Хочешь быть счастливым? Будь!

               

                Мы с Феней были подружками, учились в четвёртом классе. Обе – отлично. Нередко бывали друг у друга в гостях. Но, поскольку их дом стоял буквально в пятидесяти метрах от ворот городского парка куда мы бесконечно гонялись на соревнования, я посещала Феню чаще, чем она меня. И в их, и в нашей семье было по четверо детей. С той разницей, что у них было три девочки и мальчик, а у нас поровну -  две и двое. Да с ними жили дедушка с бабушкой, а в нашей семье их не было.
    Дедушка Фени был молчаливым, очень полным и тяжело двигался даже с клюшкой. Бабушка, наоборот: сухонькой, лёгкой на подъём и острой на язычок. Родители Фени, как и дед, были откровенно упитанными. Мама, Раиса Исаевна, работала в ресторане буфетчицей, а папа, Аркадий Львович, высокий, красивый мужчина не работал нигде, потому что был инвалидом. У него по локоть не было правой руки.
      Вся школа сгорала от зависти к Фене, её старшей сестре восьмикласснице Ане и сестрёнке - первокласснице Майке, потому что у них всегда были деньги на мороженное и газ-воду. Да ещё и одевались они лучше всех нас. Старший брат Рафаэль работал на выездной кинопередвижке, которая в колхозах и кишлаках показывала фильмы по одному разу в неделю в каждом. 
  Но всего завиднее было то, что, как только в городе начинался дождь, тотчас в проёме приоткрывшейся классной двери возникала узкая голова Фениной бабули Эмы. Быстро пробежав взглядом по макушкам учащихся, она картаво восклицала: «На улице льёт, а в коридорах с запасной обувью никто и в помине не ходит. У бедных детей таки нет родителей? Пусть Феня выйдет, Майку я уже обула, а Анька опять кочевряжится». 
      Обозлённая её пришествием, в сердцах хлопнув крышкой классной парты, Феня выходила в коридор, и уже через пару минут возвращалась в класс переобутая в резиновые ботики. Весь класс радостно смеялся, учительница улыбалась тоже, словно это была  чуднАя шутка сказочницы, которая, при всём при том, никогда не надоедала.  Нужно отдать должное: Лехтманы в период учёбы почти никогда не болели и школу не пропускали. Правда и жили они всего через одну улицу от неё.

   Часто после занятий мы с Феней отправлялись к её маме в ресторан. Бросали на пол к стене портфели, и, усаживаясь в углу буфета с противоположной от входа  стороны за ящиками с вином, затаив дыхание, наблюдали, как бесконечной чередой к прилавку подходят мужчины. Шипучей струёй из огромной бочки тётя Рая заливала им, гуляющее внутри кружек тёмно-жёлтыми всполохами, пиво. Нас они, конечно, не видели, зато мы их не только видели, но и слышали всё, что происходило в зале ресторана. От курения вся его территория была заполнена сизым дымом. За каждым столом лились и лились фронтовые воспоминания. О боях, потерях, ранениях. О неведомых странах и языках. О героизме наших бойцов. О снах перед боями, странных вещих предсказаниях в них. Приметах.
       Чуть высовываясь из-за крышки прилавка головой и выпучивая глаза пристально вглядываясь в еле просматриваемые за смогом лица, мы отыскивали тех, которые, не сдерживая эмоций, рыдали, и, проведя по своим волосам растопыренной пятернёй, резким движением головы откидывали пряди к затылку.
     Представляя себя на их местах, мы яростно им завидовали. Это были времена! Можно было за Родину жизнь отдать. И, получив известия  о героических поступках своих родных, они ежечасно гордились бы ими, а не крутили над головой поясом от бумазейного халата за смелость и находчивость своих детей. Ведь теперь всё тихо, спокойно. Жизни отдавать не за кого… В общем, пустое времяпровождение.
     С противоположной от нас стороны, у входных дверей буфета за маленьким столиком днями и вечерами пропадали помощники и охранники Фениной мамы - папа и бабушка Эмма. Папа, всегда молча читая газеты, а бабушка - всегда не закрывая ни на минуту рот, 
     - Раиса, и что ты делаешь? – кричала она своей дочери из-за бочек,   
     - Ты совсем не жалеешь этих героев. Аркадий, что ты сидишь* Тебе жалко бидончика воды, чтобы товарищи не пьянели? 
     - Я уже долил.
     - Я говорю за второй. Для них уже разницы нет. А Райка шпарит так, что всё шипит через верх. О чём вы думаете?  Если захотите выдать своих девок замуж, и кто их возьмёт? Голодранцы? Анькиных я вижу за воротами каждый вечер. Вы хотите, как Ёська с улицы 20-го Партсъезда, когда он таки надул всех и сунул своих девок со старыми кроватями в Самарканд. И что… после того все евреи стали учёными и проверяют приданое за сорт, и их теперь ни за что не проведёшь.
      А вчера Лолка Уразбаева показала мне купить сервизы этих проклятых немцев, так я имела думать, будто там совсем не было войны! Сервизы с такими цветами, что падает рот. И только одна цена, как бомбы над Сталинградом. Мне кажется, что наша родина им таки слишком мало всыпала. И пусть в Самарканде не думают, что вещи Рафкиной невесты я не проверю за качество лично.   
    - Ма-а-ма, да какая у Рафки невеста? Кого «их»? Рано про свадьбы говорить.
    - Арка-а-адий, что рано говорить с утра, быстро переходит в поздно сказать вечером. Не успеют зенки хлопнуть.
 Потом она подбегала, умилённо гладила нас по головам и угощала лепёшкой и карамельками с чаем.
     От наслаждения я вся деревенела. И тут же спрашивала подругу, - Фень, а когда мы придём к твоей маме ещё?
     Феня, деловито разглаживая на себе школьный фартук, ласково улыбаясь карими, чуть навыкате, большими глазами, с достоинством отвечала, что всякий раз, когда уроков будет мало, или какая-нибудь учительница заболеет.
      Я страстно начинала желать, чтобы, хоть кто-нибудь из учителей, не очень сильно, но приболел, конечно только не Лидия Георгиевна. Все свои переживания я тут же выложила подруге. Для исполнения желаний одновременно загнув указательные пальцы правой руки под средние, мы с ликованием вспомнили как позавчера, когда Лидия Георгиевна получила партийный билет, весь класс с утра стоял у калитки её дома с огромными букетами цветов, ободранных нами с клумб Горкома Партии. А затем в их дворе из пиал, стаканов, кружек и ещё каких-то плошек мы пили чай с крошечными кусочком сахара и пончиками, которые прямо во дворе на мангале бесконечно пекла для нас бабушка Фрида.
        На следующий день, грустно улыбнувшись, любимая наша учительница спросила: не знаем ли мы, кто вчера во дворе Горкома Партии обезобразил дворовые цветники. В один голос мы уверили её, что, во-первых, ни один человек в городе не может знать, кто вчера после захода солнца пролез в тот двор через дыру в заборе за старым тополем. А – во вторых, никто ничего не обезобразил, и она может сама посмотреть в вазах, как аккуратно срезаны все цветы и даже колючие розы.      
       Потом из ресторана я бежала домой и рассказывала маме, как  это вкусно: чай с лепёшками и карамельками, и как жалко фронтовиков. Мама грустнела, виновато смотрела на меня и, вздохнув, требовала, чтобы я ни шастала по буфетам и ресторанам, а то она всё расскажет папе.
      В конце, концов, однажды, выглядывающей из-под прилавка, там меня папа и застукал. Извинившись перед Фениными родителями, он попросил никогда больше меня сюда не пускать и, взяв мой портфель, повёл домой. Дома мама в сердцах пару раз огрела меня по спине скрученной газетой, и, обозвав «позором семьи» и «попрошайкой», отправила спать.
       Ещё долгие ночи, ворочаясь в постели, я мечтала о конфетах и фронтовых рассказах. Но когда там случился страшный случай с убийством, я навсегда забыла и думать о тех посещениях. Да и Феня в буфет уже не ходила. Только младшенькая Майя ещё бегала в ресторан вместе с бабушкой, которая всем встречным знакомым, которые спрашивали «и куда это Маечка с бабушкой идё-ё-ёт?»,  в сердцах объясняла:
    - Таки из четырёх бездарей, кто-то должен иметь профессию считать деньги.       
      А в один из весенних вечеров, я убедилась не только в её бесконечной любви к внукам, но и о беспредельном бесстрашии.
    Как-то, учась в седьмом классе, я с сестрой и братом пошла на вечерний сеанс в кинотеатр «Звезда» смотреть новый фильм про шпионов. Мы с сестрой прогуливались около входа снаружи, а брат в вестибюле встал в очередь за билетами. Пока сестра разговаривала с подругами я подошла к одному из освещённых угловых окон первого этажа здания кинотеатра и остановилась. Не успела я за стеклом ничего толком разглядеть, как рядом оказалась бабушка Эмма. Рывком, открыв нижнюю форточку окна и повиснув тощей грудью на подоконнике, не обращая внимания на папиросный дым, запах алкоголя и изощрённый мат большого количества мужиков, она мужественно всунула голову вглубь помещения. Бабушка ещё и рта не открыла,как все, находящиеся в биллиардной в один голос заорали, - Ра-афик, иди-и домо-ой.
И хохот всех присутствующих колыхнул на окне верхние шторы.
     Нужно было видеть храбрость, с какой отчаянная прародительница бильярдиста, без паузы, и как бы поддерживая игру, смеясь, вместе со всеми вкрикнула в атмосферу сизого чада, - Тебя папа зовё-ёт.
   Рафик подскочил к окну и пригнулся к форточке, - Бабуля, иди домой. 
- Сынок мой, оглянись, - она за уши притянула голову внука к своему лицу и громко зашептала: - Ты видишь этих людей. Завтра все они, как один, поведут тебя на станцию воровать вагоны. Я бегом жду своего сыночка около дверей, через внутрь. И, знаешь, у меня сильно болят ноги.
     Я тоже подскочила к окну, - Рафка, выходи. Бабушка устала.
  - У-у, бабуль, да ты с подкреплением. Сейчас выйду, только партию доиграю. Я выигрываю.
  - Деньги, конечно сладкое барахло, – она снова громко шептала в его ухо, - даю тебе один десяток минут их иметь, тогда захожу я.
    За его спиной послышались недовольные возгласы, - Раф, ну ты где там?
  - Не вздумай. У меня последний дуплет. Через пять минут я буду около вас.
И мы с бабой Эммой полетели в вестибюль к дверям биллиардной.

    Даже через многие лета я вспоминала эту неугомонную старушку, любящую своих внуков, как своего Бога. Мы выросли, разъехались, и я не знаю подробностей их жизней. Знаю только, что молодёжь уехала в Ташкент. Старики переезжать отказались, и ещё годы соседи видели их счастливо сидящими вечерами у своих ворот на скамеечке.
         Только баба Эмма, видно, так и не смирившись с потерей необходимости забот о своих вожделенных отпрысках, уже на слабых ногах, каждый день бегала в парк и смотрела все подряд соревнования, довольно часто и крепко вступая в разногласия с судьями. И нужно отметить, что и зрители, и болельщики, как правило, оказывались на её стороне. Счастлив лишь тот, кто стремиться им стать…