Жизнь Шлёцера в Петербурге протекала довольно приятным образом. Шлёцер посещает старых знакомых, заводит новых и пристально наблюдает за жизнью «маленького света», как он называет русскую столицу, в отличие от «большого света» — необъятной России. Его удивление безмерно, «а между тем, — замечает он, — я прибыл не из деревни».
Петербург не перестаёт поражать Шлёцера своим «расширяющим ум» разнообразием и азиатской, доходящей до расточительности роскошью, которая соединяется с тонким европейским вкусом. «Многое, что в других местах прекрасно, но миниатюрно, здесь великолепно и обширно; что в других местах велико, здесь колоссально».
Даже внешний вид русских приводит его в восхищение. Шлёцер приехал из Германии в последние годы Семилетней войны, когда в европейские армии набирали уже «пятивершковых» мужчин. А тут русские и преимущественно гвардейские полки! Двухметровые исполины, находясь рядом с которыми Шлёцер чувствует себя так, «как будто бы стоял пред свевами Ариовиста».[1]
[1] Ариовист — вождь германского племени свевов, один из главных противников Юлия Цезаря во время Галльской войны.
А какое разнообразие национальностей и языков! В то время, вспоминает Шлёцер, в страну «впускали всех… никого не спрашивали: какого ты вероисповедания? едва ли спрашивали: какой ты нации? (только евреям и иезуитам запрещён был въезд указом Петра I); но впоследствии стали спрашивать: в чём ты нам можешь пригодиться?» На наиболее многолюдных, центральных улицах города Европа и Азия сталкивается друг с другом, армяне, калмыки, бухарцы смешиваются в толпе с представителями едва ли не всех европейских народов. Мимо окна может прошествовать караван библейских животных — верблюдов. Общественное богослужение совершается на двенадцати языках (после отъезда Шлёцера к ним прибавится греческий и турецкий). Можно найти переводчиков с самых редких языков.
Часто, стоя в углу какой-нибудь немецкой конторы, Шлёцер с любопытством разглядывал её посетителей, пытаясь проникнуть в тайну их жизни. Вот немец, некогда кандидат на миссионерскую должность в Ост-Индии; откуда он возвратился, прослужив в течение семи лет матросом. Вон — пожилой пастор из Пруссии, который приехал в Петербург потому, что на родине получил внезапную отставку. А там сидят муж и жена, молодая любящая пара. Они вступили в брак прежде, чем позаботились о куске хлеба для себя и теперь думают найти в Петербурге место по заслугам, которых не хочет признать их отечество и т. п.
Государственные празднества ослепляют своим великолепием. Во время придворных маскарадов огромные зеркальные залы императорского дворца залиты светом тысяч свечей, который превращает ночь в день. Фейерверк по случаю заключённого мира с Пруссией (24 апреля 1762 года) Шлёцер наблюдал вблизи, из частного сада, вместе с надворным советником Шишковым. Он знал по слухам, что русские фейерверкеры довели своё искусство до совершенства, особенно потому, что умели придавать огню цвет, чего европейские мастера фейерверков делать ещё не могли. Но то, что он увидел, превзошло всякое воображение. Фейерверк продолжался около двух часов под перекатывающийся гром пушек — величественное зрелище, ужасающее и прекрасное одновременно. «С тех пор все фейерверки, которые я из учтивости должен был смотреть в других местах, казались мне игрушкою».
Одним душным летним вечером Шлёцер сидит за письменным столом. Вдруг из открытого окна до его слуха долетают чарующие мелодичные звуки, совершенно неизвестные европейскому уху. Шлёцер выглядывает наружу и видит, как вниз по Неве плывёт яхта Григория Орлова. За ней следует вереница придворных шлюпок, а возглавляет эту маленькую флотилию лодка с сорока молодцами, «производящими музыку», какой Шлёцер в жизни не слышал, — хотя и воображал, что «знает все музыкальные инструменты образованной Европы». Волшебство этой музыки таково, что невозможно вообразить, из кого состоит этот причудливый оркестр. Кажется, как будто играют «на нескольких больших церковных органах с закрытыми трубами в двух низших октавах, и вследствие отдалённости звук казался переливающимся и заглушённым». То была русская роговая или охотничья музыка — недавнее изобретение[2] чеха Яна Мареша, капельмейстера гофмаршала Семёна Кирилловича Нарышкина. Каждый из сорока музыкантов извлекал на своём роге только одну ноту, самостоятельно отсчитывая паузы, но все вместе они способны были исполнить любое, сколь угодно сложное музыкальное произведение. Летние ночи считались лучшим временем для роговой музыки, когда её искушающее очарование действовало неотразимо.
[2] Первый роговой оркестр появился в 1751 году.
В другой раз Шлёцер присутствовал при богослужении в императорской придворной капелле, где слушал русскую церковную музыку. Хор состоял из 12 басов, 13 теноров, 13 альтов, 15 дискантов и ещё полусотни малолетних ребят. Произведённое этим концертом впечатление было таково, что в 1782 году, будучи в Риме, Шлёцер откажется от предложения прослушать в папской Сикстинской капелле Miserere Аллегри (57-й псалом) в исполнении 32 певчих, сочтя, что не услышит ничего такого, чего бы он уже не слышал в Петербурге.
Как всякого иностранца, Шлёцера до глубины души потрясает русская баня. Русские угощают ею друг друга, подобно обеду или ужину, замечает он. Ему самому этот знак вежливости оказал Шишков. Спустившись с полка, где он испытал «сладострастный обморок», и побывав в руках слуги, который растёр его тело по-турецки, а потом вытер насухо, Шлёцер почувствовал себя «как новорождённый, телом и духом». Шишков, «по обычаю страны», предложил ему «купальный подарок» — долгополый тулуп из чёрных калмыцких баранов с невероятно нежной шерстью.
Русские зимы Шлёцер нашёл не только имеющими свою хорошую сторону, но даже заслуживающими того, чтобы их воспеть. Чистый, без малейшей пылинки воздух, ясное небо, которое своей синевой так и зовёт на прогулку или прокатиться с ледяной горки — копеечное удовольствие, от которого захватывает дух; а в особо морозные дни так славно сидеть за двойными заклеенными окнами, у русской печки, завернувшись до пят в тёплый халат…
В одну из шести проведённых в России зим он наблюдал северное сияние «совершенно особого рода, приведшее весь город — не в страх, а в удивление своим неописанным великолепием и красотою. Оно сияло не только белым и красным, но тремя или четырьмя другими цветами… наподобие радуги, то попеременно, то вместе всеми, длинными, пёстрыми полосами, или же подобно волнующемуся пламени».
Это фрагмент моей новой книги «Сотворение мифа» (часть 4, глава первая «Служба в Академии»)
В настоящее время «Сотворение мифа» — это единственная книга, которая в популярном стиле и доступным языком знакомит читателя с проблемами становления русской историографии, рисует портреты первых российских учёных-историков и разворачивает полную картину зарождения норманнизма — прежде всего в Швеции (как сознательной политической фальсификации с целью «захвата русского прошлого») — и его последующего укоренения на русской почве.
Книга содержит очерк древней русской истории, написанный с позиций современного исторического знания.
Приобретя книгу «Сотворение мифа», вы станете обладателем уникального издания и внесёте свою лепту в дело исторического просвещения!
Уверен, что книга вам понравится, и вы прочтёте её на одном дыхании!
А я с удовольствием подпишу Вам экземпляр.
Если вы планируете приобрести книгу, то прошу приобретать приглянувшееся вознаграждение, не откладывая это дело в долгий ящик. Сбор средств продлится до конца апреля.
Заказать книгу или помочь её изданию
https://planeta.ru/campaigns/134432