Как нестерпимо долго, Боже мой,
Мой город сонный засыпает
Листопад без края.
Прохожий люд пинающей ногой
Листвой шуршит, шагает,
Порой того не зная,
Что есть, кто сам ложится спать нагой,
А есть – кого кладут и просто засыпают.
1.
- Охо-хо, кто к нам явился! – засмеялся Лис, - садись скорее, мы ещё не пили!
Егор сел за стол, пожал руки Лису, Дмитрию и Митричу. Митрич тоже был Дмитрием, но одинаковые имена почти во всех компаниях порождают прозвища. Плюс Митрич был старше на несколько лет.
Егор был довольно новым членом компании. Седовласый, с мешками под уставшими глазами, на предприятие пришёл сразу начальником. С коллективом сошёлся легко и за год крепко подружился с теми, с кем сейчас сидел за столом.
- Ты хоть сегодня-то с нами выпьешь? – обратился Митрич к Егору.
- Да, можно!
- Му-у-у-у-ужи-и-и-ик! – протянули трое.
- А то! Сегодняшний четверг – он ведь как бы пятница.
- Подбиваю человека нормально выпить, а сам - чисто символически, - сказал Митрич. – Племянница прилетает на днях. Хочу к её приезду с ремонтом покончить.
- Как это – прилетает? – задал вопрос Лис. У Лиса была яркая внешность: рыжий, веснушчатый и улыбчивый. Любимец женщин и начальства, компанейский золоторукий парень, выглядевший лет на десять моложе своих сверстников.
- Знамо дело – на метле, как ещё? Чего ты глупые вопросы выдаёшь? На самолёте прилетает, он у нас один тут.
- Ты со своим аутизмом от мира отбился. Аэропорт закрыли уже полгода как, - сказал Егор. А самолёт ещё раньше сломался – комплектующих ведь теперь не купишь на такой.
- Вот это новость! Или шутишь?
- Какие там шутки? Я свою жену на лечение собирался отправить как раз почти полгода назад. Оттуда последний вертолёт прямо при мне улетел. Самолётам там больше не сесть – полоса для них уже давно не годится, всё запустили. Не удалось мужиков уговорить – вертолёт был под завязку. Обещали вернуться тем же днём, но с тех пор ни одного вертолёта не садилось.
- Во, дела! И как же люди приезжают и уезжают?
- Да на что людям ездить-то? Мечтали город невиданный отбахать… В общем-то и получилось, как в сказке… Кругом лес густой, Царица на троне, избушки на курьих ножках и куча Иванов-дураков. Не ездят сюда. По крайней мере, я таких не знаю.
- Погоди-погоди, но я ведь сам вчера слышал вертолёт.
- Так то начальство прилетело. Ми-26 там, ближе к лесу в поле сел, за фабрикой.
- Может, ещё доделают дорогу-то, - сказал неуверенно Дмитрий… - Нельзя ж городу совсем без неё. Да и сбыт продукции…
- У нас власть местная – реально недоделанная, а недоделанные доделывать вряд ли что-то будут, - сказал Лис беззаботно. Почему-то Лис умел успокаивать своей беззаботностью.
Хозяин заведения принёс графин, стопки и дымящееся мясо.
- Ещё шашлык готовить? – спросил он, - вчера только кабана завалил. В ответ раздалось хоровое «да!».
- Ну, выпьем за доделки! – сказал Егор.
- И за недоделанных. Пусть их заберут в лучшее место!
Края стопок соприкоснулись, все выпили.
- А хорошо мясо получилось, а? – сказал с набитым ртом Дмитрий.
- Ну, чего ещё могём, так это выращивать. И фауну и флору.
- Это да!
Солнце перестало попадать в окно полуподвального помещения, приятный полумрак и первая стопка добавили ощущение уюта. Мужчины молча жевали.
- А хороша осень! – сказал Егор, - никогда не видел столько листьев!
- Согласен! – ответил Лис, - и деревьев, кстати, я тоже столько не видел: и город зарос, и округа вся. Листья опадают, а на их месте новые прут, если меня, конечно, не глючит. Ездил на днях к дяде с тётушкой под Щерьск, так там асфальтовая дорога ещё держится, а шоссейная уже заросла. Всё асфальту радовались, никто не ездил по старому пути, а как асфальт пошёл волнами от деревьев на обочине, так и очухались, что все старые дороги в лес превратились. Их посёлок и строить уже бросили: коммуникации так и не провели. Дядька с тётей одни во всём посёлке. Мне думать жутко, а им нравится.
- Да, дубы всякие прут, словно бамбук. Сто раз пожалел, что в позатом году посадил такой под окнами. Выкорчевывать пришлось, - произнёс с набитым ртом Митрич. – Кстати, переполненных помоек я тоже никогда столько не видел.
- А чего это у нас Лис скромно молчит? – спросил Егор.
- Хотел зажопить проставу, - признался весело Лис.
Дмитрий и Митрич синхронно замахали руками хозяину «Берлоги».
- О чём бы ни шла речь, - заявил Дмитрий, - я люблю армянский коньяк.
Подошёл хозяин, которому Лис заказал бутылку водки и закуски.
- Извините, мужчины, коньяка у них нет.¬
Наполнили стопки. Во мрак заведения, впустив вперёд себя несколько сухих листьев, просочилась фигура и села в самом тёмном углу. Словно паук фигура замерла и позабылась всеми.
- Так что за повод для гордости почётным членом коллектива? – спросил Дмитрий. Дмитрий был весьма плечистым мужчиной лет сорока, с брутальной небритостью, короткими густыми волосами и цепким взглядом. Он реже всех появлялся на производстве, всё чаще общаясь с высшим руководством о чём-то. Это было несколько странно – видеть, как работник производственного цеха входит в кабинеты без стука.
За Лиса ответил Егор:
- Ему сегодня дали нехилую премию и прислали благодарность. Его мебель, которая по весне уехала на аукцион, была раскуплена. Там аж два музея закупились и какой-то богатый частник.
Дмитрий присвистнул, а Егор произнёс тост:
- Крепчайшего здоровья самым золотым рукам производственного отдела!
- Ура! – поддержал Митрич.
Хозяин заведения удалился из-за стойки в каморку, а потом вышел с метлой и побрёл на улицу, оглаживая густую чёрную бороду.
- Интересно, и как Танюша приедет тогда? Всегда прилетала на недельку осенью. Молодая, а в земле ковыряться нравится. У них там наша клубника рекорды поставила. Правда, в следующий сезон она уже не плодоносила.
- Говорят, сейчас электричкой до Грибного можно добраться, а оттуда люди на попутках едут. Бесплатно подвозят. Ты не переживай: сейчас там у всех доступ есть к любой информации через ихний интернет, доберётся уж как-нибудь, - сказал Дмитрий.
- Она ж не местная, её всё равно высадят в Селянске. Правда, там у неё бабуля, дай ей Бог здоровья, все бумаги подписывает, чтобы проблем у Танюши не было.
- Да, это уехать сложнее, - поддержал Егор, - у нас есть только телек, по которому Царицу кажуть, которая глаголет о том, что живём мы всё сказочнее.
- Ну, чего у нас зря водка выдыхается? – спросил Лис.
- А и правда! – весело воскликнул Дмитрий.
Зазвонил телефон.
-Алё? – прикрыв ладонью телефон, произнёс Егор.
- Чего меня удивляет, - сказал Дмитрий, - так это то, что у нашего Егора супруга – всегда может дозвониться до него. И это при нашей-то связи! А ведь мы ещё и в подвале! Чудеса! Но главное - она с особой чуйкой. Четвертый раз с ним за стол сажусь, и каждый раз она звонит, когда нужно по второй опрокинуть. И попробуй его после этого звонка уговорить остаться!
- Ну, сейчас-то не тот случай. Завтра неожиданно выходной образовался – уговорим! – уверенно заявил Митрич.
- Ага. А потом суббота, а потом воскресенье, - продолжил Дмитрий. – Утром я проснусь уставшим и счастливым и пойду гулять с сыном. На тех выходных мы с ним по дороге от дома до Бобрянки собрали две корзины грибов.
- Да, какие-то плюсы в этом городке всё же есть! А где ты живёшь-то? – спросил Митрич.
- А, на окраине, - отмахнулся Дмитрий.
В помещении вдруг стало светло. Все повернули головы: за небольшим окном, расположенном почти на уровне земли, хозяин «Берлоги» сметал листья, ставшие виновниками мрака в заведении. Лишь угол с одиноким посетителем оставался во мраке.
- Мужики, извините, но мне надо бежать, - сказал Егор, натягивая плащ.
- Чего и требовалось доказать, - прокомментировал Дмитрий.
- Куда тебе бежать? День неожиданно сократили, завтра вообще выходной. Посиди с нами нормально, а? Никто ж не просит напиваться и позориться перед женой. Тут, насколько я понимаю, все люди семейные, никому не в радость приползать домой пьяным, - с неожиданным напором начал Митрич.
- За наших жён! – крикнул Егор и выпил стопку стоя. Не подавая никому руки, он выскочил из «Берлоги», не дав ни единого шанса зародиться уговорам.
- Э, а я – не женат! Выпей отдельно за моё здоровье! – крикнул в след Лис. Но дверь закрылась, запустив в заведение ещё немного сухих листьев, которые потоком воздуха отнесло во мрак к пауку за столом.
- Жену боится, - высказал мнение Митрич.
Вернулся хозяин «Берлоги» с метлой. Метлу оставил у входа и начал намывать руки за стойкой.
Мужчины налили по стопке, выпили.
- Кстати, что в итоге-то? Кто в курсе – в честь чего по домам отправили? - спросил Митрич.
- Ай, не явился кто-то из начальства на собрание, что-то там застопорилось. Вникать даже не хочу. – Ответил Дмитрий. – Может, Егор в курсе, что-то мы не спросили.
2.
Через пару часов Митрич отправился домой, гонимый желанием доделать ремонт, а ещё какой-то смутной тревогой.
- Давай с собой возьмём мяса, на речке немного посидим? – предложил Дмитрий Лису.
- А давай! Только не долго. У меня свидание сегодня: медсестричка заводская на меня глаз положила.
- Да какое там долго? Я ещё хочу с сыном погулять.
Хозяин «Берлоги» завернул горячий шашлык в несколько свертков фольги. Один свёрток, а также недопитый графинчик Лис отнёс сидящему во мраке человеку.
- Сколько живу в Лесоимске, столько существует эта странная традиция кормить и поить того чудака-паука. И что странно – совершенно не жалко.
Дмитрий ничего не ответил: он шёл и пытался вспомнить до какого часа сегодня няня согласилась сидеть с его сыном.
Дошли до речки, сели на поваленное дерево.
- Если не смотреть назад и не вставать с бревна, то не видно ни фабрики сзади, ни домов спереди. Обычная лесная река. Когда мне было пятнадцать лет, меня родители возили в Индию. Так вот там всюду строения. Река бежит, зажатая между ними. А по ней чего только не плывёт! И мусор, и дерьмо человеческое, и трупы сгоревшие. Знаешь, там прямо на берегу усопших жгут. Народ смотрит, никто не морщится, хотя я не раз блеванул. И благо бы сжигали полностью, но у нищих денег на дрова нет – засунут мёртвую башку в костёр, остальное кое-как опалят – и в реку швыряют. Местный шаман ещё зачем-то пеплом себя измажет и ходит с умным видом. А пепел ведь тот не только из дров, как ты понимаешь. Меня потом кошмары мучили, да и сейчас ещё сны снятся премерзкие. А родители у меня были долбанными хиппи. Я иду, меня всего колотит от бесконечной рвоты, а батя мне: «Эй, Лис, смотри!». И пальцем тычет на реку. А там собака плывёт. Ты знаешь, Дим, собаки тему давно просекли – они с берега прыгают в воду и трупы, что не сильно сгорели, тащат на берег и жрут. Ты понимаешь? Жрут трупы на берегу, а мимо люди ходят в своих цветастых одеждах!
- Ну и родители у тебя!
- Дык и я о том же! Они так и живут в этой долбанной Индии. А я всё никак своих детей не решусь заводить – постоянно кажется, что я что-нибудь подобное сделаю. А сам и знать не буду, что жизнь ребёнку сломал. Мои ж искренне не понимали, что они со мной сотворили. Хорошо, что бабушка меня сюда забрала, царство ей небесное.
- Мда-а-а-а…
Мужчины выпили и теперь задумчиво жевали мясо.
- Лис, ты помнишь, мы тут берёзку посадили?
- Ну, как же – помню. Но поди угадай теперь, какая из них – наша.
- Это точно. В нашем детстве крапива росла медленнее, чем сейчас дубы.
Оба посмотрели на берёзу слева от них: та была толщиной в два обхвата.
- Блин, никак не привыкну к этим монстрам, - буркнул Лис и снова налил в стаканчики.
Они незаметно пьянели на свежем воздухе и вдыхали ароматы прелых листьев.
- Помню, как я в детстве читал про хоббитов и мечтал жить в необычной избушке. Сбылась мечта идиота!
- Не был ни разу у тебя, - ответил Лис. – Ты всё упорно не показываешь своё убежище.
- Да у меня то одно, то другое вечно. Сын здоровьем не вышел.
- А жена как?
- Ай… - Дмитрий махнул рукой и выпил.
- А я всё чаще смотрю на чужих жён и детей, и мне кажется, что у всех всё хорошо, а я что-то упускаю в этой жизни. Старость.
- Нет, брат. Не у всех всё хорошо.
На берег Мизинца выбралась выдра и улеглась на спину со счастливым видом. Лис кинул ей шашлык. Выдра начала играть с ним.
- Мне отчего-то кажется, что реальность вокруг меня густеет с каждым днём, всё становится медленнее, сонливее.
- Есть такое дело, Лис. Город пустеет. Тут, конечно, хорошо, никто не спорит. Но иногда ведь хочется из леса выбираться. Раньше хотя бы раз в день какая-нибудь машина через город проезжала. А как мост упразднили, так и нет дураков в такую глушь ехать.
- Царица вчера по телеку клялась и божилась, что мост восстановят, что не только транзит будет, но и туристы потянутся. Мол, у нас уникальный на весь мир населённый пункт.
- Ага. Который год слышу «вот-вот туристы с деньгами наводнят весь Лесоимск». Но всё, что изменилось за это время – исчезла часть дорог, и аэродром превратился в склад готовой продукции.
- Там теперь склад?
- Своего на заводе уже не хватает. Слэбов тонн на двести уже на аэродроме.
Выдра подошла к лежащему свёртку из фольги и начала его деловито разворачивать.
- Э-э-э, пошла прочь! - Лис с трудом отогнал нахалку, пытавшуюся его укусить. Он встал и отошёл к группе деревьев. На огромном дереве висели невообразимых размеров груши. Он подпрыгнул и сорвал сразу две штуки.
- Завтра приедет лавка со шмотками. Надо закупиться, - сказал Лис, хрустя плодом.
- Точно. Уже месяц хожу в драных вещах.
Мужчины общались, смотрели и пили. В нескольких десятках метрах от них в заросшем кустарником мертворождённом трамвайном депо лениво почёсывалась лисица. Она думала о чём-то своём, лесном. Затем направилась по трамвайному пути, поросшему травой, в сторону бывшего торгового центра, где до сих пор иногда встречалось просроченное съестное, которое нужно было добывать из герметичных упаковок.
- Папа! Папа! – радостно завопил какой-то мужчина крупных размеров и побежал к Дмитрию, раскинув руки для объятия. Он сжал растерявшегося Дмитрия и легко поднял, целуя его в щетинистые щёки. Лицо мужчины имело глупое выражение, выдававшее наличие серьёзного отклонения в умственном развитии. Он продолжал прыгать и что-то слюняво рассказывать, то отбегая от Дмитрия к женщине, с которой пришёл, то возвращаясь обратно, беспрестанно хихикая.
- Мой сын, - грустно и как-то пристыжено сказал Дмитрий. – Как я и говорил, у него проблемы с… э-э-э-э-э… со здоровьем.
- … а я такой ему… а он мне… а я ещё… гы-гы-гы… - доносилось от огромного тела, обладающего повадками шестилетнего ребёнка.
- Ты никому не рассказывай, а?
- Не переживай! Да и нечего тут стыдиться. Всякое ж бывает. А мы ж люди все. Всё понимаем. Не дураки. – Сбивчиво и ненатурально ободряюще ответил Лис.
- А кто этот дядя, пап? – снова подбежал детина.
- Мой хороший друг, сынок. Иди побегай. Там, вон видишь? – груши растут на дубе. Беги, нарви себе, мне, дяде и Нине Михайловне.
Детина ускакал в направлении плодов, подошла Нина.
- Здравствуйте, - обратилась она к Лису. Здравствуйте, - повернулась она к Дмитрию. – Дмитрий, простите, Вас долго не было, мне с Максиком не совладать было, он меня потянул вас искать.
- Да, простите, я засиделся сегодня что-то с другом, заговорились. Я сейчас приду.
- Эй, Макс, дай дяде одну грушу, остальное несите домой с Ниной Михайловной. А я сейчас приду.
- А дядя – хороший? – спросил подбежавший сын, держа в огромных ручищах плоды.
- Очень хороший!
- Дядя, на!
Нина увела Максима, держа его огромную тёмную ладонь своей малюсенькой ладошкой.
- Воспитательницу нанял, - сказал Дмитрий, - его без присмотра оставлять нельзя.
- Красивая, - одобрил Лис.
- Тут не в красоте дело… Она не боится и не брезгует. В моей ситуации это главное. Пытался что-то сделать у лучших специалистов… Недавно вернуть пришлось сюда. Лис, ты это… Не говори никому, пожалуйста, а?
- Дим, я, конечно, не скажу, но ты действительно зря стыдишься.
- Я не то чтобы стыжусь… Я жалости не хочу, вот что. Ладно, Лис, я пойду. Надо воспитательницу домой отпустить. До скорого!
- Счастливо, Дим! – сказал Лис.
Лис остался сидеть на берегу. Доедая холодный шашлык и выпивая в последний раз водку, он думал о том, как же много листьев в этом году лежит на земле, и как же много ещё осталось на деревьях. А ещё о том, что он почему-то давно не видел дворников.
3.
Митрич спал крайне плохо: его изводила тревога. Он злился на себя, что не держит себя в курсе дел города, на Царицу, превратившую Лесоимск в глушь, на правительство, плевавшее на этот город и даже на саму Таню, которую за каким-то бесом тянуло сюда. Нет, он её любил и любил очень сильно: Танюша выросла копией его сестры. Просто переживал.
Лариса погибла в авиакатастрофе. Митрич (а тогда ещё просто Дима) стоял у закрытого гроба, и ему казалось, что всё это не по-настоящему. Он смотрел, как плачет мама, маленькая Таня и муж Ларисы, а сам всё никак не мог ни заплакать, ни сосредоточиться на чём-то. На поминках он ел вяло, не помня что и сколько. Разговоры до его сознания не долетали, а стопка водки оставалась нетронутой. Дима вышел в дверь, за которой был незнакомый город. Всё ехало и гудело, как и в его мыслях. Он брёл к какой-то реке, зажатой гранитом. Брёл, не оборачиваясь на визг тормозов и истерические сигналы.
Усевшись на ступеньке лестницы, ведущей в тёмную реку, Дима силился сообразить, о чём же он думает, но не мог. В голове то звучал смех Ларисы, то её последние тёплые слова в телефоне, сказанные перед посадкой на борт. Её смерть никак не умещалась в его сознании. Его сестрёнка, самый близкий друг… Он знал её все свои 25 лет. Она целовала его уже на третий день его жизни, умудрившись пронести свою любовь через всю свою жизнь, а он платил ей ровно тем же. Аномально нерушимая их дружба умиляла всех.
- Наверное, я сейчас смогу заплакать, - думал Дима, когда кто-то коснулся его ноги.
- Папа пьян, - сказала маленькая Таня и села рядом.
Стоило бы удивиться, что ребёнок преодолел такой путь, что девочку не сбил автомобиль, коих неслось немало по проспекту, что взрослые допустили её уход из дома. Но Дима удивился лишь тому, как же она сильно похожа на Ларису. Он обнял Танюшу и, не смея плакать при ней, впервые за этот вечер смог начать диалог. Девочка по-детски спрашивала банальные вещи, но по-взрослому не плакала и не говорила о главном. Видимо, в её детском сознании тем более не укладывалась смерть мамы.
Вспоминая всё это, Митрич ворочался, много раз вставал и ходил на кухню.
- Дашь ты мне поспать, а? – спросила жена.
- Извини, извини, Маш.
Митрич оделся, и вышел на улицу.
Тьма в городе укрепляла свои права: многие деревья разрослись, закрывая собою мутный свет фонарей, обогащая поверхности причудливыми, пугающими тенями. Митрич закурил и, пиная листья, пошёл в сторону главной городской дороги. Это было совсем рядом – не более пятидесяти метров, нужно было лишь обойти один из немногочисленных многоквартирных домов. В доме было аж шестнадцать квартир, расположившихся на двух этажах. Кто-то говорил Митричу (кажется, почтальон), что уже половина квартир пустует. Хотя почтальон работает лишь первый год и не знает толком, что немало жителей целыми семьями уезжает в Щерьск на заготовку древесины, там сейчас хорошие заработки. С тех пор, как страна перестала поставлять необработанную древесину на экспорт, деревообрабатывающие предприятия воспрянули, а Щерьский комбинат со своими уникальными материалами и специалистами превратился в инкубатор миллионеров. Правда, вкус роскошной жизни пока ощутила лишь Царица да несколько руководителей. Деньги в городе было особо тратить не на что, всё чаще в ход шли расписки, а накопления населения держались в облигациях. Всё чаще немалую часть зарплаты выдавали в виде квиточков, где было написано сколько облигаций уже скопилось у работника. Чему была равна одна такая облигация было понять совершенно невозможно. Какая-та сложная и длительная процедура превращения облигаций в деньги существовала, но пользовались ей только те, кто уезжал навсегда или на очень длительное время. С такими возвращенцами пока мало кто общался, Митрич вообще о таких не знал лично, и только беседы из разряда «говорят, что…» и «у моих знакомых есть брат, так вот его сосед говорил якобы, что менял облигации, и…» - вторая часть предложения бывала у разных рассказчиков разной.
На дороге показались огни автомобиля. Тень Митрича резко появилась на засыпанной листьями дороге в виде несуразно длинной сутулой фигуры и начала стремительно превращаться в низкого горбуна. Автомобилей в городе было мало, поэтому Митрич внимательно смотрел на приближение ярких огней. Железная машина пронеслась мимо, и в воздух поднялись сухие листья. Они не успели успокоиться, как автомобиль остановился и дал задний ход.
Остановившись около Митрича, автомобиль опустил окно и показал голову почтальона.
- О, Печкин! – удивлённо сказал Митрич.
- Свечкин, - привычно поправил его почтальон. – Ты чего тут стоишь? Автобус ждёшь? Не хочу тебя огорчать, но…
- Знаю-знаю. Ночью автобусы не ездят, да и остановки тут нет. Шутник!
- … мост рухнул, - закончил заторможенный почтальон.
- От тебя все новости, как и письма, приходят всегда слишком поздно. То, что мост упразднили – не секрет уже давно.
- Да не! Я про тот, что через Бобрянку. Почитай, всё лето в том годе, я уж про осень не говорю, река берега высоко чесала, чуть ли не шире моста разлеглась. А в этом пока думали, как укрепить, так он и сполз весь.
Митрич ошеломлённо молчал. Он хотел со следующей торговой лавкой отправить жену к врачам, да и сам всё собирался подлечить зубы. Местная поликлиника по слухам работала с огромными перебоями, врачи нередко друг друга замещали, но мысль о том, что зубы будет сверлить какой-нибудь гинеколог, его очень пугала.
- А сам ты как добрался тогда?
- Да ты глаза-то разуй! Машина – моя. Служебная так за рекой и осталася. Я вона – полночи корреспонденцию на лодке перевозил. А оно мне надо? До завтра всё раздам и только меня и видели.
- А газеты есть на продажу?
- Есть немного, но давай позже, а? Я спать еду. Жена, небось, уже вдовство своё празднует. Посплю, а апосля завтрака открою лавку у Царицынского дворца.
- Добро. И новости все расскажешь. Спокойных снов, Печкин.
- Свечкин.
Машина уехала, а Митрич, встревоженный и почему-то очень-очень уставший закурил свой самосад, что рос теперь почти у каждого дома. Он снова думал о племяннице, докторах и о времени, когда над городом летали вертолёты. Из раздумий его вывел дикий кошачий крик. Митрич вроде бы увидел мельком рысь, уносящую в зубах кошку. Ринулся было следом, но тут же бросил эту затею и пошёл домой.
4.
Проснувшись, Егор обнаружил на подушке жены записку с каллиграфическим почерком «Любимый, завтрак на плите, обед – в холодильнике. Вечером не жди – съезжу к родителям, вернусь в субботу». Одной из прелестей жизни без устойчивой сотовой связи Егор находил именно возможность писать и получать записки, живые письма в конвертах, любовные послания на зеркале в ванной.
Пройдя на кухню и включив миниатюрный светильник на стене, Егор зажёг газ под сковородой и чайником. Вся мебель его была местного производства, отчего дом был похож на царские покои или особняк вельможи. Под шкворчание яичницы и ворчание чайника Егор думал о работе. Он думал о работе почти постоянно: именно это помогало ему активно продвигаться по служебной лестнице и спасало от хандры. Он подошёл к окну и заглянул за чёрную бархатную завесь. За чёрной тюлью скрывались почти непрозрачные шторы. Заглянув за них, Егор с удивлением обнаружил, что рассвет ещё не наступил.
Подумав, Егор зажёг слегка оплывшую свечу и погасил светильник, отчего кухня работника деревообрабатывающего производства стала ещё более напоминать трапезную, ожидающую сановитых гостей. Поедая столь ранний завтрак, Егор вдруг ощутил, что всё же сильно недоспал. Он зажёг ещё две свечи и, взяв канделябр, отправился обратно в спальню. Шар света поплыл с ним через дом сквозь почти кромешную темноту дома. Огоньки свечей таинственно играли на причудливых поверхностях уникальной деревянной мебели, превращая внутренности дома в таинственное жилище богача-отшельника.
Впрочем, снаружи дом выглядел не менее таинственным: все окна, кроме кухонных, слепо смотрели на мир закрытыми ставнями. Хотя нет: взор дома, скорее, был направлен на свой внутренний мир. Яблоневый сад, почти прижимающийся к стенам, был ему совершенно неинтересен. Правда, яблоневым его называли местные жизни лишь по привычке: на огромных деревьях уже не первый год внушительные яблоки и груши свисали с общих ветвей. Сам Егор сад вообще никак не называл, живя преимущественно мыслями о работе и жене.
Имей он привычку смотреть в окно, то из окон спальни он бы видел, как плавают звёзды в тихом пруду, как в соседних домах зажигается свет, дразня уютом, как под окнами резвятся белки, иногда пробегают зайцы, снуют туда-сюда ежи и как стремительно растут деревья. Он видел бы, как старик, чистящий пруд по утрам, две недели назад махнул рукой, ушёл и больше уже не появлялся.
Егор лёг в постель с намереньем проснуться через пару часов: объявленные выходные не касались высшего руководства, а также самого Егора, который всё больше времени старался проводить на производстве.
5.
Невыспавшийся Митрич брёл к Царицынскому дому. Дурные вести, переживания за племянницу и предсмертный крик кота – всё это не давало ему уснуть до самого рассвета. Он думал о главе городской Администрации, именуемой тут Царицей, и злобно пинал листья. По автомобильной дороге навстречу лениво катилась спецтехника, всасывая листья. Обе древние машины надрывно урчали, оставляя за собой чистый асфальт, изрытый трещинами и крупными морщинами. Автомобилей в городе были считанные единицы: город, задуманный не только сказочным, но и «зелёным» содержал огромную конюшню. Правда, поголовье резко сократилось в прошлом году: очень много лошадей было продано в виду временной экономической нецелесообразности содержания. Пока нет туристов, столько лошадей попросту не нужно.
Возле здания Администрации, именуемого местными «Царицынским домом», уже стояла толпа.
Свечкин с утомлённым лицом раздавал корреспонденцию и редкие посылки.
- За пенсией приходите апосля обеда, - время от времени кричал почтальон народу.
- Как в деревне, - буркнул себе под нос Митрич. Ему хотелось почитать чего-нибудь новостного: время от времени на него наваливалось желание узнать, что творится в мире, хоть сам он за пределы города почти не выбирался последние годы, а за последние два года дальше Селянска не выезжал совсем. Это, в общем-то не удивительно: мягкий климат, природа, начинавшаяся в двух шагах от центра города и далее становящаяся всё более сказочнее, озёра… Комаров в этих краях удивительно мало – это, видимо, спасибо здешнему НИИ. Плюс ко всему тут хватает работы: мебель из местной уникальной древесины получила широкую известность в мире, где огромные цельные древесные плиты назвали «супер слэбами». Такие слэбы покупали по космическим ценам, но в продажу они почти не поступали, так как основной упор владельцы завода сделали именно на мебель и другие изделия из дерева. Так что местное население охотно работало на местной фабрике, легко находя и дополнительный заработок.
- Иволгин! И-и-и-иволги-и-и-ин! – надрывался Свечкин. – Да кто-нибудь пните его сюда!
Кто-то постучал Митрича по плечу: - не тебя кличут, а?
Митрич вышел из мыслительного процесса о захиревании города. Да и отвык от обращения по фамилии напрочь: Митричем он стал уже более десяти лет назад.
- На, тебе письмо.
Митрич удивлённо вскинул брови: писем он не ждал.
Отойдя в сторонку, Митрич открыл конверт, из которого выпала открытка с видами Москвы. На обратной стороне каллиграфически выведено «Дядя Дима, скоро буду. Уже в Селянске. Привет от бабушки Дуни! Таня. 07.10».
- Какое сегодня число? – нервно, почти крича, спросил он у первого попавшегося.
- Дык десятое, кажись. Пятница.
Мысли Иволгина Дмитрия потеряли чёткость и устойчивость. Он то допускал, что Танюша могла задержаться у Евдокии Петровны, то отметал такой вариант, как невозможный: тратить столько дней на замкнутую бабушку по отцу не было никакого смысла. Селянск, многократно то превращающийся из села в город, то снова теряющий этот статус, был непримечателен ничем, кроме добычи калийной соли, торфа, производства топливных брикетов и с недавнего времени заброшенной военной части. Митрич несколько раз навещал там дальнюю родню, и каждый раз ему хотелось повеситься ещё по дороге от вокзала.
Только в такие моменты, как этот (а откровенно говоря, таких моментов Митричу было не припомнить), он ощущал острую нехватку мобильной связи и интернета. Митрич спешил домой, ещё не зная, что он предпримет. На полпути развернувшись, он побежал обратно к почтовой лавке.
- Свечкин, ты это… когда… на тот берег? – спросил он, задыхаясь от бега. – Мне бы тоже туда.
- Да завтра, стало быть.
- Во сколько?
- Да утром. Ты зайди ко мне с утреца, я дождуся, вместе отчалим. У тебя что-то стряслося?
- Нет! - ответил Митрич, уже спеша домой. - Надеюсь, - буркнул он себе под нос.
Он почти бежал с конвертом в руках к дому, рассеяно здороваясь с прохожими. Городок занимал довольно обширную территорию, но плотность населения была крайне низкой. Так что жители зачастую знали друг друга по работе, по местам скопления народа. Если не по имени, то в лицо. Приезжих было крайне мало, бо;льшая часть населения жила тут совсем давно – десять и более лет, а молодёжь знала друг друга ещё лучше: в городке было всего две школы и два детских сада. Правда, молодые люди уезжали всё чаще и чаще: высших учебных заведений в городе не было, а рабочие места на нескольких действующих предприятиях уже все заняты и даже распределены между учащимися единственного техникума. В городе также были серьёзные проблемы с детскими врачами, ближайший родильный дом – в Щерьске, но он временно закрыт на ремонт уже два года. Другой роддом – в Селянске. От Лесоимска это всего километров пятьдесят-пятьдесят пять, но дорогу в этих краях нужно измерять не километрами, а временем в пути: много лет не латаная дорога осенью превращалась в просто нечёткое направление. Если ехать от Селянска, то чем ближе к Лесоимску, тем дорога ужаснее: местные деревья корнями вздыбливают асфальт так, словно только он удерживает их от того, чтобы уйти в более счастливые края. И даже если доехать до Бобрянки, то теперь упрёшься в рухнувший мост. Когда его восстановят? А за мостом и вовсе не дорога, а шоссе с ответвлениями-тропами. Нормальный асфальт остался только в центральном районе города, а это лишь несколько улиц и главная дорога – Царица пользовалась только ею, говорили в народе.
- Ты чего такой взмыленный? Случилось чего? – испуганно спросила жена, сгребавшая листву около дома в огромные дымящиеся кучи.
- Танюша прислала открытку из Селянска. Вот, смотри. Там она явно долго не могла пробыть, сюда поехала. Завтра переправлюсь на тот берег, буду искать.
- Я с тобой, Мить.
- Спасибо, родная.
Не зная, чем унять волнение, Митрич то помогал жене сгребать листья, то метался по городу в поисках тех, кто бывает в Селянске. Но ни одного такого человека из тех, что ещё толпились у почтовой лавки, он не отыскал.
Город наполнялся дымами сжигаемых листьев, ворчанием в адрес дворников, гуляками, получившими неожиданный выходной и тревожными известиями про мост. Митрич сходил в оружейный магазин за патронами. В магазине было людно: лес уже был почти повсюду, в народе появились слухи о волках, встреченных чуть ли не в центре городка, и ещё по субботам стали устраивать соревнования по стрельбе. В магазине Митрич встретил Лиса, который в прошлую субботу выиграл набор охотника на этих стрельбах, и теперь уверовал в свой снайперский талант. Они вместе шли по городу, строили версии по поводу Танюши, пинали листья. По пути встретили Егора, который шёл с работы отчего-то смурной. На вопросы тот отвечать не стал, однако вызвался помочь с поисками. Встречу назначили на восемь часов утра у дома Свечкина.
5.
- Кис-кис-кис! Сынок, ты Рысю не видел?
- Папа, пойдём гулять?
- Какое – гулять? Изгваздался весь, как поросёнок! Опять по лужам прыгал?
Максим виновато опустил голову на огромной шее. В свои семнадцать лет он был выше отца на полголовы, гораздо шире его в плечах. Мальчик с печальным диагнозом рос энергичным, крайне подвижным. Обладая умом ребёнка и телом взрослого мужчины, он был способен натворить множество неприятностей, поэтому Дмитрий заставлял его усиленно заниматься физическими упражнениями, чтобы сына легче было уложить спать. Нередко приходилось ему читать сказки на ночь целыми часами, чтобы Максимка уснул. Нанятая няня всё чаще оставалась ночевать в огромном доме Дмитрия, в котором пустовало несколько комнат, и была отдельная ванная комната. Территория вокруг дома была обнесена высоченным забором и также была огромной. Среди зарослей смородины и плодовых деревьев было несколько турников, на которых Максим показывал чудеса физических возможностей человека. Правда, смотреть было некому, кроме няни, хранившей обет молчания, и самого Дмитрия.
- Никто Рысю-то не видел? – повторил вопрос Дмитрий. Няня, донельзя уставшая от Максима, спала в кресле у камина, Максим же сосредоточено ковырялся в носу, кидая добытое содержимое в пламя. На стене висел телевизор: в нём симпатичная женщина рассказывала о скором окончании ремонта обоих мостов.
Бросив поиски кота, Дмитрий сел между сыном и его няней в кресло-качалку, взял со стеклянного столика бокал белого вина и начал покачиваться, глядя на огонь сквозь налитую жидкость. Этот огромный дом с садом достались ему по наследству, равно как и неплохие сбережения: отец в своё время удачно вложился в несколько проектов, в том числе и в Межрегиональный институт растениеводства, впоследствии влившийся в состав одной крупной государственной организации, а также в создание Лесоимского деревообрабатывающего комбината, уже через несколько лет принесшего его владельцам первые миллионы. Сам Дмитрий больше любил работать руками, хотя и умом обижен не был. Вёл он на людях скромный образ жизни. Никто и никогда из его друзей не был у него дома, а сам он никогда не рассказывал о себе. Практически всё свободное время он посвящал специальной литературе, надеясь сделать сына полноценным человеком. Мыслей о том, что это невозможно, он не допускал. Никогда.
Нина вздрогнула и проснулась.
- А? – спросила она непонятно у кого. Взгляд её был неосмысленным и уставшим. Она встрепенулась и посмотрела на наручные часы.
- Тьфу! Опять проспала!
- Нина Михайловна, ты можешь остаться. Если это для тебя совсем неприемлемо, то я провожу. Негоже по темноте ходить.
- Я останусь, - сонно ответила она. – Просто позаниматься хотела. Зимой на экзамены надо будет съездить на две недели.
- Хорошо. Заранее напомни, пожалуйста. Я отпуск возьму. В Москве экзамены?
- Можно и не в Москве сдать, но там удобнее. Да и повидать бы хотелось столицу – ни разу не была.
Она встала и, позёвывая, побрела на второй этаж в свою комнату. Там она простояла у открытого окна с минуту, созерцая полную луну на совершенно чистом, почти чёрном небе, сдобренным первыми звёздами. В комнату залетали запахи дыма от тлеющих куч из листьев, ароматы рябины и хвои. Во дворе копошились ежи: Максим их тайком подкармливал, из-за чего от них теперь не было спасу. Нина закрыла окно, оставив открытой лишь форточку, разделась. Она полюбовалась на себя в зеркало, затем зашла в ванную комнату.
Дмитрий велел сыну идти спать, пообещав, что придёт попозже почитать ему сказку. Он продолжал покачиваться в кресле, наслаждаясь третьим бокалом вина и видом огня из камина. Завтра он весь день посвятит занятиям с сыном: на его столе лежали книги и собственные записи, посвящённые развитию особенных детей.
Когда он зашёл к сыну, тот спал при свете ночника с рыбками вокруг лампочки. Изрисованное рыбками стекло медленно вращалось, отчего стая рыбок плыла по стенам. Раскрытая книга «Буратино» лежала на столе: вчера её вслух читала няня. Удивившись, что Максим сам уснул, Дмитрий вышел, тихонько притворив дверь.
Он пошёл в свою комнату, где разделся и отправился в свою ванную. Ванна быстро наполнилась водой и звуками музыки из колонки, а также сигаретным дымом. Это был такой ритуал: курить только лёжа в ванной, выпуская дым в открытое окно. За окном просыпались звёзды. Видно было, как на забор уселся и тут же улетел глухарь. Докурив сигару, Дмитрий, не вставая, закрыл ногой окно. Ему было слышно, как этажом выше бежит вода из душа в ванной комнате Нины. Нине Дмитрий платил немалые деньги и очень-очень боялся потерять такую няню. Он полежал ещё пару минут, затем выпустил воду, принял освежающий душ и отправился спать.
6.
Митричу не спалось. Несмотря на успокоительное, которое в него влила супруга, сны его были краткими и весьма тревожными. Ему то снилось, что он бродит по ночному лесу, ощущая близкое присутствие чего-то ужасного, то снилось найденное тело Танюши. Она лежала почему-то маленькая, лет десяти, разорванная волками. Она поворачивала обглоданное лицо без глаз к Митричу, вопила страшным голосом и гналась за ним ползком, волоча за собою обгрызенные ноги. Несколько раз он в страхе просыпался, чтобы снова уснуть и смотреть очередной кошмар. Утром сны перестали донимать, но всего разбитого и расстроенного разбудила супруга. За окном была ещё кромешная тьма, часы показывали 6 утра.
Супруги позавтракали кабачком, кем-то вчера подаренным, и куриными яйцами, подаренными кем-то другим на днях. Сами они на придомовом участке в этом году почти ничего не выращивали из-за избытка продуктов среди соседей. Возле дома яростно плодоносили деревья и кусты, но большинство плодов ждало приезда Танюши.
По заведённой традиции они оба пили крепкий чай и только за ним начинали беседу. Чай был немного сдобрен лесными пряностями и сопровождался вареньем из еловых шишек.
- Я еды на всех собрала. Нам с тобой взяла по спальнику – мало ли что, не просить же твоих с нами ночевать в лесу.
- Ого! Ты подошла к вопросу серьёзно! – Митрич с обожанием посмотрел на супругу. – Топор, оба ружья и всё остальное для леса я собрал.
- Слушай, я думаю, что всё в порядке. Или позже приедет, или снова открытку пришлёт, но уже из дома – мол, добраться не смогла. Не дура же она пешком идти через лес.
- Она-то не дура, да дураков вокруг полно. Тут не леса надо бояться, а людей.
- Ай, людей тут не так и много, пришлых вроде бы нет. Зато я вчера видела двух лисиц – ковырялись утром в помойке. Что-то нынче помойками плохо стали заниматься.
Вскоре Митрич с женой стояли у дома Свечкина. Это было двухэтажное здание, рассчитанное на четыре семьи. Однако в доме проживал только почтальон и мрачный охотник Иванов – запойный дед, неделями не покидающий квартиру. Выйдя из запоя, он пару недель ходил по окрестностям, скупая патроны и снаряжение, купаясь в одном из нескольких городских прудов в любые погоду и время года, постепенно превращаясь из косматого худого гнома в крепкого бритого мужчину, чтобы затем уйти в лес на пару недель и вернуться с мехами, мясом и новой бородой. Летом он ездил на лесозаготовки в Щерьск, где мог при его образе жизни работать только вахтовым методом, ловко чередуя запои с тяжёлым физическим трудом. Прошлой весной он спас множество детей от медведя, добравшегося посреди бела дня до детского сада. Медведь был застрелен случайно проходящим Ивановым уже под самым забором детского учреждения. После этого события к нему потянулась вереница довольных мам и бабушек с подарками, но сам Иванов искренне не понимал своей заслуги. После указанных событий две воспитательницы уволились, несколько семей навсегда уехали из Лесоимска, а детский сад был упразднён. Два оставшихся садика так же были далеки от достаточной наполняемости, отчего на следующий год планировалось оставить лишь один из них.
Свечкин вышел одетым, с ружьём за спиной: с ним ни разу не случалось ничего такого, но, как человек предусмотрительный, он взял за правило брать еду и оружие в каждую поездку из Лесоимска и обратно. Другого маршрута у почтальона и не было: Селянск, обладая особым статусом закрытого территориального образования, активно пользовался услугами фельдъегерской службы, а Лесоимск таким статусом не обладал, однако никакой связи с остальным миром у него теперь не было, кроме как через Селянск. Получалось так, что почту для лесоимцев привозила машина фельдъегерской службы, просачиваясь через кордоны и посты. Разносили корреспонденцию местным жителям местные же почтальоны
Вышла жена почтальона с сумками, рюкзаком и ружьём за спиной.
- Идём что ли? – спросил почтальон у всех сразу.
- Погоди минутку. Должен Лис подойти и Егор, - сказал Митрич.
Они стояли и курили. Жёны курили то же, что и все мужчины в городе: домашний самосад. Покупные сигареты курили лишь некоторые, приобретая их втридорога за пределами города. Однако качество домашнего табака было не таким уж плохим, как думается.
Подошёл Егор с палаткой, небольшим топором и ружьём.
- Ты никак с ночёвкой? – спросила Мария.
- Как дело пойдёт, - мрачно ответил Егор.
- Считаешь, беда стряслась? – взволнованно поинтересовался Митрич.
- Не в этом дело, Митрич. У меня свои заботы.
- С женой поругался? – спросила почтальонша, которая видела Егора второй раз в жизни, но уже была наслышана о капризах его жены.
- Есть немного. Проехали. Кого-то ещё ждём?
- Лис обещал подойти.
- Ребят, - сказал Свечкин, - я всё понимаю, но я ждать не могу. Пойдём потихоньку. Если ваш этот Лис придёт, то как-нибудь догонит.
Пять фигур направились к Бобрянке пешим ходом, пять ружей, пять разных внутренних миров. Фонари ещё горели, пусть и не все, пусть иногда моргая и потрескивая, но этого было достаточно, чтоб не спотыкаться в темноте. Правда, шагали по автомобильной дороге, снова усыпанной листьями, словно и не было вчера никакой уборки. Ни одной проезжающей машины они так и не встретили. Ехать – некуда.
- Уезжаешь что ли? – спросила Мария у почтальонши, кивая на сумки и рюкзак.
- А куда деваться? Это теперь не город, а никому не нужная чаща.
- Хотите пока в Селянске пожить?
- В Селянске? Маша, жить нельзя ни тут, ни в Селянске. Уезжайте и вы.
Мария не ответила: ей мысль об оставлении города казалась глупой.
Дорога всё более бугрилась и постепенно сошла на нет; на смену осветительным столбам явились толстенные берёзы, клёны и невероятных размеров дубы. На некоторых деревьях висели яблоки и груши, но были малопривлекательны и недоступны. Вдоль дорог также стояли вырезанные из дерева сказочные изваяния, которые должны встречать долгожданных туристов. Кикиморы, лешие, дубы-колдуны, избушка на курьих ножках с бабкиной физиономией в окошке и прочие поделки производства местных золоторуких мастеров.
Лис их не догнал, сколько компания ни оглядывалась. Покидав вещи в лодку, все расселись, и Свечкин заскрипел вёслами сквозь утренний туман на ту сторону реки, за которой уже не было Лесоимских владений.
7.
Где-то хлопнула дверь, и Дмитрий моментально проснулся. Он лежал ещё секунд десять, прислушиваясь и постепенно возвращаясь в материальный мир из мира сновидений. Когда родилось понимание того, что это был лишь сон, он расслабился и окунулся в воспоминания.
Тогда, годы назад, Максим был ещё совсем маленьким. Масштабы трагедии были до конца не ясны, и Дмитрий и жена Нина ещё надеялись, что всё исправится. Дмитрий тогда всё больше времени проводил вне дома, перенимая у отца умения делать деньги, а Нина целыми днями занималась сыном. Сын отнимал всё свободное время: совершенно по-своему воспринимая окружающий мир, он не поддавался никаким внушениям и не перенимал навыки. Окончательно измученная жена заставила Дмитрия нанять няню, которая долго не продержалась. Затем были ещё няни и ещё.
Измотанная физически и эмоционально, Нина стала всё чаще срываться. Вдобавок ко всему Максим начал колобродить ночами по дому, пугая домочадцев и нанятых помощников по хозяйству. Несколько раз подряд не приняв прописанные психотерапевтомдва препараты, Нина в истерике ударила сына так, что тот упал без сознания. Нина ещё несколько раз пнула детское тело, прежде чем была сметена взбешённым мужем.
Месяц отлежав в далёкой петербургской клинике неврозов, Нина уехала в Минск, чтобы больше никогда не появляться ни в Лесоимске, ни в жизни Дмитрия.
Уже много лет Максим не тревожил отца по ночам, но Дмитрию иногда казалось, что ночь – время, когда его сын пребывает в ещё более запутанном сознании. От того то он и заставлял его вырабатывать всю энергию за день.
Нанятая Няня, оказавшаяся, как на зло, тоже Ниной, отталкивала Дмитрия только лишь своим именем. Всё остальное в ней было идеально. И более чем привлекательная внешность, и умение находить контакт с Максимом, и возможность нахождения в доме сверх нормы (пусть и за деньги) – то, что нужно было Дмитрию. Хотя нет: будь няня хоть горбатой – всё равно подошла бы. Был ли у неё молодой человек, не был ли – Дмитрию было всё равно. С таким именем его не могла заинтересовать ни одна девушка в принципе. Вот эта няня и стала настоящим спасением для Дмитрия: он начал работать в своё удовольствие и более досконально изучать проблему сына.
Сон после такого резкого пробуждения не шёл, и Дмитрий, одевшись, пошёл на кухню. Заварив крепчайшего зелёного чаю, который могли позволить тут немногие, он разогрел остатки вчерашней утки с овощами и плотно позавтракал. Рассвета ещё не было, но сон ушёл безвозвратно, поэтому решено было побродить по округе, собрать грибов.
Прихватив пистолет, Дмитрий заглянул в предбанник, взял велосипед и вышел за ворота. Фонари как-то нездорово светили, некоторые монотонно моргали, а иные же - словно в конвульсиях. Доехав до Бобрянки, он обнаружил лишь остатки моста и туман над рекой.
Понемногу светало. Дмитрий сидел на берегу и курил. Вид исчезнувшего моста внушал ему чувство тревоги и какой-то тоски, словно до ближайшего жилья были тысячи и тысячи километров. Он снова сел на велосипед и аккуратно поехал вдоль берега налево, вниз по течению: между исполинскими деревьями, росших почти сплошной стеной и кромкой воды была узкая, бугристая дорога. Проехав километров пять и несколько раз получив по лицу ветками и едва не упав в воду, Дмитрий оставил велосипед и пошёл пешком с корзиной в руках.
Обычно в это время года было холодно и дождливо, но что-то с природой стало не так. Да и все эти яблоки, груши и прочие сливы на лесных деревьях – не показатель нормальности. В естественный ход событий вмешался человек учёный. Все самые массовые людские смерти – следствие деяний этих умников.
Грибы он, равно как и многие другие жители Лесоимска, предпочитал собирать на том берегу реки. На этой стороне росли ненормальные деревья и такие же подозрительные грибы. Такие шли на продажу, но на свою кухню – очень редко. Так же поступали со многими фруктами и овощами. Далеко не все решались, например, есть огромные груши, выросшие на дубе. Да и дуб ли это, если на нём фрукты? Да и фрукты ли это, если они на дубе? Хотя многие, ввиду перебоев с завозом, перешагнули через свои сомнения и начали потихоньку употреблять странные дары природы. Природы ли?
За рекой, если отойти от неё на несколько километров, деревья становились нормальными, всё остальное – тоже. Говорили, что за рекой в этом году особенно много медведей. Но, как водится, лейтмотивом в таких рассказах было "лично я сам не видел, но мне говорили…".
Дмитрий пнул гриб, недавним предком которого был шампиньон. Нижняя часть устояла, а верхняя, отколовшись, покатилась вниз. Дмитрий проследил за её ленивым перекатыванием и увидел внизу остатки моста: его верхняя часть, унесённая паводком почти цельным куском, застряла на этом участке реки. Ни то место было более узким, нежели то, где стоял мост, ни то его остановило основание старого моста, который где-то тут и находился годы назад, когда Лесоимск был деревней Пеньки.
Дмитрий спустился к реке: в утреннем тумане она была загадочной и какой-то совсем чужой. Течение здесь было чуть менее вальяжным, чем на остальных участках, и вода местами тонким слоем накрывала деревянное полотно моста. Он аккуратно пошёл по этому трупу былого моста, ещё недавно связывавшим город с остальной цивилизацией, а сейчас немного боком выпиравшим из воды. Дважды он, оскальзываясь, шмякался, хватаясь за край остатков сооружения: назад идти уже было дальше, а потому путь продолжался.
Немного вымокший, он выбрался на противоположный берег. Дважды ушибленное колено сильно ныло, в левую ладонь впилось несколько заноз, ноги дрожали от напряжения и адреналина.
- Блин! – выругался он вслух. А далее продолжил мысленный диалог. – Как обратно-то? Дважды с пустой корзиной навернулся, а с грибами – как? Ладно – какой-нибудь шест сооружу.
Отойдя от реки подальше, он уже начал встречать нормальные деревья и обычные - не по колено грибы. Стало окончательно светло, потеплело.
В последнее время всё чаще стали ходить слухи не только о невероятно крупных грибах, ягодах и тому подобном, но и зверях. В это Дмитрий верить отказывался, т.к. из хищников видел вживую только сов – и те были нормальных размеров, но не взять пистолет он не смог.
Часа за полтора он наполнил корзину и отправился обратно к реке, которую уже нельзя было преодолеть ни с шестом, ни в болотниках, ни как-то ещё: застрявших остатков моста не было видно. Пройдя пару сотен метров вдоль берега, Дмитрий не обнаружил переправы. Пройдя в другую сторону, добился того же результата. Чёрная, торфяная Бобрянка не давала понять: унесло ли эти доски, накрыло ли их внезапно поднявшейся водой. Дмитрий пошёл направо, вниз по течению, всё далее отходя от места, где когда-то был полноценный мост, и от места, где утром можно было перейти на другой берег.
Он злился. Он шёл и клял себя на все лады за то, что не предупредил Нину, которой, возможно, нужно уйти или просто заняться своими делами. Оставлять Максима без присмотра – было немыслимо.
Ходьба вдоль берега не была совсем быстрой – между лесом и пологим берегом бежала узкая тропа, выглядевшая, словно заживающая рана мохнатого животного: ещё немного – и зарастёт полностью. Приходилось поднимать ноги в сапогах довольно высоко, отчего усталость подбиралась быстро и неотвратимо.
Через час Дмитрий увидел поворот Бобрянки, на котором застряло действительно унесённое полотно моста. Оно дрожало и покачивалось, было видно, что и тут обломки сооружения надолго не задержатся. Дмитрий побежал ломать новый шест и через несколько минут аккуратно сделал первый шаг, тут же оказавшийся неверным. Он рухнул в холодную воду, выронив корзину и схватившись правой рукой за край моста. Левая рука отбросила шест, который не сумел помочь. Мост угрожающе качнулся, а Дмитрий начал молиться вслух:
- Господи, помилуй! Господи помилуй!
Он повторял эту фразу всё то время, что двигался на карачках по качающейся и скользкой поверхности. Холодная вода заливала сапоги, сооружение время от времени погружалось в воду на несколько десятков сантиметров, чтобы тут же вынырнуть. В такие мгновения Дмитрий замирал и молился быстрее и громче.
Ужасная трёхсотметровая переправа окончилась топкой грязью, которая тут же заполнила сапоги до краёв. Она мешала выбираться, делая каждый шаг нелепым и маленьким. Выдернуть ногу и не упасть – было очень и очень сложно. И Дмитрий упал дважды. Наверх он карабкался уже как беспомощный старик: позорные два метра крутого склона он преодолел с жуткими хрипами и стонами.
На берегу, на твёрдом его месте, он лежал ещё пару минут, восстанавливая дыхание и всё сильнее дрожа. Мокрый, в грязи до самого затылка, он замерзал. Солнце не грело тенистую опушку, да и осень – есть осень. Он побежал в сторону брошенного велосипеда, но уже через несколько минут осознал, что скорее умрёт, чем добежит. Да и движение это трудно было бы назвать бегом. С трудом снимая тяжёлую одежду онемевшими руками, он с ужасом думал о намокшей зажигалке, которую достал первым делом и положил на тропинку. Затем, раздевшись донага, он начал приседать и бегать на месте, попутно подбирая веточки и сучья. Невдалеке в лесу было и более существенное для костра топливо – несколько упавших сухих деревьев.
Так, бегая и прыгая, он сооружал костёр. Зажигалка к его великому облегчению сработала с первого раза, и через пятнадцать минут на берегу запылал довольно сносный огонь. Дмитрий при помощи нескольких крупных жердей соорудил приспособление для сушки белья.
Никак было не согреться, и Дмитрий сделал второй костёр, чтобы грело с двух сторон. Прыгать и приплясывать он устал и теперь сидел на притащенных дровах, обхватив ноги руками. Первой была надета куртка, так как намокла она менее всего. Он время от времени ещё подрагивал, но уже надеялся, что простуда пройдёт мимо.
Спустя часа три от висящей над костром одежды всё ещё продолжал идти пар, смешиваясь с дымом костра, надетые на две косо вбитых жердины сапоги смешно глядели носками в разные стороны. Смеяться, правда, совсем не хотелось. Конечно, стоило бы поторопиться: Дмитрий всегда боялся, что терпение Нины однажды лопнет, после чего сына будет не с кем оставлять, но идти в сырой одежде было бы полным безумием.
Если зачаровано взирать на огонь, можно не заметить, как подкрался вечер. Именно это и произошло в итоге. В очередной раз потрогав штаны, Дмитрий убедился в их сухости. Надевая их, он встал и огляделся: темнело. У огня это как-то не бросалось в глаза, а теперь резко обрушилось чувство тревоги. Ходить в темноте по «новому» лесу без лишней необходимости уже давно никто не решался.
Дмитрий засуетился, второпях роняя то одно, то другое, неаккуратно наматывая портянку, затем перематывая, ища вторую, упавшую в золу… Надевая первый сапог, он услышал странные, жуткие завывания. Определить по ним животного никак не получалось. Много ли животных воет в лесу?
Дмитрий знал, что животное можно отпугнуть огнём, но костёр уже обеднел на пламя, а ходить в сумерках в чащу в поисках годного топлива было жутко. Он быстро бросил в огонь жерди, на которых сушилось бельё, взял одну пылающую палку и обошёл с ней ближайшие метры в поисках дров, коих набралось совсем мало – всё подходящее было уже собрано ранее, да и палка отказалась гореть долго. Костёр нехотя возрождался, а вой медленно-медленно приближался. Таким жердям гореть всего несколько минут. Дмитрий запаниковал.
Он осознал, что до сих пор ходит в одном сапоге, когда портянка совсем размоталась. Судорожно наматывая её, он боялся потерять из виду тропинку, хотя видимость была не более 20 метров, да до небольшого поворота было не так уж далеко: узкая тропка повторяла изгибы реки. Высохшие футболка и кофта висели на ветвях, пистолет лежал где-то под ними. Ага, вот он! С ним уже не так страшно.
Страшные, странные звуки то стихали, то снова появлялись во тьме и определенно становились всё ближе. Дмитрия трясло. Он уже не чувствовал физического холода, но потоки адреналина продолжали поступать в кровь, мешая думать. Он поднял пистолет вверх и нажал курок. Щелчок. Ещё щелчок. И снова, и опять пистолет выдавал бесполезные щелчки.
Уже почти совсем обезумев от страха, он решил заорать. Громко, дико, выплескивая весь свой ужас, трансформируя его в ярость. Бесполезное сипение, кое-как вылезшее из горла, не могло заглушить негромкое движение реки в овраге: пить ему хотелось весь день, а страх довершил дело, иссушив горло. И он побежал.
Побежал быстро, как никогда в жизни. И так же быстро упал, споткнувшись в темноте в нескольких десятках метров от двух умирающих костров. Упал больно, не удержал стонов, хоть и сжал зубы до скрипа. Из каждого глаза выкатилось по слезе, а руки схватили икру левой ноги, держали её нежно, но ничем не могли помочь. Попытка встать оказалась неудачной, и Дмитрий вслух сказал «Боже, нет» и сел на краю обрыва. Где-то там внизу, в паре метров впереди бежала Бобрянка. Прыжок вниз означал бы боль, травму и, вероятно гибель, упади он в воду. Дмитрий заплакал от отчаянья, а снова зазвучавшие завывания во тьме прозвучали почти торжествующе и всё так же чудовищно страшно.
Дмитрий снова взял пистолет, направил его в сторону костров и нажал курок.
- Господи, помилуй!
- Щёлк!
- Господи, помилуй!
- Щёлк!
Он молился и щёлкал, а костры, превратившиеся просто в горстку углей, освещавших лишь сами себя, иногда выбрасывали маленькие снопы искр, чей век был невероятно короток. И вообще теперь всё напоминало о смерти: тьма, вой чудовища, кончина редких искр, боль в теле.
Где-то далеко-далеко, с той стороны, где некогда был мост, кто-то дважды крикнул. Но человек это, животное или игра воображение – было не понять. Да откуда тут человек ночью? Охотники ходят к болотам, рыбаки ловят на Мизинце. Да и своя рыбная ферма в городе есть, и в своих прудах люди рыбу держат.
Одно из алых пятен исчезло. Существо встало между угольями, вопреки здравому смыслу. Оно снова издало звук, от которого Дмитрий замер и почти перестал дышать. Оно отправилось вдруг в сторону чащи, шумно, с тресками. Звуки сперва удалились, но тут же стали нарастать, приближаясь примерно со спины к Дмитрию. Он яростно и бесшумно продолжил свою бессмысленную нехитрую молитву, несколько раз безрезультатно нажал на курок, а потом, отложив пистолет, начал шарить по карманам в поисках зажигалки. Возле него что-то ни то тяжко вздохнуло, ни то тоскливо всхлипнуло и навалилось тяжело, воткнув десятки когтей в плечо, шею и щёку.
8.
- Печкин, слушай… - начал было Егор.
- Свечкин, - машинально перебил почтальон.
- Хорошо. Так вот, нам лодка может пригодиться ещё, если не отыщем тут девушку. На этом берегу, говорят, медведей видели многожды, гулять по берегу страшновато.
- Эту не отдам, она для почты, как это ни грустно звучит. К егерю иди, у него она лёгкая. Он сейчас новый дом поставил – вон, видишь, - дорога? Иди по ней. Метров четыреста всего. Моя «буханка» не проедет, извини. А эта лодка – для почты, - повторил он.
- Егор, ты точно с нами не хочешь? – спросил Митрич.
- А какой смысл? Ходить с вами за компанию? Что это даст? Я её в лицо не узнаю. Что мне твоя старая фотография?
Компания стояла у служебного УАЗика, все снова курили и думали о своём. Свечкину хотелось скорее на почту – отдать скудную корреспонденцию из Лесоимска и нормально выспаться в квартире тёщи. Митричу не терпелось оказаться в Селянске и начать поиски. Марии нужно было закупиться в аптеке и в магазинах, а также её начала беспокоить смутная тревога по поводу Тани.
- Ну, к шести жду вас, что ли?
- Да должны.
- Ну, с Богом!
- С Богом!
Старая машина завелась и поехала, а Егор зашагал в сторону дома егеря. Дорогой это трудно было назвать, скорее, широкая тропа, по которой несколько раз проехал тяжёлый транспорт. Шла она от места, где когда-то был мост наискосок, беря чуть влево, если стоять к Бобрянке спиной. Несмотря на то, что Егор не был знаком с Татьяной, его всё это беспокоило больше всего: он знал то, чего не решился сказать никому из своей утренней компании.
Дом действительно оказался недалеко от дороги, и Егора встретил собачий лай, сразу же, впрочем, оборвавшийся: видимо, на умную собаку цыкнул хозяин. Добротный, даже можно сказать, мощный сруб был сделан из деревьев нового образца: массивные брёвна это выдавали.
- Здорово, хозяин! Ты что ли егерь?
- Здорово! Я что ли егерь. Егерь Егор.
- А я не егерь Егор. Тёзки, значит!
Егерь был таким же добротным, как его дом. Широкое бритое лицо, широкие плечи и такая же широкая улыбка, которая, правда, возникала по поводу, а не для фасадной рекламы добродушия.
- Чего-то надо или случайно набрёл?
- Не случайно. Почтальон Печкин сказал, что у тебя лодку можно будет взять, если что.
- А что, если что?
- Девушка пропала. Не местная. Между Селянском и Лесоимском, по дороге к дяде своему. Если до вечера её не найдут, пойдём на лодке вниз по течению.
- Ого, хреново. Давно?
- Никто точно не знает. На днях она открытку отправила из Селянска, мол, выезжаю скоро. И всё. Двое сейчас поехали в Селянск, узнавать что да как, а я пока тут, может, что-то узнаю. Ты-то сам ничего не видел?
- А я вчера вечером только вернулся из Селянска. Я ж егерь, а не леший. Хорошо хоть избу, вот, построили да выделили мне. И мой участок идёт от этой просеки в сторону Селянска. Не знаю, какой дурак участки распределял, логичнее было б от реки, но от Бобрянки до этой просеки - это владения вашего егеря, лесоимского.
- А наш егерь ещё в том году уволился же.
- Да я знаю. Сейчас все из егерей бегут. Прав никаких, оружие не положено, опасно. Сам до зимы отработаю и будет.
- Настолько опасно?
- Тут сейчас вроде и ничего, но в целом – да, опасно. Дерево нынче в цене, за него и пять лет назад могли голову открутить, а сейчас с новыми законами владелец леса – владелец всего. А у вас там так вообще древесина особая. Вон – он махнул рукой на брёвна сруба – три бревна положили, а дом уже высоченный. Секвойя, а не дуб, мать его. Правда, до вашей древесины пока не добраться: в Селянск до сих пор пускают только близких родственников, если кучу бумаг соберут. А мимо Селянска и не проедешь. Правда, скоро и через Селянск не проехать будет: тамошние шахты вот-вот бед натворят. Ты заходи, чай попьём, чего болтаем тут?
Горячий ароматный чай был очень кстати. Егор достал немного нарезки и угостил егеря-тёзку. Тот выложил магазинные сладости, которых Егор-лесоимец уже давненько не видел. Егерь же, в свою очередь, от души похвалил вкусное мясо домашнего производства.
- Значит, девушку, говоришь, искать будете?
- Если в городе не отыщут, то будем. Куда ж деваться? Дядя её шибко любит.
- А на звонки она не отвечает?
- Да у нас же своя связь, ни с какой другой она не дружит. Да и внутри-то Лесоимска она работает через раз. Эти-то из Селянска, конечно, попробуют до неё дозвониться.
- А в Лесоимске самом как дела?
- Ай… - махнул рукой Егор, - как там у нас могут быть дела? Мост смыло, и всё – города, как не бывало. Сразу же мы никому не нужными стали. Вроде Царица обещала починить, но она много чего обещала. В мире-то чего-нибудь слышно о мосте?
- Да какое там? Ни о мосте, ни о Лесоимске твоём никто дальше Селянска, наверное, и не слыхивал. Как три прыща на интимном месте: Щерьск, Лесоимск да Селянск. Об этом посторонние знать не знают, а хозяин интимного места старается о них не вспоминать.
Вот у меня старший брат у вас там, на производстве, шишка большая. Даже совладелец какой-то не крупный. Всё больше по заграницам мотается. Так вот, как ни приедет в эти края – вечно ни слуху, ни духу. Мать за сердце хватается вечно. Сейчас вот опять неделю уже не на связи.
Егор никак это не прокомментировал, лишь насупился да задумался надолго. Потом встал:
- Ладно, спасибо за угощение, пора и честь знать. Пойду вдоль реки пройдусь. Если не отыщем, к вечеру заглянем к тебе, лодку возьмём.
- Ежели найдёте, всё равно зайдите, скажите. А то я ж буду сам ходить искать, чай не зверь я.
- Хорошо. Спасибо тебе. Я тогда палатку у тебя пока оставлю.
Егор вернулся на дорогу, на место, где расстался со своими товарищами, и пошёл вдоль берега, оставив лёгкую палатку, но взяв с собой огромную тяжесть на душе. Он посчитал, что у него есть примерно два часа, потом нужно возвращаться, чтобы не пропустить возвращения Митрича с женой.
9.
Город Лесоимск, в котором до недавнего времени проживали около полутора десятков тысяч человек, был удивительным. От «закрытого» до сих пор по малопонятным причинам города Селянск к нему шла единственная дорога. Она же рассекала Лесоимск примерно надвое и бежала дальше пару километров – в посёлок Щерьск, где упиралась в разобранный мост. Огромный мост, простоявший не более тридцати лет, не страдавший от высоких нагрузок (он был рассчитан на поезда, железную дорогу для которых так и не проложили), вдруг признали аварийным и экстренно разобрали для срочного ремонта в начале весны. Так несколько месяцев назад Щерьск стал посёлком-складом: огромное количество особой древесины не успевали вывозить, а теперь это вообще становилось, видимо, неразрешимой задачей. Мост протянулся почти на восемь километров и проходил сразу над несколькими реками и болотистой местностью, по сути являясь дорогой на сваях. За ним начиналась довольно запущенная федеральная трасса, протянувшаяся к дальним городам.
Лесоимск был почти идеально овальной формы. Бобрянка огибала его по южной границе, бежала в сторону Щерьска и далее, чтобы влиться в одну из великих российских рек. По северной границе города протекала река Мизинец. Бежала она извилисто и в нескольких местах забегала в город. Со всех сторон город окружал лес - бескрайний лес, коренными и постоянными жителями которого были только звери. Ещё лет пятнадцать назад лес был вполне обыкновенным и находился на удалении от города, пока в город откуда-то не переехал НИИ Растениеводства. Точнее, Лесоимск тогда ещё был деревней, назывался Пеньки и существовал для снабжения Селянска, прежде всего, древесиной. Между городом и лесом были обширные поля под засевы и пастбища, необходимость в которых постоянно падала в связи с оттоком населения, территории постепенно отдавались под опытное растениеводство. На южной границе города, ближе к Щерьску, осталась лишь небольшая ферма, в которой держали несколько десятков лошадей, немного свиней и пару сотен голов рогатого скота.
Севернее Лесоимска также разлеглись обширные и коварные болота, в которых за последние несколько лет сгинули несколько учителей, а они и так были на вес золота. Мистики в этом особой не было: учителям упорно выделяли жильё попроще, а именно такие простецкие по местным меркам дома возвели на самой северо-восточной оконечности, вдали от будущих туристических троп. Данное обстоятельство побудило часть жителей уехать из города ещё несколько лет назад, чтобы дать своим детям достойное образование.
И вот с приходом таинственного НИИ город обзавёлся совершенно невероятными породами деревьев и доселе немыслимыми селекционными монстрами. Невиданная древесина после глубокой переработки "на ура" шла в виде воистину шедевральной мебели в музеи, дворцы и в дома богачей – не только России, но и многих других богатых стран. За огромные деньги также хорошо продавались супер слэбы, которые было крайне выгодно транспортировать, однако завод их продавал лишь в крайних случаях, не лишая своих деревообработчиков хороших заработков. Древесина уже который год росла в цене у стран-соседей, однако запрет на экспорт никто снимать не спешил.
Лесоимск активно застраивался сказочными домами: практически каждый был уникальным произведением искусства, городок превращался в огромную декорацию для фильма-фэнтази. Холмистая южная окраина городка была превращена в сеть хоббитских домиков. Такой же домик был и у Дмитрия, и построен он был специально для сына. Из домика можно было попасть в основной дом, и именно так поступал Максим первые годы жизни, пока позволял рост. Теперь домик использовали для хранения всякой всячины.
Дерево, конечно, не было единственным строительным материалом – красота красотою, а о безопасности и надёжности никто не забывал. Так деревянные постройки разбавлялись каменными элементами, и северная часть города была застроена фахверковыми домами, изначально запланированными под отели. Улицы были уютными тонущими в плюще и цветущих кустарниках, большинство жилых домов на окраинах имели участки для ведения домашнего хозяйства.
Таким образом, родился огромный и амбициозный проект, подразумевавший сильнейший наплыв туристов в город-сказку. Год за годом запуск проекта отодвигался ввиду близости закрытого города Селянска, но все и всюду повторяли, что секретность вот-вот снимут.
Однако не все могли ждать запуска проекта, многие уехали по тем же причинам, по которым уезжают люди из закрытых городов. Исчезновение врачей заметно ускорило процесс, в городе всё меньше стало видно детей и молодых мам, всё больше – мужчин с ружьями. При этом, как ни парадоксально, сам город стал ещё сказочнее: странные деревья, ранее встречавшиеся лишь в питомнике, стали активно захватывать ближайшие леса, городской парк, а затем уже попёрли из-под земли везде и всюду. Довольно долгое время эта красота очаровывала: в единении с природой всегда немало притягательного. Тем более что к городу подошла не только невиданная флора, но и редкая фауна. Немного нарушали почти полную идиллию дефицит товаров и недавнее исчезновение дворников.
А самое главное - этой осенью, по сути, встал вопрос целесообразности дальнейшего существования города: градообразующий Лесоимский деревообрабатывающий завод ("ЛДЗ") столкнулся с проблемой реализации продукции. Высшее руководство и собственники компании (шесть человек) собрались в четверг на экстренное совещание.
- Господа, начнём без Виктора. Я отправил людей на его поиски, надеюсь, отыщут.
- Я не знаю, что должно произойти у человека, чтобы он после всех новостей не явился на собрание. Но и это ещё не все радостные открытия. Господа, спешу поздравить вас с тем, что все вы явились свидетелями одной из величайших афер современности: наш щерьский мост украли. Я сейчас не шучу и не выражаюсь метафорично: мост стырили, а не разобрали на реконструкцию. Пока представители администраций и федерального центра рядились, кто и за какой участок дороги отвечает, мост был ничей. А теперь попробуйте угадать, кто к этому причастен. Намёк: загаданное слово рифмуется с «блудница» и «Ницца».
- Вот стерва!
Дверь без стука отворилась.
- Я прошу прощения…
- Закрой немедленно дверь, Егор! У нас закрытое совещание!
- И всё-таки я извиняюсь, но у меня…
- Да ты в себе? Выйди, тебе сказано!
- Виктора Константиновича убили, - сказал Егор и закрыл дверь. Он шагал по коридору, когда его нагнали и вернули в зал.
- Сторож сказал, - ответил на вопросы Егор. – Его там охрана не пускает.
10.
Берега у Бобрянки были высокими, местами даже крутые. Вода в ней была чёрной и холодной. Егор подумал, что ему очень бы не хотелось тут оказаться ночью: уж очень далеко от людей. Один-единственный человек - егерь на много-много километров вокруг, да и тот уезжает домой частенько. Без моста дорога к Лесоимску стала мёртвой, теперь звери, и ранее не шибко пугливые, из чащ будут гораздо чаще выходить к реке. Мысленно играя словами «чаща» и «чаще», Егор доигрался до слова «Чащевой» и снова помрачнел.
В четверг, когда всех рабочих решили отпустить пораньше, на собрание не явился Виктор Чащевой, коммерческий директор завода, а вчера в пятницу он был найден мёртвым и закопанным прямо около своего частного дома, в цветочной клумбе. Цветы были вытоптаны, а неуместный холмик был сделан, словно в знак издевательства. Не найти тело было просто невозможно, что и сделал садовник (он же – сторож). Это был специально нанятый человек, присматривающий за домом. Виктор Константинович Чащевой не так часто появлялся в этом доме, проводя почти всё время в командировках, приезжая и уезжая внезапно, если бы тело закопали аккуратнее, то поиски могли б начаться не скоро.
Сторож побежал к участковому, благо тот жил рядом. Однако на настойчивые стуки в окно и дверь никто не вышел. Не было и собаки. Сторож зашёл в дом: пусто. Совсем пусто. Участковый съехал. Идя на фабрику и пиная листья, сторож удивлялся их обилию, а так же необъяснимому чувству глубокой тоски и смутной тревоги, словно он находится на маяке, а маяк – на необитаемом острове, а от острова отходит корабль. Охрана не пропустила сторожа-садовника, и тот вынужден был шепнуть об ужасной находке Егору, который шёл занять себя работой, несмотря на выходную пятницу. Вот с этого-то момента мрак и тревога росли в его сознании.
Егор с полчаса брёл по кромке этого ненормального леса и думал о том, что Лесоимск – не место для жизни. Город сначала должен стать пригодным для этой самой жизни, а уж затем его следует заселять. И никак не наоборот. Время от времени он вспоминал лицо пилота, который обещал вернуться. Обещал, и не вернулся. В эти мгновения Егора наполняла ярость, он пинал грибы или ломал ветки, нависавшие над тропкой.
Несколько раз Егор громко позвал Таню, но результата не добился. Река и тропа поворачивали синхронно, кромка леса, впрочем, тоже. На одном из таких поворотов Егор чуть ли не столкнулся с медведицей и двумя её медвежатами. Сердце его бешено замолотило. До мохнатой семейки было не более ста метров. Троица стояла на краю обрыва и рассматривала реку. Егор остановился и пошёл спиной вперёд, аккуратно уходя за поворот. Затем он развернулся и побежал. Бежал он почти до самого того места, где ещё недавно был мост. Всю дорогу ему казалось, что медведица за ним гонится, и он, держа в правой руке ружьё, постоянно озирался, рискуя растянуться на тропе в полный рост. Стыдясь вернуться к егерю так рано, Егор сидел на поваленном дереве у развилки ещё минут сорок, а затем не спеша направился к дому егеря.
Оба Егора пили чай и беседовали о жизни.
- А вообще как – работы много?
- Если ты про работу егерем – то не много.
- А ты ещё кем-то трудишься?
- Лесником.
- А в чём разница?
- Если кратко, то лесник следит за лесом, а егерь – за его обитателями.
- Значит, работы тебе как леснику хватает?
- Знаешь, меня учил дед лесному делу. Это было далеко. Так вот, там мы знали каждую тропу, в чаще я узнавал деревья и кочки. А тут ни хрена не понятно. Тут яблоки растут в лесу. И благо бы на яблонях! И благо бы только яблоки! Весь лес такой… словно он что-то задумал. Я даже не знаю, как это объяснить. Да и объяснять бы не надо пытаться: серьёзные люди в погонах с меня взяли расписку. С тобой беседую сейчас только потому, что ты сам всё видишь. Скажи мне, что это за лес такой, если позавчера была поляна, а сегодня её уже нет? Как будто лес просто взял и пришёл на эту поляну. Что это за берёзы такие - не обхватишь? А уж дубы! А высота-то какая, а? Нет, брат, мне такой лес не по нутру. Лес должен быть лесом, взращённым природой. Вот ты мне скажи – в таком ненормальном лесу долго ли будут водиться нормальные животные? Я в двенадцать лет в тайге мог неделю жить. А сейчас мне почти сорок, а я всё чаще думаю о том, что ночью из этой избы лучше не выходить.
- Так ты видел чего-то, а? Я вон, пока гулял вдоль реки, медведицу встретил с медвежатами. На вид вроде нормальные, хотя всё равно малость струхнул.
- Пока ничего не видел. Но страшно мне, вот что. Сам себе изъяснить не могу это дело. Думаю, подамся я отсюда, хотя бы в те же дедовы края. Видать, порода у нас лесная. Да и фамилия соответствует.
- Лесов?
- Не, погуще.
- А в Селянске ничего не держит?
- Ничего. Сосем ничего. Даже квартиру там не продать. Хоть сто раз город открой – там никто ничего брать не будет. У меня дом был на окраине, как я люблю, подальше от вокзала. Так он первый проседать начал из-за этой треклятой добычи, мать её, калийной соли. Город скоро провалится, этот как пить дать.
- Ни хрена себе новости!
- У вас про это в Лесоимске не говорят что ли?
- По телеку у нас один канал. По нему показывают Царицу, которая говорит, что вот-вот заживём. Интернета нет, телефонная связь – сам знаешь…
На дворе залилась лаем псина, оба Егора поспешили выйти, не забыв о ружьях. Это вернулась чета Иволгиных.
Снова сели за чай, хотя никому его не хотелось. Беседовать без чая, как известно, могут только те, у кого нет чая, по словам Егора-егеря.
- Ну? – спросил Егор своих товарищей.
- Танюша была у бабки либо до седьмого, либо до восьмого. Не смогла старушка вспомнить, когда та отчалила. Для неё на пенсии все дни стала безликими. На почте Таню запомнили: открытку отправила она седьмого в первой половине дня. Есть вероятность, что уехала она на велосипеде: у бабки этой велосипед давно ржавел в подъезде, а сейчас его нет. Сама она не помнит про велик ничего. Вообще бабуленция сдала сильно, голова плохо работает. Пробовали с разных телефонов звонить Тане – связи не было, но когда возвращались из Селянска, пришло сообщение "абонент снова в сети". Но дозвониться так и не удалось. А тут и не ловит уже, как водится. Есть мысль, что всё же где-то тут, где связь то есть, то нет её. Пока на этом всё.
- Не густо, - ответил Егор, но что поделать? Допивайте чай, будем выходить. Я предлагаю взять у Егора лодку и спускаться вниз по течению до ночи. Потом будем возвращаться обоими берегами сразу, благо нас трое. Углубляться в лес – смысла нет. Если она доехала на велике до Бобрянки и не обнаружила мост, то явно пошла по берегу налево. Если пошла направо – то всё равно развернулась и пошла (или поехала) на велике направо, вниз по течению.
- Ну да. Направо далеко и пешком не уйдёшь, а уж на велике по таким валунам…
- Ребята, не беспокойтесь, я направо для очистки совести сам прогуляюсь. Если что – девчонка у меня в доме заночует. На обратном пути всё равно ведь ко мне заглянете – лодку отдадите, покушаете.
- Спасибо, Егор, - сказал Митрич. – Ну, что - помчали? У нас не более двух часов до наступления темноты.
11.
Выделенная егерем лодка была лёгкой и устойчивой. Решили не грести, чтобы внимательно рассматривать берега. Лодка медленно ползла, а люди время от времени кричали «Таня!».
- Смотрите больше на левый берег. Я по правому прошёл несколько километров, пока на медвежью семью не наткнулся.
- Ты наткнулся на медведей?! – встревожился Митрич.
- Да, встреча не из приятных, но я уверен, что твоя племянница с ними не столкнулась. По крайней мере, на этом участке.
- Господи, помилуй, - пробормотал Митрич.
Миновали место медвежьей рыбалки (хотя медведей уже не было). Егор вызвался покинуть лодку, чтобы дальше внимательно осматривать тропу, а чета Ивлевых пошла на лодке дальше, чуть впереди, чтобы предупредить о медведях, если таковые будут, держаться при этом чуть ближе к левому берегу. Егору одиночная прогулка явно не шла на пользу: он снова и снова погружался в тяжёлые размышления о дне минувшем. От дня грядущего он откровенно ждал чего-то ещё более плохого. Криками "Таня!" он больше отгонял эти мысли, чем пытался получить отклик. А ещё таким образом он предупреждал медведей о своём присутствии.
Уже через час решили ставить палатки: к ночёвке в лесу нужно готовиться не пять минут. Таким образом, от унесённого водой моста до места стоянки они преодолели не более четырёх километров. Возле крупного поваленного дерева на небольшом подобии лужайки развели костёр. Мария активно собирала дрова, Егор рубил сухое дерево, обнаруженное метрах в десяти от стоянки, а Митрич ставил обе палатки и бесполезно суетился: состояние его с каждым часом всё более приближалась к нервному срыву. Дважды отчаянно и как-то бешено крикнув во тьму "Таня!", Митрич сник, осознав, что на сегодня поиски закончены. Тишина и полное отсутствие следов угнетали и Марию, которая совершенно не знала, как успокоить супруга.
Мужчины вдвоём принесли срубленное дерево к лежащей на полянке сосне и стесали у каждого одну сторону так, чтобы одно дерево можно было положить на другое без опасения, что верхнее дерево скатится. При стёсывании топорами на обоих стволах осталось немало довольно глубоких полезных зазубрин, которые способствуют прогоранию. Между двумя деревьями по краям положили по толстой палке, чтобы образовалась хорошая щель. В эту щель по всей длине набили щепу и сушняк покрупнее. В землю вбили по два клина с каждой стороны, чтобы конструкция точно никуда не укатилась. Получившаяся нодья была не менее четырёх метров в длину, верхнее дерево – диаметром около полуметра, нижнее – чуть больше. Пока нодья не занялась должным пламенем, сидели у временного костра. Мария мягко говорила мужу успокоительные речи, нащупав нужный путь, Егор всё больше замыкался и мрачнел, глядя в огонь, но видя чего-то своё.
Сидели у костра, плотно ужинали разогретым над огнём мясом, чтобы не замёрзнуть ночью, пили чай с травами. Палатки стояли напротив горящей нодьи, чтобы открытыми пологами ловить тепло вовнутрь.
- Хороший человек – этот егерь-Егор, - сказала Мария, чтобы начать хоть какую-то отвлечённую беседу.
- У него вчера брата убили, - ответил Егор. Он устал, не мог больше носить в себе это знание.
- Кошмар какой. А держится молодцом.
- Он не знает ещё.
- Ого! А ты откуда знаешь?
- Виктор Константинович Чащевой был найден убитым около своего дома сторожем, а сторож -сообщил мне.
- Ничего себе! Вот это да! Это который с фабрики начальник? А точно не сам… того?
- Ага. И закопал себя кое-как своего около дома.
- Буквально на днях по телеку про него Царица говорила, какой, мол, хороший человек, нам бы побольше таких людей, - сказал Митрич.
- Ребят, в город вернёмся, вы про это не очень. И так все уезжают, кто может, каждая такая новость – хуже химической бомбы. Правда, теперь из города уехать – это целая задача.
- Слушайте, - начала Мария, - у меня с работы электрика убили. Ага. Тоже Царица про него по телеку сказала, какой, мол, чудесный человек у нас в городе есть – то там поможет, то тут – и всё бескорыстно. Так через пару дней его задушили. И, видимо, закопать тоже хотели – кое-как присыпали на берегу Мизинца. То ли спугнули, то ли особо и не собирались прятать тело. Может, это вообще что-то ритуальное, а? Или маньяк?
- Ничего себе – жена называется! И не рассказывала!
- Да нас попросили молчать, пока полиция не разберётся. Правда, я участкового с того дня ни разу не видела.
- Уехал участковый, - сказал Егор, - сторож сказал, что всё – с концами.
- Всё, хватит на сегодня страшных сказок на ночь, - резко сказал Митрич, - спать давайте.
Все едва поднялись с мест, когда раздался звонок. В этой чаще, в этой тишине звонок прозвучал по-настоящему дико. Егор начал нервно хлопать себя по многочисленным карманам. Звонки продолжались и продолжались, пока нетерпеливые пальцы не задели что-то в нагрудном кармане куртки.
- Алё! – раздался громкий женский голос. Невероятно чёткая связь, неискажаемый даже громкой связью голос. – Алё! Егор! Ты где? Когда придёшь? Почему тебя дома нет до сих пор? Скорее приходи!
- Дорогая… - громко, но сконфуженно ответил Егор, - я далеко, я…
- Срочно приходи домой, - капризничал голос.
-…я не могу, - закончил фразу Егор.
- Я тут одна совсем. Приходи сейчас же.
Егор взбешённо дёргал бегунок, чем явно только усугублял ситуацию: молнию заело.
- Да не могу я! – вскрикнул он, отходя подальше от палатки.
- Мне нужно, чтобы ты срочно пришёл домой.
- Я далеко, дорогая, я очень дале…
- Срочно домой! Ты где?
- Да я в…
- Срочно домой приходи. Я тут одна.
Егор начал выдавать ругательства, но женский голос раз за разом повторял одни и те же слова.
- Домой приходи. Я одна тут совсем. Ты где? Срочно приходи! Я тут одна…
Егор, уже порядком удалившийся во тьму, видимо, наконец, справился с молнией, громкая связь пропала, он что-то тихо говорил в трубку.
Вернулся он только минут через пятнадцать с разорванным карманом. Выглядел он странно. Митрич и Мария всё так же стояли у пышущей теплом нодьи и пристально смотрели на Егора.
- У тебя что – работает тут телефон? – осторожно спросил Митрич.
- Нет, - буркнул Егор.
- Егор, слушай, мне очень важно попытаться позвонить Танюше…
- Я же сказал – нет! – резко оборвал его Егор.
- Да ты в себе ли?
- Мне домой надо.
- Да ты с ума сошёл! – воскликнула Мария, - ночь же! Это ж тебе не…
- Сам разберусь.
- Егор…
- Слушай, Митрич, не доставай меня, а? Или сейчас перевезёшь меня на тот берег, или я сам это сделаю, но тогда останетесь без лодки!
И Митричу, и Марии было видно, что Егор не в себе. Совершенно необъяснимые капризы его жены, конечно, удивляли, но куда больше удивляла его реакция на эти капризы. Ни один здравомыслящий человек не отправится ночью через лес. Пусть и вдоль реки, но… Город и так полнился слухами о пропавших без вести, изувеченных и убитых зверями людях. Всем слухам верить, может, и не стоило, но и без них понятно: шататься по ночному лесу – опасно.
- Я тебя доставал советами просто успокоиться или подождать твою племянницу, а?! – продолжал кричать Егор, - я просто взял палатку и ружьё и пошёл помогать! Теперь же заткнитесь оба и марш в лодку, если не собираетесь пешком завтра топать! В свою тираду он вплетал нецензурщину и истеричные ноты, судорожно собирая вещи и сворачивая палатку.
Больше ему никто не перечил. Все трое спустились к реке, сели в лодку и направились к другому берегу. Егор грёб молча и раздражённо все триста метров, Мария и Митрич светили фонарями.
- Возьми второй фонарь на всякий… - буркнул Митрич. Егор молча взял и пошёл.
Супруги какое-то время провожали взглядом дрожащее светлое пятно, которое, впрочем, быстро скрылось за одним из поворотов: уж очень любила Бобрянка петлять.
Легли они рано и уснули под обсуждение странного поведения Егора. Костёр погас, нодья тихо потрескивала. Ночью где-то что-то страшно завыло в два голоса, Митрич проснулся, долго вслушивался, но звуков не было. Может, это был лишь сон, думал он, поправляя нодью, в которой огонь выжигал желобок по верхнему и нижнему брёвнам, исключая тех мест, где были просунуты толстые палки по краям. Митрич вынул палки и немного сдвинул верхнее бревно: щель между двумя огромными брёвнами стала меньше, огонь немного приободрился и продолжил медленно поедать дерево, даря тепло до самого рассвета.
12.
Многочисленные, невероятные когти и навалившееся порождение ночной чащи пробудили в Дмитрии такие звуки, какие этот лес ещё не слышал. Встречный вопль зверя был не менее, а скорее, более ужасен. Оба упали вниз, покатились. Обрыв оказался не так крут, и Дмитрий лягнул зверя изо всех сил. Удар получился смазанным. От боли в повреждённой ноге сознание помутнело, пришла полная дезориентация. Продолжая вопить, он нанёс ещё несколько ударов кулаками, но они были слабыми и кроме жидких брызг береговой субстанции ничего не вызвали. Вопль в организме Дмитрия умер, и он бессильно опустил лицо. Лицо легло в холодную сырость, отчего сознание нехотя вернулось. Рядом во тьме завозилось неведомое явление из чащи, а потом заплакало. Заплакало оно жалобно, замогильно, отчего на Дмитрия напала новая волна оторопи и ужаса. Всхлипывая и слабо подвывая, существо сказало "…мама… мамочка…".
Потом он сидел с этим существом между двух воскрешенных костров, дрожал от холода и пережитого и обнимал свой самый жуткий из пережитых кошмаров. Кошмар обнимал его в ответ и так же дрожал.
- Ты меня прости… - в неизвестно который раз начинал Дмитрий, и не знал, как продолжить. – Слава Богу, я тебя едва задел…
- Простите меня, - произносила Таня, пережившая самые страшные сутки в своей жизни. – Спасибо, - нелогично в след добавляла она. Дмитрий отдал девушке свою куртку с рукавами сырыми по локоть и уже несколько раз гонял её за дровами. Соорудить нодью она не могла, а он не мог ходить и только сидел, нелепо вытянув левую ногу.
Дмитрий соорудил ей несколько факелов расщепляя концы палок и вставляя туда бересту. Береста при нагреве сворачивалась, обматывая конец палки и горела чуть задорнее голых палок, однако всё равно горели такие факелы слабо и недолго. С ними девушка отходила в лес и кое-как притаскивала нехитрый набор для костра. Ему было жаль девушку, он не повышал на неё голос, но после третьей ходки, из которой она принесла очередной набор тонких прутиков, он ей сказал ровно, с лёгкой обречённостью:
- К утру мы умрём. Мы замёрзнем.
Это придало девушке сил, в следующие несколько ходок она приносила толстые ветки, а Дмитрий сооружал костёр.
- … А потом я от бабушки поехала на велосипеде. Я думала, это близко: раньше на машине кто-нибудь всё время подвозил, вроде недолго ехали. Но ехала я с самого утра до часу дня. Приехала, а моста нет. Думала, перепутала что-то. Поехала налево, но там даже не пройти. И я вспомнила эти места: там огромный валун, значит, не спутала. Повернула в другую сторону и долго-долго ехала. Дура я. Совсем устала, когда на тропинку медведь выскочил. Дёрнулась с испугу, и вниз грохнулась. Ничего не сломала, даже боли не чувствовала: вскочила – и в воду. Плыла, и мне всё казалось, что он за мной гонится. А холодно как! – Её слова время от временем становились невнятными от рыданий, но она снова и снова продолжала рассказ. – Думала, не доплыву. Оказалось, река не такая уж глубокая. В пятидесяти где-то метрах от берега до дна точно достать можно. Я вещи развесила на деревьях, бегала-прыгала, греться пыталась. Даже костёр смогла развести: у меня зажигалка, подсохла когда, сработала.
Девушка рассказывала всё это жутким голосом: от сильного холода и многочисленных криков о помощи из него начисто вытравилась девичья мелодичность, время от времени простое дыхание превращалось в подвывание с хрипотцой. От этого рассказ о выживании в лесу был ещё более страшным. Бедняга совершенно не разбиралась в грибах и не решалась жарить их на костре. В каждом грибном гиганте она видела только ядовитую поганку, а не мутантов на этом берегу встретить ей не удалось. На одном из деревьев она увидела плоды – нечто среднее между грушами и яблоками. Дерево было слишком уж большим для культурного растения, но она слышала от дяди год назад, что в городе начали встречать вроде бы съедобные плоды на необычных деревьях. Гонимая голодом, она снова и снова пыталась взобраться на дерево. Несколько плодов обошлись ей в итоге во множество ссадин и царапин, а в стопу воткнулось что-то острое. Как могла, она вытащила из ноги кусочек древесины, но уверенности, что ничего в ноге не осталось - не было. Стоило ей теперь неудачно поставить левую ногу, как девушка начинала подвывать от боли этим своим жутким голосом. Впрочем, в те минуты, когда боль была терпимой, она подвывала от страха и отчаянья.
Первый день она никуда не шла, а лишь пыталась не умереть от холода, приплясывая вокруг костра. Благо день, равно как и вся осень в этом году, был солнечным, температура около десяти градусов тепла. К вечеру просохла лишь самая тонкая одежда, да и идти куда-то ночью – дело немыслимое. Так что бедняга каждые 20-30 минут вставала и, бегая и прыгая, собирала ветки. Сушняка в том месте было более, чем достаточно. Девушка обнаружила большие замшелые валуны и там организовала уже костёр посерьёзнее.
Все найденные ягоды были съедобными, но кислыми, поэтому Татьяна налегала преимущественно на шиповник. Попалось ещё одно плодоносное дерево, несколько съедобных шаров удалось с него сбить палкой. Но ничего из этого не грело. Лишь ближе к вечеру, отчаявшись, Таня выворотила из почвы два огромных гриба и зажарила их над костром. Пожалуй, это горячее лакомство оказалось лучшим, что с нею случалось в последние годы. Она отправилась в поисках новых грибов, однако темнота стремительно сгущалась, и девушка нашла только два точно таких же гриба, каждый весом не менее трёхсот граммов. Стопы ног при этом получили очередную порцию повреждений; мокрую обувь надеть было практически невозможно даже на правую ногу.
Поев, девушка сидела у огня, обхватив ноги руками, покачивалась и подвывала садящимся голосом. Так и укачала себя, уснув на пару часов между огнём и валуном. Очнулась от сильного холода. Подкинула ещё дров, благо этого добра хватало. Тепло огня отражалось от валуна, у которого сидела девушка, но ни о каком полноценном согревании даже речи не могло быть. Она приготовила ещё одну порцию грибов, поела и снова задремала, чтобы вновь проснуться замёрзшей донельзя.
Под утро костёр обеднел на тепло и свет, изо рта пошёл слабый парок. Татьяна надела всё ещё волглую верхнюю одежду. Обувь оказалась довольно сырой, но о походе босиком думать не приходилось. Правый ботинок натянуть получилось относительно легко, с левым – возникли серьёзные проблемы. Левая стопа ощутимо болела и немного распухла, так что без очередной порции рыданий не обошлось. Утирая на ходу слёзы, девушка отправилась вдоль реки.
Простуженная, хромая и совершенно измождённая Татьяна брела, едва соображая и часто спотыкаясь. На очередную семью медведей девушка посмотрела равнодушно: они были далеко, а самочувствие её было таковым, что кроме мыслей пройти ещё чуть-чуть – в её голове ничего не было. Мохнатые, в свою очередь, не обратили на неё почти никакого внимания: медведица натрясла плодов, которые теперь она и медвежата собирали на земле.
Дважды Татьяна встречала поваленные деревья и делала у них привалы, разводя костры. На это уходила масса времени, поэтому к вечеру она преодолела совсем небольшой отрезок пути, однако от усталости ей казалось, что пройдены десятки километров. На одном из привалов её промокший телефон вдруг издал сигналы. Она судорожно стала пытаться воспользоваться им, но экран был пуст, на прикосновения коммуникатор никак не отреагировал.
Река и тропка вдоль неё были весьма извилисты, и Татьяне часто казалось, что очередной поворот окажется последним, и за ним начнётся широкая дорога до Лесоимска. Но всякий раз за поворотом был лишь очередной участок тропы до следующего поворота.
Её редкий кашель был похож на лай, а от боли в левой ноге время от времени она хрипло выла. Ближе к вечеру в уставшую голову начали закрадываться мысли о возможности встречи с медведями или волками на этом берегу. Стало снова жутко, и к кашлю и подвыванию от боли добавился плач. С такой вот композицией звуков она и добрела до Дмитрия, напугав того почти до смерти.
- Темно ведь, вообще ничего не видно, кроме угольков. Стала кое-как ветки собирать, пошла к костру и о вас споткнулась. Иду, как дура, тихонечко, чтобы в реку не ухнуть, и – на тебе. То хоть оборись – никого, то на тропинке не разойтись.
Оба засмеялись, но совершенно не весело и не от души. Было холодно и больно.
13.
Егор почти бежал по ночной тропе между ночной рекой и ночным лесом. Телефон ещё дважды звонил и женским голосом требовал немедленно явиться домой. До поворота на город было не далеко, и уже через час этой торопливой ходьбы он бежал, держа перед собой фонарик. Где-то впереди виднелись скудные огни придорожных фонарей. Добравшись до асфальтированной и освещённой дороги, Егор побежал уже так быстро, как можно было бежать с рюкзаком за спиной и ружьём в руке, взметая опавшие листья, снова густо укрывавшие путь.
Как таковая ночь ещё не наступила, но город не мог похвастать активной вечерней жизнью. Тёмных окон было больше, гораздо больше, чем освещённых. Множество очень красивых домов сейчас были просто силуэтами, и если ночь на улицах ещё не наступила, то в пустых квартирах она уже вовсю царствовала.
Егор свернул с главной дороги во тьму. Двигаясь мимо частных домов, ему часто приходилось включать фонарик: в этих окнах ещё реже горел свет, а дорога была богата ежами, которые шныряли около давно переполненных помоек.
После бега, тяжело дыша, он шёл мимо пруда через сад, одолеваемый тревожными мыслями. Дойдя до своего дома со слепыми окнами, он ключами отпер два весьма надёжных замка. За первой дверью расположился просторный предбанник. Вторая дверь была также заперта на замок. За дверью на шикарном столике стоял закапанный воском канделябр на шесть свечей. Егор рассадил огоньки на свечи и пошёл наверх. Огоньки сидели неспокойно, злобно и синхронно танцуя.
Всё та же тьма управляла большим домом, всё так же были наглухо закрыты ставни и спрятаны под плотным чёрным бархатом окна. Всё в доме было, как следует. Традиционная записка с каллиграфическим почерком покоилась на столе:
- Вернёшься - покушай и отдыхай. Меня не буди, я устала.
Егор поднял крышку сковороды – еды не было. Открыл холодильник – пусто. Он достал из рюкзака походную еду, поставил чайник и ушёл в ванную, где наскоро принял душ. Вышел как раз к закипающему чайнику. Залив смесь чая с душистыми травами кипятком, он опустил крышку заварочного чайника и задумался.
- Скоро завезут газовые баллоны, нужно купить. Да нет… не завезут же – моста нет. Почистим печь, не проблема. Так даже романтичней. И камин… У нас есть камин…
Егор задремал, ему приснилось, что он бредёт по ночному лесу, а фонарик его светит только прямо. Поворачивает луч влево к чаще, а тот светит только на метр вперёд, а дальше – тьма. Страшно. Внизу бежала река, и её было почему-то видно очень хорошо. И даже тот берег было видно: он был невозможно близко. Можно было даже разглядеть медведицу с тремя отпрысками. Все стояли на задних лапах, смотрели не мигая, как мёртвые. А по реке плыл велосипед: он лежал на боку. Следом плыла Таня. Она лежала на спине в той одежде, как на фотографии, её бледное лицо смотрело на луну и улыбалось. Егор смотрел на девушку и чувствовал спиной, что кто-то идёт сзади по тропе, но фонарик назад не захотел светить, когда он попробовал. Егор побежал. Изо всех сил он работал ногами, но кто-то вцепился ему в рюкзак, и бежать было трудно. Медведица на том берегу уже ехала на велосипеде, обгоняя Егора. Видно было, как она доехала до моста, который был почему-то очень близко и очень короток, пересекла узкую Бобрянку и покатила прямо на Егора. Он пытался отскочить, но кто-то очень уж крепко держал его за рюкзак. Медведица, уже совсем наезжая на него с огромной скоростью, позвонила в звонок, а тот тренькнул оглушающе громко.
Егор дёрнулся и проснулся. Звонил телефон. Это был самый страшный звонок в его жизни. Никогда ещё телефон не звонил в этом доме. Он не должен был никогда звонить в этом доме. Звонок раздавался где-то далеко, в кармане куртки. Егор не помнил, где он оставил эту куртку с её многочисленными проклятыми карманами. Бредя с канделябром, Егор шептал: «Не надо! Хватит!».
- Алё? – сказал он обреченно-испуганно.
- Ты где? Дорогой, приходи. Ты где? Я тут одна! Приходи!
- Я дома, родная, - сказал он, а из глаз его уже катились слёзы, - я уже…
- Ты где, Егор? Ну, ты где? Я одна тут, приходи!
Егор разрыдался и осел на пол. Он отключил уже явно сломанную игрушку, и та, лёжа на полу, снова зазвонила, но Егор уже не брал её в руку. Опрокинувшись на пол, он рыдал, как тогда, полгода назад, когда умерла его жена, чей призрак Егор пытался удержать все эти месяцы подле себя, борясь при этом со своей этой страстью.
Отревевшись до изнеможения, Егор уснул. Во сне, да и не только во сне, он часто входил с горящими свечами в ту или иную комнату их огромного дома, видя ускользающий любимый силуэт, боявшийся света. Сегодня всё было иначе.
Сегодня Егор вошёл в её кабинет. Жена сидела за столом и что-то чертила, как это бывало прежде. Она не растворилась, не нырнула в стену и даже не была обычным серо-чёрным силуэтом. Она была в лёгком цветном платье. Она повернула к нему голову и сказала приветливо:
- Иди ко мне!
Она не растворилась, когда Егор сделал большой шаг в её сторону, но зато он растворился сам…
Егор открыл глаза, поднялся с пола и сел за стол. Правой рукой написал на квадратном листике, коими были наполнен дом, записку каллиграфическим почерком:
- Я тебя люблю! Приходи ко мне сегодня!
Пририсовав сердечко, он написал левой рукой чуть ниже:
- Я тебя тоже люблю! Иду к тебе!
Через минуту впервые в истории своего существования, ружьё Егора выстрелило в голову человека.
14.
Удивительным образом нервный срыв Егора успокоил Митрича: наблюдая неадекватное поведение со стороны, тот понял, как важно оставаться благоразумным. Именно это позволило ему уснуть, а не заставило шататься ночью по лесу, надрываясь в бесполезных криках. Митрич нутром понимал, что именно так он и поступил бы, отправившись на поиски в одиночку.
Холодная ночь сблизила супругов, которые спали в одном спальном мешке в обнимку. Несмотря на долгие годы в браке, оба всё ещё обожали друг друга и были счастливы в своём доме. Они были счастливы друг другом, они были счастливы своими многочисленными друзьями, они были счастливы даже работой. В их скромный (по местным меркам) дом часто приходили гости. В городе вообще было принято ходить в гости, но чета Ивлевых выделялась радушием. Маша, работавшая в котельной, за компанию с мужем была не прочь и выпить, и покурить, и пострелять из ружья. У них были общие друзья и схожие взгляды на жизнь. Оба скопили достаточный капитал, чтобы уехать в столицу, купить там квартиру, заняться здоровьем и завести наконец детей. Местные врачи вопрос с их бездетностью решить не смогли. А через десять лет, когда законодательство позволит им выезжать за границу, они поедут по разным странам и выберут себе домик на старость.
Но любовь – любовью, а что-то с годами всё же меняется. И последний год супруги, не ссорясь и не помышляя об изменах, медленно-медленно отдалялись друг от друга. Всё те же друзья, примерно всё то же времяпрепровождение, но страсть – не та.
Утром развели костёр, разогрели мясо и овощи. Запивали плотный завтрак едва тёплым чаем из термоса. Сегодняшний день, как и осень в целом, обещал быть погожим, словно с этого года сезоны дождей вдруг отменили, заменив на сезон игры солнца на цветных листьях.
- То ли выл кто ночью, то ли сон, - сказала Мария, попивая чай.
- Видимо, не сон: я тоже слышал. Думал – сон, но раз и ты слышала, стало быть, волки. Сейчас вообще для зверя благодатный период: и фрукты вдруг в лесу появились, и осень без дождей практически, и грибы вон, огромные какие и морозостойкие. Хотя, жрут ли звери такое – не знаю.
Было зябко, поэтому в чай щедро добавили настойку, беседовали, отпуская ещё сонные слова в воздух с облачками пара.
- Спасибо, что ты со мной, родная.
- Спасибо, что ты есть.
Они замолчали, обнявшись и смотрели на огонь в ожидании рассвета.
- Знаешь, - начала она, - мне кажется, мы идеальная пара. Но город этот… Он болен. Или как-то так. Не могу объяснить. Да и понять не могу. Я сейчас подумала, что не припомню ни одной свадьбы. Да – есть какие-то пары, кто-то живёт вместе, но что-то не то… Один только Лис твой по бабам всё бегает. Но даже с его вкладом в это дело никто не рожает.
- А ведь точно. Никто никому рожу не набил за последнее время! В город вселилась какая-то сонь. Мы ходим на работу и делаем механически одно и то же. Какой бы авторской ни была мебель, мы её делаем, как роботы какие-то. Всё вроде как деньги копим, у нас, видите ли, огромные зарплаты по меркам страны. А страну-то никто и не знает! Сидим тут, в пределах города. Дальше Селянска не ездим. Это только кого совсем припрёт, тот едет. От тех – ни ответу, ни привету.
В реке громко плескалась рыба, стали давать знать о себе птицы. Рассвет медленно растворял тьму и романтические настроения.
- Ищем Танюшу часов до пяти. Потом я тебя доставлю обратно к мосту. Или как теперь это место называть?
- Ищем, пока ищется.
- Тебе на работу завтра.
- Плевать мне на работу! Да, я, может, не так обожаю твою племянницу, как ты, но человек пропал – надо искать. Я с тобой. Ты забыл разве? Я в радости, и в горе и всё такое. Да и предчувствие у меня насчёт работы странное. И я ещё думаю: а в цене ли облигации все эти? И ещё, что город без моста – не город. Мост, может, и рухнул для того, чтобы мы уехали с тобой. Не первый год обсуждаем, а всё никак не сделаем шагов. Теперь – пожалуйста.
Словно помогая ей убедить мужа, в небе раздался стрёкот вертолёта. Оба вскочили, подошли к самому края обрыва и увидели мельком исчезающий Ми-26.
- Начальство улетело, - сказал Митрич. И ему самому показалось, что улетело не просто руководство завода, но и все перспективы – города в целом и каждого человека в отдельности.
Выгребли на середину реки и снова отдались неспешному течению. Выкрикивая имя девушки по очереди, они медленно ползли вниз по реке, стоя в лодке и глядя по разные стороны. За первым же поворотом увидели медведей: два огромных медведя затеяли яростный бой у самой реки. Медведица и двое медвежат наблюдали за боем сверху. Через минут двадцать увидели ещё одного бурого. Сердце Митрича сжалось от мысли, что племянницу мог убить один из таких вот монстров. А ещё он подумал, что следующей весной медведи уже начнут разгуливать по городу, а волки заявятся уже этой зимой.
Слышно было, как в сторону города снова пролетел огромный вертолёт. И Митрич, и Мария подумали, что из города вывозят всё ценное, что можно увезти, но никто из них эту мысль не озвучил.
- Дим, глянь! – засуетилась вдруг Мария, - они, а?
На берегу стояли двое. Какое-то время Митричу казалось, что видит девушку, которую кто-то держит за шею, как заложницу.
- Боже всемогущий, смилуйся, - яростно стал молиться Митрич, резко падая на скамью гребца. Он заработал вёслами так, что Мария чуть не упала за борт.
- Ты ополумел?! – закричала она.
- Кто её там схватил?! – пыхтя, спросил он, - господи, помилуй, господи…
- Да никто её там не схватил, идиот! Это ж приятель твой там стоит.
Гребущий спиной вперёд Митрич обернулся.
- Ага, точно! Дмитрий!
- Дима! Мы идём! Танюша! Мы сейчас, родная! – завопил он.
- Не надорви спину! Нашли ведь уже! Успокойся!
Слова супруги на него уже не действовали. Лодка врезалась в берег так, что Мария не удержалась на скамье и полетела на мужа. Кое-как взобравшись на берег, перепачканный Митрич обнял Таню, а та зарыдала неистово и сипло.
15.
Плыли назад быстро, хоть и против течения. Митрич грёб неистово, зло. Мария наскоро растёрла Таню остатками настойки и положила её в спальный мешок. Дмитрия укутали всем, что смогли найти, налили ему стакан настойки. Оба страдальца, укутанные, словно гусеницы, впали в забытьё. Их не разбудил даже Ми-26, пролетевший в сторону Лесоимска.
- Это всё тот же или ещё один? – спросил, работая вёслами, Митрич.
- Не видела, чтобы тот обратно пролетал, видимо, их уже два тут курсируют.
Митрич направил лодку к тому берегу, где жил егерь.
- Ты чего это? Таню надо срочно домой!
- И как ты себе это представляешь? Пальни, давай!
- Что?
- Я говорю, стреляй из ружья! Зови лесника!
От выстрела оба найдёныша дёрнулись и проснулись, ошарашенно глядя по сторонам.
- Так, Таня, вылезай, родная, тут рядом тёплая изба.
- Егор! Егор! – завопил он, беря девушку на руки.
- Идти можешь? – спросила Мария у Дмитрия.
- Дай мне палку, чтобы опираться.
Мария отыскала здоровую палку, дала Дмитрию.
- Мне надо к сыну, у меня ребёнок дома остался. Садись в лодку, Маша, я на тот берег, а ты с лодкой – обратно.
Мария села в лодку, Дмитрий сел на скамью гребца, морщась и аккуратно выставляя левую ногу.
- Ай, дай я сама! То же мне, - буркнула женщина, отталкивая лодку. Она села на его место и взяла вёсла.
- Митя, я Дмитрия на тот берег отправлю! – крикнула она, взмахивая вёслами.
- Ты как до дома дойдёшь-то с такой ногой?
- Как-нибудь. Ты знаешь, Маш, я пережил самую страшную ночь в своей жизни. Я столько никогда не молился.
Он говорил под скрип уключин, откуда-то доносилась дробь дятла, раздавались равномерные всплески… Он говорил, чтобы выговориться, не осознавая толком зачем это ему, но от высказанного постепенно становилось легче.
- … и из лесу, замогильно завывая она пошла прямо на меня. Я, наверное, обмочился. Трудно сказать точно, потому что она меня потом в грязь повалила, - нервно захохотал он.
- М-да, - отсмеявшись сказал он, - я потом всю ночь с этим порождением кладбищенским обнимался, чтобы не замёрзнуть. Я ещё ладно, а девка уже совсем приболевшая была, только на адреналине и держалась, мне кажется.
Он всё говорил, говорил, а Мария думала о том, какая же глупость, что люди в часе ходьбы от города могут запросто погибнуть, даже если их ищут. И вот перед ней сидит Дмитрий. Все знают, что он человек далеко не бедный. А, например, Иванов – сосед почтальона, алкоголик – беден. Однако, что Дмитрий, что Иванов – одеты примерно одинаково, даже рожи одинаково сейчас небриты. Разве в полноценном городе такое встретишь? Племянница Таня говорила, что местные очень уж похожи на московских бомжей, только с ружьями часто ходят. Нет, надо отсюда выбираться. Пойти завтра на работу, получить расчёт, забрать все свои облигации и продать их подальше отсюда. Уж наверняка в больших городах они стоят немалых денег.
Мария помогла Дмитрию взобраться на берег по остаткам конструкций, которые остались от моста.
- Спасибо тебе, - сказал Дмитрий.
- О, даёт! – удивилась Мария, - это тебе спасибо. Ты вроде как Таню спас. Митрич не в себе немного, поэтому не догадался отблагодарить. Любит он её уж очень. Ты точно дойдёшь?
- Да уж как-нибудь, не спеша, - ответил Дмитрий. Укутанный в разные тряпки он действительно был похож на бомжа.
- Мы, наверное, завтра с Митей заглянем к себе домой. Давай, тебя проведаем? Ты где живёшь-то?
- Ай, не переживай ты! Сам к вам на днях зайду, Таню проведаю, если она сюда всё ж захочет после всего, вещи ваши занесу.
- Слушай, мы, вроде как, уезжать собрались. Насовсем. Так что не знаю, где мы на днях будем. Давай навестим, а? Митька завтра будет сгорать от желания тебя отблагодарить, это только сегодня у него помутнение. Да и рассказать бы тебе кое о чём нам надо.
- Поверь: ко мне заходить – не лучшая идея. Я вас найду, всё обсудим. Извини, Маш, мне домой надо, у меня там ребёнок остался один.
- Ах, да-да-да, беги. Ой, иди потихоньку.
Дмитрий шагал так быстро, как мог, сильно припадая на левую ногу, которая постепенно болела всё сильнее и требовала покоя. Он шёл и беседовал с нею, обещая ей и трёхдневный полный покой, и мази, и сауну. В какой-то момент он подумал о том, что является идеальной жертвой для нападения зверей, отчего невольно прибавил ходу, но быстро пожалел об этом. Пришлось объяснять самому себе, что зверю тут бродить не резон: в лесу сейчас своей еды хватает, а он идёт по асфальту уже.
В небе появился Ми-26. Огромная машина летела куда-то в сторону Селянска, но чуть мимо. Дмитрий с удивлением и тревогой проводил вертолёт взглядом: он уже отвык от них, а таких огромных не видел вообще никогда. Он дошёл до изваяния лешего, сделанного из дуба, и уселся на краешек помоста. Нога болела нещадно, пот заливал глаза: Дмитрия начинало лихорадить.
- Эх, заболел таки, - сказал он ноге, - а могла бы и быстрее нас довести до дома, зараза.
Отсюда уже хорошо видны были первые дома города. Первые дома были сделаны только для антуража и не были пригодны для проживания. Возле них можно было встретить старинные сани- пошевни, разбитые кареты, настоящие солеварни с градирнями. Где-то в городе прятался электрокар, оформленный под русскую печку. Местным детишкам ещё пару лет назад выпало счастье покататься на этой печи, потом машину стали беречь – опять же в ожидании потока приезжих. Несколько таких же электрокаров трудились на комбинате, таская на себе тяжеленные слэбы, но готовые по выходным тоже притворяться самодвижущимися печками в туристический сезон. Сейчас такая печка была бы весьма кстати, - подумал Дмитрий, и встал.
Он уже вошёл в Лесоимск, когда над головой загрохотала вторая гигантская летающая машина опять же куда-то в сторону Селянска, но чуть южнее. Отчего-то этот вертолёт показался Дмитрию прощальным приветом. Глобальным и тоскливым.
Дмитрий выбился из сил окончательно. Он и видел уже, где можно присесть, но лишняя сотня метров множилась на большущий коэффициент усталости и боли в ноге. Он сел прямо на дороге, прислонившись спиной к деревянной мачте освещения. К нему уже кто-то спешил из местных и звал подмогу, когда Дмитрий отключился.
16.
Электрокар уже подъезжал к Щерьску, когда Дмитрий очнулся на его платформе. Рядом сидели смутно знакомые люди.
- Что… происходит? - спросил Дмитрий у ближайшего бородача.
- Закрыли наш комбинат. Оборудование и специалистов вывозят.
- Господи, мне домой надо, зачем сюда?
- К врачу тебе надо. Мы с мужиками подумали, что как раз на вертолёте и полетишь к доктору. Наши местные медсестры куда-то подевались. Теперь не город, а деревня глухая.
Электрокар подкатил к огромной складской площадке. Здесь под навесами лежали спиленные гиганты-деревья.
- По ходу, оборудование, какое смогли, уже вывезли, слэбы таскают.
- Не сидеть, не сидеть! - кричал на бегу Василий Васильевич, начальник охраны, приближаясь к электрокару, - мигом в цех и ай-да таскать со всеми!
- Василь Василич, за монатками-то когда можно домой сгонять?
- Какие, в задницу, монатки?! Что у тебя там ценного? Про компенсацию не слышал что-ли? А ты что уселся? – обратился он к Дмитрию, - марш со всеми!
- Василич, ты ничего не перепутал? – спросил Дмитрий.
- Дмитрий Константинович?! Бог мой, что с вами?!
Дмитрия действительно сейчас многие признали бы не сразу: скрюченный, трясущийся, заросший, грязный, сопливый.
- Будь другом, отвези меня домой.
- Дмитрий Константинович, никак не могу: у нас тут настоящая военная операция, - он указал на солдат, бегом заносящих в вертолёты огромные ящики.
- Василич, у меня дома ребёнок один. Я в лес сходил неудачно, два дня там провёл, - Дмитрий показал пальцем на странно вытянутую ногу.
- Ах ты ж ёлы-палы… Так, у меня машина во дворе стоит, сейчас кому-нибудь дам ключи, тебя отвезут. Эй! – свистнул он кому-то, - Сёма! Подь сюды!
Подбежал какой-то доходяга с придурковатым лицом.
- Так, Сёма, этого уважаемого человека отвези, куда он скажет, и сразу обратно. На всё даю тебе час. Машину давно не заводил, куда теперь тут ездить… На тебе ключ от дома. Родниковая, дом три. Там в пристройке всё для зарядки аккумулятора найдёшь, если понадобится.
- Электрокар тут нужен, извини, - обратился он к Дмитрию.
Через полчаса внедорожник привёз Дмитрия к дому.
- Ты вот что, пацан, едь обратно один.
- С меня ж Василий Васильевич голову снимет!
- Скажешь, я велел. Разговор окончен.
Дмитрий отпер ворота, и на него тут же набросился Максик.
- Папа! Папа! – орал он радостно, разбрызгивая слюни. Из дома вышла Нина и бегом помчала к Дмитрию.
- Сынок, сын, не… надо, сы… Но Макс уже повалил отца на землю, не сдержав эмоций. Дмитрий взвыл от боли.
- Ну-ка отпустил меня быстро! Быстро, я сказал!
Макс удивлённо и испуганно встал. Тут же подбежала Нина, помогла подняться.
- Господи, я вас обыскалась! Уже весь город оббегала, к участковому заходила даже, но он, похоже, уехал. Да что с вами?
- Нина, помоги мне до спальни дойти, пожалуйста. Я ногу повредил. Ну-ка, Макс, помогай.
Но Макс, радостно хихикая, взял отца на руки и пошёл с ним в дом.
- Вас знобит. Врача надо.
- Нина, если тебе не трудно, сбегай к Лису. У него одна из подружек – какая-то врачиха. У него дом у рыбной фермы, с двумя медведями на крыше. На втором этаже живёт.
- Вам помыться надо.
- Я сам как-нибудь.
- Я боюсь, что вам плохо станет, упадёте.
- Не упаду.
Она вышла, Дмитрий с огромным трудом разделся под радостные невнятные слова сына.
- …солнышко весною появится, хороших людей будет больше! Папе будет радостно-радостно! Рысек будет много и лисов!.. – Макс безостановочно тараторил, роняя от избытка эмоций слюни на пол и щетинистый подбородок, радостно размахивая невероятно развитыми ручищами.
Дверь из спальни вела в ванную комнату. Не рискуя опускаться в наполненную ванну, Дмитрий включил душ, решил умыться наскоро. Он поднял лицо навстречу тёплым потокам, и голова его закружилась. Стараясь не упасть, он схватился за занавеску, отчего держащая её конструкция упала и загрохотала по полу. Другая рука схватилась за полку, но смахнула при этом наборы для бритья, шампуни и прочее. Всё это загрохотало по чугунной ванне. Дрожа, Дмитрий держался за полку, когда в ванную ворвалась Нина.
- Сказала же, что помогу, нет ведь!
Голый и скользкий Дмитрий с трудом перешагнул борт ванны, покорно дал себя обтереть. Путь до кровати начисто стёрся из его памяти, оставив место бредовым отрывкам и путаным мыслям.
17.
Наступила горячая зима. Дмитрий то дрожал от холода, то метался от жара. Ему снова и снова снилось, как он падает в Бобрянку, он чувствовал сильный холод, ощущал сильную боль в левой ноге, сведённой судорогой. В снах, где был день - он тонул, в снах, где была ночь – выбирался на берег, чтобы там, во тьме, обессиленному бежать от чего-то страшного, воющего, пышущего жаром.
Во время некоторых пробуждений, он видел сына. Тот играл на полу в какую-то ерунду, что-то рассказывая ни то себе, ни то отцу. Во время других пробуждений он видел няню. Она помогала встать и сходить в туалет, доводила его до другой комнаты, где ждала постель со свежим бельём. Няня что-то давала пить, пичкала таблетками, кормила.
- А Нина Михайловна – хорошая? – спросил Макс в тот день, когда Дмитрий немного пришёл в себя.
- Конечно.
- Хорошо, ещё можно успеть, - радостно ответил сын. – Хороших людей должно быть много-много.
Нина сидя спала в кресле тут же, в комнате. Дмитрий тихонько спустился на кухню, приготовил себе чай и выпил его с мёдом. За окном таял снег, который, видимо, выпал впервые в этом сезоне, а теперь изнывал под солнцем. Небо, похоже, недавно бывшее хмурым, прояснялось. Всё вокруг превратилось в грязь. Дмитрий вернулся к себе в комнату, устав от этого похода, лёг в кровать и начал любоваться Ниной. Он испытывал невероятной силы благодарность к ней за всё. Солнце аккуратно через белую тюль коснулось её щеки. Девушка во сне время от времени шевелила губами и приподнимала брови.
- Должно быть, сдаёт эти свои экзамены, - улыбаясь, подумал Дмитрий. Он уснул, под всё ту же возню сына, жившего в своём мире детских непостижимых фантазий.
Проснулся Дмитрий в следующий раз уже ночью. Что-то его явно разбудило. Хлопнула дверь?
Он включил свет. Часы показывали два часа ночи. Хотелось есть, и Дмитрий решил себе в этом не отказывать. Все эти несколько дней он почти ничего не ел, не испытывая в этом потребности. Дмитрий спустился в зал, включил там свет и прошёл на кухню. Подогревая нехитрые харчи, он услышал, как хлопнула дверь. Выглянув в зал, он увидел сына: Максим копошился у входной двери. Пройдя через зал, жуя на ходу яблоко, Дмитрий включил свет в прихожей. Он увидел сына таким, каким просто не мог себе представить: тот смотрел на отца странным взглядом сильного человека, был изляпан грязью, а самое страшное, что на лице его были кровавые борозды.
- Сын? – растеряно спросил Дмитрий. Он очень его испугался и не понимал, что нужно спрашивать. Тот же смотрел на отца, что-то мучительно решая. Крепкие руки его пребывали в напряжении силы, и Дмитрий почему-то представил, что этими вот кулаками сын может его забить до смерти.
- Ты где был? – нашёлся всё же Дмитрий.
- Я папе сюрприз готовил, - ответил Максим, - устал, я баиньки.
- Какой ещё сюрприз? Ночью?
- Ночью надо сюрприз.
- Марш мыться и в кровать. Вещи положи в стиральную машинку.
Дмитрий вернулся в тревоге на кухню. Он наскоро и мало поел и лёг спать прямо в зале на диване, напротив бездействующего камина: было тяжело подняться наверх, в одну из трёх комнат, где всё всегда было готово для сна. Да и хотелось спать поближе к комнате сына, который его так сильно взволновал.
Дмитрий проснулся снова голодным. Спал он при включенном свете, тревожно, утро встретил со сплошной сумятицей в голове. Он приготовил омлет с сыром и помидором. Завтракая, глядя в окно, он наблюдал полнейшее осеннее уныние и небесную хмурость. Деревья оголились и не манили на улицу. Из своей комнаты вышел заспанный Максик с алеющими бороздами на лице, от вида которых пузырьки ужаса снова стали подниматься откуда-то из желудка в сердце и голову. Сын был в майке и трусах, из-за чего в глаза бросались бугры его мышц и вздутые вены.
- Максик, - осторожно начал Дмитрий, - что ты делал ночью?
- Готовил папе сюрприз, - насупившись ответил тот.
- Так… хорошо… А что за сюрприз?
- Если я скажу, то сюрприза не будет.
- Кто тебя так? – показал Дмитрий на глубокие царапины.
Максим мялся, топчась на месте, и смотрел в пол.
- Нина Михайловна, - сказал он наконец.
- За что? – спросил Дмитрий, не умея совладать ни с дрожанием голоса, ни с трепетом пальцев.
- Не хотела сюрприз.
- Где она сейчас?
Максим долго думал над ответом, а дрожь Дмитрия с пальцев рук распространилась уже по телу, особенно облюбовав ноги.
- Она ждёт весны, солнышка и тепла. Нейтральная его интонация заставляла Дмитрия волноваться ещё больше.
- Папа, весной будет много хороших людей и даже рысек и лисов! – радостно провозгласил Максим, по-детски подпрыгивая своим недетским телом.
- Фильм ужасов… это какой-то фильм ужасов, - забормотал Дмитрий, сиди дома, завтракай!
Он обул резиновые сапоги и накинул куртку. Обернулся на сына, который уже беззаботно играл с едой на кухне, хихикая своим детским непостижимым мыслям.
В наружном мире в воздухе висела мельчайшая водяная взвесь, небо было затянуто. Весь земельный участок превратился в сплошную жижу и не напоминал летний сад ничем. Отчётливо были видны глубокие следы ног: перекопанная земля была исхожена; кто-то сошёл с дорожек и, утопая в топкой земле, прошёл на самую середину участка. Сейчас там виднелся холмик. Трясясь и рыдая, Дмитрий подбирался к нему, с трудом доставая ноги из жижи.
Холмик был неаккуратным, и из него торчал мысок женской туфельки. Встав на колени, Дмитрий стал откидывать землю, завывая и обливаясь слезами. Он с трудом поднял на руки окоченевшее тело и понёс его к дому. Аккуратно опустив его у крыльца, Дмитрий лёг на землю и, продолжая рыдать, сам распластался рядом. На крыльце показался Максик. В трусах и майке он подошёл к отцу и удивлённо смотрел на него и воспитательницу.
- Ты что натворил?! – крикнул Дмитрий. Он лежал на боку и гладил грязное и мёртвое лицо женщины, в которую влюбился во время болезни. В её рту, глазах, ушах была земля.
- Нина Михайловна читала… Буратино деньги в землю сажал, чтобы они выросли. Она ещё мне говорила, что хорошее надо сеять. Сеять – это в земельку класть. Нина Михайловна – хорошая! Ты сам сказал!
- Господи… Максик, а кто ещё должен к весне вырасти из земельки?
- Рыся, - начал сын, важно загибая пальцы, - Нина Михайловна, дядя Лис, дядя Серёжа вон из того дома, - показал Максим пальцем на соседний участок. Он перечислил ещё несколько имён, прежде чем Дмитрий перестал его слышать от своих рыданий. Почти все, про кого он говорил сыну «это хороший дядя» и «это хорошая тётя» теперь были мертвы.
Невинные «Приключения Буратино», какие-то учебники Нины по агрономии, какие-то сообщения из телевизора про бурный весенний рост урожая – всё странным образом смешалось в мутном сознании сына. Дмитрий всё так же лежал в грязи и рыдал взахлёб, а Максим, не способный сосредотачиваться надолго, уже с удивлением смотрел, как мелкий дождь превратился в крупные снежинки. Он радостно начал ловить их ртом, неуклюже топчась босыми ногами по грязи, не чувствуя ни холода, ни иной боли иного рода. Если бы кто-то мог посмотреть на Лесоимск с неба, он узрел бы совершенно пустой город, на южной окраине которого весело скачет мужчина в майке и трусах, не обращая внимания на два лежащих тела. Как же много лет понадобилось Дмитрию, чтобы понять: изгнанная жена была права – их сын – чудовище.
Часть II.
Как нестерпимо долго, Боже мой,
Мой сонный город засыпает
Снегопад без края…
Если летом путь от Лесоимска до Щерьска занимал около получаса неспешной ходьбы, то сейчас Дмитрию требовалось около трёх часов, даже несмотря на то, что это была уже третья ходка. В обратную сторону идти – ещё дольше из-за капризных спутников и усталости.
Ведя двух лошадей, он был близок к тому, чтобы их бросить или даже пристрелить: те шли неохотно, часто спотыкаясь, останавливаясь, чтобы объесть листья с деревьев «новой породы», которые плевали на морозы. Листья были странными: толстыми, очень жёсткими, громко хрустели. И, что самое страшное, кони громко фыркали и время от времени негромко ржали. В такие моменты Дмитрий яростно их дёргал за уздечки: ржание проваливалось куда-то и затихало в мощных шеях прекрасных, но пугливых животных. Очень уж не хотелось, чтобы они повторили трагическую судьбу тех, чьё ужасное ржание время от времени слышалось у него в голове сейчас. Ездить верхом он не умел: попытка оседлать коня едва не окончилась травмами.
Вчерашние следы, не говоря про позавчерашние, были заметены: снег валил непрерывно, густо. Прошедшая ночь оказалась почти такой же кошмарной, как та, когда он заночевал на Бобрянке с повреждённой ногой. Позавчера Дмитрий, несмотря на усталость, не смог поспать и двух часов, терзаясь различными мыслями и кошмарами, а вчера…
Вчера конское ржание – отчаянное, жалобное, переходящее в самый настоящий вопль ужаса, а затем в мучительные предсмертные крики заставило сжаться всё его естество. Будь у его души форма живого существа, то она бы свернулась в комок, зажала уши и дрожала от страха. Два красавца-коня были пригнаны на соседский участок. Дмитрию казалось, что за высоким забором им ничего не грозит, что через день-два он привезёт на снегоходе и им, и лошадям, бегающим по участку его дома, достаточно корма с фермы. Но нет: забор не остановил волков. В ночи слышно было, как кони долго и отчаянно боролись за свою жизнь, но всё, что мог сделать Дмитрий – это только охранять тех лошадей, которые оказались под защитой его забора и его ружья. Бежать на соседский участок, оставив свой – было неразумно.
На рассвете, перед очередным походом на ферму, Дмитрий обнаружил трёх застреленных им волков на своём участке. На соседнем же – всё было в крови, жутком месиве из шкуры, костей, гривы. Огромная стая ворон взмыла в небо, подняв невообразимый гвалт, когда Дмитрий открыл ворота. Какие-то мелкие звери шмыгнули в остатки утреннего сумрака. Прямо у ворот лежал мёртвый волк, а среди одной из двух куч из костей и шкур стоял матёрый, ощерившийся волчара со сломанной передней лапой. Дмитрий выстрелил, и волк упал на спину, визжа и перебирая лапами, затем хищник лёг на бок, несколько раз вздрогнул и затих. Весь участок был в волчьих следах. Сколько нужно волков, чтобы за три часа съесть двух коней?
Дмитрий закрыл ворота и отправился собираться в третий поход на ферму. За его спиной шумная стая ворон снова продолжила пиршество на двух жутких кучах. Черёд мёртвых волков настанет позже. Где-то там, возможно прямо под этим звериным праздником, лежал сосед Дмитрия – Сергей, которого задушил и небрежно закопал Максим.
На ферме остался десяток лошадей, и Дмитрий не был уверен, что застанет их живыми. Брать более двух лошадей за раз он просто не рисковал, не представляя, как поведёт себя табун в пути.
И вот теперь, возвращаясь домой по центральной улице, Дмитрий внимательно смотрел по обе стороны, ища следы присутствия людей. Ему очень мешали лошади с их поклажей в виде двух пар мешков с сеном, перекинутыми через спины животных. Этими мешками его толкали то слева, то справа, что жутко раздражало, торчащее сено царапало лицо. С другой стороны, это не давало уснуть на ходу. Лишь на полпути он понял, что сено также царапает бока лошадей, но что-то менять уже было поздно. Он снова и снова жалел двух вчерашних погибших красавцев, ощущая свою вину.
Кто-то из людей, он был уверен, наверняка остался в Лесоимске: ему показалось, что он слышал звук выстрела в городе, пока ковырялся на конюшне в Щерьске. Правда, он допускал, что от хронического недосыпа с ним начало играть воображение. Из разных мест доносился лай оставленных хозяевами собак, где-то кричал петух: сейчас Дмитрий примечал все те звуки, на которые раньше попросту не обращал внимания. Сердце его невольно сжималось, когда он возвращался к мыслям о том, что эти животные умирают с голоду или вот-вот станут жертвами волков. Но сил на их спасение у него не было. В городе было не так много домов со своими обширными участками, чтобы держать там животных, и эта мысль слабо утешала. Лесоимск был заселён по большей части рабочим людом, который вовсе не испытывал продуктового дефицита до последнего времени, поэтому домашние свиньи, коровы и прочие животные были исключением – дешёвые мясо и птица поступали с фермы и охотничьего рынка. Из Селянска также шли консервы и прочие продукты, а до этого по щерьскому мосту, недавно украденному, приходили целые фуры с товарами из нережимных городов.
Заведя лошадей в ворота и сняв с них мешки с сеном, Дмитрий отправился в дом. Он дал себе слово наскоро перекусить, выпить горячего чая и сбегать в магазины – проверить, не бросили ли там второпях чего-нибудь полезного.
Навернув картошки с куском жёсткого варёного мяса, и, клюя носом и глядя на дымящийся чай, он думал: стоит ли перегонять всех лошадей? Быть может, стены конюшни их всё же уберегут надёжнее его самого? Но ему мнилось, что волки хватают зубами доски, крошат их или вырывают из стены или из неплотно закрывающейся двери. Лошади отчаянно ржут, но ничего не могут сделать в своих малюсеньких клетушках…
Дмитрий очнулся: лошади ржали по-настоящему, за окном была тьма. Он выбежал за порог и выстрелил в небо, отчего все четыре лошади впали в безумие паники и стали носиться, врезаясь друг в друга. Обведя фонариком сумрак внутренней территории, он не обнаружил ни волков, ни их следов. Выглянув за ворота, он точно так же ничего не увидел. Вероятно, лошади чувствовали их запах на приличном расстоянии. Отбежав подальше, Дмитрий стал водить прижатым к ружью фонариком по тьме. Два огонька блеснули в зарослях. Остановив на них луч, Дмитрий выстрелил: раздался протяжный визг. Зло сплюнув, Дмитрий отправился спать.
Утром рано, отправившись на снегоходе за сеном на конюшню, он обошёл строение по кругу, проверил доски и щели. Дмитрий установил два капкана, которые обнаружил в каком-то подсобном строении, среди различного хлама, в местах, которые показались ему наиболее уязвимыми. Свинарник был пуст, коровник – тоже. Зато в каменном строении поодаль всё было забито тушами различной степени разделанности. В пищу такое мясо не годилось уже давно, зато наверняка манило запахами всех хищников из леса. Объехав территорию, Дмитрий обнаружил таки несколько обглоданных до костей останков.
По дороге к дому он набрал дров, благо этого добра хватало везде: их по символической стоимости привозили ко многим домам - уж очень тут любили камины и печи. Решено было каждый вечер разводить на участке костёр побольше, а то и два, чтобы отпугивать хищников. Оставшихся лошадей он решил пока оставить тут.
Снегопад не ослабевал, поэтому по возвращению домой конец светового дня Дмитрий посвятил уборке снега, тарахтя снегоуборочной машинкой не менее двух часов: белая масса уже достигала уровень окон, мешала открываться воротам, угрожала завалить вход в дом. Несмотря на шум машины, он умудрился уснуть на считанные секунды, которых хватило на то, чтобы увидеть, как волки рвут одного из коней-красавцев, а тот отчаянно надрывается: "Дима! Дима!!!".
Разведя костёр и отужинав, он едва успел добраться до дивана, прежде чем отключиться на час или два. Спать больше у него уже не получалось: виной тому были традиционные крики Нины и Лиса, завывания из подпола. Дмитрий становился всё медленнее, всё глубже впадая в бредовое состояние.
Утром серьёзно похолодало, и Дмитрий загнал всех четверых лошадей в просторную веранду на своём участке, предварительно освободив её от всех вещей, которые могли травмировать животных. Веранда закрывалась со всех сторон стеклянными толстыми панелями, которые Дмитрий наскоро заклеил непрозрачной плёнкой почти до самого верха.
Плотно позавтракав горячим и жирным супом, который он не помнил, как приготовил, Дмитрий подкинул дров в дежурный костёр, с ружьём за спиной и термосом в рюкзаке отправился изучать обстановку в городе, хотя идти не хотелось. Усталость и желание спать глыбой легли на него, давя на тело и разум.
Город был странен и тих. В морозном воздухе вместо привычных крупных снежинок висела снежная взвесь, было хмуро, зябко и страшно. Ни собачьего лая, ни петушиного крика. Лишь многочисленные следы волчьих лап. Огромная стая или даже стаи облюбовали город, пируя в некоторых домах, раскапывая из-под снега помойки. Или это идея из сна? Какие ещё волки? Волки пробегали иногда по городу, но до апокалиптической картины было ещё далеко, кажется. Дмитрий обтирал лицо снегом, и следы от лап исчезали, чтобы появиться через некоторое время: он взирал на реальность сквозь пелену усталости. Накопившиеся, но не приснившиеся сны выливались из его ума, смешиваясь с явью.
Оба магазина, в которые он заглянул через окна, были оставлены в таком виде, словно продавцы просто ушли на десять минут. Нужды взламывать их прямо сейчас не было: через простые стеклянные окна были видны полные полки продуктов и вещей, которые пользуются тут спросом. А вот оружейный был почти пуст: из окна виднелось одно ружьё и два ящика. Все остальные видимые полки были пусты. Что было в невидимой части – предстояло узнать. Оружейный магазин – не продуктовый, вскрыть его – дело не пяти минут.
Итак, в его распоряжении два магазина с весьма приличными запасами продовольствия и, возможно, с полезными вещами. Это успокаивало. Однако тревожила проблема со сном: Дмитрий понимал, что от недостатка сна видит и слышит то, чего нет. В городе был аптечный пункт, но в него Дмитрий не заглядывал почти два года и теперь не знал, есть ли в нём что-нибудь. Он побрёл в сторону аптеки, и время от времени снова и снова краем зрения виделись ему то горожане, то волки.
- Устал? - спросил Лис.
- Лис, устал жутко.
- Может, поспишь, а?
- Да, знаешь, друг, я пытаюсь. Но у меня проблемы семейные: сын не в порядке. Ну, ты знаешь.
- Натворил что-то?
- Ой, натворил. Скажу – не поверишь.
- Но тебе-то я поверю. Говори, как есть.
- Максик мой убил Нину. Вбил в себе в голову, что хороших людей надо закапывать, и вырастет из них целая толпа таких же хороших людей.
- На мой взгляд, идея вполне здравая.
- Смеёшься что ли? Он мою Ниночку, как котёнка… Понимаешь? Пока я спал, он её… И её, и ещё… Слушай, а ведь тебя он тоже… Лис? Лис!
- Лис! Лис! – раздался голос, и Дмитрий очнулся. Он едва стоял, прислонившись к какой-то стене. Наклонился к снегу, обтёр лицо.
- С ума схожу, буркнул он, осознав, что уснул на ходу и вслух звал друга. Погибшего друга. Погибшего друга от рук сумасшедшего сына.
Дмитрий сделал шаг от стены, затем другой и увидел, что снег в тени здания светится. Он наклонился, чтобы снова обтереть им лицо, но осознал, что это свет из полуподвального окошка, занесённого снегом, а не очередная галлюцинация. Вывеска на стене гласила «Берлога».
Зайдя за угол, он увидел знакомый спуск в подвал под козырьком. Снег словно бы кто-то недавно разгребал, и спуститься оказалось не трудно. Дмитрий вошёл в слабо освещённое питейное заведение, где царили тепло и запах шашлыка. Он сел на скамью у входа, чтобы отдышаться и раздеться.
- Слушай, да приляг ты тут прямо, а? – сказал Лис, - вздремни пока немного. Мужики чуть позже подойдут, я пока тебе кофейку закажу, потом шашлычка поедим, поболтаем, выпьем.
Дмитрий легко согласился, растянулся и уснул. Впервые привычные кошмары его не донимали, и измождённый бессонницей организм проспал несколько часов без снов, пока не раздался грохот. Он резко сел и огляделся, но обстановка была всё та же: приятный полумрак кабака, лёгкий гул нескольких холодильников, просто ружьё сползло с плеча и упало на пол. Навязчивое ощущение нереальности происходящего немного отступило.
Дмитрий посмотрел на наручные часы: они показывали три часа дня. Скоро начнёт темнеть, а потому надо выдвигаться к дому. Эта ходка показала, что как минимум вся Юго-восточная часть Лесоимска пустует, но обладает двумя битком набитыми продуктами магазинами, а запасы оружейной лавки предстоит ещё исследовать.
Он с хрустом и блаженством потянулся и пошёл за стойку бара, где, быстро разобравшись к кофе-машиной, заварил себе две чашки крепкого эспрессо. На кухне он нашёл замаринованное мясо в холодильнике и раздул на мангале угли. Через час над углями зашипел шашлык.
Дмитрий постелил местную газетку вместо салфетки на столике, поставил полную миску шашлыка и бутылку водки. Кофе уже подействовал, голова прояснилась, и Дмитрий с удовольствием набросился на вкуснейшее мясо и выпил две стопочки водки. На развороте газеты красовалась Царица, а заголовок гласил «Мосту – быть!».
Объевшись, он откинулся на стуле. Водка подарила ощущение уюта, покоя и уверенности в себе. Но пора уходить. Он встал и на полном автомате понёс остатки шашлыка и водки за угловой столик, стоящий в тени. Поставив яства на стол, он едва развернулся, как услышал:
- Премного благодарен.
Дмитрий от неожиданности шарахнулся, сшибая стулья, и упал на пол.
- Кто тут?!
- Я - тут, - ответили с набитым ртом. Голос говорившего был густ и пугающ.
Дмитрий поднялся. Сердце наносило по рёбрам сокрушающие удары, ноги и голос – подводили. Он сделал шаг в сторону тулупа, в карманах которого был фонарик.
- Сядь.
Дмитрий сел на первый попавшийся стул.
- Ко мне сядь, блаженный.
Дмитрий откровенно несмело приблизился, сел: от голоса из мрака веяло нездешностью и силой. Зрение, постепенно привыкая ко мраку этого закуточка, постепенно вырисовывало фигуру старика. Тот сидел в майке и, опустив голову, ел тёплый ещё шашлык. Затем он левой рукой взял бутылку, выпил сразу полбутылки водки и закусил последним куском мяса. Потом старик достал папиросу, вспыхнул огонь зажигалки, прильнувший к кончику самокрутки. Этот короткий выплеск света карманного огонька показал Дмитрию мощные татуированные руки старика, сидевшего в замызганной майке, его совсем старое лицо. Кожа лба давно наползла на глаза незнакомца, и даже морщить его в попытках приподнять опустившиеся брови было почти бесполезно: на нём больше не вмещались морщины. Седая голова была коротко стрижена и держалась на мощной шее.
- Вы кто? – спросил Дмитрий. Вместо ответа ему в лицо прилетело облако крепкого нездешнего табака.
Старик курил и был мыслями где-то далеко-далеко, лицо его было видно во время затяжек: полуприкрытые глаза выдавали полную расслабленность.
- Так это вам мы всё время ставили на стол еду и питьё? Городок у нас маленький, знаете, практически все друг с другом знакомы, хотя бы в лицо. Вас я что-то не припомню. Вы с фабрики? Хотя, простите… возраст… Вы чей-нибудь садовник или в сторожах у нас?
- Не меси говно венчиком, - сказал старик откуда-то из далека своих мыслей, - и что – возраст? Я и сейчас тебя одной вот этой рукой запросто… - и он показал бугристую от мышц руку с мощным кулаком. И Дмитрий в это с лёгкостью поверил.
- Я, пожалуй, пойду. Рад был…
- Сиди. Вот-вот гости приедут - ждём.
- Что-то я сомневаюсь… В этой дыре из гостей тут только волки теперь.
- Эти – тоже не зайчики, - буркнул старик.
Дмитрий подошёл к тулупу, оделся, поднял ружьё.
- Нужна будет помощь – обращайся, старик, - сказал он.
Старик засмеялся из тьмы и ничего не ответил.
Довольно продолжительный сон, крепкий кофе, вкусная горячая еда и выпитая водка – придали Дмитрию сил и ясности ума. Он бодро шагал в сторону аптеки, переваривая мысль, что в городе есть ещё минимум один человек.
Аптечный пункт был на втором этаже фахверкового дома. На первом располагалась какая-то контора с двумя бесполезными компьютерами и архивными документами. Взлом двери занял не более пятнадцати минут – в дело пошёл взятый с собою ломик.
Дмитрий начал забивать рюкзак лекарствами, беря по большей части их наобум. Осознанно были уложены лишь средства оказания первой помощи.
Выйдя на улицу, он побрёл обратно, глядя на свои следы и вновь думая о старике в кабаке. И тут в голову, робко постучав и виновато шаркая, пришла запоздалая мысль: почему не было никаких следов старика у входа в «Берлогу»? Снегопада не было, еду никто до появления Дмитрия не готовил, и старик сидел за пустым столиком. Сидел в одной майке, курил не местное курево и ждал гостей! Или следы были? Проклятая бессонница!
Дмитрий ускорил шаг, прокручивая в голове вопросы, появившиеся к старику. Он вновь подошёл к «Берлоге», подступы к которой изобиловали следами, но чьи они – его или не только его?. Спустившись в заведение, он оказался в кромешной тьме. Пошарив и не найдя выключатель, он выругался, достал фонарик. Выключатель оказался выше ожидаемого и не работал.
Медленно шаря лучом фонарика, Дмитрий осмотрел кабак. Пусто.
- Эй, старик? – позвал он. – Дедуля, ау!
Стало страшно. Проклятая мысль, что у него не в порядке с головой пугала сильнее волков и прочих невзгод. Да - сытость и лёгкое опьянение должны были убедить его в реальности произошедшего. Но не убеждали.
- Этот город сведёт меня с ума, - буркнул Дмитрий, шагая к дому. Он уповал на лекарства, дарующие сон, на отсутствие необходимости в ближайшие дни отбиваться от волков и посещать конюшню в Щерьске, а следовательно – на отдых и ещё раз отдых. Но все надежды на стабильность улетучились, когда он увидел, что ворота его дома открыты. Сняв с плеча ружьё, он подбежал к ним и чуть не выстрелил в мальчика. Тот стоял у дежурного костра, зачарованно глядя на пламя.
- Эй, ты кто? – спросил Дмитрий.
Парень дёрнулся от неожиданности, побежал к дому и скрылся за входной дверью. Недоумённо проводя беглеца взглядом, Дмитрий отправился следом.
- Эй? – сказал Дмитрий входя, отчего почувствовал себя гостем в собственном доме. А в доме уже действительно хозяйничали.
У камина сидел знакомый старик: его нельзя было не узнать даже со спины: белая майка из-под которой выглядывали татуировки на перекатывающихся мышцах, мощные татуированные руки, крепко сидящая седая голова… Мальчик стоял у камина, спиной к Дмитрию. Он то ли грелся, то ли пламя его манило. В кресле сидел крепкий мужчина, который тут же поднялся и пританцовывающей походкой сделал пару шагов навстречу. У него была наглая улыбка на лице, отдалённо напоминавшем лицо того старика. На кухне кто-то грохотал посудой.
- О, проходи, проходи, будь как дома! – нагло полупроговорил-полупропел мужик.
- Вы кто такие? – ошарашено спросил Дмитрий.
- Не боись – не дальняя родня, приехавшая погостить! – ответил мужик, всё с той же ухмылкой.
Сумрак за окном, свет камина и подрагивающие тени чужаков создавали впечатление ненастоящности происходящего. Дмитрий вспомнил, что не раз видел кошмары, сознавая, что это сон, но не зная, как вырваться из сна.
- Марш за стол, - крикнула женская голова, выглянувшая из кухни.
Все тут же встали и пошли, не проявляя интереса к Дмитрию. Дмитрий медленно отправился следом, на ходу беря ружьё наизготовку.
На кухне женщина лет семидесяти пяти в замызганном переднике хлопотала, разливая суп. На плите шкворчало мясо с овощами, посередине стола стоял трёхлитровый бидон, заполненный подозрительной жидкостью с нехорошим запахом сивухи. Странные гости заработали ложками – увлечённо и молча. Как только Дмитрий сделал шаг за порог просторной кухни, наглый мужик, не отрываясь от процесса, сказал:
- И этому налей.
Старуха тут же налила полную тарелку, выставила на стол шкворчащее мясо, сама села на другом конце стола, стала есть. Дмитрий проигнорировал свою порцию.
- Что вам нужно?
- Мясо передай, - ответил дед.
Дмитрий проигнорировал его, и дед невозмутимо сам дотянулся и до мяса, и до овощей.
- Покиньте мой дом.
Но никто не обратил на него внимание.
- Так, пошли вон! – взбесился Дмитрий, и направил ружьё на наглого мужика. Тот оторвался от тарелки и с сомнением посмотрел в дуло.
- Не меси говно венчиком, - буркнул дед, ковыряясь в тарелке.
- Ты бы опустил ружьишко, а? Не убьёшь с первого выстрела – тебе несдобровать – сказал наглый мужик.
- Проверим? – спросил Дмитрий, кладя палец на спусковой крючок, - вряд ли пром…
Голова его от удара слева дёрнулась с такой силой, что правой стороной он врезался в дверной косяк, тут же потеряв ориентацию, но не упав. Руки его безвольно обвисли, и он прислонился к косяку, стоя на ватных ногах. Ружьё бесполезно повисло на плече, качнулось пару раз и упало. Это дед, опустошив тарелку, метнул её умело и сильно.
Старуха вскочила с места и помогла Дмитрию дойти до кухонного уголка, усадив его там, где стояла нетронутая тарелка супа.
- Едрить, хватит вам, бесы, куролесить! – закричала она.
- Молодец, батя! Лихо ты!
А дед, сложив руки на столе, уже погрузился куда-то в себя, полузакрыв глаза. И из глубины своих мыслей спросил:
- Прошлись по городку? Есть что?
- Ой, есть, батя! Для босой души тут раздолье! – ответил наглый мужик, подбирая с пола ружьё.
- Мародёры, - вяло подумал Дмитрий откуда-то из звона своей головы. Или, быть может, сказал это вслух, так как наглый мужик напустился вдруг на него:
- Э, паря, мы не мародёры! И не бандиты с большой дороги! И, насколько я знаю, как раз-таки до нашего прибытия в городе-то и была настоящая преступность. Да чего уж скромничать: до сегодняшнего дня Лесоимск был городом с самой высокой преступностью в мире! Уму ведь непостижимо! Ты только вдумайся: сто процентов жителей города – или преступники, или их жертвы! Невероятно! Кстати, для понимания сразу скажу – преступник – это ты. Да ещё какой! А жертва – твой сын-инвалид, что с точки зрения общественной морали многократно утяжеляет твоё злодеяние.
Кто запер сына в подвале, а?! Наверняка ещё и наручниками приковал! К одному только этому эпизоду можно несколько статей притянуть – от неисполнения родительских обязанностей до незаконного лишения свободы. Теперь вернёмся к мародёрству. Кто дрова чужие тырил? Перейдём к краже со взломом. Что у тебя там в рюкзачке, а? – мужик хитро подмигнул. – А кто пожрал нахаляву в кабаке? Ещё и отца моего угостил, словно за свой счёт гулял. А чьи следы я у оружейного лабаза видел? – мужик снова подмигнул. – А конокрадство? – это ж совсем смех и позор! Скажешь, хотел лошадок защитить и покормить? Тогда какого ляда на соседнем участке косточки с копытцами, а у волков подозрительно сытые морды, а?! А кто с ружьём заряженным шастает прям по городу? Для самообороны носишь, умник? А я вот в окошко видел, что ты ребёнка едва не пристрелил. Так ведь, свинопас? – обратился он уже к мальчику.
- Я не свинопас, - захныкал тот, - я…
- Не ной! – взорвался мужик и отвесил ему подзатыльник, - знаешь же, что терпеть этого не могу! Вечно – сначала ноет, потом в соплях сидит. Противно! Всех нормальных детей волки жрут, а этого им и нюхать противно! Ну-ка метнись лучше в комнату, поищи дверцу в подпол! Мать, помоги ему! Не удивлюсь, если этот – и он кивнул на Дмитрия – диваном заставил эту самую дверцу и спит на этот самом диване, гад.
Старик за столом совсем как-то сник, удобно замерев на стуле. Мощные его руки покоились на столе, изредка губы шевелились, словно он общался с далеко ушедшим прошлым.
Из комнаты послышалось, как двигают диван мальчик и старуха. Потом послышались бабьи причитания:
- Ой, малый! Ой, сейчас! Ой, родненький! Ой, он его наручниками!
- Свинопас, глянь – что там за связка ключей в предбаннике висит! Может, от наручников там тоже есть, - крикнул мужик. Затем он повернул лицо к Дмитрию. Наглая улыбка исчезла, оставив после себя лишь выражение ненависти, которое обезволило Дмитрия. Тот уже метался от одной ужасной мысли к другой: убьют? посадят? - что?
В комнату вошёл Максим в сопровождении мальчика и старухи.
- Папа! Папа! – радостно и слюняво закричал он, глупо хихикая и подпрыгивая. – Я всё понял! Ты сердишься! Про сюрпризы нельзя рассказывать, ты говорил. Но весной будет весело! Будут рыси, тёти Нины… - он радостно скакал, перечисляя имена и неся околесицу.
- Ты только глянь, - сказал мужик, поглаживая ружьё, - блаженного вздумал мучать!
- Он… он опасен, - ответил Дмитрий. Из его глаза выкатилась слеза. Вторая слеза замерла во втором глазу и подрагивала. Сколько же уже дней и ночей его мучают Лис, Нина и все остальные жертвы Максима? Как долго может оставаться человек нормальным при таком режиме? Нормален ли он теперь? Непохоже. Дмитрий моргнул, и вторая слеза выкатилась. Господи-боже, девятнадцать лет мучений! Девятнадцать лет борьбы за психическое здоровье сына обернулись собственным психическим нездоровьем! Дмитрий закрыл глаза, будучи не в силах смотреть, как непонятные люди обласкивают его сына, в то время как сам он в их глазах явно предстаёт опасным психопатом.
- Малец, сядь, сядь! – суетилась старуха, - ах ты ж боженьки… Сядь, покушай! Вот, смотри, тётя тебе мясцо приготовила с овощичками, вот попей…
Максим ел, радостно и сбивчиво выкладывая мысли, от которых его распирало. Изо рта падала частично пережёванная пища. Дмитрий открыл глаза и теперь смотрел на это, и до него всё явственнее доходила мысль, что на самом деле это не Макс чудовище, а он сам.
Тут Максим начал пить то, что ему дала старуха. Он выронил чашку и начал задыхаться, махая могучими руками и сшибая со стола посуду.
- Да вы с ума сошли! – вскочил Дмитрий, - он же болен!
- Сел быстро, - закричал мужик, наставив ружьё в живот Дмитрию, - мы сейчас сами разберёмся, кто тут болен.
- Мальчик, хочешь покататься в избушке на курьих ножках? – вкрадчиво спросила старуха.
- Хочу! Очень хочу! С папой! – радостно загундел Максим.
Женщина умильно улыбнулась и переглянулась мальчиком и мужиком. Все кивнули, но Дмитрий не понял, что было вложено в этот кивок. Старик же продолжал сидеть неподвижно. Рот его безвольно приоткрылся, голова едва заметно покачивалась.
- Ну, насчёт папы – не знаю, с сомнением выдал мужик, - папа твой, наверное, наказан будет. Посидит, подумает о своём поведении. Но тебя он отпустит и радоваться за тебя будет очень.
- Мальчик болен, - сказал Дмитрий устало. – Болен и опасен.
Он вдруг утратил все силы, всю волю. Его давили тоннами усталости докучавшие все эти дни и ночи мысли и бессонница.
- Ты посмотри на него! – начал язвить мужик с ружьём, - человек с такой богатой коллекцией криминальных подвигов уверяет нас, что пускающий слюни блаженный – опасен! Я полчаса назад сам в окно видел, как ты чуть моего пацана не застрелил в упор. Не уверен я, что человеку с таким отношением к детям место в приличном обществе. Мой-то – сам не подарок, конечно. Да чего уж – то ещё говно, сам иногда думаю пристрелить. Да не сопи ты, нытик! – вдруг отвесил он подзатыльник мальчику, - знаешь же, что это выводит меня! Так вот, - продолжил он, - сын твой с нами отправится, в избушке опять же покатается. Без папаши такой не долго скучать будет.
Дмитрий, не в силах совладать с мыслями, вдруг встал и плеснул себе полную чашу подозрительной жидкости из бидона. И тут же в несколько глотков осушил её.
- Э… - встрепенулся вдруг дед и даже встал. Его выход из анабиоза был мгновенным.
Дмитрий со стуком поставил чашку на стол и начал пытаться сделать вдох, раскрасневшись и хватая со стола мясо и овощи, чтобы занюхать.
Дед с изумлённым видом взял чашку и вертел её в руках, с восхищением оценивая объём.
- Однако! – потрясённо сказал мужик.
- Нет, без отца будет не то, - вдруг ответил Максим как-то… не по-своему, непривычно для уха.
Все повернули к нему лица.
- Опа… кажись, ошибка вышла, - выдал мужик. – Мать, плесни ему ещё.
Максим снова выпил. Дмитрий уже не противился этому: он стремительно терял ощущение реальности.
- Максик, хочешь покататься в избушке на курьих ножках? – спросила вновь женщина.
Тот с сомнением пожал плечами.
- Сколько будет девять плюс четыре? – спросил вдруг мальчик у Максима.
- Тринадцать, - ответил тот, подумав несколько секунд.
- А шесть умножить на семь?
- Сорок два, - ответил тот, подумав чуть дольше.
- Сейчас в этой комнате, конечно, все больны – каждый по-своему, - сказал дед серьёзно и задумчиво, но, похоже, это не наш клиент. - Всяк существует в своём слое реальности, - продолжил он, обращаясь к Дмитрию, - и всяк воспринимает свою реальность, как что-то близкое и понятное, а вот чужую – или воспринимает с большущим трудом или не воспринимает вообще никак. Правильно я говорю, а? - спросил он белобрысого мальчика.
- Да, дед.
- Точняк! – подхватил мужик. – Ну, хреновое умение воспринимать абстрактные формы информацию, ну, чуток Барнума (или как там этот синдром называется?) можно впихнуть в историю болезни, наверное, – я в этом не спец, но всё корректируются. С этим живут по сто лет. Гениев не так много среди них, но встречаются. Созидателей маловато – это да. В основном – исполнители хорошие.
Все задумались. Женщина налила себе, деду и мальчику из бидона на четверть чашки.
- Ну, как говорится, за конструктивный маятник! – сказал непонятно мальчик.
Неуловимо лица странных гостей и их речь стали меняться. Наглый мужик утратил свою наглость. Дед – утратил вид грозного маразматика, женщина стала задумчивой и властной. Их речи стали витиеваты и серьёзны. Они совещались и пили чай.
- Ну, не зря ж мы приехали в такую даль в итоге? – спросил мальчик. Из неуверенного и замкнутого он превратился загадочного.
- Не зря, - сказал старик, - я, там в кабаке, повстречал примечательного персонажа. Ему с нами точно по пути.
- Чего ж ты молчал? – спросила женщина.
- А он никуда не денется. Я уж решил, что в этот раз что-то изменилось, что у нас более урожайная поездочка. Но всё, как обычно: одна ходка – одна находка. Нужно собираться – снегопад начался.
Странные персонажи начали собираться, суетливо убирая со стола, намывая посуду. Дмитрий наблюдал за их действиями сквозь туман. Он был изрядно пьян, но спроси его любую формулу, изученную в школе, но благополучно забытую – он выдал бы её без запинки. Дмитрий думал сонно о том, какие же глупые ошибки в плане развития сына он совершил, и какую грандиозную аферу провели владельцы этого города.
- Бывай, - сказал старик Максиму, хлопнув его по плечу.
- Счастливого пути, - задумчиво ответил тот.
Хлопнула дверь, но Дмитрий этого даже не услышал: он спал. Максим, вздохнув, встал, сходил в гостиную, откуда принёс покрывало. Он укрыл отца, а сам вернулся в гостиную, подкинул дров в камин и, удобно устроившись на диване, начал читать учебник Нины Михайловны, лежавший на тумбочке.
Если бы сейчас кто-то мог посмотреть на Лесоимск с неба, он узрел бы совершенно пустой город, по южной окраине которого шли четыре фигуры к старой, еле живой машине. Хотя, что можно увидеть сверху вечером в такую погоду?