Десятая глава рассматриваемой нами книги, как и четвертая, является некоторым отхождением от основной канвы повествования для изложения определенных взглядов автора на политические проблемы современной ему Германии. Только у данного раздела более говорящее название – «Подлинные причины германской катастрофы». Мы уже говорили о том, чо реваншизм – это, пожалуй, главнейшая причина возникновения нацизма в Германии, к которой потом присоединились интересы тех, кто решил заработать на этом деньги и предотвратить социальный катаклизм, к которому логика капитализма подводила рабочий класс.
(Замечу, кстати, что фашистские перевороты в Италии и Германии я не считаю полностью социальными переворотами, – пусть термин «революция» и стал устойчивым по отношению к ним. Марш на Рим 1922 года, хотя и носил все внешние атрибуты народного движения, был в лучшем случае переворотом государственным, – таким, каким уже неприкрыто было воцарение Гитлера у власти в 1933-м. По сути своей, это была лишь быстрая и жесткая перезагрузка власти под давлением мелкой буржуазии, – так сказать, волеизъявление, как отражение недовольства слишком мягким «демократическим» правительством. Правительством, которое вполне может способствовать приходу к власти левых. И Испания 1931-1936 годов наглядно показала справедливость этих опасений. Здесь правым пришлось уже «исправлять» оплошность бессильной монархии, которую беспрепятственно до этого свалили умеренные и левые.)
Данная глава так же, как и вся книга, является наглядной иллюстрацией того феномена гитлеровской идеологии, о котором я уже упоминал выше – о переплетении здравого взгляда на вещи, объективной оценки реальных вещей и дичайших в своей нелогичности и тенденциозности выводов из всего этого.
Большой объем главы и затрагивание в ней самых разных вопросов заставляют говорить о них по очереди, по ходу изложения.
***
Начинает Гитлер с мыслей о былой славе Германии времен объединения, Седана и проч.: «Пережить катастрофу нашей Германской империи потому так трудно для каждого правильно мыслящего и правильно чувствующего человека, что наше падение произошло с такой большой высоты, какую при теперешнем унижении Германии даже трудно себе представить. Уже само объединение Германии и образование Германской империи окружены были золотым ореолом величественных дней, оставшихся как величайшее событие в сердцах всей нации. Империя возникла после ряда непрерывных и чудесных военных побед, явившись прямым плодом бессмертного, несравненного мужества наших героев».
Каждый раз, когда я перечитываю эти строки, мне вспоминается колоритное свидетельство современника описываемых событий: «Берлин, как столица Прусского королевства, был для всех понятен. Он скромно стоял во главе скромного государства и, находясь почти в центре его, был очень удобен в качестве административного распорядителя. Несколько скучный, как бы страдающий головной болью, он привлекал очень немного иностранцев, и ежели тем не менее из всех сил бился походить на прочие столицы, с точки зрения монументов и дворцов, то делал это pro domo, чтоб верные подданные прусской короны имели повод гордиться, что и их короли не отказывают себе в монументах…. В настоящее время от всех этих симпатичных качеств осталось за Берлином одно, наименее симпатичное: головная боль, которая и доныне свинцовой тучей продолжает царить над городом. Все прочее радикально изменилось. Застенчивость заменилась самомнением, политическая уклончивость – ничем не оправдываемой претензией на вселенское господство…»
Писавший эти слова в 1880 году Щедрин, естественно, никак не может считаться объективным свидетелем, во-первых, как слабо знакомый с Европой иностранец, во-вторых, как давний заочный франкофил, но риторика Гитлера о «золотом ореоле величественных дней, величайших побед» et cetera делает вполне убедительными дальнейшие слова русского классика: «…Самый гнетущий элемент берлинской уличной жизни – это военный. …Делается положительно тесно, когда по улице проходит прусский офицер. Одет он каким-то чудаком, в форму, напоминающую наши военные сюртуки и фуражки сороковых годов; грудь выпячена колесом, усы закручены в колечко... Идет румяный, крупичатый, довольный, точно сейчас получил жалованье, что не мешает ему, впрочем, относиться к ближнему с строгостью и скоростью… Не потому жутко, чтоб я боялся, что офицер кликнет городового, а потому, что он всем своим складом, посадкой, устоем, выпяченной грудью, выбритым подбородком так и тычет в меня: я герой!».
Далее Щедрин рассуждает о том, что для простого обывателя с его делами, ежедневными проблемами, подобные герои положительно утомительны потребностью постоянно падать перед ними ниц.
Русский Езоп здесь фигурален, конечно, но достойный наследник прусского офицера тоже рассуждает о негероях не менее гиперболизированно. Так, он в очередной раз уже вспоминает (в порядке противопоставления), что есть те, для которых Германия является «простой территорией для жратвы» и местом, где «можно было хорошо зарабатывать и тратить деньги». Я не сомневаюсь, что нет ничего хорошего в таком утилитарном отношении к своему фатерлянду, но противопоставлять трескучие фразы о победе «территории для жратвы» даже не попсово, а просто глупо. Эта псевдохлесткость может быть меткой в устной речи перед собранием на площади, но в книжном изложении она примитивна и выглядит плоской.
«Внешнюю форму заболевания мы всегда замечаем гораздо легче, нежели ее подлинную причину, ибо форма бросается в глаза… Так и теперь очень многие среди нас объясняют катастрофу Германии прежде всего общехозяйственной нуждой и вытекающими из нее последствиями».
«Наиболее легкое и вместе с тем наиболее распространенное объяснение наших теперешних несчастий сводится к тому, что-де причиной катастрофы является проигранная война».
А далее начинается вообще бестрепетное жонглирование:
«Разве не господа вожди революции доказывали ранее, как дважды два четыре народу, что как раз ему-то и безразлично, как именно закончится данная война? Разве не кричали они на всех перекрестках, что только «крупные капиталисты» заинтересованы в победе на фронтах, а вовсе не германский народ и тем более не германский рабочий? Разве эти апостолы мира не утверждали прямо противоположное: что только поражение германского «милитаризма» обеспечит германскому народу небывалый подъем и процветание? ...Ведь и всю революцию эти господа проводили под тем лозунгам, что, помешав победе Германии на фронте, революция тем самым поведет германский народ навстречу еще небывалой свободе и независимости».
Начнем с несусветицы элементарной – с каких это пор внешняя форма заболевания (то есть, его симптоматика) противопоставляется причине (то есть, этиологическому фактору)? На городi бузина, а в Києвi дядько. Но тут как раз тот случай, когда человек говорит не то, что хотел сказать, а что есть на самом деле. Внешняя форма – военное поражение и хозяйственная разруха – это лишь симптомы, без которых трудно доказать истинную причину катастрофы – нестерпимый накал классовых антагонизмов. Да, форма поверхностна, но она не скрывает (как подразумевает Гитлер), а помогает выяснить истинную причину.
Но с точки зрения хозяйства того государственного строя Германии, который начал эту войну, действительной первопричиной катастрофы послужило поражение в войне. При условии, что противопоставлять здесь надо победу. Кайзер и немецкий капитал были очень похожи на игроков, ставящих ва-банк на зеро. Вероятность выигрыша крайне мала, а проигравший теряет все. Но если он выиграет… Так, в принципе рассуждал и нацистский фюрер во второй половине тридцатых – и, надо признаться, это единственный вариант, при котором империализм, подобный германскому, вообще может чего-то добиться. Слишком мал и слаб был и кайзеровский, и гитлеровский рейх для упорной, долгой войны.
Теперь о жонглировании – боровшиеся с милитаризмом социалисты всей Европы (а не только и не столько Германии) действительно утверждали, что «только «крупные капиталисты» заинтересованы в победе на фронтах, а вовсе не германский народ и тем более не германский рабочий» и наиболее классическим здесь считается ленинское: «Революционный класс в реакционной войне не может не желать поражения своему правительству». Но тогда совершенно не подходит предшествующая сентенция о «безразличии» к результату.
И никто никогда не утверждал, что поражение, как таковое, может повести к подъему и процветанию немецкий, как и какой-либо другой народ. Поражение – это явление негативное, оно ни к чему позитивному само по себе приводить не может. В тот день в камере нашего автора логика отсутствовала.
Другой вопрос – дает ли поражение, как и любая разрушительная работа, простор для дальнейших действий – любых действий, в том числе и реакционных, прошу заметить. Гитлер сам жаловался на проблемы национального самосознания у немцев до войны. Так что «навстречу еще небывалой свободе и независимости» поражение привело и те элементы, выразителем политической воли которых стал наш автор.
На том, что обвинять в контексте восемнадцатого года социалистов и пацифистов в том, что они начали говорить еще до четырнадцатого – это умиляющая в своей непосредственности наглость, я останавливаться не буду, так как говорил об этом в предыдущей главе.
Что там дальше о военной катастрофе?
«Каждому человеку, способному думать, каждому немцу, обладавшему доброй волей, было конечно ясно с самого начала, что несчастливый исход войны… неизбежно должен был привести к самым тяжелым последствиям для нас. …Среди нас было много таких, которые либо вовремя не поняли этого, либо рассудку вопреки отрицали эту истину и спорили против нее. Среди этих последних были и такие, которые лишь очень поздно поняли значение катастрофы, соучастниками которой они были. Втайне они сами раньше желали поражения Германии и лишь затем слишком поздно увидели, до каких размеров дошло зло. Вот где надо искать действительных виновников катастрофы, теперь внезапно принявшихся утверждать, что единственная причина несчастья – проигранная война. Проигрыш войны был только результатом их собственной преступной деятельности, а вовсе не результатом «плохого» руководства, как утверждают эти господа теперь».
И вот очередная сумятица. В том, что Адольф Гитлер – это гуру конспирологов всех времен и народов, не сомневается уже никто, но здесь и «заговор» какой-то нелепый получается, подобный тем немецким женщинам, которые необдуманно, да еще и письмами, губили тысячи солдат на фронте. Пойдем за текстом: 1) сначала были те, кто недооценивал решающую роль победы или бездумно отрицал этот факт; 2) потом оказывается, что они втайне (то есть, видимо, осмысленно) желали поражения Германии, только не до конца опять же понимали пагубность этой катастрофы; 3) а теперь они, по логике изложения, понимают настолько, что в этом видят причину всех бедствий; 4) и это неверно; 5) а еще они сами к этому поражению и привели. А сегодня в завтрашний день не все могут смотреть. Вернее смотреть могут не только лишь все – мало кто может это делать.
Далее он продолжает в духе того, что «поражение наших армий не могло не иметь одним из своих последствий дальнейшего ухудшения нашего положения, превратившегося затем в катастрофу. Что это именно так, видно из следующего. Разве каждое военное поражение всегда непременно приводило к надлому нации и государства? С каких это пор такие результаты неизбежно сопутствовали всякой проигранной войне? Да разве в истории всегда бывало так, что от одной проигранной войны нации непременно погибали? Ответить на это можно совсем коротко: лишь тот народ погибал, проиграв войну, для которого военное поражение бывало расплатой за внутреннюю гнилость, трусость, бесхарактерность, словом, за потерю собственного достоинства. В других случаях военное поражение скорее давало толчок к новому великому подъему, а вовсе не становилось надгробным памятником на могиле данного народа. В истории мы найдем бесконечное число примеров, подтверждающих правильность сказанного». Как видно из текста, Гитлер здесь вообще переходит к риторике, точнее к ее вопросительной форме, очередной раз пытаясь воздействовать на читателя эмоционально.
Риторический вопрос всегда казался мне чем-то манипулятивным, переводящим рассуждение или полемику из сферы аргументации в сферу пафоса и патетики и зачастую подсовывающим аудитории под видом общепризнанных истин совсем не бесспорные положения. Да и все-таки – отсутствие требования к обязательному ответу не означает отсутствие этого самого ответа в принципе. То есть, зачастую такая манера говорить и писать – лишь потребность в красивой фразе, выполняющей роль драконов на тех местах карты фактов, где должно быть написано «terra incognita».
И единственным контраргументом против таких вот безапелляционностей является попытка на эти вопросы ответить. Попробуем и мы.
Итак, насчет «надлома» – да, каждое военное поражение приводит если не к надлому, то к серьезной депрессии в жизни общества. Таков конец Тридцатилетней войны, таков конец наполеоновских войн, таков исход Крымской кампании. По поводу гибели нации – народы не гибли в результате чего бы то ни было уже вот много сотен лет. А то, что гибло в результате развалов Римской империи или, например, государства ацтеков, не было нацией в современном понимании этого слова.
И уж точно никогда не «толкало» поражение к «новому подъему». Приводило к развалу системы, который в свою очередь давал повод для революции «сверху» или «снизу» – это очень часто, как опять же падение Севастополя привело к оттепели в царской политике, Седан привел к Коммуне, а Вьетнам к массовому протестному движению в США. Но подъем здесь следовал далеко не всегда, и тогда после царского манифеста появлялись столыпинские галстухи, а после выступления «Спартака» шли расправы с восставшими.
Упоминание же таких личных, сугубо индивидуальных человеческих качеств как трусость, бесхарактерность, потеря собственного достоинства в применении к целым народностям даже не нуждается в комментариях…
И конечно, не мог наш автор не упомянуть, в рамках сотворения своего мифа, об одной из ключевых фигур германской истории первой четверти XX века – генерале Эрихе Людендорфе, пожалуй, самом именитом военном деятеле, поддержавшем пивной путч: «Ответственность за проигранную войну попытались взвалить на генерала Людендорфа. Тут уже приходится прямо сказать: нужна вся бессовестность евреев и весь медный лоб марксистов, чтобы осмелиться взваливать ответственность как раз на того человека, который один только во всей Германии с величайшим напряжением сил, с почти нечеловеческой энергией боролся за то, чтобы спасти Германию от позора, унижений и катастрофы. Но евреи и марксисты знали, что они делали. Напав на Людендорфа, они тем самым парализовали возможное нападение со стороны Людендорфа на них самих, ибо один Людендорф мог стать для них самым опасным обвинителем, у него одного были все данные для того, чтобы с успехом разоблачить предателей. Вот почему изменники и спешили вырвать из рук Людендорфа его моральное орудие».
Мы знаем сегодня, как представлял себе этот живой символ милитаризма «спасение Германии». Достаточно вспомнить тот факт, что термин «тотальная война» был введен им, и им же была разработана одноименная концепция. Военные, подобные Людендорфу, и послужили основным связующим звеном, соединившим НСДАП и рейхсвер. К тому же глава небольшой тогда еще нацистской партии не мог не «пропиарить» ее за счет известного всему немецкому обществу выдающегося участника мировой войны, который как раз в период написания выдвигал свою кандидатуру на пост президента и представлял партию в рейхстаге.
Песня старая как мир. Народ очень любит героев войн, даже войн проигранных. Не имея никаких особых оснований, люди считают, что суровый и талантливый вояка, так сказать «слуга царю, отец солдатам», придет и наведет железной рукой порядок и благоденствие. История не знает ни одного удачного примера подобному, но народ не перестает верить. Впрочем, откуда народу и знать-то историю… Поэтому такие колоритные персонажи как Патрис де Мак-Магон, Лавр Корнилов, Франсиско Франко, Александр Лебедь и многие другие возникают и будут возникать на горизонте исторических событий. Это как раз те кандидаты в Кашпареки, о которых я говорил уже – кандидаты всегда неудачные, превращающиеся в комиков или марионеток в руках реакционных политических сил. Используемые лишь в качестве символа силы, они ничего никогда не представляют сами по себе, а их социальной базой является те межеумочные слои населения, которые шарахаются из стороны в сторону, зачастую под влиянием чуть ли не животных, в любом случае – стадных инстинктов. Исключениями, однако блестяще подтверждающими это правило, являются Гай Юлий Цезарь и первый Наполеон, потому они и не случайно считаются величайшими деятелями мировой истории, как и величайшими жертвами собственных амбициозных планов. Все остальные – это «солдатские императоры» с той или иной степенью удачливости, смекалки и свирепости. Появление их просто-напросто – верный признак наступления смутных дней.
…Ниже Гитлер в очередной раз подводит свое изложение к еврейству и его пагубной, лживой, разлагающей деятельности среди немецкого народа, которая и стала истинной причиной краха. Имеют место быть даже такие пассажи: «…Немецкому народу, пожалуй, приходится еще радоваться тому, что разъедавшая его организм невыявленная, но изнурительная болезнь в 1918-1919 г., прорвалась наружу в форме бурной катастрофы. Не случись этого, наша нация шла бы навстречу гибели, быть может, более медленно, но верно. Болезнь приобрела бы хронический характер; между тем теперь, приняв такие острые формы, она по крайней мере бросается в глаза всем, и внимание лучшей части народа приковано к необходимости лечения ее».
Однако, дальше мое внимание привлекла более любопытная мысль: «…У нас уже задолго до начала мировой войны организм разъедался известным ядом, и в то же время к этому яду настолько привыкли, что решительно никто – разве только за отдельными исключениями – не заботился выявить возбудителя болезни и побороть его. В виде исключения люди иногда задумывались только над болезненными явлениями в области экономической жизни. Ненормальности в этой сфере иногда еще привлекали к себе внимание, но в целом ряде других областей мы проходили совершенно спокойно мимо ненормальностей».
Я даже не сразу понял, что приковало мой взор в этой фразе. Пришлось абстрагироваться, вырвать эти слова из контекста изложения, чтобы в глаза бросилось злободневность этих слов применительно к status quo в Европе последних лет. Не говорю сейчас о какой-либо конкретной проблеме Старого Света: во-первых, потому что их сейчас множество, во-вторых, потому что они в сумме своей привели страны ЕС к тому, к чему они их привели, а в-третьих, потому, что приведенная цитата универсально подходит как к каждому вопросу по отдельности, так и ко всей цитате в целом.
Что является этим ядом для нормальных европейцев, а не для немецкого фюрера. Миграционный кризис? Бездарная национальная и социальная политика? Перехлесты гендерного равенства? Страусиная тактика политических и культурных элит? Или все указанное плюс многое другое? Общее здесь для всего этого – как раз тот удручающий факт, что европейцы до сих пор «проходят соврешенно спокойно мимо ненормальностей», которые могут закончиться самым неожиданным образом, в том числе и фашистским путчем.
После этого еще несколько абзацев автор уделяет очередному повторению мешанины из популистских представлений о ростовщическом «интернациональном капитале», перенаселении Германии и прочей невнятице, о которой говорилось выше.
***
Далее мы читаем:
«Дело воспитания в Германии отличалось и до войны рядом крупнейших слабостей. Воспитание было поставлено у нас чрезвычайно односторонне и подготовляло человека только к тому, чтобы он многое «знал», а не к тому, чтобы он «умел». Еще меньше внимания у нас обращалось на выработку характера человека, поскольку вообще характер можно вырабатывать. Совсем мало заботились у нас о выработке чувства ответственности и уж вовсе не заботились о воспитании воли и решимости. В результате у нас получались не сильные натуры, а чрезмерно разносторонние «всезнайки» каковыми нас, немцев, больше всего и привыкли считать в довоенную эпоху. Немца любили за то, что его можно употребить на всякое дело, но его очень мало уважали именно за слабоволие. Ведь недаром немец легче всех других растворялся среди иных народов, теряя связь со своей нацией и со своим отечеством. Наша замечательная поговорка «с одной шапочкой в руке ты пройдешь по всей стране» достаточно говорит сама за себя.
Эта наша покорность была особенно вредна, поскольку предопределяла и взаимоотношения между подданными и их монархом. Форма требовала, чтобы немец беспрекословно одобрял все, что соизволит вымолвить его Величество, и решительно никогда и ни в чем не мог ему возразить. Но именно тут всего больше не хватало нам чувства гражданского достоинства. Именно в результате недостатка этого чувства впоследствии и погибла монархия как институт».
Я не сомневаюсь, что педагогика в Германии была далека от идеала в указанный период истории, то есть «до войны» – воспитательный процесс всегда слишком тесно сопряжен с политикой и идеологией государства, поэтому несет в себе и его недостатки. Но если рассуждать прагматично, то вообще-то всегда было принято считать, что немецкое школьное воспитание XIX века вполне отвечало чаяниям тогдашнего аппарата власти в Германии. Всем известен афоризм Оскара Пешеля (в разных, правда, вариациях) о «победе прусского учителя». Неужели Гитлеру, чей вермахт позже ковал победы от Голландии до Сальских степей, не нужно было именно такое образование?
И что значат загадочное сочетание слов «одностороннее», «многое знал, а не умел» в пределах одной фразы. Если образование одностороннее, как можно много знать? И как можно уметь без того, чтобы знать? Кстати, через две строки того самого немца, который «знает, но не умеет» можно, оказывается, употребить на всякое дело. Но здесь уже и знание и (видимо) умение противопоставляются силе воле и чувству ответственности, которых недостает у немца.
Что мы здесь видим? Очередной словесно-смысловой винегрет, гораздо больше говорящий об авторе, чем передающий его мысль. Ведь такова участь многих популистов и выскочек от политики, у которых эмоции и коротенькие мысли перегоняют внутреннего редактора, превращая собственный мозг порой в генератор случайных слов. Логика таких фраз слаба или отсутствует напрочь, однако, повторюсь – очень хорошо иллюстрирует самого исторгателя перлов. А если, как в случае с нашим автором, и a priori и a posteriori нам очень многое известно, то ничего сверхъестественного в подобных рассуждениях мы не увидим. Наоборот, здесь содержание правого популиста прекрасно отражается в форме выражения его мыслей. Что характерно для данного стиля? Краткость, понятность терминов, эмоциональность. Последняя как раз дает возможность аудитории воспринимать слова оратора на чувственном уровне, более ощущать, чем понимать его.
Популистский метод речи или письма – это всегда немного священнодействие, театральное представление, в котором слова служат не только (и не столько) для связки мыслей, сколько для формирования лозунгообразных штампов в голове аудитории. Каковы ключевые пункты нацистской риторики вот уже почти сто лет? «Сила воли», «решимость», недоверие к «умникам», которые знают, а не умеют. Вот об этом и говорит упоминаемый абзац. Топорно говорит? Так сентенции эти рассчитаны на дуболомно воспитанную часть населения, которая не будет подобно мне заниматься буквоедством, а нутром своим прекрасно поймет, что имел в виду фюрер Урфин. Да и мы это все прекрасно понимаем, если знакомы с историей и предысторией германского, как и любого другого фашизма.
Наверное, это и можно назвать – «говорить народу то, что он хочет». И так же полуграмотно, как сам народ говорит. Я думаю, что популиста можно вычислить в том числе и по подобной словесной и понятийной мешанине. Причем, как бы мы не вдавались в конспирологию, не стоит считать политиков такого пошиба умнее, чем они есть на самом деле, хотя бы потому, что их отсутствие логики не только в сказанном, но и в написанном нимало не удручает.
Заранее попробую отбиться от обвинений в высокомерии к common people и соответственно к их common sense. Во-первых, назвать дураков их заслуженным именем и признать, что их достаточно много в том числе и среди «простого народа» (очень не люблю это устойчивое выражение, потому и закавычил его) – еще не значит презирать низшие классы в принципе, скорее наоборот. Во-вторых, «при устойчивости социальной среды здравый смысл оказывается достаточен, чтоб торговать, лечить, писать статьи, руководить профессиональным союзом, голосовать в парламенте, заводить семью и плодить детей. Но когда тот же здравый смысл пытается выйти за свои законные пределы на арену более сложных обобщений, он обнаруживает себя лишь, как сгусток предрассудков определенного класса и определенной эпохи. Уже простой капиталистический кризис ставит здравый смысл в тупик; а перед лицом таких катастроф, как революции, контр-революции и войны, здравый смысл оказывается круглым дураком. Для познания катастрофических нарушений «нормального» хода вещей нужны более высокие качества интеллекта…» (Троцкий. «Их мораль и наша». Выделено мною – В. И.)
Поэтому политик, строящий свою агитацию, больше того – идеологию, на эксплуатации этого сгустка предрассудков – бессовестный политикан и спекулянт. И именно такие политики презирают свой электорат, всовывая ему на потребу дешевое варево из абсурдных фраз, приправленных завидной экспрессией.
Хотелось бы обратить внимание на упоминание немцев в качестве нации, растворяющейся среди других народов. Именно из-за этой фразы, как и из-за выше рассмотренного популизма я внес материал этой главы в копилку квинтэссенции нацистского мифа. Здесь Гитлер касается вопроса о той части немцев, которых, прийдя к власти, он же назовет «фольксдойче», рубриковав так соплеменников, живущих за пределами рейха. И желающих (якобы?) воссоединиться с любезным отечеством. При выражении заботы об этих немцах, Гитлер сразу достигал нескольких целей – получал поддержку немецкоязычного населения тех государств, которые позже оккупировал, оправдывал свою экспансию этих стран (Чехословакия, Польша, Прибалтика и т. д.) и провоцировал репрессии против фольксдойче, как это было в СССР. Последнее, естественно, не было его целью, но он не мог не знать, что подобная реакция будет неизбежной. Ему, видимо, было все равно, что наглядно свидетельствует – в том числе и для его современных апологетов из числа потомков фольксдойче, – насколько искренней была эта забота.
***
В продолжении темы о недостатках немецкой натуры и дефектов ее воспитания Гитлер пишет вполне резонные вещи: «Эта наша покорность была особенно вредна, поскольку предопределяла и взаимоотношения между подданными и их монархом. Форма требовала, чтобы немец беспрекословно одобрял все, что соизволит вымолвить его Величество, и решительно никогда и ни в чем не мог ему возразить. Но именно тут всего больше не хватало нам чувства гражданского достоинства. Именно в результате недостатка этого чувства впоследствии и погибла монархия как институт… Ни к чему хорошему сервилизм привести не мог. Только для льстецов и блюдолизов, только для всех этих вырождающихся субъектов такое сервильное отношение к своему монарху могло быть приятно. Честным и стойким душам это не могло нравиться и не нравилось».
Пикантные мысли в устах будущего фюрера, не правда ли?
Что ж, неудивительно даже и это. Многие революции, рождавшие тоталитарные режимы, боролись изначально с режимами далеко не демократическими, поэтому на флагах своих писали лозунги свободы личности, борьбы со слепым подчинением тирану. Так было в лучшие дни Савонаролы, Робеспьера и Сталина. У Гитлера ситуация несколько другая. Ему нужно было реинкарнировать авторитаризм на фоне парламентского раздолбайства Веймарской Республики. Но безоглядно оправдывать монархию, чье моральное, политическое и экономическое банкротство слишком свежо было в памяти немцев, означало терять очки в политической борьбе с левыми. Для этого он был слишком умен. Поэтому в несколько модифицированном виде была использована другая не новая идея – о рабски воспитанном народе, чьим лакейством злоупотреблял не очень умный монарх, дискредитировавший, таким образом, священный принцип единовластия. То есть, можно прийти к мысли, что идея авторитаризма совсем не плоха, однако исполнение всегда страдает и всегда – по субъективным причинам. За год до написания рассматриваемой книги Германию настигли гиперинфляция, Рурский конфликт, «пивной путч», коммунистическое восстание и прочее. Резонно было предполагать, что на фоне всей этой смуты старый кайзеровский порядок, при котором даже голод мог быть «блестяще организованным», потеряет свою уродливость.
***
Клима Самгина, героя горьковского романа, не устраивало то обстоятельство, что выводы и меткие наблюдения, которые он считал оригинальным порождением своей мысли, всегда обнаруживались у других и даже лучше сформулированные. Таков удел всех посредственностей с болезненной тягой с индивидуализму, как выражению их мелкобуржуазной натуры. Эти ограниченные «интеллектуалы», превратившие мыслительный процесс в самоцель (за отсутствием или нежеланием практической деятельности), неизбежно приходят к стремлению беспрерывно оригинальничать и изобретать всяческие идеалистические велосипеды. Именно отсутствие четкого мировоззрения, смычки разума с чем-либо материальным – в широком смысле этого слова – превращает индивидуализм в нечто само себе довлеющее и до жути амбициозное. И каждый, мня себя мало-мало Платоном, не может понять той простой вещи, что не только крайне трудно сказать принципиально «новое слово» в науке или философии, но и не всегда и не для всех целесообразно. Нынче, наверное, важнее вспомнить многое из уже сказанного и старательно забытого. А обида на то, что другой мыслитель сказал нечто, до чего ты додумался сам, была бы до того смешной, если бы не была так печальна – потому как в сотый раз доказывает несостоятельность людей умственного труда, как полноценного класса. Солидарности нет, каждый сам себе Монтень или даже Макиавелли.
Но к чему это я… При прочтении десятой главы я в очередной раз наткнулся на толковую формулировку тех мыслей, что посещали и меня. И меня никак не покоробили ни тот факт, что мои мысли совпали с гитлеровскими (мы с ним относимся к одному биологическому виду, кстати), ни то обстоятельство, что он высказал их несколько раньше меня. Наоборот, стоит его за это поблагодарить, потому как совпадение твоих мнений с наблюдениями других лишний раз подтверждает их правоту и резонную претензию на объективность.
Я имею в виду эти строки:
«Роль печати переоценить невозможно. Ведь именно на долю печати выпадает продолжение воспитания людей уже в зрелом возрасте.
Читателей нашей прессы в общем и целом можно подразделить на три группы:
во-первых, те, кто верит всему, что читает;
во-вторых, те, кто не верит ничему, что читает;
в-третьих, те люди с головами, которые умеют отнестись критически к прочитанному и делать соответственно этому свои выводы.
В цифровом отношении первая группа является самой большой. Она состоит из основной массы народа и поэтому представляет собою наиболее примитивную в идейном отношении часть нации.
Вторая группа читателей в цифровом отношении значительно меньше. В одной своей части она состоит из элементов, ранее принадлежавших к первой группе, затем в результате долгого опыта разочаровавшихся и бросившихся в обратную крайность: теперь они уже ничему не верят, пока это «только напечатано в газетах». Они ненавидят все газеты и либо не читают их вовсе, либо бесконечно возмущаются их содержанием, полагая, что все газеты состоят только из неправды и лжи. Иметь дело с этими людьми становится очень трудно, так как они настроены недоверчиво и тогда, когда дело идет о правде. Эти люди почти целиком потеряны для всякой положительной работы.
Третья группа в цифровом отношении самая небольшая. Она состоит из действительно духовно развитых личностей, которым и врожденные качества и воспитание облегчили возможность самостоятельного мышления.
Эти люди пытаются составить свое собственное мнение, все прочитанное они подвергают собственной проверке и лишь затем делают практические выводы. Такие люди прочитывают всякую газету критически. Тут автору статей иногда приходится нелегко. Господа журналисты относятся к таким читателям весьма прохладно. Для людей этой третьей группы уже не так опасно и вообще имеет не такое большое значение все то, что попадается в наших лживых газетах.
Этот круг читателей уже давно привык в каждом журналисте принципиально видеть человека ненадежного, который только в виде исключения иногда скажет правду. К сожалению однако, великое значение этих прекрасных людей не в их количестве, а только в их интеллигентности. К несчастью, таких людей совсем мало и это очень плохо, в особенности в нашу эпоху, когда ум – ничто, а большинство – все. В наш век, когда избирательный бюллетень решает все, наибольшее значение получает именно первая, самая многочисленная группа читателей газет, т. е. группа совсем неискушенных людей, легко верящих всему».
Лучше не сказать. Правда, можно дополнить – Кагарлицкий, например, с подачи Маркузе, пишет, что «общество дает тебе возможность выступать, позволяет говорить то, что ты думаешь. Тебе никто не запрещает шуметь. Но почему? Потому что говори не говори, все равно ты ничего не можешь изменить. Собака лает – караван идет… Если ты не можешь ничего изменить, свобода оборачивается выпусканием пара. Можно издавать радикальные книги, можно дискутировать о марксизме, но вас не слушают. И эта система будет работать. Радикальный интеллектуальный импульс блокируется политической системой, она его гасит: в том числе и через демократические институты. Бюрократия крупных партий зависит от внешнего финансирования. Институты парламентаризма постепенно укрощают радикалов. Бунт, превращенный в акт голосования, заканчивается косметическими изменениями в системе».
И, кроме парламентаризма, к демократическим институтам, «гасящим» революционные импульсы, относятся как раз средства массовой информации. И со времен Гитлера (даже раньше) до сегодняшнего дня наилучшим способом этого являлось создание информационного шума. Ведь свобода говорить и писать является свободой не только для ума, но и для глупости. И глупость, пошлость в СМИ будет доминировать, потому что первая группа из классификации Гитлера «состоит из основной массы народа и поэтому представляет собою наиболее примитивную в идейном отношении часть нации». Этому же популяционному болоту можно продать и другие продукты «четвертой власти» – клевету, например.
И Гитлер верно выделил вторую группу читателей газет, которая «не верит ничему, что читает». Эта прослойка тесно связана с первой – и потому, что от нее так же нет никакого толка для тех, кто через СМИ пытается достучаться в сердца и разум населения со своими идеями; и потому, что она является порождением той среды, в которой возможны люди, верящие всему, что напечатано.
Крайности всегда свойственны для коллективного мышления, трудно мыслить конкретно и диалектически en masse, когда ты составляешь часть чего-то однородного только издалека, а вблизи представляющего нечто сумбурное и до того разное, что для приведения к общему знаменателю свое мнение нужно обуздать, урезать и максимально упростить. И вот в гуще демоса неизбежно происходит утрировка любой, в том числе верной мысли, ее шаблонизация, если угодно, даже опошление.
Одна из задач прессы в любом ее виде всегда заключалась в подсказке, в формулировке тех чаяний и мыслей, что бродят, бурлят и пузырятся в головах большинства. Формулировке всем доступной, всем одинаково понятной. В этом и кроется одна из причин всеобщего доверия населения к СМИ. С одной стороны «грамотность», с другой стороны – злободневность, прямое отношение и интерес к проблемам «простых людей». И пусть грамотность эта только относительна по отношению к еще более невежественной аудитории; и пусть интерес к «жизни народа» носит характер инспекции ретирадных мест – люди видят в прессе свой собственный взгляд, свое мнение. И зачастую так оно и бывает. Но что же мешает журналистам, заимевшим такой серьезный капитал, как доверие массового читателя, злоупотребить этим доверием? Превратить СМИ вместо источника общих мест и расхожих понятий в прибежище гешефта, сплетен, диффамаций? Ничего.
И вот эта спекуляция на наивности читателя, презрение к его умственным способностям, в конце концов приводит к скепсису. Причем не столько у простеца par exellence, сколько у того из его соседей по социуму, в котором еще не угасла критическая оценка окружающего. Эти хоть сколько-нибудь мыслящие обыватели становятся почти заложниками прессы, телевидения и интернета, к которым они вынуждены обращаться. Лучше всего подобное положение иллюстрировал классик: «…Каждое утро, как мне подают вновь полученные с почты органы русской мысли, я ощущаю, что мною начинает овладевать тоскливое чувство. Иногда мне кажется, что вот-вот я сейчас услышу какое-то невнятное и ненужное бормотание о том, о сем, а больше ни о чем; иногда сдается, что мне подают детскую пеленку, в которой новорожденный младенец начертал свою первую передовую статью; иногда же просто-напросто я воочию вижу, что в мой кабинет вошел дурак. Пришел, сел и забормотал. И я не могу указать ему на дверь, я должен беседовать с ним, потому что это дурак привилегированный: у него за пазухой есть две-три новости, которых я еще не знаю!»
Что остается человеку хоть сколько-нибудь брезгливому? Отказаться от услуг этого самого дурака или инспектора сортиров и погрузить себя в вакуум. Информационный шум порождает нигилизм к любой мысли и к любому мнению. Эта позиция идет по пути наименьшего сопротивления, да и то недолго, потому как быстро упирается в бесплодный тупик идейной прострации и, вслед за этим – духовного опустошения.
И Гитлер логичен, утверждая, что «эти люди почти целиком потеряны для всякой положительной работы». Исторически эти скептики являют собой рекрутов для всяческих маргинальных групп религиозного, нигилистического или субкультурного характера. Это будущие поклонники Кришны или Иеговы (того у которого Свидетели), бродящие по Тамбову, Вроцлаву или Саутгемптону с потрясающими историями своего духовного обновления. Это массовые убийцы, пересидевшие у монитора и «сорвавшие стоп-кран» собственной психики. Это тихие алкоголики и чудаки, отращивающие дикие волосы, бороды, изображающие и являющие собой современных диогенов, которые за бутылку огненной воды посвятят тебя в одно из великих несостоявшихся открытий непризнанного гения. С точки зрения фашистов, коммунистов, – да хоть папистов – они действительно потеряны для всякой положительной работы. Зачастую от них нет толка даже мытарям, потому что идейная прострация, накладываясь на беззубость и беззлобность приводят еще и к социальной дезориентированности. Нигилист без характера – это Дмитрий Карамазов. И его всегда будет опустошать духовно и пожирать физически нигилист с характером, который сдюжил в свое время перед самопожирающим огнем скептицизма, противопоставив ему цинизм – то есть Фрэнсис Андервуд.
Мне могут возразить, что нигилисты-циники как раз и могут порождать фашизм. Не совсем. Они могут пытаться взять движение под свое крыло, натравить на противников, заставить на себя работать, но лишь до определенной поры. После он выйдет из-под контроля и при отсутствии сильного врага извне – уничтожит собственных «благодетелей». Считать же персонажей вроде Гитлера как раз представителями этих самых циников – очередной виток конспирологии. Он был для этого слишком умен и глуп одновременно. Будучи манипулятором, он никогда бы не достиг бы тех высот, которых он достиг – в идею, которую проповедуешь, нужно верить самому. И будучи беспринципным политиканом, он не рухнул бы так быстро в пропасть.
(В этом, кстати, и был смысл покушения на фюрера в 1944 году – более здравомыслящие люди в его окружении просто поняли, что пора произвести рокировку и, поменяв вектор и методы политики, спасти то, что еще не додавили русские танки. Вспоминая Хиросиму, Фултон и Ханой, этот план кажется вовсе не утопическим).
Сложнее с третьей группой, но и тут все объяснимо. Адепт любой теории считает, что она истинна, и притом лишь она одна истинна – и это неизбежно. Как неизбежно и отношение к своим сторонникам, как к мыслящим и критически настроенным людям – если в конце их анализа всегда будет вывод о верности доктрины, которую они исповедуют. Но замечательно то, что о трезвомыслии и самостоятельности мышления с похвалой говорит человек, который создаст одно из самых авторитарных обществ, где послушание и нерассуждение будут проповедоваться с высоких правительственных и партийных трибун. И хотя это интересно, но не уникально. Здесь Гитлер ничем не отличается от любого буржуазного политика, который воспевает свободу и мечтает о полном и лояльном единомыслии одновременно.
Что же предлагает наш автор в качестве борьбы с отрицательными влияниями прессы? Как раз то самое спасительное единоначалие, которое несовместимо на практике со здравомыслием: «Никакие крики относительно так называемой свободы печати не должны были бы останавливать государство, которое просто обязано обеспечить нации столь необходимую ей здоровую умственную пищу. Здоровое государство во что бы то ни стало должно взять в свои руки это орудие народного воспитания и по-настоящему поставить печать на службу своей нации».
Далее, в своем обычном риторическом стиле будущий фюрер обвиняет прессу буквально во всех бедах кайзеровской Германии: внушение пацифизма, недоверия к собственному правительству, воспевание западной демократии, высмеивание «всякой морали и нравственности», саботаж всеобщего воинского призыва, военных кредитов и т. д. И как обычно, нерешительные члены правительства ничего не делали с этим опасным врагом «главным образом еврейского происхождения».
Более того, наш народный трибун прозорливо разоблачает «бесконечно хитрую тактику евреев», которая основана на том, что не все газеты носят одинаково наступательный характер. Наоборот, они как будто даже враждуют между собой. Марксисты, например, систематически оплевывают все, что свято для человека, лгут на государство и правительство, в то время как либеральная пресса надевает на себя личину пресловутой объективности с явным расчетом на «пустоголовых людей».
Чем должны быть набиты головы тех, для кого писал Гитлер свою книгу, мы уточнять не будем, однако очередной раз можем поразиться неожиданности переходов рассуждений нашего автора в пределах одного абзаца: «Для тех людей, которые судят только по внешней форме, газета «Франкфуртер цейтунг» является образцом приличия. Ведь газета эта никогда не употребляет грубых выражении, всегда отвергает физическую жестокость, неизменно апеллирует к борьбе только «идейными» средствами. А ведь хорошо известно, что этакая «идейная» борьба больше всего и нравится самым безыдейным людям. Это только результат недостаточного образования. Человек отучается как следует воспринимать природу; он нахватал кое-каких знаний, но совершенно неспособен как следует ими воспользоваться, так как одной доброй воли и прилежания тут мало; прирожденных же способностей у него нет. Обладая только некоторыми зачатками полуобразования, такой человек по-настоящему законов природы не понимает; не понимает и того, что само существование человека подчинено определенным вечным законам. Такой человек не понимает, что в мире, где планеты и солнца вертятся, а луны обращаются вокруг планет и т. д., где всегда и неизменно сила господствует над слабостью и превращает последнюю в свою послушную служанку, – нет и не может быть никаких особых законов для самого человека». От «Франкфуртской Газеты» к эпилогу «Войны и мира» – это столь же внезапно, сколь и характерно для блуждающего стиля Гитлера.
Ну, и завершая анализ прессы, Гитлер утешает читателя: «Я не сомневаюсь ни минуты, что нынешнее наше поколение, если мы будем руководить им правильно, легче справится с этой опасностью… И в будущие времена, как только мы попытаемся прикоснуться к любимому гнезду евреев и положить конец их злоупотреблениям печатью, как только мы попытаемся это орудие воспитания масс взять из рук врагов народа и передать в руки государства, иудеи, конечно, подымут страшный крик. Но я надеюсь, что современное наше поколение отнесется к этому спокойнее, нежели отнеслись наши отцы. В конце концов шипение гадюки все же менее страшно, нежели разрывы гранат из 30-сантиметровых орудий».
Как реальный политик, будущей фюрер великой германской нации не бросал слов на ветер, поэтому в будущем все будет так, как он обещал: и страшные крики иудеев, и спокойное отношение к этому окружающих современников, и разрывы гранат из орудий самого разного калибра…
***
Заранее скажу, что приступить к рассмотрению того раздела главы, о котором сейчас пойдет речь, мне было тяжело – пришлось сделать большую паузу, и раз десять спросить себя, стоит ли вообще об этом писать. Причем читателя удивит не то, над чем я стоял в сомнении и нерешительности, а сам факт такой рефлексии с моей стороны. Потому что идеология социального дарвинизма, как я уже говорил выше, пропитала не только государственные действия и идеологические предпосылки, но и плотно засела в наших мозгах.
И еще – здесь мне наиболее стыдно будет признаться в относительной правоте Адольфа Гитлера. Точнее, наиболее сложно выразить правильно, в чем я вижу эту правоту. И встав перед подобной дилеммой, хочется еще раз попытаться донести один из главных выводов своей работы – о бесполезности и все большей вредности любых табу в тех вопросах, где целью поиска является истина – или хотя бы правда.
Порочность запрета заключается в воспитании инфантильности мышления и воли у общества – когда слов боятся как заклинаний. Нет, я не призываю к распоясанности и не предлагаю сквернословить в храмах. Но и не надо доводить до карикатуры общественные и цензурные аппараты, которые глупо срабатывают на одиозные термины, не утруждая себя пониманием смысла сказанных слов. В процессе написания меня предупреждали (полушутя-полусерьезно), что даже если теоретически допустить какую-то возможность рассмотрения о легальности – с точки зрения существующего законодательства РФ – моего опуса, все срежется с той самой секунды, когда в тексте первый раз слова «Гитлер» и «был прав» встретятся рядом. И ведь это так и будет! Убогие существа нашей правящей клики, олицетворяющие собой современную охранительную систему, одним своим видом внушают такую унылую уверенность в своем тупоумии и злостном недомыслии, что других вариантов не ожидается. И их нормативные акты полностью подтверждают это. Мизулина, Яровая, Поклонская, Чайка и прочие господа молчалины современности не оставляют никакого шанса на понимание того, что я хочу донести – правда, не до них.
Немного о понимании – одна из сложностей, с которой сталкиваешься при попытке выражения и конкретизации своей мысли связана и с более объективным фактором, чем наша неэффективная бюрократия. Я имею в виду семантику. Русский язык крайне сложен для исследования и принятия не только иностранцами, но и доброй половиной великороссов. Это даже не очень стыдно, потому как действительно тяжело. Но сознанию и вербальному его отражению этот анализ на фиг не нужен. Поэтому обычные люди прекрасно пользуются мощным и прекрасным инструментом родного языка, плохо уча в школе соответствующий предмет и моментально забывая по окончанию оной.
И все вроде бы хорошо, пока не происходят некоторые странности, которые не разобрать без объективизации, попытки взглянуть на наше лингвистическое наследие со стороны. И вот тут отсутствие привычки анализировать или даже препарировать те, казалось бы, обыденные слова, которые мы думаем, произносим или пишем, может сыграть злую шутку. И вот тут открывается богатое поле экспериментов для НЛП, словесного гипноза, или даже логореи. И вот тут как раз можно, пользуясь невежеством толпы, изобрести множество жупелов, табу, харамов и прочего, действующего на того неандертальца, который до сих пор сидит внутри нашей психологии.
В данном конкретном случае я хотел бы упомянуть о таком феномене нашего языка, как смешение выражений «понимание» и «принятие». Первое уже автоматически подразумевает второе в общественном сознании, хотя бы частично. Но таковым на самом деле не является. И вот в этом-то смысле и неприемлем любой вид контроля над словом и выражением мнений – все, кто сейчас к этому призывает, по разуму своему относятся как раз к непонимающим подобные тонкости. И это заставит объяснять каждому из них мою непричастность к почтенному подотряду мозоленогих. А даже если я и ошибаюсь в оценке их компетентности – неужели это дает им право на подобные вопросы? Я не для того пишу о том, как понимаю Гитлера в тех или иных поступках и мыслях, чтобы отплевываться от стремящихся «читать в сердцах». Sapienti sat, в конце концов. Но я отвлекся.
Чему же предшествовала данная филиппика?
А признанию того простого факта, что Гитлер вполне резонно выступил против таких социальных зол как эпидемии туберкулеза, сифилиса, а также против проституции. Более того, это стало одной из самых важных деталей нацистского мифа, и одной из неубиваемых карт фашистской пропаганды, в том числе и в наши дни.
В частности, он пишет: «Как известно, уже в довоенные годы параллельно с политическим и нравственным заболеванием народа можно было констатировать также не менее ужасные симптомы физической деградации народного организма. Уже в эти годы, в особенности в больших городах начал свирепствовать сифилис. Что же касается туберкулеза, то и он постепенно начал распространяться по всей стране в ужасающих размерах, вырывая все более многочисленные жертвы. …И что же, несмотря на то, что в обоих случаях дело шло об ужасных бичах для нашей нации, руководители государства не смогли найти в себе сил для какого бы то ни было серьезного противодействия… Особенно приходится сказать это относительно борьбы против сифилиса. …Изобретение того или другого медицинского средства, да к тому же еще очень сомнительного, распространение этого средства обычным коммерческим путем никакой серьезной роли в борьбе с такой опасной болезнью сыграть не могут. Тут тоже надо было прежде всего посмотреть в корень и поискать причин болезни, а не думать только о внешних проявлениях ее. Причина же распространения сифилиса заложена прежде всего в проституировании любви. Если бы даже проституция и не приводила к сифилису, то уже одни ее моральные последствия достаточно ужасны, ибо одни они медленно, но неизбежно должны приводить к вырождению и гибели народа. Проникновение еврейского духа в область половой жизни, мамонизация этой стороны нашей жизни неизбежно подорвут раньше или позже жизненные силы молодых поколений. Вместо здоровых детей, являющихся продуктом здоровых человеческих чувств, на свет божий начинают появляться одни нездоровые дети – продукт коммерческого расчета. Ибо ясно, что основой наших браков все больше становится голый коммерческий расчет; инстинкты любви удовлетворяются где-то в другом месте…. Конечно в течение некоторого времени насиловать природу можно, но раньше или позже она отомстит за себя. К сожалению мы только слишком поздно поймем это».
В качестве констатации печальных фактов буржуазной цивилизации здесь можно принять почти все, исключая только красивые невнятные слова вроде «маммонизация половой жизни», смысл которых становится чуть-чуть яснее после того, как вспоминаешь, что Маммона – арамейское олицетворение богатства. То есть можно предполагать, что Гитлер обвиняет общество в меркантильной подкладке брака. И это было бы резонно, если когда-либо за всю историю человечества брачные отношения носили бы другой характер. Очевидно, наш автор видит именно в коммерциализации семейных отношений снижение количества и ухудшение качества рождаемых детей. Общественная стратификация, урбанизация, экономическое и культурное положение масс как бы игнорируются. Гитлер уже который раз дает нам пример идеалистичности своего взгляда на человеческое общество и его историю. Хотя в данном случае он подходит близко к правильному ответу на вопрос, затронув денежные отношения, влияющие на семью, но останавливается как раз там, где надо продолжать.
Мы опять наблюдаем смешение черного и белого, популизм и терминологический кавардак, столь свойственный подобным идеологиям. Наряду со справедливой критикой и внятным выявлением патологической симптоматики современного общества и всей капиталистической системы – абсолютно неправильные философские истолкования этих явлений и как следствие – не те методы для исправления.
В данном случае это выражено наиболее карикатурно, так как здесь привязка всех перечисленных проблем к «еврейскому духу» совершенно глупа и наивна. Особенно нелепо звучат подобные инсинуации, если вспомнить гипертрофированное и даже несколько назойливое чувство семейственности и у евреев, и у других семитских народов (тех же арабов, например).
И еще хотелось бы пару слов сказать о сифилисе. Можно быть антисемитом сколько угодно, но забывать, что Паулем Эрлихом – великим немецким химиком еврейского происхождения – уже был изобретен сальварсан, просто смешно. Мы опять сталкиваемся с безграмотной местечковостью автора, прямо пропорциональной его безапелляционной спеси. Невежда, считающий «очень сомнительным» изобретение нобелевского лауреата по химии, настолько классичен с библейских времен, что просто обезоруживает своей непосредственностью. Правда, Гитлер тут же резонно добавляет слова о коммерческом распространении.
Итак. Мы видим, что наш автор бьет абсолютно верно по болевым точкам буржуазного общества, что является прекрасным агитационным шагом. Он утверждает, что именно проституция, сифилис и туберкулез – те социальные болезни, которые если не порождены, то вскормлены до невиданных масштабов неправильным общественным устройством. Нечего возразить и против той мысли, что решать эти вопросы надо, глядя в корень проблемы.
Но что же видит наш автор в корне? «Борьба против сифилиса требует борьбы против проституции, против предрассудков, против старых укоренившихся привычек, против многих старых представлений, устаревших взглядов и прежде всего против лживого святошества, укоренившегося в определенных слоях общества». Пока все вроде правильно. Пусть неглубоко, но по крайней мере, в том русле, в котором нужно двигаться. Борьба с мещанской моралью, с прогнившим ханжеством – необходимый компонент борьбы с капиталистическим устройством в лице ее самого закоренелого представителя – мелкобуржуазного планктона.
Что же дальше? Поверьте, я не выдергиваю здесь слова из контекста. Я иду прямо за автором: «Первой предпосылкой для того, чтобы иметь хотя бы только моральное право на борьбу против проституции, является создание условий, облегчающих ранние браки». Эк вывез! Подобные изгибы гитлеровской логики напоминают неустаревающий в своем плоском остроумии рекламный ход, причиной глобальных катастроф в которых объявляется отсутствие «лично у вас» какой-нибудь безделицы «производства только нашей фирмы». Но там-то это – заезженная шутка, рассчитанная на запоминаемость, а не претензия на серьезность, как в «библии фашизма»!
Однако, и здесь у Гитлера есть хитрые манипулятивные ходы. Взяв эту не самую значительную, но все-таки не совсем неправильную предпосылку – ранние браки – он ее седлает для неплохого агитационного приема: «Ранние браки правильны уже потому, что только молодые супруги могут обладать достаточными физическими силами, чтобы обеспечить здоровое поколение. Понятно, что для ранних браков необходим целый ряд социальных предпосылок, вне которых о раннем супружестве не приходится и думать. Это, казалось бы, не слишком крупное мероприятие никак нельзя провести в жизнь, если не создать для этого серьезных предпосылок. Достаточно взять хотя бы такой вопрос, как вопрос жилищный, над которые столь безуспешно бьется наша «социальная» республика… Такую же печальную роль играет наша политика зарплаты. Раз мы не обращаем достаточного внимания на вопрос о возможности для отца семейства содержать свою семью, то ясно, что это делает невозможным ранние браки». Стопроцентное попадание! Масса послушает не того здравомыслящего политика, который объяснит, что в условиях мирового кризиса экономической системы такие смехотворные призывы как создание ранних браков – вредная утопия, а того полуклоуна, который натрещав про Зигфрида, нибелунгов, расу и прочее, в конце придет к «жилищному вопросу» и к зарплате. Ради подобных сладких слов, народная протоплазма простит этому популисту весь плохоусваиваемый бред, что он нес в качестве предисловия.
До цитируемых мною мест, между ними и после Гитлер обильно сеет трюизмами, софизмами и даже физиологизмами, которые очень убедительны для тех, кто в лучшем случае знает смысл слов и терминов в том объеме, который достаточен «простому народу». Многие из них носят характер почти готовых лозунгов и правил. Предоставляю читателю самому классифицировать эти «афоризмы».
«Во всех тех случаях, где дело идет о разрешении на первый взгляд невыполнимых задач, прежде всего нужно сосредоточить все внимание народа на этом одном вопросе и сделать это с такой силой, как если бы от этого зависела вся судьба народа».
«Уметь бороться за свою конечную цель – целое искусство. Это зачастую требует правильного напряжения энергии. Только шаг за шагом человек может преодолеть возникающие на его пути препятствия».
«Необходимо понять, что и брак не является самоцелью, что он должен служить более высокой цели – размножению и сохранению вида и расы. Только в этом заключается действительный смысл брака. Только в этом его великая задача».
«Исключительная забота о воспитании только одного «духа» делает верхние слои нашего общества совершенно неспособными продержаться, а тем более пробить себе дорогу в такие полосы развития, когда решает не «дух», а – кулак. Если человек физически слаб, то нередко благодаря этому же он становится труслив… Чрезмерный перевес духовного развития и пренебрежение развитием физическим зачастую приводят уже в ранней молодости к преждевременному пробуждению половых представлений».
«Кто всерьез хочет бороться против проституции, тот должен прежде всего помочь устранить идейные предпосылки ее, тот должен помочь положить конец той антиморальной культуре больших городов, которая является настоящим бичом для юношества».
«Только после основательной чистки сможем мы заставить литературу, искусство и т. д. служить одной великой моральной государственной и культурной идее. Нужно освободить всю нашу общественную жизнь от затхлого удушья современной эротики, нужно очистить атмосферу от всех противоестественных и бесчестных пороков. Руководящей идеей во всей этой работе должна быть систематическая забота о сохранении физического и морального здоровья нашего народа. Право индивидуальной свободы должно отступить на задний план перед обязанностью сохранения расы».
«Если государство не имеет силы организовать борьбу за здоровье народа, оно тем самым лишается права на существование в этом мире, который является миром борьбы».
Еще раз повторюсь, что поднятые в этой части главы вопросы крайне важны и не перестанут быть актуальными никогда, пока существует капиталистический мир. Проблемы остаются – никуда не делась проституция, например; вопросы сифилиса и туберкулеза также очень важны, просто сейчас пасуют в популярности перед ВИЧ-инфекцией. Как никогда важна проблема гигиены брака, сохранение его традиционной формы и экономической основы. Присоединились проблемы наркомании, сексуальных меньшинств и прочие.
Что важно понимать в тех словах Гитлера, которые я привел и в тех, что остались за пределами нашего изложения? Во-первых, необходимо знать об их существовании. Незнание того, что подобные вещи говорил (и пытался претворить в жизнь) главный идеолог нацизма а) может быть очередной лазейкой для постепенного продвижения фашистских теорий и практик в нашу жизнь; б) может послужить почвой для спекуляции тех «антифашистов», которые любой лозунг о социализации хотя бы существующей системы, о необходимости хоть какого-то вмешательства общества в деятельность корпораций, будут заранее шельмовать как авторитаризм, выдергивая слова Гитлера из контекста, но с обязательным указанием автора.
Понимать смысл и спекулятивность этих слов необходимо для того, чтобы легче прийти к принятию конкретики знания, отвыкать от обобщений и огульности. Чтобы уметь отделять зерна от плевел. Очень удобно жить на свете, раздав титулы и антититулы, а потом автоматически смотреть в рот первым и кидать камнями во вторых. А истина конкретна. И она же – объективна и не зависит от того, кто ее высказал.
Я хожу вокруг да около своего взгляда на те проблемы, которые затронул наш автор. И я здесь высказываться подробно и детально на эту тему не буду – это выйдет слишком пространно и отвлечет нас от основного предмета изложения.
Скажу лишь, что полностью придерживаюсь в вопросе социальных болезней и болезней социума традиционного марксистского взгляда, выводящего их из ненормальных материальных условий жизни и ищущего излечения именно в упразднении этих самых условий, при этом в перспективе исключая государство как факт. Но я не сторонник советской практики принуждения, которая была ближе к гитлеровской идеологии, чем к тому, чему учили Маркс и Энгельс, Ленин и Троцкий. И это не потому, что обе тоталитарные системы, сложившиеся в России и Германии априорно порочны.
Просто так было легче.
Всегда удобнее что-то запретить, кого-то заставить – железной рукой привести человечество к счастью, короче говоря. И всегда можно оправдаться перед собой окружающими, совестью или историей, тем, что «пока народ уговоришь, он весь вымрет». И это всегда работает. И это как раз и есть фашизм. Служба «моральной идее» против «затхлых и противоестественных пороков» приводит к тому, что «право индивидуальной свободы должно отступить на задний план перед обязанностью сохранения расы». Если бы муравьи и пчелы могли создавать вербальные формы идеологических программ, то подобные красоты слога звучали бы у них обязательно. Но нам хуже и сложнее – мы не муравьи. И индивидуальная свобода – это единственное, что нас от них принципиально отличает.
Самое ужасное в том, что люди, делая тот или иной выбор – между авторитарным «порядком» и буржуазно-демократической «свободой» – не получают ничего из того, что выбирали. Диктатура не уничтожает социальные болезни сама по себе – для этого нужно моральное здоровье населения, базирующееся на несколько других вещах, нежели простые или даже сложные табу. Демократия в том виде, в котором мы наблюдаем ее сейчас, вовсе не гарантирует нам личную свободу и не страхует от периодических фашистских путчей.
Когда же демагоги или просто болтуны говорят нам, что Гитлер-таки добился кое-чего, то это неправда. Его скромные результаты в данной сфере слишком недолговечны, потому как основаны были на тоталитарном режиме внутри страны и перманентной победоносной войне снаружи ее.
Я сказал здесь много и не сказал почти ничего. Пусть каждый формулирует для себя сам определение «здоровье общества» и сам думает, что нужно для этого делать. Те постгитлеры, которые сейчас нам впаривают гнилой лежалый товар под видом винтажных раритетов, этого не знают.
***
Наша глава довольно сильно растянулась – что вполне объяснимо большим объемом рассматриваемой главы «Майн кампф». После рассуждений о сифилисе и ранних браках Гитлер затронул еще несколько вопросов. Мы здесь рассмотрим лишь один из них – взгляд на искусство современной ему эпохи. Кроме этого, он в очередной раз коснулся темы парламентаризма, военной доктрины и религии. Их я в свое время либо уже освещал, либо не планирую вовсе.
Поэтому рассмотрим один из последних в ряду, но никак не последний по значимости компонент нацистского мифа – отношение к искусству.
Если в очередной раз вспомнить о картинах, написанных будущим фюрером, не касаясь художественной ценности, а лишь пытаясь определить их стилистическую направленность, то несомненно придется отнести эти полотна к классическому направлению в живописи. Это не экспрессионизм, не кубизм и никакое другое из модных тогда направлений.
Поэтому нашего автора никак нельзя заподозрить в погоне за мейнстримом и шарлатанстве – а именно в этом (и небезосновательно) многие современники обвиняли абстракционистов, дадаистов и прочих. Нет, Адольф Гитлер честен в своем творчестве и старательно, пусть и не оригинально, вырисовывает контуры зданий и изгибы цветов.
Почему я вспомнил об этом? Потому что я отказываюсь отказывать нашему автору в праве на художественный вкус и вижу отражение эстетического восприятия Гитлера в его собственном творчестве. И пристрастие к классицизму вполне на месте в интеллекте и психологии нацистского фюрера.
Уже неоднократно указывалась любовь к этому направлению в искусстве у деспотов – наполеоновская Франция, кайзеровская Германия, сталинский СССР оставили нам после себя память как патроны классиков или, на худой конец, ложноклассиков. Видимо, именно это направление в своей холодной монументальности и рационалистской конкретности наиболее логично в отражении культуры тех эпох, когда общество, поставив над собой презусов, стремилось построиться в когорту для создания чего-либо масштабного – великого общества, великой стройки, нового порядка, нового зверства. А все великое и вечное не воспринимает что-либо не вписывающееся в четкие схемы и тщательно обведенные чертежи.
Говорю ли я тем самым, что классицизм порождает авторитаризм? Нет. Искусство вообще ничего никогда не порождает. Искусство лишь отражает существующие реалии и служит мерилом для многих объективных явлений. Не каждый предпочитающий Давида Гогену – бонапартист, но национал-социалист всегда предпочтет Бранденбургские Ворота заводу «Фагус». Классицизм нетерпим и категоричен в своих вкусах и толкованиях. Тирания классична, как ни верти.
Вот и наш классик par exellence пишет: «Уже накануне XX столетия в сфере нашего искусства начали обнаруживаться печальные симптомы, дотоле совершенно неизвестные Германии. …Тут мы имели дело не с ошибками, а с идейным вырождением. Тут уже дело касалось симптомов конкретного культурного вырождения, сигнализировавших предстоящую политическую катастрофу под влиянием идей большевизма…. Большевизм в искусстве является единственно возможной формой проявления в области культурной жизни большевизма вообще, ибо именно здесь он сам себе может позволить безграничность извращений и уродств. Кому такое заявление кажется странным или даже несправедливым, тому мы советуем внимательнее присмотреться к искусству тех стран, которые уже имели счастье быть большевизированными. Последуйте нашему совету и вы убедитесь, что официально признанным искусством в этих государствах являются продукты сумасшедшей фантазии таких погибших людей, как «кубисты» и «дадаисты» …Конечно лет 60 назад нельзя было и представить себе политической катастрофы таких размеров, какую мы пережили сейчас. …Лет 60 назад такие вещи, как выставка так называемых «переживаний» дадаистов, были бы совершенно немыслимы. В те времена организаторов подобной выставки просто посадили бы в сумасшедший дом. В наше же время такие субъекты возглавляют даже целое художественное общество. Лет 60 назад такая чума не могла бы возникнуть, ибо общественное мнение этого не потерпело бы, а государство тотчас же приняло бы меры. Руководители государства обязаны бороться против того, чтобы сумасшедшие могли оказывать влияние на духовную жизнь целого народа. Предоставить «свободу» такому «искусству» означает играть судьбами народа. Тот день, когда такого рода искусство нашло бы себе широкое признание, стал бы роковым днем для всего человечества. В этот день можно было бы сказать, что вместо прогресса умственного развития человечества начался его регресс. Все страшные последствия такого «развития» трудно себе даже представить... Такие заболевания уже издавна можно констатировать в Германии почти во всех областях искусства и культуры вообще. Во всех областях культуры мы как будто уже перешли свой высший пункт и находимся на путях регресса. Наш театр самым очевидным образом шел вниз и еще в довоенной Германии он совершенно исчез бы как фактор культурного развития, если бы наши государственные театры не оказали тогда некоторого сопротивления проституированию искусства. Если отвлечься от этих и некоторых других исключений, то придется придти к тому убеждению, что наша сцена упала так низко, что лучше бы народу совершенно перестать посещать этакий театр. Ведь совершенно неслыханно уже одно то, что в эти «храмы искусства» мы не могли вообще пускать свою молодежь, о чем пришлось открыто заявить в более чем странных плакатах: «для молодежи таких-то возрастов вход воспрещен». …Подумайте только, ведь главной задачей этих храмов искусства должно было явиться в первую очередь воспитание молодежи! Ведь не для того же существуют театры, чтобы услаждать пресыщенных жизнью старичков. И вот мы дожили до того, что стали необходимыми такие предосторожности. Что сказали бы великие драматурги старых времен по поводу таких «мер предосторожности», а главное, по поводу таких условий, которые сделали необходимым принятие таких мер? Как пламенно вознегодовал бы по этому поводу Шиллер! С каким возмущением отвернулся бы Гете! …Но что такое Шиллер, Гете или Шекспир для героев новейшей немецкой поэзии? С точки зрения этих господ Шиллер, Гете и Шекспир – люди совершенно устаревшие, отжившие, мало того, уже давно «превзойденные новыми поэтами». Крайне характерным для описываемой эпохи является не только то, что ее герои сами фабрикуют одну только грязь, но и то, что они непременно стараются вывалять в грязи все подлинно великое в прошлом. Аналогичные явления всегда приходится констатировать в подобные эпохи. Чем более жалки и гнусны дела рук такой «новой» эпохи и ее деятелей, тем ненавистнее для них свидетели прежнего подлинного величия и достоинства. Охотнее всего такие деятели вырвали бы из памяти человечества все его прошлое. Тогда уже не с чем было бы сравнивать современную грязь и можно было бы выдать за «искусство» всю «новейшую» гадость. Чем более жалок и бесталанен новый институт, тем старательнее пытается он вырвать из памяти людей все следы прошлого. И наоборот. Все то хорошее и сильное, что может дать нам современность, будет стараться вести свою родословную от великих завоеваний прошлого. Сильное и хорошее не боится того, что оно побледнеет, если его станут сравнивать с прошлым. Напротив, оно само старается вызвать в памяти и освежить в представлении новых поколений все то примечательное и великое, что было в прошлом. …Все это можно сказать не только о «новаторах» на общекультурной ниве, все это относится также и к политике. Новое революционное движение всегда будет относиться к старым формам с тем большей ненавистью, чем менее значительно само это движение. Стремление выдать свое собственное убожество за нечто очень великое рождает слепую ненависть ко всему тому действительно великому, что было в прошлом. …Как только вы услышите, что то или иное учение, мировоззрение, политическое или экономическое движение опорачивают без разбора все прошлое, то знайте, что уже одно это требует осторожности и известного недоверия. По большей части такая ненависть является только доказательством ничтожества самих тех, кто сеет эту ненависть. А нередко это говорит и о дурных намерениях. Действительно благодетельное для человечества движение не станет огульно отказываться от прошлого, а использует для своего строительства все наиболее прочные части старого фундамента. Здоровое движение нисколько не постыдится признать, что оно применяет старые истины. Ведь вся человеческая культура да и сам человек являются только результатом единой цепи развития, а звенья этой цепи выкованы рядом поколений, из которых каждое лишь продолжает дело предыдущих. Цель подлинно здоровой революции заключается не в том, чтобы просто разрушить все старое, а лишь в том, чтобы удалить плохое и устаревшее и продолжать строить дальше на тех частях фундамента, которые остались пригодными…. Только так можно и должно понимать прогресс человечества. Иначе мир наш никогда не вышел бы из хаоса. Каждое новое поколение стало бы отрицать и отвергать все прошлое и первой предпосылкой своего нового строительства считало бы разрушение того, что сделано всеми предыдущими поколениями…. Худшая черта нашей культуры в довоенные годы заключалась не только в полной импотентности художественного и общекультурного творчества, но и в той ненависти, с которой стремились забросать грязью все прошлое. Почти во всех областях искусства в особенности в театре и в литературе у нас на рубеже XX века не только ничего не творили нового, но прямо видели свою задачу в том, чтобы подорвать и загрязнить все старое. Направо и налево кричали о том, что такие-то и такие-то великие произведения прошлого уже «превзойдены», как будто в самом деле эта ничтожная эпоха ничтожных людей способна была что бы то ни было преодолеть».
Я нарочно привел такую большую цитату – еще и сокращенную – чтобы в который раз продемонстрировать декларативную пустоту Гитлера, когда он начинает философствовать и пускаться в «историчность». Ни одно из его положений здесь ничем не обоснованно и выскакивает как ходульные скоморохи в дешевом балагане, где никто не спрашивает, почему по ходу пьесы появился именно этот персонаж. Не более чем наивно звучит определение «большевизм» в связке с «дадаизмом». И я не верю, что Гитлер не понимал этого – просто он был уверен, что эту амальгаму не распознают его читатели. Поэтому он мог сюда приписать кроме кубистов еще кого угодно – хоть символистов…
Не меньшим фарсом звучат и ссылки на Гете, Шиллера и Шекспира под пером антигуманиста такого масштаба, которого все трое и представить себе не могли.
Интереснее с той мыслью, что будущее должно строиться с опорой на прошлое. Она как бы протекает в русле с основными посылами националистической идеологии – сохранение старого, почитание традиции мудрых предков. Но все это столь же красиво, сколь и неисполнимо на практике – да еще и спекулятивно с точки зрения пропаганды.
Никто не собирается отрицать уважение к предкам, если уж говорить об этом всерьез. Но мы забываем постоянно брать у них самое лучшее из наследия. Я имею в виду здравый смысл, который зачастую заменял им тот опыт, которым мы сейчас обладаем в гораздо большем объеме.
Наши предшественники, особенно в те периоды человеческой истории, которые превращали каждый год в век по скорости развития цивилизации, были бессознательно диалектичны и наряду с наследованием вековой мудрости занимались расчищением окружающей ойкумены от старого мусора. А то, что они недочистили, откопали нацистские историки и придумали такие славные вещи, как генеалогические деревья членов СС от середины XVII века.
Проблема любого национализма не в культе предков, а в мифотворчестве и лубковизации этого самого культа, доведении его до полного бреда, переходящего все границы воображения антиутопистов. Руны, санскрит, иранское нагорье, молот Тора, поклонение Солнцу и прочая коловратчина – что это как не куриный катарсис бедных духом людей, которым понадобились ролевые игры примерно для тех же целей, что и охладевающим сексуальным партнерам?
Нет, я слишком уважаю пращуров всех людей нашей планеты, чтобы поверить, что они не умирают от первобытного хохота, если из своих валгалл и эдемов видят экзерсисы коллективного бестолкового своих потомков.
Не на этом наследии должно расти человеческое будущее, потому что половина из этой мишуры придумана, а вторая – извращена при неправильном толковании. И не для этого прошлые поколения методом проб, ошибок и даже преступлений продирались через гущу экзистенциального и эмпирического опыта…
А теперь вернемся к вопросу о критике искусства и его же, искусства, свободе. Здесь классическая нетерпимость (пардон за каламбур) нацистской идеологии проявляет себя наиболее ярко. Тут как раз и начинается грязь обвинений, инсинуаций, подтасовок и амальгам. Тут как раз и начинаются хватания за браунинги при слове «культура», костры из книг и прочие мерзости.
Я не собираюсь защищать ни кубистов, ни экспрессионистов, ни какое-либо другое течение в искусстве. Как и осуждать. Творчество художника должно руководствоваться в своей оценке только одним правилом – свободой выбора и оценки любым объектом его приложения. Все. Больше здесь не может быть никаких других путей. Иначе получается как в стихотворении Сергея Мирова: «Можно выстроить песни по росту, и если было спето не так, – то враг. Можно не замечать вырожденья печать, можно просто молчать, но так начинается свастика».
Кстати, нельзя обойти вниманием то обстоятельство, что Гитлер затрагивает больной вопрос взаимоотношений общества и творчества – воздействие искусства на конкретную жизнь и поведение как отдельного человека, так и определенных групп, классов и т. д. На этом коньке успешно скачут идеологи и цензоры всех без исключения современных обществ, даже и самых «демократичных».
Мне кажется, что те, кто обвиняют деятелей современной массовой культуры в манипулировании массами, несколько подменяют понятия, в очередной раз выдавая следствие за причину. Бытие определяет сознание, отражение же действительной жизни в виде каких-либо шедевров вряд ли играет даже роль катализаторов. Но если я и ошибаюсь, то меньше всего здесь надо ставить последствия в вину художнику. Каждый сам выбирает для себя побуждения к действию или бездействию, каждый сам совершает поступки, и каждый же сам будет подвешен за свою ногу. Ответственность артиста за практический результат, который якобы повлекло за собой его произведение – вредная спекуляция авторитарных угрюм-бурчеевых, которые (в отличие, кстати, от Гитлера) «не злодеи, а простые идиоты, которые шагают все прямо и ничего не видят, что делается по сторонам».
***
Вот мы и перечислили основные компоненты нацистcкого мифа, которые осветил Адольф Гитлер в четвертой и десятой главах первой части своей книги. Уверен, что читатель обратил внимание на отсутствие чего-либо принципиально нового в выводах нашего автора как по сравнению с предшественниками, так и с последователями.
Причем в последователи я бы записал далеко не одних правых ex officio.
И это очередная причина читать «Майн кампф». Не каждый антидемократический режим является фашистским, но каждый несет в себе его зародыш, ожидающий лишь благоприятного социального климата, чтобы разродиться.
И начать усиленно проводить в жизнь этот миф.