Малиновое варенье
Из распахнутого деревянного окна с сеткой от комаров и мух доносились натруженные звуки сельской жизни: зубастый звон пилы вперемежку с лаем собак, крик петуха и рев маленького ребенка.
Сестра купила этот домик уже давно, когда ее дочь начала часто болеть простудными заболеваниями и они с мужем решили, что летом им обязательно нужно жить где-нибудь на природе. Всем понравилось и домик стал неотъемлемой частью их жизни. Зимой сестра с семьей тоже наведывались сюда, но основное время отводилось для дачи летом.
Степан уж и не помнил времени, когда б сестра не ездила на эту дачу, казалось она была у них всегда.
А потом этот случай!
Его резануло чувство сожаления…
- Можно спросить? – перебила его мысли десятилетняя племянница Маша.
- Давай, - он на автомате переставил шашку на доске, поудобнее усаживаясь на диване гостиной.
- У тебя было когда-нибудь такое, о чем ты никогда не забудешь? - он посмотрел на нее, а она на черно-белую доску.
- Да… Наверное...- он ненадолго задумался, уставившись на невидимую точку где-то сбоку, - Игру в школьной постановке я наверное на забуду.
Она удивленно на него посмотрела:
- Серьезно? И почему? – она с любопытством ждала ответа.
- Да! Потому что я играл дьявола, - спокойно ответил он.
- И тебе это понравилось? – девочка с любопытством смотрела на дядю.
- Нет, наоборот, просто это было… интересно для меня…и очень необычно, - он задумчиво почесал висок.
- Но почему ты запомнил это?
- Потому что… Знаешь, это оказалось вовсе не легко, - их беседа легко перетекала будто вода из сосуда в сосуд.
- Да ладно? Ты дьявол, что может быть легче? – она переставила шашку на доске.
- Ты иронизируешь, нет-нет, я серьезно. Оказалось, это самая сложная роль в моей жизни. Я играл того, кого на самом деле никто не любит и его даже оправдать по сути нельзя.
- Ты хочешь сказать, что играть дьявола было сложно, потому что он отщепенец? – дядя привык к серьезным рассуждениям маленькой племянницы, но тут даже он удивился.
- Да, я так считаю. – он решил поточнее донести свою мысль до пытливого ума девочки, - Даже самый отвязный преступник в мире не хотел бы отправится в ад, все хотят попасть на небеса, в рай, даже если не верят в Бога… В дьявола почему-то верят все… Но даже самый хулиганистый мальчишка, которого никто не может вынести, ждет, например, подарок на новый год… Потому что в глубине души, все считают себя хорошими, и все хотят любви…
- Но, что, если этот мальчик совершенно не раскаивается в своих поступках? – ее кристально голубые глаза прямо смотрели на дядю.
- Ну как по-твоему он должен раскаяться? – переспросил он.
- Ну не знаю, сказать что-то, извиниться… - она выпятила переднюю губку, а затем почесала нос.
- И тогда ты его простишь? - спокойно уточнил он, уже догадываясь к чему этот разговор.
Она задумалась…
- Нет, не обязательно, но так мне хотя бы будет не так обидно… И мне будет, о чем поразмышлять…
- Но любовь есть прощение, если ты любишь, ты простишь первая!
- Если это так как ты говоришь, то вообще можно безнаказанно абсолютно всякие дела творить! И хорошие, и плохие! И дела никакого не будет никому! Только и прощай! – она вызывающе упрямо выпятила подбородок вперед, становясь снова ребенком.
- Да, такая миссия у любви, когда ненавидишь, ты тоже любишь, но как бы с другой стороны… Ненависть – это любовь с черного входа, а иногда и выхода…
- Но, мне все же не понятно, почему ты защищаешь так тех, кто провинился, кто сделал плохую вещь? Уж неужто ты перевоплотился в дьявола после той роли и решаешь, кто виноватее, а кто менее! – она снова посерьезнела как в начале беседы.
- Нет, милая, нет! Я не решаю, давно не решаю… - он не знал, как подобрать нужные слова, - Я лишь хочу тебе сказать, что каждый достоин любви… Каждый человек на земле… Даже если он очень плохой по большинству точек зрения и совершил он плохие деяния, его душа просто нуждается больше чем другие в спасении…
- О, дядя, тебе нужно тогда в священники. А ты мне про дьявола рассказываешь. - разочарованно сказала она.
- Потому что никто не делает зла просто так…
Она опять умолкла, между упрямо сведенных бровок велась внутренняя борьба. Очень ранняя для такого возраста, но она уже вкусила сомнения взрослого человека в оценки событий и обстоятельств. Она знала. Но при этом не могла выбрать на чьей стороне ей оставаться?
- Ну хорошо, пусть будет так. Каждый достоин любви. Но чем плох тот, кому причинили ущерб, стукнули мячиком, пнули, без причины наказали или… - она резко замолчала и переставила шашку.
Повисло недолгое молчание. Степан не успел ответить.
- Почему вы с тетей Кларой разошлись? – вдруг спросила она, - Она была плохая? Мне она нравилась… Она вкусно душилась и дарила мне самые лучшие подарки…
- Мы с тетей Кларой плохо понимали друг друга… Никто из нас не плох, знаешь это как тарелка с бобами, перемешанными с горохом… Перебирать надо очень долго, чтобы отделить. Так вот мы и устали перебирать… - он глухо закончил последние слова.
- Что? Горох с бобами? – она неожиданно расхохоталась, а глаза заблестели от смеха, все-таки она была еще ребенком. – Так это же легко!
- Кому легко, нам не очень оказалось… - с укоризной сказал он, - Вот видишь, тут еще бывает разность срабатывает, ну просто мы разные культуры, разные сорта, никто не виноват в этом…
- И что? Я не понимаю… Вот наш сосед по даче постоянно скрещивает то вишню со сливой, то яблоки с грушей, а в прошлом году – вот умора – он пытался переопылить помидор с огурцом!
- И что, получилось? – он заразился детским весельем.
- Не особо… На самом деле я не знаю… Груша вроде получилась… хотя не пойму, что больше там получилось, груша или яблоко? Но потом привитый ствол яблока погиб… И дядя Петя сказал, что это потому, что груша сильнее была, сильнее чем яблоня. Это как клен и орешник. Орешник победит. Или... береза и ольха. По-моему, победит ольха!
- А, по-моему, береза! - он ехидно ее подзадоривал.
- Нет ольха!
- Нет береза!
- Ольха!
- Береза!
Степан услышал приближающийся голос сестры:
- Маша, иди руки мыть и за стол обедать! Степан, Степа ты где?
- Да тут я, вместе с Марией, - чинно ответил он.
Сестра подошла, вытирая руки о кухонное полотенце. Она хотела что-то сказать, но ее перебили часы, которые начали отбивать ровно полдень.
Маша убежала мыть руки, беззаботно напевая услышанную с утра по радио песенку и уже как будто позабыв свой разговор с дядей.
- Что это вы тут, как всегда затеяли один из своих умных разговоров? - она сопроводила свой вопрос долгим взглядом в адрес брата.
- Нет, мы играли в шашки! – он сделал вид, что не замечает тяжелого взгляды.
- А, в шашки? - она приподняла брось.
- Ну ладно, ладно. Тебе не кажется, что девочке нужно знать правду? Она очень переживает за Семена…
- Я вижу. И знаю. А ты зря лезешь, - спокойно без злости, но все же твердо сказала она.
- Мне есть, конечно, чем заняться, я не за тем приехал, но вы родители в суете не всегда замечаете, не всегда помните…Она хоть и ребенок, но очень многое видит, знает, но что-то укладывает в своей головке… В головке у нее допустим что-то кое-как уложилось. В детстве с этим проблем нет. Все легко. Как сказали, так и есть. Но что делать с сердцем?
- О, перестань, - вскинула она на него взгляд, - Ей не за чем об этом думать и не заводи об этом больше разговоров, слышишь? Она все примет как есть, ты сам сейчас сказал, что детям это легко и забудет! А потом вырастет. И все. И если нужно…нужно будет я ей расскажу, но потом…
- Она не сможет перешагнуть это. Понимаешь? Это будет для нее как порог перед новой дверью, через который она всегда будет спотыкаться, - обреченно сказал он.
- Ты всегда все слишком преувеличиваешь. Всегда. Тут нет ничего особенного. – она заметно начинала нервничать.
- Ты ошибаешься сестра и девочка моя крестница, я тоже имею право. – в такт ей ответил он.
Она попыталась его перебить:
- Давай, просто пойдем за стол…
- Нет, послушай, пообещай, что ты поговоришь с ней об этом. – он знал, что от разговора не будет толка, но не мог промолчать.
Сестра вытирала полотенцем давно сухие руки. Затем наконец сказала:
- Я не смогу, Маша слишком маленькая. Боюсь она не поймет.
И ушла, оставив за собой тяжелый вздох.
… Время тянулось бесконечно долго, казалось сад давно наполнился цветами, на яблонях давно уже появились яблоки, а на грядках дозревал второй слой клубники, но Степану все было неспокойно.
Он приехал сюда вновь, к сестре, погостить на недельку другую, пока его дела в городе немного улягутся. Он собирался переезжать на север, вещи были сложены и упакованы, квартира уже ждала нового хозяина, осталось передать ему ключи и захлопнуть дверь в неприветливую прошлую жизнь, с которой его больше ничего не связывало. А новую жизнь он планировал начать в Хабаровске, куда его направили по распределению по его государственной работе. Чиновник он был не ленивый, а напротив очень даже добросовестный. Он был приветлив с коллегами, учтив с начальством, поэтому его кандидатура оказалась первой в списке на повышение с переводом.
Бывать у сестры он очень любил, хоть она и никогда не признавала в нем старшего и брала назидательный тон, при общении с ним. Ей все казалось, что это брату нужно помочь, что это у него большие проблемы. «Ни жены, не детей, хоть бы работа была нормальная, а служить государству непрестижно и грустно.» - выговаривала она ему, когда они по обычаю сидели в летней беседки и пили чай с малиновым вареньем.
Они стояли на улице. Солнце перевалилось за дымоход бани, откуда по наблюдениям Степана, оно скоро перекатиться за лес и уступит свое время ночи. Сестра молча закурила, смотря при этом себе куда-то под ноги.
- Мне показалось, или Маша ожила? – задал волнующий вопрос он сестре.
- Ну что ты пристал к ней? К нам? У нас все у всех хорошо! Это тебя спасать надо! Как нелюдь, ей богу. Все тебя куда-то толкает. И с Кларкой тебе не жилось. И в родном городе где полно друзей, знакомых, родственников – тебе не живется. Ты хоть понимаешь, что мы видеться с тобой теперь совсем не будем? – она помолчала немного, и у Степана что-то защемило в груди, – Да ни черта ты не понимаешь! У тебя одно на уме, как бы сбежать от нас, да?
Она неожиданно выплюнула ему эти слова в глаза и он растерялся.
- Люда, сестра моя, ты что такое говоришь? Почему ты так решила?
- Да, потому что, что я не вижу? - слова глухо отзывались, словно они их черпала из глубокого колодца, - Презираешь нас прямо… Смотришь, а как будто и смотреть на нас не можешь… Все не простишь…
- Люда, перестань. Мне не за что тебя прощать, - взгляд его карих глаз выражал только сочувствие и понимание.
- Да знаю я! Ты ведь из-за этого с Кларкой разошелся? Из-за того случая? Кларка на нашу сторону встала, а ты ее простить не мог… За то, что меня она защищала… - голос совсем охрип, толи от сигареты, толи от обиды, - Вот ты и сбежал от нее, пошел по легкому пути, якобы разошлись и все, вы теперь свободные. Да никому из вас свобода не нужна! А между прочим…Я всегда тебе говорила, что ты найдешь себе классную бабу, только жить с ней долго не сможешь… Потому что характер у тебя дерьмовый.
Она затянулась, молча ковыряя носком летней босоножки землю.
- Я помню, как ты приехал с ней в первый раз к нам… Знакомиться. Она была шикарная. И ты это видел. А теперь ты… Ты просто строишь из себя святошу! Знаешь, что?! Да иди ты! – она с яростью швырнула окурок и убежала в дом.
Недалеко маячила Маша рядом с качелями, она прыгала и скакала с беззаботным видом увлеченного своей игрой ребенка. Как бы ему хотелось сейчас поверить, что все так и есть. Что все хорошо. Что ребенок просто играет и нет никаких поводов для беспокойства… Но вот уже третий раз он непроизвольно ловил ее взгляд, который она бросала украдкой и как будто слегка злясь, а затем снова продолжала играть. Он задумчиво перевел взгляд в ту же сторону.
Ничего. Старый сарай, слегка покосившаяся калитка. Вроде все на месте. На месте? В этом сарайчике хранился всякий хозинвентарь и как помнилось Степану, обычно эта калитка была запросто распахнута.
- Маша, - позвал он, - А что ты ищешь там?
Маша обернулась на его возглас и еще раз посмотрела на сарай, затем бросила мячик и убежала:
- Ничего- о- о
Степан все же открыл сарай, в нем хранились велосипеды. Один был красного цвета, второй чуть повыше – голубого. Оба были далеко не новые, но в полной исправности. Степан стряхнул паутину и звякнул в звонок. В зеркале отразились лучи уходящего солнышка.
Велосипеды стояли без дела, покрываясь пылью и паутиной, Маша больше не каталась.
Он выкатил велосипед, слегка его отряхнул от трухи, насыпавшейся сверху и позвал Машу.
- Маша, Маш! Иди сюда, я тебе велосипед выкатил, иди покатайся!
Маша подошла недовольной походкой:
- Ну буду! – сердито сказала она.
- Почему?
- Не твое дело!
«Резка, вся в мать» - подумал он между делом – «Но такая же только внешне, внутри все мягкое и доброе, того и гляди словно кто-то уколит»
- Ну не мое, так не мое! Зря только в пыли весь выпачкался, - чуть пригнувшись, чтобы пройти в низкую сарайную дверь, он затащил велосипед назад.
- Мне не с кем, - нахмурившись сказала девочка.
- Чего?
- Кататься, не с кем мне!
- Так иди, поищи кого-нибудь! Ребятишек полно в деревне-то вашей!
- Они все смеялись над нами, не буду с ними дружить, а Семен меня всегда защищал. Он умеет, - сказала она и словно забыла уже разговор, тут же отвернулась и убежала домой играть с куклами.
Велосипед так и остался стоять в сарае.
Он прощально всмотрелся в этот дом, в полюбившиеся стены, которые охраняли близких ему людей. Завтра ему нужно было уезжать, но впервые за долгое время ему стало не по себе… Степан уехал.
Поздний августовский вечер быстро сгустился словно малиновое варенье. Люда с мужем молча сидели в гостиной. Маша давно спала, суетливо и долго укладывая в рядок игрушки в кровать Семена.
Люда сидела у стола и пыталась разобрать свои записи и рецепты для варенья, но все перемешалось у нее в голове и никак не хотело собраться.
Только затянувшаяся рана, снова открылась и кровоточила. Словно каждый слой возникшего отчуждения вскрывал эту рану и снова и снова было больно. Она защищалась, она укрывалась. Она пряталась в молчании. Но от этого ее расстояние со всеми близкими еще больше увеличивалось. Муж чувствовал ее холодность и отчужденность и по-своему его трактовал. Как неожиданная трещина разъедает землю эрозией, так и в их отношениях из обыкновенной трещины появился овраг из пустых надежд и разочарований.
Муж молчал, ему не нравилась обстановка в доме, но он предпочитал об этом не говорить и ни о чем не думать.
Она резко прервала молчание:
- Не всегда правда хороша. Да! – она с горечью и вызовом посмотрела мужу в глаза.
- Да, я знаю… - он помолчал, - Наверное тебе так спокойнее.
- Да что ты знаешь? Да, что вы все знаете? Знает ли кто-нибудь, что такое каждую ночь закрывать глаза и видеть его глаза! Каждую ночь я молю Бога простить меня! Она была плохой матерью, она бросила его… Но он даже не узнал ее, он ничего не помнит. Я хуже в сто раз! Я взяла его на воспитание, я его обогрела, дала надежду… Дала любовь… Дала семью… И бросила. Так же как она. Я хуже, хуже ее. Я люблю Машу и поступила так, потому что так мне диктовало мое материнское сердце. Я испугалась. Я … я знала, что это тяжело, когда мы решили его усыновить, но что это будет чертовски тяжело? Что мне придется выбирать между ним и Машей. Я не знала, клянусь. Я думала моей любви хватит всем. В итоге я предала вас всех и себя. Мы все поверили в новую семью, в то что можно все исправить, исправить чьи-то ошибки и дать любовь тем, кто в этом нуждается даже сильнее чем мы сами. И в итоге что? В итоге я просто чудовище. Ведь я все еще люблю его как сына.
Муж попытался перебить ее, но она тут же остановила его:
- Нет-нет, не лги мне, хотя бы сейчас. Вы все так считаете. И Степан уезжает на север, все так… Я никчемная. Никчемная мать, жена, сестра.
Торшер на столе отбрасывала тень, резко очерчивая привычную обстановку комнаты. Они молчали.
- Мне нечего тебе больше сказать, - почти одними губами сказала она. – Ты можешь тоже собирать вещи и уезжать от меня.
Она отвернулась к окну, ничего не замечая вокруг. Боль как едкий растворитель разъела все вокруг, поглотила звуки, образы, ощущения. Люда замерла.
Старая половица как сообщник скрипнула возле нее, от чего она вздрогнула и зябко поежилась. Две руки как тяжелое бремя прощения легли ей на плечи и через минуты обняли ее. От его рук еще пахло их новым мылом, а еще чем-то домашним, теплым и крепким.
- Я никогда и никуда не уйду от тебя. – он четко выговорил каждое слово, словно подбивал доски друг к другу, четко, слаженно и заботливо. - Мы это создали, мы вместе и будем решать. Ты не одна все это затеяла. Так случилось. Не мучь себя. На твоем месте так бы поступила каждая мать. Ты не в чем не виновата, - еще раз отчетливо произнес он, - Нам всем есть, о чем подумать и принять в себе. Ты должна знать – я ни минуты не обвинял тебя. Значит так должно было случится, но выход всегда есть. Всегда.
Она обмякла в руках мужа, съежилась и стала словно меньше. Вся энергия будто вылилась из нее и потекла слезами, горем, счастьем и свободой от вины…
*****
Никогда рассвет еще не был столь ясным и благодатным, подумала про себя Люда. Звезды горели на небе как тысячи лампадок любящих сердец, с тихим замиранием отбивали такт биения сердца звуки земли.
Где-то там, на краю земли было место, где никто и никогда не плакал, где никто и никогда не сомневался в себя, где никто и никогда не задавался вопросом, что же есть любовь и как любить человека, который мог убить твоего ребенка, особенно если этот человек сам ребенок. Ребенок, которому было суждено попасть в эту семью, тоже ни в чем не был виноват. Вернее, всего это была случайность, и он не хотел, не думал причинять вреда Марии.
День словно явный властитель этой вселенной бесспорно вступал в свои права. Яркой победой вставало солнце, делясь лучами с теми, кто потерял этой ночью все и вновь нашел. Хвойный аромат намеком сообщал о лесной роще, вдали залаяли собаки. Реальная жизнь подчиняла людей рутинным утренним правилам и порядкам.
Люда сладко потянулась, хоть и не спала всей ночи, а так хорошо, она давно себя не чувствовала. Сейчас она купит как обычно молока у соседки, только на этот раз оно не будет у нее быстро скисать, и завтрак не будет отдавать легким вкусом нафталиновой горечи, а день не будет казаться каторгой с отбыванием наказания. Прощенный уже не был осужденным.
*****
Степану новая жизнь в новом городе принесла старые мысли и старые проблемы. Люди попадались в общем не плохие и вовсе не такие, чтобы нельзя было с ними пообщаться и найти новых друзей и знакомых. Все в общем было не плохо, но почему-то и не хорошо…
На душе продолжали скрести кошки. На новом месте он чувствовал себя не на месте. А климат, так вообще оказался точно не для него. Он постоянно заражался простудными заболеваниями и болел так, будто не болел вообще никогда, как будто не имея ни к чему иммунитета.
К лету следующего года он не выдержал и накопив внушительный отпуск взял сразу два месяца отдыха. Сестра по обычаю жила на летней даче и пригласила его к себе.
- Маша! Маша! –позвал он племянницу, завидев ее издалека возле дома.
Маша завидев дядю радостно побежала ему на встречу, но на это раз она была не одна. Мальчик в синей рубашке и коротких шортах бежал рядом с ней.
- Семен, Семен, не отставай! А давай кто быстрее! - кричала Маша, - Ура! Дядя Степа приехал! А ты к нам надолго?
- Ох, Машенька как ты выросла, сейчас собьешь меня с ног, - чуть задыхаясь от радости сказал Степан, - А я к вам в отпуск приехал, а там посмотрим.
Вокруг летали бабочки, стрекотали кузнечики, вдали полаивала собака, а звук пилы добавлял в стройный хоровод деревенских звуков связующий аккомпанемент. Обеденное жаркое солнышко уже припекало плечи и головы, а береза ласково щекотало низко склонившимися ветками. Из окна дома ароматно пахнуло запахом только что приготовленных пирогов и хлеба …
«Все наладилось» - подумал Степан про себя.