Кремовый ручей

Кремовый ручей


Сезон 2017
День первый. 19.07. Среда.

В самолёте нас было восемь: пять геофизиков и три геолога. Все парни – мои однокурсники из университета. Для некоторых, так же как и для меня, это была первая в жизни производственная практика на севере. Мы летели на дальний восток, на Чукотку, и понятия не имели, что нас ждёт впереди: где и как мы будем жить и даже чем конкретно заниматься. Те, кому уже доводилось побывать где-либо на практике, рассказывали о жизни в палатках, работе в тайге, или, как в нынешнем случае, в тундре. Я очень мало знал об этом суровом и самом отдалённом крае России. Немногое лишь почерпнул по передачам, статьям и фотографиям в Интернете. Скудная на растительность, бесконечная горная территория с суровым климатом и сильными ветрами. После такого поверхностного ознакомления лишь один отложившийся в голове вывод подпитывал мой интерес и желание поскорее оказаться на этой земле: там было очень красиво. Преисполненный оптимизма и романтических видений, я с нетерпением ждал посадки и волновался лишь от того, что до сих пор не верил, что лечу чуда-то на самолёте, уже так далеко от дома, а впереди совершенно новый и неизведанный для меня мир.
В самолёте было много людей азиатского типа, что, в общем-то, не удивительно. У многих из них смугловатая кожа, зачастую грубые черты лица с широкими скулами и низким лбом.
После, примерно, шести часов полёта, затем завтрака и снижения, сквозь пелену облаков из окна открылся вид бесконечной тундры: до самого горизонта простиралась зеленовато-коричневая равнина, испещрённая множественными озёрами и реками. У одной из рек, за скоплением жиденьких облаков, просматривалось небольшое поселение на полсотни хаток. Мой сосед слева сидел у окна. Он был похож на метиса, со смуглой кожей, но с европейским разрезом глаз. Он толкнул меня, ткнул в иллюминатор пальцем по направлению к деревне и радостно, с некоторой даже гордостью, сказал:
- Вот видишь тот посёлок? Я там родился.
Показались высокие холмы с наледями не растаявшего снега, а за ними голубые воды моря. Капитан объявил, что за бортом хорошая, солнечная погода, +17 градусов, 18:00 часов вечера по местному времени. Мои часы показывали 9 утра, и я сперва не понял, здесь уже новый день, либо я вернулся в день вчерашний? Нет, определённо новый. Просто в Москве ещё утро, а здесь уже вечер.
Самолёт приземлился на берегу Анадырского лимана, в посёлке под названием Угольные Копи. С высоты посёлок совсем небольшой, с парой выкрашенных в яркий цвет домов у самого аэропорта. Подробно рассматривать нам его не пришлось. Сразу после выхода из дверей аэропорта взяли такси.
На улице было совсем не холодно. Даже ветер не казался холодным, хотя и были сильные порывы. Такси подвезло нас до пристани, от которой ходит паром до Анадыря через широкий залив. Все эти десять километров от аэропорта по петляющей бетонированной дороге я удивлённо рассматривал бескрайнюю болотистую степь с мелкими озёрами и высокой зелёной травой. Не смотря на общую в целом красоту и безмятежность, вся территория вокруг казалась большим полигоном сплошной разрухи. Тут и там стоят сгнившие, давно не использующиеся деревянные хатки, пустые бетонные коробки хозяйственных зданий, горы строительного мусора и металлолома. Трудно сейчас представить, для чего всё это предназначалось.
 Машина свернула на каменистую набережную с выпирающей вперёд бетонной пристанью. Отсюда открывался замечательный вид на противоположный берег. Там, далеко, я впервые увидел Анадырь - маленький, неприметный. На пляже рыбачили мужчина и женщина, возле которых носилось двое детей. Повсюду кружила огромная стая морских чаек, а у камней большие скопления тёмных, лоснящихся нерп. Они ныряли, подставляли под солнце свои гладкие спины, и их головы выглядывали из воды, наблюдая за прибывшими на берег людьми.
Спокойные волны тихо плескались о позеленевший от тины бетон. Где-то вдалеке, примерно в полутора километрах от берега, из водных глубин возвышался крохотный, продолговатый, скалистый островок. На нём стоял металлический каркас небольшой вышки, облюбованной чайками. Ещё дальше, в стороне, за бледной пеленой пурпурного озона горделиво возвышалась одинокая гора.
Минут через сорок к пристани причалил старый, облупленный паром под названием «Капитан Сотников». По трапу мы взошли на палубу и устроились в широкой, но короткой вместительной каюте мест на сто. Спустя ещё пятнадцать минут паром тронулся, так плавно и незаметно, что если бы я не смотрел в окно, то подумал бы, что мы так и стоим на месте без движения.
Анадырь встретил нас своими разноцветными, ухоженными многоэтажками. На городских подступах, у пристани и берега, запустение. К пляжу прибито много ржавых остовов кораблей с проросшей на палубе травой. Некоторые посудины поменьше неизвестно зачем вытащили на берег. Так они и стоят теперь, накренившись, зарывшись килями в каменистую почву.
Здесь нас сразу же встретил пузатый, статный мужчина в деловом костюме, лет шестидесяти, с сияющим, гладко выбритым лицом и пепельно-белыми волосами. Он любезно пригласил всех в УАЗик-буханку с водителем.
Машина везла нас по окраинам, от вида которых невольно пронизываешься унынием и тоской. Куча покривившихся лачуг, рядов ржавых контейнеров, создающих пустые, безлюдные переулки, а всё пространство вокруг обволакивает давящий серый цвет голых камней и такого же свинцового неба, которое затянулось из ниоткуда взявшимися тучами. Дома лишь издали излучали жизнерадостную, цветную новизну. Вблизи же это были обычные панельные коробки с облупленной местами краской и криво замазанными бетоном стыками между плит. Абсолютно все дома здесь стоят на сваях, в полутора метрах от земли, без фундамента, чтобы с годами они не просели, не провалились в таящую мерзлоту.
Нас высадили у большого ремонтного гаража-амбара с высокими воротами. Это место напоминало сельский тракторный отряд. Вокруг валялась куча запчастей, стояли большие гусеничные вездеходы и бульдозеры. Деловой пузатый мужчина не спеша выкатился из машины, и перед тем как войти в гараж и впустить всех, заслонил собой проход и обратился к нам:
 - Геофизики тут есть, значит? Сейчас я вам анекдот расскажу про геофизиков, слыхали такой? Идут, значит, по лесу геолог с геофизиком, и встречается им сторожка геологическая. Они в неё стучат, им геолог открывает, спрашивает: «Кто такие?». «Я – геолог, – говорит первый, – и геофизик со мной». «Ага! – отвечает геолог. – Ну, геолог пусть заходит, а геофизика в сарай поставьте!»
После этих слов мужчина разразился громким, раскатистым хохотом. Шутки я совершенно не понял, но на всякий случай неуверенно засмеялся вместе со всеми. После он повторял эту шутку ещё множество раз за этот вечер, и каждый раз, как в первый, принимался безудержно хохотать, словно заведенный, так, что это даже начало доходить до абсурда.
Наконец, он представился. Звали его Лебедев Вадим Вениаминыч, или, как мы его проще окрестили, Витаминыч. Был он начальником Анадырской геологической конторы. Витаминыч сказал нам, что не ожидал нашего приезда так рано, поэтому о местах для жилья заранее не побеспокоился. Двух геологов он сразу отрядил в готовый к отъезду в поля отряд, который отбывал на днях. Насчёт оставшегося большинства не было сказано ничего.
Мы вошли в огромный зал ремонтного гаража, в котором стояло два гусеничных вездехода и один ТРЭКОЛ – большой колёсный вездеход.
К гаражу пристроен небольшой жилой трёхэтажный блок с четырьмя квартирками квадратов в тридцать, в которых имелось всё необходимое: комнатка, кухня, санузлел. Сейчас эти комнаты были заняты геологами, так что места нашлось только четверым. Второй четвёрке, включая меня, постелили в большом оранжевом вездеходе, который стоял в гараже. На застеленный досками пол пассажирского отсека машины положили толстые ватные матрасы, и выдали каждому по спальному мешку, почти что чистому и новому. Для четырех человек немного тесновато, но временно пожить можно.
После того как всех пристроили, Лебедев распорядился отвезти нас в ближайший магазин. Все были очень голодны с дороги, а кормить здесь нас никто не собирался.
Сказать, что я был в ужасе от цен в магазине, значит не сказать ничего. Мне только подумалось, что если нас не отправят в поля в ближайшее время, то я быстро растрачу все деньги и буду бичевать.
По возвращению в гараж накрыли скудный стол. Рабочие мужики вытащили и порезали нам большие куски вяленой кеты. По запаху она немного подтухла у хвоста, но середину – жирную и сочную – ещё можно было порезать и есть.
За едой и разговорами время подошло к ночи. На улице около десяти часов по местному времени. Режим сна у всех нарушен, спать вовсе не хотелось, поэтому, на ночь глядя, пошли гулять в сторону тихих вод лимана.
Полярным днём на Чукотке у горизонта до утра слегка алеет бледный закат. Тучи расступились, и стало совсем светло. Сейчас и без того тихий городок и вовсе заснул. Даже сильный дневной ветер успокоился и почти не чувствовался. Люди и машины уже не встречаются, за исключением, разве что, сине-белых бобиков с патрульными. Вся Чукотка считается пограничной зоной – отсюда до Аляски рукой подать, и чтобы здесь находиться, нужен специальный пропуск с целью визита. Нам такие пропуски сделали в конторе, но вручить ещё не успели. И хотя всех предупредили о возможных неприятностях, в случае если к нам пристанут люди в фуражках, мы, как шайка незаконных гастарбайтеров, всё равно пошли шататься по окрестностям в надежде, что нас не примут.
  В лёгких сумерках мы минут двадцать шли до берега – сначала по городу, потом по мосту пересекли реку Казачку, откуда уже виднелась обширная водная гладь. От моста свернули с бетонированной рифлёной дороги, вышли на берег и спустились по крутой насыпи к галечному пляжу.
На берегу, как бы обособленно от всего остального города, стояла пара-тройка панельных домов. От этих домов по трубам прямо в море стекала канализация. На пляже открывался хороший вид на заснеженные сопки противоположного берега. У воды трое закидывали невод – две женщины и мужчина. Поздоровались.
- Что за рыбу ловите? – спросил я.
Молодые парень и девушка промолчали, а бойкая женщина, лет шестидесяти, отозвалась:
- А вот, смотри: кета, горбуша, нерка, – охотно показала она, выпутывая рыбу из сети. – Ловим, в основном, кету, на икру. Самцов отпускаем.
- А как вы самцов от самок отличаете?
- Всё просто! У самцов челюсти острые, у самок притупленные. Вон, посмотрите, там наш улов, – женщина показала в сторону, где стоял импровизированный столик из подручного хлама и небольшая эмалированная ванная с рыбой. Мужчина вспарывал кету, сразу потрошил её, доставал икру, тушки кидал в ванную, потроха обратно в море. В ванной, помимо кеты, плавало ещё несколько горбуш. Рядом наполовину заполненная пятилитровая баклажка икры и пакет с вырезанными молоками. Кто-то из парней спросил:
- Икру продаёте?
- Легко! – снова оживилась женщина. – Я вам и засолю её как надо! Если сразу есть будете, то чуть-чуть, а если хранить, то посильнее. В магазине икра дороже, да и сколько она лежит-то там? А у меня – свежак! Вы, смотрю я, не местные. Откуда сами будете?
Мы ответили, а женщина продолжила:
- Я сейчас живу в Калининграде. Часто летаю сюда, в родные края. Ещё мой дед много лет назад рудники тут разрабатывал, поэтому я, вроде как, коренной житель. Вы не смотрите, что харя у меня не Чукотская. Для меня этот край – родной! В Калининграде я уже давно, и когда была молодой, лет, эдак, тридцать назад, то захворала не на шутку. Температура месяц высокая стоит, никак не собью. Врачи лишь руками разводили. Только потом ясно стало, что уже легкое гнить начало. А брат мой здесь всё время живет. Он как узнал, что сестра больна, так взял кетовой икры трёхлитровую банку под мышку, и ко мне. Столовыми ложками икру эту в рот запихивал. Не поверите, через три дня уже выписалась из больницы! Теперь я каждый год здесь. Рыбу ловлю, внучку, вот, первый год с собой привезла.
А вы за удочками, ребята, не спешите бежать, зря оживились. Бесплатно ловить рыбу здесь можно только коренным жителям, или тем, у кого здесь родственники до третьего колена, как у меня. Этот пляж для таких. А вот подальше, где огорожено, там для приезжих. Мзду рыбнадзору платишь, и лови. А коль бесплатно будешь таскать, так оштрафуют. Но я вам могу немного рыбки и бесплатно дать. У меня её всё равно много. Молоки ещё можете взять, пожарить. Очень вкусно!
Пока болтали, в недавно закинутую сеть уже набилась новая рыба. За четверть часа набивается по 5-7 средних рыб в пару кило. Самцы выкидываются, сеть забрасывается снова. Точнее, не забрасывается, а женщина в своем прорезиненном комбинезоне заходит в воду по грудь и тянет сеть за собой.
- Айда, ребята, кто попробовать хочет? Во мне метр шестьдесят, далеко не уйду, а вы подальше отнести сможете. Можете и вытянуть потом, выкинуть самцов. Да вы уже сами всё знаете!
Все кинулись таскать невод, перебирать его и фотографироваться с рыбой на фоне моря, гор и порта. Женщина была довольна привалившей рабочей силе. Она села за свой столик и начала пить чай вместе с внучкой.
- А вы ещё поснимайте, как мы рыбу разделываем, – и сказала мужчине: – Разрежь им рыбу, пускай посмотрят.
После полей все хотели купить у неё икры домой, но женщина сказала, что 15 августа уже летит в Калининград, но оставила номер своего друга, который мог бы продать нам рыбу и икру подешевле, и прямо в аэропорту.
- Моего друга зовут Миша, а я – Света Светова. Меня вся Чукотка знает. Да меня сам Абрамович знает! – крикнула она нам на прощанье, раскинула в сторону руки и хрипло захохотала.


День второй. 20.07. Четверг.

Встал рано. На часах пять утра. Спать больше не хотелось. Организм воспринял этот сон как дневной, поэтому и спал так мало. Мои товарищи под боком тоже не спали, а один так и вовсе не смог уснуть всю ночь.
К восьми утра в гараж подтянулись механики. Они переоделись в рабочую одежду и сели пить чай. Постоянно приезжали и уезжали машины. Я поел и ушёл бродить по ближним окрестностям. Через дорогу от гаражей стояло здание городской котельной с большими трубами-градирнями. Рядом старое кладбище с полугнилыми деревянными крестами и железными надгробиями, которые просели глубоко в болотистую почву и обросли вьющейся травой, а ноги на тропах проседали и чавкали в густой жиже. Последний раз тут хоронили в середине восьмидесятых, и все могилы выглядели давно заброшенными.
Вернулся обратно. В гараже рабочие завели гусеничные вездеходы. Один из них выгнали на улицу, разули гусеницы на одном из рядов колёс и стали их подбивать. Внешний вид этого передвижного сарая был  немного нелепым и отдалённо напоминал какую-то тяжёлую, самоходную установку. Кабина из толстого железа, маленькие окошки, высота под три метра, а вес, должно быть, тонн восемь. Казалось, что такая махина проедет где угодно. У неё имеется нос, которым можно стесать небольшие бугры, либо валить среднего размера деревья, хотя деревьев здесь я ещё не видал.
К десяти часам в гараж подъехал Лебедев. Мы спустились в подвал с ним и с его заместителем – круглолицым молодым мужчиной лет тридцати, которого звали Миша Шибоков. Миша открыл ворота кладовой и начал выдавать всем прибывшим новые комплекты рабочей одежды: длинные резиновые сапоги-болотники, летние брезентовые штаны и энцефалитку, ватные зимние штаны, большой толстый пуховик с отстёгивающейся подкладкой и берцы. Когда я полностью оделся в этот толстый ватный комплект, то почувствовал себя космонавтом, облачённым в скафандр – трудно передвигаться.
В душной кладовке подвала очень жарко. Я сильно вспотел, пока мерял всю эту одежду. Захотелось где-нибудь обмыться. Для рабочих гаража санузел находился в жилой пристройке на первом этаже. Старый и изношенный, обложенный потрескавшейся плиткой, с ржавыми разводами на керамических изделиях. Тёплой воды здесь не было, в унитазе не работал смыв, поэтому перед походом в туалет приходилось набирать с собой ведро воды. Рядом с туалетом была кабинка, в бетонный пол которой вмурована плоская квадратная раковина. Видимо, когда-то она была поддоном душевой. Над этой душевой из стены на уровне пупка торчал ржавый кран. После долгих раскорячек под ледяной струёй я переоделся в рабочую одежду и сел в гараже за стол, где все гоняли чаи.
После завтрака нам дали работу. Нужно было перебрать и вытащить на сушку огромную кучу геологических мешков для проб, которые были свалены под крышей прохудившегося амбара с косыми воротами. Из кучи всякого хлама мы вытаскивали эти мешки с мешками, которых оказалось слишком много – несколько тысяч. Мы обложили ими всю территорию вокруг ангара и гаражей. В процессе работы солнце поднялось в зенит и стало по-настоящему жарко.
- О! – сказал старший рабочий по имени Иван. – А ведь это даже не 20 градусов ещё.
На обеде в гараже отключили свет, чай заварить не удалось. Достали то, что купили вчера в магазине – паштет, плавленые сырки, хлеб. Я вытащил сало, которое привёз с собой из дома. Принесли недоеденную вчерашнюю рыбу. Высохший, медлительный и задумчивый почти что старик Иван был из тех людей, которые очень любят поболтать, не важно о чём. Всегда удивлялся таким людям, которые способны генерировать в голове сотни бесконечных рассказов, поучений, рассуждений и экспромтом вливать их в уши любого, попавшегося под руку слушателя.
- Воду здесь из крана только не пейте, грязная она. Трубы ржавые, хлорки много. Не умрёте, конечно, но обосраться можно. Вот поедете в поле, там ручьи текут с талыми водами. Лёд тает всё лето, пока опять снег не выпадет. Вода чистая, вкусная. Телефоны в поля тоже не берите – бесполезны. Всё равно сети нет. Только спутниковый если. Раз в неделю позвоните, скажете, что всё в порядке, и хватит.
Помню, встретили мы однажды в полях молодую девушку с парнем, а они нам сразу: «Позвонить у вас есть?». Ветеринары, оказалось, из Благовещенска. Пошли за оленями, и то ли заблудились, то ли ещё что… В общем, позвонили на базу, чтобы их забрали.
Было такое, что и сами терялись. Несколько дней в полях, а на троих только с десяток банок тушенки. Ну, быстро съели, конечно. Повезло, что встретили чукчей с оленьим стадом. Договорились. Они нам продали оленя за десять тысяч. А это очень дешево.
Иногда вообще бесхозные олени в тундре ходят. Диких давно уж нет, только отколы от домашних. Потерялись, заблудились, бродят кучками, без хозяев. Мы много таких стреляли. Кто солил потом, кто заморозил.
Медведей тоже много. Когда лагерем стояли, один повадился в компостную яму лазить. Ну мы его ружьём! Не в него, конечно. В воздух. А то медведя ранишь, так и всё… В маршруте ещё видели. Оленя поймал, тушу грызёт. Нас увидел – тушу в зубы, и потащил. В воздух стреляем, только тогда тушу бросил, убежал. Дальше пошли, а он снова к оленю подбегает и тащить быстрее.
Иван ненадолго прервал свой несвязанный монолог, закурил, многозначительно уставился в пустоту и продолжил:
- А вообще, вы поздно сюда, ребята. И так лето короткое, а сейчас уж месяц, и всё.
После обеда пошли сушить дальше. Иван вновь пустился в размышления, благоговейно ностальгируя по своим золотым советским временам, когда и трава была зеленее, и мороженое вкуснее, и работа лучше и веселее. Потом девяностые со своими путчами, потом нулевые с кризисами. Работу искать было тяжело. Пошёл не по специальности чернорабочим на завод в родном Челябинске. Рассказал о большом золотом кольце – комплексе золотых рудников на Чукотке, ещё о каком-то северном городе, и об Аляске. Сказал, что если на Аляске почти все месторождения найдены и разработаны, то Чукотка, по сравнению с ней, всё ещё остаётся неизвестным краем, полным полезных ископаемых. Самое крупное и богатое месторождение, которое здесь разрабатывается, называется Купол. Многие геологи хотят попасть туда, потому что платят там очень хорошо.
Солнце, как и рабочий день, клонилось к закату. Я уже почти не слушал Ивана и переключился на звуки местного радио под названием «Пурга», которые доносились из стоявшей у гаража машины. Мне стало удивительно и странно от того, что в этом самом дальнем и незаселенном регионе России, в этом маленьком городке есть своё телевидение, радио, редакции нескольких газет, хоккейные команды. Здесь все знают друг друга в лицо, и, возможно, видятся каждый день с мэром, главой округа и другими людьми, которых могут часто слышать по радио и видеть по телевидению. Наверное, это один из немногих регионов России, где не так сильно ощущается социальная яма между простыми рабочими людьми и представителями власти. Здесь нет частных домов, сильно выделяющихся дорогих машин и чего-то роскошного. Все живут в одинаковых разноцветных панельках, ходят в одни и те же места, покупают одну еду.
На Чукотку, наконец-то, пришло жаркое лето – главное событие сегодняшнего дня, по мнению диктора. После озвучивания короткой сводки новостей, он пожелал слушателям удачного завершения рабочей недели и хорошего настроения, после чего заиграла по-летнему тёплая, заводная музыка.
Моё внимание снова сконцентрировалось на Иване, несущем в мои уши бесконечный поток информации. Все ушли делать другие дела, поэтому он полностью переключился на меня. Многое из того что он говорил, вроде политики, его родословной и мнения об известных людях, не особо занимало. Его истории о путешествиях по всей территории бывших стран соцлагеря вызывали больший интерес.
- Я как турист, путешествую без денег, да мне ещё за это и платят! – говорил он, улыбаясь. Когда он снова коснулся Чукотки, в моей голове всплыла передача о полудиких чукотских племенах, которые ведут кочевой образ жизни, живут в ярангах, едят сырое мясо и одеваются в шкуры оленей. Я спросил у Ивана, видал ли он тут что-то подобное.
- Чукчи, которые в народных одеждах? Тут таких не встретишь, – ответил он. – Как по мне, такие чукчи остались только в телевизоре. Хотя, может и есть отдельные племена, но они далеко на севере, за полярным кругом. Видел что-то похожее. Натыкались на стада оленей с пастухами. Выходили они на нас смотреть. Стало интересно, чем занимаемся. Но юрт и стоянок не видел. Одеты все в поношенный китайский ширпотреб. Смотреть особо не на что. А то, что они ещё пытаются кочевать, как их предки, тоже отчасти верно. Многие из таких очень не любят тех метисов, которые живут в «городах» Чукотки. Считают их людьми, отбившимися от своих корней, потерянными. Такие чукчи уже не будут никогда жить в тундре, не смогут вести хозяйство, забыли родной язык. Но и в городе им не будет лёгкой дороги. Многие без образования. Они берут любую, самую чёрную работу, живут бедно, да спиваются. А водка для них – самый страшный враг. Нет у них иммунитета к алкоголю. Я такого знаю одного, приехал откуда-то, с диких краёв. Хороший парень, крепкий. Серёгой звали. Мы с ним общались несколько раз, он в городе тогда работу искал. На следующий сезон работать приезжаю, по городу иду, смотрю – стоит Серёга с протянутой рукой. Вид у него, конечно... – Иван сострадательно подкатил глаза, молча качнул головой. – Ну вот, пошатался он тут по окрестностям, а на следующий год вообще пропал. И никто не знает, куда он делся.
Вечером снова пошли в магазин. На этот раз скинулись на всех, чтобы было не так затратно. В торговом центре цены на продукты очень высокие. Местные посоветовали нам один дешёвый магазинчик, и мы пошли туда.
Ужин готовили у парней, в квартире пристройки. Они жили по соседству с Иваном и главным геофизиком нашей конторы Сашей Едовицким. Он тоже был молод, очень высок, худощав. Сам из Воронежа. Закончил мой геологический факультет как раз в тот год, когда я на него поступил. Не так давно Саша сломал себе руку и целыми днями сидел дома, на больничном, слушая бесконечные истории своего неумолкающего соседа, от которого быстро озверел как шакал и в самой непристойной форме предложил ему немедленно замолчать. Ивана такое неуважение, по-видимому, очень сильно оскорбило. С тех пор в присутствии Едовицкого рта он не открывал.
Сам же Саша был не прочь поболтать. Он охотно отвечал на все наши вопросы и рассказывал о своей жизни на чукотке:
- Сначала квартиру тут снимал, получал более-менее, потому что главное управление конторы здесь же и находилось. Теперь нас переподчинили, и всё управление ведётся через Магадан из Москвы. И начались сразу проблемы с финансированием. С квартиры пришлось съехать. Кто сейчас и остался хорошо жить при конторе, так это, наверное, вездеходчики, да водители бульдозеров. Получают здесь вдвое больше чем опытные геологи, а сами даже образования никакого не имеют. Зачастую такое быдло, работать не заставишь. Только и делают, что заработком своим выёбываются. Однажды подслушал разговор между двумя водилами. Спорят они, и один другому говорит, что скоро денег подкопит и будет жить на центральной улице города, где цены на жильё самые высокие. «Ох, ну и запросы у тебя!» - ответил второй. «Ну а что такого-то? Заработаю и куплю себе хату нормальную! Я ж не геолог какой-нибудь, в палатке жить». Я просто охуел от такого заявления! В полях вообще ведут себя по-свински. Никогда нас с маршрутов не ждут. Привезут на профиль и сразу обратно в лагерь, а мы плетёмся вечером по горам да по болотам с аппаратурой километров пять, а то и больше. Раз условились, что они нас одним днём отвезут из города до лагеря, а потом сразу обратно. Но возникли проблемы с вездеходом, и пришлось нам вместе с водилами в лагере ночевать. Там балок был. Мы в него заселились, а они нам заявляют: «Нет, давайте мы в балок пойдём спать, а вы в палатку. Вы ж геологи, вас этому учили».
По поводу досуга… Есть кино. Кинотеатр современный, с одним большим залом. Фильмы новые крутят регулярно, но не так долго, как в больших городах. Максимум дней десять. Билеты по цене такие же точно, как и на материке. Кинотеатр на дотациях государственных, так что прибыли от него никакой. А больше выбора и нет особо: пойти в кино, либо телек посмотреть. Интернета ведь нормального тут нет. Только мобильный, и тот не грузит ничего.
Ещё можно в клуб сходить. Самый лучший клуб здесь называется «Ибица». Вход стоит 500 рублей, алкоголь, зачастую, и того дороже. Там ещё можно склеить себе самочку на ночь. Завсегдатаи этого заведения не особо привередливые в выборе партнеров, но есть риск нарваться и получить по морде. Мордобои там вообще обычное дело, так что ходить туда тоже не особо интересно. Ну, только если очень хочется. Но вообще, жить тут можно. Здравоохранение отличное, врачи первоклассные. Знаю я, что тут школа хорошая, и школьники могут ходить в разные спортивные кружки бесплатно. Вообще, спорт тут очень хорошо развит. Есть фитнес-центр, спортивный зал и всё остальное.
До клуба, кинотеатра, либо магазина можно доехать на такси. Больше половины машин, которые тут вообще числятся, это такси. Бомбят все. Поездка в пределах города всего за сотню. Есть здесь и общественный транспорт: пару автобусов. Проезд на них бесплатный, но кому из местных жителей охота ездить на автобусе? Здесь для местных сто рублей – копейки. Хотя весь город вокруг можно обойти за полчаса быстрым шагом, люди, в основном, ездят на такси. Так удобнее, потому что когда на улице сильный мороз, либо жуткая непогода, а идти надо в другой конец города, легче заказать такси и доехать на нём. Оно очень выручает. Прошлой зимой мы с приятелями домой шли в сильную бурю. Ветер так мощно рвал, что мы втроём держались за руки и еле стояли на ногах. Боялись, что он нас просто снесёт. Одну женщину на улице сбило с ног и потащило по снегу в нашу сторону. Мы её еле поймали. Она в нас вцепилась намертво, визжит во всю глотку. В общем, страшно. Наше счастье, что мимо проезжало пустое такси. Только так и спаслись.
Вообще ураганный ветер тут не редкость. При грозе или метели скорость тридцать метров в секунду – это норма. А прошлым летом такой ад творился! 51 метр в секунду! Такое я видел впервые. В порту повалило краны, а на открытой местности переворачивались машины. При такой погоде лучше вообще дома сидеть.
Магазинов ещё много. Как больших супермаркетов, так и маленьких павильонов. Продают вообще что угодно. В каждом цены на одни и те же продукты могут варьироваться в пределах сотни. Самый верный способ сэкономить тут – брать просроченные товары. Таких много. Я когда рассрочку на квартиру выплачивал, на них лишь и сидел. Особенно быстро и заметно портится молочка. Каждый раз сметану покупаю, а там плесень. Даже если написано на банке, что срок годности ещё не истёк. Так зачем мне за одну и ту же плесень переплачивать? Беру просрочку. Плесень убрал, и можно есть. Пиво просроченное – вообще класс! Между свежаком и просрочкой вообще разницы нет, только свежак стоит в два раза дороже.

День третий. 21.07. Пятница.

Новый день обещал быть свободным, и я с двумя товарищами пошёл прогуляться до горы Верблюжьей. У её подножья стояла котельная, совсем недалеко от нашего гаража. Со стороны города гора была каменистая, крутая. Со стороны тундры – пологая. С её вершины просматривается весь город и окрестности: заснеженные сопки, болотистые степи, пригородные ветхие сараи и амбары. На горе стояла телевышка с антеннами мобильной связи. Рядом – железный тригопункт, крепко вбитый в острый выступ породы, слагающей вершину. Хотя на улице и жарко, здесь, на высоте, дует сильный, прохладный ветер.
Отсюда было видно, что в стороне от города, на берегу залива стоял небольшой посёлок на несколько ветхих домиков и контейнеров. Спустившись, направились туда. По грунтовой дороге идти не стали – увидели огромную лужу на пути. Пошли по слабо протоптанной тропке рядом, но быстро вымокли в болотной жиже, которую скрывала полевая трава.
Я шёл с фотоаппаратом, снимал пейзажи вокруг и отстал от товарищей, которые через кооператив железных контейнеров и балков вышли к пляжу. Я направился следом и увидел лежащего на обочине дороги человека. Он лежал на спине, одну руку подложив под голову. Вторую руку он вытянул перед собой. В руке он держал маленький кнопочный телефон и пытался что-то набрать. Я подумал, что он пьян, и решил подойти поближе и сфотографировать его. Он меня заметил, резко встал и пошёл навстречу. Это был чукча, одетый в старую военную форму, шлепанцы и грязную чёрную кепку. Сам он был бодр, адекватен, и вроде как трезв, но его заплывшее, раскрасневшееся лицо отражало последствия многодневной попойки. Он улыбнулся и протянул мне руку:
- Здравствуй! Сфотографируешь меня?
- Конечно! – удивился я неожиданному вопросу. Мужик словно прочёл мои мысли. Он стал лицом ко мне, я сделал кадр. Потом он сел на корточки и зажмурился от слепящего глаза яркого солнца и попросил, чтобы я вызвал ему такси. Я ответил, что не взял телефон, потому что у меня здесь всё равно не ловит связь. Чукчу ответ совсем не расстроил. Он сохранил прежнее безмятежное лицо, попрощался со мной и пошёл пешком по дороге в сторону города.
Мои товарищи уже стояли и мочили ноги в заливе.
- Ну что, как вода?
- Холодная, уже ноги онемели.
Я тоже снял обувь, подкатил штаны и вошёл в воду.
- Да чего тут стоять, ноги мочить? – сказал один из парней по имени Коля Ерошин и начал раздеваться. – Когда ещё будет возможность искупаться в Беринговом море, в двухстах километрах от полярного круга?
Мы разделись и вошли по пояс в ледяную воду. По ощущениям, температура воды была не выше десяти градусов. Полминуты достаточно, чтобы от холода начали отниматься конечности, отдавая тупой болью в костях. Быстро окунувшись, сразу вышли на берег. Вода в заливе совсем пресная, из-за впадающих в него рек Анадырь и Канчалан, которые несут свои воды многие сотни километров из самого сердца Чукотки.
Мы полежали немного на камнях, погрелись на солнце и переждали пока высохнут трусы. После холодной воды всё тело горело, поэтому было совсем не холодно. Даже постоянные резкие порывы ветра не дали замёрзнуть – ветер был не холодным. Не был он и тёплым. Он был нейтральным. Стоять под ним комфортно. Когда в разгар дня солнце начинало припекать, он нежно обдувал кожу. В целом, лето здесь мне нравилось. Достаточно тёплое, чтобы можно было ходить в футболке и шортах, и не изнуряющее своей жарой. Жаль только, что такое короткое. Просохнув, мы оделись и пошли в сторону города по узкой береговой линии пляжа, разделяющего залив и крутой скалистый склон.
Сначала на этой длинной гряде стояло очень много кибиток и балков, возле которых рыбачили люди. Они закидывали сети, потом рубились в нарды и карты, ожидая, пока набьётся рыба. Кто-то потрошил улов и кидал потроха огромным стаям чаек, кто-то прогонял через сито икру. Поначалу балки были натыканы один на другой. Но чем дальше мы шли по пляжу, тем всё меньше домиков нам попадалось. Тут уже рыбачили в одиночку, в нескольких метрах друг от друга, и больше удочками. Многие из хаток и балков были давно заброшены, раскурочены, разорваны. Некоторые валялись перевёрнутыми колёсами вверх. Казалось, будто их столкнули вниз, с обрыва, на большие камни. Скорее всего, в сильный шторм гигантские волны разбили эти маленькие домики об острые скалы. Встречался здесь и странный мусор: обрывки длинных стальных тросов и толстых якорных цепей, катки от гусеничных вездеходов, огромные пятисоткилограммовые покрышки от бульдозеров, которые оказались здесь непонятно каким образом. Через километр и люди и кибитки исчезли вовсе. Тянущийся вдоль залива обрыв становился всё выше и круче, местами переходя в отвесный. Он почти вплотную подступил к воде. Сложен он был косослоистыми пластинчатыми породами, которые со временем откалывались под натиском вод и лежали на пляже в виде больших плит разной толщины и размеров.
Ещё через километр, из-за скал показался большой, шумный Анадырский порт. Здесь всюду бегали люди, по ангарам ездили автопогрузчики. У причала стоял огромный корабль с бесчисленным множеством железных контейнеров. Кажется, мы попали сюда в самый неподходящий момент, да и вообще, в место, не предназначенное для посторонних.
На огромной портовой пристани была высыпана огромная куча каменного угля, а чуть дальше, неизвестно какими силами вытащенные на сушу, стояли пять или шесть списанных пароходов и сухогрузов, которые уже давно покрылись толстым слоем ржавчины.
На подъёме нас встречает памятник простым рабочим Чукотки, которые тяжёлым трудом смогли построить город в этом непростом для жизни краю.
Углубившись в город, мы попали в такое яркое и живое место, которое можно было бы назвать большим городом детства. Всё здесь казалось несерьёзным. Цветные дома в красочных панелях напоминали детские домики для игры. Детский сад с большой игровой площадкой, ограждённый стадион с теннисным и волейбольным кортом. Чуть дальше – резиновые батуты и детские машины напрокат. И казалось, что все дети Анадыря сбежались сюда, чтобы вместе поиграть в тёплый, солнечный день, коих здесь бывает не так уж и много. Откуда-то из репродукторов доносилась музыка, отовсюду – крики и смех. В этот момент можно было подумать, что Анадырь – самый жизнерадостный город на Земле.
После мы вышли к центральной площади города, где на постаменте среди собак улёгся бронзовый Юрий Рытхэу – самый известный писатель чукотского края. Через дорогу от него, на облогороженном обрывистом выступе стоит красивая деревянная церковь и большое современное футуристическое здание – дом культуры и музей под одной крышей. Здесь же, чуть левее, здание нашей геологической конторы. В музее нам сказали что сегодня, в пятницу, вход бесплатный.
Сам музей был небольшим, с тремя этажами, разбитыми на три выставочных зала. На первом этаже интерактивная детская выставка, посвящённая белому медведю. По периметру современного зала стоят несколько сенсорных панелей с наушниками. Когда нажимаешь на соответствующую иконку на экране, диктор, якобы от лица медведя, низким хриплым басом рассказывает много интересного о нём. Я спросил у билетёрши, которая, подобно надзирателю, ходила за нами по пятам, можно ли встретить белого медведя здесь, в окрестностях Анадыря. Она сказала, что белые медведи обитают лишь на севере, далеко за полярным кругом, а здесь живут только бурые. Бывало, что зимой в город забредал и белый, но его сразу же прогоняли.
На втором этаже зал о первооткрывателях чукотской земли. Здесь же небольшая картинная галерея местных художников и сувенирная лавка. В лавке, помимо статуэток из клыков моржей, бивней мамонтов, одежды из оленьих шкур и магнитов можно найти несколько больших, расписанных местными Уэлленскими косторезами моржовых бакулюмов.
Третий этаж полностью посвящён быту коренного народа. Вся композиция – огромный зал, заставленный чукотской одеждой, домашней утварью, инструментами для охоты, рыбалки, ремесла и прочего. В зале очень много чучел животных. Где-то по центру подвешен огромный скелет моржа. Тут и там за нами следят застывшие глаза нерп, тюленей, оленей, медведя, различных видов птиц и волка. Причём волк сделан так искусно, что его живой взгляд и звериный оскал внушает страх. Самый интересный и забавный экспонат этой композиции – дождевик чукчи ручной работы, сшитый из кишок тюленя.
Нам позвонили как раз вовремя и сказали идти в контору, чтобы уже официально оформиться на работу. После всех необходимых процедур, мы напросились зайти в кабинет, обустроенный под геолого-палеонтологический музей. Это была маленькая комнатка с прекрасными видами на лиман, с витринами и столами, на которых лежат минералы и породы с вкраплениями золота и прожилками серебра; много отдельных кристаллов и друз кварца, красивых срезов пород и полудрагоценных камней. Окаменелостями тут были, в основном, створчатые моллюски, маленький череп мамонтёнка и огромные, раскрошившиеся бивень и зуб мамонта. Женщина подошла к окну:
- Ох, как белухи плескаются сегодня.
- Что? – не понял я и тоже начал всматриваться в спокойную гладь залива.
- Да вон, видишь, спины белые из воды выныривают?
Я увидел, как в тихих водах, недалеко от берега, метрах в пятидесяти, плескаются какие-то морские животные. Из воды часто мелькали большие спины. Они были раза в полтора больше дельфина. Их плоская часть головы выныривала из-под воды, медленно перетекая в горбатое тело и скрывалось снова, взмахивая напоследок переливающимся на солнце хвостом.
- Сейчас нерест у кеты, так что им здесь раздолье. Кормятся. Их тут очень много развелось, - сказала женщина.

День четвертый. 22.07. Суббота.

Бескрайнюю зеленую степь летней тундры разрезала узкая полоска насыпной, каменистой дороги, по которой резво катилась наша серая «буханка», оставляя за собой густой, пыльный след. Город скрылся за холмом, и кроме первозданной прекрасной природы о цивилизации напоминали только вбитые у обочины гряды столбиков – бывшего трубопровода, ведущего в неведомые дали. Абсолютно все трубы здесь – вода, теплоснабжение – проходили над землей, потому что в случае аварии, особенно зимой, выдолбить трубу из вечной мерзлоты будет очень сложно. Кроме этих столбиков попадались иногда деревянные заброшенные домики, рядом с которыми стояли ряды больших дугообразных жердей – бывших теплиц, заброшенных несколько лет назад.
- Что здесь выращивали? – спросил я у нашего водилы – молодого, охочего до разговоров и выпивки метиса.
- А это поприехали тут, не наши. Выращивали огурцы, помидоры выращивали. Много денег сюда влили, удобрений завезли, а года два, или три назад, прикрыли их. Что-то они там с документами не уладили, из-за этого получалось, что незаконно всё выращивали. Вообще теплицы все у нас в Марково стоят, там теплее, оттуда нам летом овощи возят.
- Это южнее?
- Ага. Овощи, которые здесь летом на улице в лавках продают, все оттуда.
- Как вы тут в Интернете сидите? – спросил у водилы один из парней, у которого сразу же за городом пропала сеть.
Водитель, никогда не выезжавший за пределы своего родного региона, немного даже возмутился такой постановкой вопроса:
- Да нормальный у нас Интернет! Тут-то ясное дело, а в городе быстро летает. Даже фотки грузит иногда.
Последние его слова нас позабавили и сначала показались каким-то сарказмом. Потом поняли, что говорит он это на полном серьёзе.
- Ну а песню, например, долго скачивать? – спросил кто-то из товарищей.
- Песню-то? Да минут двадцать всего.
Вскоре мы приехали, припарковались рядом с несколькими рядами машин у дороги и вышли к пляжу. Вдоль всего побережья на поверхности воды колыхались поплавки сетей. Люди совмещали рыбалку и отдых. Пляж патрулировали несколько рыбнадзоровцев в камуфляже – спрашивали наличие документов либо лицензий на рыбную ловлю. Мы прошли по пляжу пару сотен метров и увидели своих. У берега стоял накрытый столик с восседающим во главе Лебедевым и множеством людей – в основном, уже взрослых его коллег и родственников. На костре варилась уха, слышался звон стопарей. Нас угостили бутербродами со свежей красной икрой. В кастрюле плескалась пойманная рыба, а часть парней, которая приехала сюда немного раньше, тягали на берег сети.
Я искупался, лёг полежать на камнях и сразу оделся, чтобы не сгореть. Тени здесь нигде не было, и нужно было хоть как-то спасаться от пекущего солнца. Горячие камни разморили. Я наблюдал за шумными волнами, снующими вокруг людьми в купальниках и думал, будто нахожусь на каком-то курорте. Только здесь, в отличие от курорта, всё же слишком малолюдно и спокойно.
Скоро подоспели шашлыки. С полей пришли женщины с небольшими ведёрками, полными грибов. Они сели рядом со мной и начали перебирать их.
- Это - подберёзовики, – ответила женщина на мой вопрос о том, какие грибы растут в этих местах. – Сыроежки ещё есть, опята, мухоморы. В горах грузди. Морошка вот попалась, – женщина вытащила из ведра одну похожую на малину ягодку с листочком и протянула мне. – Когда ягода красная, это означает, что она ещё зелёная. Спелая ягода желтеет.
Женщина немного помолчала и продолжила:
- Лето в этом году холодное. Жара стала только вот, несколько дней назад, а так весь июнь холодный был, и грибы теперь позднее будут.
- И как долго здесь длится жара?
- Да может и до сентября, а может уже и в августе снег пойти. Перепады температур очень резкие. Вот сидела сейчас на солнце – жара. Только солнце за облако заходит, так сразу холодает. По прогнозу завтра дождь обещают, а может его и не быть. Здесь точно никогда погоду не предскажешь. Тут всё непредсказуемо.
В город мы приехали, когда было уже около восьми часов. Все завалились в общагу. У меня было прекрасное настроение, и сам вечер был слишком приятный, чтобы просиживать его остаток в шумном, пыльном гараже.
Город гулял, и мы вместе с Колей гуляли по улицам и приставали к местным аборигенкам, спрашивая как пройти до почты или пытаясь выведать, кому стоит памятник в этом сквере. Аборигенки на контакт шли неохотно, поэтому мы быстро забросили эту идею.
Центральную улицу сумеречного города тускло освещали фонари. Здесь очень чисто, ухоженно, аккуратно. На дороге нет безумных лихачей, машины на улицах передвигаются плавно. По тротуарам гуляет молодёжь. Вдоль многих улиц тянутся целые аллеи невысокого ивняка. Странно, что раньше я его не замечал. На всех аллеях и лужайках перед зданиями совсем не следили за травяной растительностью, которая здесь запущена, словно дикий бурьян на краю леса. Как мне объяснили потом, её не стригут потому, что в городе, построенном на голых камнях, такая заурядная вещь как зеленая трава – это главное украшение города летом, которое скрывает под своим покровом унылые, серые булыжники.
Тёплую атмосферу вечернего Анадыря гармонично дополняли огромные цветные плакаты с фотографиями прекрасной флоры и фауны чукотского края, которые были натянуты на торцах жилых многоэтажек. Сгущающаяся тьма улиц скрыла все видимые при свете дня недостатки города, и теперь всё в нём казалось очаровательным.

День шестой. 24.07. Понедельник.

Последние два дня выдались пасмурными и дождливыми. Ветер похолодал и набрал силу. Из-за грузных туч только изредка показывалось солнце. В остальные часы моросил мелкий дождь.
В это время мы катались по всем магазинам Анадыря и закупали полевое продовольствие и вещи как для нашего, так и для других геологических отрядов. Коробками мы забивали в «буханку» еду, посуду, инструменты, и кучу прочих мелочей и разгружали потом в контейнер-склад.
Сначала с нами катался взрослый бородатый геолог с серьёзным лицом, в брутальном камуфляжном прикиде, который всем видом строил из себя бывалого и опытного, чьи наставления и советы будут только за счастье молодому поколению. Он тоже закупал провизию для своих геологов.
- Парни, вы в маршруте собираетесь чай пить? Тара для этого есть? – спросил он у нас.
- Нет, – ответили мы.
- Пошли, – поманил он рукой и повёл нас вглубь магазинных рядов. – Вот, – он взял в руки продолговатую жестяную банку консервированных груш. – Покупаете такую консерву, неважно с чем, съедаете содержимое, верх отрезаете, потом вот тут, наверху, пробиваете дырочку, продеваете проволочку. Получается чайничек эдакий, для кипячения воды. Чифирная баночка, называется. Раньше все геологи с такими баночками ходили. Она и маленькая, и весу всего ничего. Очень удобно.
Все многозначительно кивнули, внимая его словам, но покупать такой полезный в полевом быту атрибут никто так и не стал, потому что дров для кипячения в нём воды в полях пока никто не видел.
Этот геолог остался закупаться в супермаркете, а мы поехали дальше с Мишей, ответственным за закупку всего продовольствия на наш геофизический отряд.
Проезжая по-над окраинами города на груженой машине, мы рассматривали противоположный берег залива, где был аэропорт и одинокий остров с железной вышкой, возле которого всё так же непрестанно кружили стаи огромных чаек.
- А что это за вышка на том острове? – спросил товарищ у старого водилы, указывая на чернеющую конструкцию из железного уголка.
- Там? Маяк был там. Сейчас уже нет ничего. Теперь одни голые скалы, а на скалах бакланы гнездятся. Они весной яйца нести начинают, как только лёд слегка подтаивает. Местные по льду ходят туда, эти яйца собирают.
- И какие они по размерам? Больше куриного?
- Я не знаю. Я их не пробовал ни разу, и не видел даже, - недовольно отозвался тот. Просто знаю что собирают, да и всё.
- А там вон опять тундра горит, – кивнул в ту же сторону Миша, где была густая дымовая завеса, которую я изначально принял за скопление туч.
- Чему же там гореть? Лесов нет, трава зелёная вокруг, болота, – сказал я.
- В последние дни погода жаркая стояла. В такую погоду трава быстро высыхает и очень легко воспламеняется.

День седьмой. 25.07. Вторник.

К восьми утра мы были в конторе, потому что от кого-то пошёл слух, что уже сегодня мы, возможно, уедем в поля. А пока мы сидели в одном из кабинетов и занимались всякими канцелярскими делами: я сшивал папки с маршрутными листами, кто-то за компьютером печатал бирки для образцов пород, кто-то их ламинировал с помощью утюга, кто-то сканировал карты. Рядом со мной сидел незнакомый мне молодой парень, работник этой конторы.
- А вы студенты? – спросил он у меня. – Говорят, что студенты сегодня в поле уезжают.
- Да, можно сказать, что студенты. В магистратуру пойдём.
- Ооо, если вы сюда магистрами приедете, то тут многого добьётесь, – вздохнул парень.
- А ты местный?
- Да. Я и сам студент, на третьем курсе здесь учусь, прохожу в этой конторе практику. А вы сюда на постоянку?
- Нет, на сезон. Расскажи мне о высшем образовании здесь. Какие есть учебные заведения?
- На базе ПТУ есть геологический филиал Якутского университета. Пять лет там учимся.
- А кроме геологии ещё есть направления?
- Информатика, компьютерное дело. Есть ещё такие, по простым рабочим специальностям, типа повара, швеи, вот такое. У меня там девушка учится.
- Ты всю жизнь здесь живёшь?
- Нет, в восемь лет переехал. С тех пор и живу. Я вообще на геолога работать не хочу. Уехал бы на материк после учёбы, но жить там на съёмной квартире тоже желания нет.
- Так продай тут квартиру, купи там.
- Не-е-е, тут продавать точно не буду. Тут можно хорошо заработать, если квартиру сдавать. Вот моя девушка сдаёт две своих квартиры, и работать ей не нужно. На жизнь хватает, а живёт у меня.
- А после учёбы что хочешь делать?
- Да тут вот, в администрацию работать пойду.
- Думаешь, возьмут? Или у тебя связи есть?
- Ну да, связи.
- Чем в свободное время занимаешься? Куда здесь можно сходить вообще, кроме всяких спортивных кружков?
- Молодёжь в основном по клубам шляется. Вот «Ибица» самый крупный у нас. Но нужно платить за вход, напитки дорогие. Всё там дорого. Я там не бываю, и дело не в деньгах. Там мордобои постоянно, разборки всякие, не люблю я такое. Вот бар «Баклан» мне нравится. Там спокойнее. Зимой все местные идут на сопку Михаила. Там раньше военная тропосферная станция для связи была, а сейчас что-то вроде лыжной базы. Ну и на лыжах, на санках, на сноубордах катаются. Некоторые на снегоходах разъезжают. Но те, которые на снегоходах, они ездят в основном на те, далёкие горы, до них километров двадцать.
- Да, кстати, я видел продающиеся снегоходы в одном из магазинов. Там ассортимент подобной техники раза в два больше, чем велосипедов.
- Ну да, здесь основной вид досуга для мужиков – охота. В зимний сезон без снегохода далеко не уедешь, не поохотишься. А сопку Михаила вообще хотят сделать закрытой, потому что травмоопасная она – скалистая, крутая местами.
- А в доме культуры, например, мероприятия какие-то проходят?
- Конечно. У нас свой камерный оркестр был. Правда, его уже вроде нет. А так, и звёзды эстрады приезжают.
- Это кто же, например?
- Ну… - задумался парень, – Дима Билан, например. Только он и не выступал почти что. Напился тут, да уехал. А так, часто бывает, что выступают не в ДК. Если большие праздники, то сцену строят прямо на площади перед ДК. Да её вот и сейчас ставят, – кивнул он в окно. – Из железных балок городят, вон.
Кто-то зашёл в кабинет и выдохнул – едем сегодня. Этой новости все ждали уже несколько дней, и вот, наконец, пора собираться в дорогу. Какую-то часть пути предстояло преодолеть на «буханке», после продолжить поездку на гусеничном вездеходе. Мы вернулись в гараж и стали под завязку набивать машину полевым барахлом: брезентовые палатки с каркасом, кое-что из провизии, выданные костюмы, пуховики, штаны и сапоги, личные вещи. Весь этот скарб заполнил пространство небольшого микроавтобуса примерно на три четверти от его объёма. Оставшуюся четверть машины заполнили мы – пять человек. Нам с силой пришлось запихнуться сверху на мягкие вещи, сгорбившись под сводом низкого потолка, словно шпроты в банке. Даже дышать трудно. Следом за нами в гараж прибыл и Лебедев, который лично приехал провожать нас в поля. Он полностью занял собой единственное оставшееся место впереди, рядом с водителем. Участок, на который мы отбывали, называется Золотогорье, и находится он примерно в шестидесяти километрах севернее Анадыря, по ту сторону лимана.
Пустынный причал. Дует ветер, и чайки парят над волнами. Мы уже около получаса сидим здесь в ожидании своего парома. Первый паром причалил к берегу как раз к моменту нашего приезда. Он был мал,  на два-три автомобиля. Шелестя массивными цепями, на галечный берег медленно опустились горизонтальные ворота и по ним выехали две легковые машины. Лебедев прошёл на корабль, переговорил с машинистом. Через пару минут он вышел, раздраженно развёл руками и крикнул:
- Паром не тот! Прозевали мы свой, уплыл!
Начальник стал оживлённо спорить с водителем, кому-то звонить. Затем они сели в буханку, сказали что скоро вернутся и уехали. Ожидание не тяготило. Мы пофотографировались на фоне голубых спокойных волн и зеленых холмов, полазили по палубам забытых ржавых посудин, наблюдали за плескающимися у берега белыми спинами и хвостами толстых белух. Я сидел на тёплых камнях у воды и вспоминал слова геофизика Саши Едовицкого о том, что зимой воды залива замерзают, и по льду прокладывают зимник – дорогу, по которой машины могут переезжать с одного берега на другой. В этих дельтах двух крупных рек Чукотки, где концентрация соленой воды минимальна, лёд промерзает до трех метров в глубину и по нему может передвигаться любая техника – от квадроциклов и легковых машин, до груженых гусеничных вездеходов и тяжёлых бульдозеров. Эта сезонная дорога имеет статус трассы федерального значения, не смотря на то, что летом её не существует.
В любое время года через лиман летают вертолёты, площадка для которых находится в четырёх километрах от Анадыря. Наибольшим спросом они пользуются в те времена года, когда на лимане уже невозможно сообщение водного транспорта, а лёд ещё не промерз на столько, чтобы проложить по нему зимник. В таком случае воздушный транспорт перевозит в город пассажиров, товары и продукты первой необходимости.
Через несколько минут со стороны залива стали обрисовываться очертания ещё одного парома, неспешно плывущего с того берега. Вернулся и Лебедев. С нами в одну очередь уже выстроились инкассаторская машина и большой внедорожник. После переправы наш путь лежал через рабочий посёлок Угольные Копи. Первые две его многоэтажки, что стояли у аэропорта, бросились в глаза своими ярко выкрашенными фасадами. Казалось, что теперь в этом посёлке живет только лишь рабочий персонал аэропорта и шахтёры самих копей, где добывается уголь для отопления деревень и посёлков Чукотки.
После этих двух домов начинался мёртвый город. Целые улицы, большая череда заброшенных бетонных коробок зияли разбитыми окнами. Поселение, рассчитанное на несколько тысяч человек, было пустым уже много лет. И всё же, кое-где нам ещё встретились пару панельных домов, серых и облупившихся, но с уцелевшими окнами, у подъезда которых стояла пара-тройка машин. Здесь же гаражный кооператив. Он тоже не казался заброшенным. Возле него у дороги стояли два человека в военной форме и провожали нашу машину взглядами. Посёлок оставлял удручающее впечатление и немного напоминал клишированную, полузаброшенную российскую глубинку из западных клюквенных фильмов.
Через километр езды поселок кончился. Машина уносила нас всё дальше от цивилизации. Мы проезжали по щебёнчатой дороге мимо сопок и бескрайних степей. Если не считать протянутых коммуникаций – линий электропередач и наземного трубопровода – перед нами всюду открывался живописный ландшафт дикой природы. Было в этих сопках, в этой природе, сильное очарование: что-то самобытное, не похожее ни на одно живописное место мира.
То с одной, то с другой стороны от нас возвышались горы с так и не растаявшими за короткое лето снежными прожилками. В долинах гор простирались зелёные луга. Рассматривать окружающий мир было тяжело. Я лежу у самого потолка. Такое положение не дает как следует осмотреться. Тело уже начало затекать. К счастью, ехали не долго.
Километров через двадцать въезжаем в ещё один город-призрак, на этот раз оставленный уже окончательно. У подножий сопок стоит с десяток панельных четырёхэтажек, примерно столько же длинных, деревянных бараков и множество мелких хозяйственных построек – например, большая оранжерея и длинный ремонтный амбар. У многих построек облупились крыши, частично выпали стены. Через проломы выглядывали так и оставшиеся не вывезенными большие станки, верстаки, какая-то ржавая заводская мебель. Машина остановилась. Лебедев с водителем вылез и постучал по задней двери:
- Вылезаем, перекур!
Все выскочили размяться и как следует осмотреться вокруг.
- Как вы думаете, для чего был предназначен этот город? – звонко пробасил вечно улыбающийся Лебедев.
- Наверное, уголь добывали, – предположил один из товарищей.
На его ответ Лебедев раскатисто и громко захохотал:
- Какой уголь?! Разве эти шахты под горой похожи на угольные? Весь этот город – секретный военный объект. В больших подземных цехах под этими шахтами собирали ядерные баллистические ракеты, стрелять по Америке. Эти шахты сотню метров в глубину, а длиною в несколько километров. Большой тоннель огибает всю эту огромную сопку и ведёт к другому городу, с пусковыми шахтами, до которого тут недалеко. Там было четыре вагонетки, по ним ракеты и возили. Вы представьте себе, целых два города, обслуживающие ядерные ракеты! А говорят, что сейчас на оборону огромные деньги тратят! Эти все масштабные проекты Москва финансировала. В основном, москвичи тут и жили. Для них тут было всё, с максимальными удобствами: больница, детский сад, даже небольшой торговый центр и школа. На дверях школы так и было написано: Московская школа номер такая-то. Не смейтесь, всё так и было, я вам серьёзно говорю. Всё якобы московское, потому что этого города официально не существовало. Поэтому в школе выдавали аттестаты о получении образования московского учебного заведения. Секретность была такая, что даже официального названия у этих городов не было. Только позывные Анадырь-1, Анадырь-2, либо Гудым-1 и Гудым-2.
Перекурив, снова утрамбовались в машину и двинулись дальше, но путь наш оказался недолог. Уже через пару сотен метров щебенчатую насыпь дороги впереди размыло бушевавшим весной горным потоком. По самым краям дорожной колеи резко вниз уходили ямы крутых провалов, глубиной около метра. В них беспорядочно навалены обломки строительного мусора – железные балки, пара шлакоблоков, несколько деревянных блоков и брусков. Немного задержавшись перед этим препятствием, буханка медленно двинулась вперёд. Под колёсами затрещали доски, машину сильно накренило вправо. Стало страшно. Казалось, что вся эта ветхая куча из канавы, поддерживающая дорожную насыпь, вот-вот развалится, и мы рухнем с этой хлипкой дороги прямо на торчащие из земли деревянные и железные обломки. Даже если бы нам и повезло не покалечиться об этот мусор извне, то нас бы точно придавило тяжелой кучей вещей, на которых мы сидели.
Едва проехали опасный участок, впереди обнаружилась новая канава, на этот раз непреодолимая. Здесь кусок дороги просто вымыло талым весенним потоком. Уцелела лишь небольшая её часть, с одной колеёй в метр шириной, по которой можно пройтись только пешком. Внизу же, на глубине пары метров, протекал ручей. В ручье лежали вымытые брёвна туннеля, которые раньше были скреплены толстыми скобами. Лебедев вышел из машины, сказал нам ждать, а сам пошёл по дороге куда-то вдаль и скоро скрылся за углом деревянного барака. Водитель сел в машину и закурил. Мы не стали упускать шанса и ушли гулять по пустынным улицам мёртвого городка.
В тёмных окнах панельных домов гудел резкий ветер. Мы залезли в самый крайний из них. В каждой маленькой квартирке этого дома веяло бытом советской эпохи. Облупившиеся массивные батареи под окнами, пружинные кровати, деревянные книжные серванты. В прихожей железные вешалки и обои, стилизованные под кирпичную кладку. В ванной комнате ржавый туалет с высоким бачком и болтающейся сбоку цепочкой для смыва. Тяжеленные и очень толстые чугунные ванные. На стенах краска болотного цвета с нарисованными ромашками. И такое почти в каждой квартире.
Во дворах между домов спортплощадки с покосившимися баскетбольными стойками для колец. Заросший травой бетон, на котором валялись наплечные аптечные сумки, обрывки гражданских противогазов; детский столик со стульчиком, выгоревшие на солнце резиновые мячики. Прямо из окна, на асфальт, забавы ради, кто-то до нас выкинул чугунную ванную. Мы будто попали в мир пост-апокалипсиса, и нам забыли сказать, что ядерная война всё-таки случилась.
Двухэтажные постройки деревянных бараков безобразно перекошены. Они наклонились в стороны под большим углом, готовые рухнуть в любой момент. В один из таких наиболее хорошо сохранившихся домов мы всё-таки отважились зайти. Под ногами ломался прогнивший пол. В большом облезлом зале стояли опрокинутые ряды деревянных сидений.
Из северного окна этого барака открывался вид на горную долину, по дну которой тянулась дорога, ведущая ко второму заброшенному городу.  Вдалеке мы увидели спешащий к нам на встречу вездеход и вернулись обратно к машине. Вездеход подъехал и развернулся с другой стороны ямы. Начали перегружать все вещи из УАЗика в его кабину. Из водительского отсека машины вылезли два чукчи и поздоровались с нами. Оба они были невысокого роста, оба смуглые и черноволосые. Водителя звали Влад. Он был сухой и жилистый, с морщинистым лицом, немного сутулый, на вид лет шестидесяти. Его спутник представился Лёвой – полный и крепкий, с короткой стрижкой, лет сорока. После загрузки вещей весёлый Витаминыч с водителем «буханки» стали с нами прощаться.
- Чтоб я на крыше вездехода ни одну падлу не видел! Увижу, если будете ехать на крыше, я вам бошки всем поотстреляю! – кричал напоследок слова напутствия Лебедев, сперва вроде как серьёзно, но в конце не смог сдержаться и захохотал. После этого он сел в буханку и уехал.
Пассажирский и, по совместительству, грузовой отсек вездехода был такой же небольшой, как и салон нашего микроавтобуса. Его мы тоже забили очень плотно, и нам снова пришлось бы ехать на вещах, но только теперь практически в полной темноте, в душной кабине без окон. Осмотрев забитую доверху кабину, Влад задумчиво почесал голову, посмотрел вдаль стремительно удаляющейся от нас буханки и произнёс:
- Уехал начальник… Полезайте на крышу!
Мы мигом водрузились наверх, и вездеход тронулся.
Плоская крыша вездехода, размером где-то два на полтора метра, обрамлена невысокими железными бортами. Здесь лежали катки, треки гусениц, деревянные пеньки, ещё какие-то запчасти и хлам. Сверху на эти вещи мы накинули спальные мешки, ехать на которых относительно удобно. Поначалу было страшно. Вездеход сильно трясло на любой кочке и ухабе, и я вцепился за короткие борта оградки, боясь свалиться от малейшей тряски.
По пути нам ещё не раз встречались вымытые фрагменты дороги, которые приходилось объезжать по полям. Дорожная насыпь здесь крутая, и чтобы съехать с неё в поле, вездеход неспешно сползал с обочины, сильно при этом накреняясь. В этот момент я боялся, что машина вот-вот перевернётся.
В полях состояние почвы было близко к состоянию дорожного покрытия. Климат на Чукотке, как и во всём мире, меняется. Многолетняя мерзлота год от года тает, из-за чего почва проседает и проваливается. Всюду возникают небольшие крутые воронки и овраги, в которых журчит вода. Такой участок почвы, сильно изъеденный эрозией, встретился нам лишь однажды, только здесь.
Мы проехали мимо второго заброшенного города Анадырь-2. Он раза в два меньше первого. Издалека можно было рассмотреть несколько железобетонных ангаров и три жилых двухэтажных барака. Между серыми домами находится внутренний дворик с покосившейся детской площадкой, которая придавала поселению особо зловещую атмосферу. Дорога пошла дальше, в сам город, а мы свернули в поле и поехали через болото, преодолевая частые горные речушки, ломая заросли мелких кустарников.
Здесь, среди этих карликовых берёз и высокой травы, недалеко от Анадыря-2, лежали наваленные в длинные большие кучи деревянные ящики. Они были зелёного цвета, продолговатые, окованные железом. Своим внешним видом ящики ужасно напомнили те, которые мне доводилось видеть на военных сборах. В таких вояки хранили крупнокалиберные артиллерийские заряды для противотанковых пушек. В каждом из них лежало два длинных, тяжелых, сто миллиметровых заряда.
Ящики, лежавшие здесь, предназначались для снарядов калибром поменьше, но было их не меньше тысячи, и, скорее всего, это лишь одна из немногих подобных этой свалок. Город был хорошо вооружен и милитаризирован, что не удивительно, если учитывать, чем здесь занимались.
Вскоре все бетонные строения окончательно скрылись за вершиной холма, через который мы перевалили. Пустынный город остался одиноко стоять в безмолвной долине.
Сначала вся эта поездка воспринималась мной как интересное приключение. Я ехал и любовался окружающими нас красотами: чередой сопок и степей, голубым бездонным небом, с проплывающими большими облаками, которые парили здесь особенно низко к земле. Со временем, азарт немного утих. Страх езды на вездеходе притупился, а дерганая поездка постепенно переросла в постоянное ожидание скорейшего прибытия.
До перевалочного пункта тридцать километров болот и камней. По хорошей дороге вездеход разгоняется до 15-20 километров, по бездорожью его скорость около пяти. Если учесть, что с более-менее хорошей дороги мы съехали очень быстро, то можно считать, что средняя скорость нашего вездехода была около шести-семи километров в час. Тело начало затекать. Ни одна поза больше не казалась удобной, а ограниченность пространства на крыше напрягало. Из-за жёсткой подвески большие камни, которые попадались под гусеницы, больно отдавались в заднице и в почках. Очень резко чувствовались перепады температур в низинах и на вершинах холмов. На возвышенности тело обдувало ледяным, пронизывающим ветром. Все накидывали бушлаты, пускали пар изо рта, прятали в рукавах мерзнущие руки. В низинах было тепло и безветренно, но там нас ели огромные полчища мошки и комаров.
В перерывах между четырёхчасовой поездкой остановились у берега каменистой реки поесть, сходить облегчиться. Реки в хорошую погоду тут небольшие, не более пяти метров в ширину, в глубину не выше колена. Вода в них чистая, прозрачная. На перекатах меж камней изредка плескались серебристые хариусы. При сильных дождях, или весной, когда с гор сходит снег, эти спокойные с виду речки превращаются в мощные, ревущие потоки. Кроме как у реки, тут особо и негде остановиться – в полях ноги сразу едва ли не по колено вязнут в болотистой жиже, которую скрывает высокая трава.
Стемнело. Часы дороги утомили, хотелось спать. Едва синеющее чистое небо на горизонте всё же не давало окружающему миру погрузиться в полнейшую тьму и продолжало освещать нам путь в густых сумерках. К 11 вечера среди гор начала вырисовываться длинная вереница деревянных бараков, уходящих дальше по долине и теряющихся во тьме. На самой окраине заброшенного поселения стояло двухэтажное квартирное здание – похоже, самое крупное сооружение в этом поселке. У здания в круг выстроились обитые металлом балки на сваренных из широких железных труб санях. Из балков вышло шесть человек, чтобы встретить нас – четыре парня и две девушки. Лёва подозвал к себе одного из парней – с виду щуплого, невысокого роста, с большими бегающими глазами. Его лицо показалось мне ужасно знакомым. Только потом я вспомнил, что видел его пару раз на военной кафедре нашего университета. Он тоже учился на геологическом факультете. Скорее всего, на курс или на два старше.
- Игорь, у тебя в балке места много? – спросил у него Лёва.
- Четыре человека без проблем влезут, – отвечал тот, стреляя взглядом то на нас, то на Лёву.
- А если шесть?
- Посмотрим.
- Посмотри. Если не влезут – в другие балки поселим.
Мы пошли за Игорем и поднялись в балок, в котором жил лишь он один. Внутри, у входа, стояла буржуйка. В противоположной входу стене прорублено окно. У окна столик. Там же, в углу, кровать.
- Значит так, парни, – сказал Игорь, немного взволнованным голосом, после того как все вошли, – нужно постараться уместиться всем в одном балке, потому что этот самый лучший. Все остальные ужасны. Да и вообще тут полная анархия. Главный Лёва, и ему на всё плевать. Он не следит за складом, оттуда можно вообще брать что угодно. Это неплохо, как по мне, но минус и в том, что не организована ни кухня, ни туалет. Так что готовим на костре. Просто батарею отопительную со стены в бараке оторвали, на кирпичи поставили, и всё. Там сейчас макароны. Накладывайте, ешьте. Если в туалет по-большому, то я в тот же барак хожу, в любую комнату.
После Игорь рассказал, что этот заброшенный посёлок называется Быстрым. Раньше здесь имелся большой отряд карьерной техники и человек двести рабочих для промывки золота. В девяностых прииск оставили, и вот сейчас здесь снова проводится разведка геологами. Для нашей бригады это только перевалочный пункт, и завтра нас повезут дальше, ещё севернее, на другую территорию.
Я вышел из балка осмотреться получше. Вокруг всё та же унылая картина разрухи и запустения. Рядом с двухэтажным бараком огромное несвежее пепелище сгоревшего здания, которое, судя по ржавому остову отопительной системы, тоже имело два этажа. На пепелище горел разведенный костёр. Костёр обложен вокруг чугунными отопительными батареями, на которых стоит большая разогретая кастрюля с ужином. Чуть дальше теснились покосившиеся деревянные лачуги, фоном для которых служили высокие исполины пологих сопок, цепляющие своими вершинами спустившиеся тучи.
После ужина полевая баня на берегу реки, до которой от лагеря сотня метров. Это была двухкамерная палатка фирмы Мобиба, и само её название расшифровывалось как мобильная баня. В Мобибе было уже натоплено и тепло. Впереди предбанник, дальше парилка – маленькая комнатка с жестяной печкой, лавкой и железными тазами. Растопили печь докрасна. Внутри стало душно, как в настоящей парилке, в то время как на улице поднялся холодный, сильный ветер. По крыше забарабанил частый дождь.

День восьмой. 26.07. Среда.

Восемь утра. С отъездом не затягивали. Поели, умылись, быстро загрузили вездеход. Лёва дал нам пенки, немного провизии, электрогенератор, двухсотлитровую бочку солярки, две большие палатки.
Пока на наш участок не приехали другие, более опытные геофизики, в старшие нам поставили нашего же однокурсника по имени Сашка Кулешов. У него уже имелся небольшой опыт работы геофизиком в Приморье, куда он ездил до этого два лета подряд и проводил там съёмку местности, перспективной на добычу золота. Его живой, технарьский склад ума, большой интерес к своей профессии, знаниям и практическому их применению тесно соприкасался и с другими его талантами, такими как умение грамотно подлизаться к начальству, преподавателям, с целью завоевания их расположения, что у него, зачастую, довольно успешно получалось. Некоторых раздражала его навязчивость и излишняя пытливость, однако все признавали наличие у него хорошо работающей головы. Его навыки и знания помогли ему найти общий язык и с сильными конторы сей.
Дорога к участку лежала через весь посёлок, поэтому мы смогли подробнее рассмотреть ряды деревянных построек, оббитых толем, огромное кладбище разбитой техники и железные остовы всяческих ангаров. У реки, на протяжении всей деревни, лежали намытые горы гальки и песка.
- Не зря всю местность вдоль этой реки Золотогорьем называют! – крикнул мне Кулешов сквозь рёв мотора вездехода. – Вон сколько гор намыли, и все они были полны золота. Слышал я, что эта местность уже давно славится своими золотыми залежами. Это одно из первых мест на Чукотке, где начали золото с серебром добывать. Американцы для этих участков ещё в конце девятнадцатого века лицензии на добычу у Российской империи покупали и строили в этих местах деревянные поселения в стиле дикого запада.
- А тут кроме золота и серебра ещё что-нибудь добывают? – спросил я у него.
- Да полиметаллы всякие: олово, вольфрам. Мой отец работал здесь, на Чукотке, на прииске. Добывал олово в посёлке Иультин.
Посёлок старателей уж закончился, но намытые горы пород вдоль реки ещё простирались на два-три километра вверх по течению. Вдоль реки и по полям, по всему нашему пути, тянулись деревянные ЛЭП с толстыми алюминиевыми кабелями. Сначала возле них изредка встречались ржавые трансформаторные будки, потом перестали. Из деревянных столбов уцелели единицы, и то, в основном лишь вблизи приисков. Дальше и тех не сыскать – почти все упали в траву. Об их присутствии напоминали лишь тянувшиеся по земле вдоль реки провода с железными штырями и керамическими изоляциями.
По пути встречалось всё так же много горных речушек. Одна из них была мелкой, как и все, но широкой. В ней копошились большие косяки красной рыбы. Когда мы проезжали по ней, рыбы выпрыгивали из реки, сбивались в стаи, обнажали свои спины и бока.
В пути вездеход заглох. Пришлось задержаться минут на двадцать, хотя поездка и без того была ужасно медленной. Спасал лишь завораживающий окружающий мир. Ярко светит и подпекает солнце, а вездесущие обширные территории зелёных степей приятно радуют глаз. Исчезли деревянные опоры ЛЭП и теперь девственно чистые и безмятежные поля казались совсем не тронутыми человеком, успокаивающими.
 На нужное место мы приехали в час дня. Это была открытая и хорошо просматриваемая плоская равнина. С одной стороны сопки находились очень далеко, почти вне поля нашей видимости. С другой, до них около трех километров ходьбы. Под боком текла всё та же золотая река. Вдалеке, на другом её берегу, стоял деревянный, покосившийся сарай.
- Кто-нибудь, давайте со мной, – сказал Влад после того, как выгрузили все вещи. – Доедем до того сарайчика, на дрова разберём.
Когда мы подъехали, этот сарайчик оказался большим деревянным балком. Одинокий владелец давно его покинул. Вокруг раскидано много досок, большая печка, пружинная сетка от кровати, несколько пустых топливных бочек. Эти бочки валялись здесь повсюду – старые, тяжелые, из толстого металла, ещё не сильно проржавевшие.
Мы достали топоры и пилы, начали разбирать ветхий балок, закидывать доски в кабину вездехода. Ветер приятно обдувал тело своей прохладой и не давал сильно вспотеть. По небу то и дело разносились скрипящие стоны неведомых нам птиц. Их крик напоминал мне скрип плохо смазанной дверцы старого комода. Было в нём что-то немного раздражающее. Влад козырьком приложил ко лбу ладонь и посмотрел вверх.
- Косяк журавлей летает. Видать, гнездовье у них рядом, – заключил он, сильно щурясь от яркой голубизны неба, и с досадой добавил: - Мясо у них жесткое, жильное, тяжело жевать…
 Мы забили досками едва ли не всю кабину вездехода и поехали обратно. Парни, оставшиеся в лагере, в это время уже развели костёр из щепок, которые привезли с собой из Быстрого и вскипятили воду. Пригласили водителя отобедать. Он перекусил и поехал обратно.
Теперь мы остались впятером. Пятеро однокурсников-геофизиков посреди тундры, рядом с кучей выгруженных вещей. Мне это напомнило какое-то несрежиссированное реалити-шоу, в котором нам предстояло выживать в дикой природе, вдали от цивилизации в течении, как минимум, двух ближайших месяцев. Эта внезапно пришедшая в голову мысль навивала чувство тревоги и печали. Но думать об этом было некогда. Нужно поставить лагерь до наступления темноты. Сперва собрали жёсткий железный каркас и натянули полог большой восьмиместной палатки. На вторую палатку перекладин не было. Мы хотели сколотить каркас из тех реек, которые взяли на Быстром, но тут вспомнили, что забыли пилы у развалившегося балка, который разбирали на дрова. Я с Колей пошёл за ними.
Чтобы не месить болотную жижу в полях, отправились по берегу реки, перескакивая с камня на камень. На участке с мелкой дресвой, больше напоминающей крупнозернистый песок, я увидел пару хорошо отпечатавшихся медвежьих следов. Я растопырил пальцы на руке и приложил пятерню к следу. След был немного больше. Он слегка размыт и уже староват, но это не помешало мне начать паниковать. Я немедля сообщил о своей находке Коле, на что тот только махнул рукой:
- Был в прошлом году на практике в Приморье. Там, в лесах, медвежьих следов этих полно. Сначала тоже боялся, а потом привык и вовсе внимания не обращал.
Его рассказ не очень меня успокоил. Я ещё долгое время постоянно прислушивался к любому шороху и постоянно оглядывался по сторонам.
Мы принесли пилы в лагерь и начали строительство деревянного каркаса под вторую палатку. Пока одни строили каркас, другие копали яму под туалет, таскали издалека брёвна деревянных ЛЭП, чтобы не сидеть у костра на голой земле. Стащили с округи металлолом. Нашли железные электрические щитки и использовали их как кирпичи для костра. Была здесь и тренога для чайника, и пара железных штырей, которые могли послужить кольями для палатки. Из-за скрывавшихся в траве куч мусора, который валялся здесь везде, тундра теперь не виделась мне такой уж дикой и необжитой.
К вечеру всё было готово. Мы натянули брезент на достроенный деревянный каркас второй палатки и отвели её под склад – сложили туда провизию, инструменты и прочее. Во второй большой палатке поставили и застелили раскладушки. Раскладушек ужаснее тех, что нам выдали, я ещё не встречал. Они были сделаны из очень тонкого и хрупкого алюминиевого каркаса и сразу ломались при любом резком движении. У моей раскладушки была отломана одна из ножек. Вместо неё я подставил под перекладину железный щиток. У кого-то одной пары ножек не было вообще. Раскладушки сильно прогибались, ужасно скрипели при любом движении, могли развалиться в любой момент. Под этой крышей мы разложили свои личные вещи, развесили одежду и измерительную аппаратуру.
 Начинало темнеть. Мы наспех приготовили ужин и готовились ко сну. Спать не особо хотелось, и я бы ещё посидел в тишине у костра, но в палатку меня прогнали огромные полчища комаров, которых к вечеру собралось вокруг нас великое множество. Спокойно посидеть на улице было невозможно. Средства от насекомых помогали слабо. Эти твари всё равно садились на руки, прокусывали тонкую энцефалитку.
Перед сном снова подумал о медведе. Закрывая глаза, представлял, как ночью огромная злая туша врывается к нам в палатку и всех загрызает. Я уж было начал думать над планом бегства при таком случае, но потом вспомнил, что бегством от медведя не спасёшься. Он всё равно намного быстрее. От безысходности уснул.

День девятый. 27.07. Четверг.

Утро холодное. Если в палатке ещё можно было спать, то на улице дул колючий ветер. Всё небо заволокло тучами. С ближних сопок опускался белый туман. Он надвигался очень медленно, на вид был густой, тягучий и белоснежный как творожная масса. Через полчаса он полностью спустился с гор и со всех сторон заслонил собой пространство так, что более-менее могла просматриваться лишь одна равнинная сторона. Где-то надо мной, в этой густой туманной мгле пролетели с криком журавли.
После завтрака небольшое затишье, но быстро поднявшийся ветер пригнал к нам ещё больше тумана. Отдельные его клубы, оторванные от общей массы, пролетали мимо. Это было похоже, скорее, на пожар, охвативший тундру, будто нас окружил дым тлеющих мшаников.
Кулешов с раннего утра штудировал инструкции по пользованию аппаратурой, затем вытащил её из палатки и позвал нас. У нас имелось два отечественных магнитометра "Минимаг", и электроразведочный аппарат "БИКС". С их помощью нам предстояло провести съёмку местности. "Минимаг" представлял собой мягкое подобие спинки рюкзака, который вешался на спину. На спинке карманы для аккумуляторов и самого измерительного элемента с поляризующейся жидкостью внутри, похожего на кувалду, с набалдашником вверху. К руке крепится датчик управления с дисплеем и кнопками для настройки.
В электроразведочном приборе тоже есть подобный пульт, только беспроводной. Измерительные элементы у БИКСа другие. Помимо пульта, у него два пластмассовых ящика – питающий, который пускает электрический импульс в землю, и приёмный, который импульс принимает. К ящикам пристёгиваются шлейфы. В наборе они были разной длины – 2.5, 5 и 10 метров. Кулешов выбрал и пристегнул к ящикам пятиметровые. При такой длине шлейфов разнос – расстояние между питающим и приёмным прибором – должен быть 80 метров. Мы отмотали веревку такой длины и скрепили между собой крайние шлейфы приборов. Таким образом, у нас получилась длинная связка, с которой мы будем ходить по сопкам.
После настройки всех приборов мы уже хотели идти в пробный маршрут, но тут из тумана выехал вездеход – следом за нами с Быстрого приехали геологи. Игорь говорил что они тоже приедут на наш участок после того как закончат работу на Быстром, но мы не ожидали их так скоро. Геологи стали выгружать вещи и разбивать рядом с нами лагерь. Туман сгустился и подошёл к нам вплотную. Видимость была не больше сотни метров. Даже речку под боком почти не видать. Пошёл мелкий дождь, и только сейчас мне стало ясно, что эта влажная дымка вовсе не туман, а низко летящие, густые тучи. Резко поднялся ветер, стенки палаток рвануло в стороны. Мы продолжили распутывать веревку для маршрута, но вскоре поняли, что в маршрут сегодня уже не пойдём. Начали таскать дрова в палатку-склад. Пока занимались этим, сильно промокли. Дождевиков на всех не хватало.
Наступил вечер, на улице всё так же бушует непогода, а мы продолжаем сидеть в холодных, отсыревших палатках. Геологи привезли с собой из лагеря бесполезные сейчас печки. Нам выдали летние палатки, в которых не было отверстий для дымохода с железными разделками. Нас должны были снарядить ещё одной большой «зимней» палаткой, но на момент нашего отъезда она ещё не пришла в Анадырь из Магадана. Не пришли и палатки для геологов, поэтому они заночевали в Мобибах.

День десятый. 28.07. Пятница.

Проснулся в пять утра от ужасного шторма. Полоскал крупный дождь. Сильный ветер рвал палатку из стороны в сторону. Края брезента выбились из-под камней, и в наше тряпичное жилище стремительно врывались холодные потоки. Все лежали на своих местах и как ни в чём не бывало настойчиво пытались заснуть. Все притворялись спящими, чтобы не заниматься ремонтом в такую погоду. Терпение лопнуло у меня и у моего товарища, и мы пошли заново натягивать брезент. Позже к нам присоединились и остальные.
Дикие, ледяные порывы ветра хлестали по лицу. От них по щекам текли слёзы. Те маленькие камни, которыми мы вчера обложили края палатки, оказались недостаточно тяжелыми для удержания рвущихся стен, и мы начали таскать большие валуны с берега ручья, который теперь стал шире в два раза. Вода в нём окрасилась в мутный, зеленовато-коричневый цвет. Пологи палатки-склада тоже раскрылись с подветренной стороны, и дождь намочил все дрова. Пришлось чинить и её.
От такого ледяного, пронизывающего ветра у меня воспалились лимфоузлы за ушами. Резкая боль стреляла в барабанных перепонках, и каждый удар сердца болезненно отдавался в висках. Разболелась голова. Едва успевшая подсохнуть за ночь одежда снова насквозь мокрая. Изнутри с крыши палатки отовсюду сочилась вода. У кого-то подтопило середину раскладушки, у кого-то края. У меня были мокрыми голова и ноги. Раскладушку не было возможности отодвинуть – рядом вплотную стояли соседские лежаки. Я свернулся в позе эмбриона посередине этой убогой кровати, накрылся мокрым спальником и постарался заснуть.
8 утра. Всё болит. Я с трудом разлепил один глаз. Второй глаз не открылся вовсе. Потрогал рукой заплывшее лицо. Было такое ощущение, будто кто-то начистил мне рожу, пока я спал. Зеркала нет, и я не мог видеть, в каком состоянии находится сейчас моё лицо. Может, оно и к лучшему. Рядом уже лежал проснувшийся товарищ, и я попросил его посмотреть, что со мной случилось.
- О-о-о, да у тебя, по ходу, ячмень. Видать, продуло сильно. Надо приложить заваренный чайный пакетик.
Вышел из палатки завтракать. Некоторые парни уже развели костёр и заварили чай. Трудно представить, как у них это получилось в такой ужасной сырости. Дождь уже закончился, ветер ослаб. На горизонте появились просветы синего неба. Значит, пойдём в маршрут. Саша снова начал заниматься приборами. Я приложил к глазам заваренные пакетики. Припухлость немного спала, и я смог нормально видеть. Головная боль тоже стихала.
- Дневник пишешь? – спросил у меня Игорь, когда я сидел с блокнотом у костра.
- Ага.
- Я тоже пробовал писать, но как-то не получается у меня. Это интересно ведь – читать свои дневники, либо чужие. По ним можно проследить, как со временем меняется человек в тяжёлых условиях, при сложных обстоятельствах. Можно узнать, сломало его это, либо закалило. Можно понять его характер и отношение к окружающему миру.
К 11 утра вышли в первый маршрут. Весь участок исследований был разбит на 64 профиля, длиной в четыре километра каждый. Итого за этот сезон предстояло пройти 260 километров профилей по горам и по болотам, не считая подходов к этим профилям.
Подход до первого профиля обернулся тяжёлым испытанием на выносливость. Из-за больших и далеко не всегда пологих сопок здесь нет прямых путей. Подъём к вершине первой из них отнял слишком много сил, поэтому остальные решили, на сколько это возможно, обходить. Начали с самого дальнего профиля, до которого по прямой четыре километра. Из-за огибания крутых склонов в итоге прошли около шести, затратив на путь два часа.
Опасаясь замерзнуть, я и другие надели на себя тяжёлые рабочие бушлаты с мягкой зимней подкладкой и ватные толстые штаны. Тащить всё это на себе с каждым шагом становилось всё невыносимее. Я облился потом на первых сотнях метров. Ноги проваливались в топь, с чавканьем вязли в этой проклятой болотной жиже. Я пожалел, что взял с собой рюкзак с фотоаппаратами, водой и дождевиками. Воду брать с собой бессмысленно. Здесь на каждом шагу глубокие лужи кристально-чистой воды, а речки и ручьи встречались каждую сотню метров, если не чаще. Фотографировать что-либо совсем не охота, когда организм занимается выживанием. Испаряющаяся от разгоряченных тел влага конденсировалась на внутренних холодных стенках дождевика и пропитывала сыростью одежду ещё сильнее, чем моросящий дождь. Пожалели мы и о том, что не взяли с собой еды. Очень быстро захотелось есть, а из-за частого хлебания сырой воды болел живот. До профиля дошли почти истощёнными. Падали отдыхать на сырые кочки каждые 300 метров – через такое, примерно, расстояние мы полностью выбивались из сил.
Под ногами то и дело чередовалось два вида тверди – растительность и камни, располагающиеся, преимущественно, на склонах сопок. По мокрым и скользким от дождя камням идти опасно и больно. Подошва в резиновых сапогах слишком тонкая, и каждый острый край булыжника врезается в ступню. Всю флору можно разделить на три вида: травы, мхи и кустарники. Трава – самая частая растительность. Она росла на болоте, в долинах между сопок и образовывала многочисленные скользкие, мягкие кочки, в которых легко утопает нога.
Мох растет толстым слоем на возвышенностях, пологих склонах, плато и вершинах сопок. Ходить по нему хорошо. Он чем-то походит на пружинистый матрас – его жёсткая губчатая структура воздушна, на нём можно лежать долгое время и не бояться застудиться от сырой земли, потому что воздух в такой природной подушке быстро прогревается теплом тела.
Кустарники встречаются редко, в основном у берегов рек, чья ширина в этих местах около пары метров.
Профили проходили поперёк идущих друг за другом хребтов сопок, поэтому наши мучительные приключения только начинались. На горных вершинах сильный ветер. Он стремительно гонит на нас густые клубы белого тумана. Едва нас накрывало такой тучей, начинал поливать мелкий дождь. Замеры происходили мучительно медленно. За полтора часа мы смоги осилить лишь четверть профиля. При переходах по долине я быстро почувствовал, как в сапогах хлюпает вода. Скорее всего, конденсат. От него сильно мёрзнут ноги, хотя в движении ещё терпимо. Сил становится всё меньше с каждой передышкой. Теперь все мысли только об одном – как можно скорее добраться до лагеря и не умереть. У кого-то кружилась голова, у кого-то темнело в глазах. Меня ужасно тошнило. По всему телу мышечный спазм и боль. Я вспомнил только сегодня сказанные Игорем слова по поводу моего дневника, и мне казалось, что я уже сломлен.
Обратно возвращались полтора часа. Геологи к нашему приходу сварили рисовый суп с консервированной сайрой и разлили нам в тарелки.
- Ну как сходили? – спросил у нас Лёва, пока мы жадно глотали горячий суп.
- ****ец! – ответил кто-то, и все с горечью кивнули.
- Понимаю. Я тут это, в разведочный маршрут сходил по нашему участку, и вон за той сопкой, выше по ручью, стоит балочный лагерь. Километра три до него. Там несколько домиков, баня, туалет даже есть. Состояние хорошее, хоть сейчас заселяйся. В балках печки, кровати, так что можно жить как белые люди. Мы туда сейчас переезжаем. Вы как?
Сначала никто не загорелся идеей о необходимости переезжать именно сегодня. Обессиленные после маршрута, все апатично относились к происходящему вокруг. Потом мы поели, немного полежали на мокрых раскладушках в отсыревших палатках и поняли, что бежать отсюда необходимо как можно скорее.
Первыми поехали геологи. Мы же смогли увидеть наш новый балочный лагерь к девяти вечера. Заняли отличный двухместный балок, с прихожей и двумя комнатками, из которого вышвырнули все рваные и испорченные вещи предыдущих жильцов и хорошенько прибрались. Я первым занял кровать у окна. Вторую кровать занял Кулешов. Не смотря на то, что этот балок двухместный, мы впихнулись в него впятером, поставив раскладушки на все свободные места. Растопили печь, повесили сушиться одежду. После холодных, протекающих палаток жизнь в балках казалась раем. Хотя с виду поселение и выглядит покинутым, ветхим и унылым, изнутри многие балки очень хорошо сохранилось. На вешалках висели кофты, куртки и трико, в маленьких коридорах на полу изношенные сапоги. В спальнях тумбочки с книгами, посудой, средствами личной гигиены и прочими мелочами. У окна пружинные кровати с матрасами и заправленным постельным бельём. В бане предбанник, душ с гигиеническими принадлежностями, парилка с деревянными ступенями для сидения, большой чугунной печкой с камнями и двухсотлитровым баком для нагрева воды. На кухне стоят целые шкафы и полки с посудой, две электрические плиты с духовкой. На кухонном столе фанерная доска с надписью мелом: "Уважаемые! Попользовались - уберите за собой, и помойте посуду, а так же закройте за собою двери". Судя по всем оставленным вещам, складывалось ощущение, будто жильцы этого лагеря просто ушли на работу и в скором времени должны вернуться. Казалось, что жители покинули селение в спешке и решили забрать все вещи потом. Самые свежие найденные консервы и средства от комаров датировались 2009-2010 годами.

День одиннадцатый. 29.07. Суббота.

Утром отличная погода. Тепло, солнечно, малооблачно. Настроение моё улучшилось. Наученный вчерашним горьким опытом, я постарался учесть все свои ошибки, и не взял с собой ни воду, ни кучу одежды, ни фотоаппараты. Только еду на всех. Водитель Влад сказал, что довезет нас до нашего профиля, что уже не могло не радовать. Ехали в кабине, дороги не видели. Через полчаса высадились на вершине небольшой пологой сопки. Здесь, примерно в 80 метрах от вездехода, нас встретила небольшая, размером с кошку, молодая лиса. По-видимому, с человеком она встречалась впервые. Её любопытство побороло страх, и она ещё около минуты кружила вокруг нас, держа дистанцию, а после ушла.
До первой точки нам нужно было сойти со склона на 800 метров в долину небольшого ручья. Некоторые мелкие ручьи, оставленные вчерашним дождём, уже пересохли, обнажив после себя борозды засохшей тины и вымытых камней. Дошли до первой точки, которая была рядом с ручьём и сделали перекур.
- Хорошая здесь вода, чистая, - сказал после питья товарищ по имени Женя. - Без железа, без хлорки, без всяких там примесей, как в Воронеже.
- Ты уверен? Здесь основной золотосодержащий минерал – арсенопирит. Он быстро разлагается в воде, а в его формуле содержится мышьяк, – недовольно ответил ему Кулешов, зачерпнув воду в ладонь и поднеся её к губам. - Так что не известно ещё, от какой воды быстрее загнёшься.
Перед началом работы долго возились с аппаратурой. Контакты приёмника электроразведочного прибора постоянно отходили, и мы не могли их приладить. Прошло больше часа в попытках воскресить этот аппарат. Наконец, получилось. В связке нас пять человек, хотя норма для этой установки – четверо. Впереди идёт Коля с навигатором, потом человек с пультом управления несёт приёмный чемодан, в середине разноса оператор магнитометра, а замыкал связку я с генератором в руке.
Каждые 20 метров замер. Из-за неоднородного рельефа далеко не всегда видно впереди идущих товарищей, поэтому на каждой точке приходилось кричать, чтобы связка остановилась. Все кладут чемоданчики на землю, операторы замеряют магнитное поле и сопротивление пород на своих пультах. Слышится команда «Дальше!». Чемоданчики поднимаются, и наша колонна продолжает двигаться к следующей точке.
С первой же высокой сопки, на которую мы забрались, открылся чудесный вид на окрестности: долины рек, ручьёв, многочисленные пики гор, виднеющееся бескрайнее синее море вдалеке, своей зеркальной поверхностью отражающее яркие лучи солнца. Горизонт чист и прекрасен, всё вокруг зелено. Облака теперь высоко. С высоты они выглядят особенно прекрасно. Они плывут в одной плоскости: ни ниже, ни выше другого, словно вся Чукотка накрыта огромным прозрачным куполом, и облака просто легли на него, как воздушные комья свежего снега. Тень от облаков вырисовывала причудливые узоры на холмах.
Чем дольше рассматриваешь этот ландшафт, тем больше начинает казаться, что чего-то тут не хватает. Вот горы, вот реки и поля. И свысока это кажется таким непривычно пустым, без извилистых грунтовых дорог, обычных маленьких деревень. А самое главное – деревьев. Будто у природы не хватило фантазии на то, чтобы заполнить всю эту великую пустоту, и здесь она оставила всё как есть, и это совсем не плохо. Как раз своим лаконичным однообразием эта земля и прекрасна.
Когда мы прошли два запланированных профиля, я увидел, что на горе нас всё ещё ждет Влад на вездеходе, хотя на часах уже половина восьмого вечера.
- Видите вон там балки? – указал он нам в направлении долины двух рек. - Я спустился с горы, посмотрел в бинокль. Всё заброшено, на дрова можно пустить. Там лагерь совсем небольшой, старый.
Я присмотрелся. Вдалеке, на берегу небольшой реки в ряд выстроилось около восьми маленьких домиков. Когда-то этот лагерь – так же как и тот, в который заселились мы – тоже был временным домом для старателей, которых, судя по количеству разбросанных в полях тут и там лачуг, здесь было много.
К восьми часам мы уже в лагере. Этот день был более продуктивный и менее тяжёлый, чем вчерашний. В этот раз я был почти ничем не нагружен, поэтому поход давался легко. Радовала и хорошая погода. Хотелось бы больше таких погожих, ясных дней. Темп работы у геолога очень сильно зависит от погодных условий в тундре или тайге.




День двенадцатый. 30.07. Воскресенье.

Опять неполадки с прибором сорвали рабочий день. Утром Влад высадил нас на профиле, но не успели мы пройти его и на половину, как БИКС снова сломался, и воскресить его на этот раз не удалось. Мы вернулись на то место, где вечером нас должен был забрать вездеход. Пять километров до лагеря пешком идти лень.
К шести вечера Влад приехал за нами, и я из любопытства захотел поехать рядом с ним в водительской кабине. В маленьких окошках, заляпанных грязью, не было почти никакого обзора. На лобовом стекле вниз свисали ноги сидевших на крыше пассажиров. В кабине управления вместо руля лишь два рычага, как в танке. Водитель с треском дергал рычаги, матерился на глубокие ложбины и на это проклятое железное корыто. Под ногами у него постоянно что-то дымилось.
В лагерь мы вернулись не слишком уставшими. До заката я бродил по окрестностям нашего посёлка.
Мы заселили лишь часть жилого пространства этого лагеря. Много балков пустовало. Старатели, жившие здесь когда-то, обустроили свой быт максимально комфортно. Я нашёл ещё одну баню, побольше. В ней были кабинки для переодевания, резервуары с водой для купаний. У одного из балков к стене прилегает небольшая теплица с крутой крышей из рам с выбитыми окнами. Внутри – деревянные короба, засыпанные землей. В самом центре лагеря стоит сваренная из железа будка, внутри которой огромный дизельный генератор и куча электрических щитков. Не знаю, какую мощность имела эта махина, но высотой она около двух метров, длиной в два раза больше, с кучей рычагов и циферблатов сбоку. На улице ещё один распределительный щиток, от которого провода ведут ко всем вагончикам в лагере.
В другом пустующем жилом балке большая печка и настояшее отопление – узкие рифленые батареи вдоль стен. В небольшой кладовой в тумбочках пачки закруточных крышек для стеклянных банок и картонный коробок с полусотней кусков мыла "слонёнок". В спальне, в шкафах, поношенная грязная одежда. На стенах – вырезанные из журналов девяностых годов фотографии обрюзгших обнажённых женщин. На подоконнике нашлись фотографии и бывших жильцов лагеря.
На глянцевых фото, сделанных на пленочную мыльницу около десяти лет назад, фигурировали, в основном, четверо мужчин средних лет и одна женщина. На снимках отразились поля, быт этого когда-то работающего лагеря, Анадырь, какие-то праздники, столы с закусками и опухшие красные лица пьяных людей на кровати у телевизора. Просматривая всё это, мне очень хотелось вернуться в прошлое, увидеть этот лагерь в разгар его работы. Узнать, что тут выращивали в теплице, посмотреть на весь процесс добычи золота.
Добрая половина лагеря находится на возвышенности. Техническая же его часть постепенно сползает в небольшой карьер, на самом краю которого стоит кладбище заброшенной техники. На плоском пятаке перед крутым спуском ржавеет два оставленных гусеничных бульдозера, пару небольших железных амбаров, полных инструментов и запчастей. На голом пятаке высокая и толстая перекладина с лебёдкой, под которую въезжали машины для ремонта. Рядом, на длинных верстаках, куча наваленных шестерней, рычагов, бачков и прочего. Отцепленный ковш бульдозера, пустые многотонные цистерны и пара сотен сваленных в кучу двухсотлитровых топливных бочек. Ближе к жилой части небольшой балок с зарешёченными окнами. Внутри, у стен, нагромождены пустые, круглые, плотно закрывающиеся, жёлтые бидоны. Здесь хранили намытое золото. Сейчас, кроме пустых бидонов, в этом вагончике ничего не было. Этот балок парни определили под спортзал. Сюда они притащили две найденные на территории гири по 24 и 32 килограмма, штангу, представляющую собой торсионную подвеску от бульдозера и две гантели, сваренные из маленьких колёс рельсовой вагонетки. Теперь они нашли себе занятие по вечерам – таскали железо. Я немного постоял с ними, затем спустился в карьер.
Масштабы проделанной здесь работы впечатляли. Всё это изрытое ковшами бывшее русло реки делилось на три части. Была здесь большая запруда с высокой искусственной дамбой. Из неё брали воду. На берегу огромный электронасос, схожий по габаритам со стоящим в лагере электрогенератором. От насоса по трубе вода поступала в длинный конвейер для просеивания породы, стоявший недалеко от запруды. Проходя через него, вода стекала во второй водоём, который находился ниже. Сейчас там осталась лишь огромная лужа грязной, ржавой воды. Третий карьер был самым огромным. Из него черпали породу. Был он прямоугольный и длинный, уходящий вдоль русла реки на добрый километр вниз по течению. Края этой большой изрытой территории обрамляли высокие кучи пустых, вымытых пород.
Пока я осматривал лагерь, Кулешов занимался его обустройством. От нашего небольшого генератора он провёл свет в жилые балки, наладил водопровод, подведя воду по шлангу от ручья до лагеря. Встретив меня, он сказал:
- Пошли мыть золото!
Мы нашли с ним миску и пошли в карьер. По дну карьера протекали ручейки, в которых он стал безуспешно промывать песок. Потом залезли на конвейер-сеялку, где в ячеистых отсеках ещё оставалась непромытая порода. Набрав её в миску, он снова спустился к ручью. Прошло около пятнадцати минут. Мне уже наскучило стоять и наблюдать за его, как я думал, бессмысленной работой, как вдруг услышал радостные возгласы. Он вымыл золото. Это был небольших размеров комочек, с половину спичечной головки, губчатой структуры, ярко-желтого цвета. Он зажал его между пальцев и побежал сначала показать его другим, потом отнёс в балок. Там он положил этот комочек в спичечный коробок и продолжил вымывать оставшийся в миске песок в лагере, под краном. После он нашёл ещё один комочек, в два раза меньше предыдущего, но тоже неплохой. Я кинулся искать себе миску. Это не был приступ золотой лихорадки. Я просто хотел вымыть хотя бы пару таких же кусочков себе на память. Мы снова набрали в сеялке песка, и пошли мыть к ручью.
- Мой медленнее, больше терпения, - говорил Кулешов. - Золото – оно тяжёлое, остаётся на дне, а лёгкие породы вылетают под центробежной силой.
Я мыл. Ему снова попалось пару крупинок золота, но уже меньше, размером с кристаллик сахара. Я же находил на столько мелкие пылинки, что их невозможно было выхватить и пинцетом, не то, что взять в руки. Решил оставить эту затею и попытать счастья в какой-нибудь другой день.
Вернулся к своему балку, сел за стол полюбоваться закатом и видами живописной долины. За этот вечер на лавочке рядом со мной успел посидеть весь наш лагерь. Говорили о политике, об истории, о книгах. После подсели две девушки, которые были с геологами. Первую звали Машей. Она была европейской, самой заурядной внешности, маленькая, молчаливая. Вторую звали Ниной, и была она чистой чукчанкой с очень широкими скулами, большими губами и смуглым цветом лица. Обе учились на геологическом факультете городского техникума и тоже проходили полевую практику. Родом Маша была из посёлка Беринговского, что в Анадырком районе. Сначала она училась в Краснодаре, потом вернулась на свою малую родину и поступила на учёбу в Анадырь. Маша быстро закончила беседу, углубившись в чтение книги, а с Ниной я поговорил немножко подольше. Она сказала мне, что родилась в небольшом посёлке Провидения на берегу Берингова моря.
- Я уже слышал о Провидения, видел на картах. Расскажи мне больше о своём посёлке. Где работают люди, как отдыхают, - спросил я у неё.
- Посёлок у нас маленький, где-то пару тысяч человек будет. Есть порт, а все люди в Провидения занимаются добычей морского зверя и ловлей китов.
- Морской зверь – это нерпы?
- Ага. И моржи. Досуг весь у нас крутится вокруг спорта. Сейчас активно его пропагандируют, строят спортивные объекты. Хоккеем люди занимаются, фигурным катанием, лыжным бегом. Очень хорошо, что начали продвигать активный вид досуга. Теперь люди меньше стали пить. У нас ещё ладно, а в деревнях и посёлках поменьше люди спиваются просто.
- А как к вам вообще можно попасть? Есть какие-то дороги от Анадыря?
- Нет... Нормальных дорог туда нет. Летом от Анадыря можно доплыть на корабле "Капитан Сотников". Но это очень медленно и долго. Ещё можно доехать по зимнику на внедорожнике Трэколе, или долететь на самолёте.
- У вас есть аэропорт?
- В пятнадцати километрах от нашего посёлка есть другой посёлок, он заброшен. Там есть небольшой аэродром. Раз в год нам самолётами через этот аэродром доставляют фрукты и овощи, и цены на них просто заоблачные.
- А ты где-нибудь ещё кроме Чукотки была? Может, на тёплые моря летала?
- Нет, на тёплые моря я не летала. На Камчатку раз ездила, на спортивные соревнования. Там я сильно загорела, ходила в очках, и вокруг глаз остались белые пятна. Я выглядела как сова, с меня все родственники смеялись!
Пока мы разговаривали, Лёва неподалёку разделывал подстреленного сегодня в маршруте дикого гуся и занёс его в столовую, чтобы приготовить суп. Ближе к ночи небо посерело, стало холодно. Изо рта повалил густыми клубами пар. Из-за сопок опять начали надвигаться белые клубы туч – верный признак скорого дождя. Ужинали поздно, суп из гуся варился долго. Сам суп был гречневый, с картошкой и большими кусками лука. Он был хорош, но от него исходил неприятный запах курятника и птичьего помёта. Мясо гуся было немного жестковато.

День тринадцатый. 31.07. Понедельник.

Дождь начался ещё ночью и идёт вот уж целый день, то усиливаясь, то немного ослабевая. Обычно, в полях нет строгого регламента выходных и рабочих дней. Для геологов правила таковы: нет дождя – работаешь, идёт дождь – выходной. Поэтому, если погода хорошая, геологи работают в любой день недели. Так как сегодня выдался выходной, мы спали почти до 11 утра. Пошли на кухню, разогрели на газовой горелке вчерашний суп. В столовую подтянулись другие геологи, стали есть, греть чай. Завязался разговор. Кто-то из геофизиков начал мечтать, как с дождём разольются мелкие реки, в них заплывёт рыба, и её можно будет поймать и съесть.
- Нельзя, – сказала Маша. – Сейчас сюда горбуша на нерест идёт. Когда она нерестится, то сразу умирает. Даже когда она ещё жива, и только несёт икру вверх по течениям рек, она уже начинает гнить. Мясо тухлятиной воняет, есть его уже невозможно.
Дальше заговорили о медведях. В бригаде геологов был молодой парень-чукча, похожий, скорее, на метиса. Девятнадцати лет отроду, он был самым молодым в нашем лагере. Все звали его Саньком. Санёк со своего телефона показал нам фотографии людей, ставших жертвами медведей.
- Это в Билибинском районе было. Не так давно, в начале этой весны. К человеку в дом вошёл медведь и съел его, – он показал нам фото, на котором на полу лежали останки человека. От него остались только ноги в домашнем трико. Из таза, выше пояса, торчал кровавый обглоданный позвоночник. Весь пол вокруг залит кровью. Фото напоминало кадр из фильма ужасов.
 – А вот на этом фото, – он перелистнул на телефоне следующий кадр, – уже другой человек. На него медведь прямо на улице напал, и он выжил.
На снимке был запечатлён человек, сидящий спиной к камере, с голым торсом. У него была перебинтована голова, а на спине остались глубокие борозды и проколы от когтей. На следующем фото была сфотографирована его нога с откушенной стопой
- Медведя этого убили потом. Молодой оказался. Молодые медведи, они глупые. Если голодные, то могут напасть на человека, не задумываясь. Они ещё не понимают, что человек для них может оказаться страшной угрозой, поэтому не боятся. Старый медведь человека боится и всегда убегает, потому что знает, что человек опасен.
- А сам ты вживую видел медведя когда-нибудь? – спросил кто-то из парней.
- Видел. Очень близко видел. У меня отчим оленевод. Я с ним часто оленей пасу. Почти каждый сезон, с малых лет. Залезли мы однажды на сопку крутую, потом спускаться стали с другого склона и видим: у подножья горы медведь, метров сто до него, даже меньше. Мы не с подветренной стороны, он нас не учуял. Голову наклонил и вынюхивал там что-то. Может, просто ягоды искал. Медведь большой был, взрослый, я сразу испугался, от страха онемел. Всё тело задрожало, аж потом прошибло. Я у отчима спрашиваю, что, мол, делать? Может, бежать? А он мне говорит тихо, спокойно: «Сиди и не дёргайся, даже не пробуй бежать». Затем берёт камень, помнёт его в руках и слегка так кидает вниз, чтобы он катился по склону. Не докатился. Кидает другой, третий. Последний камень скатывается к медведю. Он его лапой к себе двигает, нюхает. Почувствовал, что человеком пахнет, и бегом бежать подальше от этого места.
- Санёк, а расскажи ту историю, которую мне рассказывал, когда ты в тундре заблудился, - сказал ему Игорь.
- А-а-а, ну было это в 2011 году. Было мне тогда… - Санёк закинул голову и попытался вычислить, – 13 лет мне, получается, было. Меня мать заставляла отчиму помогать оленей пасти. Нас было две смены по три человека. Я в смене с отчимом, и ещё с одним… Там, где мы стояли, ягель и трава уже закончилась, и мы перегоняли оленей в другое место. На землю опустился туман. Я, по детской дурости, игрался, бегал, по сторонам головой мотал, совсем не заметил, как отстал. Голову поднял – уже нет никого. Туман сплошной стеной, и ни звука не слышно. Пошёл по следам. Иду прямо, и иду – и никого не видно впереди. Это мне уже потом рассказали, что оказывается, они свернули со стадом в сторону, а я прямо пошёл.
Я начал волноваться, что спустя такое расстояние так никого и не нагнал. Побежал быстрее, стал кричать, а впереди никого вообще. Пустота и тишина. Тогда я только понял, что заблудился. Испугался сильно, начал плакать. Криков моих никто не слышал, да и я сам понял, что лучше не кричать, не привлекать диких животных. Пошёл поперёк следов оленей, вышел на колею вездехода и решил идти по ней.
Шёл я очень долго, весь день, пока темнеть не начало. Устал очень сильно. На мне ещё сапоги узкие были, ноги натёрли, стало больно идти. Я лёг прямо где шёл, на колею. Руки из рукавов куртки вынул, внутри себя обнял, чтобы теплее было, и голову просунул туда, в куртку, чтобы комары не грызли. Застегнул ворот над головой, ноги поджал, и так заснул. Мало проспал, часа четыре, ещё солнце едва встало. Холодно было. Я почувствовал какое-то присутствие, будто рядом кто-то. Высовываю голову из куртки, и вижу над собой силуэты. Понимаю, что это люди – родственники мои, как бы смотрят на меня, и будто идут. Я вскочил резко, смотрю – а они и не близко вовсе, на склоне сопки стоят. Я к ним бегу, вверх по склону, и не могу догнать. По склону пробежал, а они уже на вершине, совсем далеко. Я на вершину, а там уже нет никого.
- Так что же это было? – перебил его я.
- Я не знаю! Это была какая-то галлюцинация, или что-то вроде миража, но я тогда испугался сильно и понял, что я всё ещё один в этом тумане. Опять начал плакать. Спустился вниз, снова пошёл по колее. За спиной у меня был рюкзак. В рюкзаке завтрак, который берут с собой оленеводы – галеты, сахар, чай. Хотел сначала поесть, но потом понял, что совсем не хочу. Аппетита никакого. Шёл я потом ещё полдня по следам вездехода, которые вывели меня к заброшенной балочной деревне. И тут я понял, что всё это время шёл по старому нашему следу. В этих балках мы останавливались ещё в самом начале лета, а был уже конец августа. Я очень сильно расстроился, у меня совсем руки опустились, не хотел никуда идти. Но потом отдохнул немного и понял, что всё же надо. Ноги уже в мозолях все были от этих сапог, ходить больно. Я от балка палку отломал, чтобы на неё опираться, и пошёл назад. Шёл так же долго обратно, до ночи до самой. Увидел другие следы, которые вбок сворачивали и потом упирались в реку. Я сел у этой реки, и снова такая печаль напала на меня, что я уж подумал, не утопиться ли мне в этой реке. А потом слышу как будто бы очень слабое гудение на той стороне реки. Я перешёл эту реку вброд, чтобы понять, не послышалось ли. Забежал на холм и вижу – вездеход вдалеке. Я побежал к нему. Это был наш вездеход. Мне на встречу отчим вышел, отругал меня. Сказал, что целую бочку соляры извели, пока меня искали. Я ему рассказал, как дошёл до балочного лагеря, потом опять вернулся назад и дошёл до реки. Потом по карте глянули, и оказалось, что я почти 200 километров по тундре прошёл. Мне родители после запретили кому-либо вообще рассказывать о том, что случилось. Я в своей деревне об этом вообще никому не рассказывал. Это вам вот рассказываю, вы всё равно приезжие.
- Вот так история! А ты сам с какой деревни?
- Деревня моя называется Конергино, это в Иультинском районе. Деревня небольшая, человек триста всего. У нас есть квартирные дома. То ли три, то ли четыре трёхэтажки стоит. Но большинство – небольшие двухэтажки. В деревне очень многие оленеводством занимаются.
- Можешь поподробнее об оленеводстве рассказать?
- У нас оленей пять тысяч голов, за всеми сложно уследить. Поэтому есть у нас две бригады по три человека, которые дежурят. Есть снегоходы, чтобы всё это стадо объезжать, а если на другое место переезжаем, то на вездеходах. Летом мужики ночуют в ярангах брезентовых – ставят три палки пирамидой и на них накидывают толстую ткань. Ложатся внутрь, и спят. Как ягель зимой под снегом кончается, тогда кочуем на другое место.
- То есть, вся деревня только оленеводством и живёт?
- Ну да. Каждый год по 500 голов забиваем. Самцов-кастратов, в основном.
- Почему кастратов?
- Их специально оскопляют, чтобы они с самцами-осеменителями за самок не дрались, а то они ранят друг друга. Такие кастраты первыми на мясо идут. Их загоняют в специальный загон в поле, потом там же забивают в стойле. Оленя в это стойло заводят и бьют ножом в сердце. Так потом по очереди всех. Мясо и шкуры продают, рога на лекарства, в основном. Каждому оленеводу полагается паёк – 500 кило оленины.
- Это за год?
- Ну, они сезон отрабатывают, четыре месяца, вот за них дают. И да, на весь год, получается.
- Много выходит. Ты как считаешь, остались ли ещё традиционные племена чукотские, которые в шкуры одеваются, в ярангах круглый год живут и кочуют?
- Конечно, остались! Их совсем немного, и чужаков из внешнего мира они не любят. Если им нужны работники, то они очень тщательно их отбирают, следят, чтобы они были из других таких же закрытых племён, хранили верность традициям. Всё это они делают для того, чтобы сохранить свою культуру, сберечь культурные ценности и сохранить свой быт от посягательства чужаков.
- Такие чукчи могут легко жить всю жизнь в тундре охотой и собирательством, как их предки, – вмешался в разговор ещё один чукча, молодой геолог по имени Гриша, который сидел рядом и сначала разговаривал с другими, – но им тяжело будет в городе. У них даже физиология другая, не такая, как у нас. Бывали случаи, когда чукчи из племён пытались прижиться в городе. Но им тяжело это сделать было. Главная их проблема в различии рационов питания в дикой природе, и в цивилизации. Их желудок привык к грубому мясу, на переваривание которого он выделяет много желудочного сока. А если этот человек пытается прижиться к нашему повседневному рациону – кашам разным, супам, овощам, то такая легкоперевариваемая пища усваивается у них быстро, остаётся ещё много сока желудочного. Этот лишний сок своей кислотой прожигает стенки желудка. Появляются язвы. Поэтому им лучше и безопаснее оставаться в тундре.
- На чём эти племена еду готовят, в ярангах топят? Тут же дров нет нигде.
- Это только кажется, – ответил Санёк. – Дрова здесь везде. Видел, на берегах рек сколько кустов растёт? Они вырастают по три метра, и могут быть с ногу толщиной. Можно кучу дров нарубить. Да им много и не надо. Настоящий чукча может воду в чайнике вскипятить всего на нескольких веточках.
После снова начал говорить Игорь и поведал такую историю, от которой на меня нахлынуло сильное чувство дежавю:
- Я когда только ехал сюда на сезон работать, то встретил одного чукчу. Стоял на пирсе, со стороны Угольных Копей, ждал парома в город. И вижу на берегу чукчу, чуть поодаль. Он ловит сетью рыбу, выпутывает, и кидает её нерпам, которые у берега уже в ряд выстроились вокруг него и ждут, пока он их накормит. Мне стало интересно наблюдать за этим странным занятием. Достаю фотоаппарат, подхожу поближе, чтобы снять. Он меня увидел, оставил сети и пошёл навстречу. «Здравствуй», - говорит. Здороваюсь с ним. Он спрашивает: «Ты что, приезжий?». «Да, – говорю, – работать буду здесь». «Как тебе тут, нравится?». «Да пока не особо», - отвечаю. «Ну да, – согласился он, – делать тут нечего». Судя по его разговору, я понял, что был он поддатым слегка, уж как-то странно себя вёл. Ну помолчал он, значит, а потом и говорит: «Ты сфотографируешь меня?». «Хорошо», - говорю. Щёлкаю его пару раз, потом спрашиваю: «Слушай, а зачем ты попросил, чтобы я тебя сфотографировал?». «А вот ты приедешь домой, будешь показывать эти фотографии своим друзьям, и они будут знать, что я есть». Я тогда подумал, что это идиотизм какой-то. А сейчас понимаю, что что-то всё же есть в этом, что-то не лишённое смысла. Может, даже философское. Потом я спрашиваю у него: «Зачем ты рыбой нерп кормишь?». «А у нас с ними договорённость», - говорит. «Это какая?» - спрашиваю, а он: «Я рыбу ловлю, и часть им отдаю для того, чтобы они мою рыбу в сетях не портили. Если я их кормить не буду, то они всю рыбу в сетях понадкусывают».
Пошёл сильный дождь. В коридоре и кладовой, где мы хранили продукты, закапала дырявая крыша. Коробки с провизией там лежали в беспорядке с первого дня нашего приезда, как только мы выгрузились и наспех забили ими склад. Настало время здесь прибраться. Расставили все ящики аккуратно по полкам, под протекающие места в крыше подставили кастрюли бывших хозяев.
- У нас крыша гораздо сильнее текла, – сказал Гриша. – Рано утром просыпаюсь от того, что у меня ноги мокрые. «Ну уж не вспотели же так», - подумал я. А потом руками мешок спальный потрогал, а он мокрый весь! Смотрю – Димон уже давно проснулся. На него капает с потолка, прямо посередине кровати. Он руками на животе кружку для воды держит и смотрит на неё несчастными глазами. У других тоже текло. Кому в ноги, кому на голову. Пришлось вставать, идти крышу крыть. Хорошо, что нашли здесь большой рулон тола. Мы его на крышу расстелили, так теперь лучше стало.

День пятнадцатый. 2.08. Среда.

Последние два дня Кулешов весь день пытался воскресить полумёртвую аппаратуру – разобрал все чемоданы, копался в микросхемах.
- Тут сложная электроника, все провода как волоски. В поле это нормально не починить, – качал он головой.
Кустарным образом ему всё же удалось немного отладить её, и сегодня, хоть и с частыми сбоями, но нам всё же удалось пройти два профиля.
Вечером Кулешов звонил начальству, которое поинтересовалось, выполняется ли план. По телефону он отоврался. Вопросы начальства сильно разволновали его тонкую ответственную натуру, и он поднял нас на работу. Нужно было провести профилактические меры по укреплению и подготовке приборов для завтрашнего дальнего маршрута, чтобы не было никаких внезапных поломок. В итоге от своей же страшной суматохи Кулешов и пострадал – бегая в тапках по лагерю, напоролся стопой на лежащие во дворе доски. К вечеру нога распухла, и он едва мог на неё наступать. Он боялся заражения и возможного перелома. В аптечке нашли один единственный антибиотик – средство от простуды. Дали выпить его. Игорь принёс заживляющую мазь.
На следующий день с нами в маршрут он так и не пошёл. Нога распухла ещё больше. Он показал нам, как пользоваться пультом управления прибором, и мы пошли в маршрут сами. Прошли три профиля за девять часов, и нам показалось, что это предел.
На камнях я разорвал пятку резинового болотника, чего и следовало ожидать. В таких маршрутах долго ни одна обувь не протянет, а выданные нам в Анадыре дешёвые сапоги из тонкой резины уж тем более износятся за неделю, что и случилось. В болоте вода в сапоге начинает хлюпать, а болото здесь начинается сразу же, как только заканчивается сопка.

День семнадцатый. 4.08. Пятница.

Ранним утром с гор стремительно надвигались густые, серые облака. Мы сидели в столовой, пили чай, тянули время в надежде, что скоро пойдёт дождь. После вчерашнего маршрута, который показался нам слишком тяжёлым, идти туда снова не очень-то хотелось.
Облака рассеялись так же быстро, как и прилетели. Все тяжко вздохнули и пошли собираться, но Кулешов сказал, что сегодня никуда не пойдём, и устроил камеральный день. Надо вбить все отснятые данные за последние дни в компьютер. Хотя в этих российских измерительных приборах и была предусмотрена функция скидывания измерений на компьютер через шнур, на деле же она не работала.
Состояние Кулешова только ухудшалось. Его нога распухла ещё сильнее, стояла высокая температура, был сильный жар. Лёва понял, что его срочно нужно везти в город, пока не стало поздно. В 10 утра Сашку собрали, уложили в кабину и увезли. Вместе с ним поехал и сам Лёва. За старшего назначили Гришу – самого взрослого и опытного после Лёвы в этом лагере.
Когда Кулешов уехал, все мы облегчённо вздохнули. Адекватного начальника из него, увы, не получилось. После того как его наделили более широкими полномочиями, Саня быстро заболел страшным синдромом вахтёра, пытался, может даже и не осознанно, максимально злоупотребить своей властью, из-за чего за очень короткий срок успел всех на столько заебать своими командами и распоряжениями, что парни едва ли не каждый день порывались разбить ему лицо. Хотя во время работы он и сам не жалел себя, но создавал вокруг много ненужной и напускной суматохи, из-за которой сам же в итоге и пострадал.
 «Ваш Санёк, может, парень и неплохой, проблем много решает. Правда, многие из них сам же и создаёт», - верно подметил в тот вечер Игорь.
Остаток дня провели в праздном безделье: играли в столовой в карты, смотрели фильмы на ноутбуке, гоняли чаи. День летел быстро, время подходило к ужину.
Все собрались в столовой – варили суп из всего, что нашли на кухне. Заварили чифирь. Вечер выдался приятный, солнечный, тёплый и безветренный. Насекомых было мало. Посидели, поговорили в тишине. Такие вечера здесь прекрасны, когда не испытываешь нужды ни в чём, под рукой имеются все удобства, и хочется, чтобы такая обстановка умиротворения была каждый вечер до конца сезона.
Сегодня закончился хлеб. В полях с ним всегда туго. Долго он не хранится, поэтому партии в Анадыре обычно снаряжают галетами, либо заранее заготовленными сухарями. Из мучного на складе, кроме макарон, ничего не осталось.
- Выход из такой ситуации прост, – говорил Игорь. – Когда кончается хлеб, то мы его не едим.
С поваром у нас было туго – его просто не было. Основные обязанности по готовке Лёва возлагал на девушек. В маршруты они ходили мало, в полях их польза была минимальна, поэтому в их обязанности входила работа на кухне. Но сейчас, когда Лёва уехал, девушки решили сложить с себя полномочия рабочих по кухне и тоже посвятили своё время безделью. Принуждать их к готовке никто не стал, поэтому мы и решили заняться ужином сами.
Пока варился суп, я пытался залатать свои порванные резиновые сапоги. Расплавить подошву и склеить горячую резину не получилось – резина не плавилась, а только тлела и рассыпалась. Тогда попробовал другой способ – оторвал от стенки балка кусок тола, расплавил его на костре, накапал на шов горячей смолой. Тоже плохая идея. После того как смола засохла, она растрескалась и осыпалась, не успел я сделать и десяти шагов.
Среди прочих геологов нашего лагеря был мне интересен ещё один парень. Звали его Мирон – всегда спокойный и молчаливый смуглый метис с эскимосскими корнями. Был он высоким, короткостриженым, немного косоглазым. Он почти всегда приходил в столовую молча, спокойно ел, особо ни с кем не разговаривал и после, обычно, сразу удалялся. Сегодня вечером Мирон был в хорошем настроении. Он задержался в столовой дольше обычного и разговорился с Гришей. Я встрял к ним диалог со стандартным набором вопросов: кто такой и откуда.
- Сам из Провиденского района, – отвечал он, – из небольшой деревни у моря, недалеко от Провидения. Рыбным промыслом там занимаемся, да ловлей морских млекопитающих. В основном, китов. Чукчи вообще делятся на две категории: прибрежные чукчи-рыбаки, деревни и станы которых стоят на берегу, и чукчи-оленеводы, которые занимаются охотой и выпасом оленей в глубине материка.
Жить в чукотской деревне, на самом деле, не так страшно, как думают приезжие. Из Анадыря можно добраться практически в любую точку Чукотки. В сёлах государство ремонтирует дома и постоянно снабжает едой, так что сейчас у нас с ней проблем нет, поэтому мы почти всю добычу сбываем на продажу. Вот в девяностые с едой было тяжело. Никому ничего не нужно, мы как бы оторваны были от всего мира, еду нам редко доставляли. В общем, выживали как могли и были предоставлены сами себе. Тогда да, ели и китов, и тюленей, и рыбы больше ели.
- В девяностые вообще всё плохо на Чукотке было, – вставил своё слово Гриша, отпивая из кружки горячий чай. – Люди с Анадыря толпами бежали, что уж говорить о других городках, которые оставляли целиком. Тот же Иультин, например. Иультинский район существует до сих пор, а вот сам районный центр уже лет двадцать как заброшен. В Анадыре некоторые вообще свои квартиры меняли на билет на самолёт, чтобы улететь поскорее отсюда, потому что даже на билет денег не было. Это сейчас тут всё вон как повернулось, квартиры дорогие стали. Тогда квартиру вообще почти задаром предлагали.
А мясо моржовое… Не знаю. Пробовал я мясо тюленье. Не понравилось мне. Слишком кровяное какое-то. Ещё и привкус у него странный. Горчит немного, и послевкусие оставляет неприятное.
- Нормальное мясо, – ответил Мирон. – Я обрусевший уже немного, только мясо тюленя и ел. А вот настоящие чукчи чуть ли не всё у него съедают: и плавники, и ливер, и кишки едят, всё идёт в ход… - Мирон тут немного запнулся. На его лице возникла лёгкая, даже немного застенчивая улыбка. – Даже хер моржовый едят. Говорят, он для потенции полезен. Мужскую силу укрепляет, так сказать.
- Кстати, ты видел, что в городе поделки из хрена моржового продают? – снова обратился Гриша к Мирону. – У них же там, внутри, кость есть. Вот народные умельцы и вырезают на ней узоры всякие, и продают как сувенир. Большо-о-ой такой сувенир, – протянул он и засмеялся.
- А китовое мясо как на вкус? – снова спросил я у Мирона.
- Да нормальное, – пожал плечами тот. – Котлеты из него делаем, стейки жарим, супы всякие там… Хорошее мясо. Вот когда поймают у нас морского зверя, то обычно разделывают туши прямо на берегу. И тюленьи, и китовые. Вырежут всё мясное, а скелеты со шкурами так и остаются, все развороченные такие, страшные. Их потом собаки с чайками подъедают. Когда кита разделывают, главное кишку не зацепить. Кишку чуть заденешь, так она сразу лопается, содержимое в полость вытекает, и всё мясо потом негодное. Там у них внутри весь этот планктон, который они едят, задерживается, перегнивает. Вонь от него ужасная. Таких подпорченных китов потом за вездеход цепляют и отволакивают подальше, чтобы вся деревня не задохнулась, – засмеялся он. – Но даже если за несколько километров его отволакивают, то всё равно когда ветерок в нашу сторону подует, так на всю деревню воняет.
- Чем же воняет? – поинтересовался Гриша.
- Да пердежом каким-то, – снова засмеялся Мирон. – Как-будто в большом туалете живём.
После Мирон и Гриша продолжили разговор уже вдвоём, а я вышел прогуляться и спустился к спортзалу, где парни таскали железо. Через некоторое время мы все вместе пошли прогуляться по территории с тракторами, ещё раз осматривая груды металлолома. Нас было трое: я, Игорь, Коля. Коля нашёл в груде металла старые продуктовые весы «Тамбов», на которых до их пор взвешивают товары в каких-нибудь небольших деревенских магазинах. Он зачем-то поднял их высоко над головой и с силой кинул в карьер. Весы с грохотом разбились о камни, осколки зашелестели вниз по крутому склону. Мы с Игорем с улыбкой переглянулись. В ту же минуту вниз полетели большие тяжёлые шестерни, круглые катушки электродвигателей и стартеров, большие покрышки грузовиков. Азарт нарастал. Мы переключились на кучи бочек из-под горючего, которые стояли на самом краю склона. Некоторые из них наполовину, либо полностью заполнены отработанным маслом. Мы скручивали с этих бочек крышки, пускали их вниз по склону и наблюдали, как масло расплёскивается по камням.
- Парни, нахуя мы это делаем? – спрашивал Игорь, продолжая кидать. – Тут же и так с экологией жопа.
- Значит, станет ещё хуже! – отвечал Коля и толкал бочки вниз.
Даже прекрасно понимая подлость своих поступков, никто не хотел останавливаться. Душа требовала какого-то праздника и безумия, и мы крушили всё вокруг. Попытались столкнуть вниз по склону большой открученный ковш. Когда это не удалось, начали бить стёкла кабин бульдозеров. Наверное, если бы нас в эти минуты видели какие-нибудь защитники природы из Гринпис, то они линчевали бы нас на месте.
Переворачивая бочки, Игорь нашёл нетронутую, полную солярки.
- У меня есть взрывпакет с запалом! – кричал Игорь. – Давайте в эту бочку кинем, прикиньте, как ****ёт!
Эта идея показалась нам с Колей слишком безумной, и от такого опасного вандализма мы всё же решили отказаться.
Вообще, Игорь был самой интересной и незаурядной фигурой, с которой мне довелось встретиться на Чукотке.
Тот ещё хулиган и подстрекатель, по его словам, ещё со школьных лет, он всё же располагал к себе благодаря своему нестандартному мышлению и способности быстро генерировать интересные мысли и идеи.
В свои двадцать пять он уже побывал во многих городах дальнего востока, объездил половину восточной и западной Европы. Его манила жажда приключений, новых знакомств, поиск интересных собеседников и историй. Он никогда не любил подолгу засиживаться на одном месте и всегда устраивался работать по специальности только на летний сезон, и каждый раз на новое место, где ещё не бывал. В общем, тот ещё авантюрист. Сама работа и карьера играла в его жизни второстепенную роль. К ней он относился поверхностно, постоянно халтурил и бездельничал в любой удобный момент, где только это было возможно. Весь полученный за полевой сезон заработок он тратил на путешествия в другие страны и частично на выпивку и развлечения.
В лагере он рассказывал нам много безумных и интересных историй. Например, о том, как он работал на Шпицбергене, где-то далеко от цивилизации, и жёг в печи деревянные обломки английских судов 19 века, выброшенных на побережье. Осенью, когда он приехал в норвежский посёлок Лонгйир, то напился в местном баре и устроил дебош в католической кирхе, из-за чего власти посёлка выдворили его из страны. Рассказывал о венгерской проститутке с улицы красных фонарей в Амстердаме, которая посоветовала ему съездить к ней на родину и посмотреть там много всяких достопримечательностей, и он поехал, просто потому, что у него оставалось ещё четыре дня до истечения шенгенской визы. Вспоминал о внезапных поездках в любой уголок земли, когда после полевого сезона он со своим однокурсником и другом Лёхой Бакумовым прилетел в московский аэропорт и решил улететь куда-нибудь самым ближайшим недорогим рейсом. К счастью, или к неудаче, ближайший такой авиарейс отправлялся в Иран, куда они и полетели.
После погрома мы вернулись в лагерь и разбежались по своим делам. Уже в сумерках из-за сопок по земле начал стелиться густой туман. Он заслонил все поля вокруг, и трудно было разобрать что-либо даже на самом близком расстоянии. Над головами стало темнее, словно от внезапного солнечного затмения, и я подумал, что сейчас вот-вот должен хлынуть дождь, но уже через полчаса туман ушёл. Небо над нами вновь стало чистым и ясным, без единой тучки и облака, с большой красивой луной. Все сразу вышли фотографироваться и просто смотреть на такое чудесное зрелище – зелёную бескрайнюю долину, заполненную молочно-белым уходящим туманом под бледно-жёлтым светом луны. Было совершенно безветренно и абсолютно тихо.

День восемнадцатый. 5.08. Суббота.

Поутру на склонах сопок, по которым мы следовали, тысячи пауков свили небольшие гнёзда-воронки из своей паутины. Дрожащие на них крохотные капельки росы ярко блестели серебром под лучами рассветного солнца, придавая насыщенной зелёной траве волшебное, переливающееся сияние. Подошвы наших резиновых сапог разбивали эту хрупкую, мимолётную красоту. Мы шли в маршрут на ближние профили, которые проходили прямо мод боком лагеря.
На болотистых кочках равнинных долин уже начала желтеть морошка. Здесь же, на чахлых тоненьких веточках дрожала голубика. По каменистым склонам сопок неплотным ковром стелилась чёрная, водянистая ягода с листьями, напоминающими миниатюрные еловые веточки. Её здесь было особенно много.
- Это шикша, – рассказывал мне Санёк вечером в лагере. – Её можно есть. Она не очень вкусная, но в ней много воды. Так что если сильно жажда мучает, а воды рядом нет, то можно пару горстей шикши в рот положить и напиться. Я, правда, не знаю, когда она спеет.
- А морошка когда поспеет, знаешь?
- Морошку-то я в прошлом году уже в середине августа ел.
Кроме ягод из травы в поле вылезло много грибов.
Первый рабочий день без чуткого руководства Кулешова прошёл удивительно спокойно и удачно. Аппаратура почти не барахлила, работа шла быстро и без нервов.
Не успели мы выпроводить нашего скоропостижно отъехавшего Кулешова, как ему на смену приехал новый начальник – ещё один Александр по фамилии Едовицкий, с которым мы интересно болтали вечерами в общаге конторы.
Рука его зажила, больничный закончился и Едовицкого сразу же отправили в поля, нам на помощь, чтобы успеть выполнить план на сезон.
Когда вы возвращались с маршрута, приехавший вездеход уже снова стоял на прежнем месте, у окраины лагеря. Долговязый Едовицкий вышел нам навстречу с широкой улыбкой. Помимо него, Влад и Лёва привезли в лагерь ещё двух геологов – Юру и Ивана.
Едовицкий рассказал, что Кулешова уже оперативно прооперировали в анадырской больнице. Хирург вырезал из его ступни оставшуюся там после травмы пятисантиметровую щепку, которая уже успела занести заразу в кровь и при дальнейшем промедлении грозила обернуться серьёзными последствиями.
Ему мы рассказали о нашем положении дел, которыми новый начальник остался очень недоволен. Времени прошло много, сделано было очень мало. Едовицкий сказал, что теперь мы будем наращивать темпы, и завтра постараемся пройти четыре дальних профиля. Всем стало страшно. Я боялся, что мои ноги сотрутся от многокилометрового похода, а сапоги рассыплются в труху.
Поздним вечером Едовицкий достал из своих закромов литровую бутылку водки, позвал всех геологов нашего лагеря к столу и проставился. Всем он пожелал удачного полевого сезона, пусть и начался он как-то не очень удачно. Выпили. Следующий тост был за организованную работу и порядок в лагере, которого, можно сказать, и не было.
Главный геофизик заявил, что продуктовый склад должен быть поставлен на учёт, в лагере необходимо сделать график дежурств, чтобы регулярно готовилась еда и топилась печь в бане, пока остальные будут в маршрутах. Все одобрительно кивнули головой и выпили.


День двадцать третий. 10.08. Четверг.

Туман, туман, седая пелена.
Далеко, далеко за туманами война.

В последнее время строчки из этой песни постоянно вертятся у меня в голове по утрам, стоит лишь выйти из балка. Туман неизменно встречал нас ранним утром и почти всегда бесследно рассеивался часам к 11 утра, не давая вовремя начать рабочий день. Каждое утро мы сидели на кухне, слушали гудение ветра в оконных рамах и ждали, пока погода придёт в норму, либо наоборот, окончательно испортится и даст нам выходной день.
Игорь говорил, что с вершины сопки видел, как со стороны моря на материк надвигается обширный грозовой фронт. На следующий день пришли тучи. Туман под натиском ветра то отступал, то снова наползал, обдавая всю долину холодной, мелкой моросью. Как и полагается, он ушёл примерно к 11 часам, полностью скрывшись за сопками, осев росою на болотных кочках.
С таким опытным и честолюбивым трудоголиком как Едовицкий, работа шла ещё быстрее, чем обычно. Он оптимизировал наш ход работы, дал несколько советов, и теперь мы проходили профили намного быстрее, чем до этого. Лично я не успевал за его широким шагом и быстро выбивался из сил в этих хлюпающих полях. В горы и возвышенности мы забирались с трудом и быстро уставали – сказывалась слабая физическая подготовка. Едовицкий запрыгивал на сопки шутя. Можно было подумать, что он просто вышел на лёгкую прогулку.
Постепенно работа становилась рутинной обыденностью. Даже эта туманная погода не радовала своим ежедневным однообразием.
Пару дней назад мы сумели пройти рекордные четыре профиля, которые не показались такими уж тяжёлыми. В тот день я ещё раз убедился, что важным фактором успешного маршрута является не столько рельеф, сколько комфортные климатические условия. Вначале было жарко. Из-за плотных облаков часто выглядывало солнце, дул слабый ветер. Верхнюю часть рабочей робы снять нет возможности из-за роя гнуса и комарья. Приходится потеть. Первые профили давались тяжело. Во второй половине дня пошёл дождь. Сначала слегка, потом всё настойчивее. Похолодало. Идти стало намного легче. Открылось второе дыхание, прибавились силы. Ноги слегка натёрли новые, немного маловатые резиновые сапоги, которые я взял у Игоря.
После восемнадцати километров маршрутов, к восьми часам вечера мы вернулись в лагерь уставшими и голодными. Нас сопровождал дождь, грянул гром. Из-за серых, густых туч уже темно, хотя обычно темнеет гораздо позже в это время года.
На следующий день утренний туман так и не поднялся. Он стоял в долине и моросил мелким дождём. Устроили камеральный день – занимались обработкой данных. Чтобы не перебивать все замеры из аппаратуры на компьютер вручную, попробовали снова скинуть данные через шнур. Вся информация исчезла. Почти все замеры магниторазведки придётся замерять заново.
- Чёртово импортозамещение! – недовольно ворчал Едовицкий. – Из-за того что контора государственная, приходится всю аппаратуру покупать отечественную, а она полное говно. Остался единственный нормальный канадский магнитометр, который ещё в 2010-м купили. Работает прекрасно! А остальное просто мусор, с которым одни только мучения.
С утра сидели на кухне. Пили чай и грели чайник на газовой горелке. Газовый баллон закончился. Поставили новый, зажгли горелку. Баллоны менял новый геолог Иван.
- Ты, перед тем как выкинуть баллон старый, ножом его продырявь, – сказал ему Едовицкий, – чтобы он не взорвался, когда мы мусор жечь будем.
Ваня решил незамедлительно последовать совету. Не задумываясь, он вытащил нож и всадил его в баллон рядом с горящей горелкой. Никто не успел его предупредить. Воздух на кухне вспыхнул синим пламенем. Горящий баллон упал под стол и случайно был отбит чьей-то ногой в дальний угол балка. К счастью, он горел недолго и не успел учинить пожара. Так, утром того дня, мы едва не спалили столовую.
В один из дней подлый туман не стоял у окон наших балков. Он поджидал на вершине сопки, куда нас высадил вездеход. По технике безопасности мы не должны работать в условиях густого тумана, но делать было уже нечего. Товарищи в связке, которые шли в восьмидесяти метрах впереди меня, тонули в этой густой пелене, оставаясь лишь совсем смутными силуэтами. Дождя не было, но высокая влажность давала о себе знать. Вся трава была в росе, одежда сырела и мокла сама по себе. Я постоянно чувствовал частые мелкие капельки влаги на своём лице. Ветер стих и наступило полное затишье – ни крика птиц вокруг, ни писка евражек, ни жужжания насекомых.
Мы в связке шли по профилям, и я последний. За мной следом увязалась уже знакомая нам молодая лисица, чьи владения мы в последнее время так часто нарушаем. На этот раз она совсем осмелела и подошла ко мне на расстояние не более десяти шагов, и я уж было подумал, что она больна бешенством и сейчас на меня кинется. Тогда я вскинул руки вверх и крикнул, надеясь её таким образом напугать, но лиса подбежала ещё ближе, принюхалась, села прямо передо мной и почесалась за ухом. Тогда я взял генератор и пошёл дальше. Лису заинтересовал чёрный шлейф, который тянулся следом за генератором и шуршал по траве. Она стала кидаться на шлейф, кусать его и играться. Я ускорил шаг. Лиса быстро отстала и ушла по своим делам.
Дальше нам встретились дикие гуси. Сейчас у них сезон линьки. Они меняют своё оперение на новое и из-за этого не могут взлететь. Увидав нас, они загоготали и кинулись друг за другом прочь, размахивая крыльями, оставляя за собой клочки бежевого пуха. На скалистых склонах сопки мы нашли одно гусиное гнездо, свитое из тонких прутиков ивняка.
В конце маршрута нас ждал Лёва на вездеходе, с двумя подстреленными гусями и пакетом белых грибов.
- Туманов много в последнее время, – сказал он. – Всё летят, не рассеиваются. День короче, ночь темнее. Дело к осени идёт.
Натужно кряхтящий старый вездеход трясло и качало во все стороны по кочкам и ухабам неровной земли. Мы плелись в сторону лагеря, петляли между узких протоков ручьёв, наваленных повсюду пустых дизельных бочек и мусора.
За те недолгие дни, что я живу и работаю в полях тундры, мне очень наглядно удалось оценить все масштабы последствий добычи золота на этой территории. Почти каждая более-менее крупная река шире пяти метров обрамлялась гребнями искусственно намытых холмов пород, которые здесь встречались нередко. Чаще всего можно увидеть большое количество производственного мусора. По-над берегами тянутся длинные трубы, то теряющиеся под землёй, то вновь вылезающие на поверхность; резиновые ячеистые коврики сеялок, листы железа, доски разбитых балков.
Порой, в долинах попадались вещи, присутствие которых здесь трудно объяснить логически. Например, огромная бочка из толстого железа, объёмом кубов в десять, в которой среднего роста человек может свободно стоять. Вдали от каких-либо рек и приисков, она одиноко лежала на траве прямо посреди поля, словно её просто так оттащили сюда, забавы ради. Недалеко от нашего лагеря в болоте ржавело два железных остова пассажирских автобусов, которые больше всего вызывали когнитивный диссонанс в моей голове и заставляли задаваться множеством вопросов, на которые я не мог найти ответа. Это необъяснимое для меня явление помог разрешить Едовицкий. Он рассказал, что в расцвет добычи золота, к Золотогорью была проложена грунтовая дорога, по которой на автобусах из Угольных Копей возили вахтовиков к многочисленным приискам. Судя по закругленному ретро-дизайну ржавых остовов машин, это было очень давно. Даже дорога, ведущая к этим канувшим в небытие приискам исчезла, не оставив после себя никаких следов.

День двадцать четвертый. 11.08. Пятница.

Ясный, погожий день. Солнце жарко печёт. Снова наступило лето. Не очень хороший день для работы. Правда, работать долго не пришлось. Электроразведочный «БИКС» сломался снова. Вернулись обратно. По дороге один из товарищей ушёл вперёд, оторвался от нас, и потерялся где-то за бесчисленными холмами. Мы же по навигатору вышли к нужному месту, где нас уже ждал Влад. Он разложил сушить на солнце свои постельные принадлежности, и улёгся рядом, греясь под лучами солнца.
- Почему втроём? – спросил он, когда подошли. Мы раздражённо ответили, что четвёртому уж очень сильно хотелось вернуться обратно, а теперь придётся ждать, пока он нас найдёт. Пока лежали, Влад рассказывал мне, что сам родом из Иультинского района. Все его родственники уехали жить в город, а он живёт в деревне с женой.
- Делать в деревне нечего сейчас. Все либо спиваются, либо в город уезжают. Работы нет, молодёжь ничем не занята. Я всю жизнь вахтой кочевал с оленеводами, возил их на вездеходе. Годы у меня уже не те. Скоро восьмой десяток, тяжело в полях становится работать. Вот устроился геологов возить, думал, полегче, может, будет, а ничего подобного. Те же поля, та же жизнь в вездеходе. Пора бы уже на покой. Пойду на пенсию после этого сезона.
- Чем же на пенсии думаешь заняться?
- Внуки у меня есть, буду с внуками сидеть, – ответил Влад после небольшого молчания. – Внуку четыре и внучка вот в школу в этом году идёт.
- Так ваши дети с вами живут?
- Нет, в город переехали. Я буду к внукам ездить, они будут ко мне приезжать.
- Вы были где-то кроме Чукотки? Может, на море? – спросил у него один из товарищей.
- Ездил с женой в Крым отдыхать. Но там жара такая ужасная... Не люблю жару. И людей много. Один только день был хороший. Лежу на пляже, и тут тучи набежали, ветер поднялся. Хлынул ливень. Все сразу вскочили, разбежались кто куда. А я лежу. Мне хорошо.
Он снова немного помолчал и продолжил:
- В последние годы и тут потепление чувствуется. Вон жара стоит какая. Лиман в городе в этом году только в январе замёрз, а должен в середине декабря. Так скоро у нас и деревья расти начнут.
- А что, на Чукотке где-то растут большие деревья? – спросил я.
- Конечно, растут. Не то, чтобы большие, но такие вот есть, с банку среднюю толщиной. Ивняк, в основном. Берёзы растут. Видал в Билибинском районе. Но и на юге есть.
Минут через сорок на вершине сопки показался силуэт заблудшего товарища. Мы дождались его и поехали до лагеря. Приехали рано, в час дня. Я вызвался пойти переделывать загубленную магниторазведку, чтобы не терять зря времени. Со мной пошёл Коля, чтобы не объяснять долго, как работать с навигатором. Мы быстро пробежали почти полтора профиля. Больше не прошли – на навигаторе сели батарейки и нам пришлось возвращаться в лагерь. На обратной дороге над головами сгустились тучи, пошёл мелкий дождь, поднялся ветер. Ещё пару часов назад ясная погода не предвещала такого исхода дня.
В лагере Едовицкий сказал, что на этот раз электроразведочную аппаратуру починить не получилось. Теперь придётся обходиться без электроразведки и обхаживать профиля с одним лишь магнитометром. На магниторазведку не нужно много людей. Её может делать один человек, но по технике безопасности мы должны ходить в паре. Магнитометра у нас два, не считая канадского, который на вариациях. С двумя магнитометрами мы бы очень быстро закрыли этот участок. Проблема только в том, что навигатор на всех геофизиков был только один.
В этот вечер я наблюдал редкое и необычное природное явление: закатное солнце освещало окружавшие лагерь низкостелящиеся грозовые тучи. Через них мягко рассеивался яркий свет, превращался в приятный оранжевый оттенок, заполнивший всю долину, подобно слабому свету абажура. Этот свет напомнил мне дореволюционные фотокарточки, когда модно было делать на снимках желтоватый эффект сепии.
Солнце быстро спряталось за горизонт. Через несколько минут поднялся ветер такой силы, что стены нашего балка тряслись, как от землетрясения. На улице ветер рвал одежду, всюду летали обрывки бумаг, целлофана и прочего мусора. Я пошёл в баню. С потолка текли водопады дождевой воды, а ветер задувал во все щели.
Напротив бани геологи бегали и топтали грязь вокруг своего балка. Несколько дней назад они положили наверх большую, тяжёлую, брезентовую палатку, которая защищала от дождя их прохудившуюся крышу. Сейчас эта палатка норовила улететь, грозно размахивая свисающими краями под натиском бури. Стоило только приподнять брезент, как под него врывался ветер и вырывал ткань из рук нескольких человек. Они бились с ней около получаса и проиграли, не в силах совладать с бушующей стихией. Нормально закрепить её они так и не смогли, а примотали только один лишь край к печной трубе и оставили как есть. Теперь они не смогут затопить печь в своём балке. Хотя я и не представляю, как в такую погоду можно топить печь. В нашей балочной печи с рёвом реактивного двигателя гуляет сильный ветер.
 Все кто выходил из балка в туалет по малой нужде возвращались забрызганными, потому что ветер дул абсолютно хаотично и беспорядочно, ежесекундно меняя своё направление, едва не сбивая с ног мощными потоками. Такую сильную бурю я встречал впервые.
После бани все снова уселись в балке. Я прислонился к дрожащей от ветра стене. Было слышно, как на улице брезент палатки с силой хлопал о стены соседнего балка.
- А теперь представьте, что если поедем на второй участок работать, то нам в палатке придётся жить, – засмеялся Едовицкий. – Как мне знакома такая романтика – сидишь внутри и с соседями держишь палатку за края, чтобы не улетела. Ветер такой сильный, что гнёт железный каркас. Всю ночь мокрые, в холоде, и дует отовсюду. Наше счастье, что пока в балках. Да ещё с балком повезло. Сухой, не течёт, сырость не задерживается. Деревянные особенно хороши. Тепло держат, медленно остывают. Вот в железном балке, который из контейнера корабельного, жить ужасно. Вообще тепло не держит, быстро остывает и в нём всё время сыро. А вообще, буря слабая. Тут бывает и сильнее, аж с ног сбивает. Может, и вы когда-нибудь застанете.

День двадцать пятый. 12.08. Суббота.

Утром вылез из-под спального мешка, зевнул и выпустил ртом дымку пара. За ночь балок промерз насквозь.
На улице тихо, ясно и очень холодно. Мы с Колей снова пошли в маршрут, чтобы на следующий день отдохнуть. Завтра Лёва поедет на перевалочную базу Быстрого, и я хочу увязаться вместе с ним.
Сегодня мы встретили самое большое количество живности тундры. Из-под ног идушего впереди Коли выскакивали большие зайцы, взлетали какие-то белокрылые куропатки. Они издавали странный утробный звук, схожий с низким похрюкиванием взрослого хряка.
В один момент мы услышали, как вдалеке кто-то протяжно и громко визжит. Воображение рисовало пугающие сцены. Я представлял, что где-то неподалёку ребёнка загрызает медведь. Своим острым зрением Коля смог высмотреть далеко в траве маленькую лису. Её высокий вой переходил в неистовый утробный хрип, похожий на крик тасманского дьявола.
Под конец дня, когда заканчивали последний профиль, увидели множество животных, взбирающихся на крутой склон далёкой сопки. Они были на расстоянии пары километров от нас, может даже больше, поэтому издалека выглядели как крохотные тёмные пятна. Я достал фотоаппарат с длиннофокусным объективом, сделал кадр и увеличил масштаб. Этими животными оказались олени. Это было небольшое стадо – на фото я насчитал 58 штук. На фоне склона они сливались в тёмные, бесформенные силуэты. Как только первые особи взобрались на вершину сопки, контровый свет солнца отчётливо выделил их контуры: тела, ноги, и большие рога самцов.
Когда мы пришли в лагерь, все были уже немного пьяные и весёлые –  праздновали день рождения Маши. Стушили картошку с зайцем, подстреленным накануне Лёвой. Вытащили из тайников неизвестно как и где хранившийся виноград, нектарины, шоколад.
Мы рассказали Едовицкому, что видели оленей в двух-трёх километрах от лагеря. Лагерь оживился. Все сразу стали собираться на охоту. Помимо Влада, Саши и Лёвы, поехал и новенький геолог Юра.
После того как вездеход перевалил за ближайшую сопку, вернулись в столовую выпивать и есть. Через какое-то время все снова вышли на улицу. Вдалеке было видно, как стадо оленей быстро спустилось с сопки в долину, где стоял наш лагерь, а затем снова скрылись за пологим холмом. Следом за стадом глухо тарахтел вездеход.
- Вот бы языка сейчас оленьего съесть! –  вздохнула Нина мечтательно. – Я их просто обожаю! Это самое вкусное, что есть в олене.
- И часто ты оленину ешь? – спросил я.
- Да почти всегда.
- Что из оленины можно приготовить?
- Всё. Я борщ готовлю, можно ещё котлеты сделать, пироги, просто так жарить, варить.
- А я бы ливер поел, – сказал Санёк. – Обычно как убивают оленя, то сразу ливер жарят. Печень, сердце. Настоящие чукчи ещё панты с рогов жарят и едят. И глаза ещё. Сразу как убьют оленя, то глаза ему вырезают, пока не застыли, и жидкость глазную выпивают.
Охотников не было часа полтора. Над тундрой опускалась ночь. Наконец, из-за сопки показались слабо мерцающие фары вездехода. По мере приближения, стали отчётливее видны очертания машины и людей на крыше. Кроме самих охотников, на крыше больше ничего не было видно, и все подумали, что оленей они так и не подстрелили. Вездеход заехал в самый центр лагеря. Я спросил у вылезающего из кабины Едовицкого, подстрелили ли кого-нибудь. Саша молча показал шесть пальцев. Я подумал что он шутит, но Влад открыл заднюю дверцу пассажирского салона. Весь пол вездехода был устлан мёртвыми оленьими тушами. Все начали вытаскивать туши и сволакивать их за балок.
- Зачем же так много? – спросил я у Едовицкого.
- Они уже на ночлежку собирались. Сбились все в кучу, когда подъехали. А у нас дробь. Я пару раз прямо по стаду шмальнул. Двух убил сразу, четверых ранил. Пришлось добивать. Мы сами так много не хотели.
Олени оказались не такими уж большими, как я себе их представлял. Пять взрослых большерогих особей с мохнатыми пантами весили кило по пятьдесят. Среди убитых есть и один маленький телёнок с небольшими рожками, размером, примерно, с половину от взрослого оленя.
- Они далеко ушли от того места, где вы их видели, – сказал Саша. – Мы их нашли у дальних сопок, и уже потом вездеходом обратно пригнали. Плохо, что стемнело ещё. Их шкура со мхом сливается, ничего не разобрать. Долго их в бинокль высматривал. Был среди них один с белой спиной, он всех и выдал – хвостом махнул. Без этого я бы и не заметил. Как поближе подъехали, сразу понятно стало, что не дикие они. Не пугливые совсем. Это откол от стада домашнего. Отстали и потерялись. Мы на вездеходе стали – до них метров сорок было. С этого расстояния я их и щёлкнул.
Юра показал нам видео и фотографии с охоты, которая смахивала, скорее, на бойню. На видео до оленей совсем уж близко. И слепой не промахнётся.
Все немного переживали, что оленей перебито уж слишком много. Так много мяса мы не успеем съесть. Оно пропадёт, ведь хранить его негде. Даже Лёва не ожидал такого крупного «улова» и растерянно бормотал:
- Куда мы мяса столько денем?
Сейчас оленей решили не трогать и заняться ими завтра утром. Поездка на Быстрый пока откладывается. А сейчас все собрались, чтобы устроить для именинницы Маши сюрприз. Её отвели в сторону, каждый взял в руки фальшфейеры, сигнальные ракеты и зажёг их. Половину огней и ракет не сработало, потому что их срок годности уже давно истёк. И всё же, некоторые цветные огни ярко озарили в ночи гуляющий лагерь. Все снова поздравляли Машу и обещали, что такой день рождения запомнится ей надолго.

День двадцать шестой. 13.08. Воскресенье.

Вчерашняя охота прибавила нам лагерных дел. Большинство геологов осталось разделывать оленей. В свежевании туш участвовали, в основном, Влад и Лёва. Они сняли шкуры, туши порубили на мясо. Разожгли огонь, поставили вариться и жариться сочную вырезку. В мясорубке порубили много фарша. Нина налепила больших котлет. Влад принёс в миске и поставил на стол, где мы резали мясо, олений мозг и глаза.
- Мне вот интересно, едят ли оленьи яйца? – спросил Игорь. – Вот едят же бычьи яйца, например... А оленьи есть можно?
Лёва вырезал и протянул в ладони Игорю овальный кожаный мешочек, размером с маленькое куриное яйцо.
- На, будешь есть?
- Стоп, стоп! - резко отстранился в сторону Игорь от протянутой к нему кровавой руки. – Я просто спросил, едят ли яйца чукчи.
- Ну, ты будешь.
Все хохотнули.
- А с мозгами что? Их варят, или жарят?
- Да и сырыми можно есть, – сказал Едовицкий.
- А ты сам пробовал? – спросил у него Коля.
- Конечно. Промоем их сперва, – он подставил миску с мозгами под струю воды. – Теперь посолим, и можно кидать.
Мы переглянулись. Попробовать сырые оленьи мозги никто не решался. Мне самому стало не по себе от одной мысли о том, что я кладу в рот кусочек этой серой студенистой массы.
- Какие они на вкус? – снова спросил Коля у Саши.
- Да никакие. Как жир какой-то.
От его слов стало ещё противнее. Всё же сильное любопытство пересилило моё отвращение. Я подцепил пальцами одну извилину, которая легко отделилась от мозга, обмакнул кусочек в соль и положил в рот. Скользкое серое вещество легко расплылось по рту подобно холодцу и не оставило никакого послевкусия. Все осторожно спросили:
- Ну как?
- Да никак, – ответил я.
Тогда все тоже взяли по кусочку. Добавки никто не захотел, и Влад забрал миску себе.
Уже через час Коля занёс шкварчащую сковороду свежины на кухню. Мясо улетело очень быстро. Оно оказалось очень даже вкусным – нежным и приятным, но местами немного жилистым. На очереди подоспело и варёное мясо. Налепленную Ниной кучу котлет решили отложить до ужина.
Свежего мяса всё прибавлялось. Теперь оно горой лежало у балка, в тени. По всему лагерю валялись оленьи шкуры, головы, копыта. В пустых балках нашлись небольшие алюминиевые и цинковые бочки по сто литров. Мы забили их мясом, вставили в бочки шланги с ледяной проточной водой.
Вечером Лёва вывесил на деревянные стены балка засоленные мясные вырезки. Я спросил его, как вялить мясо.
- Да как… в соли обвалял и повесил, – пожал тот плечами.
Я порезал на полоски целое бедро, весом килограммов пять, и обвалял его в соли. Готовые куски я как ожерелье нанизал на капроновую нить и повесил сушиться. Примерно через неделю оно должно быть готово.
В тундре уже чувствуется холодное дыхание севера. Без бушлата на улице долго не посидишь, изо рта постоянно парит, дует морозный ветер. Насекомые пропали, и в ближайшее время можно не переживать о том, что в мясе окажутся опарыши.
Вечером из маршрута подтянулись геологи. Теперь весь лагерь был в сборе. Сели ужинать. Была сварена и пожарена новая порция оленины. Нина пожарила котлеты. Жаль только, что в котлеты нечего было добавить. Кончился лук, кончились сухари, поэтому они получились сухие и жестковатые. После того, как с казана на стол выложили большие, исходящие паром куски, все местные сразу накинулись на варёные оленьи языки, которые у чукчей считаются деликатесом.
- Ну и как, вкусно? – ехидно улыбаясь, спрашивал я и удивлялся, как такое блюдо может вообще кому-то нравиться.
- Не-е, совсем не вкусно. Даже не пробуй, – оторвавшись от еды, так же с сарказмом ответил мне Гриша.
На вкус мясо языка мне показалось совершенно обычным. Лишь по структуре оно немного мягче и нежнее. Возможно, оно бы мне и понравилось, но внутренний психологический барьер не давал его есть; так же точно, как и оленьи мозги. От осознания того, что это язык, в моей голове уже возникало предвзятое отвращение к этому странному блюду.
Весь следующий день мы отдыхали и были заняты готовкой мяса. Я уже начинал чувствовать себя мясником на базаре: без труда обрезал мышцы с кости, кромсал мясо и вырезал жир. Работать приходилось с частыми перерывами – из-за холода и ледяного ветра руки быстро отмерзали и коченели в ледяной воде.

День двадцать восьмой. 15.08. Вторник.

Сегодня пришлось перехаживать заново с магнитометром первые профили – самые дальние, тяжёлые и гористые. И снова всё болит, ноет и трусится. В лагере тошнило и болела голова.
Вечер. Посиделки в столовой за чашкой чая под разговоры геологов. Речь держит Лёва – рассказывает Ивану особенности обороны в случае нападения медведя.
- Я с собой всегда большую плёнку целлофановую носил. Это самый проверенный способ. Под спину её клал. Если бежит медведь на тебя, ты ждёшь, чтоб он поближе подошёл. Как будет уже совсем близко, ты тогда из-за спины резко достаёшь её, и р-раз! – Лёва сделал резкое движение вверх двумя руками. – Плёнка в руках у тебя разворачивается, и потом ты её подёргиваешь резкими движениями. Она громко шуршит, и медведь шарахается со страху, убегает сразу же.
- То есть вытаскиваешь плёнку и вверх поднимаешь? – переспросил Иван.
- Не вытаскиваешь, не поднимаешь. Это может не напугать его. Не будет того эффекта. Надо резко вытащить, и чтобы она перед тобой сразу развернулась, с шумом. Тогда да. Главное, никогда не пытаться убежать. У медведя, как у любого хищника, всегда инстинкт срабатывает, что нужно догнать. А человека он по-любому догонит. Не показывай свой страх, не отворачивайся от него. Единственное, что можно – это не спеша пятиться, но всегда оставаться к нему лицом. Всегда стоять твёрдо и уверенно. Чем более уверенно ты себя чувствуешь, тем менее уверенно чувствует себя медведь.
Все эти уроки самообороны от Лёвы показались мне сомнительными. Во всяком случае, лично для меня они оказались бы бесполезными. Я от страху наложил бы кирпичей и в панике бросился бежать без оглядки, позабыв обо всём на свете.
Через время разговоры о медвежьей обороне переросли в разговоры о вкусовых качествах медвежьего мяса.
- Медвежье мясо – оно вкусное, но далеко не все могут его есть. Убили медведя мы однажды. Разделали, пожарили, сварили. Полный стол заставили, а его так никто и не попробовал. Неприятно людям, потому что все видели, как мы медведя разделывали, шкуру снимали. Освежеванная туша очень похожа на тело человека. Вот и руки есть, и ноги. Они прямо человеческие. Из-за этого в голове сразу неприятная ассоциация с каннибализмом. Ещё многие не хотят его есть потому, что боятся подцепить что-нибудь. Медведи и вправду болеют часто. Но больного медведя видно сразу. Они худые, аж рёбра просматриваются, а когда их потрошишь, то все кишки у них в червях. Но и таких даже едят. Варят в казане часа четыре, и в кипящей воде все эти яйца погибают.

День двадцать девятый. 16.08. Среда.

Вчера вечером Саша и Лёва решили ехать на перевалочную базу посёлка Быстрый, а затем и на Гудым – встречать Мишу Шибокова и прооперированного Кулешова. Я вызвался ехать с ними.
- Поехали, – сказал Едовицкий, – но мы высадим тебя на Быстром. Там как раз будет для тебя работёнка. Мы тебя заберём на обратном пути.
Работа моя заключалась в пересчёте провианта в закрытом контейнере посёлка Быстрого. Помимо ревизии, которую я должен был выполнить, Лёва дал список вещей, какие нужно найти на складе, чтобы привезти в наш лагерь. Сам он не едет – остается за старшего. Мы нагрузили в пассажирский отсек вездехода то, что осталось от разделки оленей – головы, шкуры, копыта, кости.
Дорога не показалась слишком сложной и долгой. Весь путь до Быстрого преодолели за три часа. На середине пути до посёлка остановились, чтобы выбросить оленей. Ветер крепчал, за собой пригоняя тучи. Покапал небольшой дождь. Я слез с крыши вездехода и пересел в пассажирский отсек. В скором времени мы уже были в посёлке.
Дождь всё не переставал. Сели поесть в вездеходе, потом открыли контейнер-склад. Сегодня с ним было всё в порядке, но в предыдущий раз, когда Кулешова везли в Анадырь, контейнер оказался вскрыт. Скорее всего, это сделали промышляющие в этих местах браконьеры. Лёву это не сильно обеспокоило. Тогда он уверял всех, что из контейнера вещей пропало «по мелочам», и что он был вскрыт больше из чистого любопытства, а не из конкретного желания обокрасть.
Лёву вообще мало что беспокоило. Он относился к тому типу людей, которые найдя – не радуются, а теряя – не плачут. Все потери и недостачи он воспринимал с абсолютным спокойствием и смирением. «Сидит он в балке, когда работали ещё на Быстром, - рассказывал Игорь, – и рассуждает: «Та-а-ак, по накладной на нас записано 9 GPS-ок: пять геологам, две геофизикам, и по одной начальникам отрядов. На лицо GPS-ки всего три. Где остальные? На складе нет, здесь тоже нет… Ну что-ж… Нет, так нет».
А здесь, когда буря была на днях, когда все бегали вокруг нашего балка и пытались привязать сорванную с крыши брезентовую палатку, Лёва являл собой пример невозмутимого спокойствия. Он мирно попивал чай за ноутбуком и смотрел фильм. «Бросьте палатку эту, она всё равно улетит», - говорил он. Мы не стали сильно возиться – просто привязали один из краёв к печной трубе и оставили. Потом кто-то забеспокоился по поводу мобильной бани. Мы зачем-то поставили её, когда только приехали в этот лагерь. Лёва даже глаз не отвёл от сериала на экране, спокойно отхлебнул чай и сказал: «Да сядьте вы, не ходите больше никуда. Ту палатку уже снесло давно. Она ж в поле на голом месте стоит, – потом он ещё глоточек чая сделал и добавил: – Да и *** с ней».
Причём, я не назвал бы его каким-то пофигистом, или раздолбаем. Просто человек он такой – спокойный, не волнующийся. Ну, пропала вещь, что я вот сделаю? Если её больше нет, то какой толк сокрушаться или париться по этому поводу? Забудь и живи себе спокойно».
С последними словами Игоря я в большей степени не был согласен. То попустительство, которое допускал Лёва, позволяя всем в любое время и в любых количествах таскать со склада еду, кроме как раздолбайством, ничем другим не обзовёшь. Дошло до того, что и так слишком ограниченные продукты, такие как варенье, сгущёнка, галеты, пюре быстрого приготовления, которые все здесь любили, под конец исчезали с невиданной скоростью. По лагерю поползли недовольства. Было замечено, что упаковки и банки из-под всяких «деликатесов» кучами выбрасывались с мусором из балка, где жили две девушки и Санёк. В мужском коллективе пошли недоброжелательные разговоры. Некоторые стали косо смотреть на девушек, да и на Санька тоже. Дефицитные продукты быстро закончились. На грани исчезновения оказалась и другая еда. Прибывшего Едовицкого такой расклад вещей сильно возмутил. Он попытался предъявить свои недовольства Лёве, на что получил ответ: «Они же молодые ещё, пускай кушают».
Вместе с Владом Едовицкий заправил вездеход из бочки с соляркой и перед отъездом сказал мне слова напутствия:
- Если задержимся и не приедем сегодня ночью, то ты, главное, не паникуй. Еды здесь полно. На одного тебя до конца сезона точно хватит. Глядишь, ещё понравится тут жить. Будешь в одиночку лагерь охранять, заодно сторожем подрабатывать. Шучу. Даже в самом крайнем случае если никто долго из своих не приезжает, то можно дождаться, пока другие геологи на вездеходах с участков ехать будут. Все сюда заезжают, по-любому заберут. Полазь по нашим балкам. Здесь где-то должны быть фальшфейеры, так что если придёт кто – отпугнёшь. Найди чайник. Прокипяти в нём воду, завари лапшу с чаем. Сырую воду из речки сейчас лучше не пить. Вверх по течению мы видели очень много дохлой рыбы. Травануться можно.
Последние слова Едовицкого насторожили. Меня пугал тот «кто-то», кто мог бы сюда прийти, и кого мне придётся отпугивать. Я пытался не впадать в отчаяние, и чтобы приободрить больше самого себя, рассказал Саше о способе отпугивания медведей, который только вчера услышал от Лёвы. Едовицкий только рассмеялся:
- Ты Лёву больше слушай! Он тот ещё охотник до медведей. Пошёл с ружьём на охоту, и там его этот медведь чуть не загрыз.
Эти слова окончательно разрушили всё ещё теплившийся во мне оптимизм. Я сразу же пошарил в одном из балков, нашёл в нём несколько фальшфейеров и вооружился ими. Средство обороны так себе, но всё же оно немного меня успокаивало.
Через пару минут товарищи уехали. Я проводил глазами медленно удаляющийся вездеход, после сразу же запрыгнул в контейнер и стал считать продукты. Справился за час. Одиночество в тундре пугало меня. Причём пугал не сам тот факт, что я остался один. Меня серьёзно донимала безумная паранойя и назойливые мысли о медведе, которые сковывали страхом всё тело, будто сам факт его прихода являлся чем-то неизбежным, должным случиться внезапно, в любой момент времени. От сильного ветра скрипели ставни балка. Снаружи по стенам бились обрывки проводов, и я тут же переставал рыться в ящиках с тушенкой, хватался за фальшфейер и пару минут всматривался в открытый дверной проём, ожидая, что сейчас вот-вот в нём промелькнёт большое шерстяное тело.
На мой шум прилетели огромные любопытные вороны. Они громко кричали, будто вестники беды, и рылись в отсыревших пустых картонных коробках, которые я выбрасывал из контейнера. Они тоже заставляли меня вздрагивать от каждого своего крика. Я проклинал и ненавидел себя за трусость. Я прогнал их, сложил коробки в сторону, отложил заказанные по списку вещи и закрыл контейнер. Ещё раз порылся в балках и нашёл чайник, вилку, кружку, начатый коробок с чаем. На всякий случай положил в свой нагрудный карман два фальшфейера. За пояс заткнул большой белый мешок – альтернативу целлофановой плёнке из Лёвиного рассказа.
Взял чайник и пошёл до реки. Дождь уже закончился, небо прояснилось, ветер утих. Стало тепло и совершенно тихо.
Уже на подходе к реке в ноздри просочился лёгкий, но неприятный запах разложения. На берегу моим глазам предстала картина, схожая с последствиями экологической катастрофы: сотни выброшенных на берег туш мёртвых рыб. У края водной глади я вспугнул косяк проплывающих живых горбуш, которые резко шугнулись в разные стороны. Эти горбуши уже напоминали живых трупов – с выдранными кусками мяса на боках, оторванными плавниками и отшелушившейся чешуёй. Их жизненный цикл закончился, но они всё ещё пытались плыть вверх по течению, выбиваясь из последних сил. Те, у кого не хватило сил бороться, лежали на дне реки. Все их тела были изъедены серовато-белой гнилью, похожей на плесень, но они всё ещё инстинктивно пробивались вперёд и дёргались в предсмертной агонии. Некоторые и вовсе казались мёртвыми, и лишь шевеление рта и еле заметные движения жаберных крышек выдавали всё ещё бьющуюся в них жизнь. В этой реке я побрезговал даже руки помыть, не то, что набрать в чайник воду.
Я вспомнил ещё об одной маленькой речушке, которая текла здесь. Она была слишком узкой и мелкой – по ней бы рыба проплыть не смогла. До неё нужно было идти на другой конец, через весь опустевший посёлок, и я решил, что не так уж и сильно мне хочется пить чай.
Вернулся в посёлок и поселился в том балке, где до этого жили Нина с Машей, когда геологи ещё работали здесь. Естественно, этот балок был самым лучшим. Здесь стоял новый бойлерный котёл, электрическая плитка, радиаторный обогреватель; вставлены пластиковые окна, хорошая отделка из гипсокартона, на полу линолеум. Я растопил печь, разогрел на ней готовую рисовую кашу, открыл скумбрию. Здесь стоял напольный стол-тумбочка с отсеками и ящиками, где валялась всякая посуда с мелочью и внезапный сюрприз – шоколадная конфета. Она была далеко не первой свежести, твёрдая и сухая. Шоколад был уже просрочен, и глазурь покрылась белыми разводами. Не смотря на всё это, я чуть не захлебнулся слюнями. Казалось, что я не пробовал шоколад уже долгие годы. Хотя я и не большой любитель сладостей, всё же в полях тяга к ним была ужасная. Варенье, от которого в городе я постоянно воротил нос, было желанно как никогда раньше. Даже посахаренный сухарь хлеба казался здесь каким-то заоблачно-вкусным десертом.
В голове моей мелькнули старые советские эпизоды Ералаша и отрывки из детских рассказов, в которых родители запрещали своим детям есть много варенья, и те пускались в какие-то нелепые авантюры и обманы, чтобы тайком выкрасть ещё хотя бы ложечку сладкого и при этом остаться безнаказанными.
Подобные нелепые сюжеты всегда вызывали у меня презрительную ухмылочку, потому что я считал всё это какой-то несусветной глупостью, никак не вяжущуюся с реальностью. Какой современный ребёнок станет вытворять что-то подобное ради дурацкой банки варенья? Теперь же я начинаю понимать детей из той непостижимой для меня исчезнувшей страны, в которой даже банка варенья была чем-то дефицитным, недоступным и желанным. Теперь я могу разделить тоску советских детей, потому что сейчас я тоскую вместе с ними.
Я налил в кружку воды из бутылки, которую привёз с собой, и поставил на печь кипятиться. С заваренным чаем я с большим удовольствием загрыз эту каменную конфету.
После обеда расстелил спальный мешок на небольшой кушетке и лёг писать дневник, но проклятые звуки с улицы снова начали меня донимать. Под окнами кто-то шумел, шелестя коробками. На мгновение мне послышался звук чьих-то шагов, а затем что-то тяжелое бахнулось и заскребло по крыше когтями. Я вскочил как ужаленный. Пытаясь подавить напряжение всего тела, осторожно выглянул в окно. Опять большие неуклюжие вороны. Теперь их прилетело ещё больше. Они ходят по крыше балка, растаскивают по двору сложенные в кучу картонные ящики.
Я понял, что лежать здесь несколько часов к ряду и дергаться от каждого шороха, доносящегося снаружи, будет той ещё пыткой. Нужно во что бы то ни стало побороть свой страх, обуздать нескончаемый поток блуждающих в моей голове параноидальных, навязчивых мыслей и покончить с ними. Захватив с собой два фальшфейера, я решил обойти всё поселение вдоль и поперёк, чтобы убедить себя в том, что все мои страхи совершенно безосновательны.
Небо на улице снова нахмурилось после недолгого прояснения. Опять поднялся ветер. Со стороны балочного лагеря посёлок начинался с относительно новых, длинных, деревянных жилых бараков. Напоминали они срубы старых русских изб, только вместо круглых брёвен, стены сложены квадратными брусьями. На крыше раскатанные рулоны смолистого толя, прихваченные тонкими рейками. Под крышей, на стенах, зияющие чернотой глазницы выбитых окон. Захожу сначала в один такой барак, потом в другой, в третий. Во всех планировка по типу коммунальных квартир-общежитий: общий душ, общая кухня, туалет. Маленькие комнатки с одиноким окном и батареей под ним. Где-то уже обвалился потолок, где-то прогнил и выпал на землю пол. Под ногами громко скрипели и прогибались половицы, отдаваясь небольшим эхом в пустом помещении, норовя и меня увлечь вниз при любом неосторожном шаге.
Поднялся на высокое крыльцо одного из трёх подъездов двухэтажной квартиры. Выглядит строение вполне ещё сносно. На крыше до сих пор стоят антенны, а многие стёкла в окнах всё ещё целы. Здесь в каждом подъезде по две небольших квартиры на каждом этаже. В квартире по две комнаты с отдельным санузлом и кухней. На втором этаже устроили себе лежбище браконьеры. В комнате лежали сколоченные из досок нары с матрасом. На тумбочке огарок свечи и несколько рыбных консерв. Во дворе, у подъездов, там и тут валяются детские игрушки: экскаватор, пластиковые кубики, резиновый мячик, кукла, обрывки маленького детского противогаза. Подобные находки придают подобным и без того забытым и мрачным местам ещё большую зловещность и некий трагизм.
Помимо бараков, в глубине поселка стоят и отдельные, если так можно сказать, частные дома. Выглядят они куда старее и изношенней больших бараков и зданий, и больше напоминают крупные балки, обитые толем, только без саней и без свай, с подобием фундамента. Таких домиков по всему поселку около полусотни. Все они пусты и развалены, но одно такое жилище с виду выглядело крепко, словно там до сих пор жил какой-нибудь безумный отшельник. Скорее всего, просто очередная сезонная обитель охотников. Внутри маленькой комнатушки самодельная кирпичная печка, две застеленных кровати, кухонный отдел с железным умывальником. На полке моющие средства, зубная паста, в стакане щётки. У окна, на столе, кружки и ложки, пачка соли, сахара, какие-то крупы и всякого по мелочам. На стене календарь с видами Чукотки за прошлый, 2016 год.
Среди селения, на высоких сваях, метрах в шести над землёй водружена огромная бочка – водонапорная башня. Рядом остатки выгоревшей дотла бани, от которой остались лишь батареи, пол, вымощенный оранжевой плиткой, и толстая чугунная ванная, как на Гудыме, которая весила не меньше центнера. В такой ванной можно было укрыться от артиллерийской бомбёжки, или повесить на лоб танка в качестве дополнительной брони. Был здесь и бассейн – большой бетонный короб из шлакоблока, высотой по грудь, шириной и длиной три на три, обложенный изнутри такой же оранжевой плиткой, как и пол, и с железной лесенкой для подъёма и спуска.
Всю дорогу по посёлку меня сопровождали звуки заброшенных домов, которые порой холодили душу и заставляли покрываться мурашками. При резких порывах ветра толь на крышах домов хлопал по доскам и напоминал глухой звук башмаков, бегущих по деревянному полу. Оставленные ржавые ЗИЛы, экскаваторы и краны стонали и скрежетали на ветру своими плохо держащимися деталями кузова и запчастями.
Дорога вела меня дальше, на окраину поселка, где стояли нежилые помещения и что-то вроде промзоны. На жилую и рабочую часть посёлок разделяла река – та самая, мелкая и узкая, с чистой водой без дохлой рыбы.
В хозяйственной части, помимо ржавеющего тракторного отряда, большой ремонтный ангар с раскрытой крышей и оставшимися высокими стальными перекладинами, на которых висела большая лебёдка для тяжелых грузов. Чуть поодаль – огромная бочка-резервуар, высотой с двухэтажный дом и радиусом метров в пять. К резервуару приварена лестница, по которой я залез на крышу этой гигантской бочки. Отсюда, с одной стороны открывается вид на долину, поля и изуродованное рытвинами русло реки, а с другой – мертвый посёлок, который просматривается даже с небольшой высоты как на ладони.
На крыше бочки прорезаны маленькие люки. На дне плавает, слабо поблёскивая на свету, жидкость. Пахнет соляркой. У бочки будка с кранами, вентилями и счётчиком, который отмерял почти 551 тысячу литров. Здесь же ещё один большой ангар с трансформаторами и проводами. В здании стояло четыре огромных генератора, размером с микроавтобус. Сбоку к ним прилегала лесенка, а на генераторах приварена узкая платформа с перилами. Отсюда, сверху, можно рассмотреть огромные клапаны мотора – некоторые выкрученные, разобранные.
Дальше странное здание, которое сначала показалось мне очень загадочным и пугающим. Вокруг него высился высокий, в три метра, забор из колючей проволоки. Жилы толстых проводов обвивали столбы этого сооружения и были подведены к колючей проволоке. Такое ощущение, что здесь был карцер для особо опасных преступников. Прошёл в поваленный в одном месте забор и попал внутрь. На полу и столах лежат толстые, овальные контейнеры – такие же, какие я видел в спортивном балке нашего лагеря. Это контейнеры для золота. Всё это здание – небольшое хранилище для добытого металла. Дальше поселковая столовая. Прямо перед входом на потрескавшейся краске можно прочесть: «Столовая работает с 9 до 21». С торца здания, на стене, на жестяной прибитой табличке выкрашен белой облупленной краской лозунг, прочесть на котором кроме слов «дисциплина и организованность – » больше ничего невозможно. Внизу, на фундаменте этого здания, как и на других небольших домах, увидел намазанную краской дату – 22 октября 1997 года. Дата, когда люди покинули посёлок. На кухне меня посетили добрые ностальгические воспоминания. Огромные комоды печей и духовок здесь точно такие же, что были в моём детском саду. Толстые поварихи пекли в них пышные булки.
В обеденном зале небольшая стойка с раздачей для подносов. На стойке механический кассовый аппарат. Никаких столов и стульев в зале нет. Лишь только грязь и запустение.
Со временем я так увлёкся изучением оставленного селения, что напрочь забыл о страхе и осторожности: спокойно разгуливал по мёртвой улице, шумел железом, стеклом и прочим мусором. Страх ушёл, и теперь, среди всех этих безмолвных руин, я стал чувствовать себя немного комфортнее.
Вернувшись назад, я взял чайник и уже спокойно сходил с ним до ручья. Растопил на улице у балков костёр, рядом с которым нашёл мягкое автобусное двойное кресло с современной обивкой. Даже не хочу задаваться вопросом, как оно здесь оказалось. В тундре и без того слишком много странных предметов и явлений, многие из которых непостижимы для моего ума.
К вечеру ветер стих, и в долине снова стало тихо. Только издалека еле слышно доносился едва уловимый слухом шум реки. Над головой сгущался мрак грядущей ночи, а я сидел у костра, качался на скрипучем кресле и громко пел.
Я люблю громко петь. Раньше я делал это за городом, на опустевшей улице, или в пустой квартире, особо не обращая ни на кого внимания. Со временем начал немного стесняться. Не хотелось, чтобы мои вопли слышали посторонние. Даже в чистом поле, или глубоко в лесу, среди природы центральной России, я не чувствовал полного уединения. Как бы далеко я не уходил от цивилизации, всё равно хоть раз, да натыкался на грибника, дачника, спортсмена, отдыхающего, либо на какого-то дурака-натуралиста, как и я сам. Конечно, это сильно сковывает, да и со стороны смотрится странно. Здесь же я почувствовал полную свободу, дал волю своим чувствам и пел во весь голос, будучи уверенным, что на многие километры вокруг меня нет ни одной разумной души.
Стемнело почти полностью. Поставил чайник на огонь, хотел заварить на ужин лапшу. Света от костра в ночи было мало, меня окружил рой комаров. На часах девять. Я уже хотел поужинать и идти спать, как услышал шум, а потом увидел сияющий в темноте свет фар вездехода. Так рано парней я не ждал и думал, что они объявятся не раньше полуночи. На крыше вездехода ехал Кулешов и Едовицкий. Когда вездеход остановился, они слезли на землю, а из кабины, помимо Влада, вышел и сам Миша. Поздоровались, пообщались, заварили ужин. Покалеченный Саша развернул небольшой кусок марли и показал мне острую щепку, которую вытащили у него из ноги.
- Стопу разрезали с тыльной, и с фронтовой стороны, – начал он с интересом рассказывать. – Она вся загноилась, по щиколотку. Чистили много и долго, под общим наркозом. После операции в сквозной дыре перчатку резиновую оставили и каждый день на перевязке её шевелили, чтобы рана не заживала, пока гной вычищали. Не очень приятное чувство.

День тридцатый. 17.08. Четверг.

Серым дождливым утром чинили вездеход. На некоторых колёсах-ленивцах раскрошилась резина от езды по острым камням. Одно колесо стало совсем голым и его пришлось менять. Влад разъединил звенья одной из гусениц и немного съехал с них. Мы с Кулешовым, который хоть и с трудом, но мог передвигаться самостоятельно, помогли открутить каток, смазать новый и поставить его на место. После снова натянули тяжёлые звенья гусениц на ленивцы.
- Молодцы! – сказал нам вылезающий из вездехода Влад. – Теперь механиками работать сможете.
Перед отъездом Шибоков спросил, каково мне было находиться в этом опустевшем посёлке одному, пускай и недолго. Я ему вкратце рассказал о своих впечатлениях и акцентировал своё внимание на неосторожности или просто хулиганстве местных охотников и браконьеров, которые спалили здесь несколько домов.
- Нет, это сожжено ещё в девяностые, когда здесь старатели жили. Всё происходит по пьяни. Тут с алкоголем туго, а если и привезет кто, то гуляют широко и серьёзно. Бараки здесь все деревянные, им пыхнуть-то… Слыхал я, что был тут один случай... Привезли несколько бутылок вина. А алкоголики тут прожженные. Разбавили его спиртом техническим, тосолом, ещё гадостью какой… В итоге двенадцать человек траванулось насмерть. Только одного откачать смогли, да и всё равно он потом недолго прожил. У него почки отказали.
Мы забили кабину вездехода вещами со склада, которые добавились к тому скарбу, который приехал вместе с Мишей из Анадыря. Снова залезли на крышу и ехали три часа под моросящим дождём.
- Это ерунда, доедем, – усмехался перед отъездом Шибоков. – Мы один дальний участок в конце сентября закрывали. 550 километров севернее Анадыря. Так же кабину вездехода забили и на крыше поехали. На улице холодина, снег идёт, ветер ледяной. И так пару недель, часов по 12 в день. В дороге ни помыться, ни поесть нормально, одну лапшу и жрали. А если вездеход сломается, что бывает очень часто, то и стоишь на одном месте по нескольку дней, и еда начинает заканчиваться. Так что тут три часа под дождём – ничто.

День тридцать первый. 18.08. Пятница.

Кулешов быстро починил электроразведочный «БИКС», поэтому всем с неохотой снова пришлось окунуться в полноценное рабочее русло, хотя и ненадолго – в тот же день он сломался снова. Проклятие отечественного барахла продолжало нас преследовать и, скорее всего, продолжит и дальше. Его быстрые поломки напрягали даже сильнее, чем бесперебойная работа на нём.
На мху одной из пологих сопок обнаружили вдавленную узкую колею мотоцикла. Очень нетипичный след для этих мест. В памяти всплыли слова Гриши, который буквально на днях сказал: «Вы здесь не медведей бойтесь, а бойтесь тех, кто на мотоциклах катается. Никому неизвестно, что у них на уме».
На следующий день геохимики суетились с самого утра и сворачивали свой лагерь. Вчерашний рабочий день на этом участке был для них последним, и единственное что до сих пор их здесь держало в последние дни – отсутствие ещё одного генератора. Шибоков привёз им новый, и теперь они готовы ехать. Людей и вещей так много, что их придётся перевозить только в два рейса.
Лёва помогал своим людям собирать в вездеход вещи, а Едовицкий ходил за ним по пятам. Его недоверие к Лёве ощущалось даже самим Лёвой:
- Ну чего ты ходишь за мной по пятам? Думаешь, мы обидим вас?
Едовицкий был подозрителен. Всегда настороже, он боялся, что Лёва заберёт для своих геологов лишнего и торговался с ним за некоторые вещи, но всё же больше наблюдал и спорил с теми, кто брал что-то, не принадлежащее их отряду. Когда скупой процесс делёжки вещей закончился, пришла пора уезжать. Миша собрал всех геологов лагеря вместе, поставил на штатив свою камеру и сделал фото на память. Возможно, некоторых из присутствующих здесь людей мы уже не увидим никогда. Обнялись и попрощались.
Теперь в лагере стало заметно тише и спокойнее. На кухне всем есть место, не нужно стоять в очереди за кипятком, есть стоя и ждать, пока освободится баня. Нас осталось шесть человек. Кулешов, освобождённый от обязанностей нашего надзирателя, со своей ногой ходить в маршруты не мог, поэтому он занимался всякими мелкими делами по лагерю – готовил есть, топил баню и обрабатывал данные с приборов. Теперь он не суетился под грузом возложенной на него ответственности, спокойно занимался своими делами и больше никого не бесил. Нам больше не приходится ютиться впятером в двухместном балке. Расселились по трое человек на два самых лучших вагончика.
Впервые попробовал самую первую партию засоленного мяса, которое висело на просушке уже неделю. Оно оказалось ещё немного сырым и слишком пресным – соль смылась мелкой моросью. По вкусу и текстуре оно напоминало растолченную и вымоченную в воде древесную стружку – такое же жесткое, безвкусное. По запаху почему-то слегка отдаёт хозяйственным мылом. Словом, та ещё гадость.

День тридцать пятый. 22.08. Вторник.

День начался с не самых приятных событий. После интерпретации отснятых данных по магниторазведке, около двадцати профилей оказались бракованными. Треть всей нашей работы потеряна. Восемьдесят километров всего снимаемого участка пройдено впустую.
За всем этим стоял предыдущий оператор магнитометра, наш однокурсник. Из-за его халатности и неосторожного отношения к капризной отечественной технике у нас только прибавилось лишней работы. Все предупреждения и советы Едовицкого он то ли пропускал мимо ушей, то ли намеренно игнорировал.
Словно предчувствуя, что дело пахнет жареным, этот товарищ вовремя напросился уехать на другой участок вместе с геологами. Он хотел не только обезопасить себя от гнева вспыльчивого Едовицкого. Он неровно дышал к маленькой Маше, к которой весь сезон наведывался по ночам в женский балок. Нам, конечно же, он объяснил своё желание поскорее уехать совсем другими мотивами. Но это уже не важно. Ему дали добро на отъезд – сделали рокировку на геолога с моего курса по имени Дима. Дима – парень хороший. По крайней мере, ответственный и прилежный в работе.
В то утро покинувшего нас человека ненавидел каждый, и припоминал ему все прегрешения. Вспомнили его излишнюю самоуверенность, когда он ушёл далеко вперёд от нас в маршруте и заблудился. Кулешов с Колей припомнили его скупость и вороватость в прошлом полевом сезоне в Приморье. Уезжая из лагеря, он набил свой рюкзак батарейками и кучей мелких расходных вещей. Кража раскрылась, ему впаяли большой штраф. Едовицкий клялся, что после полей непременно проведёт с ним «очень серьёзную беседу». У меня был особый резон ненавидеть его – теперь все бракованные профили, скорее всего, придётся перехаживать именно мне, потому что теперь я стою за магнитометром.
Состояние у некоторых напряженное и подавленное. Мне стало уже казаться, что этот проклятый участок из-за подобных неудач мы не закроем никогда. Работы только прибавилось и казалось, что не будет ей конца.
За ужином наш новоиспеченный повар суетился по кухне, настоятельно и неугомонно просил всех прибирать за собой обеденное место и мыть посуду.
- А знаете, какая самая распространённая болезнь в полях? – спросил с ухмылкой у нас Едовицкий. – Синдром повара. Это когда некоторым товарищам лень в маршруты ходить, и они начинают бороться за право работать на кухне, думая, что это проще. Сначала они делают замечания по поводу немытой посуды, грязного стола и прочих мелочей. Потом видят, что их замечания игнорируют. Начинают обижаться, раздражаться и злиться. Потом начинают пакостить, и тут характер у каждого проявляется по-разному, в зависимости от степени вредности человека. То они говорят, что нет того, нет сего, а когда недостающий продукт всё же находят, начинают психовать, что они, мол, работать поварами не нанимались, и вообще, оно им, как оказалось, и не нужно вовсе. Кто-то перестаёт нормально работать – недоваривает каши, супы, или переваривает еду, пересаливает. Одному такому «повару» так осточертела вся эта готовка, что он просто ушёл из лагеря. Поставил втихаря брагу, утром пораньше встал, хряпнул её и оставил на дверях столовой надпись: «Ушёл к оленеводам». Его потом нашли в лагере оленеводов, которые в двадцати километрах от нас стояли. Еду нормально на всех готовить им лень, а вот чухнуть по тундре за двадцать километров – это пожалуйста.

День тридцать седьмой. 24.08. Четверг.

Погода снова удивила своей непредсказуемо быстрой переменчивостью. Утро было пасмурным и туманным, с моросью, но уже через пару часов ярко и горячо засияло солнце. Идти стало невмоготу – слишком жарко. К обеду налетел ветер, нагнал тучи. Пошёл дождь, но уже меньше чем через полчаса прояснилось и вечер нас встретил теплом и затишьем. В последние дни лето обратно отвоевывало свои позиции. Сегодняшний день показался самым жарким за всё время нашей жизни в полях. От жары снова вылезло много насекомых. В траве летали бабочки, шмели, копошились гусеницы и жуки. Повсюду стрекотали сверчки и кузнечики. Будто и не суровая тундра это вовсе, а наш родной умеренный край средней полосы.
К обеду заглянули гости. По нашему маршруту проехал вездеход с двумя людьми. Издалека показалось, что в наш лагерь вернулись геологи, но это оказались совсем другие люди. Они поехали в сторону нашего лагеря, который сторожил Кулешов. Мы быстро доделали ближний профиль и подошли к балкам на обед. Неизвестных людей в лагере застать не успели.
- Они явились так внезапно… Сразу выскочили из вездехода, спросили кто мы такие, что здесь делаем – рассказал за обедом Кулешов, – и причём так нагло и бесцеремонно начали шариться по балкам! Всё тут осмотрели, даже в дальние пустые балки зашли. Они разделились по одному, я за ними следить даже не успевал. Потом зашли на кухню. Я предложил им чай, спросил кто такие. Один хмурый был всё время, молчал, только второй говорил. Сказал, что охотники. Потом первый заметил на подоконнике стреляную гильзу от Лёвиного ружья. Он взял гильзу и стал крутить в руках, чтобы второй внимание обратил. Мне страшно стало. Я вдруг подумал, что шлёпнут щас меня, вещи все ценные с балков вынесут и уедут. Мало ли, что у них на уме. Потом первый спросил: «Ружьё здесь у вас есть?» «Нет, – отвечаю, – его забрали уже». После этого они немного расслабились, поболтали о том, о сём. Оба были русские, один местный, второй из Алтая. Приезжает сюда каждый год поохотиться. Сказали, что скоро с моря в глубь материка пойдут медведи на зимовку, поэтому надо быть внимательнее, когда холода начнутся. Оставили нам одного кижуча, которого поймали в местных реках. С виду вроде нормальный, но если будем готовить, то лучше порезать и рассмотреть, вдруг в нём черви.
Приготовленного кижуча в этот вечер никто, кроме Коли, не решился отведать.

День тридцать восьмой. 25.08. Пятница.

Маленькие евражки – спонсоры моего плохого сна по утрам. На часах пять. Солнце не успело ещё подняться над горизонтом, а эти суслики уже пищат под окнами. Не то чтобы громко, но непрерывно и настойчиво. Иногда, когда сильно хочется спать, накроешь голову подушкой и дальше в сон, но порой они так раздражают, что хочется перестрелять всех до одного из рогатки.
Сегодня стая этих хулиганов пустилась на преступление. Вернулись мы из лагеря рано, и были встречены ужасным негодованием Кулешова. С утра кто-то забыл закрыть дверь столовой перед уходом. Евражки к нам уже давно привыкли, не стеснялись, спокойно гуляли по лагерю и рылись в оставленных вещах и объедках. Они забежали на кухню и надкусили стоявшее на столе масло и сухари; залезли в открытую банку со сгущёнкой и нагадили на кухонную мебель.
Беда небольшая, но вечно неспокойный и нервный Кулешов устроил из этого целую трагедию и обрушил на нас свой гнев. Из-за своей чрезмерной брезгливости он выкинул большой брикет с надкусанным маслом, оправдываясь тем, что «Эти крысы вонючие переносят заразу», хотя надкусанный кусок можно было просто обрезать и не выкидывать целиком.

День тридцать девятый. 26.08. Суббота.

Сезон охоты открыт. Тундра оживилась, зашумела под колёсами охотничьих квадроциклов, внедорожников, вездеходов. Рабочий день закончили рано. От нашего лагеря под сопкой ехал человек на квадроцикле. Он долго рассматривал нас, будто только за этим и приехал. Затем развернулся и возвратился обратно в лагерь. Мы в это время уже сворачивали оборудование и направлялись домой. Через пятнадцать минут, когда уже подошли к лагерю, от балков нам навстречу выехали три охотника на квадроциклах. Первый остановился возле нас и каждому пожал руки:
- Здорово, – сказал он угрюмо и представился Олегом: - Работаете?
- Работаем, – отвечаю. – А вы охотитесь, смотрю? – Я кивнул на его большой пластиковый оружейный чехол, который был привязан к багажнику сзади.
- Ищем дорогу, – скупо ответил тот и кивнул на навигатор, прикрепленный к панели приборов. Он назвал то ли наименование населенного пункта, то ли какой-то местности, о которой я никогда даже не слыхал.
- Нет, не знаю, – ответил я.
- Понятно, – ответил тот и сразу ударил по газам. За ним, не останавливаясь, проехали двое. Они молча кивнули нам. Всем на вид было не больше сорока.
Не прошло и десяти минут, как на горизонте появилось ещё два квадроцикла. Они тоже заехали к нам в лагерь. Это были уже двое совсем взрослых мужчин лет по шесьдесят. Один немного постарше другого. Мужчины экипированы очень хорошо и дорого, в качественных камуфляжах, с патронташем и новыми, хромированными двустволками. Они сразу же разрядили свои ружья; выглядели приветливо, были вежливы и не вызывали опасений.
- Мы в этих краях уж какой год охотимся, в балках этих ночуем, – начал мужчина постарше. Он показал на балок, в котором спали мы. Затем поинтересовался, какой балок свободен. Сказал, что они хотят остаться здесь на ночь. Мы показали им свободный балок. Они перенесли туда свои вещи, переоделись. Достали сухпаёк с готовыми кашами, привезли грибов, вытащили одного подстреленного гуся. На наше приглашение в столовую обедать любезно отказались.
- Обычно тут нет никого, ночуем спокойно, – продолжил после ужина мужчина помоложе. – А вы геологи, как я понял? Золото ищете? Геологоразведка, значит... А я помню тех старателей, которые здесь жили. Они в последний раз в 2011-м тут работали. Шесть человек. Золото несколько лет подряд мыли. За сезон, как говорили по 10-12 кило. Потом они его на шестерых делили, налоги платили, и в итоге прибыль у них неплохая была. В последний год только туго стало. Мы уже осенью приехали, а они тут сидят в темноте, голодные, солярку экономят, генератор не заводят. Стреляли тут зайцев, их и ели. Какие-то у них там неполадки с поставкой провизии были, долго не могли их забрать. И как забрали их в тот сезон, так больше они и не вернулись.
Помолчав немного, он спросил:
- На быстром тоже ваши балки стоят? Да? Там мы чаще всего останавливались, ночевали много раз. Бродил по-над той речкой. Такие горы намыты там, золота много было, наверное… И вроде станешь в реку, смотришь долго, и не видно ничего. А золото есть. Вы его тут металлоискателями ищете, что ли?
Мы ответили, что у нас есть специальная аппаратура для поисков.
- Понял, – ответил он, – всё куда сложнее. Я помню, стояли на Быстром какие-то любители один сезон, мыли. Никакой аппаратуры у них не было, ничего. Чёрные копатели какие-то. Брали всякие сита с тазами и уходили в горы, к истокам рек. Через пару недель вернулись и всё, говорят, на год нам хватит.
- Вы сами-то местные? – спросил второй.
- Нет, с Воронежа все, – ответил кто-то из товарищей.
- О, почти земляки! Мы из Рязанской области. Молодые вы тут все. Приехали, небось, на пару-тройку лет, деньжат чисто подзаработать? Мы так же. Приехали сюда на пару лет, и вот уже лет тридцать, как работаем, – захохотал он, подхватив смешок второго. – Подзарабатываем деньжат, подзарабатываем, а их всё мало, да мало…
После охотники продолжили копаться в своих вещах. Из багажника одного из квадроциклов один достал большой ящик. В ящике лежал большой, белый квадрокоптер с видеокамерой, запасными аккумуляторами, пультом управления и дорогим планшетом. Охотник начал собирать квадрокоптер и готовить его к полёту. Охотник приладил планшет к пульту управления, синхронизировал его с камерой на квадрокоптере и пустил в полёт свой аппарат. Беспилотник взлетел сначала не спеша, и уже на большой высоте стремительно стал кружить вокруг лагеря и окрестных территорий.
- Грузоподъемность до двух килограмм, максимальная высота полёта 500 метров, максимальная дальность приёма сигнала семь километров. Камера в самом высоком разрешении, – отвечал на наши многочисленные вопросы охотник. – Помашите ему рукой, я вас сейчас сфотографирую.
Квадрокоптер сделал пике и пролетел над нашими головами. На экране планшета мы наблюдали прямую трансляцию снимаемых камерой красивых пейзажей с высоты птичьего полёта.
- 150 тысяч за всё удовольствие. Не самый дорогой, конечно. Мы на птицу тут, в основном, охоту ведём. Летаем и смотрим, где гуси да журавли гнездятся. Очень удобно.
Напоследок они тоже, как и позавчерашние охотники, предостерегли нас о возможных встречах с медведями. Один охотник утверждал, что на море кончилась рыба, и они уже сейчас спешат в глубь материка на зимовку; другой же говорил, что медведи ещё повременят с зимовкой пару недель, и опасаться встречи с ними пока не стоит.
После недолгого разговора, охотники занялись своими делами, мы занялись своими. Сходили в баню, постирались, ещё раз поужинали. Мужики после плотного перекуса ещё долго сидели на лавке во дворе, слушали негромкую музыку из портативной колонки и разговаривали допоздна.

День сороковой. 27.08. Воскресенье.

Утром, часам к девяти, гости уже выехали из лагеря – как раз в то время, когда мы собрались идти в маршрут. Перед отъездом они заглянули в бочки с мясом, о котором, кажется, все давно уже забыли. Оно стояло здесь нетронутым недели две и стало протухать. В двух небольших цинковых баках под проточной водой оставалось лежать мяса весом с целого оленя. В основном, это суповой набор - рёбра, позвонки и кости. Теперь они позеленели и слегка отдавали запашком. За кухонным балком всё ещё лежали обветрившиеся обрезки костей и высохший ливер в большой кастрюле. Некоторые обрезки Едовицкий вечером закинул куда подальше – в дальнюю запруду и в поля, а большую часть облил соляркой и поджёг.
Моя солонина к тому времени уже подоспела. Пару дней назад я её снял, обернул в бумагу и уложил в ящики. Теперь у нас на складе лежит два полных коробка этого органического асбеста, который мы грызём иногда на завтрак, либо на ужин. Если есть это мясо с каким-нибудь гарниром, обильно засыпав приправами, то вполне съедобно – в меру солёная, не слишком сухая. Убрали со стен балков и то мясо, которое солил Лёва. Хотя трудно сказать, солил ли он его вообще, либо просто повесил сушиться на балок. Когда мы его сняли и разрезали, из него горстями посыпались жирные опарыши. Это мясо сразу же полетело в ближнюю запруду карьера, к другой тухлятине.
Запах тухлого мяса, исходящий от нашего лагеря, не заставил долго ждать непрошенных гостей. Этим же вечером в лагерь пришла наша знакомая молодая лисица. Она с удовольствием доедала объедки, сброшенные со склона карьера. Жадно сгрызая мясо с костей, лиса ничуть не пугалась того шума, что мы вокруг неё подняли. Я побежал за фотоаппаратом и смог её детально поснимать. Она подпустила меня к себе близко, на расстояние менее десяти метров.
Ела рыжая недолго. Не выдержав шума, который мы подняли, она всё же бросила мясо и убежала. Наверняка она вернётся к нам ещё не раз. Конечно, это животное не так страшно, как медведь. Кто знает, может это мясо когда-то привлечёт и его. К счастью, этот участок мы почти закрыли, и дней через пять уже уедем отсюда.

День сорок первый. 28.08. Вторник.

Сегодня в лагерь на вездеходе заехали те самые охотники, которые напугали Кулешова, когда он был один. Они встретили нас с улыбками на лицах и по-дружески поздоровались. Не знаю, какую угрозу они могли таить. На вид дружелюбны и приветливы, хотя Едовицкий относился ко всяким внезапным гостям с большой настороженностью. Один из них большой детина под два метра, широкий в плечах, возрастом лет сорока. Одет в простой потёртый охотничий комбинезон, а его короткостриженную макушку прикрывала маленькая кепка – не по размеру большой голове. Второй мужичок приземист, худ, с густой бородой, чёрными кудрявыми волосами и ярко-голубыми бегающими глазёнками. Его одежда выглядела совсем по-колхозному: заляпанные грязью ботинки, трико, и чёрная, замызганная куртка. Говорили они громко и с задором. Охота у них не очень задалась, зато они наловили много рыбы и дали нам целое ведро небольших хариусов размером со средних размеров сельдь.
- К нам в лагерь лиса вчера захаживала, – сказал им Едовицкий. – Можете её застрелить, если хотите.
- Не, лиса нам не нужна, – сказал здоровяк.
- А я б её ёбнул! – бодро выдал бородач.
- Да тебе дай волю, ты бы всю тундру вырезал! – засмеялся здоровяк. – Тут не так далеко от вас, километрах в десяти, старатели орудуют, человек восемь. Давно их в этих местах не было. А те старатели, что на этом месте стояли, говорят, в следующем году сюда вернутся. Лицензию покупают, вновь работать начнут.
Мы предложили охотникам выпить чай. Они не отказались. Посидели с нами на кухне, побалагурили и вскоре уехали.
Как сказал Едовицкий, в тундре наступило бабье лето. Ветра не было, а солнце пекло похлеще, чем в середине июля, когда мы приехали в Анадырь. Жар, исходивший от камней на склонах, искажал воздух как хорошо прогретый асфальт. В полдень, с вершины одной из сопок мы увидели, как по хребту соседней невысокой горы параллельно нам на четвереньках бежал тёмный большой силуэт. До него было не менее полукилометра, и я, со своим слабым зрением, так и не смог толком ничего рассмотреть. Силуэт остановился, посидел на камнях несколько секунд и, видимо учуяв нас, начал торопливо слезать с тыльного склона сопки, постепенно отдаляясь всё дальше. Более зоркие мои товарищи смогли узнать в тёмном силуэте молодого медведя.
Мы прошли один профиль и подались на следующий, который был на сто метров ближе к сопке, где сидел медведь. Двое человек по краям связки на всякий случай вытащили из рюкзаков и держали наготове фальшфееры. Больше в маршруте медведь нам не встречался.
В лагере нас ждал вездеход с водителем Владом и Мишей. Миша приехал за пробами, которые геохимики здесь оставили.
- Я ещё за продуктами, – сказал он. – Вас тут не много, едите мало, а геологов двенадцать человек, и жрут они за четверых!
Мы не были против. Пять дней назад Едовицкий звонил Лебедеву и говорил, что мы уже к концу этого месяца закроем участок. Сейчас же, при хорошей погоде, работы нам осталось на два дня. Миша сказал, что вездеход для перевозки нас на другой участок уже заказан, и он приедет за нами как раз к началу сентября.
После загрузки провианта и проб в вездеход сели обедать.
- У нас там по участку лось бегает, прикинь, – сказал Шибоков Едовицкому. – Здоровый. Лёва хотел уже за ружьём бежать. Мы ещё оленей не доели, а ему уж лося надо убить. В том лосе мяса центнера на четыре – как в восьми оленях. Опять половина пропадёт. Не дал ему стрелять, пусть лось этот бегает.
Мы заказали Шибокову за свой счёт вещи, которые у нас уже подходили к концу. В основном, это были средства гигиены и носки. Носки здесь – очень ценный товар. Я не пожалел о том, что в своё время выменял у Игоря на пинцет две пары тёплых носок. Через месяц работы все они выглядели как жалкий кусок оборванной ветоши, с огромными дырами на пятках и носках. А если точнее, то выглядели они не как носки, а как вырез под пятку на трико или подштанниках и только мешались при ходьбе. Благо, погода была тёплая, и можно было не бояться отморозить себе ноги.
Миша уехал быстро, оставив нам провизии всего на несколько дней. На ужин ели хариуса, и я сразу же вспомнил, почему я так ненавижу речную рыбу. В ней очень много костей, которые я замучался выковыривать. И всё же, рыба была очень вкусная и нежная.

День сорок второй. 29.08. Вторник.

Какая бы тёплая погода не стояла на улице, цветные оттенки осени, которые вплетались в незатейливый местный ландшафт, уже проступают повсеместно. В полях желтеет трава, все луговые цветы отцвели, а листочки на карликовых берёзах покраснели. Тундра преображается. На место сплошного зелёного ковра долин приходят осенние тона.
Дождей не было давно. Греет тёплое солнце, которое иссушило все ручьи у подножья гор. На вершинах сопок окончательно растаяли снежные прожилки.
В последнее время мы набрали хороший темп в работе. Чтобы сэкономить время, больше не берем в маршруты обед – приходим раньше и обедаем. Теперь мой основной дневной рацион состоит из ягод. Почти вся морошка растёт на болоте, и она уже поспела. По дороге я рву эту мягкую, жёлтую малину и кидаю её в рот.
Там, где кончались болота и начинались камни, покрытые бледно-зелёным и желтоватым ягелем, поселилась в изобилии водянистая шикша. Вкус у неё не особый, с горчинкой, зато она очень сочная. Язык и зубы после неё становились тёмно-синими.
- Отправишь в маршрут геологов, – говорил Едовицкий с улыбкой, – а их всё нет, и нет... Приходят в лагерь поздно. Спрашиваю у них: «Где так долго ходили?» А они мне: «Да сложный маршрут был, вот и задержались». А у самих зубы и языки синие, и сразу становится ясно, какой сложный был у них маршрут.
Сегодня на ужин Кулешов решил всех удивить. Вчера охотники подарили нам пачку муки, и Саша нажарил на масле оладий, или, как называл их наш начальник, ландориков. Эта мука предназначалась для жарки рыбы, но её осталось ещё много. Лепёшки получились самыми простыми –  одна только мука и вода. Без дрожжей, сахара и яиц они напомнили тонкое жареное тесто от чебуреков, но от этого не были менее вкусными. Мы открыли дефицитную банку сгущёнки, и поедание этих простых хлебцов казалось всем райским наслаждением.

День сорок третий. 30.08. Среда.

Сегодня последний рабочий день на этом участке. Должен был быть. Вся магниторазведка закрыта. Четыре последних профиля электроразведки нам помешала пройти испортившаяся с самого утра погода. Спустя долгий перерыв в пару недель, у балков снова стоял туман, шла мелкая морось. Решили проигнорировать капризные выпады погоды и идти в маршрут, чтобы завтра уже расслабиться.
Очень скоро погода испортилась окончательно. Туман сгустился. Поливавшая нас морось переросла в дождь, а тело со всех сторон обдували порывы резкого, холодного ветра. Привыкнув одеваться по-летнему, не поддевая под рабочую робу ничего кроме футболки, уже через час работы все промёрзли и вымокли насквозь. Пришлось вернуться в лагерь. До конца дня погода не улучшилась. Позже лишь немного рассеялись тучи, но при этом остался сильный ветер, а воздух сплошь пропитан сыростью.
Едовицкий звонил в город начальству, узнавал детали переезда и новые вести нас не обрадовали. Тот вездеходчик, который должен был нас забрать со дня на день, внезапно уволился. Уволился и второй водила конторы, что работал на том участке, куда должны были нас перенаправить. Контора в спешке искала новых водителей, которые готовы начать работать незамедлительно и отправиться в поля в самые короткие сроки. И всё равно, перед выездом работнику нужно было пройти медкомиссию, оформить все необходимые документы, и прочее. Словом, наш переезд откладывался на неопределенный срок.
Все ждали следующий сеанс связи и новостей. В нашем маленьком лагере уже начался дефицит продуктов. Мы думали, что уедем уже очень скоро, поэтому, за ненадобностью, передали через Шибокова геологам большую часть оставшейся еды. Пока что у нас ещё есть немного рыбных консерв, тушёнки и вяленой оленины. Гречка кончилась уже давно, равно как и овощи, из которых мы готовили супы и подливки. Риса оставалось максимум на два обеда, макарон чуть больше. Для готовки супа в запасе несколько банок готовой солянки и щей. По сути, это просто нашинкованная консервированная капуста с морковью, которую мы кидали в кипящую солёную воду.



День сорок четвертый. 31.08. Четверг.

Погода немного наладилась. Весь день безветренно, с утра холодно. Светит солнце, но часто набегают небольшие тучки и окропляют мелким, слепым дождём. И всё же, такая погода не смогла нам помешать уже окончательно добить этот участок. Месяц работ позади. Пройдено и перепройдено километров 350 этой болотисто-каменистой земли. В середине того же дня упаковали некоторые ненужные больше здесь вещи и теперь всё что нам оставалось делать, так это ждать, пока за нами приедут и отвезут на следующий участок.
Про другой участок мы уже немного наслышаны от Едовицкого. Называется он Кремовый и находится, примерно, в двухстах километрах от Золотогорья, на самой границе полярного круга. Сам Саша был там лишь проездом и говорил, что это скалистая, высокогорная местность с более суровым климатом, где первый снег выпадает уже в начале сентября и полностью ложился в конце того же месяца.
По рабочему плану, нужно провести съёмку на нескольких небольших участках одной территории, общей площадью в десять квадратов – сто погонных километров. Это в 2,5 раза меньше чем здесь, в Золотогорье. Задача осложнялась тем, что эти участки пролегали по скалистым, крутым сопкам, преодолевать которые будет в разы труднее.
Норма прохождения профилей по такой местности была восемь километров в день, против 12-16 километров здесь, в Золотогорье. В идеале – это всего 12 рабочих дней, что немного обнадёживало.
 Удручало лишь то, что теперь нам придётся жить в палатках. В голове сразу же всплывали неприятные воспоминания о первых днях полевой жизни, под протекающими потолками, в постоянной сырости и холоде. И хотя нам должны привезти другие палатки, с печками и нормальными разделками, никто не был уверен, что они будут надёжными и тёплыми.
Теперь Едовицкий каждый день звонил в контору и узнавал у начальства насчёт вездехода. Сегодня ему ответили, что вездеходчик, который готов ехать, уже найден. Осталось только найти деньги, чтобы ему заплатить. Опять начались переговоры местного филиала с центральным управлением в Магадане. Я пока не знал, обстояли ли так плохо дела с финансированием в других государственных геологических конторах, но в этой хоть какую-то небольшую сумму на обеспечение и поддержание жизни тех немногочисленных геологических отрядов, которые сейчас находились в полях, приходилось выбивать путём постоянных выпрашиваний и торгов.

День сорок пятый. 1.09. Пятница.

Ночью впервые в жизни вживую увидел северное сияние. Оно начиналось небольшими всполохами зелёной ряби и рассеивалось за пару минут, подобно дыму только что погасшей свечи. Я себе представлял его как свечение, которое сияет постоянно, на протяжении всей ночи. Но пока что это выглядит как едва занявшееся блеклое зарево зелёного пламени, которое уже минут через пять неравномерно рассеивается по всему ночному небу, постепенно ослабевая, теряя свой яркий свет, чтобы через полчаса с новой силой вспыхнуть опять, даже ещё ярче, чем до этого.
Такие вспышки можно было наблюдать на протяжении всей ночи, и я несколько раз выходил на улицу, чтобы снова и снова увидеть сияние и попытаться сфотографировать его. Ближе к полуночи свечение приобретало всё больший размах. Теперь его можно было наблюдать со всех сторон света. Зелёные вспышки ярко светились, медленно рассеивались, пролетали над головой, от горизонта к вышине; расползались бледно-зелёными щупальцами призрачного кракена. Только одно это незабываемое зрелище уже стоит того, чтобы посетить Арктику, и быть очарованным её красотой.
Каждый раз, выбегая из балка, я поскальзывался на обледенелых порожках стоящей рядом бани. Осень пришла точно по расписанию. Первого сентября начались первые ночные заморозки. Пришли холода. И хотя солнце ещё немного пригревало наши спины днём, оно уже не могло тягаться с суровой мощью северного ветра. Наши балки хоть и были хорошо утеплены и стояли высоко от земли, всё же промерзали быстро и топить в них приходилось теперь по 3-4 раза в сутки. Дрова уходили быстро, постоянно приходилось отправляться на поиски новых, либо разбирать пустующие деревянные балки.

***
В ожидании дни тянутся ужасно медленно. Продукты на исходе. Макароны и рис сильно экономим. Порции слишком маленькие для того, чтобы усмирить мой зверский аппетит. Я любил поесть, но никогда до этого, и после, в других полях, я не испытывал такого сильного и перманентного голода. Есть хотелось даже тогда, когда я просто лежал весь день и ничего не делал. Скоротать время между приёмами пищи помогали сон, чтение книг, просмотр фильмов по вечерам. Ничто так не деморализует в эти дни в полях, как постоянный голод. Я больше не могу сосредоточенно читать и писать, мой безумный мозг рисует в голове какие-то совсем нелепые ужасы голодоморов и страданий, связанных с ними.
Спустя два дня перешли на лапшу быстрого приготовления. Хорошо, хоть тушенки пока ещё осталось немного. С заварной лапшой всё как-то лучше – в неё можно насыпать приправ, влить побольше майонеза, кетчупа, добавить немного жирной говяжьей тушенки. Эта ядовитая смесь на вкус была противной и хорошо перебивала аппетит – тошнота не отпускала в течение нескольких часов. Тушенка через некоторое время приелась, и мы снова стали вымачивать вяленую оленину в помидорно-огуречном рассоле из пустых банок и жарить её, но даже оленины жарить приходилось не особо много, потому что рассола почти не осталось.
На ужин вливаю в себя как можно больше чая с несколькими ложками сахара, который, почему-то, уже не кажется сладким. У нас ещё оставалось пару банок варенья, которые Едовицкий разрешал открывать по вечерам раз в два дня. Банка пустела мгновенно. Такой десерт на ужин – это самое большее, о чём только можно здесь мечтать.
Саша всё продолжает каждый день звонить в Анадырь, в надежде услышать от начальства свежие новости. Новых новостей пока нет, как и денег от Магадана. Теперь впереди выходные, во время которых, конечно же, никто никаких проблем решать не будет. В госконторах дела быстро не решаются, поэтому нас ждёт ещё несколько голодных дней.
Утром пятого сентября к нам на вездеходе с Быстрого приехали Лёва и Влад. Конторе уж ничего больше не оставалось, как послать их к нам в лагерь со скромным запасом пайка – коробкой тушёнки, парой кило гречки, риса, сахара и большой пачкой макарон, объёмом литров в пять. Лёва долго не задерживался – погрузил в вездеход оставшиеся пробы и уже через час удалился. Привезённых запасов хватит ещё дня на четыре.
Время шло, и незримая тягучая тоска стала перекидываться на других моих коллег. Едовицкий в последние дни ходил особенно мрачным. Тем вечером, после очередного бесплодного звонка в город, он высказал свою точку зрения:
- Сказали, что на Кремовом холодина ужасная стоит. По прогнозам, крупный циклон идёт. Значит, скоро выпадет снег. А если он ляжет надолго, то нам там делать будет нечего. Уже сейчас, даже если поедем в ближайшие четыре дня, мы не успеем полностью закрыть объект. Сдается мне, что просидим тут неделю, потом нас отвезут в Анадырь, на этом полевой сезон и закончится. Это самый разумный на сегодня вариант. Может случиться такой маразм, что после недельного простоя начальство проснётся и отправит нас на Кремовый. Тогда будет совсем плохо. Даже если случится чудо, погода будет хорошей, и мы сможем закрыть объект, нам, опять же, придется неделю ждать, пока нас оттуда заберут; голодать и спать на морозе в холодных тонких палатках. Эти жестяные печи в палатках остывают очень быстро. Вряд ли у нас там будет так много дров, как здесь. Балков там нет, разбирать на дрова будет нечего.
В глубине души я был немного огорчен тем, что, скорее всего, моё знакомство с Чукоткой так и ограничится лишь этой небольшой территорией Золотогорья и Анадыря, и я так и не смогу побывать за полярным кругом, полюбоваться новыми видами и красотами. С другой же стороны, хотя это чувство и было слабее моего первого желания, я облегчённо думал о том, что мне не придется жить в ужасном холоде и сырости худой палатки, а то, что нам придется жить в таких условиях, я, заразившись пессимизмом Едовицкого, уже не сомневался.

День пятидесятый. 6.09. Среда.

Череду однообразных, вяло бегущих дней прервало хорошее известие. Мы узнали о том, что вездеход выезжает сегодня, и уже завтра с утра мы должны ехать до Кремового. Словно после долгой дремоты все немного воспряли духом.
Ранним утром следующего дня все были на ногах. После завтрака на улицу выволокли личные веши, аппаратуру, посуду, выставили сколоченные из досок щиты для нар, чтобы спать на них в полях. Начали ждать. Потянулся час за часом, наступил обед, а вездехода всё не было. Азарт развеялся. На его место снова пришла томительная хандра долгого ожидания.
Только к пяти вечера в долине послышалось тракторное тарахтение едущей машины. Вездеход, вопреки ожиданиям, оказался совсем небольших размеров. Его кабина величиной с кабину вездехода Влада, но гусеницы в два раза шире и больше. Из вездехода вылез Шибоков – наверное, единственный трезвый человек в этой машине. Из кабины по пояс высунулся наш новый водитель – смуглый мужчина лет пятидесяти, с немного безумными, на выкате, глазами и широкой, щербатой, лошадиной улыбкой. Он был слегка навеселе, но в целом, держался бодро. Он поздоровался с каждым и, приличия ради, справился о наших делах и здоровье. Мы открыли кабину, достали продукты и вещи. Водитель первым делом вытащил пятилитровую баклашку, наполовину заполненную мутной, слегка голубоватой жидкостью и сказал, что срочно хочет её употребить.
Все встретили эту идею одобрительными возгласами. Часть спирта была перелита и разбавлена. Получилась полторашка готового к употреблению продукта, которую все распили за вечер. Из вездехода, по-видимому, на запах, вылезло ещё два человека, совершенно пьяные, и переползли на кухню. Один человек был молод, лет тридцати пяти. Он выглядел скорее не пьяным, а очень уставшим и несчастным человеком, которого ужасно замучило похмелье. Второй, лет шестидесяти, с большими усами, стелящимися по краям подбородка как у дальнобойщика, заплывшим лицом и стеклянными глазами. Выглядел он очень плохо. Есть и выговаривать членораздельные слова у него получалось с большим трудом. Процесс поедания пищи усложнялся ещё и тем, что на его правой руке отсутствовали указательный и средний пальцы. Ложка постоянно выпадала из его трясущейся, непослушной руки и со стороны все его неуклюжие попытки овладеть столовым прибором выглядели очень даже курьёзно.
Вездеходчика звали Мишей. После пары кружек мутной бурды он стал ещё бодрее и активнее.
- Этот товарищ, – сказал он, кивая усатому, – охотник хоть куда! Это он когда пьяный, то дурак – пальцы себе отстреливает…
- О-ой, заткнись ты, рожа еврейская! – едва внятным завыванием перебил его усатый, пуская слюни по подбородку.
- Молчи, Поляк! – крикнул ему Миша. – Охотник сраный, наловил нам тут дичи, на ногах стоять не может, герой! Так вот, у нас оружия полный вездеход! Если вдруг встанем где в дороге, то дичи настреляем, с голоду не помрём! Стреляли мы, было дело, в лагере лося. Это здесь, на юге всё перестреляли, рядом с Анадырем живности нет. А на севере, там лоси кило по 800 кило туша, полтонны чистого мяса. Тут медведя если и встретишь, он сразу человека учует и убежит. Они все пуганые. На севере их много непуганых, опасно их там встречать. Ну вот, значит, мы одного лося такого мясистого ёбнули и разделывали его весь день. Нас уже забирать должны на вертолете, и мы хотели с собой этого лося забрать. А вертолётчик орёт: «Вы ёбу дали эту тушу в салон тянуть, мы с ней не поднимемся, вертолёт груженый!» Короче, не уговорили его. Ну а мяса полно, его же жалко оставлять! Ну, мы просто кусочек побольше оттяпали, чтоб хоть его прихватить с собой. Отрезали лопатку, которую потом в городе взвесили. Так вот, лопатка, – он поднял многозначительно указательный палец вверх, ещё больше выкатил глаза и приглушил голос для пущего эффекта: – Лопатка! Весила 105 кило. Если бы мы взяли заднюю ногу с икрой, она бы весила все 150. Вот так вот!
- А что, можем в поле встать? – спросили парни.
- Это свободно, – сказал он таким уверенным тоном, будто иначе и быть не могло. – Мы почему вот так ехали к вам долго? Гусеница у нас лопнула, трек пришлось менять. Много времени потеряли. Хорошо, что на Быстром она лопнула, на ровном месте. Мы ещё выехать не успели. Лопнула бы на болоте – вытаскивать ещё дольше бы пришлось.
- Ну а вообще, как долго до Кремового будем добираться? – опять поинтересовался кто-то.
- Да ребята, ну кто вам это скажет наверняка? – скривил Миша страдальческое лицо. – Тут же в тундре всё непредсказуемо – дожди, снега… То ли притопит нас, то ли техника подведёт. Будет очень хорошо, если доедем за трое суток, а наверняка я вам ничего не скажу… - покачал он головой.
Посидев немного, Миша вздохнул, переменился в лице и вновь принял непринужденный, праздный вид:
- Да ладно, парни, не хочу вас пугать. Всё будет нормально, – махнул он по-простецки рукой с прежней весёлостью. – У меня тачка рабочая, на ходу. Не пропадём!
После этих слов Миша выпил ещё один стакан разбавленного спирта и улёгся спать где и сидел, на лавке в столовой, и никакие крики и разговоры пьяных товарищей, сидевших рядом, не смогли поколебать его спокойного, монотонного храпа.
Застолье продолжалось. Кулешов приготовил вкуснейшую жареную картошку с чесноком, опустевшая полторашка спирта была наполнена заново, а окружающие меня лица стремительно пьянели, наливаясь краской. Велись оживлённые дискуссии. Вездеходчик Миша несколько раз просыпался, выпивал, засыпал вновь. Пришёл выспавшийся молодой человек. Его звали Петя, и он второй вездеходчик, который должен работать вместе с нами на Кремовом. Он снова выпил, уронил голову на грудь, и то ли забылся сном, то ли глубоко о чём-то задумался. Вскоре разговоры затихли. Все начали расходиться спать и лагерь затих.
Сегодня я наелся так хорошо, как не наедался уже много недель. В столовой со мной остались пара моих почти трезвых товарищей и Шибоков, который не разделил оптимистичного настроя водилы насчёт того, что мы доедем до Кремового за три дня.
- Да бросьте, кто вам такое сказал? Миша? Миша немного преувеличил возможности своего вездехода. Дней пять, минимум. А вообще, готовьтесь к тому, что ехать придётся неделю.
После разговоров о дикой природе горной тундры, Шибоков начал рассказывать о своём опыте встречи с медведями:
- Хотите медведя увидеть? Будьте уверены, вы их обязательно увидите. Там их как собак нерезаных, изо всех щелей лезут. На вездеходе едем, они, бывает, прямо из-под гусениц выбегают, из неоткуда, и бегут от вездехода. А если вы их встретите в маршруте, лицом к лицу, то будьте уверены: больше никогда в жизни вам с ними встречаться не захочется.
Было такое, что идём по склону, а на нас в сопку медведь бежит. И черт его знает, чего бежит! То ли подранок злой, то ли не видит нас вообще… Ясное дело, пересрались со страху. Нас было двое, товарищ уже бежать хотел, я остановил. Начали стучать посильнее чем-то металлическим. Подействовало. Метнулся резко в сторону, убежал. И мамашу с медвежонком встречали. Как увидели их, так аппаратуру побросали и сразу к вездеходу, чтобы не заметила, а то хана. Страшно это. Да и вообще, не только медведей вы там встретить сможете. Росомах тоже полно шастает, и лосей много. Словом, живности полно.


День пятьдесят второй. 8.09. Пятница.

Не буду подробно рассказывать о том, как беспокойно прошла эта ночь. Скажу только, что Едовицкому на утро было очень плохо. Так плохо как ему в нашем лагере не было, пожалуй, никому. Сильно болел ещё и Кулешов, но тот переживал свои страдания в скорбном молчании.
- Это вы всё виноваты! – с горечью выл нам начальник. – Если бы вы пили наравне со мной, то мы бы выпили эту дрянь быстрее, и я бы не влил её в себя так много!
Словом, с утра пораньше уехать не получилось. Все опохмелялись пивом, внезапно найденным в закромах вездехода. Опохмеляться оставшейся вчерашней бодягой никто не захотел, кроме прожжённых вездеходчиков, и так и не просохшего толком со вчерашнего дня беспалого Поляка.
Выехали в час дня. Очень долго загружали в вездеход все вещи. Кабина этого маленького вездехода забилась наглухо. На вершину горы со скарбом могли бы влезть разве что пару человек.
Внутрь салона вездехода была вварена печка, которую можно было топить дровами. Передняя её часть с трубой выходила наружу. Салон был выполнен в стиле советского аристократического барокко – обит красными, узорчатыми коврами. Ковры, прикрученные саморезами, были везде: на потолке, стенах и полу. Ковром обита и задняя входная дверь. В двери имелось окошко, но в ковре, прикрученном к двери, выреза для него не было. Из-за этого в салоне вечно царил мрак, и нельзя было следить за дорогой. Только спать. Никто в салоне ехать не захотел. Крыша вездехода тоже завьючена кучей вещей, поэтому мы уселись на крыше плоской водительской кабины.
За рулём вездехода сегодня Пётр, которого все звали Петруха. Водителем он был осторожным, вёл аккуратно, стараясь сильно не убивать подвеску машины. Несмотря на все его усилия, вездеход один раз всё же так сильно подскочил на остром камне, что мы чуть не попадали с крыши. Машина резко остановилась. С пассажирской стороны открылась дверь, и на землю, яростно матерясь, спрыгнул долговязый Едовицкий с пробитой головой, лицо которого залила кровь. Люк с острыми выпуклостями в крыше водительской кабины был слишком близко к его макушке. И без того больная голова ещё больше пострадала при резком скачке. Рану мы быстро промыли и обмотали бинтом. Саша теперь выглядел как контуженый танкист с окровавленными бинтами вокруг головы.
Мы проехали километров пять, обогнули гряду сопок, которые опоясывали наш лагерь и очутились в степи – такой прямой и бескрайней, какой я ещё никогда в своей жизни не видел. Слева тянулась очень длинная горная гряда. Она сопровождала нас на протяжении всего сегодняшнего пути. Справа и прямо же простиралось, сколько было видно глазу, бесконечное болотистое поле.
Погода прекрасная, ветра почти нет, солнце слегка пригревает тело. Болотные кочки уже полностью поменяли свой цвет с ярко-зелёного на коричневато-оранжевый, с небольшими алыми островками покрасневших листьев голубики. Сопки уходили вершинами в низколетящие косматые облака.
Так и ехали до самого заката, пока не спустились в пойму высохшей реки, чтобы устроить ночлег. Было около семи вечера. Пока разложили Мобибу, растопили в ней печь, разогрели еду на газовой плите и поели, последние лучи солнца уже полностью скрыл горизонт, и над нашими головами засияла яркая, полная луна. Я прошёлся по пойме реки и собрал сухие дрова на растопку.
Как я уже говорил, самые большие и частые кустарники растут вдоль русел рек. Более густого скопления растительности, пожалуй, не встретить здесь больше нигде. Целые оазисы больших кустов и карликовых деревьев высотой метров до трёх сплетались у берегов в непролазные дебри.
 Здесь я наломал целую кучу сухих дров, которой можно прогреть сразу несколько палаток. Теперь я был спокоен за коренных чукчей, ибо знал, что сильного недостатка дров в тундре они не испытывают, тем более, что они умеют хорошо их экономить. В палатке ночевали я и трое моих товарищей. Мы постелили на голую землю непромокаемый тент, пенки и старые матрасы, которые взяли с собой из лагеря старателей. Остальные пять человек улеглись в вездеходе. Перед сном пили чай. Пьяный Поляк наконец-то проспался и теперь мог связно говорить большими предложениями.
- Тьфу, ****ырот, это ж надо так повезти – трипак от сестры подхватить! – воскликнул он с тоской, провожая взглядом пролетающий мимо нас косяк журавлей. – Такой косяк, а ружьё не заряжено…
Затем Поляк вытащил из вездехода несколько пакетов песочного печенья и угостил им нас к чаю. Песочное печенье я не любил никогда, но каким же вкусным показалось оно мне сейчас!

День пятьдесят третий. 9.09. Суббота.

Раннее утро встретило нас пасмурными тучами и туманом, обволакивающим горы вдалеке. Ночью шел небольшой дождь. Палатка промёрзла и немного отсырела.
Пока поели, пока собрали палатку и выгруженные из вездехода на ночь вещи, прошло два часа. Небо продолжало хмуриться, нас то и дело окропляла морось. Того и гляди начнется дождь. И всё же, внутри вездехода по-прежнему никто ехать не захотел – за день езды в тёмной, тесной, трясущейся кабине с ума сойдёшь. Взяли с собой на крышу дождевики и тронулись. По словам Едовицкого, нам оставалось пройти каких-то пару-тройку километров, чтобы выехать на дорогу.
Дорогой в тундре служит не щебёнчатая насыпь, и даже не накатанная грунтовка – грунт здесь нужно ещё поискать. Здесь дорогой называют то место, по которому проехало несколько вездеходов, оставив глубокие борозды грязи от гусениц, петляющие по болотным кочкам. Вездеходы обычно почти никогда не едут по одной накатанной колее, а проезжают рядом. Скорее всего, из-за боязни сесть днищем на грязь и увязнуть в ней. Поэтому такая дорога здесь очень широкая из-за идущих в несколько рядов параллельных борозд. Каждый год такие глубокие раны в тундре размываются, но ещё очень долго не заживают, пополняются новыми колеями, служат хорошим ориентиром для охотников, геологов и оленеводов. Такая дорога считается самой безопасной и проверенной. По ней можно ехать и не бояться увязнуть среди валунов или утонуть в слишком глубоком болоте. Проехали одни – проедут и другие. Такая дорога намного лучше, чем совсем никакой.
Вскоре мы миновали тянущиеся параллельно нам сопки и продолжили ехать по плоской степи тундры. Глаза мои не верили бескрайней пустоте вокруг. Ни сопки вдали, ни камня, ни деревца. Холодная пустыня на много километров вдаль. У меня возникло ощущение нереальности происходящего, будто мы ехали по поверхности совершенно другой планеты. Бурый оттенок травы издали отдаленно напоминал красную поверхность марса, и лишь лохматые серые тучи земной атмосферы возвращали в реальность.
Ближе к полудню небо над нами вновь засияло синевой – тучи расступились. Впереди нас ждала переправа через первую крупную реку Тавайваам, которая на вид оказалась не такой уж и крупной. Она текла по дну своей высохшей каменистой поймы. Взглянув на пойму, можно было сразу понять, на сколько сильно она разливалась в сезон дождей или оттайки снега. Сейчас же её воды истощились – она была узкой и мелкой, не глубже метра – спасибо сухому лету и началу осени за это. В дожди она увеличивалась раза в три и становилась серьёзным и глубоким бурлящим потоком. Ну а сейчас мы преодолели её без труда.
Сразу после переправы вездеход остановился. Пришло время обеда. Поели сваренную утром картошку с хлебом. Едовицкий развернул большую карту местности, масштабом 1:200000, по которой мы ехали.
- По-чукотски, река нывается веем, или ваам, а озеро – гытгын. Поэтому многие реки здесь имеют окончание ваам, как река Тавайваам, а озёра оканчиваются на гытгын. Например… - Саша пошарил глазами по карте и ткнул пальцем в большое голубое пятно – Вот! Озеро…
Он запнулся и рассмеялся. Название озера Гытгыллыанайгытгын, которое случайно попалось его взгляду, невозможно было прочесть с первого раза.
После обеда мы продолжили путь по равнине, которую теперь снова по разные стороны сопровождали горные хребты. Всё чаще на своём пути мы встречали озёра. То маленькие, как колхозные пруды, то очень большие и длинные, которые приходилось долго объезжать. Из-за сильной заболоченности часто трудно понять, где кончается болото и начинается озеро. В чистой зеркальной поверхности озёр отражались облака, голубое небо, позже фиолетовый закат и освещённые спускавшимся солнцем розоватые вершины сопок.
Мы приехали к месту нашей ночной стоянки, и второй преградой на нашем пути стала река Кончелан. У реки в одном катке-ленивце вездехода лопнул подшипник, и при поворотах и быстрой езде он очень громко стучал и скрежетал. Перебираться через эту реку сегодня не стали, потому что сломанный ленивец мог отломиться под водой, и на этом наша поездка была бы окончена.
До Кончелана оставалось несколько сотен метров, но он был почти полностью скрыт холмами, и я не мог оценить его масштабов, но как сказал Едовицкий, это одна из крупнейших рек Чукотки.
Стали мы в болотистом поле. Дров вокруг не было. К счастью, мы взяли дрова с места предыдущей нашей стоянки как раз на случай, если здесь их не окажется. После девятичасовой поездки ныло деревянное тело, болела голова, тошнило от выхлопов глушителя, который торчал сбоку водительской кабины, как раз рядом со мной и долго гудело в ушах от громкого рёва мотора. Второй день нашей поездки, и ровно половина пути до Кремового остались позади.






День пятьдесят четвертый. 10.09. Воскресенье.

Снова выехали поздно, в 11 утра – задержались из-за ремонта вездехода. Ночью дул сильный ветер и не давал толком заснуть. Хорошо, что дождя не было. И без него на этом болоте сырости предостаточно. Небо пасмурное. Мы переехали небольшую речку – один из притоков Канчалана и двинулись вдоль большой реки по дороге, к месту, где Канчалан можно было переехать вброд. Сама река и правда была очень крупной – в некоторых местах шириной больше сотни метров, а кое-где она разливалась и вдвое шире, часто разделяясь на два потока, образуя посередине небольшие островки. Вездеход остановился. Все люди вышли из него и стали обсуждать, как лучше переехать реку; показывали руками возможные пути объезда.
- Видите вон тот бугорок посреди реки? – спросил у нас Едовицкий, указывая на небольшую каменистую кочку, выглядывающую из воды. Размером она была не больше квадратного метра. – Этот бугорок становится небольшим островом, когда в реке мало воды. Если острова не видать, значит, глубина сейчас большая. Придётся вплавь.
Я подумал, что это шутка и усомнился в том, что этот тяжёлый вездеход вообще может держаться на плаву.
- Ребята, все на крышу, повыше, – сказал нам Поляк. – Если вездеход начнёт крениться, перелезайте с опустившейся стороны наверх.
Вездеходчик Миша взял рулон скотча и начал им заклеивать все щели и зазоры в дверях вездехода. Универсальное средство для борьбы со всеми проблемами и поломками.
Все сели и взялись покрепче за борта крыши. Первая половина реки далась легко. Глубина здесь не превышала полутора метров, волны полностью скрыли гусеницы машины и крылья над ними. Дальше – глубже. Не отъехав и нескольких метров от крошечного островка посреди реки, вездеход тряхнуло и начало сносить течением в сторону. Волны достали до фар, двигатель надрывно грохотал, глушитель наполовину погрузился в воду и забулькал выхлопными пузырями. Гусеницы оторвались от дна и вездеход действительно поплыл, совсем немного, меньше десяти метров, затем снова вздрогнул, почувствовав твердь под гусеницами.
Волны расступились, и мы продолжили свой путь. На этой стороне реки, у подножья сопки, нас встретил одинокий, заброшенный балок с кучей дизельных бочек вокруг. Встретится ли нам хоть раз в этой тундре жилой балок? Присутствие таких одиноких лачуг в отдалённых уголках Чукотки для меня было труднообъяснимо. Едовицкий сказал, что такие балки, скорее всего, ставят охотники или рыбаки, чтобы ловить живность в любое время года.
Сегодняшний день в плане езды оказался самым непродуктивным. Ехали очень недолго, проехали мало. В дороге вездеход разулся. Пока меняли треки и натягивали на ленивцы слетевшую гусеницу, потеряли время. День уже клонился к закату.
Четыре часа дня. По правую руку от нас, в поле у дороги встречаем большой олений загон, огороженный покосившимся забором, сбитым из кривых толстых прутьев ивняка. Подобные сколачивают на скорую руку оленеводы из ближних сёл для своего скота. В километре от загона, у берега средних размеров реки показалась простая на вид сельская хата, обитая толем. Кое-где он оборвался, штукатурка осыпалась, оголив маленькие рейки прибитой дранки. На шиферной крыше от ветра качаются две длинные антенны. По мере приближения стало видно, что за первым домом стоит ещё один – немного больше, с длинной летней верандой. Облицован он деревянным штакетником.
Вокруг домов пристроено множество хозяйственных построек – гаражей и сараев. По двору разбросан всякий мусор и хлам.
Едва вездеход остановился у этих жилищ, мы сразу же спрыгнули и поспешили осмотреть дома. Было ясно, что это старое пристанище чукчей – в каждой комнате первого, меньшего дома, на крючках висели шубы и тулупы из оленьей шкуры, унты и шапки. Этот дом был разделен на две квартиры, одна из которых была обжита – посередине стояла большая кирпичная печь с плитой. Квартира разделялась печью на две половины – кухонную и спальную. В спальной части были сколочены две широкие двуспальные кровати-нары, застланные оленьими шкурами. Маленький столик у окна, застеленный грязной скатёркой. На столе магнитофон, DVD-проигрыватель с кучей дисков. Рядом, на полу, большие аккумуляторы с динамо-машинами.
В спальне у стены стояла большая самодельная книжная стенка, от пола до потолка заставленная двумя-тремястами томами самой разнообразной литературы – от русской классики до современных отечественных и зарубежных авторов. Покопаться в этих изданиях одно удовольствие. В итоге, небольшая библиотека лишилась четырёх книг, одна из которых уникальна тем, что была напечатана на чукотском языке. Называлась она «Ынанта’ычьыт лельутвыт». Автор – Рытгэв. Это настоящее чукотское имя самого известного местного писателя – Юрия Рытхэу.
Читать её с непривычки очень тяжело и смешно. Большую часть букв в словах этой книги составляла буква «Ы». Изредка, среди мешанины, казалось, случайных букв, проскакивали знакомые словосочетания, вроде «колхоз имени Ленина», либо «коммунистиеская партия». В остальном же, книга абсолютно нечитабельна, и может послужить только забавным сувениром на память.
Второй дом показался мне очень странным и немного загадочным. На внутренних стенах прилегающей к нему веранды висели не вычиненные до конца одеревенелые оленьи шкуры. Все комнаты этого дома были заставлены маленькими, грубо сколоченными из толстых досок деревянными нарами. Стены самого большого зала завешаны корявыми детскими рисунками – от обычных пейзажей и людей, до самых абстрактных творений, какие только может породить детское воображение. На полу, по углам, на голых нарах валялись детские народные полушубки из шкур диких зверей, маленькие унты и шапочки. Меня умилил висящий на гвоздике маленький детский тулуп из лисьих шкур, с чёрными ушками животного на капюшоне. Больше ничего, кроме голых стен и мусора по углам, в этом доме нет. Отдаленно это место напоминало какой-то заброшенный детский сад, присутствие которого здесь кажется совершенно невероятным и выходящим за рамки моего понимания. Этот дом, вместе с его странным содержимым, я просто отнес в свой воображаемый список необъяснимых явлений Чукотки и вышел во двор.
Всё это скромное хозяйство стояло на берегу небольшой реки под названием Гармыльгин. В обитом шифером гараже хутора покоились ржавые останки старых снегоходов. Чуть подальше, в поле, остов небольшого вездехода без гусениц и катков. У самой реки стоят на невысоких сваях большие цистерны. Рядом с кучей рассыпавшегося в крошку каменного угля – деревянные сани, в которые запрягали оленей. Чем-то они напомнили мне сломанную, плетёную кресло-качалку.
Я заметил, что жёлтый штакетник фасада «детского» дома ещё не успел окончательно посереть от времени, равно как и деревянные перекладины этого дома. Создавалось впечатление, будто дома кое-где ещё недостроены и заброшены раньше окончания строительства. Пара сооружений на периферии и вовсе находились лишь на начальной стадии строительства – были сбиты только деревянные коробки из толстых брусьев. Судя по относительно свежему цвету строительных материалов, можно сказать, что эти дома построены не больше десяти лет назад, а заброшены буквально в начале этого лета.
Пока многие из нас лазили по всем постройкам крохотного хутора и бегали по окрестностям, хозяйственный и серьёзный Кулешов уже успел приготовить на печи гречку с тушенкой и позвал всех на обед. Мы собрались под одной крышей обжитой квартиры за крохотным столиком у окна. В комнате было уже совсем темно, поэтому мы зажгли огарок свечи, который стоял на подоконнике. Места не хватало, и многие расселись по всей квартире, а кто-то вышел на улицу, присев на крыльцо.
- Последний раз тут оленеводы жили позапрошлым летом, а прошлым уж не было никого, – внезапно начал говорить Поляк, будто чувствовал, что мне нужны ответы на многие вопросы. – Эта бригада оленеводческая нашла, конечно, где хаты поставить – прямо на дороге до Валунистого. Там народу куча работает, копают золото на руднике круглый год, и вечно туда катаются все. Отсюда по зимнику, по льду Гармыльгина до Анадыря напрямую 150 километров. На снегоходе часа за четыре доехать можно.
То народ рёвом моторов оленей поразгонит, то охотники проедут непорядочные, бахнут пару штук… Одни убытки, в общем. Мы к ним постоянно заезжали, у них можно было оленину выменять на консервы всякие, крупы, соль-сахар, одежду. Четверо их тут жило – мужик, баба, и двое детей ещё с ними. Сидели они без соляры вообще, а был у них велосипед с динамо-машиной. А если свет нужен был, то садились в карты играть. Кто проигрывал, тот садился на велосипед и работал ногами. Пока педали крутят – свет есть. Лампочки у них ма-а-аленькие висели – машина 12 вольт всего выдавала. Так что один крутил, а другой сидел, радио слушал, или по рации говорил. «Аллё-аллё, приём-приём, как у вась пагодька? Фсё нальмальна?» - передразнивал Поляк чукчей, стараясь скопировать их акцент, говоря тонко и громко. – Только мы приезжаем, они нам уж рады. Знают, паразиты, что жрачки им дадим, да бухло с собой везём. Один сразу на велосипед, другой за рацию – звонить другим своим бригадам поблизости: «Аллё-аллё! Охотники приехали, охотники приехали, однако!» Рация-то у них древняя, трещит-пердит вся, из неё нихрена не слышно, и раз десять повторять приходится. И мы орём на них постоянно: «Да ёб вашу ж мать, ну нахуя вы их зовёте?!» Эти проглоты со всей округи сюда съедутся, на всех бухла с едой не напасёшься! А эти чукчи, что бочки бездонные! Их как не пои, они быстро не пьянеют, заразы.
Во втором доме детский лагерь был для детей оленеводов. Детей чукотских с деревни Канчалан привозили сюда на лето, чтобы они дома не шатались. Учили их здесь народному ремеслу, так сказать – они тут за оленями смотрели. Летний домик тот, там даже печи нормальной нет, только котёл на угле, и батареи вдоль стен. Зимой такой замучаешься топить.
Мы быстро разгрузили вездеход, перенесли некоторые вещи в зимний дом, где будем ночевать. Снова растопили в доме печь, растопили баню. Кулешов на ужин сварил жиденькую похлёбку из картошки, лука и тушенки.
- Мы сюда как приезжаем, то рыбачим на Гармыльгине часто, – продолжал Поляк. – Весной раз рыбачили, когда только лёд сошёл. Река разлилась хорошо, широко. Смотрим – на том берегу три медведя на корточках сидят, рыбачат. Издалека смотришь – ну натурально рыбаки сидят! И не отличишь от человека, пока не встанут.
- А как они рыбу ловят? Лапами?
- Конечно лапами! Бывает, морду в воду засовывают и пастью хватают. Вода чистая ведь, всё дно видать. Медведь выжидает, пока чего побольше подплывёт, и хрясть по рыбе лапой! Глушит, значит, и вытаскивает. А может и момент подгадать, и лапой рыбу плывущую р-раз! – и выкинуть на берег. В конце лета медведям вообще хорошо. Они к морю идут на зимнюю кормёжку. Садятся у устья реки и ждут, когда рыба на нерест попрёт. А прёт её там немеряно! Гарбуша, кета. Впереди самки, сзади самцы. Самки икру мечут, а самцы её потом оплодотворяют. И только рыба в пресную воду заходит, так всё – дни её уже сочтены. У неё остается несколько дней, чтобы успеть проплыть несколько километров вверх по течению, отнереститься, а потом сдохнуть. В Гармыльгине она нерестится как раз в этих местах. Когда она сделает своё дело, то всё дно реки покрыто белой спермой самцов. Идёшь через реку, сапогами эту слизь разгребаешь, а из-под неё икринки всплывают.
Когда Поляк закончил свою речь, за окном было уже совсем темно. Мужики доели свой ужин и отправились спать в вездеход. Я же, с тремя своими товарищами, с которыми ночевал эти последние дни в палатке, остался на ночлег в тёплом, прогретом доме. Спальный мешок и пенку я скинул на свою половину занятого лежака. Помимо шкур, на этих импровизированных кроватях валялись грязные засаленные войлочные накидки и маленькие подушки, которые мы убрали под нары. На шкуры мы расстелили спальные мешки и сперва завернулись в них, хотя в этом необходимости вовсе не было. Моё место на лежанке было как раз у горячей печной стены, лежать возле которой очень жарко. Впервые за много дней я не только вылез из спального мешка, но и разделся до трусов. Немного неудобно лежать здесь ещё из-за того, что нары уж слишком коротки. Ногами я упирался в стену дома, а головой в деревянную перегородку, разделявшую кухонную и спальную комнаты. В остальном ночь, проведенная в этом доме, была прекрасной. Хорошо прогретая печь до самого утра сохраняла тепло, а лежавшие в ногах шкуры были очень мягкими и приятными на ощупь.

День пятьдесят пятый. 11.09. Понедельник.

Встали в половину пятого утра, чтобы быстрее приготовить завтрак, поесть и снова в путь. Едовицкий был очень раздражён тем, что по утрам мы выезжаем поздно, собираемся очень долго, а вчера проехали слишком мало. Из-за потерянного времени он стал хмур и сегодня не желал терять ни минуты светового дня, чтобы к ночи уже добраться до Кремового.
Рассвет встретил нас в пять утра, забрезжив красным пламенем на горизонте, обрамляя небольшие, светло-серые тучи. Утро холодное. Дует слабый, но морозный ветер. К шести мы уже готовы к выезду. В избе Едовицкий нашёл пару совершенно новых сапог-болотников из толстой резины и отдал их мне, на замену старым и худым. Уверен, что они мне ещё очень пригодятся. Из-за сильного холода многие решили всё же ехать в кабине, и заодно доспать отнятые утром часы сна. Я снова поехал наверху – не хотел пропустить ни одного километра живописных чукотских пейзажей. Мы переправились через мелкую реку Гармыльгин, пробираясь по накатанной дороге через рощицы примятых карликовых деревьев и кустарников.
Через пару часов густые тучные облака расступились, обнажив чистое, без единого облака, голубое небо. Равнинный рельеф постепенно сменился на холмистый. Перед нами открылась настоящая саванна с пожухлой оранжевой травой, островами песка и смахивающими на пустынный чапараль кустарниками. Озёра отражали яркое небо и были такого насыщенно-синего цвета, что казались неестественным миражом. Хотя солнце и сияло высоко над головами, воздух по-прежнему был морозным и колючим. Через шесть часов поездки на крыше вездехода, все мои конечности промёрзли насквозь. Начало сильно клонить в сон. После обеда я сразу же залез в тёплую кабину вездехода, на наваленную груду спальников и матрасов, и забылся чутким, постоянно прерывающимся сном.
Четыре часа дня. Вездеход надолго остановился, и я снова перебрался из кабины на крышу. Рельеф здесь, как и в Золотогорье, высокогорный, только теперь сопки заметно круче и выше. Солнце ещё высоко, но уже клонится к горизонту. Мы стоим на КПП у рудника Валунистый. Из дежурки вышел широкомордый плечистый метис в голубой форме охранника. Сейчас Едовицкий постоянно кому-то звонил и договаривался с охранником о том, чтобы тот пропустил нас на рудник.
КПП стоял на перекрестке четырёх дорог. Накатанное вездеходами поле, из которого мы выехали, было самым худшим полотном для передвижения – просто раздербаненное гусеницами болотное месиво. Три остальных дороги представляли собой щебёночную насыпь, присыпанную сверху мелким, плотно сцементированным отсевом. Правая дорога уводила вдаль, петляя между сопок. У её начала стоял знак с надписью: «Счастливого пути. Эгвекинот». Дорога, пролегавшая прямо, вела на золоторудный карьер. По этой дороге почти без конца ездили тяжёлые импортные самосвалы, сворачивая влево, в сторону самого рудника, куда, после разрешения всех вопросов на КПП, направились и мы.
До рудника ещё около двух километров. По левой стороне дороги нам встретилась сначала большая электростанция с тянувшимися деревянными опорами ЛЭП, затем несколько больших хозяйственных ангаров с прилегавшей к ним большой теплицей, а после большое кладбище старой ржавой карьерной техники и вереницы ветхих балков. Сам посёлок стоит на пологом склоне высокой сопки. У второго КПП, уже при въезде на сам рудник, большие подсвеченные буквы: «Рудник Валунистый». Сам посёлок с виду похож на небольшую промзону с множественными хозпостройками, горно-обогатительным комбинатом, административным и жилыми корпусами.
Рядом с ГОКом навалены кучи привезённой породы, в основном, крупных валунов, которые разгребала карьерная техника – трактора и бульдозеры. Работа кипела. Сюда мы приехали для того, чтобы заправить вездеход – у нашей конторы была договорённость с местным начальством. Вездеходчик Миша заливал соляру в баки под завязку – 800 литров. Судя по гигантским цистернам, которые стояли выше по склону, эти 800 литров были каплей в море имеющейся здесь солярки. Заправка машины затянулась на полтора часа. Солнце уже скрылось за склонами гор, начало смеркаться. До Кремового ещё километров 20 пути, или 3-4 часа езды на вездеходе. На ночь глядя ехать по тундре не было никакого смысла – очень легко заблудиться и сбиться с дороги. Мы вернулись на перекрёсток четырёх дорог и свернули на дорогу, которая вела в сторону карьера, (она же шла и на Кремовый) проехали по ней пару-тройку километров и съехали с обочины в высохшее русло реки обустраивать ночлег.
- Мда-а-а… - протянул Миша, осмотрев сухую пойму. – В Багдаде снова засуха.
Долгое отсутствие нормальных дождей в чукотской «саванне» осушило многие реки, а те, которые ещё остались, вспенились от дохлой рыбы. Нормальной воды в тундре сейчас набрать практически негде. Ту воду, которую на утренней стоянке мы зачерпнули в Гармыльгине, долго пришлось кипятить. С той реки у нас лишь один чайник кипячёной воды, который мы поставили на огонь, заварить лапшу. По дороге часто проезжали грузовики и рабочие машины, которые часто нам сигналили; то ли поприветствовать, то ли в шутку, то ли позлорадствовать нашему бичарскому положению.
- Сволочи зажравшиеся, – со злобой бормотал на них Едовицкий. – Мы тут голодаем как собаки, а они там котлеты выбрасывают!
- Котлеты? – спросил я. – О чём ты?
- Да заезжали к ним уж пару раз, когда на участок ехали. Тоже дозаправиться. Ехали с самого Анадыря. У нас тогда много проблем в дороге с вездеходом было, больше недели ползли. На такую долгую поездку не рассчитывали, жратвы мало взяли, одной этой сраной лапшой и давились. Приехали голодные, жрать охота. Отвели нас в их столовку, накормили. На других рабочих смотрим, а они и половину порции не доедают. Выкидывают всякие салатики и котлеты целиком в урну. Покатались бы они несколько недель по тундре на одной лапше, я бы глянул, как они после такого котлеты в мусорку выкидывали.
Ладно, хрен с ними… Они ездят тут круглые сутки. Ночью только реже. Взрывают в карьере рудные жилы и раздробленную породу самосвалами возят на рудник. Одного только золота тонны две в год отрабатывают. Лишь бы ночью ничего не взрывали. Если сирены выть начнут, не поспим толком.
Пока разговаривали, чайник уже закипел. Все экономили ценную воду, чтобы каждый мог заварить себе лапшу. На чай воды не осталось, и жажду утолить нечем. И тут с нами произошло небольшое, но такое необычайно приятное событие, которое даже трудно принять за простое совпадение. Возле нашего привала остановилась цистерна, которая везла на Валунистый чистую воду. Водитель цистерны с необычным именем Спартак единственный из рабочих этого посёлка, который решил остановиться возле нас из чистого любопытства, узнать кто мы такие и что здесь делаем. Мы рассказали о нашей беде, и он доверху наполнил питьевой водой все вёдра, кастрюли и бутылки, которые мы ему принесли. Мы сразу же поставили кипятиться новые чайники с водой, умылись и помыли руки.
- Вы откуда будете-то? – спросил у нас Спартак. – С Воронежа все?! Так я и сам оттуда, с Отрожки!
- Как вы здесь оказались? – со смехом и удивлением спросили товарищи.
- Не-е-ет, как ВЫ здесь оказались? – с улыбкой спросил Спартак. – Я-то родился здесь, в Певеке. Живу только в Воронеже, а вахтой работаю здесь.
После недолгого приятного разговора, водитель цистерны уехал, а мы поужинали и сразу легли спать. Эта была наша последняя ночь в дороге и первая ночь, которую мы провели за полярным кругом.

День пятьдесят шестой. 12.09. Вторник.

Сильный ночной мороз не позволил нормально поспать ранним утром. Ближе к рассвету пришлось вставать и снова топить печь. С ранним отъездом повременили, чтобы хоть немного выспаться перед дорогой. Позже, когда солнце высоко поднялось над горизонтом, теплее так и не стало.
Все камни сухого русла заиндевели, а вода в вёдрах у палатки промёрзла на пару сантиметров. Пока завтракали, с севера набежали небольшие тучи, и с небес мягкими хлопьями посыпал снег. Я подумал, что для собственного же самосохранения будет лучше ехать в вездеходе, где тепло и не задувает ветер. К половине девятого мы продолжили путь и к полудню уже были в нашем новом лагере.
Все его обитатели вышли нас встречать, лишь только двигатель вездехода эхом затарахтел в узком ущелье, ведущем в широкую долину. Приняли нас радушно и радостно, помогли разгрузить вездеход. Среди всех геологов лагеря, здесь нас ждали и двое наших парней – Рома и Влад, с которыми мы расстались ещё в Анадыре. Кроме них, в лагере работали и другие геологи нашего университета, курсами младше и старше. С ними мы обменялись новостями, а те, в свою очередь, рассказали нам о положении дел на Кремовом.
Все рассказы работников, в основном, сводились лишь к одной персоне – главному геологу их бригады Дмитрию Розенову. Им оказался тот самый геолог, который советовал нам ещё в Анадыре запастись чифирными баночками. На первый взгляд, приятной внешности мужчина, крепкого сложения, на вид лет пятидесяти, с начинающей сидеть бородой и добрыми глазами. Но судя по рассказам товарищей – тот ещё мракобес. Москвич, который, по слухам, за всю жизнь ни разу не бывал в полях. Вечно ворчащий скряга-педант, который только и делал, что раздавал всем советы, которые мало того что были зачастую бесполезны, так ещё и вредны.
Он без конца старался вести учёт всем вещам и продуктам в лагере, а на деле продукты и вещи пропадали в ещё больших количествах; давал мелкие и бесполезные бытовые поручения и задания своим подчиненным, а если они не выполнялись, то он, зачастую криво, делал всё сам, затем выстраивал всех перед собой и показывал им результат проделанной работы, не забывая каждого поучать и раздавать «жизненные» советы и примеры. В итоге, всех он просто заебал и быстро потерял авторитет. Его перестали слушать, зачастую стали игнорировать все странные его поручения, иногда мягко и сдержанно посылая куда подальше. Результатом его «чуткого» руководства стал полный разлад с коллективом, и особенно с водителем вездехода, который после недолгой с ним работы написал заявление об увольнении, последние несколько дней сидел без дела и дожидался когда в лагерь приедет вездеход нашей бригады и отвезёт его обратно в город. По итогам месяца, планы геологической партии горели. Большинство работ не было выполнено, проб отобрано мало, а дело уже шло к зиме, и сезон подходил к концу.
Выполнять план мешали и другие обстоятельства. По словам геологов, им на партию выдали хоть и новые, но ужасно плохие рюкзаки для проб, у которых через неделю поотрывались лямки и выпали днища. Каждый вечер оторванные части рюкзаков пришивали заново, но это не помогало. Они всё равно без конца отрывались и совсем пришли в негодность. В итоге, на весь лагерь остался один-единственный рюкзак для проб, который берегли как зеницу ока и старались загружать его пробами как можно меньше. В маршрут ездили парами, по очереди, до тех пор, пока не уволился водитель. Пешком же путь до дальних профилей очень неблизкий. Теперь все просто сидели в лагере и ждали, когда приедем мы и привезём им новые рюкзаки и водителя.
Водитель Миша выполнил свою основную задачу – довёз нас до участка и уже через час выехал обратно в город с Поляком, прихватив с собой старого водителя Кремового. Мы же, после недолгих разговоров, принялись обустраивать свой лагерь.
Лагерь геологи поставили в широкой и извилистой долине между хребтами могучих сопок, которые упирались своими вершинами в низколетящие мелкие тучи. По долине протекал ручей под названием Кремовый и сливался с более крупной рекой, что проходила немного в стороне. Под ногами здесь, в основном, каменистая поверхность с тонким слоем сухого мшаника, с рощицами кустарников и карликовых деревьев. Все эти виды вокруг складываются в один обширный природный пейзаж необычайной красоты, простирающийся всюду, куда не устремишь свой взор. Сперва, эта красота оставляет после себя только самые приятные впечатления. Но когда приятные впечатления от увиденного начинают притупляться, становится жутко от мысли, что нам придётся исходить все эти полукилометровые сопки вдоль и поперёк.
Сам лагерь устроен хорошо. С множеством жилых палаток, столовой, складом, большой баней, туалетом. В центре работает дизельный генератор, от которого идёт проводка к каждой палатке. Здесь же лежит много досок и бруса, из которых можно сколотить нары. Палатки хоть и старые, с плохими печками из тонкой жести, но в них относительно тепло.
Своих палаток, кроме мобильной бани, у нас не было. Для нас выделили одну пустующую, небольшую. Брезент в ней протекает, но парни всё довели до ума – поддели изнутри под крышу большую клеёнку. В той палатке уместилось лишь трое человек. Я с ещё двумя парнями буду жить в Мобибе, в которой мы ночевали в дороге. Мы поставили в ней печь, сколотили из досок общие нары, застелили пол брезентом от влаги и провели проводку. Снаружи Мобибу хорошо привязали и обложили края самыми тяжёлыми камнями, которые только нашли поблизости.
Начало темнеть. Весь день, пока мы обустраивали свой маленький лагерь, время от времени шёл снег. В целом, погода была ясной, но череда маленьких тучек, гонимых ветром через долину, постоянно обдавала мокрым снегом. То он моросил совсем мелкими крупинками, то валил крупными хлопьями сплошной стеной и быстро таял на земле. К ночи тучи почти рассеялись; лишь на севере скопились густые облака, которые заслоняли собой слабо зеленеющее зарево северного сияния.
На ужин были рыбные котлеты из хариусов, пойманных в реке, и гадкое порошковое пюре. После ужина все собрались в палатке геологов. Нам показали карту одного из участков, на котором придётся работать. Сопки здесь натыканы одна на другой, с отметками высот от 500 до 900 метров – неплохое испытание на выносливость.
- Нас медведи тут просто заебали! – сказал Влад. – Ни оленей никаких, как у вас, ни зайцев. Одни медведи и росомахи. И если последние ещё пугливые, то медведи вообще на голову больные. Сначала гонятся за тобой, ты от страха кирпичей раз десять наложишь, а потом они просто разворачиваются и уходят. Мы их тут столько раз уже встречали… Рома, расскажи, как вы на медведя нарвались.
- Я в паре с Толиком шёл, мы пробы вместе отбирали, – начал рассказывать Рома. – И тут Толик говорит: «Там медведь», и показывает пальцем на склон соседней сопки, метров пятьсот до неё. Ну я смотрю – на склоне камень какой-то большой лежит. Толику я, конечно же, не поверил. Толик у нас шутник херов, любит пошутить. Я встал лицом к камню и закричал. Камень поднял голову и встал на четвереньки – он там в траве что-то жрал – и побежал за нами. Толик рюкзак кинул и по газам. Ну, у меня уж выбора не было. Тоже рюкзак бросил, и следом. Бежим с ним наперегонки, я у него и спрашиваю: «Толик, а нахуя мы побежали?» А он смотрит на меня своими выпученными чукотскими зенками, и орёт: «Бежим!» Мы и бежим дальше. Я оборачиваюсь, смотрю, а медведь уже на нашей сопке, по склону поднялся, и скорость набирает. Я ещё быстрее давай бежать. Через пару секунд оборачиваюсь снова, а расстояние между нами стало ещё короче – он всё ближе и ближе. Смотрю я на него и думаю: «****ь он здоровый! Нам точно ****ец». И тут медведь притормаживает у рюкзаков и принюхивается. Обнюхал хорошенько так, потом развернулся, и пошёл обратно.
- Да у него берлога здесь неподалёку, за теми вон сопками. Мы сами мимо проходили, видели. У вас там тоже профиля будут, посмотрите, – сказал нам сидевший здесь же геолог по имени Лёха Бакумов.

День пятьдесят восьмой. 14.09. Четверг.

Ночью были сильные заморозки. На палатку намёрзла ледяная корка, и снова всё заиндевело вокруг. Забрезжил яркий рассвет. Проснулся в пять утра от сильного холода и растопил печь. Через несколько минут воздух в палатке немного прогрелся, и меня разморило на сон, но долго поспать не пришлось – в 8 утра уже вышли в первый маршрут. Я боялся замерзнуть и взял с собой куртку, которая снова быстро стала обузой. На первом же подъёме я сильно взмок и оставил её. Болот здесь гораздо меньше чем в Золотогорье, поэтому я сменил тяжёлые резиновые сапоги на берцы. В некоторых редких местах болотина всё же встречалась, но вода в ней покрылась тонким слоем льда, а болотные кочки, замерзли и хрустели под ногами.
Все наши десять квадратов маршрутов пролегали на четырёх маленьких отдельных участках. В каждом таком участке, в среднем, профилей двадцать, длиной от одного до двух километров. В идеале, эту территорию можно закрыть за 12 рабочих дней, хотя все прекрасно понимали, что этот план мы выполнить уже не успеем. Едовицкий во что бы то ни стало хотел закрыть территорию, поэтому приказал нам делать в день по двенадцать километров, тем более первые профили самого ближнего участка были не такими уж и сложными. Они и вправду давались очень легко – участок был ровный. Дальше профили уходили на высокую, крутую сопку.
К обеду поднялся небольшой ветер и нагнал туч. Пошла редкая снежная крупа. Начали подъём на гору, подножье которой было усеяно медвежьим помётом и глубокими отпечатками огромных лап. Крутой склон был сложен мелкой сыпучей дресвой, в которой вязли ноги. Время прохождения одного профиля возросло в разы. С высоты этой долговязой сопки можно было ещё лучше рассмотреть сильную неоднородность рельефа. Горные гряды шли одна за другой, параллельно друг другу. Они тянулись до самой бесконечности, синели за слоями озона, уходили далеко за горизонт, скрывая за своими крутыми склонами узкие долины водоразделов. Всё это зрелище завораживало. Я представлял себя альпинистом, путешественником, первооткрывателем, которому впервые открылось первозданное чудо диких, нехоженых мест.
Чудеса на этом не кончались. Со стороны этих бесконечно-длинных гряд на нас шёл мощный снежный фронт, заслоняющий горы сплошной белой стеной. Через несколько минут, будто ширмой, которая загораживает ночное окно от глаз посторонних, от нас скрылись абсолютно все сопки. Поднялся сильный ветер и ненадолго отогнал в сторону тучи. Мы снова увидели хребты, которые теперь полностью укрылись белым одеялом. Меньше чем за час в горах наступила зима, будто мы перенеслись в совсем другое место, и в другое время года. На наших глазах всемогущая длань природы вершила такие резкие перемены, перед которыми нельзя было не благоговеть.
Снег на время перестал идти; тучи не долетели до нас всего пары километров и ушли куда-то в сторону. Мы уже было подумали, что на этом всё и закончится, но всё только начиналось.
 Через несколько минут на нас обрушилась густая стена пушистого снега. Началась настоящая метель, за минуты засыпавшая сопку и нас с ног до головы. Немного похолодало, но, не смотря на холод и сырость, мне было очень жарко. В футболке, фланелевой рубашке и рабочей робе я продолжал обильно потеть, упорно и методично пытаясь взбираться какой уже профиль подряд вверх по склону этой бесконечной горы. После десяти пройденных профилей мы поняли, что дальше в таких условиях работать невмоготу, и возрастающая влага на камнях увеличивала электропроводимость пород, выдавая неверные значения поля при замерах.
Мы свернули аппаратуру и спустились с сопки. Очень кстати по долине мимо нас проезжал Трэкол геологов – они искали своих товарищей и заодно подобрали нас. Влад долго пытался связаться по рации со своими, которые всё не выходили на связь. Вскоре мы увидели их тёмные силуэты, резко выделяющиеся на фоне белой пелены. Через полчаса были в лагере, где нас ждал горячий ужин.
Еду здесь снова приходится экономить. Анадырская контора опять обула нас, оставив ни с чем. Ещё в Золотогорье Едовицкий по телефону выпрашивал у начальства побольше провизии для Кремового. Нам прислали лишь десятка три буханок хлеба и немного запасов на дорогу. О еде сказали не беспокоиться – на Кремовом, якобы, её было в избытке. Когда же начальник Кремового Розенов звонил в контору с просьбой прислать вместе с нами еду, контора ему ответила, что мы привезем с собой достаточно провизии для окончания рабочего сезона.
Но есть и положительные моменты. За ужином геологи рассказали, что Розенов закупил для своей партии несколько коробок всяких сладостей – шоколадных плиток и батончиков. Он давал их всем желающим под личный забор, то есть сладости можно взять под роспись, и их стоимость после вычитали у просящего из зарплаты. Среди геологов охочих до шоколада было мало – то ли к сладкому они были равнодушны, то ли не хотели лишний раз ходить к своему начальнику в палатку. Сразу же после ужина мы с моим соседом Димой зашли в жилище начальника просить шоколад.
В обители Розенова царил полумрак от слабо мерцающей лампочки на потолке. Здесь сильно ощущалась какая-то болезненная, подвальная сырость и холод. На перекладинах сушились носки, панталоны и куча пойманных им хариусов. Запах всех этих вещей, примешавшийся к кислому запаху пота начальника, источал резкий аромат, от которого в палатке надолго задерживаться совсем не хотелось. У противоположной входу стены жилища стоял небольшой столик с принтером. По бокам две нары, одна из которых завалена кучей шмотья и разных бумаг. На втором лежаке под спальным мешком покоился сам Розенов. На животе у него лежал раскрытый ноутбук и почти съеденная плитка шоколада в разорванной обёртке. Когда мы вошли, он нехотя встал и спрятал в резиновые шлепанцы свои когтистые ноги, а шоколад и ноутбук поставил на стол.
- Чего надо? – спросил он.
- Шоколада, - ответили мы.
- Аа… - сказал он и вытащил из-под нары несколько вскрытых коробок. – Значит так, я этот шоколад запишу на ваш отряд геофизиков, сами потом разберётесь
- Зачем на весь отряд? Пришли же только мы вдвоём.
- Это что же мне, каждую шоколадку на отдельного человека писать?
- Ну конечно, – сказал ему Дима. – Зачем записывать этот шоколад ещё и на тех, кто его есть даже не будет?
- Ой, как сложно… - тяжело вздохнул начальник. – Вот сколько мне потом считать придётся, голова уже кругом! Вы ничего получше придумать не могли? Попроще, чтобы не так сложно было?
- В смысле – попроще? – снова отвечал Дима. – Просто записываете каждую взятую шоколадку для каждого человека в графу личного забора. Проще и быть не может...
- Я сам знаю, как будет проще! – внезапно огрызнулся начальник. – Я просто сказал, что потом всё это считать будет сложно. Всё, берите свой шоколад и идите, я без вас разберусь!
Мы с Димой переглянулись. Розенов открыл таблицу на своём ноутбуке и начал вбивать наши имена и фамилии в отдельный столбец. Всё это происходило так медленно, что мы не стали больше ждать и сразу ушли из палатки.
Снег на улице всё продолжал валить. Его толщина росла с каждым часом. Хотя температура воздуха за день немного прогрелась до плюсовой и снег прилипал к ботинкам толстым слоем, таять он всё же не спешил. Точнее, не успевал. На земле лежали небольшие сугробы, а на верхушках гор выросли снежные шапки.

День пятьдесят девятый. 15.09. Пятница.

Сегодня ночью было куда теплее, чем вчера. С утра на небе снова яркое солнце. Снег за ночь не растаял, и снежные вершины сопок ослепляли своей белизной. Из-за снега план работ на сегодня небольшой. Мы начали новый участок и прошли половинки профилей по равнине. Карабкаться в сопку по снегу было делом смертоубийственным.
В такую погоду мы продолжали ходить с электроразведкой. Едовицкий сказал, что с БИКСом можно проводить замеры и в снег. Всем уже было всё равно, на сколько качественной будет такая съёмка. Нам хотелось, чтобы поскорее выпало как можно больше снега, чтобы уже никакая съёмка не была бы возможна. Все начинали мечтать о возвращении домой – о вкусной еде и тёплой постели. Но забирать нас никто не спешил. По документам Магаданской конторы, полевой сезон должен закончиться 10 октября – примерно в это время в Магадане ложится снег. По логике магаданского вышестоящего начальства, раз в Магадане нет снега, то и на Чукотке его быть не должно. Впрочем, логика не прослеживалась и в других указаниях свыше. Четвёртый, самый большой и самый дальний участок, который нам предстояло ещё пройти, в прошлом сезоне был признан неперспективным. В этом сезоне нам его утвердили. Видимо, как раз для того, чтобы нам было чем здесь заняться до 10 октября.
Закончили не поздно. После полудня возвращались в лагерь. Солнце слегка пригревало, растопив снег на восточных склонах. Ужасные, казенные берцы, которые я впервые за сезон надел только вчера, сильно натёрли ноги и пропускали воду похлеще порванных болотников. Куртку надевать не стал – сегодня даже теплее, хотя на вершинах сопок дул холодный ветер и не давал останавливаться надолго. Стоило лишь немного замедлить шаг и сделать передышку, как мокрые ноги сразу отмерзали, а ветер обдувал вспотевшее тело. Словом, в куртке было слишком жарко, без неё прохладно. Золотую середину найти трудно.

День шестидесятый. 16.09. Суббота.

Сегодня в маршрут не пошли. Ночной мороз сковал снег, успевший подтаять вчера на склонах, и теперь к профилям невозможно было подойти даже близко. Кулешов вместе с Петрухой и Розеновым с утра пораньше уехали на Валунистый за хлебом, а кроме него хозяйничать на кухне и готовить еду для ватаги голодных геологов никто не стал.
Некоторые пошли рыбачить на речку. У парней была удочка с блесной, на которую они один за другим вытаскивали из воды хариусов.
После обеда в лагерь заглянули охотники на внедорожнике и каком-то китайском пикапе. Болот на пути не встречалось, а по накатанным щебенчатым дорогам легко могла проехать и небольшая колёсная техника. Из внедорожников вышли двое крепких мужчин средних лет с белой длинношерстной собакой и один мужчина постарше – плешивый, опирающийся на трость, с трудом волочащий непослушные ноги.
 Люди приветливо поздоровались за руку с каждым подошедшим геологом. Закурили. Спросили, не беспокоят ли нас какие животные, и ловится ли в этих местах рыба. Плешивый старик расспрашивал, какими изысканиями мы здесь занимаемся, какая площадь исследуемых участков, длина шага и профилей.
- Это старый геолог, – засмеялся и похлопал старика по плечу один из охотников. - Хочешь, мы тебя здесь оставим? Походишь с парнями в маршруты, молодость вспомнишь!
Надолго охотники не задержались. Докурили, помахали всем рукой и поехали в сторону Валунистого.
Уже на закате дня в лагерь вернулся наш Трекол с хлебом и полным кузовом дров – в основном, с разбитыми деревянными поддонами и ящиками, в которых на Валунистый из Эгвекинота привозили всякие грузы.


День шестьдесят первый. 17.09. Воскресенье.

Каждую ночь при сильных морозах мы с соседями подолгу упражняемся в играх на терпение, выдержку и выносливость. После полуночи палатка промерзает насквозь. Из спального мешка даже нос высовывать не охота – он сразу же отмерзает. Игра начинается. Все просыпаются, кутаются в спальники и ждут, пока кто-то не выдержит и встанет топить печь. Когда это происходит, остальные облегчённо вздыхают и снова засыпают в прогретой палатке.
Многие геологи спят в спальных мешках в одних трусах. Говорят, что так даже лучше – тепло тела хорошо согревает мешок. Проверять это утверждение я не решаюсь, и по ночам сплю в подштанниках, носках и футболке.
Ни у кого из партии на этом участке не было уличного термометра, но я уверен, что сегодня ночью его столбик опустился бы ниже десяти. На треть заполненное оцинкованное ведро у палатки промёрзло до самого дна. Берега Кремового ручья подмерзли толстым, но хрупким и рассыпчатым льдом.
Сегодня по указанию Едовицкого мы поехали работать на самый дальний участок, до которого семь километров езды по извилистой, петляющей меж сопок дороге. В дороге повстречали бурого медведя, который бежал от нас вверх по крутому склону.
На участке прошли несколько профилей, и в середине дня остановились на высоком пике одинокой сопки пообедать и рассмотреть окружающие нас вершины заснеженных хребтов. Где-то далеко, внизу, в долинах гор шумят по перекатам многочисленные реки и ручьи, раздаваясь повсюду таким гулким эхом, что можно подумать, будто где-то совсем рядом проходит крупная автотрасса, либо прямо за ближайшей горой стоит большой шумный город с сетью автодорог, фабрик и стучащих трамваев.




День шестьдесят второй. 18.09. Понедельник.

После череды хмурых снежных дней на Кремовом установился антициклон. Третий день подряд на небе ни единого облачка. Даже на вершинах почти безветренно. Ночью воздух охлаждается, примерно, до минус пяти. Днём же солнце прогревает его до плюсовой температуры. Нагретые камни склонов искажают холодный воздух. Снежные вершины многих высот продолжают медленно таять.
Снова встретили в поле медведя. Он бежал совсем близко, под склоном сопки, и на этот раз мы смогли рассмотреть его лучше, чем когда-либо. Его коричневое, лоснящееся тело хорошо выделялось на фоне белого склона. Это был молодой подросток, совсем небольшой. Судя по размерам и по возрасту, не старше трёх лет. Наверное, он не так давно оторвался от матери.
Сегодня в маршрут, помимо нашего отряда, собрались почти все геологи. Мы сидели в пассажирском отсеке Трэкола и обсуждали происходящую вокруг лагерную и рабочую жизнь. Тема снова зашла о начальстве. А именно, о начальнике геологов Розенове. Бакумов сильнее других испытывал к нему острую неприязнь и не стеснялся громко поливать его даже в столовой, которая ближе всех стояла к палатке начальника. Розенов же, в свою очередь, старался просто не замечать смешков и оскорблений за своей спиной, будто всё это вовсе его не касалось.
По словам геологов, когда все уходили в маршрут, Розенов весь день лежал в своей палатке, без конца топил печь дефицитными дровами, смотрел какие-то российские мыльные сериалы и доедал шоколад, закупленный на партию.
- Конечно, его сложно упрекнуть в том, что он не ходит в маршруты, – рассказывал нам Бакумов. – Он же типа начальник, он в маршруты вообще не обязан ходить. Его дело – пускай не ходит. Но он лежит в палатке целый день и ещё нас упрекает в том, что мы плохо работаем. Видите ли, ему не нравится, что мы с маршрутов приходим очень рано. В конторе нашей рабочее время, мол, до шести, а мы приходим в 2-3 дня. Мы ему говорим: Тебе время нужно, или объёмы? Ведь всяко лучше объёмы – результат же на лицо, а по времени мы можем прийти, сесть за сопку, отобрать десять проб и лежать весь день до вечера. «Объёмы», - отвечает. «Сколько нужно?» «По 30 проб», - говорит. Да без проблем! Мы эти 30 проб отберем ещё быстрее и приходим до обеда. Он недоволен: «Вот я в ваше время и по 80 таскал!» Мы возражаем сразу, что это тяжеловато – 80 проб утащить за раз одному. Это тридцать кило почти. Далеко не унесешь, тем более по такому рельефу, с такими большими подходами. Короче, предложили ему сходить в такой маршрут самому. «У меня у самого дел полно, – отвечает. – У меня 70 километров геологических маршрутов». На самом деле, он до сих пор ни одного так и не прошёл, потому что лежит всё время у себя в палатке. Наконец, мы его достали, и он решил всё же показать нам «мастер-класс» - пошёл в одиночку в маршрут. Сказал, что легко отберет сегодня 80 проб. Его до ночи не было. Пришёл убитый, еле стоял на ногах и принёс 60 проб, 20 из которых неотбор – куски земли с болотных кочек. После этого маршрута он два дня из палатки не выходил. Потом выполз и сказал, что у него больное колено, и что больше он не сможет ходить в маршруты. После этого случая все его претензии к нам затихли.
И вот так у него во всём. На словах он страшно занят. Каждый день говорит: Завтра будем плотно камералить. На деле же не происходит ничего. Возникает какая-то проблема, к нему идёшь, он важно кивает: «Я буду внимательно разбираться в этом вопросе», или «Я сам во всём разберусь». Потом он уходит в палатку и просто лежит там, пока мы не начнём решать проблемы за него.
А когда он разведывал дорогу, это был просто атас! Первое время мы в маршруты ездили по заросшей долине, по которой Трэкол еле полз. На одном из профилей мы пошли по дальней долине, которая параллельно нашей пролегает. Она была широкой, и видно было, что там когда-то дорога шла – она и сейчас хорошо накатана. С высоты хребта видно, что эта дорога ведёт как раз к дальним профилям и петляет куда-то дальше. Парни потом по карте посмотрели куда она ведёт, и оказалось, она раньше шла к старому лагерю геологов, которые занимались здесь разведкой ещё в 94-м.
Мы рассказали Диме, что тут неподалёку есть накатная дорога, по которой можно ездить на профиля быстрее. «Надо бы её разведать», - говорит. «Зачем её разведывать? – спросили мы. – Идёт по долине нормальная дорога. Мы когда проезжать мимо будем, то там всё видно – она с одного места почти вся просматривается». Он упёрся: «Нет. Дорогу надо разведать». Ну, в общем, человеку нечем было заняться. Видимо, надоело в палатке лежать. На следующий день сел он с водилой в Трэкол и поехал по этой дороге кататься. Полдня они убили на поездку, возвращаются, мы у него спрашиваем: «Ну, что разведал?» Он отвечает с таким видом невозмутимым, будто только что сказал доселе никому неизвестную истину: «Там дорога. Идёт куда-то далеко, петляет среди гор. Но нам так далеко не надо. У нас профиля ближе, до них по ней доедем». Мы посмотрели на него как на идиота.
Но самое безумное в нём то, что он просто повёрнутый верующий фанатик – крестит всё и вся вокруг. Нас, когда мы уходим в маршрут, когда мы приходим из маршрута, или когда увидит что-то странное. Когда мы переплывали Кончелан, в кабине вездехода дверь открылась, в салон начала вода хлестать. Все подорвались, кинулись закрывать. А Дима просто спокойно сидел с глазами на выкате и перстом открывшуюся дверь благословлял. Раз перед профилем он нам сказал: «Вы медведя не бойтесь. Если увидите, что на вас бежит, то смиренно перекреститесь и прочтите молитву». Мы поржали. Я сказал, что вместо молитвы предпочёл бы какую-нибудь автоматическую «Сайгу». Он покосился так пренебрежительно: «Ну, если ты какой-то атеист, то бери своё ружьё, а я бы вместо него воспользовался молитвой, и с божьей помощью медведя прогнал».
А потом он нам такой замечательный способ самообороны от медведя рассказал! Говорит, что этот метод он десятилетиями по крупицам собирал, что уже смешно. Суть такова – если на местности есть угроза нападения, то всегда носишь при себе нож и соломенную шляпу. Я вообще понятия не имею, почему именно сраную соломенную шляпу, но опустим это, профессионалу виднее. Идёшь ты, значит, по полям, по лесам, в шляпе и с ножом, и видишь – медведь на тебя бежит. Ты не паникуешь и стоишь, где стоял. Когда медведю до тебя остаётся несколько метров, то нужно резко снять шляпу и кинуть медведю в морду. Это его ошарашит и остановит на пару секунд, и вот как раз в этот момент ты прыгаешь, подныриваешь под него и ножом вспарываешь брюхо! Как вам такое?
Все, кто ехал в кабине, дружно прыскали смехом от Лёхиных рассказов о Диме.

День шестьдесят третий. 19.09. Вторник.

Весь день небо затянуто тучами, а по долине гуляет небольшой, но прохладный ветер, который с высотой всё крепче и холоднее. Из-за холода работали быстро и непрерывно. Все угрюмо шагали, матерились и мечтали о снеге, который больше не хотел выпадать. Тучи то расходились, обнажая голубые просветы неба с сияющими лучами солнца, то снова сильно сгущались, повергая долину во мрак.
В такую холодную и мерзкую погоду работать не хотелось совсем. Закончился отвратительный день поломкой Трэкола, который отвозил нас обратно в лагерь. Пока Петя возился с этим большим железным зверем и пытался приделать обратно отвалившееся в дороге переднее колесо, геологи, по уже сложившейся в этом лагере традиции, снова стали обсуждать и смеяться над Розеновым. Они повторяли вновь рассказанные о нём истории и дополняли их новыми подробностями. Чтобы ничего не забыть, Лёха даже составил список золотых цитат начальника и записывал их на стене своей палатки. Один из парней задумчиво произнёс:
- Интересно, что будет, если Дима увидит все эти цитаты на твоей стене?
- Он их видел, – усмехнулся Бакумов. – Посидел, почитал всё внимательно и молча вышел с грустным лицом.
Все эти фразы теперь ходили по устам каждого в нашем лагере, вставлялись в любой разговор, сопровождались приступами смеха и подшучиванием друг над другом фразами, типа: «Ты не так всё делаешь, я покажу тебе мастер-класс», либо: «Всё, парни, завтра снег. Начинаем плотно камералить», или: «Парни, медведя не бойтесь. Мы помолимся, и он уйдёт». Во время споров кто-то внезапно делал серьёзное лицо и, копируя выговор Розенова, говорил: «Это обсуждаемо», «Поищем компромисс», «Мудрое решение. Мы, наверное, так и поступим», «Умный, да? Ты, наверное, в университете учился?» Пока смеялись, Петруха починил колесо. Доехали до лагеря уже в сумерках.
На следующий день Петруха с Розеновым поехали на Валунистый за хлебом. Нас некому было везти на дальние профиля, поэтому мы остались сидеть в лагере. Занялись готовкой обеда и ужина, заготовкой дров, устроили банно-постирочный день. Геологи пошли по ближнему маршруту и вернулись после обеда очень уставшими.
- По этим профилям невозможно ходить! Они проходят через такие крутые сопки, на которые вообще залезть нереально, – возмущался Влад. – Устаешь даже не потому, что тащишь за спиной несколько кило этих проб, а потому, что без конца ползёшь по этим крутым сыпунам, на которых три шага можно считать за один. Да и что нам на сопках искать? Может, я и плохой геолог, но, на сколько я знаю, этот метод геохимии ищет уже рассеянное золото, которое вымывает вода из залегающих пород. То есть его нужно искать в долинах рек, между сопками, а не на вершинах.
- Так это ваш умный начальник маршруты составлял, - отвечал  Едовицкий.
Влад от этих слов сначала рассмеялся, а потом серьёзно сказал:
- Я этого идиота точно когда-нибудь побью.
Всех геологов, которые были на кухне, опять затрясло от злости. Розенова обкладывали тёплыми словами все кому не лень. Его ненавидели и презирали, над ним смеялись все, и такой настрой геологов постепенно перекидывался и на нас.
Сам Розенов понимал, что совершенно потерял авторитет среди своих подчинённых, поэтому старался как можно реже выходить из своей палатки, почти не разговаривать, чтобы не давать нового повода для насмешек обитателям всего лагеря. Даже за обедом, завтраком и ужином он приходил в столовую лишь на минуту – только взять порцию еды и снова скрыться в своей холодной палатке.
- Эта свинья носу не показывает из палатки, пока все в маршруты ходят, а сам жрёт за семерых, – всё возмущался Влад. – Сегодня, как он приедет с Валунистого, оставим ему еды поменьше, остальное всё сами съедим. Он же сам говорил нам: «Кто не работает, тот не ест». Вот и пусть на диете сидит.

День шестьдесят пятый. 21.09. Четверг.

В тундре потеплело. Последние два дня вода в ведре у палатки не замерзала, лёд на речке потихоньку таял. Тучи то летали высоко, то опускались и цепляли собой вершины сопок.
Сегодня Петруха повёз нас на маршруты не по кривой дороге среди сопок, по которой мы ездили обычно, а в объезд, по хорошо накатанной дороге Эгвекинот-Валунистый. Дорога петляла по широким горным долинам, иногда переползала через пологие вершины холмов. Вдоль неё проходила высоковольтная деревянная ЛЭП и стояли настоящие дорожные знаки с километражом до Эгвекинота, до которого отсюда 170 километров пути. У многих мелких горных рек, перебегающих прямо через дорогу, стояли знаки «БРОД». Сейчас почти все эти реки пересохли и оставили после себя лишь каменистые углубления русел.
В маршруте нас застал дождь. Точнее, даже не дождь, а очень мокрый снег. Когда мы проходили профиль у вершин сопки, то услышали громкий и раскатистый хлопок, прилетевший издалека – на Валунистом взрывали породу.
Работу закончили рано и первее всех. Спустились к Трэколу и поехали по долине на профили геологов, ждать пока они вернутся с маршрута. Первым с горы к машине спустился Влад.
- Парни, щас новость расскажу! – кричал он, залезая в кабину. – На Лёху медведь чуть не кинулся! Мы с ним разминулись сейчас, он дальше по маршруту пошёл, но перед этим всё мне рассказал. Там, на профиле, у медведя лежанка, говорит, была. Идёт Лёха, значит, а медведь из кустов выскакивает, метрах в тридцати. Огромный, жирный. У Лёхи паника. Он пробы кинул, потом зачем-то подбирать их начал, а потом так заорал, как никогда раньше. Медведь развернулся, и давай убегать от него, а Лёха в другую сторону кинулся. Он, говорит, шёл сначала, смотрит – вокруг здоровые медвежьи кучи. Ну, мало ли, думает, так совпало, что он тут в туалет пару раз сходил. Но у него там место облюбованное оказалось. И этот испуганный медведь побежал в сторону наших геологов. Сейчас вспугнет и их ещё, или кинется. Этого только не хватало.
- Не, медведи добрые сейчас, – спокойно сказал Петруха, – отъелись хорошо. Лёха ж сам сказал, что он был толстый. Они на людей если и кинутся, то только от безысходности, но сперва всегда будут бежать. Они сейчас уже к спячке готовятся, место себе ищут и никого не трогают.

День шестьдесят восьмой. 24.09. Воскресенье.

Некоторые маршруты попадались с такими подходами, по которым не мог проехать Трэкол – было так узко, что едва кончался один склон горы, как сразу же начинался другой. Немного дальше ущелье расширялось и образовывало широкое дно, сложенное намытыми волнами самых разных пород: от небольших разноцветных метаморфических валунов и булыжников, до огромных глыб темноцветных магматических андезитов и базальтов.
Дно таких ущелий было очень извилистым; то левая, то правая сопка из горных гряд резко выдавалась вперёд. Сзади и далеко впереди возвышались крутые высокие стены горных склонов, утыканных вертикальными столбами выветренных останцов горных пород.
В это крутое ущелье почти никогда не попадало солнце, поэтому по склону, с которого мы спускались уже вечером, протянулась длинная узкая полоска не растаявшего льда со снегом. Она тянулась от верхушки до самого дна и по бокам обрамлялась большими, острыми обломками пород. Коле было лень спускаться с крутого склона пешком, поэтому он разбежался и прыгнул на толстую наледь, которая мгновенно увлекла его вниз по скользкому снегу. Уехал он не далеко. Где-то на середине склона его задница соскользнула со снега и уже на хорошей скорости продолжила тарахтеть по острым камням. Коля выгнулся от боли, упал на спину, потом завалился набок, и только тогда смог затормозить ногами. Он быстро поднялся, захромал на обе ноги и натужно закряхтел. Все мы наглядно убедились в том, что спускаться по узким ледникам на дно ущелья было плохой идеей.

День шестьдесят девятый. 25.09. Понедельник.

Мороз снова крепчает. Сегодняшние профили маршрута проходили через крутую и очень высокую, сыпучую вершину. Восточная сторона горы оттаяла, а западная из-за тени оставалась заиндевелой до самого вечера. На светлой стороне слегка пригревало солнце, было тепло и вроде как безветренно. Но только перевалишься на восточный склон, как изо рта сразу начинает идти пар, ледяной ветер продувает вспотевшее тело, а аппаратура отказывается работать.
Ужасный магнитометр по инструкции выдерживает морозы до -15. В реальности он выключался, когда столбик термометра доходил до нуля. Если же в маршрутах он переставал работать, его можно было убрать в тёплое место, например, за пазуху, и отогреть. Но не только этим прекрасно данное чудо российской инженерии. При самом небольшом минусе у него замерзала и трескалась обмотка проводов, которые вели к антенне и батарее. Провода начинали отходить, и прибор выдавал нереальные значения поля.
Часто Минимаг получалось оживить, но из-за этого приходилось выбирать – остановить всю связку и ждать на холоде пока прибор отогреется под одеждой, либо бросить этот убогий магнитометр и идти доснимать хотя бы электроразведку. Было слишком холодно для того чтобы останавливаться каждые пару сотен метров, поэтому по теплу я работал, а в тени, когда магнитометр замерзал, запихивал его под одежду и ничего не измерял.
Крутые камни на восточном склоне ужасно скользкие, а мелкая сыпуха плотно сцементировалась в ледяную корку. Подниматься на этот каток не так уж страшно, чем спускаться, хотя и тяжелей. Главное, не оборачиваться и не смотреть, на какой огромной высоте находишься.
Один из парней оступился, уехал по склону вниз, ушиб о камень своё колено и больше не мог идти в связке. Мы помогли ему немного спуститься и отправили вниз по ущелью в долину, где стоял наш лагерь, до которого километра три по прямой. Я сложил свой бесполезный, замёрзший магнитометр, взял пульт управления БИКСом, и мы пошли втроём.
Съёмка стала тяжелее в разы, потому что некому было подтягивать посередине длинную верёвку 80-метрового разноса, и она бесконечно цеплялась за камни.
Сам жёлтый чемоданчик-приёмник весил не больше трёх кило, но этот тянущийся за ним длинный разнос увеличивал его вес раз в пять, если не больше.
Под конец дня мы прошли семь профилей, четыре из которых я нёс БИКС. С каждым шагом мне казалось, что ещё немного, и я помру. К концу дня мои ноги подкашивались как в первые дни работы и тряслись от перегрузки руки, которыми я без конца подтягивал за собой тяжёлый чемодан.

День семидесятый. 26.09. Вторник.

Настал тот день, когда вода Кремового ручья покинула нас. Утром я пошёл помыть посуду в реке, разбил замёрзшую корку льда, а под ней была лишь четверть пустоты и голые камни. Сегодня остались в лагере. Геологи уехали в маршрут, где-то выше по течению раздавили ледяную плотину, и сильный поток холодной воды быстрой волною хлынул по оставленному руслу вниз по долине, к нашему лагерю.
Вечером у всех нас появилась надежда уехать из этого лагеря раньше окончания полевого сезона. На участок заглянул случайный Урал с сотрудником росприродоохраны на борту. Никто не знал, как он нас нашёл посреди тундры. Этот невысокий, но скандальный клоп наделал много шума.
Днём в лагере не было никого из начальства. Едовицкий ушёл в маршрут, а наш главный диванный геолог как назло куда-то исчез. Сотрудник поехал на поиски начальства и через полчаса привёз обратно Розенова с удочкой и пакетом рыбы в руках. Через час подъехал Едовицкий с Петрухой. Сначала клоп устроил нам разнос из-за мусора вокруг палаток. Саша выгнал нас собирать по округе консервные банки и куски картона с целлофаном. Хорошо ещё, что этот сотрудник нашу выгребную яму не увидел. Потом его смутила скрытность и недоговорки нашего начальства. Мы не могли предоставить ему документов и выдать название нашей организации, потому что находились здесь на полузаконных основаниях. В наших пограничных документах местом работ значился Анадырский округ. Сейчас мы работали в Иультинском районе. Разрешение на работу в другом районе, по традиционной халатности конторы, нам не выписали. Некоторое недопонимание переросло в крики и ругань. Дошло до того, что все обитатели лагеря просто попрятались в своих палатках, в которые сотруднику по закону без ордера заходить было запрещено.
- Я требую, чтобы вы вышли из палатки, и пошли на диалог! – брызгал клоп слюной. – Я представился и показал вам свои документы, вы обязаны мне показать свои!
- Я не буду выходить и показывать вам документы, потому что считаю ваше удостоверение недействительным, а ваше присутствие здесь незаконным! – доносился из палатки голос Розенова.
Перепалка продолжалась ещё некоторое время, пока сотрудник не понял, что больше ничего ему от нас не добиться. Он ушёл к Уралу вызывать по телефону полисменов. Связь в этом месте ловилась очень плохо, поэтому на звонок у него ушло минут сорок. За это время притихший было лагерь снова зажил обычной жизнью. На кухне готовились оладьи, и я перешёл туда. Там уже сидели несколько человек и обсуждали случившееся.
- По-любому водила Урала его на нас навёл, – делился своими догадками Едовицкий. – Он не мог просто так приехать за 170 километров из Эгвекинота и случайно на нас напороться в горах, куда даже нормальной дороги нет. Это бред. Да ещё без путевого листа, вообще неизвестно кто, и какого хрена он тут командует. Сказал, что сам Камчатский. Значит, тем более тут местности не знает.
С улицы послышался рёв двигателя «Урала». Машина двинулась с места и поехала по долине обратной дорогой. Саша выглянул из палатки, посмотрел вслед удаляющемуся Уралу, вернулся и продолжил:
- Свалил. Злой, и ни с чем. Завтра с ментами приедет. Сегодня точно не доедут, до Эгвекинота часов шесть по горам трястись. К полудню здесь будут, если выедут с утра пораньше. А если приедут, то, скорее всего, нас примут.
- Наверное, Лебедев подумал, что вывозить нас силами конторы с участка дороговато, вот и натравил,  – сказал я в шутку.
На кухню зашёл Розенов с телефоном в руке:
- Позвонил сейчас начальнику. Лебедев сказал, что он придурок. Не Лебедев придурок, а тот, из природоохраны. Ничего он нам не сделает, но на всякий случай знайте: документы не показывать, ни о чём не говорить!

День семьдесят второй. 28.09. Среда.

На следующий день полицаи так и не приехали. В глубине души стало даже немного грустно, потому что это значило, что полевой сезон продолжается, и забирать нас пока никто не будет. Весь день непрерывно лил дождь, который снова нас отмазал от маршрута. К вечеру барабанящие по крыше капли начали сводить с ума. Хорошо, что палатка не текла. Лишь изредка угодившие в печную трубу капли шипели, попадая в жерло горячей печи. Отсыревшие дрова горели плохо, но, к частью, часто топить и не приходилось.
Всю ночь не сомкнул глаз. Не знаю почему, но спать совершенно не хотелось. Дождь перестал идти к полуночи, тучи ушли, обнажив ясное, звёздное небо. В три часа ночи я вышел за дровами для печи и немного обомлел от вида ясного неба, которое светилось ярко-зелёвым северным сиянием. Такого яркого, настоящего сияния я не видел ещё никогда. С того дня я едва ли не каждую ночь вёл фотоохоту за этими бирюзовыми огнями. Бывало часто так, что сияния не было совсем. Бывало, что свечение заслоняли будто нарочно затаившиеся на горизонте густые облака или поднявшийся туман. Случалось и такое, что я не дожидался послеполуночного начала светового представления и просто засыпал.

День семьдесят третий. 29.09. Среда.

Утро. Снова ясное, тёплое утро. А это значит, что снова в маршруты по кривым ущельям с крутыми и долгими подходами. Нормальных участков больше не осталось. Чем сложнее профили, тем ненавистнее и невыносимее кажется работа.
Сопка, через которую проходили сегодняшние маршруты, сплошь утыкана столбами выветренных коренных пород. Теперь я себя чувствовал ещё и в шкуре скалолаза. Останцы были очень сильно растресканы. Это не монолитные скалы, а скорее башни, нагроможденные из куч разного размера каменных пластин и кубов. Страшно было представлять, что эти огромные глыбы в два человеческих роста начнут под нами проседать, опрокинутся и похоронят под собою навечно. Часто такие столбы мы обходили стороной, но иногда приходилось и лезть. Породы под ногами и руками ползущих впереди связки постоянно крошились, осыпались, летели на головы тех, кто карабкался сзади.
Так мы и лезли, очень осторожно, чтобы не сорваться. А сорваться было страшно. Всё тело тряслось от напряжения; резкие порывы ветра только усиливали нагрузку, и от страха всё тело пронизывала дрожь. К счастью, таких опасных участков было не много. В основном, под ногами на крутых склонах плыла всё та же утомительная сыпуха, из-за которой восхождение к вершине казалось бесконечным.
Иногда маленькая осыпь разрасталась до настоящего, большого плывуна, и вся земля вокруг начинала проседать и сползать под тяжестью тела. Ноги и руки тонули в каменных обломках, всех влекло вниз, к подножью, пока плывун не упирался в ближайший останец или огромную глыбу на пути.
Сопли, маты и кряхтения. Несколько раз уроненный на камни приёмник «БИКСа» снова начал умирать, что расшатывало всем нервы до предела.
- Да ебись оно всё конём! – заорал Коля, схватил барахлящий приёмник прибора, замахнулся и трахнул его об камни что было сил. Жёлтый чемоданчик коротко пискнул и умолк окончательно.
- Сраные груды щебёнки! Сраная русская аппаратура! – распсиховался Коля, которому все эти скалолазания осточертели больше всех. – Такая огромная страна, такие залежи ресурсов! Вся Россия ими кормится, так какого хера даже геология в такой глубокой жопе, что даже ****ые магнитометры нормально сделать не могут?!
Работа на сегодня окончена. Мы заползли на самую высокую вершину этого участка и немного выдохнули. От уровня моря до пика этой горы почти девятьсот метров. В любую сторону открывается бесконечный вид на волны каменных складок, разрезанных долинами, слегка присыпанных снегами.
Вечером с Валунистого вернулся Трэкол. Утром он развёз нас на профили и уехал на рудник за продуктами. Теперь у нас есть макароны, гречка, хлеб и по пирожку с повидлом каждому.
После ужина совсем стемнело. На часах около восьми вечера. Геологи весь день топили баню, и я пошёл мыться одним из последних. Минут через десять с улицы с невообразимым восторгом стали доноситься крики восхищения и торжественная ругань.
- Где же Диман со своим фотоаппаратом? – услышал я голос Едовицкого.
- В бане я!
- Как не вовремя, такого сияния ты в жизни не видел!
- Да чего я там не видел, - раздраженно кричал я, пытаясь смыть с головы мыльную пену.
- Такого не видел! Быстрее, сейчас всё прощёлкаешь!
Я чертыхнулся, бросил все вещи на лавку и голым выбежал из палатки, шлепая босыми ногами по обледенелым камням.
Сложно было описать словами то, что творилось на улице в этот момент. Словно на водянистую синеву неба разлили горючее, и радужное бензольное пятно расплылось по всем сторонам света. Стало светло как от сильной вспышки молнии, а над головой стремительно вихрились спиральные, разноцветные фракталы, которые переливались фиолетовым, голубым, зелёным, бирюзовым, розовым цветом. Я не мог даже представить, что в мире есть что-то ещё более восхитительное чем то, что я наблюдал в этот момент. Яркие всполохи ещё минуту продолжали ярко озарять землю, а все геологи снимали это чудо на камеры, фотографировались на его фоне, и сияние было прекрасно видно на снимках и записях даже без большой выдержки и штативов.

День семьдесят четвертый. 30.09. Суббота.

Целый день над Кремовым летали низкие, серые тучи, которые не проронили на землю ни единой капли дождя или снежинки. Тундра погрузилась в предзимний анабиоз. Давно уже не слышно ни свиста евражек, ни жалостного скрипа журавлей. Давно исчезли насекомые, и всё вокруг будто опустело. Лишь холодный ветер завывал в узких ущельях, а давно высохшая коричневая трава на покатых ржавых сопках дополняла унылую картину этого мрачного Чукотского пейзажа. Камни серые, камни рыжие, камни коричневые и больше ничего.
С каждым днём подходы и маршруты давались всё труднее, и теперь даже не столько физически, сколько морально. Сказывалась накопленная усталость предыдущих дней, низкий моральный настрой и нежелание продолжать эту работу.
Износилась четвёртая пара болотников. На обоих сапогах появились дыры на сгибе голеностопа и прорехи на носках. Осталась лишь одна пара берец, голенище которых ужасно натирали.
Минул полдень. Тучи над головами становились всё тяжелее, и скоро совсем низко припали к земле. Ветер крепчал. Стоило подняться от долины на сотню метров вверх, как нас обволокла густая, холодная, влажная пелена. Ветер продолжал гнать к лагерю эту хмурую массу, которая, наконец, разродилась дождём.
Закончили пораньше, свернулись и вышли к широкой долине, где проходила дорога. Петя ещё не приехал, и мы двинулись в сторону лагеря пешком. Редкие, но крупные капли дождя громко стучали по капюшону и всё наращивали темп. Скоро в туманной пелене показалась белая кабина Трэкола.
- Ну, всё, вот и кончился наш полевой сезон, – с серьёзным лицом сказал Петруха, когда мы сели в кабину. – Омон в лагерь приехал. Приняли всех. Начальника вашего, Розенова, вообще скрутили мордой в пол. Я смог оторваться. Вас вот подобрал, и сейчас в тундре скрываться будем.
- Серьёзно?
- Нет, конечно! Менты с проверкой приехали. Тот мудак навёл, что приезжал к нам. Сказал, что мы чёрные копатели, золото тут незаконно моем. Заяву написал, вот и пришлось им ехать, проверять. Он же заезжал потом на Валунистый после нас. Ему сказали, что мы геологи, на Анадырскую контору работаем, всё по закону. Не поверил. Зря только людей сюда пригнал. Стоят сейчас втроём на желтом Урале – два мента и водила. У Розенова документы проверяют. Протокол составят, да и уедут.
Полицаи отчалили быстро, через несколько минут после нашего приезда, без всяких скандалов и неприятностей.
За ужином я завёл разговор с Толиком – чукотским геологом, который жил с Петрухой в вездеходе. Точнее даже не завёл, а так получилось, что он рассказывал кому-то печальную жизненную историю, увидел мой интерес, полностью переключился и случайно поведал мне весь свой жизненный путь. Я узнал, что живёт он в небольшом поселке под названием Ваеги, который стоит на берегу реки Майн на юге Чукотки. Там растут настоящие леса – целые рощи берёз, осин, лиственниц и ивняка. Весной река разливается на столько, что затапливает весь посёлок, и людям приходится плавать на лодках. Во дворах, прямо у подъезда его двухэтажки, соседи оставляют свои резиновые и жестяные судна, а по утрам отвязывают их от перил высокого крыльца и плывут по своим делам.
У них в поселке находятся три оленеводческих бригады и ферма, на которой разводят свиней и коров. Ещё есть небольшая молочная фабрика, а люди в теплицах выращивают лук и картошку. До поселка нет дорог – зимой туда добираются на зимниках, а летом, раз в две недели, летают малогабаритные самолёты или вертолёты. Аэродрома нет. Его заменяет накатанная на ровном поле грунтовая дорога, куда и приземляются «АНы», либо новые, купленные при Абрамовиче, канадские маленькие самолёты на десять человек. Можно посадить больше, но тогда придётся брать с собой багажа поменьше, а если с пассажирами недобор, то багажа можно взять ещё.
Каждый год у них в посёлке устраиваются соревнования по гонкам на оленьих упряжках. По правилам, в упряжке бегут два оленя. Был однажды такой год, в который победителей вознаграждали особенно щедро – на кону был новый снегоход, а за второе место давали стиральную машинку. Дяде Толика, который в тот год прибыл третьим, подарили музыкальный центр.
За всё время, пока он рассказывал о своей жизни, на улице окончательно стемнело. Кухня опустела, и лишь иногда к нам заходили люди навести чай и разогреть воду для бани. Я то внимательно слушал его рассказ, то уходил глубоко в свои мысли и пытался представить лес на юге Чукотки, накатанную грунтовку взлётной полосы и пасущихся на сопках свиней.
Ещё Толик рассказал о том, как в свои первые поля работал на участке под названием Каменный пик, на котором он отбирал бороздовые пробы – это когда по участку проезжает бульдозер, счищает ковшом верхние слои четвертичных отложений, и оголяет слой коренных пород. Такую каменную канаву нужно раздробить зубилом и молотком, и отколотые куски сложить в большие бороздовые мешки. Отбирать приходилось много. Канавы были длиной от четверти километра, а с каждого метра нужно было собрать под восемь кило образцов. На Каменном пике был ужасно неудобный, высокогорный рельеф, с петляющим серпантином маршрутных троп, по которым он тащил тяжеленные рюкзаки с пробами, и была очень плохая вода – белесая, отравленная большим количеством мышьяка, который вымывался из арсенопирита. Другой воды там не было, поэтому приходилось пить такую. Из-за этой воды все не вылезали из туалета, мучились болями в животе, а под конец сезона у некоторых геологов начали крошиться зубы.
Толик вскользь упомянул об учёбе и о чукотском языке, которому его учили в родном Ваеги, пока он не переехал учиться в Анадырь.
- У нас чукотский преподавали то ли два, то ли три раза в неделю… Не помню уже. Я в шестом году девятый класс закончил. Для русских этот язык не обязателен, а чукотских детей заставляли учить.
Я сразу вспомнил о своей книге на чукотском языке, которую нашёл в заброшенной избе оленеводческой бригады. Я спросил, сможет ли он её прочесть.
- Приноси, почитаем, – пожал Толик плечами. – Может, и вспомню чего.
Сбегал за книгой. Толик открыл её на первой странице и долго вчитывался в слова, щурился, подносил страницы очень близко к лицу. Стало ясно, что в школе чукотский он учил плохо и знал его, мягко говоря, очень поверхностно. Наконец, его взгляд встретил среди нагромождения непонятных слов знакомое, и он ткнул в него пальцем:
- Вот! Слово «ынъкам» на русский переводится как «и», ну, союз. Слово «гым» значит «я». Если после букв Н, К, Л, стоят запятые вверху, то тогда произносят эти буквы по-другому. Буква К’ звучит как «кхэ» - он изрыгнул своим горлом утробный звук, как если бы давился рыбной костью, либо отхаркивался. – Буква Л’ звучит как «ххе», - он издал немного шипящий, немного сиплый звук, который трудно было повторить с первого раза, с упором на букву Х. – А буква Н’ звучит как «нньэ». Нужно просто протянуть звук Н, – он ещё раз сказал букву Н, но так, словно она застыла у него на нёбе, прижатая языком, и через секунду резко оборвал её, оставил мягкое окончание и короткий отголосок буквы Э.
На кухню зашли геологи, увидели раскрытую книгу на столе, начали её читать и смеяться. Толик взял у меня блокнот, открыл последнюю страницу и со словами «сейчас я попробую вспомнить ещё несколько слов» начал задумчиво закатывать глаза, поднимать голову вверх, и что-то припоминать. Затем он стал медленно выводить запомнившиеся по школьной программе чукотские слова. Через несколько минут он отдал мне блокнот с несколькими словами и начал читать:
- Еттык значит «здравствуй», атэ – отец, ыммэмы – мать. К’оран’ы – олень, н’эвыск’эт – девочка, вэл’инк’ык’ун – спасибо, а слово ныппыл’юк’ин означает «маленький».
Время нашей беседы пролетело незаметно. Прошло около трёх часов. Капающий на брезентовую палатку дождь начал сочиться через старую ткань крыши на стол, посуду, скамьи. Огонь в печи давно погас. Сидеть в столовой стало холодно и сыро.

День семьдесят седьмой. 3.10. Вторник.

Всю ночь и утро моросил мелкий дождь. Небо по-прежнему затянуто густыми тучами, а на вершинах самых высоких сопок, где гулял ледяной ветер и была минусовая температура, лежал свежевыпавший снег.
Намедни Едовицкий звонил начальству и просил позволения перекинуть объемы с дальних, уже непроходимых участков на новый, возле лагеря. Кататься на дальние участки больше не позволял и Трэкол, который, как и любая чудесная техника российского производства, стал слишком часто ломаться – много запчастей уже износилось за этот сезон, и Петруха боялся лишний раз гонять его по горам без особой причины. Новый участок был в двадцати минутах ходьбы от лагеря. Но даже туда идти никому не хотелось. Угнетать стало абсолютно всё: вечно сырая и дождливая погода, вечный дефицит в еде, абсолютно неясные, размытые сроки окончания сезона и неустановленный чётко объём работ, которым, казалось, нет конца. Раздражало и болезненное честолюбие неуемного трудоголика Едовицкого, который всё подкидывал нам новую работенку и выискивал на сложных участках всё новые, более-менее проходимые куски для маршрутов.
В маршруте снова встретили медведя. Стояли и ждали, пока тот убежит от нас на вершину сопки и скроется за горизонтом. Косолапый пробегал несколько метров вверх, останавливался и смотрел, идём мы в его сторону, или нет. Когда он останавливался, стояли и мы. Это затянутое ожидание тоже раздражало и продолжалось очень долго, пока медведь окончательно не пустился в бега. Раздражала и мелкая, бесконечная морось, которая временами перерастала то ли в крупный подмерзший дождь, то ли в сильно подтаявший снег.

День семьдесят восьмой. 4.10. Среда.

Выпал снег. Он начал идти ещё вчера вечером, и вот к утру все сопки вокруг лагеря накрыло белым, но погода всё ещё оставалась плюсовой и слякотной. Все уже расслабились и думали об отдыхе, но Едовицкий снова выгнал в маршрут. Ему во что бы то ни стало нужно было добить этот маленький, перекинутый участок любой ценой. Все возроптали. Самый ленивый и слабый из нас стал психовать и кричать, что больше никуда не пойдёт. Едовицкий оставил бунтовщика в лагере и пошёл с нами в связке вместо него.
С начальником маршрут всегда напряженнее, но быстрее. Он вынослив, быстр из-за своего высокого роста и не позволяет себе и нам делать слишком долгие перерывы на отдых. Да и погода сегодня не располагала к долгим посиделкам – на земле всюду мокрая, снежная каша. Из-за привычных падений на скользких склонах вся одежда и обувь промокли насквозь. Холодную, мокрую одежду обдувал не менее холодный ветер. Ноги в сапогах давно замёрзли и стали почти не чувствительными.
Пришли в лагерь как раз к обеду. Из-за постоянной экономии еды обед мы готовили далеко не всегда, но сегодня смогли себе позволить трёхразовое питание. Вчера в полдень мы отослали Трэкол с Розеновым, Петрухой и Толиком на Валунистый за едой. Машина пропала на сутки, и с мужиками у нас не было никакой связи. К четырём часам дня в лагерь приехал пикап работника Валунистого с нашими людьми и продуктами. Случилось то, что и следовало ожидать: Трэкол на подъезде к Валунистому развалился – полетела раздатка, и машину пришлось оставить там.
К вечеру Едовицкий рассказал всем немного обнадёживающую новость. На сеансе связи с конторой начальство сообщило, что уже решаются вопросы по вывозу всех рабочих из Кремового. Впрочем, наученные горьким опытом, мы не стали сильно радоваться этой новости – отъезд может затянуться на пару недель.
Как всегда самая популярная, обсуждаемая и вечно актуальная тема нашего лагеря в этом сезоне вертелась вокруг замечательного главного начальника. Не было такого дня, чтобы геологи не поминали его добрым словом. Каждый день фонд золотых цитат от великого диванного геолога пополнялся. У Лёхи уже не хватало места в палатке на висящем от нар до потолка большом куске фанеры, чтобы уместить весь свод любимых цитат.
Когда обсуждали Розенова, в зависимости от темы разговора, Лёха важно поднимал палец кверху и торжественно говорил нужную для этого случая фразу: «Правило №37: Мы тут посоветовались…» С кем советовался Дима, оставалось для всех загадкой. «Правило №40: Ты много матом ругаешься. Это утомляет».
В столовой были популярны следующие цитаты: «№48: Можно мне сразу добавку?» и «№50: Я не наедаюсь, даже брюхо набить нечем».
Особенно забавляли всех цитаты Розенова, касаемые работы, с примечаниями и пояснениями Бакумова:
Цитата №30: Может быть, ты займешься чем-нибудь общественно-полезным? (Сам не занимался).
Цитата №32: Вы видели, чтобы я сидел, а вы работали? (Каждый день).
Цитата №35: Теперь вы занимаетесь своими пробами сами. (Сам никогда не занимался).
Цитата №38: Мне не нравится ваш подход к работе (Аналогично).
Моими любимыми цитатами были те, в которых он врал или откровенно терпел фиаско. (Здесь приведены прямые цитаты со стены, без редакции):
Цитата №1: Я больше половины сделал. (см.****ёж).
Цитата №4: Я покажу мастер-класс. (см.проебаться).
Цитата №10: Начинаю плотно камералить. (см.проебаться).
Цитата №12: Пойдемте покажу, что я сделал. (нихуя).
Цитата №13: Остаюсь на базе, у меня заболело… (колено, сердце, жопа и т.д.).
Цитата №17: Вы можете делать как делаете, но я посоветую. (полная ***ня).
Цитата №19: Я с утра не ем. (см.****ёж).
Цитата №20: Я не топлю в палатке, сплю в холоде. (см.****ёж).
Цитата №24: У техники должен быть один хозяин. (Я её сломал). – Здесь речь идёт о случае, когда после сказанных слов этой цитаты он попытался завести циркулярную бензопилу и сломал её, а после этого несколько раз вырывал шнур дизельного генератора, пытаясь его завести, после чего бросал всё и уходил.
За обедом, ещё до приезда начальника, все геохимики стали гадать, что произошло с Трэколом. Предполагали, что случилось какое-то происшествие по вине Димы. Выдвигали шуточные версии о том, что он убежал в Эгвекинот, остался на Валунистом лечить своё больное колено, или «подъел» (Цитата №21: Я вас подъел. – Речь идёт о случае, когда он ещё в августе съел пять из семи плиток шоколада, предназначавшихся каждому геологу, и объяснил свой поступок такими словами) наши продукты, после чего побоялся, что парни ему морду набьют, и не стал возвращаться.

День семьдесят девятый. 5.10. Четверг.

Сегодня последний маршрут. Какое счастье. Я пишу это с каменным лицом, потому что апатия и безразличие ко всему пока не дают оценить настоящих масштабов моей радости. Этот день снова потрепал нас. Резкий ветер с раннего утра рвал стены палатки. На возвышенности он был ураганным и ледяным. Обжигал лицо, морозил тело, особенно руки, и я насквозь промёрз. Каждый раз удивляюсь, как я до сих пор ещё не слёг с воспалением лёгких. Стало холоднее, а с наступлением темноты пошёл мелкий снег. Уже ночью Розенов звонил в контору Шибокову, и тот сказал, что Лебедев отдал приказ и нам, и Золотогорью сворачиваться и готовиться к отъезду в самое ближайшее время.
На следующий день Лебедев уточнил, что выезжать можно уже через два дня, но у Димы были свои непоколебимые планы, согласно которым он не особо спешил выезжать с этого участка. Но до его планов уже никому не было никакого дела.

День восемьдесят первый. 7.10. Суббота.

 Часто по утрам выходного дня меня будил жалостливый и громкий скулёж и вой, от которого сразу становилось ясно – с утра пораньше Кардан принимает от геологов новые порции телесных наказаний.
Карданом был наш лагерный дворовой пёс, которого геологи взяли с собой на Кремовый из Анадыря. Я помнил этого маленького чёрного щеночка с белыми пятнами на лапах и груди ещё когда он жил в городе, с нами в гараже. Он быстро семенил по бетонному полу своими пушистыми лапками, играл с хвостом и громко лакал из миски у стола молоко. Тогда ему был, наверное, только месяц отроду, а теперь он уже заметно вырос, возмужал, и стал раза в четыре больше своих прежних размеров. По причине своей молодости, он был очень озорным. Я бы даже сказал дурным – с бесконечным запалом бешеной энергии, которую он выплескивал, играясь с людьми и всяким мусором во дворе. Он мотался по лагерю как сумасшедший и путался под ногами. Не обходилось и без шалостей. То он стащит со стен палатки длинных хариусов, то украдет чью-то сохнущую вещь, которая потом отыскивается в самых неожиданных местах, вся вывалянная в грязи и мусоре, то вытащит из сушилки и разгрызет геологические мешочки с пробами. Каждый раз несчастная собака бывала за это бита, и каждый раз умудрялась натворить какую-то новую проказу.
На кухне Кардан огребал сразу же, как только показывался на пороге. Никому не нравилось снующее под столом между ногами мохнатое тело, которое каждый раз норовило запрыгнуть кому-то на колени, поэтому его быстро выпроваживали пинками. Кардан сразу усвоил, что на кухню ему соваться не стоит.
Не смотря на такой своеобразный статус козла отпущения, Кардан всё же порой радовал своим озорством и добротой. Он всегда встречал нас и провожал в маршруты, играл с каждым, и даже усвоил несколько команд, вроде: «Кардан, сидеть!», «Кардан, дай лапу», и «Кардан, иди нахуй!». Последнюю команду он усвоил самой первой, потому что её кричали каждый раз, когда он заходил на кухню. Он знал, что сразу после этих слов на него мог обрушиться болезненный пинок, поэтому он пулей выбегал из палатки, жалобно поджав хвост.
Погода сегодня пасмурная и слегка морозная. До полудня с неба сыпал небольшой снег. Когда он закончился, мы с Колей пошли посмотреть на Дерево. О местном Дереве ходило много сказов и легенд. Впервые о нём мы услышали от водителя Урала, который привёз в наш лагерь природоохранника, а после от Толика и Петрухи. Все говорили, что где-то здесь, вниз по течению реки, растёт самое настоящее большое Дерево. Судя по такой осведомленности местных, это дерево действительно большое, и является чем-то вроде местной достопримечательности, ведь совсем не часто в заполярной тундре встретишь подобное чудо природы.
Наши информаторы разделялись во мнении о том, как далеко стояло Дерево. Водитель Урала говорил, что вот, мол, оно, под рукой, не более километра, и увидеть его можно даже отсюда. Петя с Толиком говорили, что до него километра три-четыре, но у всех не было сомнения в одном: Если идти вниз по течению, то не заметить Дерево просто невозможно. Слишком уж контрастно оно выделяется на фоне остальной низкорослой местной флоры.
Дерево и в правду мы увидели издалека. После сорока минут пути по камням русла, в долине мы разглядели одиноко стоящую иву, которая крепко впивалась корнями в каменистую скудную почву речного побережья. Высотой ива была метров семи, и легко бы достала до третьего, если не четвертого этажа дома, а её ствол я едва сумел обхватить руками. Это первое и, похоже, последнее дерево, которое нам доведется видеть на Чукотке. Оно было уже старое и наполовину высохшее. С омертвевшей его стороны давно слезла кора, и на голой, сухой древесине ножом были вырезаны всякие слова и цифры, самыми читаемыми из которых были глубокие борозды надписи «ВЕРА-96». Вокруг Дерева валялась куча консервных банок, пакетов из-под сока и лапши быстрого приготовления.
В голове сразу всплыла картина, как обычная семья погожим летним днём выбралась из Эгвекинота под это, возможно, единственное на весь Иультинский район дерево, пожарить шашлыков на природе, под жиденькой кроной, в теньке, потому что больше-то и негде. И как всегда, как и на любой опушке леса нашей необъятной страны, они оставили после себя лишь мусор, пометки на деревьях и выжженные на земле чёрные пятна костров.

День восемьдесят второй. 8.10. Воскресенье.

Розенов третий день не может позвонить и предупредить начальство Валунистого о нашем приезде. Нам нужен пустой контейнер для лагерных вещей и несколько спальных мест для первой группы, которая от рудника поедет вахтовкой до Эгвекинота, и уже оттуда самолётом в Анадырь. Вторая группа будет пробираться к городу на вездеходе через тундру.
Начальник медлил, бездействовал, прикрывался тем, что «мы» ещё не всё сделали. Геологам нужно было только досеять последние пробы, отсортировать и упаковать всё в ящики – работы на полдня. Уже после обеда ящики были упакованы, часть ненужных палаток, вроде сушилки, сложена. Розенову доложили, что всё готово для отъезда. Больше Дима не мог прикрываться своими подчиненными и, не придумав внятной причины, только махнул рукой и ответил:
- Завтра ещё дела найдутся.
Тема Диминого слабоумия стала вновь самой обсуждаемой в лагере. Никто не понимал, чего он ждёт. Едовицкий предположил, что Розенов тянет время потому, что у него ещё не готов отчёт о проделанной на участке работе. По звукам фильмов, которые доносились по вечерам из его палатки, становилось ясно, что никакого отчёта он делать не спешил.
За ужином Кулешов не выдержал и потребовал назвать конкретные причины замедления с отъездом. Он раздражённо метал начальнику вопросы, на которые Розенов лишь что-то невнятно бубнил.
- Почему это не было сделано раньше? Пробы не досеяны были? А во время просейки ты этого сделать не мог? Почему ты начал думать об этом только сейчас? – всё продолжал напирать на него Саша.
Кто-то из парней сказал, что Москва делает из большинства людей уродов, и Дима служил ярким тому примером. Сидеть ещё один бессмысленный день на Кремовом не хотелось никому. Все только психовали и ещё больше обозлились на начальника.
Вечером Бакумов зашёл к нему в палатку и потребовал бирки с пометками на ящики, которые тот должен был уже давно распечатать. Розенов ничего не сделал, оправдываясь своей безграничной занятостью. Лёха взорвался:
- Чем ты тут весь день занимаешься?! Это уже давно должно быть сделано! – доносилось из палатки начальника.
Дима снова бубнил в ответ что-то невнятное. Лёха громко передразнил его в ответ и вышел на улицу.
- Я что, спал по-твоему, что ничего не сделал? – крикнул Дима Лёхе вслед.
- Да! – крикнул кто-то из столовой.
Через несколько минут Дима зашёл к Лёхе в палатку и серьёзным тоном начал:
- Зря ты, Лёша, со мной бодаешься и таким тоном разговариваешь…
- Дим, давай опустим этот тупой ****ёж, – резко оборвал его Лёха. – Чего хотел?
Дима на мгновение осекся и продолжил мягким тоном:
- Парни, ну поймите, что завтра на Валунистом нас никто не ждёт.
Почему зеранее нельзя было позвонить и предупредить Валунистый, чтобы нас там ждали уже завтра, Розенов так и не объяснил.

День восемьдесят третий. 9.10. Понедельник.

Позднее утро. Кулешов решил устроить себе выходной, а без него жизнь в лагере словно остановилась. Многие ещё спали, генератор не работал, завтрак не был готов. Часам к десяти в лагере послышались чьи-то шаги и голос Розенова:
- Санёк, ты чего, заболел?
- Нет. У меня выходной.
- А что, предупредить нельзя было? – сказал Дима так, будто если бы его предупредили, то он что-то бы смог изменить.
Генератор сломан. Розенов опять оторвал шнурок стартера, когда пытался его завести. Из-за этого он не смог распечатать реестры и бирки для ящиков с пробами, и пошёл писать их вручную.
- Как следует из правила №24: У техники должен быть один хозяин. Хозяин, который эту технику только ломает, а мы должны её чинить, – начал Бакумов, когда ближе к полудню все переползли на кухню готовить завтрак.
- Да-а-а, – протянул Едовицкий, – время 11 часов, работа кипит! Столько дел нашлось… Не знаю даже, за что сперва взяться.
- У нашего начальника очень много дел. – ответил Лёха. – На столько много, что и до завтра ему не управиться. Все слышали, что он вчера сказал? Ещё дня три, говорит, сидеть нам тут.
- Чего?! – громко крикнул Едовицкий и встал. – Какого хрена нам тут делать ещё три дня? Ждать пока снегом по шею засыпет? Пойду разберусь!
- Бедный Дима, не дадут ему нормально работать… – вздохнул Лёха. – У него так много дел, и так мало времени… Подумать только, палаточный лагерь собрать! На это ведь неделя целая уйдёт! Нужно будет каждую оставшуюся дровинку пронумеровать, учесть, и аккуратно под тент сложить – вдруг на следующий сезон пригодится. А ещё надо будет нары в каждой палатке разобрать, повытаскивать из досок гвозди, тоже пронумеровать и составить для каждой подробную инструкцию по сборке. Вот, дескать, вот этот брусок является левой передней ножкой нары №8. А скрепляет её со щитом гвоздь №32 и №37. О, а как же камни на печках? Надо их тоже с печек снять, аккуратненько сложить и учесть, а то вдруг какой потеряется, с него потом спросят и запишут ему в личный забор, их тут ведь дефицит. Господи, какой мудак… - снова вздохнул Лёха и через пару минут обратился к нам:
– Вам же рассказывали, как он себе палатку ставил, когда мы только разбивали лагерь здесь? Каждый себе поставил палатку, вещи разложил, а он всё стоял, тупил над своей, даже каркас не в состоянии был сам собрать. Когда мы начали нары себе сбивать, он сказал одну из первых своих цитат: (№11) «Зачем вам нары? Первые пару дней поспите на земле». Сначала надо отсортировать все доски на дрова и на строительные материалы. Все доски нужно сложить гвоздями вниз, и в отдельные стопки, чтобы никто не напоролся».
Короче, какую-то туфту нам парил, вместо того, чтобы реальными делами заниматься, готовиться к ночлегу и жрать готовить. Все просто забили на него, начали нары колотить. Когда всё было готово, он подходил к нам, брал каждого под руку и говорил: (№12) «Пойдёмте покажу, что я сделал». И показывал нам эти разложенные доски. Когда мы сделали уже всё, он не сделал практически ничего. Ходил только, мудрые советы свои раздавал и ***нёй занимался. Потом посмотрел на нас и тоже нары начал колотить, а палатку разложить у него ума так и не хватило. В итоге он подошёл к нам и сказал: «Парни, помогите мне палатку разложить, (№1) «Я больше половины уже сделал». Мы поржали над тем, что он за день ничего не сделал и поставили ему палатку.
В столовую вернулся Едовицкий. Он не стал вдаваться в подробности переговоров с Димой, а только сказал:
- Завтра едем.
Сразу после завтрака разобрали баню, загрузили её и ещё часть некоторых вещей в вездеход.
Снова затишье. Через какое-то время из соседней палатки, где жили наши геофизики, послышались громкие вопли и ругань. Через минуту в нашу Мобибу заскочили запыхавшиеся Кулешов с Едовицким с охапкой матрасов в руках, скинули их на нары и снова выбежали. Я вышел следом. Из прохода их палатки сочились клубы серого дыма. Внутри всё было чёрным от копоти, а весь пол, печка и нары залиты водой.
- Коля, ну чем ты думал?! – орал Едовицкий. – Сколько раз говорил, бензином горящие печки не растапливают!
- Да она и не горела… - пытался оправдаться Коля.
- Да оно и видно, как она не горела! Чуть не спалил нас всех нахрен!
- Коля, ты зачем палатку спалил? – спросил я у него.
- Да иди ты! Видел сколько их там, канистр этих стоит? Хрен различишь. Налил по ошибке бензин… Я и до этого уже бензином растапливал, нормально было. А сейчас печку открываю, смотрю – угли еле тлеют. Я сверху на угли ещё дров положил и бензина сверху плеснул. Хорошо плеснул. Я вообще не думал, что он так пыхнет без огня. В общем, оно пыхнуло, и я смотрю – у меня банка в руках горит. Я чисто инстинктивно эту банку бросил, и бензин весь по земле разлился. Короче, еле потушили.
Я посмеялся, а про себя лишь посочувствовал Коле, потому что сам на днях так же точно чуть не спалил Мобибу. Я тоже по ошибке вместо солярки набрал в банку бензина и во время растопки хорошенько плеснул горючее на едва горящие сырые дрова. Пыхнуло с такой силой, будто я стоял у сопла работающего реактивного двигателя. Столб яркого пламени взвился до самого потолка. Я машинально отшатнулся, заметил горящую банку в руке и сразу же кинул её в открытый дверной проём. Банка улетела в кусты на несколько метров, разлилась, занялась ярким пламенем. Внутри палатки огонь лишь немного опалил землю у дверцы печи и поджёг лежавшее рядом тряпьё. Коле, к сожалению, так не повезло.
На место происшествия оперативно подтянулся наш главный кладезь мудрых советов и генератор золотых цитат. Все в это время как раз вытаскивали из палатки уцелевшие вещи, разбирали тлеющую печь и готовились к переезду на ночь в вездеход к Пете и Толику.
- А зачем переезжать? – поинтересовался Розенов. – Ничего же вроде не сгорело, всё нормально с виду.
- Как зачем? – ответил Рома. – Там всё в копоти, мокрое, и на земле ещё лужи бензина остались.
- Так бензин же можно выжечь, – сказал Дима.
- А ведь и правда! – встрепенулся Рома. – Парни, Дима сказал, что бензин-то, оказывается, выгорает! Надо было просто подождать! Зачем мы его тушили вообще?
К ночи пошёл снег и поднялась буря. Сильный ветер кружил по земле белые вихри снежных позёмок и яростно рвал стены палаток.
Порывы были непостоянными. Тундра словно дышала. На вдохе она утихала, чтобы через пару минут с громким рёвом и свистом выпустить через бронхи своих долин накопившийся воздух. Дикий вой ветра немного пугал. Был он громким, раскатистым и масштабным. Но сильнее шума ветра пугали его порывы, порой такие резкие, что казалось ещё немного, и стены палатки порвутся под этим сильным натиском, либо её просто сорвёт и унесёт
У стен невозможно было лежать. Сильно вздувающаяся от ветра ткань толкала в спину, била по голове и раздражала, будто кто-то нарочно стоял и бил по ткани снаружи. Труба печи ходила ходуном, а входная дверца постоянно отрывалась и впускала внутрь ледяной сквозняк. К такой погоде даже к концу полевого сезона я привыкнуть так и не смог, поэтому лежал в палатке и надеялся, что бушующая стихия снаружи скоро утихнет.

День восемьдесят четвертый. 10.10. Вторник.

Ночь была бессонной. После полуночи ветер только усилился, снега наметало всё больше. Сложно успокоиться и тем более уснуть, когда палатка ходит ходуном. Ветер резко и сильно бил то по потолку, то по стенам. Сначала не давало заснуть ощущение, что мы сейчас вот-вот взлетим и останемся без крыши над головой. Мобибу в начале месяца мы поставили хорошо – она не подвела за те несколько часов, которые её рвал дикий ветер. Некоторые неприятные вещи всё же заставляли нас вести борьбу со стихией. Сквозняком постоянно открывало хлипкую дверцу, а из разделки на крыше то и дело выпадала печная труба. С помощью скотча и какой-то матери нам удалось устранить эти проблемы. Невозможно было только починить развалившийся железный каркас, который стоял между внешней и внутренней стенкой палатки. На крыше выпали железные распорки и гремели цепями. Мобиба сильно осунулась и припала близко к нарам.
Когда все поняли, что в палатке разваливаться уже больше нечему, то немного успокоились. Остаток ночи я лежал и надеялся, что метель стихнет хотя бы к утру. Ждал до тех пор, пока не прозвенел будильник.
Первыми свою палатку часов в пять утра свернули двое геологов. Правда, не по своему желанию. Им помог ветер, который выдернул пологи из-под камней и сорвал брезент с железного каркаса. Остальные геологи тоже свернулись быстро. Когда стягивали брезенты, наваленный за два месяца полей под нарами и столиками мусор тут же подхватило, вымело ветром, закружило по долине в вихре позёмок. Когда собрали все жилые палатки, пошли обедать в оставшуюся кухню-столовую. Кроме неё, не сложенной осталась палатка Розенова, который только симулировал бурную деятельность: то собирал лавровый лист, который выпал из пачки и разлетелся по улице, то зачем-то искал молоток и ходил с ним вокруг лагеря, то пытался раздавать мудрые советы.
Потом Дима решил заняться разборкой своей палатки, но, видимо, по своей собственной методике – начал разбирать её изнутри. Он разъединил балки каркаса, не сняв сверху брезента. Когда он понял что что-то идёт не так, то бросил разборку, выполз из развалившейся палатки, зашёл за завтраком и сказал Едовицкому:
- Сань, ну что, продукты сейчас пересчитаем?
Едовицкий, нервы которого за последние пару дней подрасшатались, начинал кипеть:
- Какие продукты, Дима? Ты видишь, на улице что творится? Надо сейчас всё складывать быстро и делать ноги отсюда, пока не замело.
- Понял, понял… - спокойно сказал Розенов и обратился к нам: – Мужики, как поедите, помогите мне с палаткой разобраться.
Как говорил Бакумов, если перевести его слова с мудаковского на человеческий язык, то Димина фраза «Мужики, помогите мне разобраться с палаткой» будет звучать следующим образом: «Мужики, я в очередной раз облажался. Соберите палатку за меня».
Когда все палатки были собраны, лагерь напоминал удручающую картину Мамаева погрома. На полу бывших жилищ остались стоять лишь криво сколоченные нары и столики, груды камней, золы и кучи мусора, который разлетался по округе, словно перекати-поле. Мороза сильного не было, но ледяной ветер продувал насквозь, и оставаться здесь хотя бы лишнюю минуту не хотелось никому.
Помимо деревянной мебели, в лагере осталась ещё куча всякого барахла, вроде прохудившихся жестяных печей, больших пластиковых банных емкостей для воды, рулонов толя, сломанных лопат и всего подобного, что было сюда завезено многочисленными рейсами на Трэколе из Валунистого, а так же нами, на Мишином вездеходе. Взять эту огромную кучу накопившегося барахла с собой невозможно. Мы грузили на вездеход только самое необходимое, что представляло хоть какую-то ценность. Остальное собрали в кучу и накрыли брезентом до следующего сезона.
Пока мы этим занимались, Розенов продолжал носится по лагерю и подсовывать в баулы на крышу вездехода то прохудившуюся жестяную печь и трубы к ней, то кухонные разделочные доски, выпиленные из обычных кусков фанер, то какие-то ящики с тряпьём и прочей дрянью. Когда уже всё было погружено и готово к отъезду, Дима стал бегать по лагерю, ловить летающий мусор и пытаться собрать его в кучу.
- Мужики! – крикнул он уже сидящим в вездеходе парням. – Му тут наследили, конечно, ужасно. Смотрите, куда аж ящики картонные унесло! Вы тут обувь всякую покидали, пластик… Значит так, давайте сейчас выйдем, быстренько пособираем весь мусор по округе и сожжём его.
Чаша терпения Едовикцого переполнилась. Он начал орать что есть сил, срываясь на фальцет:
- Дима, какой нахуй мусор, ты вообще ****улся?! Кто этой хернёй кроме тебя будет страдать, и как ты его палить будешь в такую погоду? Он весь разлетится нахрен, ты будешь собирать его бесконечно!
- Мусор этот надо попалить! – не унимался Розенов. – Ты представляешь, что будет, если опять приедет сюда этот сотрудник охраны природы, и какой это будет скандал? Он же сфотографирует всё это, напечатают потом в газете, и позор будет на головах всей Анадырской конторы, а на меня потом наложат штраф тысяч в двадцать, как на ответственное лицо…
- Что за ***ню ты несешь? Какая газета, какие скандалы!? Позор на твоей голове уже сейчас, потому что ты посмешище в глазах всех твоих подчиненных, потому что ты не в состоянии был ни работу здесь нормально организовать, ни быт, и всё у тебя по ****е пошло! Парни всё утро лагерь собирали, палатки складывали, вещи грузили. Чем ты всё это время занимался? Выпавший на снег лавровый лист обратно в пакетик собирал. Лавровый, сука, лист, который 15 рублей стоит, и ты его собирал, и какое-то барахло, которое место занимает на вездеходе и по приезде просто выкинется!
- Мне отвечать за все эти вещи! Потому что я за весь лагерь ответственный, и так уж получилось, что у нас очень много вещей, и много работы, а вы приехали уже на готовое, работ у вас меньше, вы сделали всё, а потом ещё и нас подгоняли.
- Отвечать за эти вещи? За вот эту коробку с кривыми ржавыми гвоздями? Или за этот моток алюминиевой проволоки с потрескавшейся обмоткой, который ты всё рвёшься забрать? А если бы тебя никто не подгонял, ты бы так и протирал жопу на нарах у себя в палатке, а объёмы ты не выполнил потому, что работать надо было, Дима, а не сериалы смотреть вечерами! Если бы мы уехали на день раньше, нам бы не пришлось с утра собираться в такой спешке под ревущими ветрами и метелью. Так что же тебе мешало позвонить и договориться с Валунистым заранее о нашем приезде?
- Мои парни вообще-то сеяли, у них работы много было.
- Твои парни ещё вчера в обед всё досеяли, упаковали в ящики пробы и сказали, что всё готово. Они от тебя потом ещё сутки не могли бирок распечатанных дождаться!
- Ну, знаешь ли, у меня тоже дел своих было предостаточно! Я позавчера собирался, вчера собирался, сегодня с полседьмого на ногах! Повторюсь, что на мне очень много имущества…
- Ладно, допустим, ты был занят и бирки не напечатал. Что тебе мешало обратиться ко мне? Я бы все эти реестры и от руки за час написал!
Эту опалу на Розенова со стороны Едовикцого мы слушали с некоторым упоением, переглядываясь и злорадно улыбаясь друг другу. В конце концов, Саше надоело препираться с Димой, он махнул рукой, залез в вездеход, в котором уже все сидели и крикнул:
- Поехали!
Диме ничего больше не оставалось, как пойти следом и сесть в кабину.
Вездеход, на котором мы выезжали с участка, был раза в два больше тех, на которых я ездил до этого. Назывался он МТЛБ – в простонародии метла, или мэтл. Кабина мэтла размером едва ли не с маршрутный ПАЗик. Когда в нём разместилось четырнадцать человек с личными вещами, пробами, палатками и матрасами, он стал не таким уж и просторным, каким казался сначала.
В пассажирском отсеке ужасно воняло соляркой, и уже через час я и некоторые товарищи испытали жёсткое токсическое отравление с тошнотой и головной болью. По дороге несколько раз чуть не стошнило. На середине пути мэтл остановился, чтобы все вышли в туалет и глотнули немного свежего воздуха. Я минут десять стоял на улице и ловил странный галлюциногенный приход, он которого всё вокруг плыло и темнело.
Остальной путь я провёл в дремоте, прикрыв нос воротником кофты. Когда мы приехали на Валунистый, уже вечерело. На сопки снова упали густые тучи, дул холодный ветер, но метель мести перестала. Мы выгрузили с крыши метлы все лагерные вещи и напихали ими железный контейнер возле заправки. После вездеход отвёз нас к жилому, двухэтажному блоку. Здесь настала пора прощаться.
Теперь мы, по договоренности, разделились на две равные группы по семь человек. Семеро едут на вездеходе – больше лежачих людей там и не поместится. Остальные ждут на Валунистом ближайшей вахтовки до Эгвекинота
Розенов, руководствуясь одному только ему понятными целями, страшно рвался ехать через Эгвекинот и пытался прихватить с собой и своих подчинённых, которые оставаться вместе с ним не хотели больше ни минуты. Все разделились по группам, не учитывая мнения Димы. Мне очень хотелось посмотреть на новый для меня посёлок. С кем – не важно. Вместе со мной остались ещё трое геофизиков и два геолога.
- Эй, Сань, а чего это? – возмутился Розенов. – Я с твоими геофизиками не поеду, я их не знаю. Потеряются ещё где-то в дороге, разбегутся, а мне их потом ищи, отвечай за них. Я со своими уже работал их-то лучше знаю.
- Они тебе что, дети маленькие, что заплутают, тем более в Эгвекиноте? – раздраженно отвечал Едовицкий. – Взрослые люди уже, сами за себя в ответе. А геологи твои тоже с тобой работали и знают тебя, именно поэтому ехать с тобой не собирались.
Розенов смиренно принял такой расклад вещей и взял нас под свою «опеку».
После того как все обнялись и вездеход тронулся, мы подобрали свои сумки и пошли за Димой в двухэтажный главный корпус. Через прихожую попали в длинный коридор с мягким освещением. На полу затёртый линолеум, на стенах деревянная вагонка. Здесь приятно пахло стиральным порошком и чистотой. Все остановились и скинули на пол свои большие рюкзаки и сумки.
- Значит так, парни, – начал было серьёзно Резнов, – давайте вы меня будете слушаться, и не надо со мной бодаться…
- Да знаем мы все эти твои цитаты, – резко перебил его Коля. – Иди, вон, тебя зовут уже.
Дима закрыл рот и обернулся на голос выглянувшей из окошка вахтёрши, которая подзывала к себе. После всех бумаг и подписей женщина повела нас по коридору на улицу, через внутренний крытый двор в блок с жилыми комнатами. Четверым досталась отдельная комната. Двух геологов со своим начальником поселили в актовый зал, потому что больше пустых комнат не было.
Этот жилой корпус оказался гораздо больше, чем можно было подумать. Он имел форму буквы «П», и с четвертой стороны закрывался большими воротами, образуя длинный внутренний двор, вымощенный тротуарной плиткой. Между двумя крыльями корпуса протянулась пологая крыша из металлосайдинга с узкой полосой стеклянных панелей. Во дворе холодно, его полумрак тускло освещали окна корпусов, выходящие во двор. У окон стояли столы и лавочки. На лавочках, уткнувшись в телефоны, сидели рабочие.
Большим печальным отличием тыльного крыла от лицевого было его плохое состояние. Здание разваливалось. Оно не было старым, но, возможно из-за просадки фундамента, по стенам коридора пошли огромные трещины, не только вертикальные, но и горизонтальные – как от пола до потолка и выше, к следующему этажу, так и тянущиеся вдоль всего коридора. Трещины, примерно в два пальца толщиной, залиты монтажной пеной и опечатаны. Женщина остановилась возле нужной двери, открыла нам комнату, отдала в руки ключи с надписью на брелоке «полу-люкс» и удалилась.
Комната действительно напоминала номер в каком-нибудь хорошем хостеле – приятные обои кремового цвета, линолеум, шкаф у входа и четыре чисто убранных кровати. Окно с видом на дорогу с одиноким уличным фонарем, от которого на пол падали желтые лучи, рассеивались через занавески и тускло освещали комнату нежным оранжевым светом. У окна стояла тумба с телевизором. На потолке панели с лампами дневного света, а у кроватей на стенах маленькие светильники. Здесь было чисто, уютно и, как во всём корпусе, тоже приятно пахло стиральным порошком. Парни сразу же переоделись в самую чистую свою одежду, заправили кровати и вышли на разведку – узнать где туалет, душ, столовая.
Меня до сих пор мучили ужасные приступы тошноты, к которым примешалась ещё и сильная головная боль. Тяжелые веки слипались, и не было никаких сил. Оказавшись в комнате, первым делом я кинул сумки, кое-как стянул с себя куртку и сапоги и растянулся на полу рядом с кроватью – не хотел осквернять её чистоту своим грязным, воняющим телом. Несколько долгих минут я пролежал с закрытыми глазами в надежде, что мне станет хоть немного лучше, пока дверь не отворилась и в комнату не зашла та самая женщина с вахты. Она спросила испуганно:
- Ты чего на полу лежишь? Всё хорошо с тобой?
- Что-то мне поплохело, - ответил я. – Это от солярки в вездеходе. Сейчас, мне нужно немного прийти в себя.
- Ты обязательно сходи к врачу! Он в соседнем кабинете сидит. Встать можешь?
Она отвела меня к доктору. В коридоре меня встретил небольшого роста пузатый мужичок с озабоченным, грустным лицом. Одет он был в обычное трико, серую майку с воротничком и с виду напоминал скорее автослесаря-любителя, либо сантехника, который только что закончил свою работу и ещё не успел облачиться в докторский халат.
Он отвёл меня в кабинет, вымощенный белым кафелем, усадил на кушетку и начал задавать вопросы. Я говорил с ним и испытывал лёгкий стыд за свой замызганный и потрёпанный вид, пытаясь спрятать черные, немытые руки с грязными ногтями.
- Судя по показаниям, – сказал он спокойным, тихим голосом, – просто небольшое отравление. Я бы посоветовал сейчас больше лежать, и ещё вот, – он протянул мне пластинку активированного угля. – Выпей четыре таблетки. Из-под крана воду не пей, она здесь очень плохая. Многие пьют и жалуются потом на боли в животе. Питьевая вода у нас в большом баке на выходе из корпуса. Если лучше не станет – обращайся. Я всегда здесь, дам лекарства посильнее.
Я поблагодарил доктора и пошёл в свою комнату. За то время, пока я лежал в комнате и сидел у врача, тошнота немного отступила. Товарищи собирались в душ, который работал только по определенным дням, но сегодня его открыли специально для нас. Я переоделся, достал из сумки свой помывочный комплект и прошёл за парнями через внутренний двор в душевой отдел.
В душевой был большой предбанник с раздевалкой, примерно на полсотни человек, сама душевая с десятком леек и с деревянными лавками в центре. Одна из дверей вела в парилку, которая сейчас не работала. Вода в душе еле теплая, скорее комнатная. Под этой прохладной струёй я почувствовал сильное облегчение. Головная боль отступила, сознание прояснилось. Через пять минут вода стала теплой, потом горячей. Я помылся быстро, и ещё минут пятнадцать просто стоял под душем – наслаждался тем, как горячая вода омывает моё тело и блаженно улыбался, вспоминая, как давно уже не испытывал такой простой, прекрасной, и будто совсем позабытой процедуры – мытья под горячим душем.
После душа я стал совсем другим человеком – здоровым, бодрым и немного счастливым. Вместо тошноты пришло чувство сильного голода, и я вспомнил, что с самого утра ничего не ел. Когда мы вернулись в комнату, у меня снова закружилась голова от резкого запаха, ударившего в нос прямо с порога. Воняло так, словно мы вошли не в только что прибранную и хорошо пахнущую комнату, а в грязный гараж, облюбованный бомжами. Теперь здесь витал запах солярки, мазута, гари костра, пота и ещё непонятно чего. Три месяца бичевания оставили свой след – вся наша одежда источала эти запахи, накопившиеся за много дней, и никакая ручная стирка в полях не могла полноценно их выстирать. Мы к ним принюхались и не ощущали до того момента, пока не попали в чистое место. Куртки мы вынесли и повесили на вешалку в коридоре, рабочие инцефалитки со штанами запихнули в шкаф, а грязную одежду, вроде свитеров, трико, футболок и носок расфасовали по пакетам и отложили стирку до завтра.
К ужину приглашать не пришлось – мы расселись в столовой за длинными столами ещё за полчаса до начала кормёжки. Тут вкусно пахло жареной рыбой. На кухне гремели посудой, а в углу тихо вещала плазменная панель. Вскоре на раздаче появились корзины с хлебом, три ведра с чаем, компотом, киселём. Пять цинковых мисок с тушеной капустой, фасолью с овощами, корейским салатом из моркови и баклажанов, салатом с крабовыми палочками и винегретом. Из основного меню – пюре с рыбой и суп. Я смотрел на всю эту кучу еды и не верил, что это происходит со мной, что я сейчас наемся, не засну голодным, а завтра будет то же самое, и не нужно экономить.
- Берите-берите, ребята, побольше! – добродушно сказала нам одна из поварих, когда увидела, как мы кинулись накладывать себе полные тарелки салата и хлеба. – Вы новенькие? Когда на работу? Супа вам налить?
- Мы геологи из Кремового, - объяснил я. - Проездом тут. Нас должны на вахтовке в Эгекинот забрать.
- Эх, на полдня вы опоздали, ребята. Вахтовка только сегодня на Эгвекинот уехала, а когда следующая – не знаю.
Сейчас нам было всё равно, когда нас заберут. Главное, что здесь была вкусная еда, горячий душ и крыша над головой.
Пока мы ели, в столовую начал подтягиваться народ. У раздачи столпились рабочие мужики: водители, сантехники, электрики, охранники и прочие. Они были в разных рабочих робах, но будто бы одинаковые с лица – средних лет, крепкие, жилистые, румяные, гладко выбритые, коротко стриженые.
После ужина заглянули к геологам в актовый зал. Зал здесь не то чтобы большой, но всё же просторный, с массивным бильярдным столом и стойкой для киев и шаров, столом для пинг-понга, большим шкафом с книгами и плазменной панелью на стене. Зал был с приятной, современной отделкой. Впрочем, как и всё в этом корпусе. В эту комнату парни перенесли три лёгкие, раскладные койки. В одном углу стояли лежаки геологов, а в противоположном, у телевизора, кровать Розенова, который сейчас куда-то ушёл.
Мы гоняли по столам шары и обсуждали общие впечатления от тех часов, которые провели на руднике. Все безоговорочно согласились, что Валунистый – это самое комфортное место на Чукотке,  где мы только смогли побывать.

День восемьдесят пятый. 11.10. Среда.

Сарафанное радио быстро разнесло по руднику весть о прибытии группы молодых геологов с полей, и о нас на Валунистом теперь знала каждая собака. Добрые поварихи расспрашивали, какие у нас впечатления о Валунистом, по сравнению с жизнью в полях. Некоторые уже знакомые рабочие при встрече кивали нам в столовой и коридорах. За столом все интересовались, на какую контору мы работаем, чем конкретно занимаемся, хорошие ли у нас условия труда. Когда они узнавали размер нашего оклада и условия труда, то только присвистывали и сочувственно качали головой.
После завтрака я сидел за столиком внутреннего двора и пытался поймать почти неуловимый и слабый сигнал wi-fi, который с большой задержкой мог лишь отправить и принять сообщения из пары мессенджеров.
Время за просмотром телевизора летело быстро. После обеда я шатался по коридорам жилого блока и рассматривал висящие на стенах плакаты техники безопасности, пропаганду вреда табака и алкоголя и стенгазеты творческой самодеятельности, с плохо рифмующимися стихами и фотографиями Валунистого до и после строительства рудника. На фотографиях были и строительные бригады, и бригады геологов на карьерах, и электрики возле больших трансформаторов и опор ЛЭП.
Ужин. В столовой я с Колей познакомился с молодым геологом – высоким, румяным, кудрявым парнем по имени Вадим. Он был выпускником нашего университета, на два года старше нас.
- Парни, а вас же учит до сих пор преподаватель по фамилии Груздев? Да? Скажите ему, что он козёл! – засмеялся Вадим. – Всю душу со своими интегралами выел. Я всё равно его больше не увижу.
- Ты-то не увидишь, – ответил я, – а нам у него ещё два года учиться.
Через полчаса Вадим заглянул в нашу комнату и познакомился с остальными парнями. Он немного рассказал нам о жизни на руднике:
- Работаем тут вахтой по три месяца, с восьми до восьми, но у меня на деле всё очень условно. Есть день, когда дают определенный объём работ, его можно выполнить часов за пять и идти гулять, а бывает, что и сутками не спишь – вызвать на карьер могут в любой момент. А потом на три месяца домой, в родной Воронеж. Не очень удобно, конечно. Катаюсь туда-сюда, и нет возможности устроить личную жизнь. Девушки не особо хотят заводить отношения, когда узнают, что парень пропадает половину жизни чёрти где. Поэтому я быстро усвоил первое и главное правило вахтовика – никому не говорить о том, что ты вахтовик. Зарплата вроде и нормальная была, но всё равно что-то не то… Кажется, что жизнь проходит, а платят тебе за такое не так уж и много. Приехал сюда недавно и решил, что эта вахта будет для меня последней, а тут бац – ставят ведущим геологом и зарплату в полтора раза повышают. Теперь начинаю немного пересматривать свои взгляды на жизнь.

День восемьдесят шестой. 12.10. Среда.

Утром за окном гудела сильная метель. На улицу выходить совершенно не хотелось, да и не было нужды. На внутреннем дворе гулял и громко выл сквозняк. Через толстые зазоры стеклянных панелей крыши во двор падал снег, а за окном вихрями кружилась снежная пурга. Из-за непогоды в корпусе происходили постоянные перебои с электричеством. Каждые пару часов, а то и чаще, свет выключался на 10-20 минут.
Розенов связался с конторой. Начальство сообщило ему, что вездеход с нашими парнями на сегодняшний день проехал только 30 километров по тундре. Поездка дается им с трудом. Метла постоянно ломается, лишних запчастей для починки не осталось. У вездехода были проблемы с правой гусеницей, которая постоянно соскакивала с катков. Обувать и чинить её та ещё морока, особенно в такую метель. В общем, мы только облегченно вздыхали и радовались тому, что не поехали через тундру на этом медленном вездеходе, хорошо ели и спали в тепле, за толстыми стенами.

День восемьдесят седьмой. 13.10. Пятница.

Утром Розенов принёс новость о том, что вахтовка в Эгвекинот увезёт нас уже завтра утром. Сегодня же он договорился с начальством рудника, чтобы нам провели небольшую экскурсию.
После обеда всех позвали на второй этаж. Мы прошли через небольшой коридорный зал, больше похожий на летнюю оранжерею. На бетонном полу был небольшой резервуар с водой, в центре которого журчал декоративный фонтан. Всё пространство вокруг фонтана заставлено плошками с комнатными растениями. У противоположной стены залы большой кожаный диван с журнальным столиком. Дальше по коридору идти было страшно. Стены корпуса прошили толстые опечатанные трещины, которые выглядели ещё страшнее, чем на первом этаже. Несущие колоны перетрескались и накренились, а пол разошёлся так, что одна его половина просела относительно другой и слегка осунулась вбок. В комнате для инструктажа мы уселись на ряды стульев. Главный геолог – лысый мужчина в спецодежде – включил нам видеоинструкцию по технике безопасности. Заиграла дурацкая музыка, пошёл примитивно смонтированный видеоряд, с последовательными слайдами и фотографиями под аккомпанемент подвально записанного женского голоса.
Сначала диктор вкратце рассказал о самом предприятии, где мы находились. Фотографии на экране сменились видеорядом с коридорами корпуса, столовой, внутренним двором. Последовал краткий экскурс в суть работы на руднике. На экране мелькали фотографии карьера, грузовиков, груженных рудой, фото горно-обогатительного комбината и, наконец, фото конечного продукта производства – золотосеребряных слитков, которые были серые и по своему слабому жирному блеску больше походили на толстые свинцовые блины, которые отлили в домашних сковородках.
После техники безопасности мужчина сказал пару слов напутствия и выдал нам каски и яркие светоотражающие жилеты дорожников. Мы надели их поверху курток и вышли наружу.
На улице было тепло, мрачно, слякотно и почти безветренно. С крыш всех домов звенела капель, свежий вчерашний снег превратился в мокрую кашу.
Мы пошли вслед за главным геологом в сторону ГОКа. Рядом с этим большим комплексом стояло маленькое одноэтажное здание из шлакоблока. В этом здании описывался скважинный керн, который возили сюда с карьера. Изнутри помещение оббито фанерой, у стен рабочие столы с бумагами и компьютерами. Дальше протянулись длинные низкие столешницы, заставленные ящиками с керном. В этом здании работал Вадим и взрослая, приземистая женщина. Женщина описывала, фотографировала, документировала привезённый со скважин керн и отдавала отчёт Вадиму. Вадим уже на компьютере рисовал скважины, их углы наклона и глубину, и по слоям керновых пород отстраивал модель подземного рудного пласта, чтобы подсчитать объёмы руды и знать, где и что копать и подрывать.
Дальше главный геолог повёл нас на уже знакомый выровненный полигон напротив автозаправки, куда самосвалы сгружали раздробленную породу с карьера. Собственно, геолог и рассказал о том, что породу привезли с карьера, что она золотоносная, и что дальше она дробится и просеивается на ГОКе – словом, всё то, о чём все и так догадывались. Мы подошли поближе к одной из куч, и геолог продолжил:
- В тонне этой породы примерно пять грамм золота и семьдесят грамм серебра. Каждый самосвал, который привозит на этот полигон руду, взвешивается на вон тех больших, платформенных весах. Так мы будем знать, сколько тонн руды было привезено, каким самосвалом, и сколько её поступает за сутки. Дальше руду разгребает ковшом экскаватор, разбивает особо крупные куски, после чего она попадает уже на сам комбинат.
Геолог подошёл к отвалу, взял в руку небольшой обломок породы – грязно-белый, зернистый, маркий, отдалённо напоминающий кусок каменной соли.
- Эта порода сложена такими минералами как адуляр, полевые шпаты, серицит, акантит, ну и кварц, конечно же. Чем больше в породе флюорита и кальцита, тем меньше в ней будет золота и серебра. Такие породы называют пустыми. Их просто отсеивают в процессе переработки. Если хотите, можете взять себе по обломку на память. На этом всё. Спасибо за внимание.
В глубине души я испытал разочарование, потому что до самого последнего надеялся, что нас отведут на сам ГОК, покажут процесс просейки золота и готовые серые слитки. Но, увы, для всяких проходимцев вроде нас дорога туда была закрыта.


День восемьдесят восьмой. 14.10. Суббота.

Водила вахтовки зашёл в нашу комнату к девяти утра и сказал, что ждёт нас на улице. Мы пошли в столовую взять сухпаёк в дорогу.
- Что, уже уезжаете? – просила весёлая повариха за стойкой. – Ну, пойдёмте.
Она повела нас на склад и дала пакет с четырьмя буханками хлеба и большой коробок консерв.
- Как вам у нас? Понравилось?
- Очень! – отвечаем. – В полях романтика, конечно, но спать в тепле и сытости куда приятнее.
- То-то же! Приезжайте к нам на следующий сезон ещё! Чего смеётесь? Чукотка знаете как затягивает? Люди тоже приезжают на сезон, и потом тут до самой пенсии работают. Кто приехал сюда однажды, тот потом почти всегда возвращается снова.
- Возможно, когда-нибудь и мы вернёмся. Спасибо большое за тёплый приём и вкусную еду.
- Не за что! Это же тундра, тут по-другому никак.
Мы вышли из корпуса и погрузили вещи в большую серую кабину пассажирского Урала.
- Значит так, парни, – сказал Розенов, когда все уселись. – Ту учётную ведомость, которую я вчера составил, с меня так и не спросили. Выходит, все эти дни, что мы тут питались, нам простили, и денег брать с нас не будут. И этот сухпаёк нам дали в дорогу бесплатно. Честно говоря, я приятно удивлён щедростью этих людей. Давно уже не встречал такой доброты и отзывчивости.
В десять часов мы покинули рудник, и Урал погнал по хорошо накатанной дороге с большой скоростью, от которой все уже давно отвыкли. Миновали все КПП и перекрёсток. Мимо мелькнул знак «Счастливого пути. Эгвекинот». Впереди лежал путь по заснеженной тундре.
Через десять километров встретили бульдозеры, которые расчищали просевшую после непогоды насыпь дороги. Каждые пятьдесят километров у дороги стояла ремонтная техника – пара бульдозеров, и балок для дежурящих дорожников. Водитель останавливался у каждого такого дежурного пункта, заходил в балок и сидел там минут пятнадцать.
На сотом километре остановились пообедать. Тут стояла целая ремонтная артель с экскаваторами, грузовиками и несколькими балками. Все мужики ушли есть в балок к своим коллегам, а мы вскрыли дорожный сухпаёк. После обеда на улице кто-то ткнул пальцем в сторону полей и прокричал:
- Смотрите! Там яранги с чукчами стоят.
Я побежал за фотоаппаратом и через длиннофокусный объектив долго рассматривал коричневые точки далеко в полях, которые сперва принял за наваленные кучи мусора. На снегу стояли три яранги из оленьих шкур, а рядом с ярангами ходил маленький чукча. Я так рад был увидеть стоянку настоящих чукчей, что хотел уже побежать в этот лагерь, рассмотреть всех вблизи, но что-то меня остановило, и я продолжал стоять и наблюдать, пока меня не позвали обратно в машину.
Высокогорье кончилось, и теперь дорога вела по бескрайней снежной пустыне. Крупными хлопьями пошёл густой снег, и линия горизонта стёрлась. Казалось, что мы ехали в пустоте, вне пространства и времени, из ниоткуда в никуда, и наш путь никогда не закончится. И всё же бескрайняя белизна медленно серела и тускнела – начинало смеркаться. Остановились у последнего дорожного пункта. Отсюда до Эгвекинота сорок километров. Снег идти почти перестал, и вдали снова показался длинный хребет низких сопок, у подножья которого через время мы увидели небольшое селение с несколькими фонарями, которые освещали единственную улицу.
- Посёлок Озёрный, - пояснил буровик, который ехал с нами. – Тринадцать километров осталось.
От Озёрного началась нормальная, бетонная дорога. Этот короткий участок дороги мы пролетели минут за пятнадцать, и вот яркие огни Эгвекинота засияли в уже почти опустившейся ночи. Вахтовка катила по дороге освещённой уличными фонарями вдоль одного из рукавов Залива Креста. Рукав залива не широкий, и противоположный его берег начинался сразу резким крутым подъёмом вздымающихся из-под воды заснеженных сопок.
На въезде в посёлок водила сразу свернул в переулок с гаражами и контейнерами и встал у двухэтажного кирпичного здания – общежития рудника Валунистого, в котором мы пересидим до вылета в Анадырь. В этом общежитии останавливались все вахтовики по дороге домой, или на работу.
Сейчас общежитие пустовало. Водила со своим напарником отвел нас на второй этаж, в просторный зал с десятком пружинных старых коек. У окна на голом полу стоял шкаф. У выхода вешалка для одежды и небольшой письменный стол с двумя стульчиками.
Мы скинули вещи и заняли пустующие койки. Водители поселились в соседней левой комнате. Розенову отвели правую. Впервые за много дней на телефонах начала ловить мобильная связь. Все были счастливы вновь попасть в цивилизацию.
Лежать не хотелось ни минуты, и мы вышли погулять по городу, но на улице нас окрикнул Розенов, который до сих пор копался в вахтовке со своими вещами.
- Эй, вы куда собрались?
- В магазин. Скоро будем.
- А я вас отпускал?
Все засмеялись и пошли дальше.
- Эй, а ну стоять! Сюда подойдите. Парни, мы так не договаривались, – сказал он, когда мы нехотя вернулись. – Без моего ведома вы не должны никуда ходить.
- Ты нас тут неделю на поводке держать будешь? Мы не в полях больше, медведь не загрызёт, успокойся.
- Значит так, – уперся Розенов. – Не хотите слушаться – идите. Я вас не знаю, вы меня не знаете. Я беру билет на самолёт и улетаю в Анадырь, а вы выбирайтесь отсюда без денег, как хотите.
- Вот это заявление! Деньги не твои, они на всю группу. Отдавай нам нашу долю, и лети на все стороны.
- Хорошо, я даю вам по десять тысяч каждому в личный забор, и делайте с ними что хотите. Можем поступить так, либо вы ждёте меня. И вообще, надо нам сначала пойти внутрь общежития, и основательно, не спеша разложиться, осмотреться.
- Мы давно уже разложились, ты один остался.
- Всё, значит я сейчас кидаю сумки и иду с вами. Пять минут.
Розенов вышел быстро. Мы прошли сотню метров гаражей и вышли на широкую, заасфальтированную, хорошо освещенную улицу.
Эгвекинот своими фасадами панельных разноцветных домов напоминал мини-Анадырь. Он стоял у самого подножья большой, могучей сопки. Вид на эту сопку с улицы казался искусственным фоном, либо большой бутафорской горой, рядом с которой построили маленький, игрушечный макет города, а все мы в нём – ничтожные букашки. Несмотря на заснеженные вершины, в городе абсолютно не было снега. Фонари хорошо освещали разноцветные фасады пятиэтажек и ту часть улицы, по которой мы шли. Остальной посёлок терялся в блеклой дымке тумана.
Аллея вдоль бетонной дороги чиста и засажена карликовым ивняком. Немного выше по улице небольшое здание с вывеской «Залив Креста», пестрящей неоновыми светодиодами. Внутри был небольших размеров супермаркет – очень чистый, отремонтированный и удобный. Такого хорошего супермаркета я не встречал даже в Анадыре.
Я ходил по прилавкам и думал о том, как я голодал в полях и каждый вечер мечтал, что скоро приеду в город и накуплю много всякой вкусной еды. Теперь же, когда я был в цивилизации, ничего покупать и не хотелось. Цены на многие продукты здесь почти такие же, как и в родной центральной России – не сравнимо с ужасно дорогим Анадырем.
- Да-а-а, - задумчиво протянул я у мясного отдела. – Цены на колбасу куда приятнее Анадырских.
- Я даже не помню, чтобы в Анадыре были такие хорошие супермаркеты, – ответила продавщица.
- Согласен. Знаете, я тут впервые… Вы не могли бы сказать, какие у вас в Эгвекиноте есть интересные места, куда можно сходить?
- Если вы хотите сходить в клуб, то…
- Нет-нет, не клубы. Какие-нибудь достопримечательности, на которые можно посмотреть. Может, хотя бы памятники какие-то?
Женщина глубоко задумалась.
- Ну-у… У нас есть памятник-арка «Полярный круг», на трассе до Иультина. Там же проходит 180 меридиан, который земной шар делит на восточное и западное полушарие. Но до них километров двадцать отсюда. Можно попробовать такси заказать, но вряд ли кто-то сейчас повезёт вас туда… А вообще, у нас есть музей! Можно сходить, но на выходных он вроде как закрыт.
Походив немного ещё, мы всё же набрали немного продуктов, алкоголя, и вечером устроили посиделки с водителями и ещё парочкой обитателей общаги.

День восемьдесят девятый. 15.10. Воскресенье.

- Значит так, мужики, - сказал вошедший к нам с утра в комнату Розенов. – Нам тут оказали радушный приём, разрешили бесплатно жить, и даже не гонят, чтобы мы скорее уезжали. Давайте же не будем тут свинячить, и будем вести себя тихо. Я у мужиков-водителей уже узнал насчёт аэропорта. Сегодня он не работает – воскресение – а завтра они едут в ту сторону, и согласились нас подвезти. Сейчас я иду по магазинам, кто хотите – идём со мной, прогуляемся заодно по городу.
При дневном свете посёлок оказался совсем небольшим. Он стоял на дне широкой долины между хребтами высоких сопок. С одной стороны его теснили высокие, заснеженные горы. С другой омывали волны Залива Креста. На противоположном берегу залива тоже сияли белоснежные вершины хребтов. Из-за этого посёлок вытянулся по дну долины и был узким, с основной широкой улицей и длинной набережной с одной стороны, и парой параллельных улочек поуже с другой.
 Вдоль главной улицы разноцветные панельные дома – этим Эгвекинот похож на Анадырь. Но этот посёлок выглядел куда старее, из-за большого количества двухэтажных просевших бараков из местных скальных булыжников и красного кирпича с облупившейся штукатуркой.
Через пару сотен метров вверх по улице наткнулись на второй и последний супермаркет. Он новый, как и первый, но своей первоклассной отделкой из дерева и железа был с претензией на некую элитарность класса люкс. Такой и в большом городе нечасто встретишь.
Улицы Эгвекинота пустовали, стояли безлюдными и мрачными из-за тёмных нависших туч и мелкого дождя. Вокруг очень тихо. Машины здесь ездят крайне редко, и если всё же и проскочит какая раз в десять минут, то шум её двигателя разносится эхом по всей широкой долине.
Мы прошли к почте, рядом с которой стоял стенд с надписью «Моя родина Эгвекинот», и с фотографиями разных периодов жизни посёлка, начиная с 40-х годов прошлого века. Рядом - стенд «Эгвекинот 70», с советскими фото спортивных гимнастов на зарядке; отрядом лыжников, участвующих в марафоне в 85-м году. Фотографии членов фотостудии «Берингия» начала 90-х и их работы. Рытьё котлованов под жильё в 46-м. На последних фото снято много людей, которые вручную, кирками долбят камни, копают фундамент для будущих двухэтажных бараков. Выгрузка леса в том же году. Общий вид с самолета в 1980 и 2003 годах. Сводка кратких фактов о становлении населенного пункта, от 16 июля 1946 года, когда сюда выгрузились первые строители, до 2015 года – строительства Эгвекинотского храма.
Сразу за почтой, ближе к заливу, стоял этот небольшой белый храм с золотыми куполами. Мы вышли на набережную, вдоль которой шла дорога. Здесь же большой памятник. Он представлял собой фигуры двух рабочих в шапках-ушанках и тюремных ватниках с очень печальными гримасами. Один из них тащил небольшую тачку, груженную камнями. Второй, нагнувшись, дробил киркой большие валуны. На постаменте надпись: «Строителям автомобильной дороги Эгвекинот-Иультин, 1946-1950».
Мне представилось множество репрессированных рабочих, которые кайлом долбили двести километров мерзлоты отсюда к районному центру, и которые полегли здесь сотнями, а может и тысячами. Возможно, мне бы и не было так грустно, если бы я не знал, что сейчас их тяжкие труды уже позабыты, стёрты, как и сам районный центр Иультин; тают, как и этот вымирающий посёлок Эгвекинот на самом краю света.
В глубине посёлка мы нашли ещё несколько маленьких магазинчиков, пару ночных пивнух, одно очень хорошее семейное кафе, где можно приятно посидеть и недорого поесть.
Рядом с кафе частный сектор с красивыми аккуратными домиками из деревянного бруса и железного сайдинга. Такие можно встретить где-нибудь в развитой Скандинавии, где всё чисто, аккуратно и радует глаз. Видно, что администрация Чукотки заботится о внешнем виде даже самых малочисленных посёлков и деревень. Все дома на улицах пускай и однотипные, но отремонтированные, выкрашенные, аккуратные. Если сильно не всматриваться, то и в правду можно подумать, что гуляешь по окраинам какого-нибудь Осло, Копенгагена, Рейкьявика. Главное – не сворачивать в стороны с главной улицы, чтобы случайно не провалиться в разваленные хозпостройки и загаженные гаражные кооперативы типичной, немытой России.
На обратном пути к общежитию подошли к зданию закрытого сегодня музея. У его торца, опираясь на железный высокий забор, стояли странного вида большие деревянные брусья – очень старые, позеленевшие со временем. Они были странной формы, и только когда мы рассмотрели их поближе, стало ясно, что это части скелета кита. У забора на земле лежало несколько позвонков, размером в половину колеса легковой машины, а высокими досками были ребра и нижняя челюсть. К каждой кости прикручены небольшие металлические бирки с названием кости и животного, которому эти кости принадлежали.
Самыми маленькими костями здесь были рёбра кита финвала, выловленного в Заливе Креста. Его ребро длиной и толщиной примерно с черенок лопаты. Самая большая кость – нижняя челюсть, высотой метра четыре, толщиной и шириной с железнодорожную рельсу. Она принадлежала гренландскому киту. Был здесь и череп серого кита, продолговатый, напоминающий череп вороны, только размером со средних размеров холодильник. На торце одного из позвонков крепилась табличка с координатами того места, где он был добыт. Сейчас эти виды самых крупных в мире млекопитающих признаны вымирающими, поэтому охотиться теперь на них можно только жителям маленьких национальных сёл.
Парни пошли дальше, а я ещё ненадолго остался у костей китов и отстал. Рядом со мной неспешно шагал Розенов. Сначала он шёл молча, немного в стороне. Потом приблизился и начал расспрашивать о блокноте, в который я всё время что-то записывал. Он похвалил меня, что я пишу дневник. Сказал, что и сам когда-то писал, после чего ударился в воспоминания о своей геологической молодости.
Он немного рассказал о начале своей карьеры на Колыме, где на заре 90-х была сплошная разруха, и посёлок, в котором он работал, стремительно пустел – люди оставляли свои квартиры и уезжали в центральную Россию за лучшей жизнью. Он попросил разрешения у начальства своей партии занять комнату в пустующем квартирном доме в том посёлке, где работал. За ненадобностью дом не отапливался. В комнате стояла чугунная печка на дровах с котлом наверху, приваренным бывшими жителями к батарее. В этом котле можно было греть воду, черпать и подмываться в ванной. Десять лет он проработал на севере, пока жена не утащила его обратно, в подмосковные Химки.
Слушая его задушевные рассказы, моё сердце немного даже начинало таять. Предо мной предстал обычный человек со своими проблемами, историями, жизнью. Просто Розенов оказался не в том месте и не на той должности. Не понял с самого начала, что нужно делать со свалившимися не него обязанностями, и всё упустил, за что, скорее всего, ему ещё придется ответить.
В общежитии мы оставили Розенова, скинули с себя груз лишних вещей и снова вышли на улицу, гулять дальше по посёлку. Мы обошли его весь, от начала до конца. Начинался он старым кладбищем на берегу залива, с крохотной часовенькой и просевшими могилами семидесятых годов; заканчивался портом, большой угольной котельной и нефтебазой. Эта окраина походила на брошенную промзону – грязную, серую, совершенно безлюдную. Всюду валялся строительный и промышленный мусор, груды металла; теснились косые приземистые каменные бараки. Дальше – узкий мыс с убогими деревянными трущобами забытых, полуразвалившихся сараев и гаражей. Возле сараев побитые алюминиевые лодки и катера на колёсных прицепах, шины крупных грузовиков, пару гнилых остовов машин.
Через сотню метров мыс сужался, сараи заканчивались. На небольшом пятаке стоял покосившийся тригопункт и одинокий деревянный крест с фотографией солдата, который погиб здесь в 1995 году. Волны залива бились о закопанный кусок ржавого корабля, с торчащей в небо рулевой лопастью и большим винтом.
С этого места открывался отличный вид на посёлок и хребты, на порт и бескрайнюю синеву широкого залива, уходящего за горизонт. Дорога с мыса вела мимо высокого здания котельной и упиралась в закрытые ворота порта. У ворот стояло мелкое здание управления. Рядом два больших якоря, между которыми натянут стенд с фотографиями города и четверостишием:

Средь острых скал земли далёкой,
Где море прячется под лёд,
Стоит морской форпост Чукотки
Торговый порт Эгвекинот.

Перед портом асфальт заканчивался. Грязная дорога опоясывала его и уходила на нефтебазу. Подступы нефтебазы напоминали длинные металлические балки на высоких бетонных сваях, вроде рельс американских горок. Дорога шла всё дальше, выше, петляя серпантином к вершине сопки, на самом верху которой стояло несколько вышек. Проход к нефтебазе был закрыт. Мы спустились обратно в город и прошли по улице у самого подножия горного хребта.
Уклон улицы стал круче. Вдоль дороги всё те же разноцветные дома. На четвёртом этаже из окон одной квартиры доносился шум, крики, смех людей. Здесь мы встретили красный пограничный столб, которые сейчас любят ставить едва ли не в каждом населенном пункте, особенно если он представляет хоть какую-то туристическую ценность. На столбе множество указателей с расстояниями до различных городов:

Владивосток – 3895 км
Ном (США) – 665 км
Хабаровск – 3270 км
Москва – 6104 км
Анадырь – 236 км
Северный полярный круг – 27 км
о.Ратманова – 458 км
Омск – 5244 км
Киев – 6797 км

Ещё выше здание чукотского полярного техникума Эгвекинота с детской площадкой неподалёку, на которой щерились потресканные резные деревянные скульптуры богатырей, а ещё выше большое выбеленное здание дома культуры. На его дверях афиши с выступлениями местных ВИА, групп танцев и плясок и объявлением о дискотеке, которая проводится здесь каждую субботу в 19:00.
Если внимательно присмотреться к жилым коробкам панелек, то становится заметно, что множество из них давно покинуты людьми. Они так же жизнерадостно выкрашены в яркие цвета, как и другие дома, вот только двери подъездов наглухо заколочены, а все окна первого и второго этажа забиты жестью. Дома, простаивающие пустыми более долгий срок, зияли выбитыми окнами. Краска на их стенах выцвела и облупилась. Таких пятиэтажек в поселке было около десятка – наверное, четверть всех квартирных домов этого посёлка. Эгвекинот стремительно терял своё население, не смотря на кажущееся сперва благополучие и вполне сносный внешний вид.
Мы обошли несколько мёртвых домов и уперлись в голубое здание с белыми снежинками – горнолыжную базу. Дальше шло узкое ущелье, разрезающее две пузатые горы. По его дну шумела небольшая речка, несущая свои воды от самого подножья, через улицы, в сторону залива. В ущелье, у речки, из кустов выглядывали две лавки с разбросанными вокруг бутылками из-под пива и чёрными пятнами кострищ. Рядом небольшая будка подъёмника. Вокруг таблички, предупреждающие об опасности схода лавины. Мы посидели здесь в смеркающихся сумерках, поговорили и пофотографировались.
Вечером приготовили ужин из тушенки и риса. Парни смогли дозвониться нашим коллегам в Анадырь, которые доехали на метле до столицы Чукотки только сегодня, и уже громко отмечали окончание полевого сезона.

День девяносто первый. 17.10. Вторник.

Из Эгвекинота мы вылетели только день спустя. На понедельник билеты уже раскупили. Во вторник, к семи утра, мы вышли из маршрутного Урала к облупившемуся двухэтажному домику аэропорта с надписью «Залив Креста». Этот маленький аэродром был в нескольких километрах от Эгвекинота, рядом с Озёрным. Через два часа на полосу был подан новенький, четырнадцатиместный самолёт с салоном городской маршрутки внутри. Я в последний раз оглядел снежные вершины сопок Эгвекинота, старое здание аэропорта, серые руины далёких амбаров и зашёл по трапу вверх. 
Самолёт набрал скорость и резко оторвался от земли. Я увидел, как опустились закрылки за окном, и взлётная полоса начала стремительно отдаляться, пока не осталась где-то далеко позади.
Через час полёта самолёт начал снижаться, преодолел низкую завесу облаков, и после сильной тряски сел в аэропорту Угольных Копей. Дальше пропитанная ностальигей поездка на такси к причалу, где нас уже ждал небольшой корабль «Камчатка» - старая посудина с мелкими вмятинами на бортах и облупившимися толстыми слоями белой краски на каюте и палубе.
Ещё спустя час мы уже сходили с парома на заснеженный причал Анадыря, который теперь показался мне более гостеприимным, ярким и жизнерадостным, чем три месяца назад. Город в это время года стал намного оживленнее, чем до нашего отъезда: на улицах много машин, и толпы молодых людей прохаживаются по тротуарам. Население города приехало с отпусков, из деревень тундры на учёбу, с полевых работ на зимовку. Город ожил. Анадырь встретил своих работников.

Заключение

На этих словах, за пару дней до отъезда домой, я закончил писать свой дневник. Нас поселили в шумном, перенаселённом общежитии, где всех захватила буйная череда попоек и гуляний.
Розенов, который отправил оставшихся в Эгвекиноте геологов следующим же вечерним рейсом, сам с ними не полетел. Он остался в посёлке и отмазался тем, что «в общежитии мы наследили, там нужно ещё прибраться», и прилетел только два дня спустя. Конечно же, мы ещё на Валунистом разгадали причины его промедления и нежелания возвращаться в город поскорее. Мужик просто хотел заработать больше денег, потому что формально, пока мы не прилетели в город, нам продолжали капать полевые и добавки за работу в сложных условиях. Оклада в три раза больше нашего и полевых ему было мало, и он выжимал деньги из магаданской конторы как только мог.
Как мне рассказали после, в городе Розенову, конечно же, пришлось идти к начальству на ковёр. Там он представил никудышный, сделанный на коленке за пару часов отчёт по проделанной работе. План на этот полевой сезон у него не был выполнен, и наш отряд геофизиков, приехавший на месяц позже, выполнил больший объем работ, чем геологи под его чутким руководством за весь сезон. Все нелепые оправдания и отмазки не спасли его от выговоров и скандалов начальства. Лебедев очень долго и громко крыл матами диванного геолога, на что Дима лишь поник и сказал: «Я на вас обиделся». Его рассчитали в тот же день и пнули из конторы восвояси.
Утром следующего дня мы снова гуляли по уже заснеженному городу. Накануне отъезда домой Игорь предложил мне, Коле и Лёхе взять такси и поехать на заброшенную горнолыжную базу сопки Михаила. База находилась под самым боком большой тропосферной станции. Сейчас, после появления спутниковой связи, необходимость в ней пропала, и база с начала девяностых была заброшена. В городе Игорь купил несколько пачек сильнодействующего обезболивающего. В местных аптеках его продавали без рецепта. При передозировке этот препарат вызывал галлюцинации, легкое состояние эйфории и расстройство опорно-двигательного аппарата, как при алкоголе или наркотиках. Перед поездкой каждый из нас принял по пластинке этих дурных колёс, и к тому времени, как такси доехало до базы, нас всех уже, что называется, накрыло.
Стемнело. На вершине сопки дул сильный ветер и кружила метель. Впереди стояли высокие стальные опоры гигантских радаров, спиленных в прошлом году. Рядом пару длинных, обитых железом бараков. Я с парнями кое-как дополз до ближайшего из них. Мы выломали забитую гвоздями дверь и пролезли в помещение.
Внутри станция была сплошь заставлена длинными шкафами побитой и ржавой электроники. Запчасти и мусор повсюду валялись на полу, я постоянно спотыкался об него и с большим трудом переставлял ноги.
Мы нашли комнату отдыха персонала и повалились на скрипучие диванчики и стулья.
Через час, когда ко всем вернулась чувствительность и более-менее адекватное восприятие окружающего мира, начали безудержно говорить и хохотать под завывающие ветра метели за стенами.
- Парни, хотите расскажу вам о том индивиде, который вам наломал там дров в полях, а потом свалил из-за того, что якобы хотел посмотреть, как работают геологи и что-то в этом духе? Все мы знаем, из-за чего он уехал – за Машей побежал. Так вот, к нам на Быстрый новых студентов на подмогу из Анадыря закинули. И эта Маша к одному из них в первые же пару дней на шею кинулась, а про вашего дружка и забыла сразу же. Так что, можете усмирить свой гнев. Карма его настигла.
Когда показалось, что действие колёс уже полностью прошло, мы вышли из заброшенной станции и столкнулись со страшной реальностью, которая пугала, плыла, искажала пространство и предметы вокруг. До такси топать ещё несколько сотен метров, а на улице дуло и гудело. Всякий металлолом, который торчал из-под снега и резко выделялся на белой пелене, плыл и казался живым, из-за чего вызывал у меня приступы жуткой паники. Эти ржавые бочки и покрышки я постоянно принимал за бегущих к нам медведей, от чего то и дело останавливался в ступоре и страхе. К тому времени, когда такси высадило нас у гаражных ворот общежития, все уже полностью пришли в себя.
На следующий день я рассчитался с работой, и улетел на самолёте домой, оставив в своей памяти об этом крае самые лучшие, незабываемые впечатления и яркие воспоминания. Кто-то же из товарищей так и остался в Анадыре на постоянную работу, и теперь, возможно, я увижу их ещё не скоро.

Весна 2017