я начал унывать, но отчаянно искал какие-то плюсы: оставаясь здесь, в полях, я хотя бы не буду тратить бешеные деньги на еду из своего кармана.
Погода наладилась. Перед сном печь мы не топили, но ночью очень уж похолодало; я спал плохо и периодически вылезал из спального мешка пододеть очередной предмет одежды. Потом ещё и одеялом накрылся – вставать и топить печь было бы слишком долго и муторно. Днём снова жара.
За время жизни с Анненковым понабрался от него странных печных жаргонизмов. У нас в палатке стояла большая жестяная печь, и Вова учил меня её топить. Банковать печь – значило открыть поддувало. Тогда печь горела очень жарко, дрова выгорали быстро. Фуфлить печь – значит закрыть поддувало. Дрова в печи от недостатка воздуха горят хуже и тлеют всю ночь, сохраняя печь тёплой до утра.
Бывает такое, что внезапно среди ночи хорошо зафуфлённая печь почему-то начинает страшно банковать – палатка в несколько минут превращается в парилку от нагретой докрасна печи, и в таком случае происходит обратный процесс: я начинаю рездеваться, вылезаю из спальника, а потом и вовсе приходится встать и открыть нараспашку вход палатки, чтобы хоть немного охладить её.
Иногда ночи кажутся тёплыми, мы не топим палатку на ночь, а под утро замерзаем, и я сворачиваюсь калачом от холода в своём мешке.
- Мёрзнешь по ночам? - спрашивал Вова.
- Мёрзну, - отвечаю.
- Чего же топить не встаёшь?
- Лень.
Вова усмехнулся.
- Не затопишь печь – потом же всё равно не поспишь нормально от холода. Разожги огонь и дальше спи. Так намного лучше. Я одного товарища-геолога в этом тоже упрекал. Вставать подтапливать ночью ему не охота. Он тоже встанет, оденется и калачиком сожмётся. "Лентяй!" - говорю. Он мне отвечал: "Я не лентяй, я выносливый". Это как игра для него. Кто встал ночью топить, тот слабак, холода испугался, не выдержал. А кто проспал, не вставая, до утра, тот и победитель, тот и выносливее.
13
Встретили в маршруте широкие полноводные ручьи, и даже настоящую речку в красивой долине. Её русло всё же хорошенько подсохло, но в ней встречались большие отдельные запруды и глубокие ямы, в которых можно было искупаться и понырять, не стоя гуськом. Жаль только, что вода больно холодная. В таких широких ручьях и небольших реках гораздо проще набирать материал для промывки и шлиховать его. У противоположного берега реки мы заметили брошенную охотничью зимовку и следы старых палаточных стоянок. До этого следов человеческого присутствия, кроме вырубленных просек сейсмопрофилей, нам в тайге пока не попадалось.
Под вечер разбили брезент на старой узкой прорубке электроразведочного профиля. Начинался небольшой дождь. С юга шла беспросветная чёрная хмарь, которая мне совсем не нравилась. Огромная, чёрная туча напирала всё ближе и громыхала грозой. За каких-то полчаса она обложила всё небо. Потемнело, поднялся сильный ветер. Вова разложил вокруг себя все свои журналы и начал писать. Я читаю. И тут началось. Разыгрался ураган – дождь хлынул с такой силой, что писать было невозможно. Капли забивались под полог брезента, ручьи текли под наше укрытие. Мигом отсырели и пошли волнами бумажные страницы. Потом пошёл град. Сперва он был мелкий, как черешневые косточки, но потом увеличился до размеров целых крупных черешен, и даже больше. Град барабанил по целлофану, и тот от каждого удара с шумом расходился дрожащими волнами. Град шёл почти два часа, не переставая. Никогда ещё не видел, чтобы он шёл так долго. Молнии трещали, казалось, над самыми головами, и били вертикально в землю совсем близко от нас. От их яркой вспышки слепило глаза, и всё вокруг дрожало от оглушающего треска. Воцарилась жуткая тьма, которой не бывает здесь даже ночью в это время года. Мрачный лиственный лес среди острых глыб казался совсем зловещим, будто из фильмов ужасов.
Всё это ревело, стучало и рвало, а мы сидели в ОЗК под брезентом чёрти где, далеко от лагеря, и мёрзли. Сегодня я почувствовал, каково это – утром и днём мокнуть от жары, а вечером того же дня стучать под пологом зубами. Температура резко упала, изо рта парило.
К девяти вечера ливень с градом прекратился. Чуть посветлело, но небо и не думало растягивать. Два раза мы начинали сворачиваться, чтобы идти дальше, и два раза дождь и град начинался снова. К десяти, наконец, перестало лить окончательно. Хотя и было холодно, я всё же сильно не мёрз и нормально переносил непогоду. Вова же наоборот – закутался, сжался, осунулся. Он странно сидел на коленях, уперевшись руками в землю и, казалось, дремал. Я пошевелился, зацепил просевший полог брезента. Вова открыл глаза, резко вскочил на ноги и сказал:
- Нужно попить чай.
С этими словами он схватил топор, ушёл в лес и стал стучать там топором. Он нашёл мёртвое дерево, стесал с него верхний мокрый слой древесины и стал строгать сухую щепу. Я подошёл к нему:
- Время-то десять часов уже, какой чай?
- Я замёрз.
- Так давай же скорее дойдём до лагеря, там согреемся, отдохнём, и попьём чай в тепле.
- А мы и не идём сейчас в лагерь. Продолжаем работать. За сегодня мало сделали, нужно с этой точки пробы взять и описать – я так и не закончил.
Я немножко охуел и начал чувствовать, как у меня пригорает жопа. Я хотел уже психануть и сказать, что ничего делать не собираюсь
- Можешь пойти посидеть, я сам всё заварю, - перебил мои мысли Анненков.
Я сел и молчал. Вова разжёг костёр, заварил чай и дал мне. Жить стало немного легче. Вова вообще повеселел, взбодрился, и залез под брезент писать, а я сидел и грелся у костра, подбрасывая в него изредка мокрые ветки. Стало совсем темно. День сокращался. К полуночи свернулись и пошли в лагерь.
Вся почва под ногами превратилась в натуральное болото. Ноги разъезжались и утопали в отсыревшем скользком ягеле и засасывались мерзлотными медальонами. Мелкие полянки были белыми от многочисленных островков нападавшего града. В нескольких сотнях метров от нашего последнего привала на пути к лагерю нам встретилась высокая, расщепленная от удара молнии лиственница, стоящая одиноко на небольшой ягельной опушке. Её яркий жёлтый ствол мы заметили уже издалека. Казалось, будто она взорвалась изнутри – коры нет, на месте дерева только толстая, грубо ощетинившаяся щепой сердцевина. Крупные обломки ствола были разбросаны на полсотни метров вокруг. Теперь это хороший, яркий ориентир, который сильно выделяется своей желтизной среди этого однообразного, кривого леса. Вот и всё, что осталось от большой, высокой лиственницы, в которую ненароком угодила молния. Я задумался, как долго бы нас собирали по кусочкам, угоди эта молния в наш брезент?
- Выражение "промокнуть до трусов" неверное для геолога, - развлекал меня в дороге Вова. - Вернее будет – промокнуть до портянок. Мы с товарищем ходили в маршрут с подходами до лагеря в 18 километров. На такие дистанции много шмоток не утащишь, поэтому брали с собой по-минимуму, чтобы идти налегке. Погода вроде ясная была, к обеду только обложило, да как ливануло! И не переставало до самого утра. Прикрыться нечем, трусы промокли сразу. Когда одежда пропиталась насквозь, то вода с неё начала стекать в сапоги. Через пару километров, когда сапоги становились полными и тяжеленными, идти становилось невозможно. Приходилось останавливаться, снимать, выливать из них воду, выжимать портянки, и дальше в путь, пока опять не наберётся. Зато какие счастливые мы были, когда до лагеря доползли!
Мы же доползли до лагеря уже ко второму часу ночи, и здесь всё поплыло: в печь через трубу набежала вода, из мусорной ямы вымыло помои, из заполненного погребка приходилось вылавливать банки с огурцами, кастрюли с кашей и компотом. Водоупорная глина не давала воде из ям уйти ещё несколько дней.
14
В маршрутах мы часто ходили дикими звериными тропами. Они возникали из ниоткуда и вели в никуда. То их было видно хорошо протоптанными и широкими стежками, то они так же внезапно и резко обрывались. Оставалось только лишь гадать, почему зверь в определённых местах решает идти по вольному пути, не придерживаясь определенной дороги, а местами идёт строго по тропе. На одной из таких троп мы снова встретили волчьи следы.
- У волчьего следа два средних пальца на лапе выдаются вперёд, а у собак он более округлый, - учил меня Вова. - А так, мы вряд ли встретим здесь волков. Волки – животные осторожные и очень скрытные. Я сколько здесь работаю, мне в тайге волки только пару раз попадались. Вой их слышен, следы есть, помёт свежий есть, но ты его не увидишь. Они даже в стае не рискнут нападать на человека, если видят, что он силён и не ослаблен. Дядя Шура, наш геолог, когда остался один в тайге, то нарвался на волчью стаю. Они чувствуют, когда человек ослаблен и пасут его постоянно.
- Можно про дядю Шуру подробнее?
- Я когда только начинал в Айхале работать, то работал с нами старый геолог, дядя Шура Артамонов. Его со студентом забросили в тайгу на вертолёте в 150 километрах от ближайшего посёлка. Уже в начале осени студента вывезли, а дядя Шура, как кадровый геолог, должен был ещё две недели в лагере оставаться и продолжать работу. Продуктов он с собой оставил не много – малость тушёнки, мешок какой-то крупы и большой мешок муки. С этими мешками как раз беда приключилась. Видно, ещё при перевозке, на них в вертолёте вылили солярку – всё оказалось испорченным, приготовленную еду есть было невозможно, и он всё выкинул. Кое-как он протянул на тушёнке и подножном корме эти две недели, потом продукты кончились, да ещё так получилось, что партийный вертолёт срочно куда-то понадобился, и его не было неделю. За всё это время дядя Шура ослаб сильно, да тут ещё и волки на него вышли.
Ночью у костра на поляне сижу, говорит, и вижу, как в чаще глаза волчьи из темноты жёлтым сверкают. В ружье у него два патрона осталось – остальные в течение сезона выстрелял, да под конец пытался всяких воробьёв подстрелить, чтобы хоть что-то съесть. Так бы и свалился с голоду, да волки бы его разорвали, но выручила любимая собачка – он её тюкнул, похлёбку сварил и ел ещё пару дней, пока вертолёт его не забрал.
- Неужели нельзя было найти для такого серьёзного случая вертолёт? – удивлялся я.
- Можно. Мы не знали, что случай серьёзный. Каждый день он выходил с нами по рации на связь, говорил, что продукты кончаются, но он пока держится. Просил вертолёт поскорее прислать. Его и прислали как только смогли. Он уже потом всё подробнее рассказал. Он, конечно, мог бы и сам вызвать санитарный вертолёт, но побоялся за свою репутацию. Всё-таки санрейс – он для самых неотложных случаев: если на тебя напал медведь, если ты сломал что-то, упал и покалечился, а дядя Шура, видимо, не считал свою ситуацию крайней, или ему стыдно было – здоровому геологу вызывать санрейс, без веской на то причины. Поэтому так и получилось. Доставили его целым в посёлок, только больно уж грустным и худым – даже через бороду очень сильно стали проступать его острые скулы.
- Была у меня сука раньше, - продолжил Вова через время, - по клике Шило. Очень занятно было наблюдать за тем, как она чует опасность и начинает запутывать следы: сядет, носом кверху водит, запах уловит и бежит к реке. На ту сторону переплывёт, и там по кустам, по лесам, потом снова в воду; метров на двести по течению вниз проплывёт, выплывет на берег, и только тогда ко мне возвращается. Как только она так начинает суетиться, то я сразу знал, что рядом есть хищник. А Ярдос, он не охотник – он лентяй. Учует что-то, станет и лает в ту сторону, а идти проверять в лес один боится. Да, Ярдос?
Ярдос тем временем валялся на спине под деревом, подставив под солнце своё мохнатое пузо. В маршрут каждый раз он идёт с нами очень неохотно. Едва завидев утром, что мы надеваем рюкзаки, он встаёт у нас на пути и начинает лаять.
- Да что ты говоришь? - отвечает ему Вова. - Правда?
Понимая, что наше твёрдое решение ему не поколебать, он замолкает и убегает прятаться за палатку в надежде, что про него забудут и оставят в лагере, но настойчивый зов хозяина заставляет его повиноваться, и он плетётся сзади – нехотя и очень медленно, постоянно отставая.
- Вот хитрец, - возмущается Вова, - так и думает, как бы свинтить!
Первые пару километров его нужно подзывать постоянно – если этого не делать, он улучит момент и смоется обратно в лагерь. Когда мы заходим слишком далеко, тогда он понимает, что возвращаться в лагерь одному опасно, и начинает нормально ходить вместе с нами.
- И идёт же, когда зовёшь! - поначалу удивлялся я.
- Конечно идёт, - отвечал Вова. - Знает, что если не пойдёт, то останется без ужина.
Месяц моей жизни в полях подходил к концу. За это время, как и в прошлом сезоне, напомнила о себе ноющая поясница. Впервые в жизни у меня начала трескаться кожа на руках. Наверное, это от ледяной воды ручьёв. Больше никакой тяжёлой работы я здесь не делаю. Сначала я боялся стать каторжником в руках казавшегося беспощадным Вовы, а получилось совсем иначе – маюсь от безделья. Та кипа книг, которую я брал с собой, уже прочитана, а все мысли и события давно уже обмусолены в моей голове и не актуальны. Теперь я сам ищу себе работу – таскаю дрова, пилю, рублю, и просить меня не надо. Готовлю есть. Пишу таблички и бумажные бирки для проб.
К Анненкову я привык. Он больше не казался мне таким уж суровым и беспощадным, каким я сперва его себе рисовал. Он мне прочёл наизусть все свои любимые цитаты из псалтыря и уже неделю как богословия не касался.
Вчера он сказал мне после рабочего дня:
- Пошли домой.
- Бери шинель, - добавил я. Сначала он не понял, потом усмехнулся и спросил, какие ещё военные песни я знаю. Закончилось всё тем, что мы пришли в лагерь, напевая песню "Молодость моя, Белоруссия". Вова больше читал стихи, чем пел. Я же сперва начинал громко и звонко вытягивать ноты, но с непривычки получалось ужасно, поэтому я и сам притих, и начал так же, слегка распевно бубнить припев вполголоса. Так мы и пели: неуверенно и осторожно, немного стесняясь друг друга и себя самих.
15
Последние сутки денно и нощно дул сильный холодный ветер, который пригонял мелкие тучки и большие облака. Вова решил сделать шлиховой день – идти вдоль ручья, что в четырёх километрах от лагеря и до конца дня мыть шлихи.
Похоже, что от вечной сырости и холода у меня обострился гайморит – снова не могу дышать нормально. Я мою шлихи в ледяной воде и где-то в глубине души меня всё же греет мысль о том, что я геофизик. Она всё ещё придаёт мне сил.
Вова не даёт доводить мне шлихи. Пока я мою два лотка, он пишет на берегу точку. Как только я отмучу пробы, он говорит: "Достаточно. Иди отдыхай", - и сам берётся мыть остальное. То ли жалеет, то ли не доверяет – боится, что выбью лишнего. Я не возражаю, сразу отдаю ему лоток и иду отдыхать.
В ветреную погоду хорошо лежать под кронами больших и толстых лиственниц – их стволы вместе с разросшимися под ягелем корнями кренятся в сторону ветра, и моё тело покачивает, будто я устроился на гамаке или в кресле-качалке.
- Одичали мы, - сказал Анненков во время обеда.
- Почему?
- Потому что приятного аппетита друг другу не пожелали.
Строгие высокоморальные принципы Вовы не позволяли ему пренебрегать такими элементарными правилами этикета как пожелание приятного аппетита, доброго утра, дня или ночи.
- Это уже не впервой, - пожал я плечами.
- Вот и плохо. Даже в дикой природе человек должен оставаться человеком. А то тут и с ума сойти не трудно.
- А что, бывали случаи?
- Бывали. Не с геологом, с охотником из здешних мест. Охоту он очень любил, уходил на всю зиму охотиться. А зимы здесь долгие, по 7-8 месяцев. И в один сезон просто с ума сошёл.
Последовала слишком затянутая пауза, после которой я понял, что Вова продолжать не собирается.
«Охуительная история», - подумалось мне.
- Ну-у? И как же?
- Ну как… – вновь проснулся Вова. – Опасно человеку одному оставаться наедине с собой. Мы существа социальные, нам нужно общение, соблюдение определённых правил вежливости и прочего. В одиночестве могут только монахи оставаться, потому что они всегда общаются с Богом, а без Бога спасения нет. Робинзон Крузо почему с ума не сошёл за много лет на острове? Потому что молился каждый день.
- Думаю, молитва тут не причём. Главный враг одинокого человека, это его мысли, они и сводят с ума. Чтобы от лишних мыслей отгородиться, нужно просто чем-то другим себе голову забить. Молитву успешно можно заменить чтением, решением математических задач, или постоянной работой.
- А я и не сказал бы, что сошедший с ума охотник бездельником был. Попробуй-ка выжить зимою в тайге! Тут нужно постоянно думать, как себя прокормить: капканы ставить, силки. Проверять их регулярно, мясо разделывать и готовить. Это всё тяжёлый труд, там без дела особо не посидишь. Православному человеку ясно, что значат для него лишние и вредные мысли – это всё происки Сатаны. И единственный тут способ спасти себя от зла – это молитва. А неверующий человек защититься от этого не может, и что бы он ни делал, всё равно он будет более уязвимым и рано или поздно тронется умом.
"Похоже, что ты уже умом тронулся", - хотелось сказать мне, но я промолчал и не спорил больше. Я решил для себя, что ссорится в дикой тайге с человеком, от которого зависит твоя жизнь вообще не самая хорошая идея.
После Вова рассказывал про случаи поножовщины и убийств на буровых станциях, когда вахта длится много месяцев вдали от дома и семьи, в закрытых коллективах; когда накапливается обида, неприязнь друг к другу, которая может переходить все границы и ещё сильнее усугубляться водкой.
К вечеру мы вышли к большой долине реки, шумевшей по каменным перекатам русла. Долина этой реки была очень красивой, по-своему сказочной и канонично-сибирской, Русской. Раскидистые лиственницы были здесь особенно огромными, а завалившиеся стволы старых деревьев напоминали картину Шишкина "Утро в сосновом бору", и другие подобные. Жалко, что так редко в этих местах можно встретить подобную красоту.
Вдоль реки просматривался слабый накатанный след, оставшийся от охотничьих снегоходов. Оставленные шкуры и головы убитых животных быстро объели дикие звери так тщательно, что остались от них лишь пух по всей поляне, да мелкие обломки черепков, разбросанных всюду. Дальше мы нашли и следы цивилизованных людей – гору банок тушёнки у реки и несколько бутылок из-под водки. Счастье, что подобное свинство здесь так редко.
16
Осень на север Якутии пришла сегодня, восьмого августа. Я не почувствовал её в каких-то резких изменениях климата. Погода оставалась всё такой же тёплой днём, прохладной ночью и часто дождливой. Осень в Якутии я сначала увидел. Каких-то пару дней, и запестрела яркими красками тайга: пожелтели кусты ивняка и берёзки, налились багрянцем мелкие кусты голубики, поблекла трава. Вмиг тайга стала для меня какой-то по-домашнему уютной, приятной для глаз.
На закате дня навигатор вывел нас к обширному пространству, свободному от частых лиственниц, поросшему пожухлыми кочками травы размером в два футбольных поля
- Болото, - сказал Вова. - Тут надо держать большую дистанцию, а то если провалюсь я, то и ты следом уйдёшь.
- Можно провалиться? - спросил я.
- Здесь вряд ли, на карбонатом поле топей не встретишь, а в других местах вполне. Лучше соблюдать технику безопасности, а то мало ли. Нас со студентом засосало однажды. Пока десять метров обратно до берега на четвереньках доползли, силёнок изрядно потратили. Отдышались, и с тех пор стороной такие поля обходили. Тут болото высохшее, но так, на будущее: если начнёшь уходить – падай сразу всем телом, жижа будет тебя держать. Если кто-то ближний уйдёт, то давай ему ветку, лопату, только не руку. В панике он ухватится за тебя мёртвой хваткой и ни за что уже не отпустит – засосёт вместе с собой. Звучит немного цинично, но так ты хотя бы себе жизнь спасёшь. Тут ещё такие штуки бывают, как термокарсты. Точной природы их не растолкую, но суть, примерно, такая: образовываются под землёй пустоты, заполненные водорослями, болотной травой и тиной, которые начинают бродить, гнить, и при этом процессе высвобождается какое-то количество энергии, а энергия, в свою очередь, выделяет тепло, поэтому такие места не замерзают где-то до минус двадцати. Был случай, когда весной геолог с водителем на тракторе в такой карст провалились. Оно хоть и весна, но снег ещё лежал, под ним болота не видно. Ухнули так резко и глубоко, что от трактора один фаркоп над болотом торчал. Геолог выкарабкаться попытался. Хотел, видно, на крышу залезть, чтобы вылезти, да не смог, и захлебнулся в этой жиже тягучей, а водитель как сидел за рулём в кабине, так там и остался.
На улице ясно и очень тихо, но небо всё такое же темное от гари и дыма с юга. Красный диск солнца можно без труда рассматривать без опасности испортить зрение.
Самые интересные события в наших маршрутах всегда происходят ближе к вечеру. Парни по ту сторону дороги встретили небольшое стадо диких оленей – двенадцать штук. Мы же по своей стороне наткнулись на разбросанные обломки вертолёта. Сначала у дерева лежал остов небольшой закрылки, затем кусок обшивки корпуса из тонкой жести и массивная крестовина пропеллера из нержавеющего матового сплава.
- Неужели разбился? - спросил я у Вовы.
- Да ну. Посмотри туда – спиленные брёвна рядком лежат, рядом вкопанные столбы. Тут когда-то лагерь был, лабаз лежал. Видно, поломка у них случилась какая-то серьёзная, они починились, а старые запчасти оставили. После аварии обычно ничего не оставляют – всё собирают и на экспертизу везут.
Ночь над тайгой с каждым днём наступала всё стремительнее – после девяти начинало темнеть, а в лагерь мы возвращались уже в полнейшей темноте и шарились по кустам, во мраке и смоге, высматривая крышу палатки.
Наступившая ночь приносит много новых незнакомых звуков, доселе мне неведомых – откуда-то из тёмной чащи то и дело доносятся заунывные уханья сов, протяжные стоны филинов и надрывные хохотания других хищных птиц, словно где-то там, вдоль ручья бродит пробудившаяся ото сна злая ведьма. Если бы не комментарии и пояснения Вовы на сон грядущий, я бы так и думал, что где-то далеко в тёмном лесу кого-то разрывают волки.
Перед сном, лёжа в темноте палатки, под редкое потрескивание дров в зафуфлённой печи, Вова рассказывал мне об этих птицах; описывал их, припоминал, когда и примерно в каком месте он с ними встречался в маршрутах былых сезонов. Рассказал о танцующих под его пение визгливых гагарах на сплаве по реке, о белых полярных словах, размером в половину человеческого роста и изредка сдержанно хохотал – будто и сам немного удивлялся своим же историям.
17
В наш потребительский век вещи не принято чинить – они не дороги, в них нет дефицита, и проще выкинуть старое, чем стараться штопать снова и снова. Но в полях, в дефиците всего, приходится браться за починку – клеить и зашивать. Вторая и последняя пара сапог порвалась быстро, не прошло и двух недель. Видимо, напоролся на острый сучок, и в большую прореху на боку ручьём текла вода. Приближалось время холодов. Уже едва ли не каждый день шли дожди, всюду была постоянная сырость. Делать нечего, сапоги чинить надо, и я обратился к Вове – попросил у него клей и резину на заплатку; хотел заклеить резину сапога просто и быстро, как велосипедную камеру, но у Вовы быстро не бывает. Всё ему нужно делать основательно, поэтому он прочёл мне получасовую лекцию об алгоритме заклеивания сапог, затем принёс целый набор инструментов и пузырьков, и заставил меня сначала зашкурить всё вокруг дыры, затем зашить её нитками, обезжирить, приклеить заплату, подождать пока она засохнет, ещё раз обшить её по периметру снова и, чтобы не сорвало, ещё раз обезжирить и залить сверху клеем.
Короче, на заклеивание одной дырки на сапоге у меня ушло полдня, и я пожалел, что обратился к Вове за этим чёртовым клеем. Никогда в жизни я не чинил свои вещи на столько качественно и основательно – не было острой нужды, а эта клейка начала уже напрягать, хотя я и понимал, что при такой качественной починке сапоги мне послужат ещё какое-то время. Я так и сказал Вове, в полушутливой манере, что жалею, что обратился к нему – стоит раз попросить о какой-то мелкой услуге, и потом не отделаешься.
Он ответил, что когда придёт время холодов, я ни сколько не пожалею о том, что приложил столько времени и сил на хорошую починку сапог. Потом он долго говорил о других студентах, которые плохо клеили свои сапоги – латки отлетали в первый же день, ноги отмерзали, особенно под конец сезона, когда приходится мыть по много шлихов в день, раздалбливая на речке лёд, отмучивая глину в лотке в ледяной воде. Студенты от такой работы в два счёта коченели так, что приходилось чуть ли не на каждой точке разводить костёр, кипятить чай для отогрева задубевших рук и ног.
- ...многие студенты в такие дни понимали, что работа геолога-поисковика не для них. Это не прогулки, и не романтика. Это тяжёлый труд, не для каждого. Многие просто не выдерживали, убегали с первыми же холодами, а кто и намного раньше – писали расписку, и я их отправлял в посёлок. Некоторые всерьёз задумывались – правильную ли они выбрали для себя профессию? Работать шлиховщиком, это не на карьере в тёплой будке дежурить.
Я отвлекался на прошивку заплаты сапог, слушал Вову в пол уха и молчал. Лишь только через время до меня дошёл смысл его слов, и я понял, что та работа, о которой Вова мне только что рассказывал, и не работа вовсе – сущая каторга. Далеко не каждый взрослый мужик будет шлиховать пробы в такую погоду, что уж говорить о неподготовленных студентах. Я вспомнил рассказы Вовиных коллег о том, как часто от него убегают студенты.
"Если через две недели не убежишь – сработаешься", - снова крутились у меня в голове слова. Я понял, как мне в этом сезоне повезло – участок был беден на ручьи, и максимум, какой мы здесь могли взять, это пробы три за день. Если бы их было больше, а температура была градусов на десять ниже, то я и сам, скорее всего, написал бы расписку и сбежал от такого идейного работника. От других не бегут, из чего можно сделать определённые выводы.
В маршруте, на обеде, когда я ел кашу, поджав под себя ноги, из моего кармана выпал выкидной нож. Я этого не заметил, поднялся и начал собираться в дорогу.
- Ты нож выронил, забудешь, - заметил Вова.
- Блин, даже не почувствовал, - сказал я и поднял нож.
- Зачем ты эти ненужные слова в свой лексикон вставляешь?
- Какие? Блин?
- Да. Слово, употреблённое в речи не по своему прямому назначению, уродует русский язык.
- Ты мне ещё лекцию о чистоте русского языка прочти, - сказал я ему.
Видимо, Вова воспринял мой сарказм как команду к действию и затянул длинную тираду о вредном закоренении лагерного лексикона в русской речи.
В какой-то момент мне надоело всё это слушать, и я резко перебил его.
- Помнишь, в начале полей, когда я только начинал читать "Территорию" Куваева, ты мне рассказывал о том, что его роман в советское время ходил только в самиздате, потому что в нём автор писал про беглых зэков? Я прочёл Территорию, в которой из всей книги только и было, что про одного беглого зэка, и только один абзац – пара-тройка предложений, и именно этот абзац почему-то тебе из всей книги и запомнился. Почему в нашей стране во всех мужчинах твоего возраста можно выделить одну особенность – если не любовь, то очень повышенный интерес к арестантской тематике?
- Так бандитские девяностые же! Я из того поколения, когда весь окружающий меня мир был пропитан криминалом. Кроме того, в начале карьеры я как раз и работал на притоках Колымы, где ГУЛАГи стояли. Волей-неволей этой атмосферой проникаешься, этим временем недобрым. Я в то время много книг про эти места читал, написанные людьми, которые там сидели, которые выживали и видели страшные вещи. Солженицын один чего стоит...
- Ой, да чего он стоит? Сколько он сидел? Семь лет отсиживался по штабам и канцелярским местечкам, а потом всю жизнь одну и ту же тему из пальца высасывал, писака.
- Ага, значит, не нравится тебе Солженицын! Многим он не нравится. Его многие не любят. Значит, о правильных вещах он пишет, правду.
- Причём здесь правда-неправда? Пишет он скучно, и всё об одном. Может отчасти он и правду писал, но как человек очень сомнительный был – ушлый и хитрый.
- Может и так, но книги его как исторический документ о чёрных страницах истории нашей страны. А к Шаламову как относишься? Он по роду деятельности своей журналист, поэтому писал очень интересно и доступно, но и очень жёстко. Сидел он долго, и там у него вещи есть пострашнее чем у Солженицына, из-за этого его творчество менее популярно. Солженицын советовался с ним, когда «Один день Ивана Денисовича» писал.
- Это ты о Колымских рассказах? Слыхал я о них, но всё никак не доберусь. Обязательно прочту.
- А какие книги нынче популярны среди молодёжи? – задал Вова новый вопрос.
Я на мгновение задумался, а он почти сразу продолжил:
- Вот в моё время, когда я немного помоложе был, очень многим Виктор Пелевин нравился.
- Ты прямо с языка снял! Я только о нём хотел сказать. Он и сейчас очень популярен.
- И что, тебе нравится?
- Пелевин-то? Нравится.
- Да это ж мракобесие сплошное! Я у него читал "Эмпайр Ви", на сколько помню, ещё когда он только вышел. Про какие-то разборки вампиров с вурдалаками. Чистый сатанизм! Что там может нравиться?
- "Эмпайр Ви" я не читал, но как раз именно за это его и любят. Людям его аудитории нравится мистика, злая сатира и чёрный юмор, да ещё если это приправлено психоделическим абсурдом. Это его конёк, не всем же только Библией зачитываться. Другим охота совершить, так скажем... всестороннее обозрение всех аспектов окружающего бытия – и плохих, и хороших.
- В этом-то как раз и беда всех его книг – молодёжь читает у него про этот "психоделический абсурд", про наркотики, а потом и сами начинают баловаться, и затягивает их в такую канитель, из которой ничего уже хорошего не получается. Причём экспериментирует именно умная молодёжь, образованная, для которой Пелевин как раз и пишет. Это самое страшное. Простые люди Пелевина читать не будут, они его не поймут. Простые люди спиваются от водки. Тоже, конечно, ничего хорошего... Но наркотики – вещь куда более страшная. И одно дело, когда человек пишет об этом несерьёзно, из развлекательных целей, а другое, когда он начинает всерьёз верить в их чудодейственную силу. Я вот в своё время Карлоса Кастанеду читал...
- Вова, ты меня удивляешь! И что же ты о нём скажешь?
- Да то, что это настоящий Сатана в человечьей шкуре! Всё, что он пишет – бред, ересь, богохульство!
Меня рассмешила та злоба и экспрессия, с которой Анненков отозвался о Кастанеде, и я сначала громко расхохотался, затем немного подумал и сказал:
- А тебе не кажется, что тот свой опыт, который описал Кастанеда, и те вещи, которые написаны в Библии, это на самом деле две стороны одной медали, и что через психотропные вещества Кастанеде удалось увидеть кусочек чего-то необъяснимого, что некогда раньше смогли увидеть библейские пророки? Просто пророки донесли свои видения через более понятные для широкой публики образы и сказки, а Кастанеда попытался объяснить и анализировать увиденное языком более сложным. Он попробовал это как-то систематизировать, выразить более научно и привести к порядку, что ли...
- Библия – это тебе не сказки! А то, что писал этот грешник Кастанеда – просто бред сивой кобылы! Не может быть ничего божественного и библейского в описаниях того, как он после употребления наркотиков валялся голым в комнате с собакой в луже своих нечистот и бился в горячке!
- То есть ты не допускаешь той мысли, что библейские пророки могли прийти к своим откровениям примерно тем же путём, что и Кастанеда?
- Нет!
- Почему?
- Потому что это Библия!
- Сильный аргумент.
- Какие тебе аргументы нужны? Слово библейское – оно не всякими дураками писано, вроде Кастанеды, оно живо в веках, и будет жить вечно! А Кастанеда – это ничто. Это пыль! Сегодня есть, а завтра нет, и никто о нём больше не вспомнит!
- Про вечное слово божье мы уже обсуждали. А вот то, что Библия не дураками писана, в этом я с тобой охотно соглашусь. Недюжим умом надо обладать, и недюжим талантом, чтобы написать такую книгу, которая способна дурачить людей на протяжении многих веков.
Дальнейшего ответа от Вовы не последовало. Он шёл впереди, и я не мог понять, злится он или нет, но всё равно в душе тайно злорадствовал и смеялся.
Через некоторое время он снова уже более спокойным тоном начал обсуждать тему девяностых и пагубное влияние атмосферы того времени на мировоззрение его сверстников, которым через фильмы "Бумер", "Бригада", "Брат" показывали, что все проблемы и несправедливости нужно решать с помощью оружия и бандитизма, и что это нормально, в то время как сейчас среди молодёжи через Кастанеду, Пелевина и им подобных навязывается наркотический культ, интерес к наркотикам и всяким экспериментам со своим сознанием, которые так же ведут к гибели, деградации, вырождению.
"Рассуждения занудной старой бабки. Светка из пятого подъезда юбку выше колен надела, вот же проститутка! Димка книжки Пелевина читает, точно скоро наркоманом станет", - подумалось мне, а вслух я сказал:
- Не понимаю, к чему ты меня своими банальными умозаключениями кормишь. Возможно, я ещё слишком молод для того, чтобы беспокоиться о таких вещах как чистота своего языка, вырождение нации, пропаганда насилия, гомосексуализма, наркотиков и прочего. Я просто живу среди этого как наблюдатель, стараюсь смотреть на все эти вещи со стороны, и они меня мало трогают в данный момент моей жизни.
После этого наше общение окончательно сошло на нет, и до конца дня мы молчали.
Опять посреди маршрута нас застал уже осточертевший дождь. Мы скинули рюкзаки, вытащили брезент, накрылись им. Полоскало целый час, и после мелкая морось непрерывно накрапывала до самой ночи. В лагере снова всё плавало и размокало в непросыхающей сырости. Посреди лагеря выросла большая лужа, из-за которой нельзя было подступиться к умывальнику. Даже в палатке за всё время нашей в ней жизни мы успели протоптать в ягеле просевшие тропинки, которые напитались водой и хлюпали под ногами не просыхая, а в углублении под печью постоянно стояла неуходящая из-за глины вода.
- В палатке всё поплыло! - сказал я Вове. – Скоро и мы поплывём вместе с ней.
- Да разве это поплыло? - весело ответил он. Непрерывные дожди придавали Вове какой-то непонятный прилив бодрости и сил, и каждому сильному ливню он радовался как дачник, переживающий во время долгой засухи за свои помидоры. - Поплыло, это когда ты утром встаёшь, а в палатке вдоль твоих нар ручей протекает. Хотя, в этом есть и свои плюсы. Можно с утра умываться не поднимаясь с постели. Приподнялся лёжа, ладонью воду зачерпнул, напился, ополоснулся. Водичка холодненькая, хорошо бодрит!
18
Был уже самый конец августа, когда мы переехали и обустроились на новом месте. Теперь это было намного быстрее, чем в первый раз.
После недели непрерывных затяжных дождей тучи рассосались; было ясно, тепло. Новый участок на пятьдесят километров севернее предыдущего. Выглядел он немного живописнее: под боком сухое, каменистое русло реки, с оставшимися небольшими заводями и большая долина с редкими широкими лиственницами, которые начали уже желтеть и осыпаться, как и вся тайга вокруг.
За установкой лагеря наступил и конец рабочего дня, который был напряжённый, но всё же не на столько, как в начале лета, когда приходилось делать и строить много всего. Большинство жердей от палаток и лагерной мебели мы просто взяли с собой, чтобы было проще и быстрее строиться на новом месте.
На третий день переезда мы всё ещё занимались работой по лагерю. Прошлые запреты Анненкова либо забывались, либо я ими просто пренебрегал, ввиду их, как мне казалось, незначительности. Мы стояли в долине, дорогу отсюда видно и слышно прекрасно. Цивилизация, казалось бы, под рукой. В маршруте, на виду у Анненкова, я не брал с собой наушники. В пределах лагеря я сам себе позволил пренебречь его запретом и слушал в них музыку. На прошлой стоянке, как мне казалось, он много раз видел, как я за работой и готовкой хожу в наушниках и ничего мне не говорил. Сейчас же, когда я сидел у края выгребной ямы и чистил овощи для супа, я увидел приблизившиеся к её противоложному краю Вовины ноги.
- Я тебе что говорил насчёт музыки? - ворчал он недовольно. - Четвёртый раз тебя зову чтобы помог, а ты и ухом не ведёшь. Никаких наушников!
- Да вот же я, возле палатки, чего медведь средь бела дня сюда припрётся?
- Я тебе разве не показывал его помёт возле реки, когда мы по воду ходили? Раз пришёл к дороге, значит и в лагерь без проблем может заглянуть, особенно когда тут столько запахов для него вкусных. Так что даже в палатке в наушниках музыку не слушай. Заснешь в них ночью, а он в палатку влезет, и скальпы нам поснимает. У него удар в несколько сотен кило. Одного такого достаточно, чтобы тебя пополам сломать, или голову оторвать. Самая безболезненная смерть!
Дальше Вова снова начал плести свой божественный монолог о слабости человека, силе молитвы, и о неминуемой божественной каре за человеческую беспечность, пренебрежение к простым правилам безопасности и всё подобное, после чего любая, даже самая серьёзная речь из его уст превращается в какую-то нелепую дурную хохму.
Я перестал его слушать. Последнее, за что осмысленно зацепилось моё внимание в его повествовании как раз и касалось самой безболезненной смерти от удара медвежьей лапой. Мне почему-то вспомнилось, как позавчера мы для палаточной печки вырыли недостаточно глубокое углубление, из-за чего ночью, во время растопки, под ней задымился ягельник и корневища карликовой берёзки. Всю палатку заполнило дымом, поэтому той ночью мы спали с раскрытыми пологами и окнами, чтобы не угареть.
- Как по-твоему, - внезапно задал я Вове вопрос прямо в разгар его нудных речей, - какая смерть более безболезненная: от удара медвежьей лапой, или же от отравления угарным газом во время сна?
Вова резко осёкся и так сильно сморщился лицом, что я сначала толком не понял, какие именно чувства вызвал в нём мой вопрос. Он, было, оскалился в улыбке, которую всеми силами пытался подавить, сохраняя суровый, тяжёлый взгляд. Затем он поджал губы, но мышцы лица всё так же бесконтрольно растягивались в стороны. Когда я это понял, то рассмеялся. Вова, не в силах больше себя контролировать, улыбнулся уже свободно.
- Какие каверзные ты вопросы задаёшь, - сказал он. - К чему это вообще?
- Ну, вот ты о безболезненной смерти от лап медведя сказал, и мне подумалось, что тут раз на раз может не прийтись – медведь и покалечить может, и тогда мучительно придётся умирать. Потом я вспомнил о случае с дымящейся палаткой и подумал, что угареть во сне всяко лучше будет, с меньшими рисками мучительной смерти.
- Дурные мысли у тебя, Дмитрий. С каким-то суицидальным подтекстом. Если ты умрёшь по своей собственной воле – подумай, что с тобой будет после смерти.
- Некроз, разложение, небытие.
- Ты ошибаешься. Там не примут к себе душу человеческую, которая явилась к Богу без его зова...
- Почему же это я могу ошибаться, а не наоборот?
- Потому что библейские знания – это правильные и верные знания. Ты вот крещёный, а всё никак этого не понял. За это придётся рано или поздно отвечать.
- Да почему же именно библейские знания единственно верные, когда в мире такое множество других конфессий, философских течений со своей точкой зрения на загробную жизнь, не говоря уж о научных теориях, в конце концов?
- Ну, наука тоже, знаешь ли, часто заблуждается.
- Равно как может заблуждаться и Библия, и все прочие учения.
- Молодой ты ещё, - заключил Вова после недолгих раздумий. - Повзрослеешь – будешь думать по-другому.
Когда пошли ставить мобильную баню, пришлось снова по указу Вовы копать кострище рядом с палаткой. Ему не нравились размеры выкопанного мною углубления под костёр, и он каждый раз велел мне расширять и удлинять яму под жерди, которые можно будет вкопать и повесить на них вёдра для нагрева воды.
Яма была уже настолько большой, что я в шутку сказал, что у меня складывается такое ощущение, будто я могилу копаю, а не яму для костра.
- А ты когда-нибудь копал могилу? – серьёзно спросил Вова.
- Нет.
- А я копал. И знаешь ли, ничего смешного в этом нет.
- Это в прошлом году было? – спросил я после недолгих раздумий.
- Да, в прошлом.
После этого разговора кое-что прояснилось для меня, и я понял, почему у следователей возникло к Вове много вопросов, когда они прибыли на участок и увидели у лагеря могилу студента. Хотя с другой стороны, какой у Анненкова был выбор? Оставить гниющий труп на свежем воздухе и ждать, кто прибудет быстрее: хищники, или комиссия на вертолёте?
19
Затяжные многодневные дожди прошли за два дня до нашего отъезда на новый участок, и с тех пор природа ублажала нас недолгим тёплым бабьим летом, ясным небом и морозными ночами. С тех пор как началось бабье лето, каждая лунная ночь неизменно сопровождается лёгкими заморозками. Сегодня утром было минус три. В кастрюле немного замёрзла гречка, оставленная в котелке у костра, и вода в канистрах. Не смотря на это, я радуюсь каждому новому ясному дню и надеюсь, что такая погода – без дождей, слякоти и дневного холода продлится как можно дольше, ибо работы у нас ещё до двадцатого сентября.
Вчера к нам в лагерь зашёл худощавый молодой человек. Сказал, что он геолог из Новосибирска и спросил, не возражаем ли мы, если он с парнями "на ночь раскинет здесь кости". Вова дал добро и человек ушёл, а вскоре недалеко от лагеря прошло ещё трое, с тяжёлыми походными рюкзаками и в камуфляже. Они стали в сотне метрах от нашего лагеря, подальше от дороги, и вечером через лесок часто доносились стуки и звуки их голосов, разносившиеся гулким эхом по всей долине. Казалось, что Вову даже немного возмутило то, что эти геологи работают вот так - таскают весь свой скарб на своём горбу, не имея многоцентнерового склада как у него, на все случаи жизни.
- Ты только глянь на их лица, - то и дело оставлял он недовольные комментарии, - идут измученные, тянут всё на себе. Разве это нормально? И палаточки, небось, маленькие у них, одноместные. Отморозятся там за ночь, чай не июль месяц уже.
- Видно, им так удобнее, - пожал я плечами. - Не всем же с собой в поля целую тонну шмоток таскать.
- То есть ты хочешь сказать, что тебе вот сейчас плохо тут сидится, за столом, в тёплой палатке у печки?
- Конечно, неплохо. Просто я к тому, что некоторым людям гораздо проще проводить сезон вот так, компактно. Ничего ведь, лето как-то отработали, не переломились. Зато не надо лагерь собирать и разбирать по три-четыре дня. Время экономит сильно. Меньше времени тратится на ненужную возню с кучей шмоток. А мешки у них наверняка утеплённые, на морозы рассчитанные. Так что не думаю, что они мёрзнут.
Через три дня распрощались с Серёгой, Иваном и Мишей. Похоже, что навсегда. Их смена окончена, их сезон подошёл к концу. Уже на десятое сентября у Серёги куплена путёвка на жаркие пляжи Турции, а Мишу во время его отпуска ждёт родная Бурятия. Иван же сказал, что в этом сезоне он в поля больше ни ногой. Городской человек, его можно понять. А пока у нас выходит вынужденный простой, мы сидим в палатке под моросящим дождиком и ждём нового своего водителя, который должен приехать к нам из Айхала уже завтра.
20
Тепло кончилось быстро, и осень пришла точно по расписанию. Утром первого сентября минус три, весь день температура около нуля, а лагерь занесло липким снегом, который, растаял ближе к обеду. Одна череда туч ушла, открывая ясное морозное небо, но уже через час на горизонте появлялась новая серая хмарь. Погода словно смеялась над нами, говоря: "Погоди, я ещё такую штуку выкину". И выкидывала – бросала на землю то ледяную крупу, то снежно-дождливую противную кашу, то просто мелкую морось.
Пересохшее русло реки, у которой мы стали, за каких-то пару часов наполнилось водой чуть выше колена и слышно было по ночам её бурление по каменным перекатам.
Ближе к обеду к нам на прежней вахтовке из Айхала приехал новый водитель, который на водилу смахивал гораздо больше, чем щуплый, маленький Серёга – толстоват, крепок, с большим пузом. Он представился Виктором и объяснял своё несвоевременное прибытие задержкой в Удачном из-за небольшой поломки вахтовки, шутливо ругая Серёгу за недосмотр и несвоевременную замену мелких деталей и масла. Вова в двух словах объяснил Виктору принцип нашей работы, водила кивнул и сказал что Серёга уже ввёл его в курс дела. На этом мы разошлись с ним до понедельника.
Витёк тоже оказался добродушным и весёлым мужиком. Исполнительный, улыбчивый. Он всегда подшучивал со мной после рабочего дня о том, как он устаёт смотреть сериалы пока ждёт нас из маршрутов. Он всячески шёл на контакт. В первый совместный рабочий день заходил к нам в палатку, восхищался обустройством лагеря, вспоминал, как он в такой же палатке жил на службе в Чечне и порывался было задать какие-то вопросы, но натыкался на стену Вовиного молчания – тот только лишь морщил лицо из-за того, что водила часто матерился. В процессе рассказа какой-то истории, наверное, сам того не осознавая, Виктор на автомате вытащил из нагрудного кармана сигарету и сунул её в рот.
- У нас в палатке не курят, - единственное, что холодно обронил Вова, прервав рассказ собеседника.
- Ах, да, да, я не собирался... - растерянно вытащил Витя изо рта сигарету. - Щас вот, выйду, думаю, и там закурю. Ну, бывайте, мужики.
Витя поднялся, спрятал сигарету обратно в карман и ушёл.
Это выглядело так неловко, что я и сам немного смутился от всего происходящего. Может, Витя и рассказчиком был не ахти каким, однако всё же за эти три месяца мне бы хотелось послушать истории кого-нибудь ещё кроме Вовы, который каждый день под боком, которого видеть нет уже ни сил, ни желания.
21
Ночью небо растянуло. Обнажились яркие звёзды. Ударил мороз и сковал всю воду в лагере, заставил одеться на ночь потеплее.
Утром минус десять, зато солнечно. Воздух днём хорошо прогрелся, солнце ласкало теплом, но уже не могло растопить ледяные корки ручьёв. При промывке шлихов дубели и потом ещё долго болели суставы пальцев рук и ног – будущий радикулит передаёт мне привет уже сегодня. И если руки – полбеды, то хлюпающая в дырявых сапогах вода не даёт ногам согреться. Как ни клей эти дряные болотники, они всё равно пропускают воду. Стоит только заклеить одну дыру, как при первой же шлиховке становится ясно, что сочится уже из какой-то новой. С сапогами просто жуткое проклятие. Либо мне не везёт на качественную обувь, либо я кривоногий и не умею ходить. Ничего. Остаётся две недели маршрутов. Нужно просто пережить.
В последнее время попадается много оленей. За пару дней до этого видели пятерых телят. Они неспешно и бесшумно прошли стройным рядом мимо нас метрах в пятидесяти, мелькая между кустами пожелтевшего ивняка своими броскими белыми хвостами. Если бы не эти светлые хвосты, то я вряд ли смог бы рассмотреть своим слабым зрением какое-то шевеление в чаще леса. Эти стройные подростки не боятся нас ничуть. Я громко засвистел в их сторону, но их это не напугало. Они всё так же медленно петляли между деревьями, сырыми болотными кочками и затрусили прочь лишь тогда, когда от нас в их сторону резкий порыв ветра принёс человечий запах.
Сегодня в поле выпасалась олениха с двумя малыми телятами. Она прошла мимо нас и остановились в паре сотен метров, в долине реки. Вова писал, постоянно на них посматривая, потом взял ружьё и стал заряжать его.
- Сиди здесь тихо, не вставай, - сказал он и скрылся в лесу. Его не было минут двадцать. Видно, он сделал большой крюк, чтобы подойти незамеченным со стороны леса против ветра, однако ему это не удалось.
- Ушли. Я пришёл, а их как ветром сдуло. Олень – животное очень осторожное, оно чует опасность.
22
Территория этого участка и так не особо изобиловала выходами пород, которые зачастую приходилось буквально выкапывать из-под земли, чтобы наработать нужные объёмы, а теперь, под небольшим слоем снега, не видно вообще ничего. Мы ждали до позднего утра, в надежде, что снег растает, но пока его только всё прибавлялось.
Когда мы вчера ехали с маршрута, у вахтовки лопнуло среднее колесо. Пришлось ехать без одного, очень медленно и долго. Машина постоянно тряслась, как на кочках, и что-то бухтело за дверью. К приезду в лагерь от колеса остались одни оборванные резиновые лохмотья. Машина не рабочая. Витёк ждёт, когда подвезут запаску. Всё располагало к началу камерального дня.
- Всё равно пойдём, - сказал Вова на следующий день и велел собираться. Я только тяжко вздохнул и стал натягивать на себя все свои тёплые вещи.
Метель мела до полудня, затем прекратилась, и большая часть упавшего снега стаяла за каких-то пару часов. Было мокро, ветрено, холодно. На точке я кое-как разжёг костёр и сунул к нему свои замёрзшие ноги. Высунул я их только тогда, когда почуял противный запах горелой резины – подошва сапог оплавилась и дымилась от сильного жара большого огня.
- Ну я же говорил тебе, следи ты за этим, сапоги легко спалить! - начал Вова.
- Да как я за ними услежу, если я не чувствую, плавятся они или нет?
- Все так говорят, а потом с дырявыми болотниками ходят весь сезон!
Ночью, где-то совсем рядом с нами слышался глухой волчий вой. "Пастух пришёл за своим стадом", - подумалось уже утром следующего дня, когда в маршруте я увидел отпечатки многочисленных оленьих копыт, оставшихся на свежем снегу, который не спадал до самого вечера.
К вечеру тучи растянуло, и слегка пригрело солнце, но уже через пару часов, едва солнце скрылось за горизонт, ударил сильный мороз, а с морозом появлялась дополнительная работа по лагерю – кипячение воды для растопки замёрзшего умывальника. Вова заставлял меня его растапливать, чтобы мы "не засвинели", хотя я, когда он замерзал, поступал гораздо проще – переставал им пользоваться и обливался речной водой из ведра.
Ходить в туалет по морозу тоже стало крайне неприятно. Туалета у нас не было, и мы окапывались подальше в лесу, открытые всем ветрам. Терплю до последнего.
По ночам ясное, морозное небо слегка занимается бледно-зелёными всполохами северного сияния – слабого и неуверенного, которое на первый взгляд можно принять за тонкую дымку облаков.
23
Иваново бегство.
Я не знаю, можно ли это назвать полноценным бегством, или это всё только плод моих домыслов и фантазий, но общая картина бегства Ивана от полевых работ была следующей.
Иван, впрочем, как и Миша, работники чисто городские, и нет в них той "романтической", или профессиональной жилки, которая заставляет геолога проводить в полях весь сезон безвыездно.
Собственно, Иван и согласился на эту работу только лишь с условием, что после каждого неполного месяца полевых работ ему даётся десять дней отгула, что, впрочем, тоже его не особо устраивало. Иван в своих суждениях был осторожен, говорил мало, но из его слов можно было понять, что работа в городском офисе ему предпочтительнее романтической побывки в поле.
Тридцатого августа, как было уже сказано, он вместе с Мишей уехал в очередной положенный отгул, который должен был закончиться пятого сентября. Так как Иван возвращаться в поля не собирался, то он думал, что на его место пришлют другую рабочую пару геологов, которая окончила бы начатые им работы, но по прибытию в Айхал у парней что-то пошло не по плану. Прознав об их нежелании работать дальше, начальник айхальской геологической партии вызвал их к себе на ковёр, уговорил вернуться пятого сентября на участок и продолжить работы ещё хотя бы две недели, до двадцатого сентября, уверяя, что сейчас, когда все геологи разбросаны по тайге на других участках, заменить их больше некем. Иван, должно быть, с очень большой неохотой, но всё же согласился.
Новость о том, что Иван и Миша снова собираются приехать на участок пятого числа, привёз нам первого сентября сменивший Серёгу водитель Виктор.
Минуло пятое сентября, ровно как шестое и седьмое. Вова, забеспокоившись о судьбе так и не объявившихся работников, позвонил Ивану справиться о его местоположении. Иван ответил, что, по необъяснённым причинам, шестого и седьмого числа выехать у них не получилось, а теперь, восьмого, в выходной субботний день никто их везти не собирается, и вообще, в партии происходят какие-то заминки с водителем. Они с Мишей должны были выехать из Мирного девятого, переночевать в Айхале и к обеду десятого числа быть уже на месте. Вова негодовал. Он сильно переживал за невыполненный план, горящие сроки и близкий конец сезона.
Десятого сентября к позднему вечеру работники так и не объявились. Вова не смог дозвониться Ивану, поэтому позвонил своему начальнику в Айхал с просьбой прояснить и проконтролировать ситуацию.
Одиннадцатого утром Вова снова позвонил своему начальнику, который узнал через мирнинскую партию о том, что на половине пути от Мирного в Айхал у парней сломалась вахтовка – лопнула шина переднего колеса. Так как по старой-доброй русской традиции возить с собой запасные колёса у водителей не заведено, то парням приходится ждать ближайшего рейса какой-нибудь другой партийной машины с маршрутом Мирный-Айхал, которая сможет привезти им запасное колесо.
Пока им подвезли новое колесо, и пока водитель менял его, прошло больше суток. Парни приехали в Айхал под вечер двенадцатого числа и долго отсыпались с дороги. Из Айхала на участок они должны были выехать утром тринадцатого числа, и к обеду того же дня быть уже на месте, но снова что-то пошло не так, и до позднего вечера в наш лагерь всё так же никто не явился.
Анненков, казалось, уже совсем отчаялся и оставил всякие надежды дождаться Ивана и Мишу. Он сетовал на то, что им вообще не стоило выезжать с этого участка, а сделать последние усилия и, наконец, добить его, а теперь, когда столько времени потеряно, план не будет выполнен, что для ответственного Вовы было смерти подобно.
Работники явились на участок той же поздней ночью, уже на заре нового, 14 числа, когда мы уже спали, и сразу сообщили, что после долгой тяжёлой дороги будут отсыпаться, потом делать работы по лагерю, и в маршрут не пойдут.
Вова стойко сносил эти крайне нерациональные заминки в работе, вызванные, как он часто выражался, человеческим фактором – главной преградой на пути к успешному исполнению поставленных целей и планов.
Вечером, уже вернувшись из маршрута, я заглянул к парням в балок, разговорился и узнал, что они должны уехать обратно в Мирный уже двадцатого. Я в шутку спросил о том, зачем они, собственно, вообще приехали, коли до двадцатого, в лучшем случае, осталось всего четыре рабочих дня, которые большой погоды теперь абсолютно не сыграют.
- Ну, четыре дня – тоже срок! – с наигранной важностью сказал Миша и они с Иваном рассмеялись.
24
О картах
Вся наша работа этого сезона происходит следующим образом.
У Вовы на руках имеется большая кипа космоснимков окрестных территорий с привязанной сеткой координат. На космоснимках, помимо зелёного моря тайги, часто видны размытые белые полосы – выходы на поверхность известняка – потенциального строительного материала для дороги. В камеральный день Вова по привязанной сетке космоснимка определяет точное местоположение каждого выхода пород, вбивает координаты в навигатор, и уже в рабочий день навигатор выводит нас к этим обнажениям, видным на снимке. Вова их описывает и берёт пробы для лабораторного анализа.
Сам Вова, будучи уже в том возрасте, когда его взаимоотношения с этими сложными новомодными ЭВМ, именующимися компьютерами, разделяет огромная пропасть, попросил более молодого и сведущего в этих машинах геолога, чтобы тот привязал и распечатал ему данные космоснимки на более простых и понятных аналоговых носителях.
Молодой геолог просьбу выполнить согласился, хотя явно без особого энтузиазма. Вова, просмотрев получившиеся распечатки для первого участка, остался доволен проделанной работой коллеги и решил, по несвойственной ему беспечности, распечатанные снимки для второго участка не проверять.
И вот мы на новом участке. Приступая к работе, Вова достал из отложенной папки новые космоснимки и увидел, что тайга и обнажения на половине из них чуть менее чем полностью закрыты белыми, густыми облаками. Когда я вошёл в палатку и увидел разложенные на столе карты с облаками и склонившегося над ними Вову, который с серьёзным видом бормотал: "Что-то ничего не понятно", я минут пять надрывался от смеха.
Вова сразу позвонил в Айхал начальнику, сообщил о браке и просил срочно отправить ему с новым водителем переделанные, нормальные космоснимки без облаков.
Начальник, как ему и положено, наверняка перепоручил дело о составлении новых космоснимков кому-то из подчинённых, которые, что-то напутав, в итоге прислали нам через Витю карту совершенно другой территории, на которой с реальными координатами был нанесён секретный план расположения верхнемунских кимберлитовых трубок.
Подсудное дело – как любил говаривать Вова, ибо попади подобный план месторасположения алмазной руды в руки каких-нибудь чёрных копателей, проблем можно было бы не обобраться.
Вова, не долго думая, принял этот план за новое реальное геологическое задание и уже начал прикидывать, как мы будем перебрасывать весь лагерь на сто километров севернее и мыть рудные шлихи в ручьях у этих трубок, хотя здесь явно была очевидная ошибка, о чём я ему и сказал.
- Вообще, да, - нехотя согласился он, - странно как-то – давать такую серьёзную объёмную работу в сентябре, когда тут дел на целый сезон.
Он позвонил начальнику узнать об этом странном переданном плане, который, как и оказалось, был передан по ошибке.
Необходимые нам космоснимки местности, без которых мы просто слепы и не можем работать, приехали к нам только вместе с Иваном и Мишей, за четыре рабочих дня до конца сезона.
25
Чем ближе конец полевого сезона, тем медленнее тянется время ожидания этого конца, а в дождливую, холодную погоду, какая была сегодня, это ожидание особенно невыносимо. В такую сырость и холод быстро костенеют пальцы, писать становится трудно, а от пасмурного тёмного неба начинают болеть глаза при чтении, поэтому мне остаётся только лежать и оставаться наедине со своими мыслями, которых я боюсь и избегаю.
Я представляю большой город, людей, цивилизацию и все её блага, а потом открываю глаза, смотрю вокруг себя, и наваливается апатия, и все мои грёзы кажутся совершенно далёкими и недосягаемыми, не смотря на то, что всё это я увижу уже через неделю, а может, даже и меньше. В такую погоду я совершенно не умею думать в положительном ключе. Я зол на всё беспричинно, психую и огрызаюсь на Вову за то, что мне приходится мыть эти проклятые шлихи в этой ледяной воде, в этих текущих сапогах, под этим раздражающим мелким дождём. Вова хорошо чувствует мои истерические настроения, поэтому прогоняет меня и чаще моет шлихи сам. Я немного успокаиваюсь, мне становится стыдно, но я всё равно всё бросаю и иду на берег, лишь бы не видеть никогда больше этих проклятых, ненавистных шлихов.
Из-за пасмурного неба уже в восемь часов над тайгой стоит густая тьма. Где-то в пяти километрах от нас, в вахтовке, на обочине дороги, нас уже ждут Витя, Ваня и Миша и с пяти вечера в тепле гоняют чаи с вкусными слоёными трубочками с маком и черёмухой, но так как Вова, а поневоле и я, стахановцы, то мы работаем до девяти.
После обеда, как назло, мы вошли в старый горелый участок тайги, где сплошной стеной растут лиственничный молодняк, кусты ивняка и ольхи, почки которой, по утверждениям Вовы, очень полезны, и хотя он не помнил в чём их польза, но на всякий случай обрывал их и ел. Прорываться через эти джунгли в потёмках особенно сложно. Я выворачиваю себе ноги на болотных кочках, царапаю лицо ветками, которых уже не вижу, и громко матерюсь, позабыв обо всём на свете. За шиворот и в сапоги толстым слоем набивается колючая лиственничная иголка.
Последний километр мы пролезали уже на ощупь, и к десяти вечера были на дороге – грязные и оборванные. Впрочем, как и всегда.
- Чего вы так поздно? Глянь, какая темень уже, - сказал мне Иван, когда я заполз в кабину подъехавшей вахтовки.
- Потому что у товарища начальника сраные объёмы горят! - ответил я, принимая у стоящего внизу молчаливого товарища начальника рюкзак и захлопывая за ним дверь. Вова, к счастью, всегда ездил в водительской кабине.
- Так чем там в темноте заниматься можно?
- Шлихами. Писаниной. Я не знаю, как он может писать в такой тьме, но он что-то там пишет.
- Какие шлихи? Тут же ручьи заболоченные и замёрзшие. Кроме ила нет ничего. В таких водоёмах шлихи не берут. И писать что? На этом участке выходов всё равно ведь никаких нет, там описывать толком нечего.
- Вова шлих в любой луже найдёт. Он берёт лопату и идёт метров на двести сначала вниз по течению, потом вверх, и обязательно что-то, да нароет. И тебе рассказать, что он пишет? У него в GPS каждое белое пятно этого маршрута забито. Мы выходим на него, а там либо светлый ягель, либо просто редколесье с пожухлой травой, из-за чего на снимке засвет и получился. Он берёт молоток и начинает вокруг по всем кустам шариться и выходы искать. Потом минут через десять приходит и говорит: "Нет ничего. Ну, так и будем писать, что ничего нет". Затем садится, раскладывает вокруг себя кучу карт, тетрадей, достаёт калькулятор, линейки, транспортиры и что-то пишет целый час.
Миша сразу оживился и начал пародировать Вову. Он сделал серьёзное лицо, зажал пальцами воображаемую ручку, начал водить по столу и говорить противным голосом Вовы: "Ничего нет, ничего нет, ничего нет...".
Посмеялись. Я немного расслабился и повеселел.
- Не понимает человек, что цель поискового маршрута в том, чтобы именно что-то найти, а не машинально описывать каждую пустую точку, в которой пользы никакой, - через время вздохнул Иван. - Какой смысл? Я не пойму такого подхода к работе.
- Тут смотря какую цель себе поставить, - отвечал я. - Можно поставить цель что-то найти, а можно ставить цель выполнить план, без лишних вопросов. Вот Вова и выбрал последнее. Может премию себе хочет, может репутацию прилежного работника.
- А я ничего не хочу уже, на самом деле, - сказал Иван. - Мне бы послезавтра съебаться, наконец, отсюда, чтобы больше не видеть этой тайги, и гори оно всё синим пламенем.
- Я об этом только вчера с Вовой разговаривал. Сказал ему, что ты до двадцатого планируешь тут быть, а потом свалить. Он ответил, что тебя с Мишей не отпустят с полей до тех пор, пока план не будет выполнен. Вова приложит к этому все свои усилия. Витя тоже хотел двадцать третьего уехать, но Вова позвонил в город, и ему продлили лицензию на этот участок до тридцатого сентября. Двадцать первого числа сюда должна приехать вахтовка, привезти Вове какие-то вещи и забрать меня, больше никого.
Миша грязно выругался. Иван немного помрачнел лицом и залез в свой телефон.
- Я в городе погоду смотрел, - сказал он. - Со следующей недели уже будет стабильный минус, а двадцать пятого числа ляжет снег. Так что двадцать пятое сентября – это крайний срок, до какого мы здесь будем.
- Как бы не так. Вова сказал, что по снегу ходить будете. "Достоверность информации уменьшается, двигаться к цели придётся медленнее, но лучше так, чем вообще никак".
Тут уже заматерился Иван.
- Я по снегу не буду ходить, пускай мне замену ищут, делают что хотят. Какой дурак вообще по снегу в маршруты попрётся? Выходов вообще нет, так ещё и снег копать, что-то искать под ним? Маразм какой-то.
- Я вообще ничего не знаю, у меня отпуск на первое октября подписан, - сказал Миша. - Пускай двадцать пятого вывозят, или я вообще ни за что не отвечаю.
С этих грустных размышлений о работе перешли на весёлые. Я рассказывал парням о случившемся с Вовой обострением его тяжёлой болезни – последние дни он стал чаще молиться. Каждый день посреди ночи я просыпаюсь от того, что слышу громкий шёпот его молитв. Кажется, что он стал вставать ещё раньше, чтобы у палатки громко завывать свои псалмы и хрустеть сухарями, запивая их неиссякаемой святой водой из своей маленькой бутылочки. "Святую воду всю нельзя допивать, чтобы всегда на дне оставалось немного. Ты потом к этим остаткам доливаешь воду обычную, и она от остатков тоже освящается и становится святой", - говорил он мне.
Миша с Иваном хохотали.
- У него правда с собой псалмы есть? - спросил Иван. - Интересно, что будет с ним, если их взять, и в печку кинуть?
- Я думаю, тогда он всё же переступит одну из главных библейских заповедей – не убий, - ответил я.
- У него ведь в палатке ещё икона висит. Я бы поставил её вверх ногами и посмотрел бы на его реакцию.
- Он бы, наверное, сеанс экзорцизма над тобой провёл, и начал кропить святой водой из бутылки, чтобы бесов изгнать. Я думал в начале полей на полном серьёзе сказать ему, что служу культу сатанинской церкви, где приносят в жертву младенцев и окропляют алтарь кровью девственниц, но решил, что слишком толсто будет. Но мысль что-нибудь эдакое выкинуть на его цитаты из Библии не покидает меня никогда.
Время шло, мой полевой сезон подходил к концу, а вопрос о том, как же мне всё-таки рассчитываться с геологом за еду так и остался нерешённым. Вова по этому поводу за все поля не сказал мне ни слова. Молчал и я до последнего. Сначала и не хотел говорить, в надежде, что он забыл об этом, но потом решил всё же, что это будет нехорошо и неправильно – промолчать. Сегодня за ужином я задал ему этот вопрос:
- Как будем рассчитываться за еду? Никита говорил мне, что все эти вопросы решаются с геологом, но ты молчишь, и видно я всё же что-то не так понял. Скажи, деньги надо будет отдавать тебе, или всё-таки контора этим сама займётся и вычтет из зарплаты?
Вова вздохнул и помедлил немного:
- Через меня этот вопрос решается, но тебя это не должно беспокоить.
- Это почему ещё?
- Просто не думай об этом, - сказал Вова как-то неоднозначно, увильчиво и неохотно, словно не хотел чего-то говорить, или не знал, как сказать. Затем он снова помолчал и продолжил:
- Скажу так: от меня ничего не убудет, а тебе не особо от этих денег прибавится, так что забудь.
Я всё ещё ничего не понимал, всё так же сидел и смотрел на него вопросительным взглядом, не зная, что сказать. Кажется, Вова понял мой конфуз и сказал просто:
- Ты мне ничего не должен. Вот и всё.
Я некоторое время молчал. От его слов меня где-то в глубине слегка пробило радостым мандражом халявы, но при этом ещё больше чувством огорчения и стыда. Мне разом стало стыдно от всех тех слов, что я наговорил ему за весь сезон, и даже от своих недобрых мыслей в его адрес, и я немного растерялся. Сначала мне хотелось выпытать и докопаться до тех причин, по которым он так великодушно решил отказаться от полагающейся ему от меня денежной доли за мою часть пайка, на которую он потратил тысяч двадцать, не меньше. Потом захотелось даже возмутиться и настоять на том, чтобы он забрал полагающиеся ему деньги, но продолжал молчать – не находил никаких слов. Наконец, сказал только, ещё больше смутившись:
- Слишком добрый человек ты, Владимир.
- Дело тут вовсе не в доброте, Дмитрий. Причина куда более прозаична. Мне, как ты выражаешься, лень этим заниматься. Чтобы подсчитать забор на каждого – кто и на сколько наел за всё время полей из нас, нужно полдня убить, минимум, а в конце сезона я всё же предпочитаю направить свои умственные напряжения в более важное для меня русло, не отвлекаясь на всю эту рутину. Так что не забивай голову и забудь. Только вот рассказывать об этом никому не надо. Там, в городе, когда встретишься с товарищами своими, не надо им говорить, что твой геолог отпустил тебя без забора. Не нужно возбуждать в людях смертный грех зависти.
- Да... Спасибо тебе, - сказал я Вове всё так же тихо и сконфуженно.
26
Нас с Мишей вывезли с участка как и было запланировано, 21 сентября, утром. На Удачном нас встретила вахтовка, и все выходные мы провели в Айхале. В понедельник я пришёл в офис Айхальской геолого-разведочной экспедиции. Все геологи этой партии, кроме Вовы, уже давно вернулись из полей. В коридорах царил шум и оживление. Я зашёл к начальнику партии сдать вещи, оставить информацию, рассчитаться и уволиться.
- Ну что, как тебе с Вовой работалось? - с лёгкой ухмылкой на лице спросил он.
- Ой, пожалуйста, давайте не будем о грустном, - скривился я. - Помните, вы мне геофизические материалы для диплома в начале лета обещали?
Начальник сначала посмеялся, а потом отвёл меня в другой кабинет, в котором за компьютером сидел человек.
- Петь, посмотри для студента геофизические проекты нашей партии, ему для диплома.
- Так мы всё удалили, - ответил Петя. - У нас как геофизиков всех разогнали, так с Мирного потребовали всё стереть по геофизике. У меня пусто.
- Не, ну там же оставались какие-то проекты, поищи, - сказал начальник и ушёл.
Петя покачал головой и начал лазить по папкам компьютера, пытаясь отыскать хоть что-нибудь по моему запросу. А находились жалкие остатки, и какие-то бесполезные, разрозненные обрывки исследований и проектов. По одним участкам были геологические и геофизические карты, абсолютно бесполезные, без описаний и выводов. По другим территориям только отчёты и выводы, абсолютно бесполезные без отсутствующих карт. Другие папки пустые, либо только геологические, и ничего дельного по моей специальности. Петя вздохнул с облегчением, когда нашёл какой-то отчёт о каротаже, с картой отмеченных скважин и литологическими колонками. Он скинул их мне, хотя и потом неудобно мялся, будто извиняясь, искал что-то ещё, по второму кругу перепроверяя пустые папки и, наконец, отпустил к начальнику, рассеянно разводя руками о том, что, дескать, больше ничем помочь не может.
Когда я вернулся в кабинет к начальнику, рядом с ним за столом сидело человек пять геологов, которые сразу повернули головы в мою сторону. Я замялся в дверях – решил, что проходит какое-то совещание.
- Заходи-заходи! - весело сказал мне начальник и поманил рукою. - Присаживайся, рассказывай.
За мной открылась дверь и в кабинет зашёл ещё один человек:
- О, а чего тут происходит?
- Да вот, студент Анненкова с полей вернулся, - ответил начальник.
- Чё, правда?! - удивился человек и выглянул обратно в коридор. - Серёга! Тут студент Анненкова вернулся!
- Ооо! - раздались басовые весёлые голоса в коридоре, и вслед за первым человеком вошли ещё двое.
Все они уселись за стол передо мной с довольными лицами и открытыми ртами и замерли в ожидании баек с полей про благого Вову.
- Ну, не томи!
Я рассмеялся.
- Да особо нечего рассказывать, на самом деле... - уклончиво ответил я.
- Да не гони! Про Вову, и нечего рассказывать? А правда, что он с собой в тайгу велосипеды брал?
- Да, он два велосипеда с собой привёз.
Все рассмеялись.
- Ну, и как по тайге катается?
- Удобно?
- Зачем?
- Какие нахер велосипеды... - слышались среди смеха голоса.
- Да он хотел до маршрутов на них ездить, если машина сломается, - отвечал я. - Но мы так и не ездили ни разу, они под навесом весь сезон так и провалялись, как и другая хренова туча вещей из его лабаза. Там столько всего, что ядерную зиму можно пережить.
- Это мы знаем... - смеялись все.
Я начинал входить в раж, и рассказал про рюкзаки с кучей барахла, его педантизм, про испорченные карты с облаками, прогулки по тайге глубокой ночью, и много всего остального.
- И что, правда инженерный калькулятор с собой таскал? - удивлялись все. - Нахуя?
- Да мне откуда знать?
- По сколько же километров вы в день делали?
- Шесть-семь.
- Чего?! Мы в два раза больше ходили!
- Было бы быстрее, если бы он пустые точки не описывал, что без выходов, да пробуренные скважины, на которые всё описание должно храниться.
Мужики громко хохотали.
- Он там матерился, наверное, когда понял, что план не выполняется, - сказал один.
- Он матерится?! - подхватил другой. - Да от него мата ты в жизнь не услышишь! Ты если при нём заматеришься, он в тот же день в церковь побежит, грехи твои замаливать, - и опять хохот.
Я и сам смеялся со своих рассказов, вспоминая его храм в глубине леса, и мытьё шлихов в покрывшихся льдом болотах, и план трубок, присланный по ошибке, из-за которого он хотел уже перебрасывать лагерь в самом конце сезона. Мне и хотелось выговориться, рассказать как можно больше, и одновременно я испытывал неудобство и стеснение от того, что говорю про начальника плохие слова, пускай и такого чудака в этой партии маленького посёлка.
Весна 2018