Виталик на работе, мама в своей комнате смотрит сериал, брат и подруга в гостиной играют в шахматы, а я стою в коридоре, держась дрожащими руками за вешалку, с трудом переводя дыхание, а ОН разбивает в кровь (если у него есть кровь) кулаки о нашу хлипкую дверь. Напрасно я надеялась, что мой дом – моя крепость, напрасно бежала что есть силы, чтобы достигнуть безопасного места. Дверь предательски зашаталась под напором страшных ударов. Муж на работе, мама в комнате, брат и подруга в гостиной. Дверь вот-вот сдастся. Они даже не подозревают о том, что прежняя, спокойная жизнь скоро слетит, как дверь с петель. У них осталось всего три секунды… Главный герой сериала не успеет сказать решающие слова с экрана телевизора, ферзь не успеет перейти в наступление и поставить шах королю… Раз. Два. Три!
Раз-два-три, раз-два-три… Дыхание в норме. Раз-два-три, раз-два-три… Левой-правой, левой-правой… Мышцы в тонусе. Ну же, последний рывок, ещё 10 ступенек и можно со спокойной за стройность фигуры душой, отправляться домой. Каждый вечер на железнодорожном мосту я бегаю по ступенькам. Всё, как обычно: дыхание в норме, мышцы в тонусе, безветренный вечер, тихий свет далёкой луны, встревоженный щебет птиц. Раз-два-три-четыре… Встревоженный щебет птиц? Пять-шесть-семь-восемь… Отчего же он так встревожен? Девять-десять. Холод ударил в спину. Я стремительно обернулась, и посмотрела вниз – туда, где нет места коварной темноте – на освещённую искусственными огнями платформу. Никого. Только я, лунный вечер и щебет птиц. Встревоженный, испуганный, предостерегающий щебет. Пора возвращаться домой. Раз ступенька, два, три и…ноги охватила непредвиденная дрожь, дыхание сбилось, сердце резанула тоска. Вселенская. Чёрная, как дно могилы. Холодная, как вечность без любви. Тоска. В темноте трепетало волнение птиц. Неужели им уже не подняться в сияющее молодым утром небо, неужели не расправить беспечные крылья? Они протестующе пищали – они так хотели жить! Бедные пташки…Бедный, бедный, старый мир… мне не помочь тебе. Мне хотя бы спуститься вниз на обессиленных от дрожи ногах. Ну же! Как там? Раз-два-три-раз-два три, левой-правой, левой-правой… ОН слышал… Раз-два-три, левой-правой… слышал, как наполняются мои лёгкие воздухом… Раз-два-три… слышал, как осторожно я делаю шаг, как дрожь струится по моим ногам, как течёт в моих жилах кровь. ОН поджидал меня, укрывшись покрывалом из скорби и темноты. Последние ступеньки, и я бегу, что есть духу к моему дому – к моей крепости. Ему сложно двигаться быстро, его мучает, давит тяжесть земли, но он кричит, кричит, кричит, кричит, чтобы я остановилась – кричит у меня в голове. СТОЙ!!! Раз-два-три. СТОЙ!!!
Раз. Он разбивает дверь о кулаки. Два. Герой сериала хочет сказать пронзительную речь. Два с половиной. Ферзь готовится к атаке. Три!!!
– Мама! – кричу я, охваченная истеричным ужасом. Не услышанной останется речь героя, ферзь не насладится триумфом.
Мама отводит взгляд от телевизора, медленно соображая, что может означать этот крик, ворвавшийся в её мир, наполненный телевизионными переживаниями. Всего несколько секунд блаженного заблуждения, что она, выяснив в чём причина шума, успеет вернуться до развязки сюжета… всего несколько шагов до двери, а тоненький, отчаянный голосок уже пищит в голове, с трудом пробивая неверие. Надрывно пищит, как пойманная в клетку птица, которой никогда не увидеть свободы, которая ещё не осознаёт свою беспомощность, и в бессмысленном ужасе бьётся и бьётся о равнодушные прутья своей темницы…
Из гортани льётся бессмысленный крик. Я не могу его остановить. Я не могу ЕГО остановить! Через сломанную дверь хлынула безудержным потоком жуткая правда – просочилась в каждый угол моего жилища, освещённого ненужным теплом электрического света, в каждый угол моего сопротивляющегося сознания, освещённого ненужным пониманием.
И вот уже Сергей раздражённо ставит на доску шахматную фигуру, и вперевалку следует на зов, идущих из коридора криков. Саня, лениво теребя волосы, следует за ним. Они не знают. Им досадно, что их оторвали от игры, которую они собираются продолжить. Они не понимают, что всё кончено, и брат, выходя в коридор, всё ещё продумывает следующие ходы шахматной партии, а подруга надеется на её скорейший исход, в предвкушении сладкого сна в мягкой постели.
– Мама, мама, мама! – кричу я в тот момент, когда в дверном проёме показываются его глаза. Глаза, в которых звенит отчаяние погибших цивилизаций, холод неизбежности и горечь отзвучавших, никому уже ненужных людских побед. Глаза, в которых прячутся все тайны вселенной.
Он проникает в коридор и касается холодным пальцем моего виска. Мама, брат и Саня, словно оказались за стеклянной, звуконепроницаемой стеной. Они что-то кричат мне, но я не слышу. Я, повинуясь ледяному прикосновению, слышу только то, как заходится криком Земля. Как ревёт она от бесконечных войн. Как плачет слезами пролитой крови. Как истерично вопит, истерзанная распрями, искромсанная бессмысленным дележом её плоти. Как стонет она, изрытая бурами неиссякаемой человеческой алчности. Она так сильно, так яростно кричит. Жилы вздулись на её голубом лбу. Она в истерике. Потекли по венам неуправляемые потоки ярости. На рассвете она взорвётся. И полетят её мелкие, ничтожные атомы ко всем чертям.
Прошло всего несколько секунд, и я боковым зрением вижу, что брат, мама и подруга пытаются прорваться сквозь стеклянную стену своим негодующим криком. Но я не слышу ничего, кроме дикого, предсмертного вопля Земли. Он пронзил всю Вселенную, и только люди на поверхности, задыхающейся от крика планеты, продолжают копошиться и делать свои бессмысленные дела. Они не знают, что у Земли аневризма и что на рассвете она пошлёт их ко всем чертям.
Я не смею пошевелиться и бесконечно долго смотрю, как в тёмных глазах пришельца раз за разом, снова и снова умирает Земля, а вместе с ней рушится моя налаженная, размеренная жизнь, распадается на части и летит в необъятные, космические дали. Я чувствую, как его холодный взгляд касается моего взбудораженного разума, успокаивает шум горячей крови, пульсирующей в голове, и говорит. Говорит, говорит, говорит. Говорит до тех пор, пока мои ошалелые, спутанные, бешенные мысли не обретают ясность. Я понимаю. Правда, я всё понимаю. Но не могу сделать того, о чём он просит. Я знаю, что Земля обречена, и что если я не уйду с ним, то мои ничтожные атомы полетят в преисподнюю Вселенной. Но не могу оставить тех, кто стоит за стеклянной стеной непонимания. Хотя они так далеки от меня, что даже чужеродный, холодный взгляд пришельца мне понятней и ближе, чем их горячие, но пустые крики. Я понимаю, что он не может их взять с собой, потому что забирает только тех, кто слышит предсмертную песню Земли. Не могу шагнуть в неизвестность. Здесь всё понятно: агония, взрыв и всеобщая гибель. А что будет там?
И я отрываю свой взгляд от холодных и тёмных, словно беззвёздное небо глаз пришельца, отступаю от разрушенного дверного проёма к ним, за стеклянную стену, которой, конечно же, нет, потому что её всего лишь нарисовало моё подсознание. И никого из них нет. Здесь, в этом непонятном, горьком бытии, только я. Одна. Совсем одна, даже во сне. Я делаю глубокий вдох и бегу. Бегу по ступенькам. Вверх-вниз, вверх-вниз. Раз-два-три, раз-два-три. Дыхание в норме, мышцы в тонусе. Я сплю и никак не могу проснуться. О боже, раз-два-три, раз-два-три! А он стоит там, внизу, спрятанный тёмным покрывалом моего страха. Вверх-вниз, вверх-вниз. Я задыхаюсь. Ловлю ртом холодный, режущий горло воздух, который вместо того, чтобы попасть в лёгкие, проникает в виски ледяным, знакомым голосом. Вверх-вниз, вверх-вниз. Барабанные перепонки терзает тревожный щебет птиц. Раз… я не могу дышать… Два… вторгаются в голову, сжимая ледяным обручем, слова… Три… Я не могу убежать. «На счёт три, ты проснёшься – нездешней прохладой просочился в мою голову голос». Раз.. Я пытаюсь вдохнуть. Два… Я пытаюсь различить его очертания, скрытые моим страхом. Три! Я пытаюсь сделать шаг на ступеньку ниже и падаю…
Падаю, падаю, падаю и кричу…
– Мама, мама, мама! – надрываюсь я, вцепившись руками в измятую простынь. Солнечные лучи, найдя лазейки в шторах, тонкими, пылающими струйками исследуют комнату. Часы показывают семь утра, и их, освещённый светом циферблат, словно подмигивает мне. Радостно и лукаво. Он, как всегда, по утрам говорит мне, что пришла пора для новых дел. А я непозволительно долго лежу в кровати и думаю. Думаю о том, что не надо смотреть на ночь дурацкие фантастические фильмы. О том, что не стоит так сильно увлекаться рассказами Брэдбери. О том, что я упустила свой шанс. О том, что надо перенести свои вечерние пробежки на утро. О том, что я консерватор и не люблю перемен. О стеклянной стене непонимания, отделяющей меня от близких людей. О том, что он уже никогда не вернётся…